2013. Том 2. №6 Российский Гуманитарный Журнал. Liberal s Arts n in Russia 9785211064034

Table of contents :
_Cover-2014-6
00_Soderjanie-2013-6_4-based_2
01_congratulations_v1
02_Perminov
03_Erovenko
04_Ilin
05_Mikhailova
06_Sultanova
07_Authors
08_Guides
99_Cover

Citation preview

ISSN 2305-8420

РОССИЙСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ ЖУРНАЛ Liberal Arts in Russia 2013 Том 2 № 6

ISSN 2305-8420 Научный журнал. Издается с 2012 г. Учредитель: Издательство «Социально-гуманитарное знание» Индекс в каталоге Пресса России: 41206

www.libartrus.com

2013. Том 2. №6 ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР

СОДЕРЖАНИЕ

Федоров А. А. доктор филологических наук профессор

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ Баймурзина В. И. доктор педагогических наук профессор Власова С. В. кандидат физико-математических наук доктор философских наук профессор Галяутдинова С. И. кандидат психологических наук доцент Гусейнова З. М. доктор искусствоведения профессор Демиденко Д. С. доктор экономических наук профессор Дроздов. Г. Д. доктор экономических наук профессор Ильин В. В. доктор философских наук профессор Казарян В. П. доктор философских наук профессор Яковлева Е. А. доктор филологических наук профессор Кузбагаров А. Н. доктор юридических наук профессор Макаров В. В. доктор экономических наук профессор Мельников В. А. заслуженный художник России профессор Моисеева Л. А. доктор исторических наук профессор

О Т Г Л А В Н О Г О Р Е Д А К Т О Р А .......................................................... 505

ПЕРМИНОВ В. Я. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ ВРЕМЕНИ ............................................................................................ 506

ЕРОВЕНКО В. А. НУЖНА ЛИ ФИЛОСОФАМ СОВРЕМЕННАЯ МАТЕМАТИКА? ................................................................................. 523

ИЛЬИН В. В. СИМВОЛИЧЕСКОЕ КОНСТРУИРОВАНИЕ РЕАЛЬНОСТИ: СЦЕНОГРАФИЯ МИРА ................................... 531

МИХАЙЛОВА Н. В. ФИЛОСОФСКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА НЕПРОТИВОРЕЧИВОСТИ МАТЕМАТИЧЕСКИХ ТЕОРИЙ ................................................................................................. 552

СУЛТАНОВА Л. Б. РЕЦЕНЗИРУЮТСЯ: ИЛЬИН В. В. ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ. СИМВОЛОГИЯ. ТЕОРИЯ СИМВОЛИЧЕСКИХ ФОРМ. М.: ИЗДАТЕЛЬСТВО МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА, 2013. 384 С. ISBN 978-5-211-06403-4 .......................................................................... 561

Мокрецова Л. А. доктор педагогических наук профессор Перминов В. Я. доктор философских наук профессор Печерица В. Ф. доктор исторических наук профессор

А В Т О Р С К И Й У К А З А Т Е Л Ь .............................................................. 563

П Р А В И Л А Д Л Я А В Т О Р О В ............................................................... 564

Рахматуллина З. Я. доктор философских наук п3рофессор Рыжов И. В. доктор исторических наук профессор Ситников В. Л. доктор психологических наук профессор Скурко Е. Р. доктор искусствоведения профессор Султанова Л. Б. доктор философских наук профессор Таюпова О. И. доктор филологических наук профессор Титова Е. В. кандидат искусствоведения профессор Федорова С. Н. доктор педагогических наук Хазиев Р. А. доктор исторических наук профессор Циганов В. В. доктор экономических наук профессор Чикилева Л. С. доктор филологических наук профессор Шайхулов А. Г. доктор филологических наук профессор Шарафанова Е. Е. доктор экономических наук профессор Шевченко Г. Н. доктор юридических наук профессор Яковлева Е. А. доктор филологических наук профессор Ялунер Е. В. доктор экономических наук профессор Яровенко В. В. доктор юридических наук профессор

Главный редактор: А. А. Федоров. Редакторы: Г. А. Шепелевич, М. Н. Николаев Корректура и верстка: Т. И. Лукманов Подписано в печать 25.12.2013 г. Отпечатано на ризографе. Формат 60×84/8. Бумага офсетная. Тираж 500. Цена договорная. Издательство «Социально-гуманитарное знание» Российская Федерация, 191024, г. Санкт-Петербург, проспект Бакунина, д. 7, корп. А, оф. 16-Н. Тел.: +7 (812) 996 12 27 E-mail: [email protected] URL: http://libartrus.com Подписной индекс в Объединенном каталоге Пресса России: 41206

© ИЗДАТЕЛЬСТВО «СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНОЕ ЗНАНИЕ» 2013

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

505

Дорогие друзья! Редакция Российского гуманитарного журнала журнала поздравляет авторов и читателей с наступающим Новым годом и выражает надежду, что 2014 год, объявленный в России годом культуры, станет важной вехой в возрождении и дальнейшем развитии гуманитарных и естественных отраслей науки и различных форм образования. Конец 2013 года был омрачен террористическими актами в Волгограде, и мы выражаем искренние соболезнования родным и близким погибших и желаем скорейшего выздоровления пострадавшим. В эти непростые дни необходимо еще раз обратить внимание на социальную и культурную миссии гуманитарного образования, что вместе с подготовкой высококвалифицированных специалистов, позволяет формировать личность с широким кругозором и высокими морально-нравственными жизненными принципами, что соответствует отечественным традициям деятельности высшей школы, особенно классических университетов. Это обширная сфера гуманитарной образованности и науки, которую принято называть Liberal Arts («свободные искусства»). Она включает в себя и «свободное образование» – общее высшее образование для молодого человека, который желает изучить, сначала не прикладные, инструментальные, а фундаментальные, общеразвивающие дисциплины. В этих условиях собственно образование, наука, процесс обучения и развитие способностей к познанию и самопознанию становятся базовыми ценностями для современного человека. Другими словами, ценность гуманитарного образования заключается не столько в освоении множества фактов, сколько в его способности побудить студента задуматься о многом том, что не может быть освоено через учебники. Помещая студента и начинающего ученого в широкий контекст гуманитарного и научного знания общее высшее образование, расширяет и укрепляет его фундаментальную культуру, наделяя не только эрудицией, но формируя основы его мировоззрения, систему ценностей, помогая выработать социально позитивные основы мировоззрения, обеспечивая ориентирами в области истории и современности, а также морали. В 2014 году «Российский гуманитарный журнал» намерен особое внимание уделять проблемам культуры, искусства и одной из приоритетных сфер своей деятельности – проблеме либерального (свободного) образования. Статьи по данной тематике получат нашу поддержку и будут пользоваться приоритетом при их опубликовании. Еще раз от всего сердца позвольте поздравить Вас с Новым годом и пожелать дальнейших успехов на поприще науки и образования во имя процветания идеалов добра и справедливости в каждом доме и во всем мире!

С уважением, Александр Федоров, главный редактор журнала, доктор филологических наук, профессор, действительный член РАЕН

506

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

УДК 130.121 ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ ВРЕМЕНИ © В. Я. Перминов Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова Россия, 119991 г. Москва, Ломоносовский пр., 27/4. Тел.: +7 (495) 939 13 46. E-mail: [email protected] В статье изложено гуссерлевское учение о времени и проведено его детальное сопоставление с теориями времени у И. Канта и Ф. Брентано. Вначале автор исследует общие принципы феноменологической теории сознания, затем анализирует представления о времени Ф. Брентано и критику этих представлений Э. Гуссерлем, и в итоге проводит сравнение гуссерлевской и кантовской теорий времени. При этом автор склоняется к выводу о том, что, прогресс в трактовке времени, достигнутый Гуссерлем, является в значительной мере внешним, основанным на неприемлемых гносеологических принципах. Критику этих принципов автор предполагает осуществить в одном из следуюших номеров журнала. Ключевые слова: время, длительность, одновременность, интенциональность, категории, формы чувственности, конституирование, априорность, гносеологические принципы.

Как философское направление феноменология оформилась в работах Э. Гуссерля в начале прошлого века. Оно появилось как соединение имманентизма В. Шуппе с идеей кантовского синтеза и ставила своей задачей объяснить категориальные структуры человеческого мышления без апелляции к натуралистическим и психологическим аргументам. Гуссерль выдвинул проект построения философии, базирующейся на несомненно достоверных основаниях и имманентная теория познания представлялась ему наиболее приемлемой в этом отношении. Объектом исследования феноменологии является сознание как поток переживаний и феномены как элементы этого потока, выявляемые посредством рефлексии. Сознание, по Гуссерлю, содержит в себе представления, не являющиеся простыми феноменами, но которые конституируются на основе феноменов и образуют в своей совокупности необходимую структуру сознания. Время понимается Гуссерлем как одно из такого рода общезначимых представлений, которое нуждается в обосновании, т.е. в сведении его содержания к первичным феноменам и к внутренним операциям сознания. 1. Принципы феноменологической теории сознания Феноменология опирается на ряд понятий, образующих ее основу. Это такие понятия как рефлексия, феноменологическая редукция, интенциональность, конституирование и объективация. Согласно Гуссерлю философия как наука в отличие от всех других наук имеет своим предметом человеческое сознание как сущностную сторону человеческого бытия. Гуссерль исходит из того, что исследование сознания не может быть осуществлено в рамках психологии или какой-либо другой частной науки. Единственный путь к анализу сознания состоит, по его мнению, в рефлексии, в анализе сознания посредством самого сознания. На важность рефлексии как философского метода указывал еще Дж. Локк, который определил рефлексию как внутреннее наблюдение за действиями нашего ума. Однако и для Локка

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

507

и для большинства последующих философов рефлексия не была основным методом, ибо считалось, что философ свои основные сведения берет из наблюдений за явлениями самого мира, а не за действиями ума. Особенность феноменологии Гуссерля состоит в том, что рефлексия возводится здесь в единственный метод философского анализа, обладающий строгостью и обосновательной значимостью. Обычная психологическая рефлексия, однако, не удовлетворяет Гуссерля. Он ставил задачу сделать философию строгой наукой и с этой целью считал необходимым очистить ее от положений, связанных с полаганием трансцендентного существования. В обычной психологической рефлексии, считает он, содержатся представления о трансцендентных сущностях, о вещах в себе, существующих независимо от сознания, а это значит, что эта рефлексия неизбежно возвращает нас к некритическому натурализму и объективизму. Первая задача философа, по Гуссерлю, состоит в том, чтобы высветить чистую и безусловную субъективность, мир переживаний субъекта как таковой, очищенный от допущений, связанных с утверждением трансцендентных сущностей, и данный субъекту в своей полноте и достоверности. В этом очищении сознания от представлений, связанных с трансцендентностью, состоит замысел феноменологической редукции Гуссерля. Он ставит своей задачей определение безусловного основания мышления, принадлежащего субъекту раньше всех производных представлений и идей. Это основание – чистая субъективность, состоящая исключительно из феноменов (переживаний), которые схватываются сознанием непосредственно в их безусловной данности и из изначальных актов сознания, принадлежащих сознанию по его сущности. Эта установка Гуссерля имеет прямое отношение к положению Декарта, согласно которому мыслящему «Я» с полной достоверностью даны лишь свои внутренние переживания, и что представления о внешнем мире являются менее достоверными и нуждающимися в обоснования своей истинности. С помощью гипотезы о том, что Бог не может быть обманщиком, Декарт реабилитировал мир трансцендентных сущностей и принял в качестве истинных все суждения о нем, удовлетворяющие критерию ясности и очевидности. Гуссерль не идет по этому пути. Он вообще не считает, что достоверность трансцендентных сущностей может быть обоснована. Наше представление о внешнем, независимом от нас мире, следует понимать, по Гуссерлю, лишь как продукт конституирующей активности самого сознания и последующей объективации. Предметы внешнего мира, существующие по нашему убеждению вне нас и независимо от нас, есть, с этой точки зрения, лишь корреляты интенциональных актов сознания. Мы можем обосновать необходимость, общезначимость и интерсубъективность этих представлений, но мы не можем обосновать реальность их существования по отношения к автономному от них миру. Структура внутренней активности сознания описывается Гуссерлем на основе понятия интенциональности. Это понятие расшифровывается обычно как направленность актов сознания на некоторый объект. Но здесь мы имеем дело с тем случаем, когда определение понятия не вполне согласуется с его фактическим использованием. Известно, что Гуссерль использовал это понятие во многих и существенно различающихся смыслах: как простое приведение чувственно данного в сферу сознания, как вычленение явления из контекста, как апелляция к его окрестности или горизонту, как выявление аспектов в структуре объекта или акта, как придание восприятиям единства и смысла и т.п. Анализ примеров интенционального анализа, рассмотренных Гуссерлем, дает основание утверждать, что это понятие в свернутом виде представляет собой всю систему актов сознания направленных на первич-

508

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

ную систематизацию опыта. Но мы не будем здесь углубляться в этот сложный вопрос. Для нас важно отметить лишь то обстоятельство, что принимая интенциональность как необходимый элемент жизни сознания, мы открываем путь для перехода от первичных его переживаний (феноменов) к более сложным структурам сознания, которые выявляются на основе различных типов интенциональных актов. Центральная задача феноменологии состоит в демонстрации внутренней конституирующей или производительно-конструирующей способности сознания, в основе которой лежит его интенциональная активность. Феноменологическое объяснение сводится к процессу конституирования. Если мы желаем, к примеру, раскрыть смысловую основу понятия пространства, то мы должны выявить первичную систему феноменов (переживаний), которые лежат у истоков этого представления и указать систему актов (установок сознания), которые приводят к формированию этого представления как некоторого общезначимого элемента нашего видения мира. Мы должны объяснить неизбежность видения вещей как находящихся в пространстве, а также прояснить смысл наших высказываний о бесконечности, непрерывности и трехмерности пространства. Гуссерль убежден, что все значимые представления о мире могут быть объяснены как порожденные внутренними актами сознания. «…Все, что есть для меня, – пишет Гуссерль,– может почерпнуть свой бытийный смысл исключительно из меня самого, из сферы моего сознания» [2, с. 282]. Такого рода прояснение генеалогии и смысла человеческих представлений через анализ их конституирования в сфере чистого сознания является, по Гуссерлю, полным обоснованием их статуса, а вместе с тем и полной реализацией цели философии как науки и механизмах человеческого мышления. Феноменология является плюралистической философией в том смысле, что она не дает единого метода для решения всех конститутивных проблем. Феноменологический анализ представления о мире в целом требует анализа другой системы исходных феноменов и других типов интенциональности, чем анализ понятия пространства. Анализ понятия «Другого», который проводит Гуссерль в последней главе «Картезианских размышлений», по своим посылкам радикально отличен от анализа таких понятий как «пространство», «абсолютно твердое тело» и «мир в целом». Гуссерль говорит о регионах бытия, определяющих типику конституирования и о региональных онтологиях, определяющих тот или иной тип предметности [2]. Феноменология в своей сути – это система трансцендентального идеализма. Она резко разделяет бытие сознания от бытия вещей и предметного мира в целом, и только сознанию придает статус подлинного бытия. Гуссерль уверен в том, что только бытие сознания абсолютно, а бытие мира относительно, и в принципе мир мог бы и не существовать без ущерба для существования сознания. Старое натуралистическое соподчинение бытия и сознания ставится здесь с ног на голову: мы должны не сознание объяснять из мира, а мир из бытия и внутренней логики сознания. Гуссерлевская позиция в этом отношении более радикальна, чем кантовская. Кант считал предметный мир непознаваемым, однако не считал его несуществующим или вторичным. В конечном итоге, предметный мир определяет у Канта процесс познания в том плане, что он действует на нашу чувственность, обеспечивая устойчивое многообразие чувственных данных, выступающее в качестве основы всей последующей деятельности сознания. Теория познания Канта, несмотря на свой агностицизм, существенно базируется на натуралистической и отражательной предпосылке. Гуссерль устраняет кантовскую «вещь- в-себе» вместе с остальными натуралистическими предпосылками. Само

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

509

многообразие чувственно данного уже не определяется вещным миром, а выявляется интенциональной активностью сознания из аморфного потока чувственно данного. Еще одна особенность феноменологической философии состоит в том, что она более существенно, чем все другие философские системы, в своей основе связана с понятием времени. Наиболее близкой системой к феноменологии в этом отношении является, несомненно, философия Канта, в которой время является основанием эмпирического синтеза и представлением, реализующим связь между чувственностью и рассудком. В первом издании «Критики чистого разума» Кант намечал так называемый субъективный синтез категорий, в котором время занимало центральное место в самом генезисе сознания как многообразия синтезов. Во втором издании Кант отказался от этого плана и тем самым исключил время из генезиса категорий. Можно сказать, что именно этот первоначальный замысел Канта нашел определенную реализацию в системе Гуссерля. Здесь можно согласиться с В. И. Молчановым, который считает, что Гуссерль в своей гносеологической теории выдвинул на первый план то, что было уже намечено Кантом в его анализе субъективной дедукции категорий [3, с. 29]. Переходя от психологической рефлексии к рефлексии феноменологической, Гуссерль устраняет как связанные с трансцендентностью все связи между феноменами, выраженными в онтологических категориях, таких как причинность, часть – целое, случайностьнеобходимость и т.п. Чистое феноменологическое основание сознания остается исключительно временным, т.е. упорядоченным только во времени. Основанием феноменологического анализа становится у Гуссерля кантовская идея единства апперцепции, понимаемая в смысле абсолютной временной упорядоченности всей системы феноменов, данной сознанию. Феноменология Гуссерля в этом смысле является философией, базирующейся на представлении времени. 2. Понятие времени у Ф. Брентано В плане анализа времени предшественником Гуссерля был его учитель Франц Брентано (1838–1917). В основе понимания времени у Брентано лежит представление о связи элементарных чувственных восприятий, которая обеспечивается памятью. Пусть мы слышим некоторую мелодию и актуально воспринимаем некоторый тон. При появлении следующего тона предшествующий уходит в небытие, исчезает из сферы восприятия, но он не исчезает из сознания, а в некотором модифицированном виде соединяется с новым тоном. Здесь важен момент модификации. Если бы предшествующий тон сохранялся в сознании в своем прежнем, хотя и ослабленном, виде, то у нас было бы сочетание многих одновременно звучащих тонов и мы не могли бы слышать мелодии. С другой стороны, если бы он полностью исчезал из нашего сознания после прекращения своего звучания, то мы в каждый момент имели бы представление только о звучащем тоне и также не могли бы составить представления о мелодии как целом. Соединение актуального ощущения с модифицированным осознанием предшествующего ощущения Брентано называет первичной ассоциацией и считает, что именно это соединение устанавливает порядок восприятий и порождает первичную интуицию времени. В концепции Брентано основную роль играет активность сознания, соединяющая «теперь» и «бывшее теперь» и преобразующая это соединение в представление времени. Представление о временной связи порождается у него не прямым каузальным воздействием чувственности на сознание, а творческой активностью сознания, актами продуктивной фан-

510

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

тазии. Можно сказать, что возникновение первичной интуиции времени осуществляется у него на внечувственном уровне, а именно, в сфере памяти и фантазии. Когда тон прекращает свое звучание, он больше не ощущается, но исчезнувшее ощущение побуждает деятельность творческой фантазии, которая устанавливает связь между настоящим тоном и тоном только что прекратившим свое звучание. Эта связь и порождает первичное темпоральное сознание, т.е. некоторую самоочевидную упорядоченность ощущений, которую мы обозначаем как время. Представление о времени, с этой точки зрения, не есть отражение объективного чувственно воспринимаемого процесса, как это было у Аристотеля, и не отражение состояний сознания как потока чувственных данных, на чем настаивали Локк и Беркли: оно понимается теперь как продукт активности сознания, в основе которой лежит память и фантазия. От первичного темпорального сознания Брентано переходит к анализу генеалогии общего представления о времени, в основе которого лежит соединение прошлого, настоящего и будущего. Реальным или истинно существующим Брентано считает только настоящее, данное в нашем актуальном восприятии. Событий, которые мы связываем с прошлым, уже нет, и в этом смысле представление о прошлом является ирреальным в отношении живого настоящего. Будущее еще в большей степени ирреально, ибо оно присутствует в нашем сознании только как субъективное ожидание, и может и не приобрести даже статуса бывшей реальности, которым обладает прошлое. Мы должны различать, по Брентано, собственное время, как представление, связанное с первичной ассоциацией и самоочевидное для сознания, и несобственное время как понятийную формацию самого сознания. Собственное время не содержит в себе бесконечности. Но поскольку горизонт будущего, как и горизонт прошлого, остаются всегда неопределенными, то мы принимаем их как в принципе бесконечные. Так возникает представление о едином, бесконечном и объективном времени, соединяющее в себе настоящее, прошлое и будущее как особые фазы бытия. Здесь, считает Брентано, происходит внутреннее восполнение понятия, подобное тому, которое происходит в математике при переходе от первых чисел к бесконечному их ряду или при переходе от конечных геометрических фигур к идее бесконечного пространства. Основной момент в понимании времени у Брентано состоит в том, что время не может быть понято как чувственно воспринимаемая характеристика вещей. Мы можем говорить, что всякое ощущение длится, но не можем сказать, что длительность ощущается. Время - это представление, заведомо не содержащееся в чувственно воспринимаемых качествах вещей, и не выявляемое анализом какого-либо множества восприятий. В этом смысле оно имеет внечувственный характер и является характеристикой реальности более высокого уровня, чем обычные качества вещей, фиксируемые в опыте. Именно вследствие своего внеэмпирического статуса, время соотносится с реальностью вообще, превращается в элемент структуры реальности в целом. Брентано, как мы видим, уходит от натуралистического и эмпирического истолкования времени, согласно которому оно возникает как понятие, отражающее либо процессы в окружающем мире, либо смену впечатлений в сознании. Теории времени Аристотеля, Локка, Беркли и Милля отодвигаются им в сторону как заведомо несостоятельные. Время утрачивает у него чувственный характер и становится внутренней конструкцией сознания. Оставаясь в рамках психологии, Брентано делает очевидный сдвиг в сторону рационализма и конструктивизма. Но, с другой стороны, ясно, что его теория времени не сливается с априоризмом. Время у Брентано внечувственно, но не внеопытно: в отличие от времени у Канта оно

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

511

не предваряет опыт, но формируется активностью сознания, классифицирующей опыт. Сам же опыт остается первичным по отношению ко всем конструкциям сознания. 3. Гуссерлевская критика концепции времени Брентано Гуссерль считал концепцию Брентано существенным продвижением вперед в понимании времени. Главную его заслугу он видел в разделении первичного содержания сознания и его актов, и в выдвижении актов сознания на первый план в понимании генезиса понятия времени. Однако, эта концепция представлялась ему неудовлетворительной в ряде моментов. Рассуждения Брентано, считал он, не состоятельны прежде всего в том отношении, что они идут в рамках натуралистической психологии, предполагающей связь явлений сознания с явлениями в реальности, т.е. с представлениями о предметном мире. Гуссерль усматривает здесь порочный круг, состоящий в том, что теория проясняющая возникновение представления о времени, опирается на представления о предметах, уже определенных в пространстве и времени. Адекватная концепция времени, считает Гуссерль, должна иметь строго имманентный характер, она не должна опираться на предметную и пространственно-временную структуру мира как данную; эта структура может рассматриваться здесь лишь как становящаяся в конституирующей активности сознания. Другой недостаток теории Брентано Гуссерль усматривает в неадекватности понятия фантазии для определения первичной временной интуиции. Ссылка на фантазию, считает он, вносит неопределенность в строго определенное и общезначимое представление времени. Если первичная интуиция времени связана с фантазией, говорит он, то фантазия, которая задает представление о прошлом и будущем, и, несомненно, опирается на первичную интуицию, и будет уже фантазией фантазии. Гуссерль не допускает, что столь неопределенная конструкция может иметь смысл в описании представления о времени. Он убежден, что фантазия, будучи по своему определению связанной с определенным произволом, не может играть существенной роли в определении общезначимого и столь категорического в своих свойствах понятия как время. Понятие фантазии, считает Гуссерль, не раскрывает сути актов сознания, продуцирующих время. Понятие первичной ассоциации, считает Гуссерль, также неудовлетворительно. Идея первичной ассоциации исходит из предположения, что в настоящем или в «теперь» сохраняются некоторые остатки чувственного восприятия только что бывшего. Но в таком случае надо признать, что прошлое и настоящее сосуществуют в сознании в качестве одновременных, и в собственно эмпирическом смысле равноправных переживаний, и остается совершенно неясным, по каким критериям одно из них приобретает статус прошлого. «Но благодаря чему мы узнаем,– пишет Гусссерль,– что А было ранее, до бытия этого настоящего? Откуда мы получаем идею прошлого?» [1, с. 21]. Мысль Гуссерля состоит в том, что у Брентано отсутствует указание на некоторый решающий акт сознания, разделяющий элементы одновременного восприятия на настоящее и прошлое. Трудная проблема Брентано состоит, по Гуссерлю, и в непротиворечивом понимании конституирования модусов времени, т.е. прошлого, настоящего и будущего. Брентано исходит из того, что объективное время есть мысленная (внечувственная) конструкция, в которой ирреальное прошлое и ирреальное будущее, соединяются на основе реального «теперь». Гуссерль считает, что истолкование прошлого и будущего в качестве ирреальных модусов времени не является убедительным. Теория времени Брентано, считает он, не проясняет

512

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

должным образом способ данности прошлого, заложенный в понятии времени, и вопрос о том, как возможно сознание целостного времени, остается нерешенным в его теории. Принципиальным недостатком концепции Брентано, по мнению Гуссерля, является также то, что эта теория не разделяет акт восприятия и воспринимаемый предмет, процесс конституирования времени и время как продукт конституирования. Гуссерль считает, что в феноменологии необходимо строго различать акт и предмет, процесс становления представления (значения) и само значение, которое имеет особый гносеологический статус, не определяемый однозначно свойствами процесса. «Свойства времени, последовательность и длительность,– пишет Гуссерль,– мы обнаруживаем не только в первичных содержаниях, но также и в схватываемых объектах и в схватывающих актах. Анализ времени, который ограничивается одним уровнем, недостаточен, он должен скорее следовать всем уровням конституирования» [1, с. 20]. Недостаток теории времени Брентано, Гуссерль видит в том, что Брентано пытается понять течение времени только на уровне объекта, «только через непрерывные градации новых моментов, которые каким-то образом прибавляются или вплавляются в те моменты содержания, которые конституируют темпорально локализованную предметность» [1, с. 22]. Гуссерль полностью принимает главную идею Брентано, состоящую в том, что время не является прямым отражением чувственно данного, а представляет собой необходимую идеализацию сознания, конструируемую самим сознанием. Он принимает и то положение, что время дано нам на двух принципиально различных уровнях: и как первичное переживание и как сложная понятийная формация, требующая обоснования. Но Гуссерль не считает, что понятие первичной ассоциации раскрывает истинный механизм конституирования первичной временности и временных представлений вообще. Он не разделяет чисто психологической трактовки прошлого и будущего, а также и истолкования этих фаз времени как ирреальных. Натуралистическая психология, по Гуссерлю, вообще не может быть основой для адекватной теории времени. 4. Концепция времени Гуссерля Собственная трактовка времени у Гуссерля основана на понятиях ретенции и ретенциального сознания. Ретенция – это первичная память или память о только что случившемся. Эта память является мгновенной, не содержащей в себе образа или переживания прошлого, она является специфическим интенциональным актом сознания, фиксирующим связь воспринимаемого настоящего с только что бывшим. В случае примера со звучащим тоном, ретенция не является ослабленным тоном или какой-либо иной его модификацией, а является лишь осознанием тона как уходящего в прошлое, мысленным отнесением только что прозвучавшего тона к «не-Теперь», присоединением акта сознания, фиксирующего исчезновение только что бывшего, к чувственно данному «Теперь». В акте ретенции мы, по Гуссерлю, не имеем ассоциации элементов на уровне чувственности, не имеем акта модификации настоящего или фантазии, а имеем соединение реального «Теперь» с осознанием «не-Теперь» или только что бывшего, с актом сознания, лишающим теперь его статуса, и сдвигающим его в прошлое. Ретенция, таким образом, это не трансформация настоящего в памяти или фантазии, а интенциональный акт сознания, присоединенный к настоящему и меняющий его статус Аналогичным образом определяется у Гуссерля и протенция как предсознание будущего в любом акте непосредственного восприятия (импрессии). Протенция – не картина будуще-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

513

го, не надежда на будущее, не модификация настоящего в соответствие с ожиданием, а лишь осознание будущего как необходимости, или как говорит Р. Ингарден, «мысленное освобождение места будущему». Ретенциальное-протенциальное сознание берет каждое первичное восприятие в его «обрамлении», с векторами направленности на прошлое и будущее и на основе этого задает первичную интуицию времени, как отношение между «теперь», «только что бывшим теперь» и «только что возникающим теперь». Понятия ретенции и протенции вводятся Гуссерлем как априорные («изначальные») акты внутреннего сознания, продуцирующие время и заменяющие в этом отношении брентановскую продуктивную фантазию. Понятие первичной ассоциации Брентано неприемлемо для Гуссерля и по той причине, что оно исходит из связи реальных переживаний, которая уже предполагает некое разделение во времени. Это понятие неприемлемо для Гуссерля вследстиве своей объектной ориентированности, как обуславливающее представление о времени связями реально фиксируемых событий («теперь» и сохраненного в трансформированном виде «прошлого теперь»). Такого рода определения, считает Гуссерль, уже предполагают время и не пригодны для объяснения истоков представления о времени. Однако, в понятии первичной ассоциации, считает Гуссерль, присутствует необходимый компонент, а именно, несомненное соединение настоящего, прошлого и будущего, которое может быть взято как факт, как феноменологически очевидная связь, без каких либо апелляций к связям чувственных данных и психологическим методам их анализа. Понятия ретенции и протенции могут быть поняты как продукт феноменологического очищения понятия первичной ассоциации, освобождения его от эмпирического и психологического содержания. Ретенция может быть понята как изначальный акт сознания, не нагруженный какими-либо натуралистическими предпосылками. Между импрессией и ретенцией нет временной связи, но с другой стороны ясно, что непрерывный континуум ретенций, порождаемый восприятием, дает естественную основу для введения непрерывного и однородного времени. Понятие ретенции важно для Гуссерля прежде всего в том плане, что оно раскрывает априорное основание, лежащее в основе конституирования первичного представления времени. Память и фантазия как психические акты, конституирующие время у Брентано, заменяются у Гуссерля актами сознания, имеющими априорный, однозначный и безусловно объективный статус. Понятие ретенции позволяет Гуссерлю подойти к непсихологическому определению прошлого. В механизме ретенции прошлое задается как только определенного рода чистый факт, т.е. только в смысле своего безусловного существования. Но в этом смысле оно, как и настоящее, задается на уровне высшей достоверности и, таким образом, как в высшей степени необходимое и безусловно реальное (равное в своей реальности реальности настоящего). С этой точки зрения прошлое и будущее должны быть поняты как модусы времени, обладающие той же степенью реальности, что и настоящее. Воспроизведение в памяти, по Гуссерлю, репрезентирует прошлое, но не презентирует его, не дает его в его подлинности и реальности. «Ибо только в первичной памяти видим мы прошедшее, только в ней конституируется прошлое, и притом не репрезентативно, но презентативно» [1, с. 45]. С этой точки зрения, первичная интуиция времени, фиксирующая связь прошлого настоящего и будущего обладает предельной необходимостью, проистекающей из априорной сущности акта ретенции, и является представлением, не имеющим отношения к памяти и фантазии. Гуссерль проводит разделение поперечной и продольной интенциональности сознания. Поперечная интенциональность схватывает совокупное чувственное содержание временной

514

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

точки, порождая качественное представление «все-вместе». На этом уровне задается понятие одновременности, опирающееся на понятие схватывания восприятий в едином интенциональном акте и выявляются временные объекты как последовательности временных точек, объединенных определенным содержанием. Продольная интенциональность направлена на фиксацию однородного континуума ретенций, связанных с исходным впечатлением. Она образует представление «до-все-сразу» и фиксирует чистую длительность как таковую. Мы удерживаем здесь, говорит Гуссерль, «весь ряд истекшего сознания с предельной точкой актуального первичного ощущения» [1, с. 87]. Одновременность и временная последовательность рассматриваются Гуссерлем как родственные представления, отражающие две необходимые стороны интенционального сознания. В этом смысле они являются коррелятивными представлениями, конституируемыми параллельно, в одних и тех же актах сознания. Важность ретенционального сознания проявляется и в том, что оно индивидуализирует временные точки. Впечатления, появляющиеся в «теперь», самим фактом своего появления и принадлежностью к продолжающимся рядам ретенций, ставятся в абсолютное отношение к бывшим событиям, которое не может измениться в дальнейшем. Каждая временная точка феноменологически индивидуальна, ибо она с самого начала занимает определенное отношение ко всем другим временным точкам. Здесь Гуссерль обращается к кантовскому понятию единства апперцепции, а именно, к акту видения сознания как целого. Здесь, однако, имеются различия. Если Кант в своем описании единства апперцепции исходил из декартовского «я мыслю» и подчеркивал факт единичности «Я» как центра сознательной жизни, то Гуссерль выдвигает на первый план идею целостности и внутренней структурированности содержания сознания. В качестве главного содержания этого понятия у Гуссерля становится факт абсолютной индивидуации временных точек. Можно сказать, что единство апперцепции, по Гуссерлю, состоит в видении феноменов сознания как абсолютно упорядоченных во времени. Здесь важно отметить также и то обстоятельство, что если у Канта единство апперцепции это первичный и не рационализируемый далее акт сознания, то у Гуссерля это единство производно, ибо обеспечивается актами ретенции, которые удерживают как строго упорядоченные во времени все впечатления сознания, относящиеся к прошлому и настоящему. Понимание времени как конституируемого понятия приводит Гуссерля к понятию «абсолютного конституирующего слоя», на основе которого может конституироваться первичное представление о времени. Идея такого слоя уже содержится в теории Брентано, который рассматривал первичную ассоциацию как вневременное отношение, способное порождать представление о времени. Принимая идею времени как конституируемого представления, Гуссерль вынужден принять и представление о предельном и вневременном слое сознания. Темпорально конституирующий поток сознания, по Гуссерлю, это абсолютное основание сознания, предваряющее все акты конституирования. Гуссерль пишет: «Это есть чистая субъективность и имеет абсолютные свойства того, что следовало бы образно назвать «потоком», что берет начало в актуальной точке, первичной точке (источнике), «теперь» и т.д.» [1, с. 79]. К предельному конституирующему потоку феноменов, считает Гуссерль, неприменимы общезначимые временные характеристики, кроме представления о «теперь», «до» и «после». Мы имеем здесь дело, говорит Гуссерль, только с пред-феноменологической и предэмпирической временностью. «По отношению к предельному конституирующему слою,– пишет Гуссерль,– больше нельзя говорить о времени» [1, с. 83]. В этом последнем высказывании речь идет у Гуссерля, конечно, об универсальном феноменологическом времени. Ис-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

515

ходная пред-феноменальная временность, как заключающаяся в различении конкретных временных точек, и различение их на актуальные и истекшие, присуща, по Гуссеерлю, и «абсолютно конституирующему слою». В природе абсолютно-конституирующего потока сознания Гуссерль усматривает определенную противоречивость. С одной стороны, это поток, сфера постоянного изменения, обусловленная возникновением нового бытия в «теперь», но с другой – это изменение не может протекать ни быстрее, ни медленнее, здесь отсутствует всякий объект, который изменяется. «Здесь нет ничего, что изменяется и поэтому нельзя осмысленно говорить, о чемто, что длится» [1, с. 79]. По отношению к элементам абсолютного потока нельзя говорить о времени, а также об изменении или скорости изменения. Здесь возникает вопрос о способе данности абсолютного потока нашему сознанию. На каком основании мы можем говорить о первичном потоке и его элементах как реальных, и безусловно существующих? Если элементы первичного потока переживаний даны нам уже как продукты некоторого синтеза, то этим предполагается наличие другого более глубокого конституирующего слоя, на базе которого производится этот синтез. Очевидно, что мы сталкиваемся здесь с регрессом в бесконечность. Гуссерль считает, что в действительности мы имеем дело с самоявленностью первичного слоя. Мы схватываем его по продуктам конституирования, не приписывая его элементам статуса предметности. Бытие элементов абсолютно конституирующего потока дается нашему сознанию актами, родственными актам ретенции. «Как ретенциональная фаза сознания осознает предшествующее, не превращая его в предмет, так и первичное данное уже осознается – и притом в специфической форме «теперь» – не будучи предметным» [1, с. 139]. Если бы, говорит он, первичное сознание не имело места или никак не осознавалось, то никакая ретенция не была бы мыслимой, ибо ретенция неосознанного содержания невозможна. Признание ретенции как акта сознания говорит о существовании первичных восприятий, не являющихся продуктами какого-либо интеллектуального синтеза. Конституирующее сознание, говорит Гуссерль, устроено таким удивительным образом, что в нем необходимо должна существовать самоявленность первичного потока сознания. Пред-феноменологическая временность, говорит Гуссерль, конституируется как форма темпорально конституирующего сознания в самом этом сознании [1, с. 88]. Таким образом, Гуссерль приходит к выявлению трех уровней времени. Это, в-первых, чисто субъективное (дофеноменологическое) время, «время-сознание», внедренное в поток переживаний, не обладающее однородностью и универсальной значимостью для содержания сознания; во-вторых, это феноменологическое время, единое и универсально значимое для всех предметов сознания; и, в-третьих, это эмпирическое или трансцендентное время, которое относится к физической реальности, мыслится в качестве математической величины, и измеряется посредством часов. Дофеноменологическое время является частью абсолютного конституирующего слоя и должно быть признано неконституируемым, в то время как феноменологическое и физическое время суть идеализации, сформированные конститутивной активностью сознания. Дофеноменологическое и феноменологическое время едины в том, что к ним не могут быть приложимы понятия меры и величины. Имманентное феноменологическое время обладает статусом объективности в смысле его безусловной нормативности для содержания сознания. Одна из задач Гуссерля состоит в выяснении того, какие механизмы сознания конституируют эту объективность. Представление о длительности и об отрезках длительности задается у Гуссерля ретенциальным созна-

516

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

нием. Если появляется впечатление А, и затем впечатление В, то континуум ретенций, инициированный этими впечатлениями, задает длительность А, длительность В как их расстояния от актуального «теперь», а также и длительность, отделяющую впечатление А от впечатления В [1, с. 45–46]. Устойчивый характер этих длительностей, считает Гуссерль, объясняется прежде всего логикой погружения всего ряда событий в прошлое: это погружение не нарушает внутренней структуры («чтойности») событий, а также их первичной временной упорядоченности: эти события и их временные связи при погружении в прошлое остаются всегда теми же самыми. Глубинная основа объективности времени, таким образом, сводится у Гуссерля к единству апперцепции, обеспечивающей абсолютность первичного временного упорядочения. Однако, субъективное переживание этой объективности Гуссерль связывает с вторичной памятью или с воспроизведением событий по памяти. Он пишет: «И нужно обратить внимание: только прошлые длительности я могу в повторяющихся актах «первично созерцать», действительно созерцать, идентифицировать и предметно иметь в качестве тождественного объекта многих актов» [1, с. 47]. Это значит, что наше осознание длительностей и временных объектов как тождественных и объективных, формируется на основе повторяющихся актов воспроизведения этих объектов в памяти как «тех же самых». В результате этой объективации временная шкала «прошлое-настоящее-будущее», зависимая от субъекта, определяющая настоящее, превращается в нашем сознании в объективную шкалу, определенную только отношением «раньше-позже», из которой исключена особая точка, определяемая субъектом и его восприятием. Теория ретенциального сознания позволяет Гуссерлю подойти к обоснованию основных свойств времени. Если мы признаем свойства ретенционального сознания в его отношении к импрессиональному, то некоторые свойства времени должны быть приняты в качестве очевидных, проистекающих их акта конституирования представления о времени. Непрерывность времени непосредственно проистекает у Гуссерля из непрерывности ретенциального сознания, формирующего первичную интуицию времени. То же самое можно сказать и о представлении об однородности времени. Время однородно, так как оно в теории Гуссерля отражает не качества событий, а лишь последовательность относящихся к ним актов ретенции, которые как акты сознания абсолютно однородны в своем содержании. Время, конечно, отражает смену явлений, но оно отражает только тот аспект этой смены, который не зависит от качественной стороны явлений. Форма погружения настоящего в прошлое, говорит Гуссерль, остается одной и той же при любом качестве событий, и это обстоятельство определяет наше представление об абсолютной однородности времени. Представление о бесконечности времени Гуссерль выводит из особенностей эйдетической идеализации, которая снимает ограничения реальных процессов. Континуум ретенций, связанных с впечатлением, всегда затухает, но эйдетическое сознание снимает это ограничение, переходя от ограниченного к неограниченному и от конечного к бесконечному. Здесь Гуссерль не отходит существенно от трактовки Брентано: бесконечность времени понимается не как отражение некой реальной бесконечности, а лишь в качестве внутренней идеализации сознания, обусловленной его конструктивно-производительной активностью. Свойство необратимости времени проистекает у Гуссерля из представления о феноменологической индивидуации временной точки («теперь-точки»). Восприятие тона в некоторый момент может быть в содержательном плане совершенно идентичным его восприятию в предыдущий момент, но феноменологически (в смысле ее места в акте апперцепции) это

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

517

другая точка, особая в своей индивидуальности. Выделение ее как особенной (индивидуальной) обуславливается ее ретенциальным содержанием, ее удаленностью от некоторой другой временной точки, и, таким образом, глубиной ретенциального погружения, которое с ней соотносится. Таким образом, время принципиально необратимо, и это положение не может быть изменено фактом эмпирической обратимости явлений, ибо эти уже бывшие и вновь появившиеся явления, даже при условии абсолютной физической тождественности в единстве апперцепции как в целостном видении прошлого и настоящего, будут обозначены как новые в плане своей временной индивидуации. Наиболее трудной проблемой для концепции Гуссерля является обоснование единственности времени. Процесс репродукции объективирует время временных предметов. Но почему, спрашивает Гуссерль, мы имеем не несколько параллельных времен, а одно объективное время, в которое включаются все временные интервалы? Первое решение этой проблемы, намеченное Гуссерлем, основано на понятии пустой интенции. К априорнофеноменологической природе сознания относится то, говорит он, что наряду с частными интенциональными актами, она порождает интенцию, относящуюся к совокупности актов в целом. Эта интенция является пустой в том смысле, что ей не соответствует какой-либо частный созерцаемый предмет. Ее предметное содержание есть объективный временной ряд событий, который представляет собой смутное окружение всего, что мы можем воспроизвести в памяти. Единое и объективное время может быть понято, таким образом, как предметный коррелят специфической интенции, которая относится к множественности взаимносвязанных предметностей и побуждается к своему осуществлению через процесс непрерывной данности (конституирования) этих частных предметностей [1, с. 58]. Другое объяснение, предложенное Гуссерлем, проистекает из определения одновременности. Если некоторые явления внутреннего сознания одновременны, то в соответствии с определением одновременности можно сказать, что они находятся на одном и том же «луче» интенциональности. Но такого рода точки представляют посредством своих содержаний одну и ту же точку объективного времени. Вследствие такой способности редуцировать время одновременных переживаний к единой точке, параллельно протекающие процессы не могут нарушить представления о единственности объективного времени [1, с. 143]. Это второе объяснение отличается от первого тем, что оно не привлекает понятия пустой интенции. Мы не будем здесь останавливаться на гуссерлевском анализе других свойств времени. Анализ этих свойств является несомненной заслугой теории времени Гуссерля. Если кантовская теория рассматривала само время и все его свойства как нечто данное в созерцании, и не подлежащее рациональному обоснованию, то Гуссерль предложил систематическое обоснование этих свойств, исходящее из трактовки сознания как конституирующей активности. Гуссерль уточнил, рационализировал и депсихологизировал теорию времени Брентано и устранил основные ее трудности. Понятия ретенции и протенции несомненно дают основу для понимания происхождения первичной интуиции времени. Гуссерль обосновывает необходимое соединение прошлого и настоящего, безусловную данность прошлого, и, следовательно, его реальность, при феноменологическом истолковании этого понятия. Аналогичным образом мы вскрываем логику становления идеи будущего времени, и, наконец, идеи бесконечного и объективного времени. Раскрытие этапов конституирования времени в сознании открывает путь к пониманию истоков сознания времени, и позволяет обосновать время в качестве фундаментального представления, внедренного в структуру сознания. Гус-

518

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

серль полагал, что прояснение генезиса времени в системе первичного опыта и актов сознания, т.е. конститутивный анализ этого понятия, есть единственно адекватный способ его обоснования как философской категории. 5. Сравнение с кантовской теорией времени Единство кантовской и гуссерлевской теории познания образуют три момента, а именно, трансцендентализм, априоризм и антипсихологизм. Кант и Гуссерль – два великих мыслителя, ставившие своей задачей выявить и обосновать внутренние структуры сознания, определяющие его познавательную активность. Оба они хотели создать сущностную теорию познания, отличающуюся от наивно-отражательного эмпиризма и натуралистической психологии. Но единство общих установок не приводит в данном случае к единству в конкретных выводах, ибо эти установки, в действительности, у каждого из философов понимаются по-разному. Основное различие между кантовской и гуссерлевской теорией познания состоит в понимании трансцендентального субъекта. Кантовский трансцендентальный субъект с самого начала универсален: априорные принципы Канта – это единые и абсолютные нормы, наложенные на всякое индивидуальное сознание. Содержание трансцендентальной субъективности Гуссерля, напротив, оформляется процедурой очищения конкретного сознания, и на любой стадии этого очищения оно остается частью индивидуального декартовского «Я», радикально отделенного от других «Я». Интерсубъективность здесь не предполагается и должна быть обоснована внутри конститутивного анализа. Гуссерлевская феноменология, в своей сути, это теория трансцендентального солипсизма, которая стремится выйти к общезначимости на основе строго субъективистских допущений. Гуссерль отходит от кантовской теории познания и в том отношении, что он отказывается от «вещи в себе» как от понятия трансцендентного и недопустимого в системе строгой философии. Но тем самым феноменология теряет представление об объективно обусловленном и общезначимом эмпирическом основании знания. Для Канта, как и для Локка, исходная система чувственных данных мыслилась как заданная извне, как определенная миром вещей, и представлялась дискретным и устойчивым многообразием, на котором как на общезначимом фундаменте воздвигается все здание человеческих понятий. Гусссерль релятивизирует эту инстанцию знания. Он рассматривает первичную чувственность как аморфный и неделимый поток, который разделяется и дифференцируется на относительно устойчивые элементы только интенциональной активностью сознания. В своей теории первичного опыта Гуссерль радикально отклоняется как от старого эмпиризма, так и от Канта и занимает позицию, близкую к психологическому иррационализму Бергсона. Важное различие между Кантом и Гуссерлем заключено в определении сферы конституирования. Кантовская теория познания есть также теория конституирования, ибо кантовский синтез опыта, синтез явлений в категориях, дедукция основоположений и другие ходы кантовского мышления, вполне подпадают под гуссерлевское понятие производительноконструктивной деятельности сознания. Но, если конституирующая активность сознания у Канта осуществляется под эгидой неподвижной и независимой от опыта системы категорий и форм чувственности, то у Гуссерля сами эти категории и формы чувственности становятся объектами синтеза. Можно сказать, что Гуссерль внес идею становления в кантовскую неподвижную систему априорного знания.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

519

Кантовская теория предельно рационалистична, ибо готовые априорные формы мышления понимаются здесь как предваряющие всякий опыт. Гуссерлевская теория познания, не отказываясь от априорных структур сознания, берет в качестве первичной инстанции абсолютный конституирующий поток сознания, не содержащий в себе каких-либо общезначимых структур сознания. Мы можем сказать, что если кантовская теория познания предельно рационалистична, то теория Гуссерля соединяет в себе предпосылки априоризма и радикального эмпиризма. Эти общие расхождения между Кантом и Гуссерлем определяют и основные различия в их концепциях времени. Время Канта изначально, оно принадлежит сознанию по его сущности, оно никак не связано с опытом в своем генезисе, если таковой можно помыслить, и никакой опыт не может изменить содержание этого фундаментального представления. Время Гуссерля, хотя оно также универсально и необходимо для сознания, формируется сознанием на основе опыта и априорных актов сознания. Отсюда вытекает и различие в понимании структуры временных представлений. В кантовской теории мы имеем дело с одним и тем же временем, будь это время эмпирического синтеза, время упорядочения внешних представлений или время, составляющее содержание трансцендентальных схем. Гуссерль выделяет уровни временных представлений, соответствующие стадиям его конституирования. Это дофеноменологическое время, внедренное в содержание восприятий, феноменологическое время, универсальное для предметов внутреннего опыта и эмпирическое время, относящееся к физической реальности. Кантовское и гуссерлевское время по-разному определены в отношении понятия величины. При характеристике пространства и времени Кант делает акцент на их статусе как экстенсивных величин. Измеримость и количественность выявляют, по Канту, наиболее глубокую сущность этих, в своей сути, математических, представлений. Для Гуссерля, как и для Бергсона, измеримость относится только к времени внешней реальности, которое в философском плане является наименее существенным. Сущностное, феноменологическое, время имеет сугубо качественный характер, и ни в коей мере не связано с понятием величины и измеримости. Существенное расхождение между Кантом и Гуссерлем мы видим и в понимании течения времени. Для Канта время – это форма мышления, и в этом качестве к нему неприменимо понятие изменения или течения. Время, для Канта, есть структура, но не процесс, оно неподвижно и его метафизическим коррелятом является понятие субстанции. Гуссерлевкое время постоянно течет вследствие того, что в точке «теперь» рождается все новое и новое бытие [1, с. 73]. Ясно, что Кант и Гуссерль исходят из различных образов времени. Здесь имеет место фундаментальное различие между статическим и динамическим пониманием времени, за которым стоит различие в онтической установке сознания: если Кант помещает время в нормативную структуру сознания, то Гуссерль соотносит его с первичным потоком чувственности. Гуссерль существенно трансформирует само истолкование времени как априорного представления. Различие между Кантом и Гуссерлем проистекает здесь из различного подхода к определению априорности. Кантовское определение можно назвать логическим, ибо априорное знание определяется им как знание универсальное и необходимое. Гуссерль был склонен понимать априорность скорее генетически, а именно, как изначальность и абсолютную беспредпосылочность представлений. При таком понимании априорности отнесение

520

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

времени к конституируемым понятиям отнимает у него статус априорности. По этой причине Гуссерль говорит об априорности ретенции и протенции и об априорности таких свойств времени, как непрерывность и однородность, обусловленных ретенциальными актами, но не говорит об априорности самого времени. Можно сказать, что Гуссерль отнимает априорность от категорий и форм чувственности и переносит ее в сферу конституирующих их актов сознания, которые удовлетворяют требованию изначальности и беспредпосылочности. Гуссерлевская теория существенно изменяет также кантовское понимание функции времени. Кант выделяет, как известно, две функции времени: вместе с пространством, время является основанием первичного эмпирического синтеза, и само по себе, в виде трансцендентальных схем, выступает в качестве связующего звена между категориями и опытом. Гуссерлевская идея конституирования снимает различие между категориями и формами чувственности. Если все общезначимые представления сознания конституируются на основе данных чувственности и интенциональных актов сознания, то все они связаны с опытом на любой стадии своего конституирования. Теория познания Гуссерля исключает существование категорий в кантовском смысле, т.е. как формальных рассудочных понятий, а время утрачивает функцию связи между категориями и опытом. Гуссерлевская теория времени, как мы видели, снимает основные трудности теории времени Брентано. Это заключение в принципе можно повторить и при сравнении теории времени Гуссерля с теорией времени Канта: Гуссерль, несомненно, существенно рационализирует и углубляет кантовскую теорию времени. Кантовская теория времени содержит в себе две основные трудности. Первая из них – генетическая. Откуда появилось представление о времени в человеческом сознании и почему оно обладает теми, а не другими свойствами? Ответ Канта состоит в том, что представления о пространстве и времени принадлежат познавательной способности человека как существа определенного вида. Очевидно, что это формальный ответ, сдвигающий проблему в область неизвестного. Второе затруднение кантовской теории состоит в неясности механизма связи времени как априорного представления с пространственно-временными характеристиками явлений, данных в опыте. Кант сконструировал механизм связи категорий с опытом, основанный на посредничестве времени. Но как происходит соединение самого времени как априорного представления с данными чувственности? Обусловливается ли оно качествами конкретных восприятий или определено интуициями, содержащимися в самом представлении времени? Кант не дал ответа на этот вопрос, оставив тем самым без всякого объяснения акт эмпирического синтеза представлений. Гуссерль снимает оба этих затруднения, исходя из того положения, что универсального представления или созерцания времени, предшествующего всякому опыту, не существует. И феноменологическое время, относящееся к имманентному содержанию сознания, и эмпирическое время, относящееся к внешнему миру, по Гуссерлю, не даны сознанию с самого начала, а формируются в сознании на основе его внутренней конституирующей активности. Эта установка Гуссерля решает вопрос об истоках временных представлений и о природе их свойств. Нетрудно видеть также, что в этом плане решается и проблема связи представления времени с опытом. Процесс конституирования категорий, как он понимается Гуссерлем, в принципе не допускает разрыва общезначимых структур сознания с данными опыта, но это значит, что мы должны понимать категории и формы чувственности не как навязанные сознанию извне и оторванные от опыта, а как производные интуиции, с самого начала нацелен-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

521

ные на систематизацию опыта и приспосабливаемые к опыту логикой своего становления. Гуссерлевская идея конституирования категорий устраняет мистический момент, содержащийся в идее априорного знания у Канта. Однако позитивная оценка феноменологической концепцией времени, вытекающая из ее сравнения с теорией времени Брентано и с теорией времени Канта, не должна абсолютизироваться. Более детальный анализ показывает, что прогресс в трактовке времени, достигнутый Гуссерлем, является в значительной мере внешним, основанным на неприемлемых гносеологических принципах. В следующей статье мы рассмотрим основные изъяны в теории времени Гуссерля. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4.

Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени. М.: Гнозис, 1994. Гуссерль Э. Картезианские размышления. СПб.: Наука, 1998. Молчанов В. И. Время и сознание. Критика феноменологической философии. М., 1988. Ингарден Р. Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. Поступила в редакцию 10.04.2013 г.

522

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

PHENOMENOLOGICAL JUSTIFICATION OF THEORY OF TIME © V. Ya. Perminov Lomonosov Moscow State University 27/4 Lomonosov st., 119991, Moscow, Russia. Phone: +7 (4095) 939 13 46. E-mail: [email protected] The article exposes Husserl’s theory of time and provides its detailed comparison with theories of time of I. Kant and F. Brentano. The author first examines the general principles of the phenomenological theory of consciousness, and then analyzes the time concept of F. Brentano and Husserl’s criticism of these ideas, and eventually makes a comparison of Husserl’s and Kant’s theories of time. The author is inclined to conclude that progress in the interpretation of the time made by Husserl, is largely external, based on unacceptable epistemological principles. Critique of these principles the author plans to carry out in one of the next issues of the magazine. Keywords: theory of time, duration, simultaneity, intentionality, category, forms of sensibility, constitualisation, apriority, epistemological principles. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Perminov V. Ya. Phenomenological Justification of Theory of Time // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 6. Pp. 506–522.

REFERENCES 1. 2. 3. 4.

Husserl E. Fenomenologiya vnutrennego soznaniya vremeni [Phenomenology of Internal Time Consciousness]. Moscow: Gnozis, 1994. Husserl E. Kartezianskie razmyshleniya [Cartesian Maditations]. Saint Petersburg: Nauka, 1998. Molchanov V. I. Vremya i soznanie. Kritika fenomenologicheskoi filosofii [Time and Consciousness. Criticism of Phenomenological Philosophy]. Moscow, 1988. Ingarden R. Vvedenie v fenomenologiyu Edmunda Gusserlya [Introduction to Phenomenology of Edmund Husserl]. Moscow: Dom intellektual'noi knigi, 1999. Received 10.04.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

523

УДК 101.1:510.2 НУЖНА ЛИ ФИЛОСОФАМ СОВРЕМЕННАЯ МАТЕМАТИКА? © В. А. Еровенко Белорусский государственный университет Беларусь, 220030, г. Минск, пр. Независимости, 4. Тел.: +375 (017) 209 50 48. E-mail: [email protected] В статье рассматриваются различные проблемы математического образования философов. Даже негативный школьный опыт практического освоения математики дает представление о математике, как особом предмете, требующем углубленного изучения для его понимания в целом. Знание математики бесстрастно проверяет готовность к усвоению абстрактных философских рассуждений. Истинная цель математического образования философов – это не только приобретение конкретных знаний, а, прежде всего, развитие мышления или разума, направленного на познание, которое иногда называют философией. В этой статье мы пытаемся ответить на вопрос: чем и почему математика полезна для университетского философского образования? Ключевые слова: математическое знание, проблема понимания, философское образование.

Зачем изучают математику в школе и в университете? Стандартные ответы подобные тому, что мы учим математику для развития логического мышления, сейчас уже неудовлетворительны, поскольку само логическое мышление строго не определено. Никто не оспаривает важность формирования логической культуры, но до введения строгих понятий на педагогическом уровне дело так и не дошло. Неясно о развитии какого мышления идет речь, то ли специфического мышления необходимого при решении математически формализованных вопросов, то ли какого-то общефилософского мышления, помогающего решать жизненные проблемы. Всем, кто занимается науками о природе и обществе, необходимы хотя бы элементарные познания в области современной математики, поскольку даже если человеческие знания не являются единым целым, то они не являются и разобщенным множеством наук. Математизация гуманитарного знания состоит не только и не столько в том, чтобы использовать готовые математические методы и результаты, а в том, чтобы начать поиски того специального математического аппарата, который позволил бы наиболее полно описывать интересующий нас круг философских и социальных явлений. Важнейшим аргументом в мотивации необходимости университетского курса математики для студентов-философов является мнение Иммануила Канта, высказанное им в работе «Opus postumum», в которой отразились философские идеи позднего периода его творчества: «Ведь если и нет непосредственно никаких математических начал философии для науки о природе, то возможно всё же применение математики, которое является философским» [1, с. 524]. Уместно заметить, что Кант, не только изучал, но и профессионально преподавал математику в Кенигсбергском университете. Он считал, что математика относится к такому роду специальных интеллектуальных занятий, результатами которого философ при дополнительных усилиях может воспользоваться. Но математика, несмотря на практические применения, вовсе не является самодостаточной дисциплиной. Поэтому надо искать резервы повышения мотивации в реальных интеллектуальных запросах сегодняшних студентов. Среди наиболее респектабельных мотивов можно, например, выделить: интеллектуальное

524

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

любопытство, профессиональную гордость и здоровую амбицию или жажду добиться хорошего положения в обществе. Говоря о курсе основы высшей математики для философов, подчеркнем, что профессиональные философы находятся в особом положении – им современная математика нужна, как составная часть общей методологии познания, поэтому для них важны не отдельные детали математических приемов, а основные математические принципы. Одно из существенных отличий современной философии от математики состоит в том, что в ней не существует признанных всеми философскими школами «результатов», что, отчасти, объясняется соперничеством за право определять важнейшие тенденции философствования. У философов нет общепринятого определения «философии математики», как нет его и у математиков. Однако даже если математик и не сможет ответить на вопрос «что же такое математика?», он все же отличит математические тексты от остальных. Современная математика, довольно, своеобразная наука, даже философский анализ ее положений бывает весьма сложен, а многие методологические проблемы самой математики все еще остаются недостаточно разработанными. Философия современной математики ограничивается философскими обобщениями и пересказом методов ее некоторых направлений. Соответствующие трудности обусловлены тем, что понимание современной математики не может быть адекватно интерпретировано на основе имеющихся интуитивных представлений об этой фундаментальной науке. Даже повседневная жизнь как таковая не настолько ясна, поэтому что-то приходится принимать на веру. Математическая теория отличается от эмпирического знания логикой своего развития, поэтому ее интерпретация ограничивается методологией математического знания. Математика связана с философией множеством мировоззренческих тем, например, в математике для философов – это актуальное и потенциальное, конечное и бесконечное, содержательное и формальное и многое другое. О взаимодействии философии и математики можно говорить в двух смыслах, как о влиянии философии на развитие абстрактно-формального мышления, так и, наоборот, о влиянии математики на формирование абстрактного философского мышления и креативных способностей человека. Курс математики для философов правильнее строить не на индуктивной или дедуктивной основе, как это принято в учебниках по математике. Он должен строиться на методологической основе, где главная роль должна предназначаться приоритетным вопросам, развивающим математические идеи. Отличительной чертой выбора тем и структуры курса высшей математики для философов является его направленность на развитие у них вариативного мышления, то есть понимание того, что возможно реальное существование различных вариантов решения мировоззренческих задач и проблем с использованием математических методов познания. Не рассматривая математику как образец для построения «научной философии», философия использовала математику, как для рационализации своего знания, так и в целях философского понимания мировоззренческой сущности математического и естественнонаучного образования. Здесь нельзя не отметить, что многие математики рассматривают абстрактное понятие «математической строгости» завершенной теории как необходимую часть математического мышления. Согласно авторитетному мнению математика Ю. И. Манина: «Когда мы философствуем, мы с неизбежностью рационализируем и обобщаем эти свои инстинктивные предпочтения; наше отношение к проблеме строгости можно вывести из тех чувств радости или неудовлетворенности, которые мы испытывали, сталкиваясь с теми интеллектуальными вызовами, которые ставит перед нами наша профессия» [2, с. 85]. Концепция мате-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

525

матики как строго дедуктивной науки связана, как говорят философы математики, с формалистическим направлением ее развития. Но, благодаря работам математиков была понята простая истина, что «математика определяется не предметом, а методом», поскольку может иметь дело с любым явлением, которое поддается дедуктивному анализу. Несмотря на то, что философия запоздала с анализом того, что делают сейчас математики, нельзя не отметить устойчивый интерес к исторически сложившемуся взаимодействию математики и философии, связанному с актуализацией современных общенаучных критериев рациональности. Изучение математики учит нас по-новому оперировать понятиями, поэтому можно сказать, что математическое образование объективно влияет и на понятийную деятельность. В математической деятельности важно не только понятие доказательства как установления математической истинности, но и понятие опровержения утверждения как установление его ложности. Пока почти вся методика преподавания математики ориентируется на неявный принцип «отложенного понимания», философская суть которого состоит в том, что если учащийся или студент понял излагаемый материал – хорошо, а если не понял – то тогда зубри, может быть что-нибудь да и поймешь. Если в современной математике наиболее общезначимым является гипотетико-дедуктивный метод, то «философия как наука» методологически пользуется собственной интерпретацией дедуктивного метода, которая может стать по-своему аргументированной. Философский интерес к какой-нибудь проблеме мотивируют иногда тем, что он выдуман для противодействия возражению. Если вы не боитесь возражения, то опираетесь на убедительную аргументацию или ищите нужное конструктивное решение. Когда история математики фиксирует такого рода артефакты, значимые для теоретического мировоззрения, то всегда рядом с ними находится глубокий смысл, выраженный на философском языке, хотя язык философии по сравнению с языком математики более расплывчат и менее определен. Как и в естественном языке, а особенно в философском языке, контекст в математическом языке и особенно языке преподавания математики играет при этом достаточно важную роль и не может не учитываться. В обучении математике философов остро стоит проблема мотивации – сначала убедить студента-гуманитария в полезности для него математики, а затем уже попытаться присоединить его к «сонму посвященных». Древние греки впервые заговорили на языке, который понятен современному математику. В действительности каждый раздел математики пользуется своей символикой, поэтому язык математики следует признать понятием еще более трудно определенным, чем понятие «естественный язык». Основой человеческой культуры является язык, в частности язык математики, как специальный вид языковой деятельности. Изучение языка математических формул нельзя сравнивать с изучением родного языка, который в отличие от первого воздействует на нас непрерывно. Самым поразительным в математическом языке является то, что применяя формальные правила к математическим утверждениям, можно получить утверждения, которые несут новое знание. Однако язык современной математики обладает практически теми же недостатками, что и язык философии, содержащий определенные вольности речи, «умолчания – подразумевания» и специально не оговоренные «условности – метафоры», поскольку постоянное обращение к наиболее общим мировоззренческим вопросам человеческой жизни предполагает неустранимую неопределенность в использовании любой философской терминологии. Напомним, что через изучение математики эллины выражали свою «любовь к мудрости». Полагая, что «математика есть философия», а «философия есть математика», пифагорейцы считали математику и философию единым и неразличимым знанием. Во времена Со-

526

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

крата было трудно представить, чтобы математик не был также философом, как, впрочем, и наоборот. В XX веке разрыв понимания между математиками и философами, в связи все возрастающей сложностью математической аргументации, только увеличился. Как констатирует физик и философ науки Д. С. Чернавский: «До Гегеля известные философы, включая Канта, знали математику, более того, считать себя философом, не будучи знакомым с математикой, было просто неприлично. После Гегеля в философии появилось много представителей описательных наук, не знакомых с математикой, а в последнее время можно стать философом, вообще не будучи специалистом ни в каких других науках» [3, с. 230–231]. Одно только это обстоятельство является достаточным основанием для беспокойства за качество обучения философов и заинтересованного рассмотрения подходов к обучению математике. Способ построения и преподавания университетского курса математики для философов, соответствующий историко-методологическому пути развития математики, показывает динамическое развитие математики со всеми ее временными несовершенствами и проблемами, как и любой другой «живой науки». Важнейшим понятием гуманитаризации математического образования является категория «живого знания», которая представляет собой важный промежуточный результат в стремлении разума к постижению истины. Математический, естественнонаучный и гуманитарный типы мышления отличаются, прежде всего, способами моделирования действительности. В связи с этим поразительно, что те, кто ничего не знает о современной математике, все же обеспокоены ее целостностью. Математика относится к такому роду специальных профессиональных занятий, результатами которого философ может воспользоваться, хотя философское знание существенно опирается на «костыли» внутренних интересов и ценностных методологий, даже если они изначально не поддаются узнаванию. В XX веке этот разрыв понимания увеличился, хотя мы были свидетелями неоднократного повторяющейся ситуации, непостижимой не только для философов, но и для физиков, когда математический аппарат, необходимый для обоснования «парадигмальных концепций», был создан в связи с естественными внутренними проблемами развития математики, задолго до появления этих концепций. Заметим, что среди математиков и философов нет единого мнения относительно природы математической реальности, но, ни физики, ни философы не дали и сколько-нибудь убедительного описания даже физической реальности. Реальность кажется нам изменчивой и противоречивой, подобно «платоновской тени», поэтому все же лучше опираться на научное видение мира, которое невозможно без математических знаний. Нельзя не отметить новые тенденции математического образования, связанные с важным поворотом в содержании современной математики, а именно, то, что математические идеи стали широко проникать в гуманитарную сферу. Но это вовсе не означает, что математику для гуманитариев не надо преподавать научно, то есть, отслеживая весь ход мысли, на соответствующем доступном им уровне строгости, а с помощью рекламно-сказочных объяснений. Прибегая только к рецептурному преподаванию математики, преподаватель неизбежно понижает уровень развития общей культуры мышления студентов. В университете мы значимся не учителями, а профессорско-преподавательским составом, то есть, по существу, «давателями предмета», не имеющими морального и юридического права вторгаться в жизнь студентов. Для большинства студентов общение с преподавателем ограничивается семинарскими или практическими занятиями. Если для наиболее сознательных студентов математическая лекция – это определенное «преодоление себя», то для заинтересованного самим процессом обучения профессора – это удовольствие от возможности общения с моло-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

527

дежью, понимающей то, что им говорят. Но когда он видит не реагирующие ни на что глаза или явно не заинтересованные лица, для которых «высшее образование как высшее наказание», то это разрушает самоощущение смысла того, ради чего он собственно находится в учебной аудитории. Решению этой проблемы может способствовать подключение к изложению математического материала сведений философского и исторического характера. Современная математика трудная наука, даже философский анализ ее положений бывает весьма сложен, а многие методологические проблемы обоснования математики остаются неразработанными. Соответствующие трудности обусловлены, прежде всего, тем, что понимание математики не может быть адекватно интерпретировано на основе имеющихся интуитивных представлений об этой фундаментальной науке. Говоря о философском анализе математики можно сослаться на мнение итальянского философа и математика Габриэле Лолли, согласно которому философия математики имеет, по меньшей мере, две сущности: «С одной стороны, это философия в чистом виде, и она не имеет ничего общего с математикой. С этой точки зрения, для любого математика совершенно позволительно и, даже, вполне допустимо не понимать эту науку или совсем ее проигнорировать. Однако, с другой стороны, она несомненно связана с развитием математики как через обмен идеями и мыслями, высказанными и воспринятыми математиками, так и посредством влияния, которое она оказывает как общекультурный фактор» [4, с. 45]. С точки зрения философов, обретя внутреннюю специфику, философия математики осознала себя как область, имеющая значение для решения не только чисто философских проблем. История математики представляет в концентрированном виде изложение успехов человеческого разума в борьбе с незнанием и неумением и является частью мировой культуры, созданной человеческим гением. История математики дает возможность понять закономерности развития математического знания. Она необходима также для стимулирования интереса не только к самой математике, но и к философским вопросам ее развития. Проницательный Готфрид Лейбниц, считавший, что история математики важна не только тем, что воздает должное каждому по их научным заслугам, но и, что особенно ценно во всяком обучении, учит искусству творчества. Мировоззренческая значимость философско-математического знания состоит в том, что развитие математики во многом определяет методологическую базу и интеллектуальный облик современной науки. В таком контексте история каждой науки – это аналитическое движение вглубь, соответствующее пониманию не только частей, из которых состоит конкретное научное знание, но и понять изучаемую науку как нечто целое. Историзм в изложении математики особенно важен на начальных этапах ее освоения, начиная от школьников и кончая студентами университета. Прежде всего, это необходимо для тех студентов-философов, которые обладают самыми поверхностными представлениями о современной математике. В философских науках, ориентированных на постижение человеческого духа и раскрытие тайных смыслов приоритеты со строгого научного объяснения смещаются на понимание. Именно в математике есть та логичность, последовательность и строгость, которая нужна для обсуждения общезначимых проблем. Поэтому так важна математика как основа самого основного языка – философского, на котором стремятся наукообразно говорить многие гуманитарии. Математические определения не могут быть ошибочными, так как математическое понятие содержит в себе именно то, что в нем указывается по определению. Математики стараются не позволять основным философским вопросам нарушать их душевный

528

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

покой. Даже если тот или иной философ возражает против математического способа понимания, то можно не обращать на это внимания, так как философы ставят под вопрос все, о чем они говорят. В отличие от математиков у них никогда не бывает упорядоченного набора аксиом. Поэтому философские дефиниции с определенностью и ясностью должны не предварять философские объяснения, а скорее завершать любой философский труд простотой, достоверностью и убедительностью внутренней аргументации. С точки зрения эмоциональной компоненты математического образования философов, преподавателям математикам вряд ли нужны какие-либо дополнительные аргументы в пользу важности эстетической составляющей в математике. Значение эмоциональной составляющей проявляется в интуитивном схватывании возможных решений философских задач, пробуждая у человека позитивные ассоциации. Востребованность философии, по мнению математика А. А. Зыкова, определяется тем, что «для правильного понимания сущности тех абстракций, на которых построена математика, правильного подхода к определению предмета современной математики, систематическому ее изучению должно предшествовать пусть краткое, но достаточно четкое введение философского характера» [5, c. 4]. Гораздо больше из современной математики может быть объяснено студентам-философам, заинтересованным в своей профессии, на уровне общезначимой идеи. Это одно из проявлений «свободы мысли», имеющей непреходящее значение, как свобода высказывания того, что этого заслуживает. В ходе дедуктивного вывода, составляющего суть математического метода, происходит нечто, как говорят интуиционисты, со «средой свободного становления», которая не поддается прямому сопоставлению с описываемой реальностью. Человек свободен, когда выбирает, а если он осознает свой выбор, то он отвечает за него и принимает на себя всю ответственность. В заключение следует отметить, что абстрактный мир математики редко открыт непосредственному восприятию. Математический текст со строгими дедуктивными выводами и способностью точно передавать информацию нельзя отождествить с исходной математической идеей. Но в Древней Греции построение математической теории приобрело статус респектабельного занятия, поскольку понятие аксиоматической системы было интеллектуально привлекательным. В великий век греческого рационализма в математике был достигнут такой уровень, который не смогли превзойти до XVI столетия. Дедуктивный метод – это система рассуждений, использованная Евклидом при построении геометрии, с которой знакомы все, кто учился в общеобразовательной школе. Сначала даются строгие определения понятий, которые будут использоваться в математических построениях, затем определяют правила действий с ними и связывающие их соотношения, например аксиомы и леммы. После этого в процессе вывода применяются лишь логические операции и доказанные математические утверждения, а трудности с восприятием математики происходят из-за того, что гдето произошел «разрыв понимания». Даже разовое недопонимание вспомогательного материала может вырасти в «снежный ком непонятого», хотя жизнь давно уже поставила под сомнение исключительность логических императивов в сфере познания как эффективного средства убедительности. Университетский курс «Основы высшей математики для философов» в идеале должен читаться не только математически, но и философски образованными людьми, представляющими заинтересованным студентам-философам мировоззренческую глубину философско-математических проблем. В качестве соответствующей проблемной темы для философов приведем авторскую лекцию «„Символ философской простоты”, или почему для натураль-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

529

ных чисел справедливы законы арифметики?» [6]. При объяснении методологических основ математики редко обращают внимание на такой аспект познавательного процесса как перенос объяснения с одной математической теории или используемой математической аргументации на другую теорию. Заметим, что «объяснением» имеется в виду логическое выведение утверждений, точнее, их дедукция, которая описывает объясняемое, исходя из других уже ранее установленных или доказанных математических предложений. При переносе когнитивных смыслов из одной темы в другую может проявиться «парадокс транзитивности объяснения». Речь идет о том, что в образовательном процессе транзитивность объяснения на каком-то шаге может гипотетически наткнуться на разрыв понимания. В качестве такого рода поясняющего примера можно привести лекцию «„Расширение методологического горизонта”, или философская сущность принципа математической индукции» [7]. Хотя выбор конкретных тем для будущих философов бывает не всегда удачен для отдельных студентов, поскольку не любая аргументация может быть одинаково понятна и интересна для студентов с сильно различающейся школьной математической подготовкой. В том, что представляется истинным математику, студента-философа еще предстоит убедить. В этом состоит проблема понимания, так как согласно закону тройного понимания: «чтобы тебя понимали, ты сам должен понимать свое понимание». Изучая основы современной математики, философы имеют реальную возможность раскрыть свой креативный потенциал в философских исследованиях, а также с помощью хорошо аргументированного материала понять достоинства дедуктивных рассуждений. Пытливый ум требует убедительных доказательств высказываемых истин. Математические рассуждения подготавливают содержательное философское умозрение, поскольку истина должна существовать онтологически, чтобы ее можно было увидеть умом, то есть познать гносеологически. Положительно отвечая на актуальный вопрос, поставленный в названии этой статьи, заметим, что изучая современную математику в университете, философы имеют возможность убедиться в том, что можно считать настоящим основанием серьезной науки и надежным фундаментом для дальнейшего исследования, а также на математическом профессионально ориентированном материале понять, что такое строгая логика рассуждений. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7.

Кант И. Из рукописного наследия. М.: Прогресс-Традиция, 2000. 752 с. Манин Ю. И. Математика как метафора. М.: МЦНМО, 2008. 400 с. Чернавский Д. С. Синергетика и информация (динамическая теория информации). М.: Едиториал УРСС, 2004. 288 с. Лолли Г. Философия математики: наследие двадцатого столетия. Нижний Новгород: Изд-во НГУ им. Н. И. Лобачевского, 2012. 299 с. Зыков А. А. Логико-философское введение в высшую математику. Одесса: Астропринт, 2008. 120 с. Еровенко В. А., Яблонская Н. Б. «Символ философской простоты», или почему для натуральных чисел справедливы законы арифметики? // Философия и социальные науки. 2009. №3. С. 60–67. Еровенко В. А., Мартон М. В. «Расширение методологического горизонта», или философская сущность принципа математической индукции // Философия и социальные науки. 2012. №1/2. С. 45–52. Поступила в редакцию 06.12.2013 г.

530

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

WHETHER PHILOSOPHERS NEED CONTEMPORARY MATHEMATICS? © V. A. Erovenko Belarusian State University 4 Independence Avenue, 220030, Minsk, Belarus. Phone: +375 (017) 209 50 48. E-mail: [email protected] The article discusses the various problems of mathematical education of philosophers. Even a negative school experience of practical development of mathematics gives an idea of mathematics as a special item that requires in-depth study to understand it as a whole. Knowledge of mathematics dispassionately verifies readiness to grasp an abstract philosophical reasoning. The true goal of mathematical education of philosophers is not just the acquisition of specific knowledge but first of all the development of thinking or intelligence aimed at cognition which is sometimes called philosophy. In this paper we are trying to answer the question: how and why mathematics is useful for university philosophical education? In particular, speaking about the course of modern mathematics for philosophers it is emphasized that professional philosophers are in a special position – they need modern mathematics as a component of the general methodology of cognition, so not separate details of mathematical techniques but basic mathematical principles are important for them. In the context of understanding mathematics, the mathematical course for philosophers should be based on methodological foundation, where the main role is devoted to the priority philosophical questions, developing mathematical ideas, taking into account the role of the emotional components of modern mathematical education. Keywords: mathematical knowledge, the problem of understanding, philosophical education. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Erovenko V. A. Whether Philosophers Need Contemporary Mathematics? // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 6. Pp. 523–530.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7.

Kant I. Iz rukopisnogo naslediya [From the Manuscript Heritage]. Moscow: Progress-Traditsiya, 2000. 752 pp. [In Russian]. Manin Yu. I. Matematika kak metafora [Mathematics as a Metaphor]. Moscow: MTsNMO, 2008. 400 pp. [In Russian]. Chernavskii D. S. Sinergetika i informatsiya (dinamicheskaya teoriya informatsii) [Synergetics and Information (Dynamic Information Theory)]. Moscow: Editorial URSS, 2004. 288 pp. [In Russian]. Lolli G. Filosofiya matematiki: nasledie dvadtsatogo stoletiya [Philosophy of Mathematics: Legacy of the Twentieth Century]. Nizhnii Novgorod: Izd-vo NGU im. N. I. Lobachevskogo, 2012. 299 pp. [In Russian]. Zykov A. A. Logiko-filosofskoe vvedenie v vysshuyu matematiku [Logical-Philosophical Introduction to Higher Mathematics]. Odessa: Astroprint, 2008. 120 pp. [In Russian]. Erovenko V. A., Yablonskaya N. B. // Filosofiya i sotsial'nye nauki. 2009. No. 3. Pp. 60–67. [In Russian]. Erovenko V. A., Marton M. V. // Filosofiya i sotsial'nye nauki. 2012. No. 1/2. Pp. 45–52. [In Russian]. Received 06.12.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

531

СИМВОЛИЧЕСКОЕ КОНСТРУИРОВАНИЕ РЕАЛЬНОСТИ: СЦЕНОГРАФИЯ МИРА © В. В. Ильин Московский государственный технический университет имени Н. Э. Баумана Россия, 105005 г. Москва, ул. 2-я Бауманская, 5, стр. 1. Тел.: +7 (499) 263 63 91. E-mail: [email protected] Автор обращает внимание на гносеологически недостаточно изученное явление мыслительного автоморфизма. В широко известных работах Ф. Варелы и У. Матураны автоморфизм связан в основном с исследованием адаптации биологических организмов. Представляется, однако, что возможности этого подхода более существенны. Автор считает, что движущая сила мыслительной деятельности – это конструктивное комбинирование. Когнитивный морфогенез осуществляется как свободное сочетание символических форм, управляемое правилами мысленного экспериментирования над собственными ресурсами, результатом чего является развитие духовного мира личности. Рычагом оказывается логика «порождение смыслов через различение смыслов», запускающая автономные автокаталитические процессы. Такое духовное автомоделирование порождает символические морфизмы – то, что именуется рисованием «воздушных замков», возведением построек без фундаментов. Автор приходит к выводу, что в научном познании, как в поэзии, на основе механизма автомоделирования, фактически приводится в действие весь арсенал возможностей ассоциативного сознания, играющего роль индикатора формообразования. При этом применяются инструменты внутренних семантических преобразований, нацеленных на параморфную экспозицию действительности. Ключевые слова: гносеология, мыслительный автоморфизм, У. Варела, Ф. Матурана, конструктивное комбинирование, когнитивный морфогенез, духовный мир личности, порождение смыслов, различение смыслов, символические морфизмы, механизм автомоделирования, параморфная экспозиция действительности.

В проективном азарте мощным броском продуктивности разум перекрывает наличное бытие – данные силы, границы, правила, цели, установления. В наличной реальности разум движется по готовым функциональным полям, пользуясь принятыми символическими тактиками, утвержденными ими планами предметных сред, способами их освоения. Во всякий конкретный момент самореализации разум действует не по произвольным безответственнораскованным (раскручиваемым «фантазией») техникам овладения миром, а по актуализированным фациями формообразующим предписаниям. Речь, стало быть, идет о специфических типах самозаконности духовного творчества, утилизирующего программы символического структурооформления разрядов сущего. Рефлексия символических аспектов онтологии наводит на необходимость уяснения приемов формообразования предметности с консолидированными с ними умственными действиями. Упирая на символическое формообразование, мы упираем на социокультурный канон. Как говорит Лосев, канон задает пропорции (в нашем прочтении: ментальные), пропорции связаны со стилем («большим стилем» – Вяч. Иванов), стиль – с мировоззрением, мировоззрение – с устоями культуры [1], устои культуры – со сценографией мира.

532

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

Для одних фаций мир – достойное поклонения творение божие (Тертуллиан: «В любознательности нам нет нужды после Христа, а в поисках истины – после Евангелия» [2]). Для других – объект испытания (Бэкон, Декарт: мир – мастерская с человеком хозяиномраспорядителем в ней, – предмет Ars magna). Для одних мир – скопище реальных тел (Аристотель), для других – вместилище материальных точек (Галилей, Ньютон). Для одних мир квалитативен (антично-средневековая космософия), для других – квантитативен (Новое время). Для одних мир – приложение усилий Homo думающего, для других Homo распоряжающегося (декартовское «стать господами и владетелями природы»). Для одних мир – воплощение Бога (средневековье), для других – разума (Просвещение). Для одних мировые процессы элементарны, обратимы (классика), для других мировые процессы – неэлементарны, необратимы (неклассика). Во избежание regressus in infinitum прервем верификацию мысли. Формообразующая способность фаций – общее место символической стадии мысли, канализирующей усилия разума, предоставляющей ему возможность плыть, пользуясь лоциями. Недоверие лоциям, завороженность чувством «новых берегов» навлекает тотальную критику символического способа мироописания. Подобные настроения в профессиональной среде обострял Хайдеггер. Человек символический, натужно витийствовал он, «становится тем сущим, на котором все сущее основывает собственное бытие и вид своей истины» [3]. С гносеологической точки зрения критика Хайдеггера – серьезный просчет. Homo symbolicum, отлично представляющий, что знание есть комбинация SR (status rerum – положение дел (лат.)) и SF (символические формы), не жертвуя SR, не становится сущим в своем символическом упоении, – не основывает бытие и его истину на «своем» сущем. Между тем, если относиться к вопросу серьезно – без избыточного, ничем не оправданного псевдокритического запала, то сущее в знании как символически данное «нам», действительно поставлено символически представляющим и устанавливающим его человеком. А как иначе?! Иначе – не символическое, но предметное мышление, погруженное в действенную ситуацию. Иначе – первосигнальное взаимодействие без разрыва сцепки «символ – вещь» в манипулятивном (нементальном) освоении сущего. На фазу психической эволюции, с каковой в мышлении начинается крупный символический перелом, обращал внимание Сеченов, указывающий: «Ребенок думал, думал чувственными конкретами, и вдруг объектами мысли являются у него не копии с действительности, а какие-то отголоски ее, сначала очень близкие к реальному порядку вещей, но мало-помалу удаляющиеся от своих источников настолько, что с виду обрывается всякая связь между знаком или символом и его чувственным корнем» [4]. Обрыв знака, символа с его чувственным корнем означает самодостаточное (в пределах SR) символическое моделирование (тематизация, версификация) действительности. В античности – средневековье культивировалась одна картина мира, в Новое время – иная. Человек символический, начинаясь там, где кончается человек природный, заявляет себя не упрямо инертным, а выразительно многоразличным образом. При этом чувство требуемых, подлинных пропорций, уверенных интонаций в отсутствии готовых смыслопородительных, смыслоразличительных функциональных блоков, эвристических форм возникает не сразу. Можно набивать себе шишки вследствие «гравитации», но не уметь это символически (ментально) выразить. Как явление обыденно–практического опыта гравитация была всегда. Как явление опыта научного (символического) она возникла с формированием нововременного естествознания (ср. с левитацией, которую с позиций текущей символической

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

533

культуры не допускают в границы никакого опыта). В свете сказанного удивительно неполноценны надуманные резинъяции вида: «если физика решительно оформляется в математическую, то это означает, что благодаря ей и для нее нечто недвусмысленным образом условлено принимать как заранее «уже известное» [5]. Что из того? Во-первых, для фации мир таков, каким она его поставляет. Во-вторых, с позиций нововременной фации нечто, т.е. сущее, действительно недвусмысленным образом условлено (символически!), принимается как «заранее уже известное». «Заранее известное» – под видом «механического» поставлено в условленной сценографии универсума, где обозначенная «условленность» «распространяется не более и не менее как на проект того, чем впредь надлежит быть природе перед искомым познанием природы: замкнутой в себе системой движущихся ориентированных в пространстве и времени точечных масс» [5]. Последующая фация вырабатывает иную сценографию (ср.: Картан ввел в оборот «торсионное поле», однако наша фация не ввела его в свою сценографию; с торсионными представлениями, по крайней мере, в России борются). Динамика фокусировок (семантической интервальности) на «реальном теле» (античная – средневековая механика) – «материальной точке» (классическая механика) – «точке– событии» (релятивистская механика) точно передает характер мыслительного прогресса в реализовавшихся до сего времени символических фациях. С чем тут спорить? Называть культурно–символические сценографии природы расцветом «субъективизма и индивидуализма» (Хайдеггер), по меньшей мере, бессмысленно. Человек символический, с указанной Сеченовым фазы, поступает только так: строит сценографии, символические сценарии, картины сущего, и объективирует их в пределах разрешающих возможностей (предпосылочных потенциалов) фаций. Испытывать идиосинкразию по данному поводу не пристало. Пристало вдумываться, как отрабатываются сценографии, и в чем пружина их динамики в фациях. Лишь одно в тенденции обнаруживает правоту озабоченности Хайдеггера: сценографии мира не могут выстраиваться как самодовлеющие. Если способы представления, восприятия, переживания, осмысления действительности внедряются в качестве самоцели, доходят до «самоуправства», выставляют «издевающиеся над действительностью утверждения» [6], утрачивают роль обслуживающего средства, – они превращаются в деформирующий акцент, символическое обеднение ищущего сознания. Таковы, к слову, многочисленные механические тематизации эфира как объективируемой фиктивной «особой среды» – символические конструкции (Стокса, Планка, Френеля, Мак-Куллоха, Кельвина, Гретца, Лоренца), окончательно дискредитировавшие фацию классической механики. Par occasion: всякая заново завоевываемая ступень должна быть символическим усложнением сознания, – таким усложнением, чтобы представимая натура (SR) в нем не выглядела безнадежной химерой. Активируем основополагающее для нас понятие «фация» с его способностью гносеологически отображать социальную природу познания (знания). Классическая гносеология последовательно избегает темы «социальность» безоглядным принятием презумптивного платонизма. Допущение трансцендентальных эйдетических пространств, царств, миров, сосредоточений «истины в себе» (Больцано), «объективного содержания мысли» (Фреге), позволяя развертывать интригующую доктрину, фатально заражает рассуждения щекотливой и, в конце концов, мистической бациллой «самой по себе» истины, истины «вне познающего субъекта», истины «не как принадлежности знания».

534

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

Подобно воздушному шару, вырывающемуся из пут гравитации, методологический платонизм вырывается из тенет здравого смысла. Неклассическая гносеология в лице конвенционализма, прагматизма, инструментализма, операционализма, толкуя социальность как контекстуальную работоспособность, грешит произволом (сущностная проблематизация работоспособной в локусе «научение» тетраэдрической композиции углеводородов). Очевидность, бороться с которой отваживается лишь философ, состоит в том, что знание, истина – субъективны, – порождены, созданы, сотворены человеком, но будучи креатурами, не являются произвольно-конвенциональными (с чем, собственно, потенциально борется трансцендентализм). Лишить ученого надуманных ролевых функций позволяет эпистемологический конструктивизм, несущий параметры символического порядка. Символическая конструктивность раскрепощает свободу (эмерджентная автокаталитическая продуктивность), связывает произвол (архитектонические требования формо–содержания) [7, с. 237–248]: акты символического творения знания свободны, т.е., разумеется, «произвольны», но не конвенциональны,– мы творим то, что не является предметом соглашения; конвенциональность всегда произвольна, но произвольность не всегда конвенциональна. Ситуация ножниц «произвольного» (свободного) и «конвенционального» – наша ситуация; это ситуация конструктивной символической свободы, проявляемой в рамках фации. Условия фации: – предметны: в смысле определенности SR, выражаемой SF, – гипотезами существования, онтологическими допущениями, трактовками кванторных выражений, атрибутированием, таксономированием; – социальны: не в смысле детерминированности общественной жизнью, как у Гране: хроногеометрия китайцев вытекает из уклада их деревенской жизни [8]; Бугле: логические категории – дериваты социальных категорий, всего гражданского строя социума [9]; Шпейера: идея промотивности познания, фундированного мотивностью; Шелера: идея «тотальной ситуации» персонального встраивания в общественные связи; – а в смысле явственности SF – объективности мыслительных форм [10, с. 85], которые в виде суммы символического капитала мы застаем как нечто данное и которые проявляют себя как реальная основа мыследеятельности [10, с. 37]. Экстенсивно фация – любое дробное ментальное образование неглобального масштаба. Интенсивно фация – архетипическое образование, в какое в отличие от Юнга [11] мы вкладываем соображение содержательное: фация есть форма с содержанием, представляющая некую возможность (отсюда – конструктивная посессивность) определенного представления, умственного действия. В качестве формо-содержательного ареала (интервала) фация может быть уточнена как «постоянное ядро значения» в смысле семантической детерминации процедур категоризации, тематизации, версификации. Если в базовой схеме знания принимается принцип с = сonst с вытекающим из него нестрогим неравенством осмысленности (в релятивистском понимании) физического взаимодействия dl2 ≤ (cdt)2, то принадлежность любого высказывания к физике (в нашем хронотопе) определяется входящим в «постоянное ядро значения» близкодействием. Высказывания вида v > c (фундируемые дальнодействием) объявляются физически неосмысленными (конечно, до возможного обнаружения тахиона).

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

535

Символически оформленный онтологический сценарий задает горизонт эксплуатации тезауруса (естественнонаучно то, что отвечает релятивистскому критерию взаимодействия во времениподобном интервале), оконтуривает научно ценную эвристику, вводит критериологию пользования языком, налаживает «понимание». (Лаплас скорее всего не понял бы Бора. Как Бора в чем-то не понял Эйнштейн: принципиально неудовлетворительным в боровской теории (квантовой механике) «является ее отношение к тому, что я считаю высшей целью всей физики: полному описанию реального состояния произвольной системы… независимо от акта наблюдения или существования наблюдателя» [12, с. 296]). Спeцифическое замыкание фаций в собственных ментальных технологиях детализируется понятиями «комплекс фиксированных мыследействий» (КФМ) и «фокус символической активации» (ФСА), несущими идею нормирования, нормосообразования, регуляризации мыследеятельности. Задача КФМ – легализовать стереотипные умственные движения, ответственные за складывание стандартных образно-смысловых последовательностей, облигатных картин происходящего под углом зрения суммирующих влияний «постоянных ядер значения», культурных полей. Они могут реализовываться – локально: принятие крупномасштабной изотропии Вселенной с фации классической науки; – регионально: продиктованные логикой разработки аристотелевского гилеморфизма лексические фигуры–образы «энтелехия», «энергия», «потенция», «сила» кочуют из эпохи в эпоху, из практически–духовного в духовное производство. Если в квантитативной плоскости естественник–природовед способен предметно высказаться о «силах» (формульные выражения законов Ньютона, Кулона, Ома, Вебера – Фехнера, диаграммы Максвелла – Кремоны и т.д.), то в интерпретативной плоскости он утрачивает все предметные способности, сбиваясь на невнятное «производить действие», «возможность активно действовать». Дело приобретает вовсе скверный оборот в случае «энергии», где устоять на собственных ногах естественнику позволяют (пока!) только (!) «формулы» (уравнения Эйнштейна, Аррениуса и т.д.), что же до «мысли», то – либо содержательная темнота – «общая количественная мера форм движения материи» – эвфемистический троп; либо содержательная пустота – неясность причин нелокализуемости. Компетенции ФСА – семантически центрировать сознание, концентрироваться на значимостях, интернализовывать санкционированные фациями образно–смысловые установления, поставления. Восток не там, где восходит Солнце, а там, где оно должно (!) (согласно принятому в нашей геообстановке природознанию) восходить[13, с. 73]. Регулятивный характер ФСА проявляется через: – дискриминацию – отсекание «неправомерных» тенденций; – ассимиляцию – присвоение образцов посредством подкрепления, укоренения, введения избирательных (лояльность – ужесточение) критериев поощрения, институционализации трактовок, варьирования степеней конформности, фильтрации идей. Речь идет о культивации стиля и стилизации мыследеятельности в широчайшем диапазоне от обструкции до инициации. Ментальная обструкция:

536

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

– тривиальное купирование, изничтожение источников, фрагментов наследия. «Знакомясь с деятельностью св. Григория и других руководителей христианства,– отмечает Макиавелли,– мы поражаемся той жестокости, с которой они уничтожали труды поэтов и историков, которые напоминали о прежних временах… искореняли все, что носило отпечаток древности»[14. с. 224]. Деформация наследия применительно к мыследеятельности означает разрушение культурных кодов, прерыв постепенности, насаждение новых традиций, являющихся «могучей силой» (Энгельс). В нашем случае в качестве паушального эффекта – развал институционализированной матрицы каузального мировидения, имплантация дремучей церковной догмы: «По мере усиления христианского учения все больше исчезает тяготение к причинному объяснению вещей. Чудо объясняет все…»[15]; – подрыв одного из капитальных начал научности – критицизма, навязывание апологетических когниций: «власти неоднократно искали в новой версии прошлого легитимации своих начинаний. Новая версия истории должна была воспитывать общество в духе восхищения перед властью и одобрения ее действий, а совершенство правителей должна была доказывать усовершенствованная версия истории» [16]; – пристрастное интерпретирование: коренящиеся в ценностных диспозициях фона личности многоразличные фобии (Виета, Даламбер, Клеро не признавали отрицательные величины; Фарадей – атомизм; Лоренц – релятивизм); – дискредитация ареалов знания: «выбраковка» статистических законов; сопротивление «включения» в теорию метода получения утверждений; борьба за внеконтекстуальность «наблюдателя». Ментальная инициация: – символическая онтологизация (вездесущий «принцип свертывания»): приписывание существования воображаемому – алхимическая модель трансмутации с антропоморфными проекциями «corpus», «anima», «spiritus»; – версификация: интерес символических форм состоит в искусстве создавать символические формы. Как отмечал Ж–П. Рихтер: «Мы копим мысли, как скупцы копят деньги, и только впоследствии размениваем деньги на удовольствия, а мысли на наблюдения и чувства» [17, с. 32]. Прекрасный пример продуктивной пролиферации мысли – варьирование идейных сценариев Единой теории поля (ETП) как просматриваемых возможностей (неизбежная посессивность) – эйнштейновские модели «абсолютного» параллелизма (1929 г.); пятимерных пространств (с Майером – 1931 г.); несимметричных метрических тензоров (со Страусом – 1946 г.) и т.п; – эвристическая традукция с модельным переносом: после применения неевклидовой геометрии в теории гравитации – ставка на геометризацию электромагнитной теории. Геометрическая реконструкция последней, позволяя рассмотреть обе теории (теорию гравитации и электромагнетизм) в качестве естественных следствий унитарной логической основы, приближает к оформлению ETП; – унификация: консолидация выразительных пластов теоретизирования – вывод Эйнштейном уравнений движения как дериватов уравнений поля; утрата статуса «независимого» элемента рассуждения (уравнениями движения) гармонизировала концептуализацию; – экстраполяция: выстраивание сценариев потенциального знания. В настоящем не ясно, вокруг каких конкретно программных идей (геометризация, симметрия, квантовые поля в пространстве Минковского и т.д.) сложится ETП, между тем превентивно акцентируются

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

537

соображения: простота, ковариантность, геометризм, квантовость, перестановки, симметрия, причинность, соответствие. В перспективном плане задается канва отработки будущей теории, принципиально ориентированная на соблюдение символического сценария: пафос «простоты» – «не должно принимать в природе иных причин сверх тех, которые... достаточны для объяснения явлений»; «природа проста и не роскошествует излишними причинами вещей»[18]; пафос регулятивов – «перенос», «симметрия», «ковариантность» и т.п. – соблюдение «объективности рассмотрения», поддержание инвариантности содержательных аспектов рассуждений с обеспечением: а) постоянство опытов при постоянстве условий: не «здесь – теперь», но «всегда – везде»; в) стабильность исследования вещей – «фундаментальные законы физики, управляющие атомами и молекулами, обратимы во времени» [19, с. 242]; с) сохраняемость параметров – перемещениям в пространстве соответствует сохранение импульса; перемещениям во времени – сохранение энергии, повороту на фиксированный угол – сохранение момента количества движения; изменению квантовомеханической фазы – сохранение энергии заряда; d) «зеркальности» для неорганики (отсутствие «абсолютного» различия «правого» и «левого»); в органике – «киральная чистота» живого, исходно нарушающая симметрию правого и левого; – оптимизация структуры рассуждения: знаменитая шестая проблема Гильберта о математическом изложении аксиом физики стимулировала аксиоматизацию механики (Гамель, Марколонго), термодинамики (Каратеодори), квантовой механики (фон Нейман, Биркгоф); – сбалансирование теории и эмпирии в мыслительном конструировании реальности: необходимость соответствия ВТ (теоретического базиса) ВЕ (эмпирическому базису) – закон эпистемологии, воплощение которого в перепетиях исканий зачастую квалифицируют чудом [20]. Интенция на сбалансирование ВТ – ВЕ, являясь императивной, будирует концепционную деятельность в направлении ревизии самых фундаментальных основополагающих схем. Такова обстановка вокруг затруднений «интерпретировать посредством неоднородной Вселенной результаты многочисленных экспериментов, произведенных в предположении ее однородности» [21],– так называемая картанова проблема. Суть в том, что предпосылочное допущение о пространственной однородности нашего универсума на больших интервалах (без чего невозможно задать символического сценария современного знания) не стыкуется с опытно установленными (в рамках ОТО) свидетельствами его неоднородности на малых интервалах. Стремление снять напряжение интенсифицирует опробование новых фундаментальных допущений (символических ходов) о характере нашего бытия, стимулирует отработку когнитивных альтернатив (скалярно–тензорная теория Бранса – Дикке); – детализация мыслительных фокусировок: закон тяготения не чувствителен к временно́ му параметру; интерес вызывает возможность (опять-таки посессивность!) привнесения в гравитационную модель временно́ й координаты (близкодействие); – диверсификация: выстраивание потенциальных когитальных миров через снятие запретов, – запрет на введение скрытых параметров в квантовомеханические описания и попытка Гаддера перекрыть его; – объективация, эссенциализация: наделение предметным статусом неизвестных (гипотетических) сущностей – навеянная решением неординарной задачи дискредитировать аристотелевский качественный (неоднородно – неизотропный) универсум (с изначальной диалектикой стихий, векторизацией перемещений) на фоне снятия проблемного «почему тела падают?», – реификация, материализация «тяготения»;

538

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

– экзистенциализация: введение существования по закону логического основания (ввиду отсутствия противоречия), – Лейбниц толкует бесконечно малое под эгидой не действительно (реально), а логически (виртуально) существующего. Приписывание существования по логическому основанию предполагает формулировку свойства, что, в свою очередь, санкционирует задание множества объектов определенного сорта (обладающих фиксированным свойством) [22]; – денотация: приписывание значения. Авторство определяется выработкой не формы, но предметного содержания идеи. В представительном ряду «соавторов» релятивистской механики прославленные имена Ремера, Юнга, Френеля, Араго, Физо, Фуко, Доплера, Максвелла, Герца, Майкельсона, Томсона, Пуанкаре, Стокса, Лармора, Лоренца. Между тем единственный автор СТО – Эйнштейн. Это потому, что до него «работали расплывчатыми понятиями, укоренившимися навыками, основанными не на логически ясных и определенных утверждениях, а на смутных чувствах»,– чему Эйнштейн «противопоставляет логически завершенную, до конца ясную и замкнутую систему» [23, с. 165]. Даже непосредственный предтеча Эйнштейна Лоренц не наделял собственные преобразования физическим значением, видя в них лишь «формальный математический прием»; – диффузия: заинтересованное рекрутирование в размышляющую мысль любых и всяких семантических единиц культуры. Как предельный информационно-смысловой резервуар – запасник–заказник идей – культура оказывает на науку осмотическое давление. Для культуры нет предметов вне системы значений. Другое дело, что значения эти зачастую не вписываются в рамки научного подхода. (Лишенная значений предметность, имея начало и конец в самой себе [24, с. 402], онтологически корреспондирует «так приходящему бытию» со специфическим модусом тождества «ни то, ни это». Последнее представляет питательную среду эзотерических (йогинских) техник, но не науки). Наука соотносится с культурой самым беззастенчивым, дерзко–бесстыдным образом: беспардонно заимствует выразимое в ее тематическом языке, оставляя без внимания для ее языка постороннее, – наука может объяснить законы движения (недолго сумняшеся включая в свою орбиту культурные фигуры– образы «активность», «действие», «потенция», «энергия», «сила»), но объяснение начальных условий – вне ее пределов [25, с. 50] – в пределах культуры (деизм); – семантизация: интенсивная интерпретация осмысливаемого содержания. Функционально траектории смыслов подвижны, но располагаются в границах фаций, обусловливающих эвристическую векторизацию на основе цельного содержательно–методического оснащения. По выражению Гёте, содержание без метода ведет к фантазерству, метод без содержания – к пустому умствованию. Генеалогически ментальные процессы – не будучи «просто моторными навыками гортани» (бихевиористская вульгаризация Уотсона) – опосредствуются многослойной гносеологической операцией апперцепции: а) логика языка [26]; в) персональный опыт: «мое представление о Гренландии,– откровенничает Гуссерль,– другое, чем у Нансена»; с) групповой опыт: люди воспринимают реальность скорее посредством образов– образцов, нежели с помощью чувств. То же восприятие цвета фундировано цветовой концептуализацией (классификацией). В примитивных обществах, демонстрирует В. Теркер, цвета белый, красный, черный являются «не просто различиями в зрительном восприятии разных частей спектра», но выступают «сокращенными или концентрированными обозначениями

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

539

больших областей психофизического опыта» [27, с. 80]. (Классификация цвета опирается на истолкование вовлеченной в опыт действительности: белое – молоко, семя, кровнородственные связи; красное – добыча, конфликты – отношения добытчика, защитника; черное – стихия природы, физиологические отправления – единство общины). Естественно, метафизика цвета утрируется позднейшим культурным развитием [7]; d) общечеловеческий опыт: универсализация выразительных, смыслопородительных, интерпретативных ресурсов в формализации, математизации, логизации, копьютеризации, научной категоризации, таксономизации; e) фокусировка: скоррелированные с фациями углы зрения на реальность как объект перцептивного и апперцептивного представления и освоения (в объемной типологии знания – античная, средневековая, нововременная (классическая, неклассическая, неонеклассическая) наука); f) интерес: ракурсы умственной утилизации реальности (фундаментальное – прикладное – отраслевое знание) (иную версию корреляции «познание – интерес» отрабатывает Хабермас [28]). Войдем в подробности. Обсуждаемая здесь капитальная гносеологическая тема состоит в уяснении механизма познавательного морфогенеза. В качестве обоснованной платформы погружения в сюжет заявлялась мысль: в символическом познании спонтанно возникают не процессы, а результаты. Каким образом? Гносеология как доктрина располагает версиями: – бессознательное: мыслительные представления возникают не из ничего, а из незаметного влияния подсознательной сферы. Как указывает Лейбниц, «В нашем уме нет ничего, что уже не дремало бы в виде представлений в темной душе». Адресация к подпороговой стимуляции со схемой «перетекания из тени в свет, из глубин на авансцену» сильна в проведении принципа непрерывности психической жизни, но слаба в уточнении генеалогии: не проясняет источников концентрации мысли в бессознательном; правил группировки значимого вокруг сознательного «Я»; – наивный реализм: плоская, скучная, безыдейная платформа зеркального отражения. Синдром Пигмалиона объясняет конечное благоговение по поводу произведенных достойных любви созданий, но не объясняет технику их порождения; – кантианство: конструирование понятий по созерцанию [29, с. 500; 30, с. 96]. Положительный ход кантианства, не оставляя шансов идеологии «прямого перенесения», «запечатления» сознанием содержания мира, совершенно справедливо упирает на включенность мысли. Однако в выставлении созерцания рычагом продуктивности слишком риторичен. Представляется неоспоримым, что в данном важном пункте сцепки одного с другим попросту не существует. Присутствие отрешенного внутреннего обозрения предметной сферы не удостоверяется проверкой ни на каком уровне генеративной или опредмечивающей деятельности, и, следовательно, не представляет дальнего и сложного прошлого вновь образуемых понятий. Традиционные гносеологические экспликации оставляют многое непонятным, необъясненным. Наш тезис: движущая сила мыследеятельности – конструктивное комбинирование. Обопремся на понятие «символическая причинность». Когнитивный морфогенез протекает как свободное сочетание символических форм, управляемое правилами мысленного экспериментирования над собственными ресурсами с самоприумножением, – наращиванием

540

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

духовной формации. Рычагом оказывается логика «смыслопорождение через смыслоразличение», запускающая автономные автокаталитические процессы. Духовные символические морфизмы – прямое следствие самонаведенного моделирования, – того, что именуется рисованием «воздушных замков» [31, с. 43], возведением построек без фундаментов. Просматривается прямое соответствие художественному творчеству. С самых далеких рубежей искусство разделяет выразимое – невыразимое. Как у Жуковского: Что видимо очам – сей пламень облаков, По небу тихому летящих. Сие дрожанье вод блестящих, Сии картины берегов В пожаре пышного заката. Сии столь яркие черты – Легко их ловит мысль крылата, И есть слова для их блестящей красоты. Но то, что слито с сей блестящей красотою, Сие столь смутное, волнующее нас, Сей внемлемый одной душою Обворожающего глас, Сие к далекому стремленье, … Какой для них язык?.. … Все необъятное в единый вздох теснится, И лишь молчание понятно говорит. «Невыразимое» – предмет «молитвы», выразимое – художественности. Нечто подобное – в науке. Разделяется допускающее лишь «негативное» определение непостижимое «бытие» – рационализируемое «сущее» (по Хайдеггеру) (без всякой гносеологической идиосинкразии). «Бытие» – предмет метафизики, «сущее» – науки. Как осваивается концептуализируемое сущее? Мифопоэтическим арсеналом автоморфичной символики (опять же без всякой гносеологической идиосинкразии). И здесь, и там (и повсеместно) утрируется ассоциативно– тропный порядок освоения предметности на собственной основе. Конкретно: порождающей структурой символической формации выступают изощренные мыследеятельностные приемы – разбиение, сравнение, различение, сопоставление, пересечение, группировка, присоединение, отсоединение, перемещение, обращение, отстранение, компоновка, трансляция, транзиция, конвергенция, дивергенция, скрещивание, перевод, сведение, – те ферментные акты, которые налаживают комбинаторное развертывание возможностей. Секрет символической продуктивности – актуализация заложенной в предметность посессивности, – разгадываемый на пути уяснения потенциирования через мыследеятельностное комбинирование. Правила, порядки, зависимости координации и субординации собственной материи по собственным же законам коммутации, ассоциации, подстановки, переноса позволяют осуществлять продуктивные прогрессивные самодвижения вследствие «свободного» перебора мыслью заложенных в ситуацию возможностей вне корректирующего давления SR. Демонстративен пример.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

541

Введение «переменных», «функций» актуализирует выяснение их модельных «посессивных» соотношений – аппликация. Функция осваивает объекты в качестве аргументов, значений; предметом осваиваемых функций могут служить и сами функции. Из функций позволительно выстраивать объекты: fx1x2… xn =
(где
– построенный из функций по аппликации объект, называемый комбинатором). Существование комбинаторов – свободно допущенных символических объектов постулируется (по принципу свертывания). Всякий комбинатор выражается через другие комбинаторы s, k – в символической записи Sxyz = xz(yz), kxy = x (где x, y, z – произвольные функции). Развертывается комбинаторика. Комбинаторика специфицируется в комбинаторной логике (труды М. И. Шейнфинкеля, Г. Карри, А. Черча); комбинаторной топологии (изучение топологических свойств геометрических фигур посредством их разбиения на элементарные). Символический предмет «полиэдр» символической волей символического ума расчленяется на символические «симплексы»,– свидетельством чего это является? Свидетельством саморазвития – самопрогрессивной трансформации знания без обращения к SR, – исключительно за счет предметных разбиений (классификаций) по типам (категориям) и ассоциирований (упорядочений) типов благодаря символическим требованиям (как в поэзии). Развитие через саморазвитие, усложнение через самоусложнение – закон символической автоморфичной драматургии. Детализация его подводит к картине: 1. Номинация. Введение символов: «радикал √ » (от лат. radix – корень), обозначающий ೙ действие «извлечение корня», равно как «результат извлечения корня √ »; «дифференциал d» (от лат. differentia – разность), обозначающий производную,– содержащие потенцию символизации. 2. Сигнификация, символизация – исчисление символов (изучение функций в малом – дифференциальное исчисление). 3. Семантизация. Интенсивная тематизация, интерпретация,– содержательное развертывание символических исчислений. (Необходимость уточнения статуса понятий «бесконечно малая», «производная» – у Лейбница «дифференциал», как и «момент» у Ньютона фигурируют то как актуально бесконечно малые, то как конечно произвольные величины – стимулировала прорывы в общей теории функций, теории множеств, теории функций действительного переменного). 4. Версификация. Понятие «число» в его умственном символическом обслуживании дробится в череде семантических различений: натуральное, простое, составное, порядковое, количественное, целое, дробное, рациональное, иррациональное, действительное, отрицательное, положительное, комплексное, мнимое, финитное, трансфинитное, трансцендентное, вещественное, гипервещественное, р-адическое (возможны обобщения: теория чисел имплицирует теорию групп, колец, полей). Казалось бы, «элементарное», «сухое» число – и… головоломная символическая феерия. 5. Модельная проблематизация. Заинтересованный просмотр вариаций вследствие абстрактных постановок: чем обусловлено убывание относительной плотности простых чисел на единицу фиксированной площади, – в первой десятке их (4) – 40%; в сотне (25) – 25%; в тысяче (168) – 17%; в миллионе (78498) – 8%? Как часто простые числа встречаются в нату-

542

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

ральном ряду? Как далеко они отстают друг от друга? В качестве заметных мыслительных приращений – отработка правил получения последовательностей простых чисел – решето Эратосфена, алгоритм Евклида. Далее – более фундаментальные приращения – диофантовы уравнения, уравнение Пелля, проблема Ферма, обобщение Эйлера, круговой метод Харди– Литлвуда, метод тригонометрических сумм Виноградова, опирающиеся на фундаментальную теорию. Воистину трудно избавиться от ощущения, что символические формулы «мудрее, чем мы, мудрее, чем их первооткрыватели, что мы получаем из них больше, чем в них… первоначально заложено» (Герц). 6. Формальная систематизация. Композиционное упорядочение, архитектоническая оптимизация: изложение свода геометрических идей генетически–конструктивным методом (Евклид) и аксиоматическим методом (Паш – Гильберт). Логика композиционных преобразований, обслуживающая меру общности утверждений, отрабатывается контекстуально. (Для опытных наук мера требуемой математической строгости вводится на «профессионально-логической», полуинтуитивной основе [23, с. 81]). 7. Содержательная систематизация. Интригует ситуация с сопряжением Эрлангенской (Клейн) и Геттингенской (Риман) программ трактовки геометрии как математики и физики. Некий их предварительный синтез на базе групп голономии пытался провести Картан. Между тем вопрос: почему объяснения фактов одинаково успешны в языке как одной, так и другой платформы, – до сих пор не снят. Скорее всего, наука имеет дело с некими интервалами реальности, хроногеометрия которых обусловлена стандартными взаимодействиями (например, электромагнетизмом). Перекрытие их пределов актуализирует картанову проблему – несоответствие локальных и глобальных свойств пространства–времени. (Проблема: сводима ли физика к геометрии (пока!?) не решена, в том числе по причине отсутствия опытного выявления «носителей» полей. Как указывает Гейзенберг, Эйнштейн «переоценил возможности геометрической точки зрения. Гранулярная структура материи является следствием квантовой теории, а не геометрии; квантовая же теория касается фундаментального свойства нашего описания природы, которое не содержалось в эйнштейновской геометризации силовых полей». Ясно, что геометрия обусловлена структурой материи, но как именно – не понятно). 8. Реификация. Приписывание существования ненаблюдаемым, эмпирически неидентифицируемым «кажимым» сущностям. Поэтизация языка науки – введение лексических тропов с их последующим овеществлением. Анализируя взаимодействие Земли и Луны как физических тел, в «Astronomia nova» Кеплер приходит к выводу: Луна упала бы на Землю, если бы одно и другое тело «не удерживались на своем пути жизненной силой (?! – В. И.), или какой– нибудь другой, эквивалентной ей». Velis-nolis Кеплер постулировал стихию («жизненная сила», «тяготение» и т.д.); логика спецификации ее (стихии) природы влечет следующий характерный акт: гипостазис предиката, – вводится квант гравитационного поля с нулевой массой покоя (?!), нулевым электрическим зарядом (?!), спином 2 (?!). В доктрине получает прописку гипотетическая (мифопоэтическая) полученная на «кончике пера» сущность – гравитон. 9. Реорганизация смысла. Через семантическую нюансировку символические подводки облекаются в точные выразительные формы. Традиционная логика не различает выражения ∃хАх (1) и ~~ ∃хАх (2). Конструктивная логика различает (1) и (2), полагая, будто (2) слабее (1). В конструктивистской интерпретации утверждения типа ∀x∃y,  считаются осмысленными, если ука-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

543

зывается алгорифм β, применимый ко всем х – такой, что всегда справедливо А (хβ(х)). Как видно, осмысленность утверждения – в задании алгорифма. Вопрос о приложимости некоторого алгорифма к объекту х решается на основании принципа Маркова [32, с. 146–147], конституирующего, что если опровергнуто утверждение о неприменимости алгорифма к некоторому исходному данному х, то он применим к х, т.е. ~~ β(х) → β(х) (своеобразный принцип от противного [22, с. 34]). 10. Мысленный эксперимент. Символическая версификация посредством семантической имитации. Разработка путем не показа, а понятийного анализа. В античности различали влекущую и сдерживающую (ограничивающую) силу – катексис и антикатексис. Мысленный эксперимент – сорт катексиса, налаживаемого в границах мотивационного условия – достижение умственного удовлетворения. Ньютон знал закон качания маятника, справедливый при равенстве инертной и тяжелой масс. Бессель показал это с точностью 6·10-4, Этвеш подтвердил, что все тела имеют одинаковое «g» с точностью до 5·10-8. Эйнштейн представил эквивалентность двух масс постулатом в ОТО на основании модельного рассмотрения с движущимся лифтом. (В лифте мы давим на дно вследствие притяжения Земли; если его нет, нет и давления. Но если лифт движется ускоренно вверх, тела давят так же, как если бы было притяжение Земли – локальная неразличимость сил тяготения и сил инерции возникает при ускорении системы отчета). Мы подошли к пункту перевода феноменологии в квалифицирующие обобщения. Ставшая наука (упрочившееся знание) организуется по методу. Метод – логически систематизирующая основа мысли – единственный путь к истине. Однако же нет проторенного методического пути к новой истине (ввиду невозможности «логики открытия»). Дефицит методического оснащения мыследеятельности здесь покрывают продуктивные автокаталитические процессы. Как мы пытаемся показать, источник символического знания – не грубая руда фантазии (точнее, не только или – не столько она), а самозаконность структурообразующей импровизации с пластичными, комбинаторными приемами ассоциации, коммутации, подстановки, переноса и т.п. Развитие размышляющей мысли коренится в «ее собственной внутренней связи» (Энгельс). Апология деятельного сознания,– узнаваемый гносеологический мотив, находимый в текстах адептов имманентной школы. Не выглядит ли анахронизмом отдавать дань давно раскритикованной линии, где пестуемый вымысел вытесняет реальность? Отнюдь не праздный вопрос возвращает к оценке трансцендентализма. Корневой порок последнего – превосходящая грань здравомыслия отрешенная беспредметная спекуляция, имеющая контрарные воплощения. Метод Луллия – «чистое» исчисление знаков – всеобщий способ порождения «формы знания», который уже Декарт расценивал как искусство «бестолково рассуждать о том, чего не знаешь, вместо того, чтобы изучать это»[33, с. 271]. Метод Гегеля – «чистая» категорология – всеобщий способ выстраивания безответственной, беспредметной логомахии. Диалектика Гегеля «завязана» на понятие, представленное словом. С учетом этого, вероятно, не будет преувеличением полагать, что гегелевский метод есть во многом «лингвистический» метод (сравните с луллиевским подходом), тем более, что такому толкованию способствует принятие в расчет благодатной почвы немецкого языка, располагающего тонкой системой видоразличающих префиксов, предлогов, позволяющих «переливать» слова в слова с дополнительным смысловым нюансированием. Под-

544

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

черкивая данную особенность творческой манеры Гегеля, один из персонажей Брехта проводил «Науку логики» по ведомству… юмористической литературы. «Речь там идет,– разъяснял он,– об образе жизни понятий, об этих двусмысленных, неустойчивых, безответственных существах; они вечно друг с другом бранятся и всегда на ножах, а вечером, как ни в чем не бывало, садятся ужинать за один стол… Понятия, которые люди себе составляют, очень важны. Понятия – это рычаги, которыми можно приводить в движение вещи. В книге говорится о том, как добираться до истинных причин протекающих процессов. Иронию, скрытую в каждой вещи, он (Гегель – В. И.) и называет диалектикой. Как и все великие юмористы, он это преподносит с убийственно серьезным лицом» [34, с. 61–62]. Издержки имманентного конструирования действительности слишком очевидны, чтобы на них останавливаться. Действительность в модусе «идея и через идею» как предметное содержание мысли – вызывающе претенциозная пародия на реальное познавательное освоение действительности, в профессиональном сообществе рассматривается как дерзкая неправомерная авантюра. Стремление поставить под жесткий контроль алхимию идео–логии (трансмутация символических форм, склонных к автономным самопреобразованиям, «самоперетеканиям», – простейший случай – внутренняя трасформация конический сечений; связь планиметрических и стереометрических определений в шарах Данделена и т.д.) отличает агрессивные программы – Дирихле: идеи заменить вычислениями [35, с. 259]; – позитивизма: идеи заменить протокольными предложениями (вплоть до радикальной элиминации Т–терминов); – операционализма: идеи заменить процедурами. Хотя несостоятельность данных и любых сходных с ними программ всесторонне выявлена в гносеологии, известная их живучесть вполне объяснима: укротить мечту с претензиями на права обязательности, стреножить всемерно зашкаливаемую условность. Речь идет о борьбе с пустопорожней диалектикой «чистой» формы (Луллий) и «чистого» содержания (Гегель), которую еще Кант называл «логикой видимости». Говоря обобщенно, человек символический ex vi termini методом «плетения словес» сооружает здание (вернее – «воздушные замки») без каких-либо гарантий благонадежности. В случае искусства «полюс идеи» и «полюс реальности» могут расходиться; Стендаль имел право высказывать: меня поймут через сто лет. В случае науки «полюс идеи» и «полюс реальности» должны сходиться, – знание в отличие от незнания (погрязающем в фантасмагориях, фикциях) ищет и находит истину «независимо от того, кто и что себе при этом представляет» [36, с. 259]. В очередной раз, таким образом, требует подчеркивания: подлинное знание есть симбиоз SR и SF, недооценка чего ведет в тупики фикционализма. О решающей роли SR в корпусе знания – речь ниже. Здесь же отметим непреходящую роль SF, борьба с которой (позитивизм, операционализм) для нас равносильна борьбе с самозаявлением Homo Symbolicum. Применительно к нашей теме движение в сюжете «сущность SF» наводит на необходимость констатации двух генеральных обстоятельств: 1. SF имманентно продуктивны. Креативный механизм смыслоразличения и смыслопорождения, запускаемый символическими автокаталитическими реакциями, основателен в части выстраивания картины когитального морфогенеза: идеи порождают идеи вследствие автоморфизма – внутренних линейных (дробно-линейных) преобразований (в том числе обобщений, отображений, сдвигов, движений) собственных элементов (групп, пространств, полей).

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

545

2. SF имманентно социальны. Формирование истины в знании не имеет адекватной экспликации в терминах ни трансцендентализма, ни наивного реализма, ни конвенционализма, – не проходят традиционно заявляемые линии «конструируемости», «зеркальности», «условленности». В первом и третьем случаях переоцениваются формы мышления. Во втором случае они недооцениваются. Нельзя лишать знания предмета, но совпадение знания с предметом нельзя осмысливать лишь в плоскости «содержание». Коль скоро дело обстоит именно так, требуется осмысливать предмет в формах мышления, в его представленности в символическом знании. «При оценке отношения «предмет–знание», – отмечает М. К. Мамардашвили, – необходимо учитывать, что в предмете есть особое общественной историей науки закрепляемое содержание деятельности мысли, которое функционирует и разрабатывается внутри самой науки, и именно оно, а не безразличный к деятельности объект пассивного восприятия, направляет строй мысли в процессах получения нового знания» [37, с. 21–22]. Вследствие этого изучение форм мышления Энгельс расценивал как «благодарную и необходимую задачу» [38, с. 555]. Поскольку в компетенцию познания входит освоить мир, а мир в познавательной ситуации не может быть дан и освоен иначе, как в формах мышления, диалектика постижения мира оказывается содержанием социальной эпистемологии, раскрывающей законы символической продуктивности в их социальной (культурно-исторической) выраженности. На уровне восприятия имеет место социальное опосредование в виде апперципирования «словом». Людям, – высказывает Валери, – свойственно воспринимать скорее «посредством слов, нежели с помощью сетчатки» [39, с. 39]. С развертыванием таксономизации, типологизации, гипонимизации. В томизме в теории чувственности вводится специальный орган sensus communis, отвечающий за координацию разобщенных ощущений. С позиций развиваемых идей подобный ход доктринально избыточен; – консолидацию чувственности проводит так называемая стереотипизация – способ мыследеятельности, позволяющий через вербализацию обобщенно включать текущие ментальные операции в общечеловеческий опыт. На уровне представления имеет место апперципирование для научных теорий. «Материальная точка, – указывает Эйнштейн, – есть единственный способ нашего представления реальности, поскольку реальное способно к изменению.» [12, с. 136]. На уровне логической систематизации имеет место апперцепция на основе самоорганизации – отношения включения, исключения, пересечения, дополнения, тождества. На уровне мышления имеет место апперципирование когнитивными картами – динамическими образами с выраженными мыследеятельностными (поведенческими) стратегиями. «Масса» Ньютона – постоянна, сохраняема; «масса» – Эйнштейна изменчива, преобразуема (Е = mс2). На всех уровнях самозаявления символического просматривается творческое приписывание признаков (в логической, предметной, выразительной систематизации), в чем без труда распознается инициативное социально инспирированное образное миросозидание. В последней мысли выделим «социальное» и «образное». Несмотря на, казалось бы, внешнюю несвязность, две эти инстанции органично сущностно связаны. Следует иметь полную ясность в главном. Парадоксальность образа заключается в том, что он формирует характеристики в терминах состояний не субстрата (мозга), а свойств объекта. Как это возможно? Это возможно при четком различении функционального назначения соматического и социального. Первое – физиологическая, второе – духовная предпосылка ментального. Духовное не исчерпывается физиологическим; оно им фундируется и над ним надстраивается.

546

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

«Надстраивание» протекает как многотактный процесс второсигнального деятельностного опосредствования, где люди «так или иначе работают друг на друга» [40, с. 81]. Со стороны своей формы образы имеют индивидуальную рецепторную природу. Со стороны своего содержания образы имеют материально–социальную природу. Материальная компонента образности конституируется SR («чувства не обманывают!» – адаптивность чувственности есть дериват ее высокой эволюционной адаптивности. Причины перцептивных ошибок – они все–таки есть! – относительная центрация внимания на детали, влекущая переоценку частностей, плюс семантизация – концептуальная включенность, доктринальная ангажированность). Социальная компонента образа конституируется SF – социокультурным тезаурусом. SR позволяет образу «говорить языком самого предмета, выражать своеобразие его сущности» [41, с. 7]. SF – позволяют образу говорить языком соответственной ментальной культуры (с набором семантических диспозиций, когниций), выражать своеобразие ее сущности. Недаром истина в мифологии предстает дочерью правосудия и времени – держит в руках зеркало и не краснеет; искусство (ухищрение) ей не свойственно [42, с. 203]. «Правосудность» истины – от SR; темпоральность истины – от SF, опосредствующих демонстрацию ее: – субстанциально (эссенциальные схемы предметности): «Талантливый историк,– замечает Гегель …имеет перед собой в живом созерцании целое подлежащих его описанию… событий; напротив, тот, кто не имеет таланта к изображению истории, задерживается на частностях и за ними упускает из виду субстанциальное» [43, с. 251]; – традиционно (феноменальные схемы предметности): «чем являются наши естественные принципы как не принципами, к которым мы привыкли, – восклицает Паскаль… – Другие привычки, традиции давали бы и другие естественные принципы» [44, с. 305]; – ситуационно (конъюнктурные схемы предметности); мода – обнаруживаемая в совокупностях, статистических рядах величина появления признака – оживление «носологической» (разбор гоголевского «Носа») проблематики в отчественном литературоведении начала 20-х гг. XX в. (В подспудье чередование ментальных стилем – архитектура, музыкальная композиция, экономика и т.д. – подчиняется количественным соотношениям в объективной циклике и ритмике сущего, – соотношениям, которые ввиду неразвитости фундаментальной ритмодинамики, социальной фенологии остаются (пока?!) тайной за семью печатями). В общем, не будет преувеличением утверждать, что многоразличные социальные опосредствования истины реализуются через язык – синтактико–семантическое апперципирование, проявляющееся в типологизировании событий, включении их в каузальную картину, обобщении (мыслительная реконструкция связи особенного с единичным, особенного с общим, общего с единичным), абстрагировании (удержание мыслью реальных отношений предметности в виде особенности). На подмостки театра мысли (и мудрости) человек выходит через язык, что давно и прочно зафиксировано в метасознании. Сошлемся лишь на Дюркгейма: мыслить – означает подводить индивидуальное под социальное [45, p. 627]; и Барта: «…язык несет с собой эвфорию, ибо это язык непосредственно общественный» [46]. Тематизируя «социальность» в контексте «образности», мы разумеем не объекты, не ценности, не идеи, – но сам механизм порождения когнитивных продуктов посредством активизации синтактико–семантических схем мысли от номинации, вербализации до предикации, денотации, категоризации, реификации, – всего объема институализации персонального познавательного достояния путем интеграции его в общечеловеческое культурное богатство.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

547

С языковой фазы интеллектуальный процесс превосходит пределы индивидуального опыта: через индивида заявляет полномочия род с палитрой смысловых, коммуникативных ресурсов. Не будучи связано впрямую, одно с другим связано косвенно: человек становится человеком, становясь существом символическим. Символическая социализация – исключительно и всесторонне она является нашим человеческим «всем». Перефразируя место Евангелия от Фомы, допустимо высказаться так: символическая социализация для человека есть все; все из нее выходит и все к ней возвращается. Точка старта – точка солидарности; индивидуальное (уникальное) «Я» в социализации обретает когнитивную толерантность – эксплуатирует структуры, «общие для меня и других людей» [45, p. 619]. Точка финиша – точка реципрокности (взаимообмена), когда индивидуальное (уникальное) «Я» в социализации эксплуатирует общезначимые когнитивные структуры. «Каковы те элементы и законы, на которых основывается… объективная обязательность реального познания» [47, с. 172],– интересовался Гуссерль. Отвечая односложно, правильно указать на консолидированные в фации приемы символического зодчества действительности с богатым арсеналом идейной версификации. В научном познании, как в поэзии, задействуется открытое множество аксессуаров самопреобразовательного ассоциативного сознания, играющего роль индикатора формообразования. Разумеются инструменты внутренних семантических преобразований, нацеленных на параморфную экспозицию действительности. Отталкиваясь от сказанного, сопоставим науку и поэзию. В поэзии способом приращения выразительно–смыслового потенциала выступают – метафора – уподобление; – сравнение – нащупывание подобия; – синекдоха – соподразумевание, совключение; – метонимия – выставление одного через другое, где оно заключено отчасти; – эпитет – смысловой перенос, наделение предметности броскими признаками. Данный «джентльменский» набор, подрывая закон тождества, видоспецифицирует статус утверждаемого. Базовым уровнем ассоциативности (с примыкающей гиперболизацией, параболизацией) является мифологический параллелизм, эксплуатирующая суггестивный эффект dhvani архаичная кумуляция. В знании аналогичные продуктивные роли играют параморфические выставления одного под фирмой другого (S через S`), – вышеупомянутые лексико–семантические разворачивания типа тематизации, версификации, систематизации, имитирования, моделирования, проблематизации, вариации и т.п. Самонаведение через саморазличение в поэзии и науке – источник образно–идейного многообразия. Предковый пласт поэзии – вербальная кумуляция – делает ставку на эвфонию, проистекающую из нее фоносемантику (синтез звука и смысла). Предковый пласт науки – ментальная кумуляция – делает ставку на дискурсию, проистекающую из нее эйдетику – эйдетическую семантику (синтез смысла со смыслом). Важно уяснить отсутствие каких бы то ни было различий в деятельности Homo Symbolicum, ориентирующего продуктивные процессы (преобразования) на отражение свойств действий. При заданных системах отсчета (надо признать: они различны – поэзия утрирует «чувство жизни», наука – «чувство реальности») человек художественный и человек познающий действуют однотипно: созидают «возможные миры» в опоре на тропные (видоразличающие) преобразования. Возможно, алгеброй поверяя гармонию, моделировать экзи-

548

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

стенциальную коллизию – пикировка характеров (Моцарт – Сальери). Возможно, гармонией поверяя алгебру, трансформировать внутренний строй теории (систему операций), получая ментальную версификацию: алгебра – алгебра Буля – алгебра Грассмана – алгебра Клиффорда – алгебра Ли – алгебра Йордана… Закон ассоциативной (семантической) причинности позволяет заходить столь далеко, сколь желательно. Даже в самых «выверенных», «научно обоснованных» случаях, как скажем, в теории социализма, где в полном небрежении SR усилиями символических экзерциций ad hoc вводили промежуточные фазы, этапы, получая «объективные» (на деле тропные) стадии – «реальный», «зрелый», «цельный» социализм. «Чистая» поэзия в «чистой» теории. (Хороша адресация и к теории элементарных частиц, где комплексную структуру адронов выражают метафорическими атрибуциями («цвет», «запах», «шарм», «аромат») кварков). Сказанное, как кажется, проливает яркий свет на образ действия человека символического, заявляющего себя креативно универсально. Действительно: загадка креативности («темные» учения о фантазии, интуиции, озарении, бессознательном), представляющая камень преткновения гносеологии, имеет относительно «простую» разгадку, заключающуюся в апелляции к символическому автоморфизму. Последний доподлинно выступает объединительной платформой духовного творчества. Правда, духовного творчества «в целом». Коль скоро нервом гносеологии пребывает проблема демаркации, следует наметить водораздел, отделяющий типы действия субъектов науки и внененаучных форм знания. В наиболее близкой нам редакции проблема демаркации осознается как проблема вывода за пределы науки вовлекающего в псевдологию пустопорожнего фантасмагорического сочинительства. В поэзии, как утверждалось ранее [7], в таких случаях обращаются к высоте, глубине, основательности беллетристического («химерического») идеала. В науке в аналогичных ситуациях обращаются к витиеватому механизму отсева химер, сводимому к приемам «исключения» массива абстракций в ходе экспликации когнитивных конструкций. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15.

Лосев А. Ф. Художественные каноны как проблемы стиля // Вопросы эстетики. Вып. 6. М., 1964. Тертуллиан К. С. Ф. О прескрипции [против] еретиков // Избр. Сочинения. М., 1994. С. 109. Хайдеггер М. Время картины мира // Современные концепции культурного кризиса на Западе. М., 1976. С. 222–223. Сеченов И. М. Собр. Сочинения. М., 1952. Т. 1. С. 365–366. Heidegger M. Holzwege. Franfurt am Main, 1963. S. 72–73. Jung C. G. Zur Psychologie des Kind–Archetypus // Einfűhrung in das Wesen der Mythologie. 4 rev. Aufl. Zűrich, 1951. Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. М.: Изд-во Московского университета, 2013. 384 с. Granet M. La Pensee Chinoise. Paris, 1925. Bougle C. The Evolution of values. New York, 1926. Маркс К. Капитал. Т. I. // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 23. Jung C. G. The Collected Works. Vol. 9. Pt. 1. Pp. 48. Эйнштейн А. Собр. научных трудов. Т. IV. Потебня А. А. Мысль и язык. Харьков, 1892. С. 73. Макиавелли Н. Размышления над первой декадой Тита Ливия. Минск, 1999. Lasswitz H. Geschichte der Atomistik. Bd. I. S. 29.

ISSN 2305-8420 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23. 24. 25. 26. 27. 28. 29. 30. 31. 32. 33. 34. 35. 36. 37. 38. 39. 40. 41. 42. 43. 44. 45. 46. 47.

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

549

Михник А. История политики. Российский вариант // Родина. 2006. №6. С. 10. Кроче Б. Исторический материализм и марксистская экономия. СПб., 1902. 324 с. Крылов А. Н. Собрание научных трудов. Т. VII. М. – Л., 1936. С. 502. Фейнман Р., Лейтон Р., Сэндс М. Фейнмановские лекции по физике. Кинетика. Теплота. Звук. Т. 4. С. 242. Вигнер Е. Непостижимая эффективность математики в естественных науках // Проблемы современной математики. М., 2001. С. 22–33. Философские проблемы теории тяготения Эйнштейна и релятивистской космологии. Киев, 1961. С. 92. Кушнер Б. А. Лекции по конструктивному математическому анализу. М., 1973. С. 36. Мандельштам Л. И. Полн. собр. трудов. Т. IV. М.: Изд-во АН СССР. 1950. Кемпбелл Д. Мифический образ. М.: АСТ, 2002. 683 с. Уилер Д. Предвидение Эйнштейна. М.: Мир, 1970. 112 с. Тулов М. Обозрение лингвистических категорий. Киев, 1861. 112 с. Семиотика и искусствометрия. М.: Мир, 1972. 366 с. Habermas J. Technik und wissenschaft als «Ideogie». Frankfurt am Main, 1968. Кант И. Критика чистого разума. Сочинения. в 6 т. Т. 3. М.: Мысль, 1964. 630 с. Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей проявиться как наука. Сочинения. в 6 т. Т. 4(1). М.: Мысль, 1965. С. 67–209. Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 3. С. 1–4. Марков А. А. Об одном принципе конструктивной математической логики. Труды 3 Всероссийского математического съезда. Т. 2. М., 1956. Декарт Р. Рассуждение о методе. Сочинения в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1989. Брехт Б. Сочинения. Т. 4. М., 1969. Бурбаки Н. Очерки по истории математики. М., 1963. Russell B. Reply to Criticizm // The Philosophy of B. Russell. Chicago, 1944. Pp. 223. Мамардашвили М. К. Формы и содержание мышления. М., 1968. Маркс К., Энгельс Ф. Диалектика природы. Сочинения. Т. 20. Валери П. Об искусстве. М., 1976. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 23. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. Мифология на российском и французском языке. М., 1820. Гегель Г. В. Ф. Сочинения. Т. III. М. – Л. Паскаль Б. Мысли. М., 1974. Durkheim E. Les formes e`lementaires de la vie religiense. Pp., 1912. Barthes R. Le degree zero de l`ecriture. Pp., 1971. p. 45. Гуссерль Э. Логические исследования. СПб., 1909. Поступила в редакцию 24.10.2013 г.

550

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

SYMBOLIC CONSTRUCTION OF REALITY: SCENOGRAPHY OF THE WORLD © V. V. Ilin Bauman Moscow State Technical University 5 Bauman str., 105005, Moscow, Russia. Phone: +7 (499) 263 63 91. E-mail: [email protected] The author draws attention to gnoseologically not enough investigated phenomenon of automorphism thinking. In the widely known works of F. Varela, and U. Maturana automorphism is associated mainly with the study of the adaptation of biological organisms. It appears, however, that the possibilities of this approach are more significant. The author believes that the driving force of thinking activity is the constructive combination. Cognitive morphogenesis processes as a free combination of symbolic forms, managed by rules of mental experimentation over one’s own resources, resulting in the development of the spiritual world of a person. The “generation of meanings through distinction of meanings” logic is a lever that starts independentfunctioning automatic processes. Such a spiritual auto-modelling generates symbolic morphisms – what is referred to as drawing “castles in the air”, creating constructions without basement. The author comes to the conclusion that in scientific knowledge, as in poetry, all abilities of associative consciousness on the basis of auto-modelling mechanism are involved and they serve as indicators for creation of form. In this process tools of internal semantic transformations aimed at paramorph exposure of reality are applied. Keywords: epistemology, thought automorphism F. Varela, U. Maturana, constructive combining, cognitive morphogenesis, the spiritual world of the individual, generation of meanings, distinction of meanings, symbolic morphisms, auto-modelling mechanism, paramorph exposure of reality. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Ilin V. V. Symbolic Construction of Reality: Scenography of the World // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 6. Pp. 531–551.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13.

Losev A. F. Voprosy estetiki. No. 6. Moscow, 1964. [In Russian]. Tertullianus Q. S. F. Izbr. Sochineniya. Moscow, 1994. Pp. 109. [In Russian]. Heidegger M. Sovremennye kontseptsii kul'turnogo krizisa na Zapade. Moscow, 1976. Pp. 222–223. [In Russian]. Sechenov I. M. Sobr. Sochineniya [Collection of Works]. Moscow, 1952. Vol. 1. Pp. 365–366. [In Russian]. Heidegger M. Holzwege. Franfurt am Main, 1963. Pp. 72–73. Jung C. G. Einfűhrung in das Wesen der Mythologie. 4 rev. Aufl. Zűrich, 1951. Ilin V. V. Teoriya poznaniya. Simvologiya. Teoriya simvolicheskikh form [Theory of Knowledge. Symbology. The Theory of Symbolic Forms]. Moscow: izd-vo Moskovskogo univer-siteta, 2013. 384 pp. [In Russian]. Granet M. La Pensee Chinoise. Paris, 1925. Bougle C. The Evolution of values. New York, 1926. Marx K. Das Kapital. T. I. (K. Marx, F. Engels. Sochineniya. Vol. 23). [In Russian]. Jung C. G. The Collected Works. Vol. 9. Pt. 1. Pp. 48. Einstein A. Sobr. nauchnykh trudov [Collection of Scientific Works]. T. IV. [In Russian]. Potebnya A. A. Mysl' i yazyk [Thought and Language]. Kharkov, 1892. Pp. 73. [In Russian].

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

551

14. Machiavelli N. Razmyshleniya nad pervoi dekadoi Tita Liviya [Discourses on the First Ten Books of Titus Livius]. Minsk, 1999. [In Russian]. 15. Lasswitz H. Geschichte der Atomistik. Bd. I. Pp. 29. 16. Michnik A. // Rodina. 2006. No. 6. Pp. 10. 17. Croce B. Istoricheskii materializm i marksistskaya ekonomiya [Historical Materialism and Marxist economy]. Saint Petersburg, 1902. 324 pp. [In Russian]. 18. Krylov A. N. Sobranie nauchnykh trudov. T. VII. Leningrad, 1936. Pp. 502. 19. Feynman R., Leighton R., Sands M. Feinmanovskie lektsii po fizike. Kinetika. Teplota. Zvuk [Feynman Lectures on Physics. Kinetics. Heat. Sound]. Vol. 4. Pp. 242. [In Russian]. 20. Wigner J. Problemy sovremennoi matematiki. Moscow, 2001. Pp. 22–33. [In Russian]. 21. Filosofskie problemy teorii tyagoteniya Einshteina i relyativistskoi kosmologii [Philosophical Problems of Einstein's Gravitational Theory and Relativistic Cosmology]. Kiev, 1961. Pp. 92. [In Russian]. 22. Kushner B. A. Lektsii po konstruktivnomu matematicheskomu analizu [Lectures on Constructive Mathematical Analysis]. Moscow, 1973. Pp. 36. [In Russian]. 23. Mandelstam L. I. Poln. sobr.trudov [Complete Works]. T. IV. Moscow: Izd-vo AN SSSPp. 1950. [In Russian]. 24. Campbell D. Mificheskii obraz [Mythical Image]. Moscow: AST, 2002. 683 pp. [In Russian]. 25. Wheeler J. A. Predvidenie Einshteina [Einstein Foresight]. Moscow: Mir, 1970. 112 pp. [In Russian]. 26. Tulov M. Obozrenie lingvisticheskikh kategorii [Review of Linguistic Categories]. Kiev, 1861. 112 pp. [In Russian]. 27. Semiotika i iskusstvometriya [Semiotics and Artmetry]. Moscow: Mir, 1972. 366 pp. [In Russian]. 28. Habermas J. Technik und wissenschaft als «Ideogie». Frankfurt am Main, 1968. 29. Kant I. Kritika chistogo razuma. Sochineniya [Critique of Pure Reason. Works]. v 6 t. Vol. 3. Moscow: Mysl', 1964. 630 pp. [In Russian]. 30. Kant I. Prolegomeny ko vsyakoi budushchei metafizike, mogushchei proyavit'sya kak nauka. Sochineniya [Prolegomena to Any Future Metaphysics That Will Be Able to Present Itself as a Science. Works]. v 6 t. Vol. 4(1). Moscow: Mysl', 1965. Pp. 67–209. [In Russian]. 31. Marx K., Engels F. Sochineniya. Vol. 3. Pp. 1–4. [In Russian]. 32. Markov A. A. Ob odnom printsipe konstruktivnoi matematicheskoi logiki. Trudy 3 Vserossiiskogo matematicheskogo saezda [On the Principle of Constructive Mathematical Logic. Works of 3rd All-Russian Mathematics Congress]. Vol. 2. Moscow, 1956. [In Russian]. 33. Descartes R. Rassuzhdenie o metode. Sochineniya v 2 t. [Discourse on Method. Works in 2 Vols]. Vol. 1. Moscow: Mysl', 1989. [In Russian]. 34. Brecht B. Sochineniya [Works]. Vol. 4. Moscow, 1969. [In Russian]. 35. Bourbaki N. Ocherki po istorii matematiki [Essays on the History of Mathematics]. Moscow, 1963. [In Russian]. 36. Russell B. The Philosophy of B. Russell. Chicago, 1944. Pp. 223. 37. Mamardashvili M. K. Formy i soderzhanie myshleniya [Form and Content of Thought]. Moscow, 1968. [In Russian]. 38. Marx K., Engels F. Dialektika prirody. Sochineniya [Natural Dialectics. Works]. Vol. 20. [In Russian]. 39. Valéry P. Ob iskusstve [On Art]. Moscow, 1976. [In Russian]. 40. Marx K., Engels F. Sochineniya [Works]. Vol. 23. [In Russian]. 41. Marx K., Engels F. Sochineniya [Works]. Vol. 1. [In Russian]. 42. Mifologiya na rossiiskom i frantsuzskom yazyke [Mythology in Russian and French]. Moscow, 1820. [In Russian]. 43. Hegel G. W. F. Sochineniya [Works]. T. III. Moscow. [In Russian]. 44. Pascal B. Mysli [Thoughts]. Moscow, 1974. [In Russian]. 45. Durkheim E. Les formes e`lementaires de la vie religiense. Pp., 1912. 46. Barthes R. Le degree zero de l`ecriture. Pp., 1971. p. 45. 47. Husserl E. Logicheskie issledovaniya [Logical Investigations]. Saint Petersburg, 1909. [In Russian]. Received 24.10.2013.

552

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

УДК 140.8 ФИЛОСОФСКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА НЕПРОТИВОРЕЧИВОСТИ МАТЕМАТИЧЕСКИХ ТЕОРИЙ © Н. В. Михайлова Минский государственный высший радиотехнический колледж Беларусь, 220005 г. Минск, пр. Независимости, 62. Тел.: +375 (017) 331 89 45. E-mail: [email protected] Возросшая абстрактность современных математических теорий возродила интерес к традиционной философско-методологической проблеме о внутренне непротиворечивой системе аксиом, в которой нельзя вывести противоречащие друг другу утверждения. Если речь идет об аксиомах, описывающих хорошо известную область математических объектов, то с точки зрения локальной непротиворечивости эта проблема не представляется столь уж актуальной. Но с этой проблематикой связаны также различные попытки формалистов объяснить математическое существование через непротиворечивость. В статье показывается, что с системной точки зрения в контексте философско-методологического синтеза различных направлений обоснования современной математики можно не настаивать на исключительно логическом обосновании непротиворечивости математических теорий. Ключевые слова: философия математики, проблема непротиворечивости, программа формализма.

Вопрос о непротиворечивости математических теорий до XIX века практически не возникал, так как считалось, что математические понятия отражают свойства реального мира, которые не могут быть противоречивыми. Но позже, благодаря формализации математических теорий, выяснилось что, например, непротиворечивость арифметики имеет большое значение для доказательства непротиворечивости других классических теорий. Поэтому проблема обоснования современной математики начала ХХ века в узком философском смысле состояла в избавлении от парадоксов теории множеств, а более широком смысле – в нахождении общих методологических принципов обоснования различных математических теорий, гарантирующих их непротиворечивость. Выход из создавшегося положения Давид Гильберт видел в применении аксиоматического метода, то есть, чтобы исследовать основания математики, следует выбрать систему аксиом, содержащую полное описание соотношений между элементарными понятиями математики. «Из многочисленных вопросов, которые могут быть поставлены относительно системы аксиом,– говорил Гильберт,– мне хотелось бы прежде всего указать на важнейшую проблему, именно на доказательство того, что система аксиом непротиворечива, т.е. что на основании этих аксиом никогда нельзя с помощью конечного числа логических умозаключений получить результаты, противоречащие друг другу» [1, с. 409]. История математики знает немало случаев, когда противоречивые понятия и теории, в частности становление и формирование обобщенных функций, были весьма продуктивными для развития математической науки. Например, анализ бесконечно малых Лейбница и дельта-функция Дирака, которые впоследствии на новом теоретическом фундаменте были обоснованы в рамках нестандартного анализа и современной теории обобщенных функций.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

553

Методологический парадокс состоит в том, что реальный путь формирования понятия обобщенного решения, а затем и понятий обобщенных функций противоречит методологической установке Гильберта, согласно которой предметом математики является только непротиворечивая система. Но эвристический потенциал приложений новой теории оказался сильнее формальных методологических конструкций. Просто удивительно, что математическая мысль «пущенная в обход», приводит иногда к хорошим практическим результатам, как это случилось в обосновании этого физического формального объекта. Существенную роль при обосновании математических понятий и теорий играют идеи онтологического порядка. Их востребованность проявляется при рассмотрении теорий, радикально отличающихся от общепринятых. Например, когда возникают экстремальные познавательные ситуации, которые ведут к границам философско-математического понимания. Характерной особенностью метаматематики Гильберта является то, что философская рефлексия рассматривается в ней исключительно в математической перспективе. Пытаясь вернуть математике абсолютно достоверный характер, Гильберт выбрал новый путь для решения проблем обоснования. Программа перестройки оснований математики, предложенная Гильбертом, состояла из двух дополняющих друг друга задач. Решение одной из них предполагало довести до конца процесс аксиоматизации математики, точнее представить существующую математику в виде формальной теории на основе «очищенной» от парадоксов теории множеств. Таким образом, впервые была поставлена задача формализации классической математики с помощью уточнения понятия математического языка и логического вывода. Другая задача представляла собой радикально новую в то время философскую проблему − доказать непротиворечивость полученной теории. Гильберт первым понял, что только решение до конца первой задачи делает осмысленной постановку второй. Например, пересекаясь, хотя бы частично, с областью интуитивной математики, нельзя уже говорить об абсолютном доказательстве непротиворечивости математики, поскольку утверждение о непротиворечивости относится к множеству всех теорем, доказуемых в теории, то есть к совокупности, четкого определения которой мы как раз не имеем. Методология Гильберта сводилась к тому, чтобы, формализовав основные методы рассуждения в математике, установить их непротиворечивость путем анализа самого рассуждения. Ее специфика состояла в том, что объектом изучения стали не математические предметы, а рассуждения об этих предметах. Гильберт подвергает сомнению правомерность использования при доказательстве непротиворечивости некоторых классических методов математического доказательства, считая возможным вести доказательство в рамках специально разработанного учения. Он предложил обосновывать математику на базе эпистемологически прочного фундамента финитизма, то есть сознательно ограничивал круг средств, которые считал допустимыми и надежными, хотя никогда не описывал и не фиксировал это ограничение в достаточно четкой форме. Как правило, в философско-математической литературе нет исчерпывающих комментариев о финитной установке, хотя Давид Гильберт подробно разъяснил ее на примере обычной арифметики: «Конечно, ее можно строить отдельно, конструируя числа с помощью содержательных наглядных соображений. Однако данная математическая наука никоим образом не исчерпывается числовыми равенствами и не сводится к ним одним. И, тем не менее, можно утверждать, что она является аппаратом, который в применении к

554

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

целым числам должен всегда давать верные числовые равенства. Но тогда возникает обязанность исследовать строение этого аппарата настолько, чтобы в этом можно было убедиться. При этом в качестве подсобного средства в нашем распоряжении должен находиться только тот же самый конкретно-содержательный подход и тот же самый финитный способ мышления, которые в самом построении арифметики применялись для получения числовых равенств» [1, с. 440]. Это требование, считает он, в действительности выполнимо и его можно реализовать чисто наглядным и финитным способом, так же, как получаются сами арифметические истины, и такого рода рассмотрения будут гарантировать надежность математического аппарата. Поскольку Гильберт все же не обозначил точно совокупность финитных рассуждений, то, по-видимому, он надеялся на умение математиков непосредственно узнавать, финитно имеющееся математическое рассуждение или нет. Программа математического формализма исходит из того, что непротиворечивость арифметики можно доказать финитными средствами, то есть такими, которые не содержат апелляций к актуальной бесконечности. Заметим, что вся финитная математика непротиворечива. Следует отметить, что методологические следствия теорем Гёделя зависят от различных толкований понятий «финитный», «конструктивный», «содержательный», которые приняты в обосновательной программе формализма. С точки зрения интуитивизма, даже при аксиоматическом изложении теории, реальное проникновение в суть непротиворечивости достигается с помощью интуитивных рассуждений, основанных на очевидности. Даже сам Гильберт был «строгим формалистом» в теоретической математике и в то же время «строгим интуиционистом» в метаматематике. Кроме того он пытался доказать интуиционистскими средствами, что сомнения интуиционистов излишни. Поэтому вовсе неслучайно вопросы, касающиеся арифметической сущности математики и обоснования математики с помощью аксиоматизации, были в центре внимания философов математики. Процедура обоснования математики, согласованная с гильбертовскими идеализациями, предполагает формализацию математической теории с помощью содержательной «метатеории», которая, наряду с описанием структуры формализма, рассматривает принципы допустимой логики и соответствующие ей правила доказательства математических утверждений, так как математика обладает не только формальным, но и содержательным значением. Предмет математики составляют сами формальные системы, которые придумывают математики, а предмет метаматематики − описание таких формальных систем, выяснение и обсуждение их свойств. Метаматематику, например, можно охарактеризовать как содержательную математическую теорию, объектами которой являются символы, выражения и конструкции формальной системы, с помощью которых путем содержательного математического рассуждения доказывается непротиворечивость соответствующей формальной теории. Философский и методологический замысел Гильберта состоял в таком ограничении метатеоретических рассуждений математиков, чтобы, наконец, гарантировать их максимально возможную достоверность. Сам Гильберт считал, что метатеория должна иметь не чисто философское, а собственно внутриматематическое содержание, но современное состояние проблемы обоснования математики показывает, что понимание метатеории все же требует отказа от принципа отделения оснований математики от философии. Точнее речь идет об отказе от таких принципов метатеории, которые определяются исключительно на основе ма-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

555

тематических критериев, например, упомянутое требование финитности или ограничений на используемую в современной математике логику. Философско-методологические установки гильбертовской математики Гёдель представил в виде следующих двух составных частей: «Во-первых, конструктивный элемент, который состоит в том, что речь о математических объектах может идти лишь постольку, поскольку они могут быть предъявлены или фактически построены. Во-вторых, специфически финитистский элемент, требующий, сверх того, чтобы объекты, о которых делаются высказывания и которые служат исходными данными построений и получаются в результате, были „наглядны”, что означает в конце концов пространственно-временное сопоставление им элементов, все особенности которых, за исключением равенства и различия, несущественными» [2, с. 301]. Теоремы Гёделя относятся к метаматематике, хотя по формальному построению это логико-математическая работа. Так ее собственно и воспринимает большинство математиков и логиков. По существу гёделевские результаты дедуцируют необходимость отказа в гильбертовской математике от «финитистской компоненты» в доказательствах непротиворечивости, в соответствии с которой для знаковых комбинаций существенными оказываются только определенные свойства сходства и различия. Принято считать, что целью программы Гильберта было окончательное решение всех проблем в основаниях с помощью чисто математических средств. В действительности ее цель была скромнее из-за неявного предположения о том, что «реальны» лишь те задачи в основаниях, которые связаны с доказательствами финитистских теорем. Заметим также, что финитная установка – это «весьма радикальное» направление в обосновании математики, считающее обоснованными и надежными только рассуждения о конечных совокупностях. Что же касается проблемы установления непротиворечивости анализа, решение которой прояснило бы судьбу теории доказательств, то она не решена до сих пор, как и проблема непротиворечивости аксиоматической теории множеств. Тем не менее, несмотря на отрицательные результаты Гёделя, принципы оснований математики Гильберта по-прежнему важны и интересны для современной математики. Главный шаг при размышлении о некоторой проблеме − это выбор идеи, которая сработает. Давид Гильберт, используя формализацию языка, предложил эффективный метод развития математики. Именно для надежного обоснования теоретико-множественной математики Гильберт предложил программу исследования математических доказательств методами новой математической дисциплины – метаматематики, или теории доказательств. Для него слово «доказательство» в его теории означало все же формальный дедуктивный вывод, реализуемый через конечную цепочку аксиоматически допустимых преобразований, соединяющую исходные предположения с выводом. После того, как Давид Гильберт в «Основаниях геометрии» доказал совместимость выделенных им аксиом, для которых противоречия в дедуктивных выводах сказывались бы и на системе действительных чисел, вопрос непротиворечивости аксиоматики последней, с помощью понятий теории множеств, он свел к такому же вопросу для целых чисел. Поэтому возникла даже определенная эйфория от того, что удалось, наконец, поставить современную математику на надежный аксиоматический фундамент. Хотя как заключает Л. Б Султанова, «именно отсутствие финитных средств непротиворечивости формально-теоретического обоснования априорных элементов, в конечном счёте, и ограничивает формально-

556

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

теоретическое обоснование математики» [3, с. 233]. Критерий непротиворечивости, несмотря на его существенную роль в аксиоматических системах как формального, так и содержательного характера, является таким же вспомогательным логическим критерием, как и математическая доказуемость. Если противоречия в математической теории проистекают из несовместимости ее основных методологических принципов, то их можно классифицировать как внутренние, а если они возникают из-за некорректности производных определений, то – как внешние противоречия, которые постепенно устраняются уточнением соответствующего математического формализма. Чем более, например, физически востребована математическая теория, тем больше имеется оснований предполагать ее потенциальную защищенность от возможных противоречий. Если для каких-то целей физики используют какую-то новую математическую структуру, то веру в ее непротиворечивость они обретают изначально из ее употребления. Но, с точки зрения эволюции современных математических теорий, проблема непротиворечивости этим не решается, а только ставится. Большинство исследователей понимают под словом аксиоматизация вовсе не пересмотр основ всей математики, которые, вообще говоря, не имеют непосредственного отношения к их естественнонаучным интересам и поэтому не проблематизируют их в своих исследованиях. Но практическое применение основного для математики критерия непротиворечивости в естественнонаучной области имеет серьезные ограничения. Вопросы, нерешенной до сих пор проблемы непротиворечивости теории множеств, входят в обширную область трудных проблем теории познания, связанных с современной математикой. Характеризуя эту область, Гильберт упомянул о следующих пяти важнейших проблемах философии математики: принципиальной разрешимости каждого математического вопроса, дополнительной проверке результатов математического исследования, критериев простоты современных математических доказательств, соотношении содержательного и формального в математике и логике, разрешимости математических задач с помощью конечного числа операций. Именно требование, ограничивающее математические рассуждения финитными средствами, оказалось чрезмерно сильным и часто обсуждаемым философами, поскольку оно затрагивает сущность математического мышления. Оно методологически важно, так как, прикрываясь математической терминологией, иногда забывают о реальной цели, для которой все это делалось. Выявляя наиболее существенные и важные черты имеющихся подходов к обоснованию, теперь нет необходимости сосредотачиваться только на одном пути обоснования, например, интуиционизма или формализма, отказываясь тем самым от других мощных приемов доказательства в математике, ограничивая и лишая практической силы теоретическую математику, использующую необычайной сложности структуры и множества. Глобальный теоретический вопрос проблемы обоснования математики оказался, в связи с развитием компьютерных вычислений, более приземленным практическим вопросом, а так как компьютерные вычисления ограничены математическими ресурсами, то в таком методологическом контексте более привлекательной выглядит идея локальной непротиворечивости. Вопрос о непротиворечивости математики, по мнению философа математики В. В. Целищева, можно рассматривать не только с точки зрения дедуктивной математики, но и как важнейший эмпирический вопрос. «Основанием для такого мнения служит то обстоятельство,– отмечает он,– что более теоретические ветви математики получают поддержку со стороны элементарных ветвей, которые, в свою очередь, принимаются благодаря приложениям» [4, с. 44]. Заметим,

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

557

что когда математики еще не стремились использовать теоретико-множественные методы, убеждение Гильберта согласовывалось с имеющимся эмпирическим опытом, хотя это нельзя было признать за полноценное обоснование формальных систем математики. Вообще говоря, нельзя смешивать применение математической теории с самой этой теорией. Однако оценку систем обоснования математики целесообразнее проводить по критерию полезности, а не по произвольному истолкованию на основе метафизических предпочтений. Именно формализация математики привела к более ясному осознанию природы самой математики, способствуя тем самым ее применению к нечисловым и непространственным объектам, например, к естественным и искусственным языкам и программам для вычислительных машин. Заметим, однако, что любая хорошая формализация неизбежно обедняет исследуемый объект и ради успешной работы игнорирует его многочисленные несущественные черты. Но с точки зрения аксиоматического типа мышления, повышение теоретического уровня строгости в формализованной математике было необходимым. Поэтому, помня о стоящей задаче, целесообразно использовать различные дополнительные виды формализации, которые, отличаясь друг от друга в отношении содержательной интерпретации, могут рассматриваться одновременно. В таком контексте программа формализма не исключает другие содержательные математические программы. Относительная неудача основной идеи Гильберта о доказательстве непротиворечивости теории средствами формального метаязыка, выявленная в теореме Гёделя о неполноте арифметики натуральных чисел, вообще говоря, вовсе не умаляет методологической значимости для развития современной математики программы Гильберта. Согласно гильбертовской интерпретации философии непротиворечивости и принципу полноты математической системы, условие непротиворечивости математической теории поддается не только сугубо философской, но и арифметической трактовке. Почему же вопрос о непротиворечивости арифметики имеет столь большое значение в обосновании математики? С одной стороны, некоторые исследователи полагают, что если концепция натуральных чисел противоречива, то тогда наше мышление вообще не приспособлено к строго рациональному мышлению. Без формальной доказуемости непротиворечивость является лишь необходимым условием истинности предложений математической теории. Это связано с тем, что непротиворечивость необходима, но недостаточна, так как логика редуцирует математическую теорию к аксиомам, но ничего не говорит об истинности последних. «Таким образом, – считает Б. Л. Яшин, – проблема истинности математических теорем (высказываний) переходит, прежде всего, в плоскость проблемы непротиворечивости аксиоматик, которые служат исходным основанием для вывода (доказательства) этих теорем, и правильности этого вывода» [5, с. 152]. С другой стороны, высказываются и такие мнения, что формальная система не вырождается в бессмысленную игру как раз по причине того обстоятельства, что она содержит противоречие. Другими словами, математическая теория может быть «локально непротиворечивой», даже если она в принципе не является глобально непротиворечивой. Поэтому в дальнейшем имеет смысл говорить, например, о локальной непротиворечивости, так как глобальная непротиворечивость может оказаться избыточной. Хотя роль эмпирического компонента познания в математике минимальна, современная математика, как обладающее сложной структурой научное знание, – это метатеория по отношению к естественным наукам. В метаматематике метатеория выступает как активное начало, подобное рефлексирующему субъекту, благодаря чему сама математика становится

558

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

рефлексирующей наукой. Такое понимание отметает тупиковые пути решения подобного рода проблем и продуцирует возможные пути дальнейшего направления исследований в философии математики. Теория множеств лежит в основе всех математических наук и практически все математики верят в то, что она непротиворечива. Эта вера основана на том, что многовековой опыт работы математиков пока не давал повода для сомнений в непротиворечивости математики, частью которой является канторовская теория множеств. В случае переусложненной математики такая вера, по крайней мере, относительно наиболее глубоких математических конструкций, имеет под собой гораздо больше оснований, чем в других областях интеллектуальной человеческой деятельности. Кроме того, результаты Гёделя, с точки зрения философии демонстрируют нечто большее. Из невозможности обоснования в рамках конкретных программ, вообще говоря, не следует невозможность других подходов, способных осуществить такое обоснование. Адекватное решение вопроса непротиворечивости математики может быть достигнуто в сфере методологических и содержательных рассуждений, вскрывающих механизм появления противоречий в математической теории. «В интуиционистском и конструктивном направлениях понятию непротиворечивости придается гораздо меньшее значение,– считает В. Э. Войцехович. – Главное различие между классической математикой, с одной стороны, и интуиционистской и конструктивной – с другой, связано с понятием существования» [6, с. 130]. Методологическая трудность состоит в том, что имеются такие классы чисел, доказать существование которых намного проще, чем построить конкретный пример. Заслуга Гильберта выявляется в намерении обосновать корректность тех разделов или частей математики, для которых наиболее существенно оперирование с «нефинитными объектами», что в свою очередь обусловило обращение к специфической философской интерпретации существования математических объектов. Поэтому поводу велась активная полемика между формалистами, для которых математическое существование было равносильно непротиворечивости, и интуиционистами, для которых можно было говорить о существовании математического объекта, только в том случае, если доказательство этого существования представляло способ его построения. Поскольку оценка полезности математической теории зависит от ее назначения, то для реализации различных целей можно воспользоваться по-разному построенными теориями, то есть интуиционистская и классическая философии математики могут продуктивно сосуществовать. В философском споре теоретико-множественной и интуиционистской математики не оказалось победителя, поскольку они существенно дополняют друг друга. Разделяя объекты математики на формальные и идеальные, Гильберт соотносил идеальные объекты с априорным синтетическим созерцанием. Возможно поэтому, метаматематический опыт у Гильберта не так уж непосредственен, а носит трансцендентальный характер в духе философии Канта, последователем которого он себя считал. Благодаря работам Гильберта общепринятый взгляд на математику существенно сместил акценты и даже методологические ограничения формализма, установленные теоремами Гёделя, не поколебали общего убеждения работающих математиков в его целесообразности, а возникающие при их разрешении трудности давали дальнейшие импульсы к развитию самой математики. Ограничение сферы надежной метатеории арифметизируемостью и финитностью требует пересмотра программ обоснования математики через выявление онтологических оснований математического мышления в различных областях современной математики, что, в

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

559

свою очередь, неизбежно потребует привлечения новых подходов к гносеологическим критериям. Поэтому наряду с аналитическим движением в теоретические глубины математики возникает потребность понять не только те части обосновательных процедур, из которых состоит изучаемая область математики, но и понять целое, к которому можно отнести аксиоматизацию математических теорий. Единство и целостность всего многообразия математических систем знания, которые нельзя объяснить на языке его составных частей, возможно, удастся обеспечить в рамках философско-методологического синтеза, при котором новые общие теории сохраняют свое значение и для прежних областей исследования. Именно такой подход реализуется в системном синтезе направлений обоснования математики. Поэтому, вполне естественно, что для целостного подхода к обоснованию математики необходимо несколько дополнительных друг к другу направлений обоснования. Кроме того, системные соображения, отнесенные к конкретной математической теории, могут претендовать на роль ее философского обоснования. Постгёделевская философия математики, состоящая из разных направлений, несмотря на эффективность аксиоматически построенных теорий, вначале породила серьезные сомнения в существовании непротиворечивых формальных описаний. Формализованное мышление, вообще говоря, не имеет абсолютных гарантий от возможности использования некорректных рассуждений и скрытых противоречий. Но, как авторитетно заключает В. Я. Перминов, «если мы возьмем конкретную теорию, и в особенности ее генетически первичную центральную часть, то установление полной непротиворечивости – вполне выполнимая задача» [7, с. 140]. Философские открытия Гёделя положили начало многочисленным исследованиям возможностей формализованного метода познания. Признавая методологическую актуальность теоремы Гёделя о непротиворечивости, накладывающей ограничения на программу Гильберта, философы математики пытаются избежать ее излишне радикального истолкования, закрывающего путь к финитному обоснованию отдельных математических теорий. С системной точки зрения можно даже не настаивать на исключительно логическом обосновании непротиворечивости математики не потому, что оно в принципе невозможно, поскольку даже гёделевские теоремы не столь категоричны в этом плане, а потому, что математические теории, в силу системных рассуждений, непротиворечивы по самой логике развития современной математики. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7.

Гильберт Д. Избранные труды: в 2 т. Т. II: Анализ. Физика. Проблемы. Personalia. М.: Факториал, 1998. 608 с. Гёдель К. Об одном ещё не использованном расширении финитной точки зрения // Математическая теория логического вывода. М.: Наука, 1967. С. 299–304. Султанова Л. Б. Неявное знание в развитии математики: монография. Уфа: РИЦ БашГУ, 2009. 260 с. Целищев В. В. Непротиворечивость и полнота как нормы дедуктивного мышления в свете теоремы Гёделя о неполноте арифметики // Философия науки. 2005. №2. С. 33–52. Яшин Б. Л. Специфика понимания истины в математике // Философия математики: актуальные проблемы: тезисы Второй международной научной конференции. М.: МАКС Пресс, 2009. С. 151–154. Войцехович В. Э. Математическое познание: от гипотезы к теории. Методологический анализ математического познания как метаисследование. Минск: Университетское, 1984. 144 с. Перминов В. Я. О системном подходе к обоснованию математики // Проблемы онто-гносеологического обоснования математических и естественных наук: сборник статей. Вып. 2. Курск: КГУ, 2009. С. 132–147. Поступила в редакцию 07.12.2013 г.

560

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

PHILOSOPHICAL AND METHODOLOGICAL PROBLEM OF CONSISTENCY OF MATHEMATICAL THEORIES © N. V. Michailova Minsk State Higher Radioengineering College 62, Nezavisimosti ave., Minsk, 220005, Belarus. Phone: +375 (29) 302 35 66. E-mail: [email protected] Increased abstraction of modern mathematical theories has revived interest in traditional philosophical and methodological problem of internally consistent system of axioms where the contradicting each other statements can’t be deduced. If we are talking about axioms describing a well-known area of mathematical objects from the standpoint of local consistency this problem does not appear to be as relevant. But these problems are associated with the various attempts of formalists to explain the mathematical existence through consistency. But, for example, with regard to the problem of establishing of consistency of mathematical analysis the solution of which would clarify the fate of Hilbert's proof theory it has not solved yet so as the problem of the consistency of axiomatic set theory. Therefore it can be assumed that the criterion of consistency despite its essential role in axiomatic systems both formal and substantive nature is the same auxiliary logical criterion as well as mathematical provability. An adequate solution of the problem of consistency of mathematics can be achieved in the area of methodological and substantive arguments revealing the mechanism of appearance of contradictions in the mathematical theory. The paper shows that from a systemic point of view in the context of philosophical and methodological synthesis of various directions of justification of modern mathematics it can’t insist on only the rationale for consistency of mathematical theories. Keywords: philosophy of mathematics, the problem of consistency, the program of formalism. Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article. Please, cite the article: Michailova N. V. Philosophical And Methodological Problem Of Consistency Of Mathematical Theories // Liberal Arts in Russia. 2013. Vol. 2. No. 6. Pp. 552–560.

REFERENCES 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7.

Hilbert D. Izbrannye trudy: v 2 t. T. II: Analiz. Fizika. Problemy. Personalia [Selected Works: in 2 Vols. Volume 2: Analysis. Physics. Problems. Personalia]. Moscow: Faktorial, 1998. 608 pp. [In Russian]. Gödel K. F. Matematicheskaya teoriya logicheskogo vyvoda. Moscow: Nauka, 1967. Pp. 299–304. [In Russian]. Sultanova L. B. Neyavnoe znanie v razvitii matematiki: monografiya [Implicit Knowledge in Development of Mathematics: Monograph]. Ufa: RIC BashGU, 2009. 260 pp. [In Russian]. Tselishchev V. V. Filosofiya nauki. 2005. No. 2. Pp. 33–52. [In Russian]. Yashin B. L. Filosofiya matematiki: aktual'nye pro-blemy: tezisy Vtoroi mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii. Moscow: MAKS Press, 2009. Pp. 151–154. [In Russian]. Voitsekhovich V. E. Matematicheskoe poznanie: ot gipotezy k teorii. Metodologicheskii analiz mate-maticheskogo poznaniya kak metaissledovanie. Minsk: Universitetskoe, 1984. 144 pp. [In Russian]. Perminov V. Ya. Problemy onto-gnoseologicheskogo obosnovaniya matematicheskikh i estestvennykh nauk: sbornik statei. No. 2. Kursk: KGU, 2009. Pp. 132–147. [In Russian]. Received 07.12.2013.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

561

ИЛЬИН В. В. ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ. СИМВОЛОГИЯ. ТЕОРИЯ СИМВОЛИЧЕСКИХ ФОРМ. М.: ИЗДАТЕЛЬСТВО МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА, 2013. 384 С. ISBN 978-5-211-06403-4 При знакомстве с новой книгой известного российского философа В. В. Ильина возникает стойкое ощущение того, что нечто подобное кем-либо и когда-либо непременно должно было быть написано. Конкретно: на основе категориального аппарата философии языка, в наши дни, рано или поздно, но непременно будет создана, условно говоря, некая общая философская фундаментальная теория познания на основе когнитивного аппарата семиотики (семиологии). Именно такую теорию разработал и представил в своей новой книге «Теория познания. Симвология. Теория символических форм» московский философ В. В. Ильин. Можно сказать, что это работа и новаторская, неординарная, и, вместе с тем, подводящая некий итог современного периода развития философии языка, и при этом потенциально обладающая энергетикой выведения на новый уровень современной отечественной философии, да ещё и, в принципе, вооружающая современную философию новыми, и, как представляется, эффективными, методологическими инструментами. Здесь есть что изучать, исследовать и интерпретировать. Автор «Символогии», В. В. Ильин, этой своей работой вполне убеждает читателя в том, что именно семиотика (семиология) задаёт парадигму метафизики XXI века. Ибо свято место пусто не бывает, и метафизика никуда исчезнуть не может – нравится это кому-то или нет. Другое дело, что теоретические трансформации неизбежны – также и в рамках «древней, как мир» метафизики, как бы парадоксально это не выглядело на первый взгляд. В работе В. В. Ильина подобная трансформация осуществлена в рамках философии языка, с упором на семиотический подход, с применением в качестве методологического «ключа» лучших образцов русской поэзии серебряного века. Как известно, ещё Хайдеггер утверждал, что бытие говорит языком поэтов. И понятно, почему. Дело в том, что предшествующая и современная Хайдеггеру немецкая поэзия буквально пронизана метафизикой: я имею в виду прежде всего таких авторов, как Гёте, Гёльдерлин и Новалис. Представляется, что русская поэзия серебряного века ничуть не уступает творениям европейских поэтов (автор опирается в основном именно на русскую поэзию серебряного века), а, возможно, их и превосходит – в силе выражения идей гуманизма. Вообще идея В. В. Ильина – «поверить» метафизику поэзией (вспоминается пушкинское: «поверить алгебру гармонией») представляется глубоко интересной и актуальной... Думается, что философский потенциал русской поэзии серебряного века и её современных последователей далеко не исчерпан, но филология и литературоведение, весьма плодотворно поработавшие в этом аспекте в прошлом столетии, сегодняшнему уровню философского осмысления вряд ли соответствуют: скорее, это по плечу только метафизике с хорошей междисциплинарной базой. В подтверждение этих своих слов отмечу, что философ В. В. Ильин уже сегодня, в своей «Символогии», сумел раскрыть мифо-поэтическую природу понятийного комплекса (с. 301–321)… Метафизика всегда обращалась за идеями к математике, но сегодня, когда наступил уникальнейший момент развития человеческой истории, которого, видимо, ни одна цивилизация ещё не достигала, воистину пробил час синергии поэзии и метафизики. Впрочем, от обращения к математике ни В. В. Ильин, ни метафизика также не собираются отрекаться, что ярчайшим образом проявилось и в данной работе В. В. Ильина (с. 28–29, с. 166 и т.д.). Согласитесь, что отмеченная специфика существенно расширяет современные представления о междисциплинарности... Итак, Хайдеггер открыл, что «бытие говорит языком поэтов», а В. В. Ильин применил этот тезис в практике философского исследования, и, как представляется, применил удачно. Примеры буквально «рассыпаны» по страницам книги. С первым таким примером мы встре-

562

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

чаемся уже на стр. 18, где автор, исследуя понятие символа, по его словам, «восстанавливает феноменологическую интригу» знаменитого блоковского „О доблестях, о подвигах, о славе...”. Означенная интрига состоит в том, что произошла, как устанавливает автор, «утрата иконы» (с. 19): именно так, метафорически ёмко, автор характеризует изменение отношения к своему прошлому блоковского лирического героя. Столь же обоснованно подобной методикой исследования автор пользуется и в дальнейшем. Основной задачей автора является построение теории символических форм, к которым В. В. Ильин корректно причисляет все известные формы познания, включая эзотерику. Исследование начинается буквально с тезиса о том, что «...символизм укоренён в гуманитарной природе; символическое – искони человеческое» (с. 5). И уже здесь автором делается первое обобщение: «У истоков последнего – преодоление инстинктивного, таящееся в склонности вырабатывать символическое» (с. 5). И это в самом деле так: сублимация вполне достигается посредством символизации, что справедливо и по Фрейду. Далее автор определяет опорные тезисы, на основе которых он приступает к заданной сути, т.е. к построению когнитивного базиса исследования символосферы, реально – к разворачиванию концепции «человека символического» – Homo simbolicum. Это интерактивность, трансреальность, надиндивидуальность, выразимость, многозначность, побудительность. Развивая тему, В. В. Ильин выстраивает следующую весьма убедительную эволюционную цепочку: Homo sapiens (человек разумный), Homo politicus (человек политический), Homo projectivus (человек целеустремлённый), Homo habilis (человек умелый), Homo significas (человек знаковый), и, наконец, Homo simbolicum (человек символический). Далее, обращаясь к результатам биологии, автор приходит к выводу, что именно способность к символизации формировалась у человека посредством эволюционного наращивания мозгового вещества (с. 42–47). Это означает, что, по мысли автора, не просто человек, а именно Homo simbolicum – цель эволюционного процесса. При этом, однако, возникает вопрос – каковы же цели Homo simbolicum? Думается, что ответ на этот вопрос мог бы несколько прояснить туманное (после распада социалистической системы, в свете глобальных проблем) будущее современной цивилизации. Но никакого ответа на этот вопрос автор не предлагает – возможно, пока что, до поры-до времени. Если такой ответ вообще может быть получен – не на уровне экономики и политики, что вполне себе имеет место и сегодня, – а на «горнем» уровне глобальной метафизики, где так вольготно чувствует себя В. В. Ильин. Пока что, оспаривая идею Руссо, разделяемую многими его последователями, и состоящую, как известно, в необходимости возврата «назад, к природе», он утверждает превосходство цивилизации Homo simbolicum над «аборигенной», т.е. не «символизирующей», а «чувствующей», цивилизацией (с. 376–380). В обоснование этой точки зрения может быть приведён весь философский дискурс, развёрнутый автором в рамках обоснования своей теории символогии, который был бы, опять-таки, вполне убедителен в плане оценки автором современного этапа развития духовно-когнитивной составляющей современной цивилизации, если бы не комплекс экологических проблем, не возрастающая с каждым днём вероятность космической угрозы… Пока что нет никаких предпосылок к тому, чтобы можно было бы делать какие-либо оптимистичные выводы относительно возможностей Homo simbolicum в этом плане. Разумеется, сам автор, В. В. Ильин, как подлинный синергетик по духу, это прекрасно понимает, и, думается, ищет решение… Пожелаем ему успеха. Л. Б. Султанова, доктор философских наук, профессор кафедры философии и истории науки Башкирского государственного университета

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том 2. №6

АВТОРСКИЙ РОССИЙСКИЙ

563

УКАЗАТЕЛЬ

ГУМАНИТАРНЫЙ ЖУРНАЛ, ТОМ

2

Krylova N. V.

488

Ливская Е. В.

Liu Bingbing

399

Литвинов В. А. Луцевич Л. Ф.

Tian Yuan

399

Маширенко О. Н.

Ахметова Г. А. Аюпова Л. Л.

57 303

Мельников В. А. Меньщикова М. К. Михайлова Н. В.

179 216 174 552

Буров С. П.

Новикова В. Г.

168

Буров Ст. Бурова Л. С. Бучилина Ю. Н.

309 293 332 203

Пенева Н. Д.

Васильев Л. М. Власова С. В.

349 506 332

355 228

Гецов А. Голдырева В. А.

342 426

Данилова Н. О.

375 278

Дьякова Ю. А.

Емалетдинов Б. М. Еровенко В. А.

21 523

Жаббарова Ф. У.

195

Зайцева А. Р. Золотых А. Д.

493 131

Ивлиева П. Д.

186 531 216

Ильин В. В. Ильямова Д. А.

Казарян В. П. Калимуллина Л. А. Камалова А. А. Кезина С. В. Кононова Г. А. Кормилицына А. Н. Коструба А. В.

252 293 142, 381 361 285 270 448

Перминов В. Я. Пехливанова П. С.

Салимова Л. М. Салимоненко Д. А. Салова С. А. Саяхова Л. Г. Скурко Е. Р. Стоичкова Л. Султанова Л. Б.

Татаринова Л. Н. Таюпова О. И. Таюпова О. И. Тертычный А. А.

Федосенко Е. А.

480 94 323

402 435 262 368 149 390 237, 561 49 179 87 117 6

Циганов В. В. Цуриков В. И.

285 411

Чикилева Л. С.

76

Шанина Ю. А. Шарафанова Е. Е. Шарыпина Т. А. Шубникова Е. Г.

65 6 159 14

Щербаков С. В.

458

564

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

ПРАВИЛА ДЛЯ АВТОРОВ Общие положения

Журнал публикует статьи по следующим гуманитарным наукам: • философия • филология (лингвистика и литературоведение) • искусствоведение и искусство • педагогика и теория образования • психология • этика и эстетика • культурология, этнология, религиоведение • история • история и философия науки • история и теория искусств • социология и социальная антропология • политология • журналистика • правоведение • экономика Основным требованием к публикуемому материалу является соответствие его высоким научным критериям (актуальность, научная новизна и др.). В тексте статей следует отдавать предпочтение ссылкам на публикации последних 15 лет, уделять особое внимание источникам в зарубежных издательствах, в частности Elsevier (www.elsevier.com). Обязательным критерием для обзора является использование большого количества источников (50–150), причем доля ссылок на собственные работы должна быть не менее 5% и не более 50% от общего числа ссылок. Авторские обзоры публикуются по предварительному согласованию с редакцией. Авторский материал может быть представлен как: • Обзор или обзорная статья (16–32 страниц). • Оригинальная статья (8–16 страниц). • Письмо в редакцию (до 2 страниц). Все статьи проходят рецензирование. Результаты рецензирования и решение редколлегии о принятии представленной статьи к публикации в журнале сообщаются авторам по электронной почте. Небольшие исправления стилистического и формального характера вносятся в статью без согласования с авторами. При необходимости более серьезных исправлений правка согласовывается с авторами или статья направляется авторам на доработку. Исправленная рукопись должна быть возвращена в редакцию не позднее чем через 60 дней вместе с первоначальным (предшествующим) вариантом статьи и электронной версией окончательного варианта.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том2. №6

565

В случае принятия статьи к публикации «с исправлениями» авторы, помимо согласованного в процессе рецензирования и редактирования электронного варианта, представляют в редакцию журнала идентичную твердую копию, подписанную ответственным автором (или ее сканированную копию).

Порядок представления и комплектность материалов Первоначально в редакцию следует отправить в электронном виде два файла: 1. статью; 2. сведения об авторах на русском и английском языках. Электронные копии материалов необходимо отправлять на адрес [email protected] либо воспользоваться загрузчиком на сайте. После того как статья будет зарегистрирована (принята к рассмотрению), в редакцию необходимо представить сканированные копии: 1. направление от организации (на бланке, с «мокрой» печатью); 2. текст статьи, подписанный всеми авторами; 3. подписанный ответственным автором лицензионный договор. К рассмотрению принимаются статьи, присланные исключительно по электронной почте. Образцы документов размещены на сайте www.libartrus.com.

Структура публикации Форма построения публикации традиционная. Стиль изложения представляемого материала не является строго регламентированным, но должен соответствовать общим требованиям ведущих научных периодических печатных изданий. Желательно наличие в статье введения, аналитического обзора и обсуждения результатов исследования, экспериментальной части (при необходимости) и выводов. Для всех частей статьи обязательна сквозная нумерация страниц, таблиц, рисунков, литературных ссылок, номеров математических формул. Публикация должна содержать следующие данные: Заголовок статьи. ФИО авторов. Ответственный за переписку обозначается символом (*). Наименование организаций, где выполнена работа. Почтовый адрес организации. Соответствие авторов научным организациям указывается надстрочным индексом (1,2). Телефон и E-mailавтора, ответственного за переписку. Резюме, содержащее основные сведения о цели и предмете исследования, главные результаты и выводы (600–900 символов, включая пробелы). • Ключевые слова (не более 10 словосочетаний). • Текст публикации. • Литература.

• • • • • •

566

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

Abstract Каждая статья должна содержать аннотацию на английском языке (Abstract). Аннотация размещается в конце статьи и содержит в себе следующие элементы (на английском языке): • Заголовок статьи. • ФИО авторов. • Наименования и адреса организаций, где выполнялась работа. • Телефон и E-mail автора, ответственного за переписку. • Резюме, содержащее основные сведения о цели и предмете исследования, главные результаты и выводы (1100–1300 символов, включая пробелы, или 250–300 слов). • ключевые слова (не более 10 словосочетаний). Резюме представляет собой сжатый обзор содержания работы и указывает на ключевые проблемы, к которым обращается автор, на подход к этим проблемам и на достижения автора в их решении. Резюме не должно содержать акронимов, ссылок на другие работы (за исключением случаев, когда сама статья посвящена обсуждению работы другого автора). Резюме на английском языке может отличаться от русского аналога, но обязательно должно быть максимально подробным: авторское резюме (Abstract) призвано выполнять функцию независимого от статьи источника информации. Помните, информация английского резюме должна быть понятна и интересна англоязычному читателю, который, не зная русского языка, мог бы без обращения к полномутексту получить наиболее полное представлениео тематике и уровне публикуемых исследований российских ученых

Рекомендуем пользоваться примерами оформления статей и аннотаций, которые размещены на сайте нашего журнала:www.libartrus.com.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том2. №6

567

Указания к подготовке текста статьи Текст статьи представляется в редакцию в виде DOC или DOCX файла с названием, соответствующим фамилии первого автора статьи (Ivanov.docx) и должен отвечать следующим требованиям: • Параметры страницы: формат – А4; ориентация – книжная. • Размер шрифта – 14 пт; отступ первой строки (абзац) – 0.75 см. • Заголовок набирается ПРОПИСНЫМИ буквами. • Выравнивание: заголовки – по центру; основной текст – по ширине. • Следует использовать простые стандартные шрифты, например TimesNewRoman или Arial, особенно для набора специальных символов (также допустим шрифт Symbol). • Если в статье используются символы, не включенные в стандартные шрифтовые наборы (например, буквы национального алфавита), то нужно использовать шрифты семейства GNUFreeFont, доступные по адресу: www.gnu.org/software/freefont • Текст набирается без жестких концов строк и переносов, без применения макрокоманд и шаблонов. • В именах собственных инициалы и фамилия разделяются пробелами (например:И. С. Петров). • Инициалы в тексте статьи приводятся перед фамилией (в отличие от списка литературы, где инициалыуказываются после фамилии). • В качестве десятичного разделителя используется точка (например: 12.87). • Следует различать дефис (-) и тире (–). • Дефис не отделяется пробелами, а перед и после тире ставятся пробелы. • Перед знаком пунктуации пробел не ставится. • Кавычки типа «» используются в русском тексте, в иностранном – кавычки типа “”. • Кавычки и скобки не отделяются пробелами от заключенных в них слов, например: (при 300 К). • Единицы измерения физических величин приводятся в системе СИ и отделяются от значения одним пробелом(12.87 мм, 58 Дж/моль, 20 °C, 50 м/с2), за исключением градусов и процентов (90°, 50%). • Все сокращения должны быть расшифрованы при первом упоминании. Рекомендуем пользоваться примерами оформления статей и аннотаций, которые размещены на сайте нашего журнала: www.libartrus.com.

568

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

Таблицы, рисунки, графики, иллюстрации, формулы Таблица должна иметь осмысленный заголовок, объясняющий ее содержимое. Подписи к рисункам располагаются под ними и должны содержать четкие пояснения, обозначения, номера кривых и диаграмм. На таблицы и рисунки должны быть ссылки в тексте (например, рис. 1; табл.1), при этом не допускается дублирование информации таблиц, рисунков и схем в тексте. Рисунки и фотографии должны быть предельно четкими (по возможности цветными, но без потери смыслового наполнения при переводе их в черно-белый режим) и представлены в формате *.jpg. В таблицах примечания и сноски обозначаются латинскими буквами в курсивном полужирном начертании в виде верхних индексов. Для построения графиков и диаграмм следует пользоваться Microsoft Office Excel, а для создания математических формул – Microsoft Equation. Нумерация математических формул приводится справа от формулы курсивом в круглых скобках (5). Ссылки на математические формулы приводятся в круглых скобках курсивом и сопровождаются определяющим словом. Например:согласно уравнению (2) Ссылки и список литературы Ссылки на цитируемую литературу даются цифрами, заключенными в квадратные скобки, например, [1]. В случае необходимости указания страницы её номер приводится после номера ссылки через запятую: [1, с. 223]. Ссылка на столбцы в справочниках, словарях и т.п. обозначается как [1, ст. 1311]. Список литературы оформляется в соответствии с ГОСТ Р 7.0.5-2008 с указанием всех авторов работы. Нумерация в списке литературы приводится в порядке упоминания источников в тексте или в алфавитном порядке. Литературный источник в списке литературы указывается один раз (ему присваивается уникальный номер, который используется по всему тексту публикации). Не допускается замена названия источника на фразу «Там же». Благодарности Благодарности финансовым спонсорам и коллегам, тем или иным способом помогавшим автору в выполнении работы, приводятся перед списком литературы. Примеры оформления литературы Статьи в журналах. Если статья в научном журнале выходит также в переводной версии журнала, то в библиографии должен быть указан именно переводной вариант. 1. 2.

Голицын С. П. Принципы фармакотерапии желудочковых нарушений ритма сердца // Клиническая фармакология и терапия. 1997. Т. 6. No3. С. 14–16. Tertytchny A. A. Genre Formatting in Periodic Printed Media of Russia // Liberal Arts in Russia.2013. Vol. 2. No. 2. Pp. 117–128.

Сборники статей 3.

Weekly J. A., Ployhart R. E. An introduction to situational judgment testing // Situational judgmenttests: theory, method and application. New Jersey: Lawrence Erlbaum Associates, 2006. Pp.1–12.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том2. №6

569

Книги 4. 5. 6.

7.

8.

Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М.:КомКнига, 2005. С. 258. Толковый словарь русского языка начала XXI века. Актуальная лексика / Под ред. Г. Н.Скляревской. М.:Эксмо, 2007. 1136 с. Культура отношения психолога к клиенту: Учеб.-метод. материалы для студентов психологопедагогических специальностей / Сост. Р. Р. Газизова, Т. Д. Дубовицкая. Стерлитамак:РИО СФ БашГУ, 2012. 104 с. Sadler P., Ethier N., Woody W. Interpersonal complementarity // Handbook of interpersonalpsychology: theory, research, assessment and therapeutic interventions / Ed. L. W. Horowitz, S.Strack. Hoboken, New Jersey: Wiley, 2011. Pp. 123–143. Horowitz L. W., Strack S. Interpersonal complementarity // Handbook of interpersonal psychology:theory, research, assessment and therapeutic interventions / Comp. R. R. Gaziziva, B. U. Ushatova.Hoboken, New Jersey: Wiley, 2011. Pp. 123–143.

Диссертации 9.

Никитина А. Г. Договоры о передаче исключительных прав на объекты интеллектуальнойсобственности в странах СНГ: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2011. 24 с. 10. Бородин Б. Б. Феномен фортепианной транскрипции: опыт комплексного исследования:автореф. дис. ... д-ра искусствоведения. М., 2006. 45 с.

Сборники тезисов 11. Сабиров Д. Ш., Булгаков Р. Г., Пономарева Ю. Г. Квантовохимическое моделированиефуллеренильных радикалов // Материалы конференции «Ломоносов-2008», 14–18 апреля2008 года, Москва. Химия. С. 672.

Свидетельства и патенты 12. Свидетельство об официальной регистрации базы данных No.2007620256. Математические модели прогноза интервальных значений токсичности гетероциклических соединений / КирланС. А., Сементеева Л. Ш., Кантор Е. А., Тюрина Л. А. (RU). Зарегистрировано в Реестребазданныхот 25.07.2007.

URL 13. Экономика и жизнь. URL: http://www.mediaguide.ru/?p=house&house_id=5

Статьи, оформленные с нарушением настоящих требований, редакцией не рассматриваются.Редколлегия оставляет за собой право не публиковать статьи без объяснения причин.

570

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

Этические обязательства авторов∗ Основная обязанность автора состоит в том, чтобы представить точный отчет о проведенном исследовании, а также объективное об суждение его значимости. Автор должен понимать, что журнальный объем представляет собой драгоценный ресурс, создание которого требует значительных затрат. По этой причине автор обязан использовать его разумно и экономно. Первичное сообщение о результатах исследования должно быть достаточно полным и содержать необходимые ссылки на доступные источники информации, чтобы специалисты в данной области могли повторить данную работу. Если требуется, автор должен приложить приемлемые усилия для того, чтобы предоставить другим исследователям образцы необычных материалов, которые не могут быть получены каким-либо иным способом, таких как клоны, штаммы микроорганизмов, антитела и т.д.; при этом принимаются соответствующие соглашения о передаче материалов, ограничивающие область использования таких материалов, чтобы защитить законные интересы авторов. Автор должен цитировать те публикации, которые оказали определяющее влияние на существо излагаемой работы, а также те, которые могут быстро познакомить читателя с более ранними работами, существенными для понимания данного исследования. За исключением обзоров, следует минимизировать цитирование работ, которые не имеют непосредственного отношения к данному сообщению. Автор обязан провести литературный поиск, чтобы найти и процитировать оригинальные публикации, в которых описываются исследования, тесно связанные с данным сообщением. Необходимо также должным образом указывать источники принципиально важных материалов, использованных в данной работе, если эти материалы не были получены самим автором. Любые необычные опасности, которые могут быть вызваны химикалиями, оборудованием или процедурами, используемыми в исследовании, должны быть явно указаны в рукописи, в которой излагается данная работа. Следует избегать фрагментации сообщений об исследовании. Ученый, который выполняет широкие исследования системы или группы родственных систем, должен организовать публикацию так, чтобы каждое сообщение давало вполне законченный отчет о некотором отдельном аспекте общего исследования. Фрагментация требует избыточного журнального объема и ненужным образом усложняет литературный поиск. Для удобства читателей сообщения о родственных исследованиях следует публиковать в одном и том же журнале или в небольшом числе журналов. При подготовке рукописи к публикации автор должен информировать редактора о родственных рукописях автора, представленных в печать или принятых к печати. Копии этих рукописей должны быть представлены редактору, и должны быть указаны их связи с рукописью, представленной к публикации. Автор не должен представлять рукописи, описывающие по существу одни и те же результаты, более чем в один журнал в виде первичной публикации, если только это не повторное представление отвергнутой журналом или отозванной автором рукописи. Вообще ∗

опубликовано: ЖАХ. 1997. Т. 52. №11

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2013. Том2. №6

571

говоря, допустимо представлять рукопись полной статьи, расширяющей ранее опубликованный краткий предварительный отчет («сообщение» или «письмо») о той же самой работе. Однако, при представлении такой рукописи редактор должен быть уведомлен о более раннем сообщении, а это предварительное сообщение должно быть процитировано в данной рукописи. Автор должен явно указать источники всей процитированной или представленной информации, за исключением общеизвестных сведений. Информация, полученная в частном порядке, в процессе беседы, при переписке или во время обсуждения с третьими сторонами, не должна быть использована или сообщена в работе автора без четкого разрешения исследователя, от которого данная информация была получена. С информацией, полученной при оказании конфиденциальных услуг, как, например, при рецензировании рукописей или проектов, представленных для получения грантов, следует обращаться таким же образом. Экспериментальное или теоретическое исследование может иногда послужить основой для критики работы другого ученого, возможно, даже суровой критики. Публикуемые статьи в соответствующих случаях могут содержать подобную критику. Персональная критика, однако, не может считаться уместной ни при каких обстоятельствах. Соавторами статьи должны быть все те лица, которые внесли значительный научный вклад в представленную работу и которые разделяют ответственность за полученные результаты. Другие вклады должны быть отмечены в примечаниях или в разделе «Благодарности». Административные отношения с данным исследованием сами по себе не являются основанием для квалификации соответствующего лица как соавтора (но в отдельных случаях может быть уместно отметить значительную административную помощь в работе). Скончавшиеся лица, удовлетворяющие сформулированным выше критериям, должны быть включены в число авторов, а в примечании должна быть указана дата их смерти. В качестве автора или соавтора нельзя указывать никакое фиктивное имя. Автор, который представляет рукопись к публикации, отвечает за то, чтобы в список соавторов были включены все те и только те лица, которые соответствуют критерию авторства. Автор, представляющий статью, должен направить каждому живущему соавтору черновую копию рукописи и получить официальное согласие каждого из соавторов на соавторство в данной публикации. Авторы должны поставить редактора в известность о любом потенциальном конфликте интересов, например, консалтинговых или финансовых интересов какой-либо компании, на которые могла бы повлиять публикация результатов, содержащихся в данной рукописи. Авторы должны гарантировать отсутствие каких-либо контрактных отношений или соображений собственности, которые могли бы повлиять на публикацию информации, содержащейся в представленной рукописи.

572

Liberal Arts in Russia 2013. Vol. 2. No. 6

Издательство «Социально-гуманитарное знание» Издательство Социально-гуманитарное знание оказывает весь спектр редакционных услуг, включая техническое, литературное и научное редактирование, корректуру, дизайн и верстку авторских материалов, создание оригинал-макета произведения и другие виды предпечатных работ. Мы сделаем для Вас не только традиционную книгу на бумажном носителе, но и, при необходимости, создадим электронную книгу, поможем разместить ее в интернете. В нашем распоряжении профессиональные переводчики со знанием английского, немецкого, французского и тюркских языков, которые могут качественно перевестиВаш текст (в том числе гуманитарного, технического и естественнонаучного направлений) как на иностранный язык, так и с иностранного языка на русский. Наши специалисты подскажут Вам, как правильно написать научную статью, помогут направить ее в зарубежный или российский научный журнал. Поскольку издательство специализируется на научной литературе, по Вашему желанию мы можем критически оценить Ваши материалы: издательство работает в сотрудничестве со специалистами практически во всех отраслях науки. Независимая научная экспертиза поможет Вам объективно взглянуть на Ваши труды, позволит выявить недостатки и выработать пути их устранения. Издательство также выступает в роли подписного агента: поможем оформить подписку на российские научные журналы. ООО „Издательство «Социально-гуманитарное знание»“ ИНН 7842474004 / КПП 784201001 ОГРН 1127847238750 ОКПО: 38168506 ОКВЭД: 22.1 (Издательская деятельность) Юридический адрес:191024, город Санкт-Петербург, проспект Бакунина, дом 7, литер А, оф. 16-Н Адрес для корреспонденции: 193231, г. Санкт-Петербург, ул. Подвойского, 28/1 - 79 Генеральный директор: Газизов Роман Игоревич

www.ruslibart.com E-mail: [email protected],[email protected] Тел.: +7 812 9961227/+7 921 9961227