2012. Том 1. №1 Российский Гуманитарный Журнал. Liberal s Arts n in Russia

Table of contents :
_Cover-2014-6
00_Soderjanie
01_Letter_Edit_in_Chief
02_Kazaryan
03_Fedorov.A.A.
04_Vlasova
05_Sultanova
06_Ilyin
07_Perminov
08_Fedorova
09_Salova
10_Varygin
11_Tsiganov
12_Makarov
13_Degaltseva
14_Abstracts
15_Guides-Правила_РГЖ
Abs-02-Kazaryan-pp-6-13
Abs-03-Fedorov-pp-14-22
Abs-04-Vlasova-pp-23-29
Abs-05-Sultanova-pp-30-35
Abs-06-Ilin-pp-36-41
Abs-07-Perminov-pp-42-52
Abs-08-Fedorova-pp-53-59
Abs-09-Salova-pp-60-66
Abs-10-Varygin-pp-67-72
Abs-11-Tsiganov-pp-73-77
Abs-12-Makarov-pp-78-83
Abs-13-Degaltseva-pp-84-94
99_Cover

Citation preview

ISSN 2305-8420

РОССИЙСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ ЖУРНАЛ Liberal Arts in Russia 2012 Том 1 № 1

РОССИЙСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ ЖУРНАЛ Liberal Arts in Russia ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР Федоров А. А. доктор филологических наук профессор

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ Баймурзина В. И. доктор педагогических наук профессор

Власова С. В. кандидат физико-математических наук доктор философских наук профессор Галяутдинова С. И. кандидат психологических наук доцент Гусейнова З. М. доктор искусствоведения профессор

Демиденко Д. С. доктор экономических наук профессор Дроздов. Г. Д. доктор экономических наук профессор Ильин В. В. доктор философских наук профессор Казарян В. П. доктор философских наук профессор

Кузбагаров А. Н. доктор юридических наук профессор

Макаров В. В. доктор экономических наук профессор

Мельников В. А. кандидат педагогических наук заслуженный художник России Моисеева Л. А. доктор исторических наук профессор

Мокрецова Л. А. доктор педагогических наук профессор

ISSN 2305-8420 Научный журнал. Издается с 2012 г. Учредитель: Издательство «Социально-гуманитарное знание» Индекс в каталоге Пресса России: 41206

2012. Том 1. №1 СОДЕРЖАНИЕ

ОТ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА ........................................................................5 КАЗАРЯН В. П. СОЦИАЛЬНАЯ НАПОЛНЕННОСТЬ НАСТОЩЕГО – КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ ПРИРОДЫ ВРЕМЕНИ............................................................................6 ФЕДОРОВ А. А. МОДИФИКАЦИИ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО РОМАНА И СОВРЕМЕННАЯ АНГЛИЙСКАЯ ПРОЗА (ДЖ. БАРНС, И. МАКЬЮЭН) ........................................................... 14

ВЛАСОВА С. В. МНОГОМИРОВАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ КВАНТОВОЙ МЕХАНИКИ И МНОЖЕСТВО МИРОВ Н. ГУДМЕНА ........................................................................................... 23 СУЛТАНОВА Л. Б. HISTORICAL DYNAMICS OF THE IMPLICIT-INTUITIVE ELEMENTS OF MATHEMATICAL KNOWLEDGE...................... 30

ИЛЬИН В. В. «СХОДНОЕ» И «ОБЩЕЕ». ПСЕВДОПОНЯТИЕ И ПОНЯТИЕ.................................................... 36 ПЕРМИНОВ В. Я. «ПРЕДУСТАНОВЛЕННАЯ ГАРМОНИЯ» ЛЕЙБНИЦА И СИСТЕМНЫЙ ПОДХОД К ОБОСНОВАНИЮ ПРАКТИЧЕСКОЙ ЭФФЕКТИВНОСТИ МАТЕМАТИКИ ................... 42 ФЕДОРОВА С. Н., МЕДВЕДЕВА З. В. ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЭТНОКУЛЬТУРНЫХ ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫХ ТЕХНОЛОГИЙ В ВЫЯВЛЕНИИ ЧУВСТВ ГРАЖДАНСТВЕННОСТИ И ПАТРИОТИЗМА У БУДУЩИХ ПЕДАГОГОВ И ЭТНОКУЛЬТУРОЛОГОВ................................................................... 53

Перминов В. Я. доктор философских наук профессор

Печерица В. Ф. доктор исторических наук профессор Рахматуллина З. Я. доктор философских наук профессор

Рыжов И. В. доктор исторических наук профессор

Ситников В. Л. доктор психологических наук профессор Скурко Е. Р. доктор искусствоведения профессор

Султанова Л. Б. доктор философских наук профессор

Таюпова О. И. доктор филологических наук профессор

САЛОВА С. А. М. В. ЛОМОНОСОВ ОБ ИСКУССТВЕ БЫТЬ СТАРИКОМ .............................................................................................60

ВАРЫГИН Д. В. ПРОБЛЕМА ПОНИМАНИЯ В СОВРЕМЕННОЙ ГЕРМЕНЕВТИКЕ ..................................................................................67 ЦИГАНОВ В. В., ТРУНОВА Е. Ю. ТИПЫ УСТОЙЧИВОГО РАЗВИТИЯ РЕГИОНАЛЬНЫХ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ СИСТЕМ РОССИИ.................................................................................73 МАКАРОВ В. В., ГУСЕВ В. И., ВОРОНИН А. Г. МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА ИССЛЕДОВАНИЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО КАПИТАЛА В УСЛОВИЯХ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА ................................................................................78

Титова Е. В. кандидат искусствоведения профессор

ДЕГАЛЬЦЕВА Е. А. ХОЛОД КАК МЕТАФОРА СИБИРИ (НА ПРИМЕРЕ РЕПРЕЗЕНТАЦИЙ XIX ВЕКА) ...........................................84

Хазиев Р. А. доктор исторических наук профессор

ПРАВИЛА ДЛЯ АВТОРОВ ...................................................................... 101

Федорова С. Н. доктор педагогических наук

Циганов В. В. доктор экономических наук профессор

A B S T R A C T S .............................................................................................95

Чикилева Л. С. доктор филологических наук профессор Шайхулов А. Г. доктор филологических наук профессор Шарафанова Е. Е. доктор экономических наук профессор Шевченко Г. Н. доктор юридических наук профессор

Яковлева Е. А. доктор филологических наук профессор Ялунер Е. В. доктор экономических наук профессор Яровенко В. В. доктор юридических наук профессор

Главный редактор: А. А. Федоров. Редакторы: Ю. А. Белова, Д. О. Рудаков.

Подписано в печать 25.11.2012 г. Отпечатано на ризографе. Формат 60×84/8. Бумага офсетная. Тираж 999. Цена договорная.

Издательство «Социально-гуманитарное знание» 191024, Российская Федерация, г. Санкт-Петербург, проспект Бакунина, д. 7, корп. А, оф. 16-Н. Тел. +7 812 996 12 27 E-mail: [email protected] URL: http://libartrus.com Подписной индекс в Объединенном каталоге Пресса России: 41206

© ИЗДАТЕЛЬСТВО «СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНОЕ ЗНАНИЕ» 2012

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

Дорогие друзья!

5

«Российский гуманитарный журнал» является научным периодическим изданием, которое призвано занять свое определенное место в российском и международном информационном и культурном пространстве. Журнал учрежден издательством «Социально-гуманитарное знание» в 2012 году и ориентирован на развитие концепции непредвзятости и открытости сферы гуманитарного знания и науки в контексте современных представлений о свободных искусствах (Liberal Arts) и либеральном образовании, на развитие междисциплинарных связей между академическими дисциплинами, гуманитарными и естественными науками, культурой и обществом. В связи с этим журнал видит свою миссию в объективном информировании научного сообщества о результатах гуманитарных исследований ученых в таких областях как философия, филология, литературоведение, искусствоведение и искусство, педагогика и теория образования, психология, этика и эстетика, культурология, этнология, религиоведение, история, история и философия науки, история и теория искусств, социология, политология, журналистика, правоведение и экономика, а также в представлении широкого спектра современных взглядов на духовные и гуманистические ценности в России и за её пределами. Журнал призван внести свой вклад в создание более полной и более объективной картины современной научной мысли, поэтому в первую очередь будут приветствоваться работы, направленные на осмысление проблем отечественного гуманитарного теоретического и прикладного знания в широком мировом культурном и научном контексте. Редакция журнала видит свою задачу в обеспечении публичности и открытости результатов научной деятельности ученых в области гуманитарных наук. Деятельность журнала должна вносить свой вклад в консолидацию научной общественности разных регионов России и зарубежных стран вокруг актуальных проблем и новых направлений развития науки. На страницах журнала планируется публиковать материалы в форме оригинальных научных статей, обзоров, дискуссионных сообщений – писем в редакцию, рецензий, эссе по следующей проблематике:  работы по современным вопросам теории перечисленных отраслей науки;  историко-теоретические труды;  работы конкретно-аналитического плана;  междисциплинарные и сопоставительные исследования;  статьи-презентации новых трудов по различным отраслям гуманитарного знания. Высокий уровень публикаций в журнале обеспечивается институтом анонимного рецензирования. Периодичность – 6 выпусков в год. Журнал включен в Объединенный каталог Пресса России (индекс 41206), зарегистрирован в реестре ISSN (ISSN 2305-8420), имеет свой сайт с современным интерфейсом. В настоящее время проводится работа по включению журнала в РИНЦ, архив R-JSTOR, Ulrich's Periodicals. В течение 2013 года журнал будет представлен для включения в каталог SCOPUS и Перечень ВАК. Будем рады видеть Вас в числе авторов журнала. Вместе мы сделаем журнал лучшим! С уважением,

Александр Федоров, главный редактор журнала, доктор филологических наук, профессор, действительный член РАЕН

6

УДК 316.3

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

СОЦИАЛЬНАЯ НАПОЛНЕННОСТЬ НАСТОЯЩЕГО – КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ ПРИРОДЫ ВРЕМЕНИ © В. П. Казарян Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова Россия 119991, Москва, ГСП-1, МГУ, Ломоносовский пр-т д. 27, корп. 4 Тел: +7 (495) 939 13 46 Е-mail: [email protected] В статье развивается идея о том, что ядром динамического времени (целостности «прошлое–настоящее–будущее») является «настоящее». Природа «настоящего» заключена в социальном действии. Настоящее существует как социальный акт. Для обоснования своей точки зрения автор обращается к работам ведущих философов современности. Ключевые слова: время, философия времени, течение времени, актор, действие, настоящее-прошедшее-будущее, динамическое время, социальное действие.

По философским проблемам времени подготовлено немало первоклассных работ. Однако их совокупность в целом выглядит как мозаика с пропущенными «пазлами», и целостность видения, к которой так стремилась философия в прежние времена, не складывается. К тому же не ясно, имеет ли смысл стремиться к этой целостности, ведь каждое философское учение органически включает в себя свою философию времени. Вместе с тем, каждый философский подход обозревает со своих позиций значимые достижения человечества, развивая на базе их осмысления и собственное содержание, и философию времени. Интерес к проблеме времени, интерес массовый, а не только исследовательский, подогревается в нашу эпоху социальными метаморфозами, будоражащими воображение современного человека вопросами о своем будущем, о судьбах человека и человечества, природы и мира, Вселенной. В центре этого интереса находится реальное бытие, жизнь людей, жизнь природы, их временная структура, сопряженная с человеческими интересами и личностью человека. Человеческая реальность провоцирует видение времени как практического, почти материального фактора, обладающего объективным напором и, внутренней силой, продуцирующей процесс. Эти настроения, перерастающие в оттенки мировоззрения, находят свое выражение и в интенциях исследования времени, при этом формы проявления этих настроений могут быть различны. Прежде всего эти настроения выражаются в возросшем интересе к нефизическим областям знания. Надо отметить, что в интеллектуальной среде исследующих время до сих пор еще силен физикализм. Существует реальный разрыв гуманитарного и физического видения времени, несмотря на то, что имеются настроения смягчить этот разрыв. В реалистической традиции рационализма с его высокой оценкой роли науки в развитии культуры, не переходящей при этом на позиции сциентизма, одной из важнейших составляющих философии времени является исследование функционирования времени в науке. Переход к истолкованию науки не только как научного знания, но и как человеческой деятельности, продуктом которой и является научное знание, открыл новые перспективы в

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

7

этих исследований. При этом созрело убеждение не только в необходимости создания естественнонаучных моделей для истолкования времени, но и убеждение в неразрывности времени и социокультурной реальности. Философия, социология, да и культурология, оказываются неразрывно связанными в едином контексте философии времени. Эти настроения проявляются также в стремлении философии к минимизации неопределенности в смысле употребляемых временных понятий и рассуждений. Так, например, важными терминами в философии времени являются термины, выражающие специфику времени, а именно, его течение от прошлого через настоящее к будущему. Но в работах чаще используется термин «необратимость времени» и термин «стрела времени». Редко используется выражение «направление течения времени» и вообще неопределенный термин «течение», Понятно, что такой подход усиливает строгость исследования. Это означает, что созрело понимание того, что в философии времени одни темы требуют использования понятия течения времени как обозначающего процесс становления чего-либо в его временной перспективе: единство прошлого–настоящего–будущего. Другие темы требуют перехода на язык временного порядка «раньше-чем-одновременно-с-позже-чем», влекущий за собой элиминацию из рассмотрения специфики течения времени, и сосредоточенность на явлении направленности и необратимости временного порядка. Так, исследование необратимости времени перешло сегодня преимущественно на язык «стрел времени», который приблизил понимание время к процессу. Введены представления о ряде стрел: термодинамическая, космологическая, историческая, эволюционная, экологическая, волновая и другие стрелы времени. Язык «стрел времени» выразил в философии времени веяние эпохи. В чем заключается это веяние? В том, что важнейшим для человечества сегодня становится свое собственное бытие; жизнь человека, которые на глазах поколения трансформировались, причем трансформировались быстро и неожиданно. Современная эпоха оказалась насыщенной динамичными процессами сложной природы, затрагивающими важнейшие интересы человека: и мировоззренческие, и практические. И этот динамизм происходящего ассоциируется с несущимся невозвратно временем. Представляется, что процесс и время в мировоззрении человека теперь столь тесно связаны, что уже не вызывает дискомфорта отождествление направленности времени и направленности процесса, необратимости времени и необратимости процесса. Именно это отличает современную философию времени от философии времени первой половины XX века, когда специальному анализу подвергалось соотношение понятий «время» и «изменение», смысл выражений «течение времени», «направление течения времени». С некоторых пор мы довольно легко стали говорить о космологической «стреле времени», о термодинамической, волновой и прочих «стрелах», определяя их в соответствии с названием необратимого процесса. Нас не смущает даже то, что в философию времени проникает обыденное восприятие времени современным человеком «с улицы», его ощущение необратимости и ускоренности течения времени. С достаточным на то основанием можно утверждать, что в философию времени входит культура, представленная реалиями сегодняшнего дня. Философия обязана выражать дух эпохи. Приближение времени к реальности, социальной и природной, осуществляемое в современной философии времени, есть непреложный факт. В свое время, с развитием точных наук и упрочением авторитета физики в культуре, сформировался диктат абстрактного научного (физического) понимания времени. Конст-

8

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

рукции времени в физике, позволяющие решать физические проблемы, но при этом далекие от насущных проблем человеческой практики, заслонили собой иные истолкования времени. Диктат абстрактного времени поддерживался боем часов на городских башнях. Конечно, это «отчужденное» время и ему вынужденно подчинен человек. Но в дальнейшем в культуре появляются новые проблемы. Это связано с тем, что в мире отчужденных структур и процессов проявляет себя человек, как бы выходящий из их тени. Он оказывается перед лицом глобальных вызовов, и в жизненных реалиях неизбежно вынужден решать проблемы, и принимать на себя ответственность за эти решения. Он действует, он – актор (деятель, лицо, принимающее решение), и его действие происходит в настоящем. А новые проблемы порождают, по крайней мере, расстановку новых акцентов в исследованиях по философии времени. Ярким примером является принятие решений, превратившееся из обыденного явления в предмет специальных научных исследований. Эта область науки опирается на допущение, что принять решение – значит, сделать сознательный выбор. Природа не выбирает. Природа следует причинам. А человек выбирает, и Человека без настоящего времени нельзя и помыслить. Поэтому в философии принятия решений обращают пристальное внимание на такую характеристику времени как настоящее время. В самом деле, именно в настоящем существует ситуация постановки проблемы и необходимости ее решения. Более того, именно в настоящем непосредственно и явно соприкасаются время математической теории и время человека. Нельзя не заметить, что развитие информационно-электронной культуры подчеркивает деятельно-активную сторону человека с точки зрения осознанного принятия решения. Информационно-электронная культура побуждает человека к действию: информационные технологии являются не просто инструментом для применения, но также процессами активизации развития, они реализуются только в диалоге с человеком. Этот факт принципиально важен для понимания информационной культуры. В информационной культуре человек всегда является актором, выбирающим вариант, принимающим решение и действующим. Это проявляется даже на уровне обычного пользователя Интернетом, когда пользователь вступает в общение с другими пользователями или с поисковой системой. Идея маленького беспомощного человечка, затерянного среди могучих социокультурных структур перерастает в идею важности активного действия человека, в понимание того, что это он творит «жизненный мир». Итак, можно заключить, что на современной стадии социокультурного развития выходят на сцену бытия действующий человек и вместе с ним настоящее. Вместе с тем мы знаем, что «настоящее» не имело значения в физической теории. В ней «настоящего» нет, так же как нет будущего и прошлого. В ней закон строится как универсальный, для всех моментов времени, и тем самым теория игнорирует течение времени. Расстановка новых акцентов в формировании образа времени при решении конкретных проблем влечет за собой понижение уровня абстрактности в конструировании времени. При этом при отображении времени происходит вовлечение не только языка событий, но и языка процессов, и, соответственно, происходит переход от изображения времени исключительно как порядка моментов, к изображению его как текущего времени. Актор является обитателем не прошлого и не будущего, а настоящего. Характеристика времени «быть настоящим» выходит из многовековой тени забвения и начинает играть первые роли в философии времени. Даже в антропологически ориентированных философиях

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

9

настоящему как проявлению времени уделялось немного внимания. В основном речь шла о прошлом и будущем. А настоящее – это скорее вспомогательное нечто, соединяющее или разделяющее прошлое и будущее, и нечто интуитивно ясное. Природа течения времени или, другими словами, природа «прошлого–настоящего–будущего» (динамического времени), обсуждается в контексте проблемы природы становления. В принципе, проблема природы становления, как основы не пространственно подобных свойств времени, имеет долговечную историю. Она неоднократно обсуждалась в литературе. Наиболее яркое ее решение – это признание субъективности становления. Ключевая фигура здесь – Бертран Рассел. Затем довольно подробно писал об этом А. Грюнбаум. Конечно, основная аргументация идет от Мак-Таггартовского выделения двух временных языков. Статический временной язык – это: «до» – «после» – «одновременно» (или раньше, чем – позже, чем – одновременно с), т.е. язык временного порядка. Динамический язык – это: «прошлое– настоящее–будущее», т.е. отражающий течение или становление времени. Прежде всего, возникает вопрос о том, чем же различаются статический и динамический языки, что один дает нового по сравнению с другим. Другой вопрос – это вопрос об их онтологическом статусе, и о влиянии его решения на ответ на первый вопрос. Аналитические философы и логики детально исследовали возможности этих языков. Их интересовал следующий вопрос: сводимы динамический и статический языки друг к другу, или же нет, и какой из них в этом случае является фундаментальным, или же эти языки взаимно независимы. При этом одно из центральных мест занимала проблема установления соотношения утверждений о прошлом и будущем: в одних случаях прошлое и будущее принимались эквивалентными понятиям «раньше» и «позже». В других же случаях учитывался их различный онтологический статус, как «уже не существующего» и как «еще не существующего». При анализе динамического языка, как правило, речь шла о прошедшем и будущем, настоящее же выпадало из обсуждения. Не случайно Уитроу подчеркивал, что «становится очевидным, что из традиционных подразделений времени настоящее является наиболее сложным» [1 с. 399]. Если статический язык оказался подходящим для применения математики в силу генетической связи его со счетом и измерением, то динамический язык формировался для мировоззренческих целей, в силу чего глубоко входит в естественные языки и буквально пронизывает все мышление человека. Это, вообще говоря, затрудняет разговор о времени, ибо уже сам язык содержит его в себе. Можно, вообще говоря, было бы ожидать, что принципы и абстракции точного научного знания должны указывать на то, что некоторый момент или некоторое явление происходят в настоящем, однако этого нет. Язык математизированного естествознания может выразить время на языке порядка, и, в силу этого, без ущерба для себя элиминировать динамическое время. Конечно, в работах по теории эволюции или истории природы и общества отмечается: сейчас, современная эпоха, наше время… Авторы выделяют описание этого «сейчас», и апеллируют к людям, живущим в одно время с нами. Важно обращать внимание на то, что в этой ситуации в строгой научной теории используются слова обыденного языка, не уточненные по значению и смыслу – то есть такие слова, как «сейчас», «теперь», «в настоящее время». Это одна из неопределяемых неявных предпосылок научного исследования, в определенном

10

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

смысле это некоторая очевидность. О том, какой смысл мы вкладываем в слово «настоящее», говорит нам наш жизненный опыт – это то, что достается от прошлого, что входит в габитус. В теоретическом математизированном естествознании «настоящее» не имеет значения, не имеет ценности, смысла, – даже, если речь идет о выборе траектории в точке бифуркации. Это так, поскольку осуществляется не выбор как решение проблемы, а всего лишь продолжается тот же процесс в изменившихся условиях – в теоретическом естествознании нет настоящего. Такие новации современной науки, как «точки бифуркации», траектория развития объекта после достижения которых непредсказуема, – тоже не указывают, что именно эта точка является настоящим моментом, является «настоящим». Процесс сам по себе не «выбирает» и не «решает», как ему идти дальше – просто продолжается траектория, определяемая новыми обстоятельствами. К сожалению, нет внутреннего критерия для теории, позволяющего выделить конкретную точку как «настоящее». А относительно ее «прошлого» и «будущего» можно отметить только то, что, поскольку все моменты времени «сосуществуют» с точки зрения теории. Г. Рейхенбах, внесший большой вклад в исследование проблемы времени в науке, оставил неразработанным понятие «настоящего». Он указывал, что определение «настоящего» требует выхода за пределы теории, т.е. обращения к самой природе. Только тогда мы можем вести речь о «настоящем»: «настоящее» – «это когда индетерминированное становится детерминированным» [2, с. 357]. Смысл этого утверждения, как представляется, заключается в том, что «индетерминированное становится детерминированным» именно тогда, когда осуществляется акт экспериментального взаимодействия ученого и объектов микромира. Дело в том, что до сих пор присутствует в культуре в явной или неявной формах противостояние теоретико-физической трактовки времени и иных его трактовок (философской, художественной, исторической, и.т.п.). Физика ведь измеряет именно «это», а «это» и есть время! Кроме того, физика описывает время как фундаментальную характеристику мироздания! Все остальное в мире производно от этого времени. И человек, и история общества, и душа с ее переживаниями, …и слезы, и смех. Раскол (отмеченных трактовок времени) до сих пор явен. До сих пор четкость, ясность, строгость связывают с физикой и математикой, т.е. со статическим временем порядка. А «прошлое–настоящее–будущее» воспринимается как нечто эфемерное, ничтожное, далеко не фундаментальное, как уровень мнения, отнюдь не знания. Конечно, здесь в «игру» (оценку значимости статического и динамического времени) вступают уже основные ценности культуры. В этом пункте уместно обратить внимание на то, что во многом причина ситуации отмеченного противостояния заключается в том, что мы забываем, что научное знание не представляет собой некий самостоятельный мир, а, по сути, является результатом человеческой деятельности. Научная деятельность – это действие человека, это факты его реальной жизни, личной и социальной. Ученый действует и живет во временном человеческом мире, где все бренно, а не только строго упорядочено. Конечно, в исследовательской деятельности ученого, например, А. Эйнштейна, мы обнаруживаем следование причинно-следственной концепции времени, согласно которой будущее не может воздействовать на прошлое, ибо причинно-следственное взаимодействие асимметрично. Эти идеи выступают как эвристические принципы. Если же мы проанализируем экспериментальную деятельность ученого, где он оперирует не только теоретическими знаками, но и материальными предметами, как «телесный», а не только думающий, человек, то поймем, что для конструирования научного

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

11

времени ученый использует конкретное время, время человека и социума. Реальное оперирование ученого-экспериментатора материальными предметами в экспериментальной ситуации, напротив, происходит в осознаваемом им текущем времени. Примером этого может служить следующая экспериментальная ситуация: шар катится из т. А в т. Б; между т. А и т. Б в т. В экспериментатор ставит перегородку «до» или «после» прохождения шара: в зависимости от его цели – пропустить шар в т. Б или не пропустить. Исследователь может и опоздать со своим действием, ибо время не только упорядочено, но и течет, проходит. Здесь проявляется дополнительность противоположных представлений о времени: игнорирование течения времени в теоретическом знании, и включенность его в познавательную деятельность ученого. В наше время выход на первый план проблем человеческого существования и его перспектив обнажил человеческое содержание именно динамического языка, который явился предметом внимания антропологически ориентированных концепций времени. В некоторых из этих концепций подчеркивается важность «настоящего» в интерпретации времени. Вот что писал Э. Левинас о необходимости различать «абстрактное время» физики и «конкретное время»: «…различение необходимо не потому, что одно – пространственно и гомогенно, а другое – длительность, неотделимая от своего гетерогенного содержания, всегда возобновляемая и непредсказуемая, а потому, что в абстрактном времени есть порядок мгновений, но нет центрального мгновения, того мгновения по преимуществу, каким является настоящее» [3 с.47] Какие особенности настоящего были отмечены в философии времени помимо того, что оно соединяет или разделяет прошлое и будущее? Прежде всего, было отмечено то, что Время – это целостность, которая проявляется в том, что сказать: «настоящее» – еще не значит сказать о времени. Для того чтобы говорить о настоящем как о времени, необходимо указать его связь с прошлым и будущим. Если «прошлое–настоящее–будущее» есть некая целостность, то в каком смысле? В смысле взаимного проникновения? Но настоящее не содержится ни в прошлом, ни в будущем. А прошлое или будущее не содержатся в настоящем. Но если нет настоящего, то нет и прошлого с будущим. Что же тогда делает их целостностью? Мы это допускаем, и разъясним здесь далее, что целостность обеспечивается прежде всего структурой действия. Понятия «быть настоящим» и «существовать» сопряжены между собой. Быть «настоящим» (А) – значит длиться, существовать. Прошлое и будущее в отличие от настоящего не существуют сами по себе. Прошлое – это следы, оставшиеся в «настоящем», т.е. в А. Будущее – это мысль о грядущем, принадлежащая «настоящему» А. Прошлое и будущее существуют как логические (или психологические) сущности, а не как сущности, реально существующие. Чтобы сказать, что А является настоящим, нужно выстроить «историю». Именно «историю», а не хронологию. Возможно, что историю человеческую. В интересах человека дифференцировать настоящее и будущее: будущее – это то, что является предметом его намерения или мечты, настоящее и прошлое – то, что уже преодолено. Прошлое и будущее – это не только то, что не существует, но это и нечто иное, по сравнению с настоящим. Если прошлое, будущее, настоящее – равноправны, то достаточно говорить о временном порядке, о принципе актуализма. Но не о динамическом времени, и не о принципе историзма. Другими словами, определить «настоящее» только как «то, что существует», недостаточно.

12

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

Теперь важно обратить внимание на необходимость проводить различие между тем, что существует, и самим существованием-событием или актом существования. Это особенно важно для истолкования настоящего. Ведь время – это не вещь, которая или существует или не существует. Когда мы говорим: настоящее – это то, что существует, мы еще не указываем при этом на акт существования. Время же, как текущее, как динамическое время, понимается как становление, переход от небытия к бытию, как свершение, т.е. как акт, как событие, как действие. Если мы говорим, что время существует, то это означает, что нечто случается, происходит. Если свершается некоторое действие, происходит событие, то это означает осуществление настоящего. Существование, наличие, настоящего представляет собой факт свершения, факт действия, факт акта. Вспомним, что современная социология положила в основу понимания и истолкования человеческой жизни человека, совершающего действие, социальное действие, поскольку любое действие направлено на иного, на другого, человека. Трактовка человека как действующего, совершающего простое или сложное действие, как актора, – позволяет понять, что время человеческой жизни есть непременно время динамическое. Только оно позволяет понять человека как актора. Его действие творит настоящее и является настоящим. Это настоящее есть всегда, по крайней мере, пока есть человеческая жизнь. И это настоящее не является субъективистским по характеру, не является произволом. Оно интерсубъективно, объективно, или другими словами, проявляется в действии, в свершении. Этот подход позволяет утверждать, что в человеческой жизни содержится настоящее, причем как одно из фундаментальных ее проявлений. В чем причина того, что исчезает из поля зрения акт существования, событие свершения – настоящее, а видится только абстрактный, т.е. безразличный к человеку, порядок минут? Видимо, это является результатом сформировавшейся привычки человека индустриального технического общества, жизнь которого регулируется в основном публичным временем, да процессами отчуждения. Обратимся к человеку как агенту социального действия. В структуре действия есть будущее – намерение, цель действия; настоящее – волеизъявление, т.е. свершение действия. Действие, активность человека, происходящая в настоящем, подразумевает будущее и прошлое. Это означает, что настоящее и будущее связаны воедино в действии человека. Мы можем утверждать, что настоящее, прошлое, будущее неизбежно являются компонентами человеческого действия. Настоящее через намерение слито с будущим. Человек есть существо осмысленное, осознанно принимает решение на действие. Прошлое, видимо, сосредоточено в условиях ситуации, в которой свершается действие. Человек действует, действие длится, т.е. это настоящее. Настоящее длится. А прошлое? Оно все увеличивается, богатеет, но не длится. Будущее наступает, настигает, радует, печалит, но не длится. Дление, длительность – вот характеристики или, лучше, проявление настоящего. Настоящее вечно, пока есть чему длиться. В результате можно принять вывод: человеческое действие обеспечивает нам реальность динамической временной структуры, динамического времени. С той поправкой, что настоящее не является мимолетным, а напротив, оно постоянно и никуда не исчезает, по крайней мере, пока есть человечество.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

13

Человек действует – это означает, что есть настоящее. Он действует всегда в настоящем, но не в прошлом и не в будущем. Другими словами, «настоящее» имеет статус объективно, т.е. интерсубъективно, существующего. Настоящее выделяется посредством практического действия, т.е. не ментальнодуховного, а материального: речь, движение руки или тела. Умственное, ментальное, психическое напряжение не выделяют настоящее. Настоящее, течение времени, дает о себе знать в практике оперирования, действий с материальными предметами реального телесного человека (а не гносеологического субъекта), живущего и действующего в культуре. Короче говоря, давний вопрос о существовании или не существовании временного становления, или, другими словами, «настоящего», т.е. течения времени, временного потока, справедливо для человеческого бытия решается положительным образом. Как показано в современной социологии, человеческое действие является социальным действием, оно направлено на другого, совершено для другого, и в условиях существования другого. Действие имеет не только и не столько индивидуальную психологическую природу, сколько социальную. Основой социальной реальности являются человеческие действия. Это, в свою очередь, означает, что человеческая социальная жизнь порождает интерсубъективное настоящее. Оно объективно для каждого человека, и для каждого из людей время течет, являясь неотъемлемым компонентом его жизни – действия. Представляется, что становление зависит не от сознания субъекта, как это следует из философской позиции А. Грюнбаума [4]. Психологическая трактовка настоящего едва ли выведет нас на рациональный путь. Мы будем исходить из того, что наличие становления необходимо для понимания человеческой деятельности и является ее предпосылкой. Далеко не случайно о содержании понятия настоящего серьезно заговорили только тогда, когда в центре внимания оказался реально действующий агент – человек, актор. ЛИТЕРАТУРА

1 2 3 4 5 6

Уитроу Дж. Естественная философия времени. Москва, 1964. Рейхенбах Г. Направление времени. Москва 1962. Левинас Э. Избранное: тотальность и бесконечное. Москва, 2000. Грюнбаум А. Философские проблемы пространства и времени. Москва, 1969. Рейхенбах Г. Философия пространства и времени. Москва, 1985. Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время: в поисках утраченного. Москва, 1997.

14

УДК 82 –1 (4) 9

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

МОДИФИКАЦИИ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО РОМАНА И СОВРЕМЕННАЯ АНГЛИЙСКАЯ ПРОЗА (ДЖ. БАРНС, И. МАКЬЮЭН) © А. А. Федоров Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450074 г.Уфа, ул. Заки Валиди, 32. Тел.: +7 (347) 273 68 74.

В статье рассматриваются проблемы человека в английской прозе постмодернизма. В статье обсуждается неклассический характер литературного творчества в конце ХХ века. В ней описываются художественные произведения постмодернистской прозы как современные модификации классического психологического романа. Автор считает, что главной темой в прозе постмодернизма является выявление драматического положения человека перед лицом бездуховной бессмысленной практики современного общества. В статье определяются основные компоненты поэтики психологического романа (герой, сюжет, композиция, психологизм). Автор анализирует произведения прозы Дж. Барнса «Как это было», «Любовь и так далее», «Англия, Англия»; И. Макьюэна «На берегу». Ключевые слова: английская литература, постмодернизм, психологический роман, герой, сюжет, композиция, рассказчик, психологизм. Real literature was about psychological, emotional and social truth as demonstrated by the actions and reflections of its protagonists; the novel was about character developed over time. Julian Barnes. The Sense of an Ending

В настоящее время гуманитарная наука определила основные предпосылки и особенности существования в духовной культуре Запада и Востока такого явления, как постмодернизм. Ныне, несмотря на утверждения о неточности, бессодержательности или противоречивости этого понятия, можно считать общепризнанным, что становление постмодернизма в первую очередь связано с глубочайшими изменениями в картине мира на постиндустриальной, информационно-компьютерной стадии развития современной цивилизации. Попытки создания новой всеобщей картины мира на практике обернулись глубоким и зачастую бесповоротным неверием в универсальное значение как объективного, так и субъективного принципа познаваемости реального мира на основе идей о поступательном историческом развитии или свободной духовной деятельности человека. Таким образом, появление в 80-х гг. ХХ в. целого ряда произведений прозы позволяет увидеть, что такие признаки как цитатность, фрагментарность, деконструкция, интертекстуальность, эклектизм и игровое начало и т.п. практически полностью освоены и это что позволило создать так называемую постмодернистскую концепцию мира и человека. Действительно, постмодернизм, наряду с массовой культурой, создал свою разновидность художественности, основанную на индивидуальной переработке историко-культурного материала для преобразования его в деконструированную картину мира из различных историко-, социокультурных, информационных и художественных фрагментов через сочетание и комбинирование частей культурных и словесных текстов, отдельных образов и архетипов. Ныне для литературного постмодернизма на повестке дня оказался вопрос о дальнейших путях его развития, несмотря на то, что постмодернизм, по-прежнему, можно рассмат-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

15

ривать в качестве интеллектуальной игры, увлекшей элитарную часть творческой интеллигенции и читателей как на Западе, так и в России. Интересно, что английский писатель, лауреат премии Букера 2011 г. Дж. Барнс, которого считают одним из видных представителей постмодернизма, в одном из интервью 2001 г. на вопрос «считает ли он себя принадлежащим к реалистической традиции?», сказал следующее: «Я всегда находил ярлыки довольно бессмысленными и раздражающими – и, в любом случае, нам, кажется, следует избегать их особенно, если мы находимся русле постмодернизма. Однажды один из критиков назвал меня «предпостмодернистом», что, с моей точки зрения, не приносит никакой пользы» [1]. Такие писатели, как Барнс, могут считать себя творящими в эпоху постмодернизма, но для них в гораздо меньшей степени, чем для критиков, важно, к какому направлению или школе их причисляют. В действительности вопрос о возможных перспективах дальнейшей изображения картины мира с современной точки зрения на самом деле уже был поставлен самими создателями постмодернистских текстов. Например, в романе У. Эко «Маятник Фуко» (1988) герой посещает собор Сен-Мартен-де-Шан в Париже, где подвешен маятник Фуко, чьи упорядоченные колебания демонстрируют непреложные законы, которые открыты классической наукой. Автор противопоставляет это устройство в качестве символа классического естественно научного понимания мира современному компьютеру, воплощающему небывалые ранее свободу мысли и неограниченного доступа к громадному количеству различной информации. Однако эти возможности отнюдь не предотвращают духовной и интеллектуальной неустроенности, которые характеризуют современную личность. По существу маятник превращен в романе в концепт, содержащий в себе комплекс современных представлений об относительности и неистинности знаний о жизни для человека середины и второй половины ХХ в. В нижней части конструкции, где маятник обретает наибольшую возможность движения, он олицетворяет процесс неизбежного перемещения от прошлого к будущему. Эта линия проходит сквозь нашу неупорядоченную настоящую жизнь, в которой человек вынужден подвергнуть сомнению или вовсе отказаться от традиционных воззрений на мир, от ценностей и идеалов, т.е. от культурного наследия, дававшего ранее ясное и стабильное понимание жизни и человека. Эко предлагает читателю подумать о том, что, достигнув верхней точки своей амплитуды, маятник неизбежно, согласно законам физики, двинется назад, достигнув противоположного положения. Другими словами, в этой неразберихе и кажущемся хаосе повседневности маятник, как подчеркивает Эко, дает нам «обещание возврата» [2]. С этой точки зрения в общем потоке текстов, которые критики почти безоговорочно относят к эпохе постмодернизма, можно выделить несколько близких по содержанию и проблематике произведений: «Как все было» ( 1991), «Любовь и так далее» (2000) Дж. Барнса, «Платформа» (2001) М. Уэльбека, «На берегу» (2007) И. Макьюэна, «Чувство конца» (2011) Дж. Барнса. Все эти романы посвящены изображению перипетий личных отношений между мужчинами и женщинами в разные периоды их жизни. Причем интересно то, что почти через 10 лет свой новый роман Барнс напишет как продолжение истории о любовном треугольнике из романа «Как все было», где героиня Джулиан из двух молодых людей, с кем она дружит, выберет Стюарта и согласится выйти за него замуж. Не только эти произведения, но и образцы прозы других писателей этого времени, позволяют говорить о наличии энергии возвращения к общепризнанным жанровым канонам и художественной трактовке жизненного материала и судеб людей в их повседневном существовании. Это означает, что, осознавая свою принадлежность к эпохе постмодернизма, ряд европейских прозаиков вновь обратилась к классической тематике искусства слова: к проблеме человека в конкретном социальном контексте. По существу создавая целую тенденцию воз-

16

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

врата, авторы произведений, написанных в последние десятилетия ХХ – начале ХХI в., исходят из понимания самостоятельной ценности человеческой личности, живущей в современном динамичном и противоречивом мире. В художественной практике этих прозаиков трактовка жизни человека в духовном, психологическом и экзистенциальном аспектах, а также изображение героев в процессе поиска и обретения ими смысла своего существования, не утратили своей актуальности, и даже, наоборот, обрели новое значение в реалиях современности. Вместе с этим очевидно, что современные писатели, признающие наличие тесной связи между творчеством, искусством и жизнью, как это было в эпоху О. Бальзака, или Г. Флобера, признают, что эпоха постмодернизма и компьютеров не только предложили новые «технологии» обработки и передачи информации, но и самого познания жизни. Постмодернистское состояние умов и творческого сознания, позволило рассматривать общественную жизнь и жизнь человека в духе концептуализма, т.е. в целостности и законченности его проявлений. Например, Барнс свой роман «Англия. Англия» (1998) охарактеризовал как «роман-идея об Англии» и предложил читателям воспринять культуру, особенности общественной жизни и истории Англии в виде социокультурного дискурса, состоящего из 50 концептов/мифов «английскости». Сюда вошли такие понятия, как королевская семья и королева Виктория, Биг Бен, парламент, Шекспир, снобизм, газета «Таймс», гомосексуализм, футбольный клуб «Манчестер Юнайтед», пиво, пудинг, Оксфорд/Кембридж, империализм, крикет и т.п. Все это помещается в спроектированный и специально созданный социокультурный пространственный аналог, представляющий собой некую грандиозную реконструкцию или репродукцию «старой Англии» на определенной выбранной для этой цели островной территории, описанной в романе. В результате в произведениях художественной прозы стало возможно за подробностями частной жизни героев, за конкретными обстоятельствами их существования указывать на общее понимание жизни людей, что стало общепринятым литературном постмодернизме. Поэтому на фоне длительной традиции развития реализма ныне создатели художественной прозы хотят переосмыслить, т.е. деконструировать картину мира и использовать наработанный репертуар различных способов, приемов, и «технологий» обработки исходного материала, что стало свидетельством неклассического характера литературного процесса конца прошлого столетия. В то же время художественная практика показывает, что писатели снова возвращаются к жанру романа, чьи классические формы и особенности, кажется, подверглись всеобъемлющему переосмыслению, а иногда и деформации. Недаром турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии Орхан Памук, написавший книгу эссе о литературе и творчестве «Романист наивный и сентиментальный» (2011), в интервью («Газета.Ru», 26.10.012) подверг сомнению распространенный тезис эпохи постмодернизма о смерти романа. Рассуждая о своеобразии содержания и жанровой формы современного романа, Памук настаивал на том, что роман, как и прежде, призван открывать читателям новые качества и стороны знакомой ему повседневной жизни. Поэтому, по его мнению, «происходит глобализация романной формы» как наиболее эластичной, способной вбирать в себя самое разнообразное содержание [3]. В свою очередь годами ранее Дж. Барнс в вышеупомянутом интервью, данном вскоре после выхода в свет романа «Любовь и так далее» (The Art of Fiction. No. 165, 2001), не только рассуждал о значении творчества О. Бальзака, Г. Флобера, Л. Толстого и Ф. Достоевского и других классиков романной формы, но фактически подтвердил еще раз неизбежность возврата к общепринятому пониманию важнейших функций прозаического творчества. Отвечая на вопрос «Что такое литература?», Барнс заявил: «Есть много ответов на тот вопрос. Если

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

17

коротко, то она является лучшим способом говорить правду; это – процесс создания большой, красивой, хорошо организованной лжи, которая говорит больше правды, чем любое собрание фактов. Кроме того, литература дает много других вещей, типа удовольствия в чемто, игры с чем-то, язык; также она – своеобразный, непосредственный способ общения с людьми, которых Вы никогда не увидите» [1]. Вышеупомянутые произведения Барнса показывают, что он предпочитает более тесную и непосредственную связь между автором и читателем, чем та, которую мы находим в постмодернистских процедурах с текстами, и, как результат, он менее элитарен и более традиционен, чем многие постмодернисты и их последователи. Именно жанр романа, по мнению Барнса, позволяет возродить в новых условиях многочисленные и многообразные связи между искусством слова и обществом и подтвердить важное место литературы в духовной жизни людей: «Я думаю, что великая книга, если не принимать во внимание других качеств, таких как сила повествования, обрисовка характеров, стиль и т.д., окажется описанием тех особенностей мира, которые не были отмечены прежде, и это будет воспринято читателями как раскрытие новых истин об обществе или о путях движения эмоциональной жизни, до сих пор не зафиксированных в официальных данных или правительственных документах, в журналистике или телевидением» [1]. По существу, Барнсу вторит И. Макьюэн, один из самых известных британских писателей, лауреат премии Букера. Своим романом «На берегу» он подкрепил высокую репутацию прозаика, глубоко проникающего во внутренний мира человека. В интервью, данном по поводу публикации этого романа в США (Time Magazine, 7 June 2007), Макьюэну пришлось отвечать на вопрос о тематике его романов и его интересе к «темным сторонам» жизни. Макьюэн отказался признавать наличие у него какого-либо заранее разработанного плана анализа жизни при написании очередного романа и предложил воспринимать его повествования о героях как разновидность путешествия, которое он совершает вместе с читателем, В то же время он обратил внимание на свою приверженность современному содержанию как необходимом условии плодотворного писательского труда: «Посмотрите на первую полосу сегодняшней газеты. Мы в массе своей обеспокоенные люди, и литература обязана отразить это. Любое исследование человеческого состояния приведет вас к некоторым темным темам» [4]. Если вернуться к Барнсу и взять для примера романы «Как это было» и «Любовь и так далее», то мы увидим, что писатель почти через десять лет во втором произведении не только описывает повседневную жизнь тех же героев, но возвращается именно к изображению личных взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Это классический подход: изображать определенное состояние общества через непростые перипетии жизни женщины и мужчины. Барнс в этом смысле по-хорошему традиционен и наследует длительной линии английской реалистической прозы, начиная с Д. Остен, Теккерея, Д. Мередита, Д. Элиот, Т. Харди вплоть до Д. Фаулза, хотя для самого Барнса одним из самых больших авторитетов остается Г. Флобер. Это на первый взгляд простая история о практических житейских предпочтениях героини, выбравшей себе в мужья одного из друзей: «Джилиан просто-напросто взяла себе в мужья самого молодого из пожилых мужчин, какого ей удалось подыскать». Но на самом деле автор приглашает читателя совершить путешествие с мало предсказуемым маршрутом. Оба текста представляют своеобразную модификацию жанра романа со своим достаточно обыденным содержанием, «французским» сюжетом (некий вариант любовного треугольника), и соответствующим подбором персонажей. Решив описать довольно длительный период жизни своих трех персонажей в разных произведениях, притом частично повторив некоторые эпизоды, Барнс считает необходимым посвятить читателя в проблемы соотношения искусства и жизни и формы романа (сюжет,

18

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

манера повествования, композиция). Этому посвящены отдельные рассуждения в романе «Любовь и так далее», изложить которые автор доверяет Оливеру и, частично, – Стюарту. Барнс видит неизбежное противоречие между первичным (словесным) и вторичным (художественным) превращением исходного жизненного материала в некую форму и иронизирует над попытками рассказать читателю автобиографию героев в духе «доверительной задушевной беседы» [5]. Как правило, подобные истории заканчиваются тем, что герои женятся, а Барнс хочет описать другую историю, которая не укладывается в канонические формы традиционного романа. С точки зрения Барнса, жизнь – это разворачивающаяся ткань взаимоотношений между людьми, и она по-настоящему обрывается только смертью, что является традиционным финалом многих произведений. Барнс решил избрать свой подход к изображению героев, и вышеназванные произведения несомненно относятся в образцам современной психологической прозы. Сюжет обоих романов не завершается смертью персонажей, и внешняя поведенческая сторона существования персонажей прописана пунктирно, не отличаются полнотой и обрисовка внешних сторон повседневной жизни героев. Период общественной жизни, в который помещает своих персонажей Барнс, передан через различные незначительные предметные детали и житейские подробности. Однако у Барнса нет так называемого «всезнающего рассказчика», т.к. оба художественные текста основаны на изложении точек зрения персонажей на одни и те же события. Достижение определенности в отношениях между Джилиан и Стюартом, выраженное в браке, окажется временным, и Барнс предложит читателю разобраться в сложной подоплеке действий и взаимоотношений всех трех персонажей. Таким образом, в художественной трактовке человека в этих романах несомненно преобладает психологизм. Персонажи Барнса предстают перед читателем со стороны их суждений, различных противоречивых умонастроений, душевных переживаний и импульсов. Пожалуй, на первый взгляд, кажется, что Барнса интересуют не столько константы духовной жизни человека, сколько динамика и череда их неповторимых и сиюминутных переживаний и мыслей. При этом автор не так часто непосредственно воспроизводит напрямую процесс речевого общения персонажей, что, несомненно, сделало бы его историю жизни героев романным вариантом психологической драмы. Этот драматизм положения героев располагается в подтексте и не сразу становится очевиден читателю именно потому, что важные события и поступки подаются и трактуются с разных точек зрения, иногда и вовсе погребены под массой различных деталей и подробностей, или поданы в виде иронических комментариев самих персонажей. Об этом говорит Джилиан: Знаете что? … Я обыкновенное частное лицо. И сказать мне нечего. Теперь куда ни повернись, всюду полно людей, которые жаждут рассказать вам все о себе. Развернешь газету – там надрываются: «Выслушайте историю моей жизни!» Включишь телевизор – чуть не в каждой передаче кто-нибудь описывает свою жизнь, проблемы, разводы – как он или она рос или росла без отца, чем болел или болела, как страдал или страдала алкоголизмом, наркоманией, перенес или перенесла сексуальное насилие, банкротство, рак, или ампутацию, или психотерапию. … Для чего это все рассказывать? Посмотрите на Меня! Выслушайте Меня! Неужели нельзя просто жить, как живется?» [6]. Действительно, есть и другие внешние перемены: Джилиан, выйдя замуж за Стюарта. сменила фамилию отца и превратилась в миссис Хьюз. Эта перемена статуса должна изменить в жизни женщины что-то по существу, ведь, по ее мнению, важно «любить, уважать и чувствовать влечение», т.е. сосредоточиться на переменах во внутреннем состоянии каждого человека. Наличие в тексте зарисовок семейной жизни дало право некоторым критикам называть оба романа комедиями нравов. Однако у Барнса получается не канонический роман о любов-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

19

ных отношениях и не описание прошлого героев, которое обнаруживается в некоторых оставшихся в памяти фактах их биографии. Частично поданная в ироническом ключе история отношений двух зрелых мужчин и одной женщины, матери двоих детей интересна именно благодаря сложному психологическому рисунку, постепенно проступающему при сопоставлении рассказов разных персонажей. Английское название романа «Как все было» «Talking It Over» имеет значение «овладевать чем-либо», «вступать в права». Описывая переживания, поступки, мысли и эпизоды общения героев, Барнс предлагает читателю обсудить некий «главный вопрос», который формулирует Джилиан в конце второго романа, оказываясь на границе, отделяющей ее от одного периода жизни на переходе к другому. На самом деле читателю предлагается целый свод связанных между собой вопросов. Герои Барнса живут в обществе, где они не ощущают давления на них внешней необходимости. Можно считать, что в романах показано такое положение, когда современный человек постиндустриальной эпохи наконец-то получил возможность возвратиться к самому себе и обрести смысл своего существования, не покидая сферу повседневного существования. Но может ли человек следовать своим путем не во внешней линии поведения и проявлениях характера, а исходя из своих внутренних побуждений? Героиня проявляет определенную самонадеянность, считая, что можно «жить, как живется», опираясь на непрочную ткань взаимных чувств. Все, что происходит в отношениях между персонажами в обоих романах отнюдь не укладывается в формулу «я люблю» – «теперь не люблю» хотя бы потому, что во втором романе встанет вопрос о повторном возвращении героини к Стюарту, вернувшемуся из США, чтобы, как он выразился, «посмотреть в глаза» Джилиан. За счет многоголосия Барнс позволяет читателям разобраться, каким образом сложный клубок внутренних побуждений, страстей, амбиций, комплексов депрессивных состояний управляют мужчинами, с которыми Джилиан свели обстоятельства семейной жизни и дружеские отношения. Во втором романе, где в связи с появлением Стюарта семейное равновесие между Джилиан с Оливером оказалось под угрозой, Оливер даже рассуждает о биологических и биохимических процессах, которые могут определять душевные движения людей. В каждом случае по-своему рассказывая о перипетиях отношений между ними, персонажи безуспешно стараются объяснить друг другу, а значит, и читателю, «как это было». Эта «разъяснительная работа на данную тему» в результате возвращает читателя к главному основному вопросу, заданному Джилиан в конце всего рассказа о нескольких десятилетиях ее жизни: «Стюарт действительно меня любит?» Еще ранее героиня, пытаясь найти какую-то опору, которая позволила бы ей выстроить более ясную линию поведения с Оливером и Стюартом, говорила о необходимости следовать каким-то правилам: «Быть счастливым недостаточно, счастьем необходимо управлять». Барнс, пожалуй, не ведет речи о внешних скрепах, которые должны регулировать отношения между людьми и удерживать их рядом, а имеет в виду некоторые внутренние духовные константы, оформляющие, стабилизирующие житейское содержание человеческих взаимосвязей, мир чувств и переживаний. В 2011 г. из печати вышел очередной роман Барнса «Чувство конца», в котором, наряду со знакомыми темами и мыслями, можно обнаружить новые повороты проблематики. Конечно, это опять история о друзьях, которых после школы жизнь развела в разные стороны, и о некоей разновидности любовного треугольника. Как и в других текстах, Барнс, скрывшись за маской одного из героев-рассказчиков, излагает свои мысли о разнице между внешними и внутренними сторонами жизни человека, о назначении литературы и о том, что, пытаясь пересказать события и факты биографии людей, мы неизбежно оформляем все это в виде некоего «романа» с определенным отбором материала и общепринятыми комментариями и объяснениями. Как образец психологической прозы Барнса этот роман предлагает

20

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

читателю пройти извилистый и иногда намеченный пунктиром путь во внутренний мир двух героев – Энтони Вебстера и Адриана Финна. Роман был высоко оценен и получил премию Букера, а критика отнесла его к образцам интеллектуальной прозы писателя. Если невозможно назвать это произведение в полном смысле философско-психологическим романом, то, по крайней мере, это – повествование с философским аспектом трактовки проблем индивидуального существования человека в современном мире и с героем, рефлектирующим по поводу событий его прошлой жизни. В романе в беседах и спорах героев упоминаются философы Фр. Ницше, Л. Витгенштейн, Б. Рассел, А. Камю, писатели Ф. Достоевский, О. Хаксли, Оруэлл. В связи с судьбами и мыслями о жизни героев упоминается соотношение между Эросом и Танатосом, известное из работ З. Фрейда и Г. Маркузе. Эта линия юношеского философствования и увлечение философами и интеллектуалами от древности до ХХв. в основном относится к Адриану, который после школы продолжит учебу в Кембридже. Философствование в романе отнюдь не носит академического характера: Барнс обращается не к высоколобой элите, а к обыкновенным читателям, и примечательно то, что герои в своих беседах используют чаще всего понятия, известные при постановке проблем человека в философии экзистенциализма. Поэтому психологизм в этом романе имеет ясно выраженный интеллектуальный аспект, и Энтони в зрелом возрасте пытается в меру своих возможностей и знаний осмыслить свое прошлое с точки зрения его внутреннего содержания, постепенно осознавая свою сопричастность трагическому финалу жизни Адриана – его самоубийству. Прояснять жизненный путь Адриана в деталях и понять все произошедшее читатель может благодаря воспоминаниям и оценкам Энтони, который часто использует понятия и аргументацию в духе экзистенциализма. Вообще оба героя рассуждают о человеке в свете проблем ответственности перед другими и ответственности – экзистенции, жизни и смерти, пытаются оценить возможную степень понимания своей индивидуальной линии существования. На самом деле этим обычно занята философия или искусство, а есть рутина жизни обычного человека, который также может сделать попытку такого осмысления. Этим и занят Энтони, который приходит к неутешительному выводу о том, что многие понятия, имеющие позитивное нравственное и значительное духовное наполнения почти не имеют к нему никакого отношения: «Я мог жить как персонажи в романах и так прожил. Только я не был уверен, что меня обязательно посетят страсть и опасность, экстаз и отчаяние (но тогда больше экстаз) Однако …, кто сказал что «ничтожность» жизни «преувеличивается» искусством? Ведь наступил в конце моего двадцатилетия момент, когда я признал, что моя предприимчивость совершенно иссякла. Я больше никогда не делал вещей, о которых мечтал в юности. Вместо этого я косил мою лужайку, я брал отпуска, я проживал свою жизнь. Но время …, как время сначала направляет нас и затем запутывает. Мы думаем, что стали зрелыми, когда мы только просто спаслись. Мы вообразили, что мы ответственны, тогда как мы просто трусливы. То, что мы назвали практичностью, оказалось способом спрятаться от реальных явлений, вместо того, чтобы встать к ним лицом. Время … дает нам достаточный срок, и наши лучше-всегообоснованные решения будут казаться шаткими, а наши несомненные факты эксцентричными» [7]. Тем не менее, дойдя до таких выводов, Энтони старается дать оценку жизни и поступкам Адриана и оценить свое участие в его судьбе. Для Адриана как близкие отношения с Вероникой, так, например, и коляска с ребенком имеют важное значение и поэтому являются экзистенциальными фактами его жизни. Энтони пишет Адриану оскорбительное в адрес Вероники письмо, чтобы подорвать их отношения, и это грубое вторжение в их мир приводит, как признает Энтони, к трагическим последствиям – к решению Адриана покончить с собой. Сама

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

21

жизнь Адриана оказалась насыщена теми мыслями, чувствами, страстями и драматическими переживаниями, способность к которым не чувствует в себе Энтони. Если содержанием настоящих романов должна стать напряженная внутренняя жизнь человека, то автор, пожалуй, согласен с Энтони в том, что именно Адриан, а не такие люди, как он, достойны стать героями романа. Однако роман Барнса не содержит простых и ясных ответов. Энтони совершил свое путешествие во времени, но, по словам интеллектуала Адриана, «Прошлое – это точка, где встречается несовершенство памяти с неадекватностью документирования» [7]. Для Энтони остается его жизнь с ее подробностями и случайными, на первый взгляд, деталями, и однажды, задумавшись о своем прошлом, он теперь обречен на рефлексию и постоянно будет находиться в состоянии восприятия и оценки изменчивого развития обстоятельств и событий, к которым он будет сопричастен в том или ином отношении. Как писатель эпохи постмодернизма Барнс признает относительность всяких познавательных процедур и возможностей отдельного человека разобраться в своем собственном существовании и жизни других людей. Содержание романа также показывает, что автор не питает иллюзий по поводу полноты и объективности раскрытия жизненного пути любого человека в обществе, которое названо в романе «анархическим хаосом». Для большинства людей их жизненный путь протекает, являясь частью этого общества, «хаотическое» состояние, которого указывает на почти полное отсутствие в нем смысла и духовных ориентиров. В результате психологизм как способ художественного изображения внутреннего мира героя в этом романе направлен на раскрытие экзистенциальных аспектов жизни человека с точки зрения его личностного отношения к окружающему миру. Обратившись к изображению сложности внутреннего мира и сознания героя, Барнс рассматривает проблему человека в русле таких понятий как познание (историческое знание), самопознание, рефлексия, самооценка, а в конце текста герой вновь возвращается к термину «ответственность». Если при постмодернистском состоянии общества мы вряд ли можем достичь объективного и полного понимания целей и смысла индивидуального существования человека, то, по крайней мере, Барнс оставляет читателя с убеждением, что современный человек не потерял способности к самопознанию и самооценке, что и позволяет ему остаться личностью. Некоторым комментаторам и критикам появление текстов типа «Как все было» и «Любовь и так далее» после таких романов, как «История мира в 10½ главах» и «Англия. Англия» показалось неожиданным. Однако, если учесть проблематику романа «Чувство конца», можно говорить о развитии в современной английской прозе определенной тенденции к исследованию или, как минимум, изображению средствами литературы внутреннего мира (т.е. мира чувств, переживаний и мыслей) обыкновенного человека. С этой точки зрения, несомненно интересен роман И. Макьюзна «На берегу», соединяющий в себе черты социально-бытового и психологического романа. Это произведение более тесно связано с традициями английской реалистической прозы ХIХ в. Макьюэн – рассказчик кратко и очень точно, с упоминанием ключевых деталей общественных реалий и быта, воссоздает эпизоды студенческой жизни главных героев Эдуарда и Флоренс в переходную эпоху рубежа 60–70-х гг. ХХ в. В мире неспокойно, происходят важные, а иногда и трагические события, меняется мировоззрение людей и их отношение к жизни, молодежь стремится к переменам, и поэтому это время названо в романе «славным десятилетием». Эдуард и Флоренс влюблены друг в друга. Так же, как и у Барнса, они изображены в один из важных моментов своей жизни: описываются их дружба, свадьба и первые дни медового месяца. Собственно, речь идет о первой брачной ночи. В отличие от Барнса, Макьюэн создает некой аналитический психологический этюд по поводу конкретной ситуации близких отношений между мужчиной и женщиной. До свадьбы герои вели себя как «порядочные» молодые люди из Оксфорда, и Макьюэн хочет обратить внимание читателей на то, в какую неразрешимую ситуацию могут попасть люди, кото-

22

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

рые находятся в плену общепринятых условностей и правил поведения. Несомненно, что «На берегу» более «английский» роман, чем выше рассмотренные произведения Барнса. Сохранившиеся в среде старейших вузов Англии пуританские традиции, некоторые особенности личности и социального происхождения Эдуарда и Флоренс приводят к конфликту и к глубокой психологической драме. Макьюэн постарался показать, какой разрыв иногда возникает между духовными порывами, возвышенной юношеской влюбленностью и реальностью биологических импульсов, сексуальных начал, которые могут оказаться не только в дисгармонии, но и создать непроходимую пропасть в отношениях между мужчиной и женщиной. Кроме подробно описанной сцены брачной ночи в гостинице на пляже побережья Дорсет, в остальном роман представляет собой краткий конспект последующей жизни героев, которую они вели порознь после размолвки. На первый взгляд, кажется, что их жизнь все равно состоялась, но в конце романа автор дает слово герою: «Наконец-то он мог признаться себе, что никого не любил так сильно, как ее, что никогда не встречал ни мужчины, ни женщины, которые могли бы сравниться с ней в серьезности. Может быть, если бы он остался с ней, то прожил бы собраннее, стремился бы к более высоким целям…» [8]. В целом можно утверждать, что такие английские прозаики, как Дж. Барнс или И. Макьюэн, не склонны преувеличивать значение тех дефиниций, которыми используют критики и интеллектуалы для характеристики состояния западного общества в конце ХХ – начале ХХI в. В условиях почти всеобщей постмодернизации в литературе жизненного содержания и оценок современного мира некоторые писатели стремятся освоить проблемы человека в русле художественных принципов психологизма. Писатели дают слово самим героям, воссоздают сложность и переплетение различных мыслей, переживаний и импульсов. Они обращаются к динамическим процессам, происходящим во внутреннем мире своих персонажей, которые испытывают потребность принять или выработать общие духовные и экзистенциальные константы, направляющие их поведение и помогающие найти себя в современном состоянии общества. В то время авторы не питают иллюзий на этот счет, т.к. чаще всего они показывают героев, не только ищущих внутренние смыслы своего существования, но часто неспособных их обрести. Изображая сложный комплекс психологических проблем современной личности, прозаики, по существу, задуматься о том, что человек должен иметь возможность познавать и принимать жизнь в ее позитивном значении, а не только ощущать ее как эклектическую игру событий, фактов и эпизодов, непоследовательно и мозаично отражающихся в сознании людей эпохи постмодернизма. Поэтому в английской прозе на фоне постмодернистских экспериментов с текстами в прозе в определенном смысле происходит реабилитация и дальнейшее развитие жанра романа и его психологической и социально-психологической модификациях. ЛИТЕРАТУРА

1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8.

Julian Barnes. Interviewed by Shusha Guppy // The Art of Fiction, 2001. No. 165. http://www.theparisreview.org/interviews/562/ Эко У. Имя розы. Маятник Фуко. М., 1996. «Газета.Ru» (26.10.012) . http://www.gazeta.ru/culture/2012/10/26/. 10 Questions for Ian McEwan. By Carolyn Sayre // Time Magazine, 7 June, 2007. http://www.time.com/time/magazine/article/ Барнс Дж. Любовь и так далее. ( пер. Т. Ю. Покидаевой). Москва, 2004. Барнс Дж, Как это было. (Пер. И. М. Бернштейн).Москва, 2002. Barnes Julian. The Sense of an Ending. London, 2011. Макьюэн И. На берегу. (пер. В. Голышева). Москва, 2010.

23

УДК 1:001:37.01

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

МНОГОМИРОВАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ КВАНТОВОЙ МЕХАНИКИ И МНОЖЕСТВО МИРОВ Н. ГУДМЕНА © С. В. Власова Мурманский государственный технический университет 183010, Мурманск, ул. Спортивная 13 тел:+7 (8152) 45 71 25; факс:+7 (8152) 23 24 92 E–mail: [email protected]

Проанализированы взгляды на реальность, сформировавшиеся в XX веке в физике и философии, приводящие к необходимости рассмотрения идеи множества реальных миров. Показано, что введение многомировой интерпретации квантовой механики, с одной стороны, и концепции создания «возможных миров» Н. Гудмена, с другой, являются разнонаправленными тенденциями. Ключевые слова: соотношение знания и реальности, интерпретации квантовой механики, реальные миры Н. Гудмена.

Введение Квантовая механика, созданная в первой четверти ХХ в., внесла радикальные изменения в представления физиков и философов о соотношении научного знания и реальности. Формализм квантовой механики (КМ) с момента её создания практически не изменился и никогда серьёзно не оспаривался. В то же время, вопросы о смысле математических законов и процедур КМ, и их взаимосвязь со стоящей за ними реальностью, обсуждались с момента зарождения КМ и продолжают оставаться таковыми до настоящего времени. Сегодня существует множество интерпретаций КМ, среди которых наиболее известной является Копенгагенская интерпретация (КИ), принимаемая большинством учёных, но имеющая ряд нерешённых проблем. Одна из наиболее серьёзных интерпретационных проблем КИ – это проблема коллапса вектора состояния (или редукция фон Неймана), происходящая в процессе измерения [1]. Её также называют «проблемой измерения в квантовой механике» [2]. Согласно КИ, можно рассчитать изменение функции вероятности с течением времени и тем самым получить вероятность какого–то результата измерений в следующий момент времени. При этом само измерение прерывным образом изменяет функцию вероятности: оно выбирает изо всех возможных событий именно то, которое фактически совершилось. Это изменение происходит мгновенно и не описывается уравнением Шредингера. Редукция состояния входит в квантовую механику как один из её постулатов, это часть её формализма. Опираясь на идею о том, что уравнение Шредингера должно оставаться справедливым и в процессе измерения, Х. Эверетт в середине ХХ в. предложил интерпретацию, позднее получившую название «многомировой интерпретации» (many–worlds interpretation). Согласно современному варианту «многомировой интерпретации» (ММИ), никакой редукции вектора состояния в процессе измерения не происходит, а различные возможные результаты измерений соответствуют различным классическим реальностям, или классическим мирам. Фактически, «Принимается, что эти реальности, или миры, совершенно равноправны, т.е. ни одна (ни один) из них не более реальна (не более реален), чем остальные» [3]. Как это следует из приведённой цитаты, разработка ММИ квантовой механики породила абсолютно новые идеи и в понимании реальности.

24

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

Примерно в те же годы, когда появилась интерпретация Эверетта, Н. Гудмен выдвинул и обосновал идею множества реальных миров. Эти миры возникают в результате того, что наше понимание реальности определяется многими случайными факторами. В итоге каждый конструирует свою реальность, причём реальность, сконструированная одним индивидом, нисколько не хуже реальности другого индивида. В своей книге «Способы создания миров» Н. Гудмен заявляет: «Мы ведём обсуждение в терминах не множественных возможных альтернатив к единственному действительному миру, но в терминах множественных действительных миров» [4]. В связи с тем, что в различных областях культуры, т.е. науке и философии, появились примерно в одно и то же время две значительные концепции, на первый взгляд, явно перекликающиеся между собой, возникает вопрос, не имеют ли эти концепции некий общий корень, не говорят ли они на языке физики и философии об одном и том же. Предлагаемая работа посвящена поиску ответа на этот вопрос. Реальность в копенгагенской интерпретации и в оценке Эйнштейна

Обратимся вначале к науке и ответим на вопрос, что нового внесла в представление о соотношении знания и реальности квантовая механика. Наиболее выпукло два различных взгляда на физическую реальность проявились в дискуссии между Эйнштейном, Подольским и Розеном (ЭПР), с одной стороны, и Бором (стоящим на позиции КИ), с другой. В самом начале своей статьи [5] ЭПР пишут: «При анализе физической теории необходимо учитывать различие между объективной реальностью, которая не зависит ни от какой теории, и теми физическими понятиями, с которыми оперирует теория. Эти понятия вводятся в качестве элементов, которые должны соответствовать объективной реальности, и с помощью этих понятий мы и представляем себе эту реальность… каждый элемент физической реальности должен иметь отражение в физической теории». Важно, что элементы физической реальности не могут быть определены при помощи априорных философских рассуждений, они должны быть обнаружены на основе экспериментов. В дальнейшем авторы рассматриваемой работы предлагают использовать следующий разумный критерий: «Если мы можем, без какого бы то ни было возмущения системы, предсказать с достоверностью (т.е. с вероятностью, равной единице) значение некоторой физической величины, то существует элемент физической реальности, соответствующий этой физической величине» [5]. Как следует из приведённой выше цитаты и текста статьи, ЭПР рассматривают реальность как нечто, существующее независимо от сознания человека (в данном случае, от теорий). Человек (его сознание) взаимодействует с этой реальностью посредством опыта, и именно этот опыт (в физике, эксперимент и измерение) позволяет делать заключение о реальности. Важно, что теория оперирует понятиями, которые, согласно ЭПР не только должны соответствовать реальности, но и «каждый элемент физической реальности должен иметь отражение в физической теории». Интересно, что последняя фраза, взятая в кавычки, написана в тексте статьи ЭПР дважды! Очевидно, что ЭПР, высказываясь столь определённо, не сомневаются, что элементы физической реальности могут быть (в полном наборе!) получены в распоряжение физика. ЭПР подчёркивают, что, с одной стороны, «элементы физической реальности должны быть найдены на основе результатов экспериментов», но, с другой стороны, они, без сомнения утверждают, что элементы реальности определяются теоретически. Итак, ЭПР утверждают, что, сначала на основании теории, с вероятностью, равной единице, мы предсказываем наличие каких–либо физических величин, а затем утверждаем, что элементы физической реальности, соответствующие этим величинам, существуют. Эта

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

25

точка зрения подтверждена и в беседе А. Эйнштейна с В. Гейзенбергом весной 1926г., в которой А. Эйнштейн говорил: «Но с принципиальной точки зрения желание строить теорию только на наблюдаемых величинах совершенно нелепо. Потому что в действительности всё ведь обстоит как раз наоборот. Только теория решает, что именно можно наблюдать». В беседе А. Эйнштейн обратил внимание В. Гейзенберга на то, что последний всё время пытается говорить о том, что мы знаем о природе, а не о том, как ведёт себя природа «на самом деле». Далее А. Эйнштейн добавил: «Очень может быть, что Вы и я знаем о природе что-то своё. Но кого это может интересовать?» [6]. Всё вышесказанное вынуждает нас считать, что реальность, согласно мнению А. Эйнштейна, возникает в сознании теоретика, но при этом ему удаётся в теории описывать природу такой, как она есть «на самом деле». Очень важно, что реальность А. Эйнштейна относится, как это следует из беседы с В. Гейзенбергом, не к его личному сознанию («Кого это может интересовать?»), а к некоторому коллективному сознанию физического сообщества, поскольку, выдвигая новую теоретическую концепцию, любой физик опирается на ту реальность (если остаётся в рамках науки), которая уже была выстроена физиками до него, а не строит реальность заново. Нильс Бор, отвечая ЭПР, заметил, что аргументация, которую они используют, «вскрывает только существенную непригодность обычной точки зрения натуральной философии для описания физических явлений того типа, с которыми мы имеем дело в квантовой механике» [7]. Не вдаваясь в детали, отметим лишь, что критерий физической реальности, предложенный ЭПР, не выдержал критики Н. Бора. Ключевой момент в расхождении взглядов ЭПР и Н. Бора состоял в том, что условия проведения эксперимента (определяющие возможные типы предсказаний будущего поведения системы) составляют существенный элемент описания всякого явления, к которому можно применить термин «физическая реальность», в то время как ЭПР полагали, что волновая функция описывает состояние системы в том смысле, как это принято в классической физике, т.е. в смысле, как отмечает В.А. Фок, чего–то «объективного» и независящего от условий проведения эксперимента [8]. В. Гейзенберг писал, что в период становления квантовой механики копенгагенская группа физиков (Бор, Гейзенберг, Паули и др.) в ходе многочисленных бесед достигла ясности в вопросе о том, что «наглядное пространственно-временное описание процессов, происходящих в атоме, невозможно», а «от представления о протекающих в пространстве и времени объективных процессах определённо надо так или иначе избавиться» [6]. «Новая квантовая теория имела дело, просто говоря, уже не непосредственно с природой, а с нашими знаниями о природе. Поскольку такие знания неизбежно оказываются неполными, то статистический случайный элемент не мог быть устранён из новой теории» [9]. Т.о., согласно КИ, квантовая механика даёт нам некоторое знание о реальности, поскольку мы можем предсказать (с определённой долей вероятности) поведение квантовой системы, но это знание не говорит нам о том, какова же реальность «сама по себе». Реальность в многомировой интерпретации квантовой механики.

Исходной точкой, послужившей возникновению ММИ квантовой механики, явилась статья Х. Эверетта, вышедшая в 1957 г. В ней автор подчёркивал, что цель его работы – не вступать в противоречие с обычной формулировкой квантовой теории, а предложить более общую трактовку, из которой может быть выведена обычная интерпретация. Вполне естественно, что в новой теории опущены старые постулаты, связанные с измерением. Поводом для разработки новой теории послужил тезис, согласно которому в своей обычной

26

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

формулировке КМ не пригодна для систем, не являющихся объектом внешнего наблюдения. Например, это замкнутая Вселенная (а также некоторые другие нерешенные проблемы КМ, которые мы здесь не рассматриваем). В этом случае нет возможности оказаться вне системы и осуществить наблюдение, т.к. формализм обычного подхода опирается на понятие внешнего наблюдения. Для решения такой задачи необходима квантовая механика, которая является внутренней по отношению к замкнутой системе [10]. В теории Эверетта волновая функция рассматривается как основная физическая сущность. Здесь выдвигаются два основных постулата: 1) полная математическая модель изолированной физической системы обеспечивается волновой функцией, которая всюду и всегда описывается линейным волновым уравнением; 2) каждая система, которая подвергается внешнему наблюдению, может рассматриваться как часть большей изолированной системы. Далее, в работе даётся представление о состояниях сложной системы, определяющихся в терминах состояний составляющих подсистем. Для этого вводится понятие «соотнесённое состояние», которое необходимо понимать в том смысле, что состояние одной подсистемы не является независимым, а определяется состоянием остающейся подсистемы, входящей в замкнутую систему. При этом состояния, занятые подсистемами, являются коррелированными. Такие корреляции между подсистемами возникают всякий раз, когда они взаимодействуют между собой. В этом случае все процессы измерения должны рассматриваться как взаимодействие между физическими системами, которые порождают сильные корреляции. Основываясь на изложенных выше исходных положениях теории, Эверетт исследовал поведение сложной системы, состоящей их двух подсистем, и рассмотрел пример, служащий моделью процесса измерения. Он показал, что если время измерения достаточно велико (и выполняются некоторые другие условия), то процесс измерения характеризуется не единственным собственным значением измеряемой величины, а целым набором значений, причём в процессе измерения система остаётся приблизительно в собственном состоянии измерения. В результате Эверетт приходит к следующему выводу: «Полная теория показывает, что все элементы суперпозиции существуют одновременно, и полный процесс совершенно непрерывен» [10]. Очевидно, что полученный результат вступает в явное противоречие с опытом, ведь всегда измеряемый объект находится в определённом состоянии. Чтобы устранить это противоречие, Эверетт рассматривает более подробно, каким образом феномены предстают перед наблюдателем. Полученные результаты дают ему возможность сделать вывод о том, что «Всюду по всей последовательности процессов наблюдения есть только одна физическая система, представляющая наблюдателя, хотя и нет никакого единственного уникального состояния наблюдателя. Есть, однако, представление в терминах суперпозиции, каждый элемент которой содержит определённое состояние наблюдателя и соответствующее состояние системы. Т.о., с каждым последующим наблюдением (или взаимодействием), наблюдатель “ветвится” во множество различных состояний. Каждая ветвь представляет собой иной результат измерения и соответствующего собственного состояния системы. Все ветви существуют одновременно в суперпозиции после любой последовательности наблюдений» [10]. Мы видим, что опираясь на разработанную математическую модель, Эверетт смог дать обоснование стандартной процедуре измерения КМ, не используя коллапс волновой функции. Он объяснил, почему в каждом отдельном измерении наблюдатель полагает, что он фиксирует какое-либо собственное значение измеряемой величины. Заметим, однако,

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

27

что, разрешив проблему измерения в квантовой механике, теория Эверетта породила новую проблему – проблему расщепления состояний наблюдателя. Дело в том, что согласно эвереттовской интерпретации, в процессе измерения не происходит выбора одного альтернативного варианта из множества возможных (как это имеет место в КИ), а осуществляется расслоение состояния квантового мира на многие классические «реальности», или миры. Вот как этот процесс разъясняет М.Б. Менский: «Сознание наблюдателя воспринимает различные классические миры независимо друг от друга… Субъективно наблюдатель воспринимает происходящее так, будто существует лишь один классический мир, именно тот, который он видит вокруг себя. Однако, согласно концепции Эверетта, во всех альтернативных мирах имеются как бы “двойники” этого наблюдателя, ощущения которых дают каждому из них картину того мира, в котором “живёт” именно он» [3]. Существует, как мы видим, серьёзная трудность при восприятии такого объяснения процесса измерения. Не удивительно, что даже среди физиков есть люди, неоднозначно воспринимающие такого рода разъяснения. М.Б. Менский полагает, что картина многих миров кажется более фантастичной, чем это есть на самом деле. Более того, она может вводить в заблуждение (и действительно, нередко вводит) тех, кто знакомится с ней, не имея достаточного опыта. Он советует помнить, что никаких «многих классических миров» на самом деле нет: «Есть только один мир, этот мир квантовый, и он находится в состоянии суперпозиции. Лишь каждая из компонент суперпозиции по отдельности соответствует тому, что наше сознание воспринимает как картину классического мира… Каждый классический мир представляет собой лишь одну ”классическую проекцию” квантового мира. Эти различные проекции создаются сознанием наблюдателя, тогда как сам квантовый мир существует независимо от какого бы то ни было наблюдателя» [3]. Не все авторы согласны с интерпретацией Менского. Например, Д. Дойч уверен, что множество реальных миров существуют, и это видно из следующей цитаты: «Квантовая теория параллельных вселенных – это не задача, это решение. Это толкование нельзя назвать ненадёжным и необязательным, исходящим из скрытых теоретических соображений. Это объяснение – единственно надёжное объяснение – замечательной и противоречащей интуиции реальности» [11]. Затерянная или обретённая универсальная реальность?

В книге «Способы создания миров» Н. Гудмен разъясняет, почему он обращается к рассмотрению множества реальных миров: «Для “человека с улицы” большинство версий науки, искусства и восприятия некоторым образом отправляется от знакомого, пригодного к эксплуатации мира, слепленного на скорую руку из фрагментов научной и художественной традиции и своей собственной борьбы за выживание. В самом деле, этот мир чаще всего принимают за реальный, поскольку действительность в мире, подобно реализму в картине, является в значительной степени вопросом привычки» [4]. Согласно Гудмену, «мир» – это то, что описывается «правильными версиями». Он задаётся вопросом: «Разве правильная версия не отличается от неправильной просто применимостью к миру, так, чтобы сама правильность зависела от мира и подразумевала его?». И отвечает на него так: «Мы не можем проверить ту или иную версию, сравнивая её с миром неописанным, неизображенным, неосознанным». Следовательно, правильными можно назвать те версии мира, которые сообщают нам «нечто» об этом мире. Н. Гудмен считает, что лежащий в основе правильных версий мир – это «затерянный» мир, хотя, как мы видим, и не отрицает его.

28

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

Если сравнить позицию философа Гудмена с позицией физика Эйнштейна, то обнаруживается следующее разительное отличие. Эйнштейн признаёт, что он знает о природе что–то своё, но «кого это может интересовать?». Для Эйнштейна важен именно универсальный мир природы, свойства которого коллективный разум многих поколений физиков (и их предшественников), в той или иной степени, познал; это мир, задающий исследователям задачи, для решения которых приходится искать новые теоретические модели и вновь обращаться к этому миру для проверки построенных моделей. Да, конечно, эти модели являются субъектными, т.к. они рождаются в головах конкретных учёных, и, конечно, как говорил А. Эйнштейн, никакой прямой путь не ведёт от эксперимента к теории, но, несмотря на всё это (и многое другое), этот мир природы вовсе не затерян. Актуальность, а вовсе не «затерянность» универсальной реальности следует и из представлений К. Лоренца, согласно которому всякое познание опирается на взаимодействие познающего субъекта и познаваемого объекта, причём оба одинаково реальны. Опираясь на данные естествознания, Лоренц показал, что наши знания дают возможность создать подлинный образ действительности, пусть и упрощённый, но, все– таки, образ действительности. Если бы это было не так, то вид homo sapiens просто не выжил бы. Этот вывод опирается на идеи эволюционной теории познания, согласно которой мозг с его функциями, в особенности с его когнитивными способностями, представляет собой результат биологической эволюции, причём биологически обусловленные когнитивные структуры соответствуют окружающему миру именно потому, что они сформировались в процессе адаптации к нему и обеспечили выживание человека [12]. По Лоренцу, «Наш познавательный аппарат есть предмет реальной действительности, получивший свою нынешнюю форму в столкновении со столь же реальными предметами и в приспособлении к ним. На этом знании и основана наша убеждённость, что всем сообщениям нашего познавательного аппарата о внешней действительности соответствует нечто реальное» [13]. Гудмен считает, что для многих целей правильные описания, изображения и восприятия мира, т.е. «способы, которыми мир существует» или просто версии, можно рассматривать как «наши» миры по той причине, что множество мировых версий автономны и значительны даже безо всякого требования или предположения о возможной сводимости их к некоторой единой основе. Вообще он полагает, что поиск универсального или необходимого начала лучше оставить богословию [4]. Достоинство подхода Гудмена состоит в том, что он не накладывает никаких ограничений относительно того, какие миры являются действительными. Но в любом случае, по Н. Гудмену, строительство миров мы начинаем с некоторой прежней версии (или некоторого прежнего мира), с которой мы имеем дело до тех пор, пока у нас не появится достаточно решимости и навыков, чтобы переделать прежний мир в новый: фактически, создание миров начинается с одной версии и заканчивается другой. С этим, конечно, можно согласиться. Но вот с чем никак нельзя согласиться, – так это с тем, что можно допустить, если не бесконечную, то, по крайней мере, слишком широкую свободу для выбора из множества действительных миров. Опираясь на предложенное выше рассмотрение, в итоге мы приходим к выводу о том, что возникновение идеи множества реальных миров в творчестве Гудмена никак не связано с процессами, происходящими в физике, а именно, с появлением многомировой интерпретации квантовой механики, и это несмотря на то, что эти события происходили примерно в один и то же период. Более того, можно отметить движение философской мысли Гудмена в направлении, противоположном развитию физики! Развитие физики и биологии в этот период характеризовалось напряжённым поиском всего научного сообщества хоть какой–то возможности сохранить универсальную реальность, хотя бы как референт всех

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

29

возникающих идей и моделей. В то же время, подход Н. Гудмена характеризуется, пусть и не отрицанием универсальной реальности, но достаточно небрежным к ней отношением и, фактически, отказом от возможностей её познания. Вопрос, почему в философии и естествознании в середине ХХ в. возникли такие разнонаправленные тенденции, представляет особый интерес, и будет являться предметом дальнейших исследований автора статьи. Заключение

Проанализированы взгляды на реальность, возникшие в XX веке в области физики и философии, приводящие к необходимости рассмотрения множества реальных миров. Показано, что введение многомировой интерпретации квантовой механики, с одной стороны, и концепции создания множества миров Н. Гудмена, с другой стороны, являются разнонаправленными тенденциями. Установлено, что в многомировой интерпретации квантовой механики Х. Эверетт (и его последователи) рассматривают квантовый мир как некую универсальную реальность, в которой всё происходящее детерминистично. Н. Гудмен и его сторонники, напротив, не придают никакого существенного значения универсальной реальности, считая её «затерянной» среди многих других правильных версий. ЛИТЕРАТУРА

1. Cramer John G. The Transactional Interpretation of Quantum Mechanics // Reviews of Modern Physics. 1986. Vol. 58. P. 647–688.

2. Менский М.Б. Квантовая механика, сознание и мост между двумя культурами // Вопросы философии. 2004. №6. С.64–74. 3. Менский М.Б. Концепция сознания в контексте квантовой механики // Успехи физических наук. 2005. №4. С.413–435. 4. Гудмен Н. Способы создания миров. М.: Идея–пресс–Праксис, 2001. 376 с. 5. А. Einstein, B. Podolsky and N. Rozen. Can Quantum–mechanical Description of Physical Reality Be Considered Complete? // Phys. Rev. 1935. Vol. 47. P. 777–780. Перев. А.Г. Любиной под ред. В. А. Фока. // Успехи физических наук. 1936. вып. 4. C.440–446. 6. Гейзенберг Вернер. Часть и целое (беседы вокруг атомной физики). М.: Эдиториал УРСС, 2004. 232 с. 7. Bohr Niels. Can Quantum–mechanical Description of Physical Reality Be Considered Complete? // Phys. Rev. 1935. Vol. 48. P. 696–702. Перев. А. Г. Любиной под ред. В. А. Фока. // Успехи физических наук, 1936. вып. 4. C.440–446. 8. Фок В.А. Можно ли считать, что квантово–механическое описание физической реальности является полным. 1. Вступительная статья // Успехи физических наук. 1936. вып. 4. с.440–446. 9. Гейзенберг Вернер. Философские проблемы атомной физики. М.: Эдиториал УРСС, 2004. 192 с. 10. Everett Hugh. «Relative State» Formulation of Quantum Mechanics // Reviews of Modern Physics, 1957. Vol. 29, №3. P. 454–462. Перевод Ю.А. Лебедева 11. Дойч Д. Структура реальности. М.–Ижевск: НИЦ «РХД», 2001. 400 с. 12. Фолльмер Г. Эволюция и проекция – начала современной теории познания / Эволюция, культура, познание. М.: ИФРАН, 1996. C. 39. 13. Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. − М.: Республика, 1998. 493 с.

30

УДК 51(091)

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

HISTORICAL DYNAMICS OF IMPLICIT AND INTUITIVE ELEMENTS OF MATHEMATICAL KNOWLEDGE © L. B. Sultanova Bashkir State University 32 Zaki Validi Street, 450076 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia Теl./fax +7 (347) 229 96 64 E-mail: [email protected]

The article deals with historical dynamics of implicit and intuitive elements of mathematical knowledge. The author describes historical dynamics of implicit and intuitive elements and discloses a historical and evolutionary mechanism of building up mathematical knowledge. Each requirement to increase the level of theoretical rigor in mathematics is historically realized as a three-stage process. The first stage considers some general conditions of valid mathematical knowledge recognized by the mathematical community. The second one reveals the level of theoretical rigor increasing, while the third one is characterized by explication of the hidden lemmas. A detailed discussion of historical substantiation of the basic algebra theorem is conducted according to the proposed technique. Keywords: history of mathematics, level of theoretical rigor, three-stage process, hidden lemmas, evolutionary mechanism of mathematical knowledge growth.

Introduction New mathematical knowledge obviously involves a great degree of intuition, that making it constantly look insufficiently rigid and, consequently, non-valid enough. Therefore, at a certain historical moment of mathematical development there inevitably appears a task of increasing the level of theoretical rigor, within which the validity of mathematical knowledge must be confirmed again. This means that rigid mathematical knowledge has to be verified with a greater extent of accuracy. However, no one doubts the fact that this problem can be solved and, thus, the validity of the earlier proven mathematical knowledge can be supported, and this knowledge can be substantiated in accordance with a higher degree of rigidity. The increase of the theoretical rigor level in history seems to be largely possible due to the growth of mathematical knowledge when its implicit intuitive element is made explicit. It means that in order to discover the mechanism of this growth historical dynamics of the implicit intuitive element of mathematical knowledge should be primarily investigated. It may be stated that a historical and evolutionary mechanism of mathematical knowledge growth, which is to be made explicit later, should express that dynamics in some way. Historically, mathematical knowledge growth is known to result from mathematical theories turned into axioms and mathematical methods developed into algorithms. That implies that the required growth can be achieved only at the expense of explicating the implicit intuitive element of the mathematical theory. Before one may be able to handle our main objective, i.e. to explicate a historic and evolutionary mechanism of mathematical knowledge growth, it is necessary to disclose in what form the implicit intuitive element is contained in the mathematical theory. It stands to reason that a valid mathemat-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

31

ical theory is characterized by harmonic nature, although the “price” of this harmony is extremely high. The implicit intuitive element is generally incorporated into the mathematical theory basically in the form of groundless statements, in other words, in the form of hidden lemmas. As a rule, such implicit grounds are intersubjective within a concrete social and cultural period, and, as such, can be explicated only in case the social and cultural “vision” of mathematicians is changed, i.e. only when mathematicians with a non-standard way of thinking emerge. For instance, implicit geometry prerequisite, which later became known as Jordan’s lemma, and which was in a due time a basic one for Euclid, was revealed only in the 19th century by the English mathematician and writer L. Carrol [1, 51]. In addition, Cauchy used such a hidden lemma in the theorem about polyhedrons. The essence of it lies in the fact that all polyhedrons were considered as simple ones. The mathematician Beckker, who was the first to find it in the Cauchy’s paper, even called it “an error” [1, 66]. But it is a typical example of an implicit prerequisite in the mathematical theory. Results and Discussion

It can be stated that each historic period generates specific implicit prerequisites of social and cultural nature, involving foremost notions of mathematical methods, a level of theoretical rigor, and those of the mathematic knowledge ideal. These implicit prerequisites can be considered as a common element of thinking of the mathematical community members at a certain historical period, therefore they are intersubjective and implicit only within the above period and later become accessible for revealing [2]. In this connection it may be admitted that axioms first found out by Euclid, had been used by ancient mathematicians as grounds for geometrical reasoning at an implicit level. It may be suggested that the above discovery was made possible due to the ancient idea of the outof-empiric origin of knowledge. According to it, any knowledge is gained by speculation and is a direct result of thinking. The Plato’s idea that knowledge is something implicitly contained in thinking, underlies such an idea of getting knowledge. The reason for such an explication is just further increase in the level of theoretical rigor for a developed mathematical theory. This is by all means accompanied by discovering some implicit prerequisites, leading to a notable growth of the theoretical rigor level in mathematics, and consequently, to strengthening the substantiating basis for not only mathematical theories alone, but mathematical knowledge in general. The substantiating basis is understood as an aggregate of all explicit and grounded prerequisites applicable in the mathematical theory. All unsubstantiated implicit or explicit prerequisites, i.e. those of intuitive nature, do not constitute the substantiating basis. It is clear that the substantiating basis of a concrete mathematical theory must develop, that is the theoretical rigor degree in mathematics increases so does its power. For instance, the substantiating basis of the theorem of polyhedrons proved by Cauchy could not include a hidden lemma on simple polyhedrons, whereas this lemma was already contained in this theorem proof explicated later by the mathematician Beckker [1, 66]. It is evident that since Beckker’s paper appeared the power of the substantiating basis of the polyhedron theorem has risen. Similarly, the power of the substantiating basis of mathematics as a whole increased either. What is the mechanism of that process? What is the relationship between the degree of the theoretical rigor and the definite “amount” of implicit prerequisites, and the certain level of implicit knowledge in the mathematical theory? To put it more precisely, how the growth of the substantiat-

32

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

ing basis of a mathematical theory, i.e. the growth of new knowledge in mathematics goes. To answer this question the following three-stage scheme is demonstrated. Let us assume that at the first stage some concrete mathematical theory T to a particular degree corresponds to the theoretical rigor U with the validity N at a certain historical moment t. That means that the theory T is proved and, thus, is consistent. In parallel, from the point of view of the historic perspective of a likely rigor increase within the framework of the theoretical rigor U, it can be represented by a combination of explicit mathematical statements P and a set of implicit prerequisites PN. However, as a concrete mathematical theory is being considered, and is recognized true (consistent) by the mathematical community, it is necessary to set PN to zero. This means that implicit knowledge undoubtedly constituting the prerequisites of this theory T is absolutely unrealizable. It influences the formation of the mathematical contents proper, but it is not substantiated and formulated anywhere, and is not realized by the mathematical community as something mathematically important. Such implicit prerequisites are at best verbalized as some non-rigid mathematical reasonings within the corresponding historical context, i.e. some heuristic considerations of semiintuitive nature. Implicit prerequisites are inherent but unrealizable components of the mathematical theory T. Then at a remote definite history moment t = t + ∆ t a notable change in the degree of the theoretical rigor U is set in mathematics, with U = U + ∆ U . From the point of view of this increased level of the theoretical rigor U our theory T is seen insufficiently rigid from the mathematical point of view, since it is no longer possible set a PN element to zero. Let us represent it as a collection of the finite number of implicit prerequisites PN. These implicit prerequisites PN are thought to determine insufficient theoretical rigor of our theory T within higher degree of the theoretical rigor U. The rigidity of the mathematical proof is determined as the absence of such elements which could cause inconsistency in T. The situation of a defective theoretical rigor of the theory T obviously calls for the inconsistency to rise, resulting in the necessity of explicating intuitive elements, with the implicit prerequisites of the theory T inclusive. Explicating implicit prerequisites is possible only in case they are verbalized, otherwise their prediction is unlikely as demonstrated by the real mathematical history. Revealing latent theoretical prerequisites is as creative a process in mathematics as getting new knowledge. In mathematical reasoning implicit prerequisites greatly complicate substantiation as an evolutionary historic process of explicating an implicit intuitive element of the mathematical theory. The only way to restore the reputation of the mathematical theory T as an absolutely valid one is to reveal all implicit prerequisites which were discovered within the increased degree of the theoretical rigor U and formed an aggregate of the element PN of the theory T. The mathematical theory T on the first stage of its historic substantiation was included to the general mathematical context, and now cannot be abandoned as causing doubt by its validity. Moreover, its consistency is accepted due to the increased degree of the theoretical rigor U either. A historical struggle for the rigor level of the theory T as a valid mathematical knowledge requires explication of all prerequisites verbalized within a new degree of the theoretical rigor U. This process contributes to the necessary growth of the mathematical knowledge content for the theory T taking place on the second stage of historic substantiation of the mathematical theory T. Now that historical explication of implicit prerequisites within a new and higher degree of the theoretical rigor U having been implemented, the mathematical theory T confirmed its status as a valid one. In spite of the fact that implicit prerequisites in the theory T were successfully overcome

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

33

contributing to the new knowledge growth, it should not be concluded that all implicit prerequisites constituting the theory T were discovered and included in the mathematical theory T. This theory has not been absolutely substantiated and its consistent character has not been fully confirmed either. Historic substantiation which in reality turns this theory T into axioms can be considered as theoretically unlimited repetition of triad cycles, the stages of which were disclosed in the above scheme. It should be taken into account that the PN-element of the theory T, containing all its implicit prerequisites also comprises its basic reasons. In the given scheme of substantiating the mathematical theory T they are not separated from the hidden lemmas in the theorem proofs, as they change nothing in the conception of the scheme, but deprive it of its clarity. Due to the extreme awkwardness of a full historic substantiation, i.e. axiomising a concrete mathematical theory, to be submitted here such a historic substantiation in mathematics accompanied by explicating implicit prerequisites will be exemplified in historic specification of the basic algebra theorem, originally given by D’Alembert in 1746. Its formulation, considerably differing from the one accepted in modern mathematics, was initially given by H. Jirard and R. Decartes. It is D’Alembert who in “Investigations of Integral Calculus” formulates the basic algebra theorem as follows: any algebraic polynomial with real coefficients is expanded into the product of linear and square-law real factors. The proof by D’Alembert was of an analytical character. K. Gauss in his doctorate thesis of 1799 was quite fair to point to the lack of rigor in D’Alembert’s argumentations, already unacceptable for the mathematics of the 19th century. In particular, D’Alembert did not prove the original assumption on the possibility of expanding the algebraic function in a convergent series, which in K. Gauss’s opinion, definitely represented an implicit prerequisite [3]. Also some reasonings relating to the infinitesimal failed to be rigid in one of the corollaries. The essential remark by K. Gauss is the one that an algebraic function does not necessarily reach its bounds underlying one of the corollaries [3], and not belonging to implicit prerequisites. Further refinement of the proof of the basic algebra theorem, given by K. Gauss was performed by F. Klein, who also explicated its implicit prerequisites. According to the reported idea of historic explicating of implicit prerequisites of the mathematical theory, F. Klein’s refinement represents the next stage of this explication. F. Klein contends that K. Gauss in his proof, for instance, “uses here the properties of algebraic curves”, in particular, the one stating that a curve cannot be interrupted [4]. Later on F. Klein stresses that this “fact is formulated but undergoes no further analysis” [4, 69]. That prerequisite employed by K. Gauss, is implicit as well, but unlike the previous one which is not only implicit theoretically but cannot be verbalized, the former had been verbalized by K. Gauss, being theoretically implicit though. Along with that, in K. Gauss’s proof some fundamental theorems of continuity for two-dimensional regions stand to reason – for example, “the theorem that two intersecting curves are bound to have an intersection point” [4, 69]. Generally, according to F. Klein and common ideas of modern mathematics, K. Gauss’s proof obviously lacks the substantiation of the fact of continuity of the function under consideration, which K. Gauss, evidently, uses as an implicit prerequisite. Thus it is necessary to formulate the assumption of the theory of real numbers, the fullness of which is achieved due to Dedekind’s cuts [4, 70– 71]. In conclusion of his refinement to K. Gauss’ proof of the basic algebra theorem F. Klein makes a remark that all above was overcome only in 1817 in B. Boltzano’s work “Purely analytical proof of the theorem that between two values there is at least one real root of the equation yielding the results of the opposite signs”, in which B. Boltzano explicated the indicated implicit prerequisite in K. Gauss’s proof [4, 70–71]. F. Klein’s refinements certainly were performed much later; the order of

34

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

refinements is not of principal value here. It is important that no one of the mathematicians explicating the proof of the basic algebra theorem by D’Alembert questioned the consistency of the starting assumptions of this proof, its validity and the possibility of its further sound explication. It is evident that each stage of explicating D’Alembert’s proof of the basic algebra theorem performed by K. Gauss, B. Boltzano and F. Klein was gradually collecting new knowledge quite agreed with the presented idea of historic substantiation of the mathematical theory. A historic and mathematical analysis allows us to conclude that the historic substantiation of many mathematical assumptions is implemented similarly. A real historic process of substantiation in mathematics proceeds in a more complex way. Concrete implicit prerequisites of the mathematical theory can be discovered and verbalized, or cannot be discovered either, since the process of explicating implicit prerequisites is unpredictable in any certain case. Though in the mathematical science theory, a general historic trend to explicate implicit prerequisites undoubtedly takes place. Yet it should be borne in mind that the conditions for implicit prerequisites to be explicated are far from frequent, since the former needs changes in a theoretically implicit paradigm and a social and cultural layer of mathematicians’ thinking. In other words, it is necessary for mathematicians’ “vision” to modify. This phenomenon is thought to be the main reason for impossibility to ensure that the increase in the degree of theoretical rigor in mathematics will result in some concrete implicit prerequisites being certainly explicated. That means that for any concrete theory or proposition it cannot be guaranteed that further increase in the degree of theoretical rigor necessarily implies explicating the very theory or proposition. Even in the case of finite number of implicit prerequisites there is no confidence that in some certain moment of the real history these very implicit prerequisites will be discovered. Concrete implicit prerequisites are disclosed by a concrete subject, and at this level the process of explication is intuitive and, consequently, irrational. It can be deduced that in theory it cannot be guaranteed that the process of profound historic substantiation for some certain mathematical theory T can be limited in time and, as a result, completed [4, 67]. As for the present context that means that in theory the repetition of triad cycles in the process of historically explicating implicit prerequisites of a mathematical theory is not generally finite. Here only historic and evolutionary substantiation of mathematical knowledge is implied, that being realized within mathematical thinking of an axiom type. Just the explication of some part of all implicit prerequisites with each increase in the degree of theoretical rigor in mathematics is possible and can be ensured historically. Conclusion

1. In conclusion, we note that the historical and evolutionary mechanism of mathematical knowledge growth, the essence of which actually consists in a multi-step explication of implicit premises in theorem proofs, resonates in some moments with the theory of mathematical concepts by I. Lakatos. Counter-examples accessed randomly are considered a driving force for explicating mathematical proofs. It seems, however, that the sense of counter-examples predominantly lies in discovering implicit premises in proofs. However, we note that the explication of hidden lemmas in mathematical proofs is under the influence of counterexamples, which gives I. Lakatos reason to doubt the status of deductive mathematics. But the example of explicating implicit premises of the fundamental algebra theorems shows that counter-examples are not always necessary in detecting hidden lemmas of mathematical proofs. The main factor is the mathematicians’ notion about the

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

35

lack of rigor in mathematical knowledge and their confidence that this level can be enhanced by clarification of mathematical proofs. In fact, unstated assumptions, such as in the proof of the fundamental theorem of algebra, were detected by different mathematicians at different times, solely as a result of their desire to make this proof more stringent. None of the mathematicians even mentioned any counter examples necessary for clarifying the evidence. Thus, I. Lakatos’ conclusions undermining the status of deductive mathematics are quite private and cannot be extended to the whole mathematical science. 2. Note that our task was not to criticize Lakatos at all. This criticism is not important in itself, it simply allows you to better understand the idea of the author. Besides, I think that Lakatos should be criticized, because it was his work on the history of mathematics that had an enormous influence on the philosophy of mathematics and gave an impetus to the development of mathematical empiricism. We are unable to move forward without highlighting the key points in the established scientific context. It should also be noted that the value of mathematics is determined primarily by the deductive nature of its theories and its priori grounds. It seems that the reference to specific events in mathematical history is a good way to defend mathematics from attacks and insinuations in the spirit of empiricism. As for the implicit assumptions found in mathematical proofs, it appears that this does not undermine traditional status of deductive mathematics, and must be regarded as an inherent feature of mathematical thinking. The history proves that almost all the unstated assumptions are explicated over time. The number of the remaining is so small that does not affect the validity of mathematical theories, except situations when you need to appeal to actual infinity. But this question must be considered separately [See 5, 160–168]. 3. In general, the approach basing on the idea of tacit knowledge ontologically reveals a true history of a mathematical reasoning mechanism, consisting in the explication of various kinds of implicit assumptions. The main factor of implementing such an explication is a critical epistemological setting of the mathematical community, typical to the leading mathematicians. REFERENCES

1. 2. 3. 4. 5.

Lakatos I. Proofs and Refutations. M.: Nauka, 1967. Sultanova L.B. The Role of Intuition and Implicit Knowledge in Forming the Style of Mathematic Thinking // Styles in Mathematics: Socio-Cultural Philosophy of Mathematics. St. Petersburg: RKhGhI, 1999. P.66–76. Mathematics History since Ancient Times up to the Beginning of XIX century. M.: Nauka, 1972. Vol.1–3. Vol.3. Klein F. Lectures on Mathematics development in XIX century. Vol. I. M.: Nauka, 1989. P.69. Sultanova L. B. Implicit Knowledge in Mathematics. Saarbrücken (Germany): Ed. home LAP LAMBERT Academic Publishing, ISBN 978–3–8433, 2011. 212 p.

36

УДК 161

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

«СХОДНОЕ» И «ОБЩЕЕ». ПСЕВДОПОНЯТИЕ И ПОНЯТИЕ © В. В. Ильин Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова Россия, 119991, ГСП-1, Ленинские горы, д.1, стр. 52, 2-ой учебный корпус Телефон: +7 (495) 939 21 13, факс:+7(495) 932 88 73 E-mail: [email protected] В центре внимания автора формирование универсально-номологических признаков предметности, фиксируемых понятием. «Общее» противопоставляется «сходному», при этом подвергаются критике методологические платформы «ассоцианизма», «наивного реализма», «эмпиризма», неспособные прояснить тайну образования понятия. Ключевые слова: «общее», «сходное», понятие, псевдопонятие, номологичность, ассоцианизм, эмпиризм.

Словесные знаки, замещающие раздражители, за счет своих внутренних свойств упорядочивают, организуют, группируют восприятия. Какие процессы ассистируют данные акции? На предметно-действенном уровне включаются сравнение, анализ, синтез, сопоставление, позволяющие выявлять, абстрагировать общее в редакции «одинаковое» – индуктивно общее, присущее «всем» как «многим» («все лебеди белы»). Гносеологически подобное общее – сходное, получаемое через уподобление. На логико-методологическом уровне выделение «сходного» в смысле «уподобленного» актуализирует оценку разновидностей, экземпляров, казусов, прецедентов, дающих возможность производить отсев (сепарация, абсорбция) частностей, объединять признаки, достигать обобщений. На вербальном уровне стадия установления сходного сопровождается объединением «семей слов»: «Новые явления и предметы, – указывает Выготский, – называются обычно по одному признаку, который не является существенным с точки зрения логики и не выражает логически сущность… явления. Название никогда не бывает в начале своего возникновения понятием» [1, с. 193]. Если квалифицировать «конечный продукт» данных мероприятий принципиально, придется признать: поскольку, как задним числом известно, логико-гносеологическое «общее» генетически не вытекает из «сходного», «одинакового», на ранней стадии мыследеятельности кристаллизуется не понятие, а псевдопонятие. Статус полноправного, полноценного, гносеологически самозаконного понятия псевдопонятие обретает лишь вследствие замены «сходного» номологическим. Всесторонне раскритикованная локковская теория абстракций (разделяемая номинализмом, эмпиризмом, ассоцианизмом), к сожалению, выказывала нечувствительность к различению «общего-сходного» (акцидентального) и «общего-номологического» (эссенциального). Действительно: к примеру, «человека» как концепт можно получать в колее «сходного», группируя, ассоциируя внешние признаки. Между тем до существенного в человеке, выражаемого формулой «существо социальное, производящее орудия труда», дойти таким образом невозможно. Кроме того, по внешним параметрам к разряду «человек» в кругу «сходного» отойдут киборги, гуманоиды, роботы, иные человекоподобные создания. Итак, наивный взгляд на понятие (методологический номинализм, эмпиризм, ассоцианизм), крепящийся на отождествлении сходного и общего, не учитывает: a) у конденсируемых понятием отвлеченных признаков отсутствуют чувственные корреляты;

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

37

b) понятийно существенное впрямую не имеет осязаемых представлений (что продемонстрировал крах рафинированного эмпиризма XX столетия – неопозитивизма); c) сочетание существенных, необходимых, неотъемлемых признаков, оказывающихся значением слова и именуемых понятием, не выделяется непосредственно (операционально) по номиналистско-эмпиристско-ассоцианистским методикам. Номинализм не способен устанавливать онтологические корреляты понятий; эмпиризм не проясняет фиксации концептуально сущностного; ассоцианизм, допуская редукцию понятийного содержания к чувственно данному, скатывается к наивной «зеркальности». Демаркация между гносеологическим наивом и адекватным взглядом на предметные основания мыследеятельности проходит по рубежу: наделение или лишение перцептов номологически универсального. Наивный подход вкладывает в «представление» момент закономерно всеобщего; выверенный подход такую возможность исключает. Критика гносеологического наива, став школьным местом, не заслуживает дополнительного внимания. Доктринальное оппонирование наива, вводящее нормативное: содержание понятий не редуцируемо к sense data; оно коррелировано с пространством предметнотематических идеальных связей, тем не менее, оно оставляет непроясненной саму генеалогию последнего (особого пространства), легализующего экзотические «конструкты»; «абстрактные схемы», «идеалии» – воображаемые, подразумеваемые, мнимые, недействительные действительности, которые отвечают полету творческой, нескованной рутиной наличного, ищущей, свободно парящей мысли. Поставим вопрос ребром: если содержание мыследеятельности не выводится по локковской теории абстракций из непосредственного чувственного опыта, откуда оно берется? Ответ, какой даем мы, – вполне прозрачен. Источник сверхчувственной мыследеятельности – символическая сверхчувственная культура, утилизирующая собственные приемы развертывания чувственно неданных типов реальностей. Настал черед наделить эту креативную стихию элементом верифицируемой процессуальности. Итак: положительное человеческое познание может моделироваться как двухсторонняя порождающая активность, интегрирующая два типа полярно ориентированной эвристической деятельности. 1) Процедуры расширяющего синтеза, позволяющие в терминах конкретных предметных систем (с фиксированным логическим, семантическим оснащением) выстраивать новые абстракции, концепции. На базе основоположений (аксиом) вводится определение, позволяющее идентифицировать абстрактный объект. По такой схеме задаются наиболее абстрактные понятия – «группа», «кольцо», «поле», «топологическое пространство» и т. д. Введение, разработка понятий (идеальных объектов – идеалий) осуществляется относительно свободно, при участии воображения, нестесненного конструирования возможностей. В искусстве – разнообразятся творческие платформы; в науке версифицируются абстрактные исходы: теория групп – теория конечных групп, теория абелевых групп, теория разрешимых, нильпотентных групп, теория топологических групп. Налицо всесильное творчество в мире символических озарений «Я». 2) Процедуры сужающего анализа – объективация, материализация, предметное воплощение абстракций. Задача исключения – нахождение вещественных коррелятов, природных проекций. Скажем, понятие «тор», определяемое как «тело, образуемое вращением круга вокруг прямой, лежащей в его плоскости, но не пересекающей его», при материальном отчуждении трансформируется в наглядный образ «спасательный круг», «баранка». Как видно, сверхцель исключения абстракций – достижение наглядности, представляемости в созерцании. С гносеологической точки зрения создание духовных структур осуществляется посредством символи-

38

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

ческого комбинирования: производятся, порождаются, творятся продукты, не могущие быть полученными из эмпирии в качестве копий чувственно данных аналогов. Портрет – не калька оригинала; конструкт (теоретическое понятие) – не отображение явления. Мир символических форм – мир воображаемый, модельный, эйдетический. Это – мир духовной разработки ноуменов. Поскольку внутренняя символическая продуктивная способность стоит у истоков рядов (идей и вещей) не только благообразных, но и одиозных, возникает острый вопрос ее санации. Ответственная роль критической инстанции отводится: – в эмпирических науках – критерию верификации; – в логико-математических науках – пакету критериев в виде непротиворечивости, полноты, независимости, разрешимости; – в искусстве – принципу художественной конвенции; – в политике – оптимальности, эффективности. Верховным арбитром, третейским судьей с правом окончательного вердикта на ступени классической культуры объявлялась «интуиция». Показателен подход (для духовного производства) Канта: «Разум в своем эмпирическом применении не нуждается в критике, потому что его основоположения постоянно проверяются критерием опыта, точно так же не нужна критика его в математике, где понятия должны тотчас же быть показаны a priori в чистом созерцании и тем самым все необоснованное и произвольное сразу обнаруживается» [2, с. 591]. (При более тщательном рассмотрении, линия Канта, вводящая в абстрактные моделирования, чувственные созерцания, критики не выдерживает. Не апеллируя к созерцательно невоплотимым конструкциям типа неевклидовых геометрий, небулевых алгебр и т. п., обратим внимание на то, что, казалось бы, прозрачное геометрическое понятие «точка», естественно определяемое как нечто, не имеющее измерений, интуитивно не представляемо. Тем более, не представляема «мнимая двойная точка в бесконечности»). Показателен и подход (для практически-духовного производства) теоретика символизма Вячеслава Иванова, в число признаков символического художества включающего «особенную интуицию», каковая вкупе с «энергией слова» непосредственно осуществляется поэтом как тайнопись неизреченного, «вбирает в свой звук многие, неведомо откуда отозвавшиеся эхом и как бы отзвуки родных подземных ключей и служит, таким образом, вместе пределом и выходом в запредельное, буквами – внешнего и иероглифами… внутреннего опыта» [3, с. 134–135]. На ступени неклассической культуры, легализующей производство и утилизацию интуитивно неочевидных конструкций (в духовном производстве – бесконечномерные континуумы, несчетные множества, алгебраические категории, поливекторы, тензоры, функторы и т.д.; в практически-духовном производстве – сюрреализм, алогизм, нигилизм, абсурдизм), символическая деятельность, символизм как состояние души homo creatus перестал быть слугой, превратился в хозяина. Опасность гиперболизации символического измерения человеческого существования, как отмечалось, в подмене жизни как реального процесса самовоспроизводства на собственной основе мучительной, убогой, дезориентирующей позой. Фикционалистскую изнанку символизма развенчивал Кант, борясь с трансцендентальным применением разума на основе одних лишь символов (понятий), где «ни эмпирическое, ни чистое созерцание не содержит разум в видимых рамках», где он «крайне нуждается в дисциплине, которая укрощала бы его склонность к расширению за узкие границы возможного опыта и удерживала бы его от крайностей и заблуждений [2, с. 591]. Из сказанного удержим во внимании только то, что интуиция не может гарантировать полную недвусмысленность символических построений без каких бы то ни было изъянов, про-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

39

белов, непоследовательностей. Что же касается транцендентально-символической природы разума, то следует различать применение и производство символических форм. По части применения во всех сферах духовного и практически-духовного производства вырабатываются заслоны аппликации фикций: фронтальная объективация, отчуждение символических форм (идеалы, идеалии, концепции, конструкции, схемы, системы) востребует не интуитивной, а полноценной дискурсивной экспертизы на их лояльность, толерантность жизненно важным обстояниям. Можно сказать откровеннее, сильнее. Жизненная ценность символических форм удостоверяется выработкой относительно них максимально критической позиции. По части производства символических форм суждение лишается признаков деонтологичности. Homo symbolicum не имеет шансов проявить свою сущность, кроме как символическим способом. Понимание этого, сугубо релятивизируя сомнительное «склонность к расширению» (символизм и есть в чистом виде такого рода склонность), «узкие границы возможного опыта» (символизм и есть в чистом виде преодоление такого рода границ), активирует трансцендентальное применение разума по символам (с одним ограничением: не по одним «лишь»). Локомоцию данному применению придает: – тропнообразный стиль конструирования понятий; – перманентная взаимообразная обработка перцептов коцептами и vice versa; – предметооценка с выделением сходного, сходно-общего, общего; – конденсация онтологически эссенциального, сопряжение с ним выразительных универсалий (номинация, артикуляция, вербализация); – трансформация псевдопонятий в понятия: объединение, обобщение, абстрагирование, синтезирование признаков, групп признаков, таксономизация предметов; – выход за пределы локальных чувственных ситуаций за счет универсализирующего символического отчуждения. Такова генетическая развертка сюжета, позволяющая решать нетривиальную проблему возникновения понятийно общего из сходного, подобного, запечатлеваемого в общем представлении и псевдопонятии. Генетический взгляд дополняется структурно-функциональным взглядом, проливающим свет на операциональный базис описываемой трансформации. Рычагом преобразования сходно-общего, данного в псевдопонятии (предпонятии), служит применяемая символическим разумом абстракция отчуждения. В математике (теории множеств) указанная абстракция «типичным образом проявляется в форме так называемого принципа свертывания: математик сначала формирует в языке исследования некоторое свойство φ(х) объектов… а затем образует новый объект… – множество {х/φ(х)} всех объектов х, для которых имеет место свойство φ» [4, с. 456]. Перед нами – пример символической онтологизации, приписывания существования воображаемому. Своим продуктивным измышлением через символизацию мы становимся креаторами мира эйдосов – платоновского скопища идеалий, универсалий с отрешенными, не имеющими чувственных аналогов свойствами. Если последние (т.е. свойства φ из принципа свертывания) выражаются явно, непротиворечиво, строго, однозначно (строгость, однозначность – для науки) в фигурах некоторого языка (с фиксированной операторикой, семантикой), возникают понятийно-содержательные единицы (концепты, ментальные системы, стратегии) духовного и практически-духовного опыта. В науке, отмечалось выше, оформляются аксиоматики. Аксиоматика Аφ предполагает точное определение абстрактного объекта Оφ, т.е. «такого объекта, который не обладает никакими другими свойствами, кроме…φ. Этот воображаемый объект Оφ есть первый продукт процедуры «конструирования понятия». Первый, потому что

40

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

аксиоматика Аφ одновременно может служить и частичным определением таких «конкретных» объектов, которые являются носителями не только… φ, но и некоторых других дополнительных свойств, не противоречащих φ. Следовательно, процедура конструирования понятия φ, аксиоматически определенного посредством Аφ, порождает целый класс объектов х, родственных объекту Оφ. Этот класс и обозначается символом {х/φ(х)}, который используется как общее имя для всех носителей свойства φ. Каждый такой носитель…φ выступает как некоторая спецификация абстрактного объекта Оφ, а сам класс {х/φ(х)}, возникающий благодаря применению принципа свертывания по свойству φ, оказывается… ни чем иным, как классом констру кций, воплощающих понятие φ. Логическая сеть теорем, дедуцируемых из … Аφ по правилам вывода принятого языка, образует аксиоматико-дедуктивную теорию Т, описывающую упомянутый класс. Сам же класс {х/φ(х)} играет роль «онтологии»… теории Т» [5, с. 65]. Символизм, символизация, символическая культура суть конструирование (порождение) объектов-носителей φ – Оφ, наделяемых бытийной автономией. С гносеологической точки зрения это – гипостазис. С лингвистической точки зрения это – введение гипербол не как стилистических фигур, но как состояний реальности (мифо-поэтическая природа понятийного комплекса). С формально-логической точки зрения гипостазирование и гиперболизирование φ означают введение квантора всеобщности в редакции «акцидентальное». Если пойти на варваризм, можно сказать: вненаучное духовное и практически-духовное символическое производство этим вполне ограничиваются. Используя приведенную выше мысль Выготского, позволительно зафиксировать: явления, предметы, называемые по одному признаку (введение онтологических классов-присутствий: номинация–{х/φ(х)}), циркулируют в вербальной коммуникации как выражения-тропы ранга псевдопонятий (предпонятий). Это потому, что универсализируемый символизацией признак φ – акцидентальный; он не может быть эссенциальнономологическим (вербализация, артикуляция, номинация позволяют выстраивать классы как агрегации сходного, но не общего). Понятие же (выразительно совпадая с акцидентом) есть сочетание необходимо-существенного, задающего универсальное не как акцидентальное, но как обязательное. Не проводящая дистинкции выражений с квантором всеобщности, не различающая акцидентальное и эссенциальное общее в формулировках типа ∀(х) (Р(х)→ Q(х)) локковская теория абстракций синкретизирует «сходное» и «общее», тем самым смешивает «псевдопонятие» и «понятие». Отсюда – пробелы в логике, методологии, их прямых потребителях – педагогике, дидактике. Повторим: символический прием «абстракция отчуждения» – позволяет выстраивать экзотические возможные миры (за создание которых их авторов, как мы видели, нередко приходится «прощать»), (которыми довольствуется искусство, мифология, идеология, религия, генерирующие социальные и экзистенциальные утопии), сотканные из гипербол, эллипсов, аллегорий, синекдох, многообразных метафорических уподоблений, соположений, олицетворений, – но не строгая наука. По форме статус классов объектов х по в науке и ненауке однотипен (символическая природа Homo creatus – всеобща). По содержанию статус классов {х/φ(х)} в науке и ненауке разнотипен. В ненауке (и обыденности) фигурирует акцидентально общее (сходное), в науке – эссенциально общее (универсально-номологическое). В ненауке специальными исследованиями качества общего в символических контекстах не озабочиваются; ограничиваются все той же интуицией, проводящей легитимацию разнообразных «правд жизни». В поэзии умосозерцание вводимых по схеме {х/φ(х)} универсалий производится непосредственной интерпретацией вербально заданных жизненных многообразий. В континууме существования Мандельштама «сущность жизни» эксплицируется через родовую противоположность – смерть:

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

41

Мы смерти ждем, как сказочного волка, Но я боюсь, что раньше всех умрет Тот, у кого тревожно-красный рот И на глаза спадающая челка. В континууме существования Жуковского сущность того же эксплицируется так же, но дополнительно нюансируется: О, будь же грусть заменой упованья! Отрада нам – о счастье слезы лить! Мне умереть с тоски воспоминанья! Но можно ль жить, – увы! и позабыть! И так далее. Обогащение предметных контекстов идет за счет наращивания жизненных ситуаций, наделяемых типичностью (авторское видение φ узаконивает класс {х/φ(х)} в качестве типического, порукой чему – творческая сила удостоверения φ). В науке специальным исследованием качества общего в символических контекстах озабочиваются. Правда, уже вне оглядки на классический призыв отчуждения φ по выделенному типу представленческой интуиции. Современная стадия понимания природы научно-теоретической деятельности привносит в метасознание два убеждения такого рода: 1) сюжетная полифония символических изысканий предметно-тематическая версификация исследований упорядочиваются содержательными расширениями теорий с утрированием того же принципа свертывания. Различные типы геометрий, выражающие разные свойства пространств, ассоциируются по более объемному φ – многомерному континууму (новация Римана). Линию Римана усиливает подход Бурбаки, интерпретирующий «многократно протяженную величину» – φ с теоретико-множественных позиций. Результат – универсализация φ в терминах «математическая структура». Подход Бурбаки в свою очередь модифицирует новация Эйленберга-Маклейна, центрирующая не отдельные «математические структуры», а классы однотипных структур совместно с недеформирующими преобразованиями их друг в друга. Следствие – расширение φ в терминах «алгебраических категорий», охватывающих все типы изучаемых математикой объектов [5, с. 67]; 2) свободное создание символических схем, систем, платформ (через конструирование понятий) – процесс далеко не произвольный, не волюнтарный. С одной стороны, он регулируется императивом непротиворечия: принцип свертывания распространяется на любые неконтрадикторные параметры φ. С другой стороны, он регулируется императивом прагматической целесообразности, эффективности, плодотворности: во избежание беспредметного теоретизирования принцип свертывания распространяется на любые созидательные (в искусстве, идеологии – духоподъемные) параметры φ, определенность которых устанавливается социокультурно с использованием предметно-практического инструментария. ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5.

Выготский Л.С. Избранные психологические исследования. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1956. 519 с. Кант И. Сочинения. В 6 тт. Т. 3. М.: Мысль, 1964. 550 с. Иванов Вяч. И. Заветы символизма // Борозды и межи. М.: Мусагет, 1916. С. 119–144. Драгалин А.Г. Комментарии и примечания к статьям Г. Вейля «Порочный круг в современном обосновании анализа» и «Математика и логика»// Вейль Г. Избранные труды. М.: Наука, 1984. 512 с. Философские проблемы оснований физико-математического знания. Киев: Наук. Думка, 1989. 231 с.

42

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

УДК 007 : 50+51

«ПРЕДУСТАНОВЛЕННАЯ ГАРМОНИЯ» ЛЕЙБНИЦА И СИСТЕМНЫЙ ПОДХОД К ОБОСНОВАНИЮ ПРАКТИЧЕСКОЙ ЭФФЕКТИВНОСТИ МАТЕМАТИКИ © В. Я. Перминов Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова 119991, Москва, ГСП-1, МГУ, Ломоносовский проспект д. 27, корп. 4 тел: +7(495)939-13-46 E-mail: [email protected]

В статье рассматриваются вопросы, связанные с объяснением эффективности практического применения результатов математики. Предлагается подход к объяснению этого явления, основанный на метафизике Лейбница, современной теории систем, а также на представлении о внерациональных критериях отбора, заключенных в моделях «потребного будущего». Ключевые слова: математическая абстракция, математическое предвосхищение, искусственная система, модель «потребного будущего», интуиция, социальный инстинкт, конвенция, неосознаваемые критерии отбора.

Введение История развития математики постоянно демонстрирует нам некоторую, не вполне понятную эффективность практического применения математики. Проблема заключается в том, что объекты математики по определению являются абстракциями разного уровня, созданными для решения внутренних задач. На первый взгляд, эти объекты далекие от каких-либо содержательных интуиций. Однако, впоследствии они получают эмпирическую интерпретацию и оказываются незаменимыми для описания физической реальности. Обнаруживается, таким образом, несомненная согласованность между развитием собственно математических, т.е. «внутренних» понятий, и потребностями прикладной математики. Ниже будут сформулированы некоторые гипотезы о механизмах этой согласованности. 1. Уточнение вопроса

Математическое мышление не фокусируется на понятиях, близких к опыту и интуиции. На базе имеющихся объектов и операций вводятся другие объекты и операции, более высокого уровня абстракции, не связанные с интуитивной основой исходных объектов. Это движение от конкретного и интуитивно ясного к абстрактному и формальному подтверждается множеством примеров. В частности, известно, что поиски решений кубического уравнения привели к введению мнимых чисел, попытки обосновать пятый постулат Евклида завершились созданием неевклидовой геометрии, аналитическое выражение отношений трехмерного евклидового пространства привело к идее многомерного пространства. Такого рода производные объекты, как абстракции более высокого уровня, вводятся с целью унификации математического знания. Развитие этих структур позволяет объединить разнородные математические теории, выработать общий взгляд на проблемы, упростить внутреннюю структуру математического знания. В свое время Лейбниц такого рода образы (он говорил о мнимых числах) называл «полезными

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

43

фикциями», которые сами по себе ничего не означают, но необходимы для решения реальных задач. Л. Карно считал, что в математике вводятся два рода «количеств»: количества реальные, посредством которых мы описываем мир, и количества фиктивные (неозначенные), принимаемые в качестве средства решения задач. Практика показала, однако, что неозначенные образы не остаются навсегда в своей внутриматематической роли, они, как правило, находят эмпирическую интерпретацию и переходят в сферу образов, имеющих прикладное значение. Поскольку такие интерпретации для абстрактных объектов и концепций математики обнаруживаются обычно в связи с новыми достижениями теоретического естествознания, то можно сказать, что математика в своём внутреннем развитии предвосхищает будущее развитие физики в плане необходимых формальных средств. На эту особенность взаимодействия математики и физики указывает Ф. Клейн в работе, посвященной применению проективных метрик в теории относительности [1]. А. Эйнштейн в статье о Кеплере высказывал восхищение загадочной гармонией природы и мысли, благодаря которой геометрические фигуры, придуманные древними, а, именно, эллипс и гипербола, нашли в новое время реализацию в орбитах небесных тел [2, с.123–124]. Д. Гильберт в развитии математики видел проявление лейбницевской «предустановленной гармонии» [3, с. 460]. Приведем высказывание выдающегося французского математика Ж. Дьедонне, в котором дана общая характеристика этого явления. «В совсем недавнее время, – пишет Дьедонне, – мы были свидетелями неоднократно повторявшейся ситуации, непостижимой для физиков и философов, когда с удивлением замечают, что математический аппарат, необходимый для развития появившихся революционных концепций современной физики, таких как теория относительности и квантовая механика, уже задолго до их рождения был создан и развит в связи с внутренними проблемами математики, вне каких-либо подозрений, что этот аппарат может когда-нибудь получить другое приложение» [4, с. 20]. История математики, в особенности история последних двух столетий её развития, показывает, что абстрактная математика, развиваясь в интенции на решение внутренних задач, некоторым образом предвосхищает потребности будущей физики в средствах описания реальности. Гносеологическая проблема состоит в том, чтобы объяснить эту связь. Очевидно, что существуют механизмы, формирующие абстрактные структуры математики таким образом, что они становятся перспективными для эмпирической интерпретации и приложения. Мы должны уяснить природу этих механизмов. Представляется, что в общем процессе такого, «предвосхищающего», развития математики можно выделить явления трех типов, которые существенно отличаются друг от друга: 1. Способность математических образов, генетически связанных с конкретным содержанием, получать новые интерпретации, служить для выражения другого содержания. В качестве примера можно указать на дифференциальные уравнения, которые будучи введены для описания конкретных физических процессов, находят впоследствии применения далеко за пределами первоначальной области. 2. Способность абстрактных математических образов, изначально свободных от содержательной интерпретации, получать такую интерпретацию и превращаться в аппарат эмпирической теории. В истории науки последних двух столетий мы видим большое число

44

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

таких случаев. В качестве примера можно указать на использование неевклидовых геометрий в теории относительности и на использование теории групп в физике элементарных частиц. 3. «Непостижимая» экстраполябельность физических законов, выраженных в адекватной математической форме: законы Ньютона, уравнение Максвелла, уравнение Шредингера и т. п. Математическая формула оказывается в некотором смысле устойчивее и перспективнее прямых обобщений опыта, так как часто выясняется, что сами опытные обобщения, первоначально находившиеся в противоречии с математическим законом, претерпевают новую интерпретацию, и, в конечном счёте, всё равно согласуются с этим законом. Во всех этих случаях мы видим проявление некоторой целесообразности, как бы заключённой в понятиях математики, согласно которой, понятия и образы математики, заданные на основе содержательных интуиций, обладают способностью выходить за пределы этих интуиций, а образы, которые появились вне какого-либо содержания, это содержание приобретают и становятся частью прикладной математики. Мы видим также, что математические формулы из средства описания опыта все более превращаются в средство систематизации и переосмысления самого опыта. 2. Попытки объяснения

В настоящее время намечено несколько подходов к объяснению этого явления. Прежде всего, здесь нужно указать на попытки натурфилософского объяснения, исходным пунктом которого является утверждение некоторой изначальной гармонии природы, и мозговых (физиологических) структур, как части этой природы. В 50-х годах эту идею развивал французский инженер и философ А. Ламуш. Согласно Ламушу, три основные сферы реальности – неживая природа, жизнь и мышление – подчинены единому ритму, который, в свою очередь, определен принципом экономии средств. Во всех этих сферах действует аналогичный механизм появления нового, а, конкретно, конструирование новых элементов из существующих, уже имеющихся, в соответствии с правилами композиции и подобия. Свободное конструирование математика, с этой точки зрения, с высокой вероятностью остается в пределах форм, реализуемых природой, поскольку оно неизбежно имитирует способы конструирования природы [5]. Идея Ламуша о подобии механизма появления нового в природе и в мышлении имеет основания. Однако, взятая как общий принцип, она неправомерно ограничивает возможности внутреннего конструирования в математике. Легко видеть, что внутреннее развитие математики не подчинено какой-либо онтологии, и не ограничивает себя операциями, имеющими онтологический смысл. Математика в своем внутреннем развитии, отталкиваясь от реальных форм, радикально уходит за их пределы. Представляется, что конструирование в природе и конструирование в мышлении не протекают параллельно, и не обладают сколько-нибудь существенным подобием. Если двоичная логика может быть согласована со здравым смыслом в своих операциях, то уже трехзначная логика, которая формально возможна, представляется чисто искусственной и фиктивной: она вряд ли может быть понята как естественное усложнение двоичной логики по принципу подобия. Современные математические структуры часто основаны на отрицании таких естественных качеств математических величин, как непрерывность,

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

45

аддитивность, коммутативность, и, таким образом, они не могут быть поняты в качестве развития и усложнения предшествующих структур. Это значит, что онтологические принципы не являются руководящими для становления абстрактной математики, и ее стремление к реальным формам нельзя вывести из онтологической интерпретации процесса ее развития. Существует также объяснение, которое можно назвать логико-генетическим. Основная его идея состоит в том, что каждый абстрактный образ математики логически производен от некоторого конкретного интерпретированного образа. Но если это так, то он сохраняет в себе часть содержания исходного образа, и благодаря этому сам получает, в конечном итоге, содержательную интерпретацию. Конкретизируя эту идею, А. Григорян вводит понятие структурирования. Абстрактные образы математики, по его мнению, есть ни что иное, как структурирование (концептуально развернутое представление) некоторых аспектов конкретного образа. Вследствие этого каждый абстрактный (не интерпретированный) образ с самого начала является потенциально связанным со сферой определенных эмпирических отношений [6, с. 121–122]. Такого рода объяснения содержат долю истины, но в целом также не могут быть приняты как удовлетворительные. Во-первых, неинтерпретированная математика состоит не только из обобщений и абстракций (в этих случаях действительно можно говорить о сохранении определенных аспектов содержания), но в значительной мере из логических альтернатив конкретному образу, т. е. из образов, которые уже своей логической структурой заведомо отрицают естественную интерпретацию исходного образа. Во-вторых, даже в тех случаях, когда некоторая содержательная наследственность имеет место, она, как показывает опыт, далеко не определяет сферы приложения абстрактного образа. Многозначные логики являются обобщением обычной двузначной логики, но находят интерпретацию и приложения в технике, а не только в исследовании собственно логических связей. Такого рода примеры, число которых необозримо, заставляют признать, что идея генетического родства ни в коей мере не способна объяснить всех практически реализующихся ипостасей эффективности математических абстракций. Вл. П. Визгин высказывал идею, суть которой состоит в том, что тенденцию к офизичению абстрактных образов можно объяснить историко-научным анализом каждого отдельного случая такого явления. По его мнению, становление каждой как угодно абстрактной, математической концепции скрытым образом опосредовано некоторыми физическими соображениями, и последующее использование этой концепции в физике представляет собой ни что иное как «возвращение долга» физике со стороны математики. Мистические стороны эффективности абстрактной математики, по мнению Визгина, немедленно исчезают при историческом анализе, который может выявить физические интуиции, определившие становление данной математической концепции [7, с. 35]. Учет физического опосредования математических идей, безусловно, существенен для понимания истоков эффективности применения результатов математики в физике. С полным правом можно утверждать, что теория групп, используемая в современной физике, далека от той теории, которая возникла в недрах математики в связи с проблемой разрешимости уравнений в радикалах: она обогащена и конкретизирована во взаимодействии с геометрическими и физическими идеями XIX века. Если это так, то мы

46

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

излишне драматизируем и мистифицируем проблему отношения математики к физике, оставляя в тени явное и неявное влияние физических идей на становление абстрактных математических структур. Однако, такого рода семантический анализ также не приближает нас к решению проблемы эффективности математических абстракций. Для подавляющего числа математических концепций семантический анализ вообще не может дать каких-либо существенных результатов, так как их становление всецело детерминировано внутренними задачами. И даже в тех случаях, когда физические интуиции играют заметную роль, их раскрытие в действительности мало что объясняет. Абстрактные структуры математики обладают способностью к содержательно различным воплощениям, что никоим образом не может быть объяснено исходя из индивидуальных особенностей их происхождения. Визгин, безусловно, прав в том, что тайна непостижимой эффективности математики может быть раскрыта только через анализ исторического взаимодействия математики и физики, представляющего собой «игру между мышлением и опытом». Основной вопрос, однако, состоит в том, в каких моментах должна быть раскрыта эта «игра», какие понятия должны быть введены для того, чтобы неясные для нас аспекты эффективности математики получили объяснение в соответствии со строгим смыслом этого понятия. Представляется, что ориентация на индивидуальное объяснение каждого случая вхождения математического понятия в систему эмпирической науки через анализ влияния физических интуиций, наследственности по смыслу и т.п., совершенно несостоятельна. Мы имеем здесь дело не с набором индивидуальных связей, а с некоторой общей тенденцией, которая нуждается в объяснении из более широкого контекста. 3. Опережающее развитие искусственных систем

Тезис Лейбница о предустановленной гармонии, царящей в мире и согласующей все его части в едином потоке совершенствования, обладает привлекательностью для философского ума, но он слишком абстрактен для того, чтобы быть базой объяснения методологических закономерностей. Мы будем здесь исходить из более конкретной и более осязаемой предпосылки, относящейся к развитию искусственных систем. Человеческое общество в процессе своей жизнедеятельности создает специфические развивающиеся системы, соответствующие основным направлениям его активности. К таким системам относятся язык, наука, техника, искусство, система образования и т.д. Эти системы являются искусственными в том смысле, что они появляются и развиваются только в социуме, как результат деятельности людей и в качестве материальной организации той или другой стороны социальной деятельности. Хотя искусственные системы создаются и совершенствуются людьми, они могут рассматриваться независимо от человека, как автономные саморазвивающиеся и внутренне детерминированные системы, в которых появление одних феноменов необходимо приводит к появлению других, и в которых имеются объективные тенденции саморазвития, независимые от личностей, стоящих за ними. Мы можем говорить, что математика постоянных величин необходимо порождает математику переменных величин, и что переход от одной математики к другой совершился бы и в том случае, если бы по каким-то причинам не появились бы такие великие учёные как Декарт, Ньютон и Лейбниц. Наша

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

47

задача здесь состоит в том, чтобы понять внутреннюю логику искусственных систем, бросающую свет на феномен математического предвосхищения. Каждая искусственная система имеет актуальную задачу в том смысле, что в любой данный момент она сфокусирована на решении проблем, неотложных для данного времени, вследствие чего многие связи и отношения в ней жестко детерминированы этими проблемами. Но, с другой стороны, каждая такая система автономна в том смысле, что она содержит в себе элементы, связи и отношения, которые нельзя вывести из актуальных задач. Эти связи и отношения автономны в том смысле, что они обусловлены привходящими обстоятельствами, и могли бы быть другими без ущерба для актуальной эффективности системы. Техническая задача может быть решена тем или другим образом, язык может иметь ту или иную фонетическую основу без ущерба для общения и передачи информации. Это положение действительно и для понятийных систем. Известно, что факты сами по себе не определяют системы принципов объяснения и внутренних определений теоретической системы. Но это значит, что теория, успешно объясняющая определенную совокупность фактов, является всего лишь одной из возможных теорий, выбранной на основе некоторых внелогических предпочтений. Все теории, направленные на объяснение объекта, однозначно определены системой фактов, относящихся к этому объекту, однако эти теории могут существенно различаться как по своим внутренним определениям, так и по логике объяснения. Чем обусловлен выбор свободных компонентов искусственной системы, т.е. таких компонентов, выбор которых не предопределен актуальными задачами? Анализ развития биологических систем и деятельности сознания подсказывает нам ответ, который, как представляется, применим и ко всем искусственным системам без исключения. Мы имеем основание утверждать, что свободное (не детерминированное актуальными задачами) развитие искусственной системы обусловлено потребностями будущего и в своей структуре предваряет эти потребности. Вообще, мысль о том, что будущее может некоторым образом оказывать влияние на настоящее и определять наши действия в настоящем, отнюдь не нова. Г. Спенсер, рассматривая чувства симпатии и антипатии, возникающие в отношениях между людьми, объяснял эти, на первый взгляд, ничем не обусловленные эмоции неосознанным чувством будущего. Имеются, считал он, тонкие признаки, улавливаемые нашим сознанием в жестах и поведении других людей, которые сигнализируют нам либо об опасности общения с этими людьми, либо, напротив, о полезности их в смысле нашей безопасности. Наши эмоции, по Спенсеру, говорят нам о будущем то, что не может сформулировать и выразить наш язык. Идея предварения будущего человеческим сознанием была детально исследована нашим выдающимся биологом Н. А. Бернштейном. Бернштейн вводит понятие «модели потребного будущего», как неосознанного представления о будущей ситуации, вырабатываемого сознанием, которое, наряду с осознаваемыми мотивами, и определяет наше актуальное поведение. Можно сказать, что вся эмоциональная и мыслительная сторона человеческой личности сориентирована на будущее в том смысле, что какую бы актуальную задачу личность не решала, она решает эту задачу таким образом, чтобы наилучшим образом подготовиться к будущему. «Предварение» будущего, согласно Бернштейну, не всегда осознаваемая, но совершенно необходимая часть нашего мышления и поведения. Там,

48

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

где человеческая деятельность не детерминирована настоящим, она направлена на предварение будущего [8]. Для понимания таких сфер социальной жизни, как искусство и наука, мы должны сделать еще один шаг в понимании предваряющей активности сознания, и перейти от личностного предварения на уровне эмоций к социальному предварению на уровне социального инстинкта, определяющего свободный выбор в общезначимых областях деятельности. В данном случае мы можем говорить о наличии некоторого рода неявных, но достаточно однозначных критериев отбора, не принадлежащих никому, и, тем не менее, определяющих реальный отбор в сфере искусства, научных гипотез и мировоззренческих установок. Наш выбор в этих сферах никогда не может быть оправдан рационально, ибо он определен социальным инстинктом, не поддающимся рационализации. А. Пуанкаре писал, что в математике поставлены тысячи задач, но в сфере внимания математиков всего мира находится не более сотни из них. Этот выбор не может быть объяснен ни практической полезностью, ни какими-либо иными доводами. Он вообще не может быть объяснен рационально из реалий сегодняшнего дня. Мы вправе говорить о социальной интуиции потребного будущего, которая существует в сознании математического сообщества и определяет выбор проблем и объектов, заслуживающих разработки. Мы вправе говорить о предвосхищающей активности искусственных систем как об их фундаментальной особенности. В каждой из этих систем мы можем найти элементы новизны, не объяснимые из актуальных задач, которые, тем не менее, становятся вполне понятными с точки зрения будущего, т.е. при их ретроспективном рассмотрении. 4. Анализ математического предвосхищения

Мы имеем основания считать, что предвосхищающее развитие математики представляет в своей сущности одно из проявлений опережающего развития искусственных систем. Это значит, что мы имеем здесь дело не со случайными совпадениями некоторых физических объектов с их математическими образами, как бы заготовленными заранее, а с тенденцией к такому совпадению, которая реализуются через систему неявных критериев, производных от «модели потребного будущего». Основная трудность в объяснении конкретных форм математического предвосхищения состоит в квалификации общих целей математики как искусственной системы. Дело в том, что искусственные системы как таковые, не могут быть поставлены на одну доску, т.е. рассмотрены в плане общей цели. Математика, техника и искусство обусловлены своими задачами, и эти задачи должны быть выявлены для каждой искусственной системы отдельно. Для понимания опережающего развития математики как ее необходимой внутренней тенденции, мы должны исходить из специфических целей математики как искусственной системы. Логика методологического объяснения требует здесь принятия некоторой конвенции, фиксирующей цели развития математического знания. Эта конвенция может показать свою адекватность в процессе объяснения, но может быть и отброшена, как не оправдавшая себя гипотеза. Здесь мы исходим из положения К. Поппера, согласно которому методологическое объяснение не может опираться на эмпирически подтвержденные истины, а всегда основано на конвенциях, оправдываемых или не оправдываемых дедуктивно [9, с. 78–81].

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

49

В качестве такого рода конвенции мы примем положение о том, что универсальная цель развития математического знания как специфической искусственной системы, состоит в максимальной математизации содержательных представлений о мире, выраженных в научных теориях, т.е. в максимальном внедрении математического метода в систему теоретического объяснения. Такое понимание задач математики может быть подтверждено анализом роли математики в развитии научного знания и некоторыми другими соображениями, но, строго говоря, мы имеем здесь дело только с конвенцией, полезной для объяснения, и не более того. В предвосхищающем развитии математики мы выделили три рода явлений. Рассмотрим явления первого типа. Е. Вигнер в статье «Непостижимая эффективность математики в естественных науках» приводит разговор двух приятелей: один из них, будучи статистиком, использует число в расчетах роста народонаселения, другой задает ему «наивный» вопрос: «Какое отношение имеет численность народонаселения к длине окружности?». Действительно, это совершенно различные области, и математик древности, вычисляя отношение длины окружности к диаметру, не мог, конечно, и мечтать о таком широком применении константы , которое имеет место в современной науке. Далее, в этой связи возникает и вопрос о том, почему алгебра Буля, созданная для систематизации форм логического мышления, нашла приложение в электротехнике; и о том, почему аффинная геометрия может быть интерпретирована как пространство цветов и стать математической основой цветоводста; и о том, почему одни и те же дифференциальные уравнения могут быть использованы как для исследования колебаний струны, так и для описания связи видов в популяциях, и т.д. Подобные вопросы можно множить до бесконечности. Почему понятия математики, извлеченные из конкретного материала, начинают, так сказать, «вылезать» в сферах, значительно удаленных от математической науки? В поиске ответа на этот вопрос важно прежде всего уяснить общесистемные корни этого явления. Легко видеть, что полифункциональность объекта, созданного первоначально для определенных конкретных целей, не является специфической для математики. Можно спросить также, почему наш обычный язык оказывается применимым для описания доселе ненаблюдаемых явлений, или почему техническую деталь, созданную для какого-либо одного типа механизмов, можно использовать при конструировании совершенно другого типа механизмов, в другой сфере техники. Даже колесо первоначально было изобретено как средство передвижения, и никто не мог и предугадать столь универсального его использования в технике будущего! Аналогия с применением числа здесь очевидна. Размышляя об универсальности математических образов, об их полисемантичности и полифункциональности, мы затрагиваем, таким образом, общую системную закономерность: во всех этих случаях элемент системы, созданной в конкретной ситуации и для определенной цели, оказывается затем более универсальным, пригодным для других целей, предвосхищающих другие требования. Это значит, что рассматриваемое явление не специфически математическое и должно быть объяснено из особенностей функционирования искусственных систем вообще, которые создаются обществом. Представляется, что полифункциональность в этом смысле может быть понята как некая стихийно реализующаяся экономия мышления. Как мы, например, можем объяснить выбор наиболее перспективного технического решения из нескольких возможных, если его нельзя объяснить простыми экономическими и практическими соображениями? Решая

50

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

конкретную техническую задачу, инженер выбирает между различными возможностями, которые не всегда он в состоянии оценить по их перспективности с точки зрения необходимости решения данной задачи. Здесь имеется некоторая свобода выбора, которая разрешается на уровне социального инстинкта, т.е. на уровне внерационального представления о большей перспективности данного решения перед всеми другими. Мы вправе предположить, что этот выбор совершается на основе модели «потребного будущего», в поле действия социального инстинкта, который прикрывается представлениями об оригинальности, изяществе и т.п. Рассуждая таким образом, мы делаем достаточно сильное допущение, а именно, предполагаем, что в случае рационально неустранимых колебаний между отдельными решениями технической задачи или между математическими понятиями, наша интуиция всегда позволяет нам встать на сторону более перспективного подхода, т.е. принять техническое решение, более приемлемое с точки зрения практики будущего, и включить в математическую теорию объект, имеющий более широкие перспективы для эмпирической реализации в будущем. Общесистемный анализ позволяет оправдать такое допущение. В самом деле, мы не можем понять логики становления системы математических понятий без допущения «модели потребного будущего», и социального инстинкта, позволяющего это сделать. Неожиданная перспективность традиционных понятий в новых областях познания говорит о том, что уже первоначальное закрепление этих понятий было продиктовано не только конкретной проблемной ситуацией, но и системой перспективного отбора, направленного на реализацию общей цели математического мышления. Перспективность математических понятий, проявляющаяся в их востребованности в различных областях человеческой деятельности, может быть объяснена, таким образом, через допущение внерационального перспективного отбора, заложенного в самом механизме образования понятий. Второе проявление эффективности математики, состоящее в тенденции к «офизичению» внутренних (не интерпретированных) образов, в своей основе также имеет системный характер, однако требует для своего объяснения привлечения дополнительных соображений логического порядка. Математика, как уже говорилось, имеет определенную независимость от содержательных представлений при введении новых образов. Если в математической теории появляется образ М, имеющий, содержательную интерпретацию, то математик создает систему производных образов М1, М2 … Мn, заполняющих некоторую логическую окрестность М. Если исходному образу М соответствует система теоретических представлений Ф, и если Ф в конечном итоге заменяется некоторой системой представлений Ф1, являющейся обобщением Ф, то, в соответствии с принципом интерпретации, эта новая теория неизбежно потребует более общих или более абстрактных математических структур, чем М, находящихся, впрочем, в логическом родстве с М Таким образом, уже элементарная логика связи математических и физических структур, которая характеризуется принципом соответствия и принципом интерпретации, предопределяет вероятность совпадения Ф1 в плане математического аппарата с одной из форм М1, М2 … Mn... Эти соображения не объясняют математического предвосхищения как необходимой тенденции в том отношении, что они не могут гарантировать логическую полноту образов M1, M2 ... Мn …, и не могут заведомо исключить появления как угодно длинной серии

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

51

физических теорий Ф1 Ф2 … Фn, каждая из которых в итоге потребует создания принципиально новой математической теории. Эта последняя возможность, однако, исключается, если мы будем рассматривать математическое знание как систему представлений, развивающихся под влиянием «модели потребного будущего», и стремящееся к максимальной математизации теоретических наук. Появление длинной серии физических теорий, требующих каждый раз создания новых математических абстракций и обобщений, означало бы предельную неэффективность и неустойчивость математического знания в целом. Идеальная устойчивость математики по отношению к физике недостижима, но мы имеем все основания считать, что механизмы отбора, регулирующие свободное развитие математики, направлены на ее обеспечение, и, следовательно, на принятие и разработку тех форм, которые среди прочего наиболее перспективны для содержательной интерпретации в будущем. Математическое предвосхищение, таким образом, обусловлено логической связью математических и физических структур, а также отношением математики к физике как системы приспосабливающейся (вторичной) и развивающейся под влиянием «модели потребного будущего». Последнее обстоятельство является решающим для понимания всего процесса. Само стремление математиков развивать абстрактные образы до всякого запроса со стороны физики и даже самой математики, может быть объяснено только в плане такого перспективного приспособления математики как системы. Формальная структура математики обеспечивает только принципиальную возможность опережающего развития математики. Тенденция к упреждению будущего, заложенная в механизме развития всех искусственных систем, гарантирует, что эта принципиальная возможность будет всегда реализованной. Что касается поразительной экстраполябельности (пригодности для космологических экстраполяций) точно сформулированных законов теоретической физики, то она требует существенно другого подхода к своему обоснованию. Определенная степень экстраполябельности научного закона вытекает, конечно, из логики его становления и из системной сущности знания. Но, поднимая этот вопрос, философы и математики говорят не об экстраполябельности вообще, а о поразительно высоком качестве этой экстраполябельности. Это замечательное качество законов физики не может быть обосновано только из системных соображений; мы должны здесь привлечь некоторые соображения натурфилософского порядка, а, именно, принять утверждение о простоте и единообразии законов природы на некотором их уровне. Краткий анализ показывает, что натурфилософский аргумент присутствует и во всех наших предшествующих рассуждениях. Тенденция к динамической экономичности и перспективности есть необходимое явление в системе, возникающее из адаптивной активности общества. Но нетрудно понять, что реальный успех этой тенденции существенно зависит от разнообразия и сложности среды, в которой протекает эта активность. Мысленно усложняя среду, в которой живет общество, уменьшая устойчивость ее компонентов, мы придем к ситуации, в которой исчезнет всякая экстраполяция и всякое предвосхищение. Таким образом, ясно, что, если разнообразные формы эффективности математики вытекают из ее системного, динамического характера, то мера этой эффективности, т. е. количественная степень соответствующих тенденций, прямо зависит от качества среды.

52

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

Следовательно, такого рода явления в целом не могут быть объяснены без определенного рода натурфилософских допущений. Основной вывод из всего вышесказанного, состоит в том, что объяснение непостижимой эффективности математики в различных ее формах требует рассмотрения математического знания как искусственной системы, развивающейся под влиянием неосознанных критериев перспективности. Перспективное развитие математики может обладать спецификой, проистекающей из особых целей математического знания, но общей основой объяснения этого явления должно быть понимание факта наличия тенденции перспективного развития искусственных систем как таковых. ЛИТЕРАТУРА

1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9.

Клейн Ф. О геометрических основаниях Лоренцовой группы. // Новые идеи в математике. Вып. V, Санкт-Петербург. 1914. №5. Вып. 5. С. 144–174. Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Т.4. Москва: Наука, 1967. 600 с. Гильберт Д. Избранные труды. Т.1, Москва: Факториал,1998. 575 с. Дьедонне Ж. О прогрессе математики. – Историко-математические исследования. Вып. XXI. Москва: Наука, 1976. 356 с. Lamouche А. L' homme dans L'harmonie universeIle. Paris. 1958, ch. 11. Григорян А.А. Гносеологические основания эффективности математики: дисс. канд. филос. наук. М. 1985. Визгин В. П. Проблемы взаимосвязи математики и физики. // Историко-математические исследования. Вып. ХХ. 1975. Бернштейн Н.А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М.: Медицина, 1966. 349 с. Поппер К. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983. 605 с.

Поступила в редакцию 22.10.2012 г.

ISSN 2305-8420

УДК 371.3: 39: 378

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

53

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЭТНОКУЛЬТУРНЫХ ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫХ ТЕХНОЛОГИЙ В ВЫЯВЛЕНИИ ЧУВСТВ ГРАЖДАНСТВЕННОСТИ И ПАТРИОТИЗМА У БУДУЩИХ ПЕДАГОГОВ И ЭТНОКУЛЬТУРОЛОГОВ © С. Н. Федорова*, З. В. Медведева Марийский государственный университет Россия, Республика Марий Эл, г. Йошкар-Ола, ул. Кремлевская, 44 Тел.: +7(8362)45-56-18 E-mail: [email protected], [email protected]

В статье рассматривается проблема использования этнокультурных образовательных технологий в формировании чувств гражданственности и патриотизма у современной студенческой молодежи. Ключевые слова: этнокультурные образовательные технологии, этнокультурный подход, патриотизм, гражданственность, гражданскопатриотическое воспитание, гражданское самосознание.

Российская Федерация является полиэтничным государством, на территории которого проживают более 170 народов. Каждый из них самобытен и уникален, поскольку имеет свое национальное самосознание, интересы, культуру, идентичность, установки и т.д. Деформация этнокультурного самосознания, переориентация россиян с национальных духовнонравственных ценностей и норм на западные ценности материального благополучия, усиливают конфликтное противостояние в сфере отношений между этническими общностями, ведут к нарастанию межэтнической напряженности в обществе [1, с. 5]. В связи с этим актуализируется проблема гражданско-патриотического воспитания молодого поколения, направленного на формирование чувств гражданственности и патриотизма. Гражданственность – личное качество, выраженное в глубоком осознании человеком своей принадлежности к обществу, в котором он живет, а также в осознании совокупности своих прав, обязанностей по отношению к обществу, в готовности добровольно следовать предписаниям его морали и закона; в более общем значении – забота об общественном благе, концентрация помыслов и чувств на идее гражданского долга [2, с. 60]. Гражданственность проявляется в активном участии граждан в решении проблем общественного развития; стремлении способствовать развитию государственности, социально-экономической и духовной сферы; в намерении отстаивать и защищать общественные идеалы и ценности; в готовности защищать Родину [3]. Гражданственность в процессе профессиональной подготовки специалиста может выступать в качестве системообразующего фактора, способного интегрировать педагогические усилия всех субъектов образовательной среды, оказывать решающее влияние на самоопределение студента [4, с. 37]. В некотором смысле гражданственность является более современным аналогом понятия «патриотизм». Патриотизм – основа национального самосознания народа, составная часть общественного сознания [5], важнейшее духовное достояние личности. Он характеризует высший уровень ее развития и проявляется в деятельной самореализации на благо Отечества. Патриотизм представляет собой своего рода фундамент общественного и государственного здания, залог его жизнеспособности, одно из первостепенных условий эффективности функционирования всей системы социальных и государственных институтов [6, с. 66]. Патриотизм составляет базовую характеристику социальной направленности мировоззрения человека, вы-

54

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

ступает социально-нравственным императивом, характеризующим его ценностное отношение к Отечеству, побуждающим его к патриотически направленной деятельности. Без освоения молодым человеком знаний, относящихся к патриотической сфере, нельзя говорить о сформированности у него общей культуры, высоких личных компетенций [5, с. 6]. В действующем законодательстве Российской Федерации произошло обновление многих правовых норм в области образования, которые позволили пересмотреть некоторые подходы к организации гражданско-патриотического воспитания в образовательных учреждениях страны. Сегодня гражданско-патриотическое воспитание молодежи опирается главным образом на нормативно-правовую базу закона РФ «Об образовании», Национальную доктрину образования в РФ, Концепцию социально-экономического развития РФ до 2020 года, государственную программу «Патриотическое воспитание граждан Российской Федерации на 2011–2015 годы», Концепции этнокультурного и этнохудожественного образования, которые приобретают все большую актуальность и значимость в современном воспитательном и образовательном пространстве. Однако, следует отметить, что, не смотря на активные действия государства в области молодежной политики, проблема формирования чувства гражданственности и патриотизма в молодежной среде все же остается до конца не решенной. На основе анализа психологопедагогической и социологической литературы можно сделать вывод о том, что полноценному решению проблемы формирования чувства гражданственности и патриотизма препятствуют следующие факторы: – отсутствие системы воспитательной работы, государственных стандартов по гражданскому образованию; – малочисленность высококвалифицированных кадров, занимающихся гражданскопатриотическим воспитанием; – отстранение педагогов от воспитательных функций; – «вымывание» воспитательных элементов патриотизма из учебных программ; – недостаточная доля общеобразовательных, гуманитарных предметов, общественных дисциплин в учебных планах; – использование неадаптированных к российской действительности иностранных учебных пособий и программ; – разрыв между теорией и практикой; – недостаточная активность молодежи; – отсутствие системы координации между заинтересованными учреждениями и лицами, занимающимися данным видом деятельности; – слабая материальная база. Важным направлением в воспитании чувства гражданственности и патриотизма является формирование гражданского самосознания, которое можно обозначить как динамическую систему представлений человека о себе как гражданине, осознание ответственности за свои действия перед обществом, оценку личностью своих качеств в контексте социально значимой деятельности. Формирование гражданского самосознания напрямую содействует воспитанию патриотизма и направлено на развитие гражданственности как интегративного качества личности. Отрицательным образом на формирование гражданского самосознания влияют следующие типы психологических барьеров (по Е.П. Ермолаевой): – барьеры «личной инициативы» – охватывают проблемы, связанные с «внутренним» сопротивлением изменениям, с неразвитой способностью к саморазвитию;

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

55

– барьеры «ложной установки» – содержат все аспекты социального и личного «мифотворчества» по поводу гражданской активности, ценности труда и т.д., а также противоречия сознания, свойственные переходным ситуациям; – барьеры автономности – их взаимосвязанные стороны – незащищенность личности (правовая и социальная) и синдром «зависимости» (в том числе в принятии решений); – барьеры достижения – содержат аспекты, связанные с мотивацией достижения, стремлением к успеху, трудностями в реализации принятых решений (в том числе проблемы, обусловленные неадекватным прогнозированием, недостаточной скоростью принятия решений и реагированием на ситуацию, неумением своевременно отказаться от неверного решения, отсутствием вариативности в решениях и поведении); – барьеры риска – содержат рациональный (взвешенный риск) и эмоциональный (ответственный риск) аспекты; – барьеры коммуникации – отражают препятствия на пути информационной доступности и проблемы доверия в деловом общении; – барьеры восприимчивости к новому – отражают догматизм, «узость» образования, непринятие новых идей и способов поведения [7, с. 110]. Следует отметить, что формирование наиболее устойчивых гражданских позиций происходит именно в процессе социализации личности в студенческие годы. Студенчество – одна из наиболее динамичных социально-демографических групп молодежи, от активности которой зависит продвижение России по пути построения гражданского общества. Именно на нее возлагается ответственность за сохранение и развитие национальной культуры, традиций российской государственности. Можно выделить три основных подхода к организации гражданско-патриотического воспитания молодого поколения: военно-патриотический, политический и этнокультурный. Этнокультурный подход определяет в качестве источника развития личности этическую культуру, рассматривая воспитание и образование как важнейший ее компонент и основной канал трансляции, благодаря чему происходит процесс изучения и присвоения этнокультурного опыта в его символике и значениях, способствующий становлению личности человека как носителя, хранителя и творца этнокультуры. Именно этнокультурная составляющая оказывает наибольшее влияние на формирование патриотического сознания личности, чувства гражданственности посредством использования этнокультурных образовательных технологий. Вопросы разработки и реализации этнокультурных образовательных технологий в процессе профессиональной подготовки будущих специалистов рассматривались в исследованиях Ю. П. Азарова, Т. И. Баклановой, А. Д. Жаркова, Л. С Зориловой, А. С. Каргина, Т. Г. Киселевой, Н. Кукушкина, Ю. Д. Красильникова, Ю. А. Стрельцова, К. А Строкова, С. Н. Федоровой, и др. Этнокультурные образовательные технологии представляют собой сложное социально-педагогическое явление, базирующееся на фундаментальных основах народной педагогики, этнопсихологии, философии, культурологии, социально-культурной деятельности и других пограничных отраслях научного знания. Этнокультурные образовательные технологии имеют обширную область применения, поскольку могут использоваться на различных этапах образования и в учреждениях разнообразного образовательного профиля: как основного, так и дополнительного. Важным условием их реализации является необходимость адаптации к возрастным и профессиональным особенностям обучаемых, что позволит направить образовательный процесс в нужное русло. В качестве основных задач

56

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

использования этнокультурных технологий в образовательно-воспитательном процессе можно выделить следующие: – всестороннее и глубокое овладение культурой своего народа; – формирование способности учащегося к личностному культурному самоопределению; – формирование и развитие представлений о многообразии национальных культур в стране и мире в целом; – создание условий для интеграции учащихся в культуры других этносов; – воспитание положительного отношения к межкультурным различиям; – развитие умений и навыков эффективного взаимодействия с представителями различных национальностей; – воспитание учащихся в духе толерантности, мира и гуманного межнационального отношения; – воспитание уважения к истории и культуре других народов; – создание поликультурной среды как основы для взаимодействия личности с элементами других культур. Использование этнокультурных технологий довольно-таки эффективно и в плане выявления чувств гражданственности и патриотизма молодежи. С этой целью можно использовать такие технологии, как «Миклухи и Маклаи», «Алфавит», «Этноколлаж», «Этническое эссе» и др. [8, 9]. В рамках нашего исследования, в котором приняли участие 170 студентов в возрасте от 18 до 22 лет (из них 70 будущих этнокультурологов и 100 будущих педагогов) был организован эксперимент, целью которого стало выявление эффективности использования этнокультурных образовательных технологий в формировании чувства гражданственности и патриотизма испытуемых. В качестве основного метода исследования было выбрано эссе на тему: «Гражданственность и патриотизм в моей жизни», включающее ряд вопросов: 1. Что вы понимаете под словами «гражданин», «гражданственность», «патриот», «патриотизм». 2. Назвали бы вы себя патриотом? Объясните, почему? 3. Не могли бы вы привести какие-либо примеры проявления гражданственности и патриотизма? 4. Что является для вас Родиной? Какие ассоциации вызывает у вас слово «Родина»? Как вы думаете, важно ли современному человеку иметь Родину. Объясните, почему? 5. Как вы думаете, присуще ли современному человеку чувство гражданственности и патриотизма? Объясните свою точку зрения. 6. Нужно ли воспитывать в современной молодежи чувства гражданственности и патриотизма? Если да, то каким образом на ваш взгляд это лучше делать? Полученные результаты показали, что наиболее распространенным среди студенческой молодежи является гражданское понимание сущности патриотизма, поскольку 60% респондентов воспринимают патриотизм как любовь к Родине, гордость за нее, готовность к ее защите в случае опасности и труду на ее благо, ответственность за ее судьбу, веру в силы своей страны: «Я считаю что патриотизм – это любовь к своей Родине, желание внести вклад в ее процветание, защитить в случае опасности», а патриотом большинство считают человека любящего свою Родину и готового придти на помощь в случае какой-либо угрозы извне: «Патриот – это человек, который любит, уважает и гордится своей страной и готов всегда встать на защиту ее интересов в случае какой-либо внешней угрозы». На втором месте по распространенности (40%) находится «этнический патриотизм», который проявляется в

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

57

приверженности к своей «малой родине» и трактуется как любовь и уважение как к своей, так и другим этническим группам, их материальной и духовной культуре, языку, истории: «Я считаю что патриотизм – это любовь и уважение к не только к своему народу и своей национальной культуре, обычаям, традициям, языку, но и к традициям других народов, проживающих на территории нашей многонациональной страны, готовность встать на защиту Родины в трудные для нее времена, гордость за ее победы и горесть за неудачи и поражения». Ответы испытуемых показывают, что они четко разграничивают между собой понятия «этический патриотизм», «национализм», «шовинизм», не смешивая их между собой. Что касается сущности понятия «гражданин» то в целом все опрошенные ответили, что гражданином является человек, постоянно проживающий на территории определенного государства, живущий по его законам и пользующийся установленными в нем правами: «Гражданин – это человек, принадлежащий какой-либо стране, живущий по ее законам и обладающий определенными правами, действующими на ее территории». Не смотря на то, что все испытуемые имеют достаточно полное представление о сущности понятия «гражданин», 40% (будущие педагоги) все же испытали определенные трудности в трактовке понятия «гражданственность»: 20% из них так и не смогли объяснить его суть, поскольку оно по каким-то причинам отсутствовало в их эссе, 20% опрошенных приравняли понятие гражданственности к национальности: «Гражданственность – это принадлежность к какой-либо национальности». Анализируя эссе будущих специалистов этнокультурологов, следует отметить их позитивный патриотический настрой по отношению к своей Родине, поскольку 90% считают себя патриотам, это прослеживается в таких высказываниях как: «Я могу смело назвать себя патриотом этой страны, потому что я люблю то место где я родилась, выросла и в дальнейшем буду жить. Для меня Россия – это самая сильная держава, я горжусь ее славной историей и подвигами тех людей, которые защищали ее в тяжелые времена». Однако в эссе 7% испытуемых наблюдаются противоречивость и неопределенность во взглядах и мнениях, в качестве примера приведем следующий отрывок: «Я не могу назвать себя патриотом, хотя безумно люблю Россию, и неважно, что где-то лучше, комфортнее, уезжая за ее пределы сердце, рвется домой. Приезжаю на Родину, даже воздух кажется родным». Что касается эссе будущих педагогов, то в них, на удивление, прослеживается противоположная тенденция, поскольку лишь 10% из них считают себя патриотами: «Я считаю, что я могу назвать себя патриотом своей страны. Мне нравятся военные песни, я предпочитаю слушать только русских исполнителей, смотреть только русские фильмы, покупать только российские товары. Я плачу каждое 9 мая и с уважением отношусь к пожилым людям, особенно прошедшим войну. Я не могу без боли и слез смотреть на бедных людей просящих милостыню. Это очень ужасно, что государство не заботится о своем народе, таким образом, оно убивает зачатки патриотических чувств в душах молодых людей». 10% опрошенных по каким-то причинам не могут в полной мере назвать себя патриотами: «Я не могу в полной мере назвать себя патриотом, но я люблю свою Родину, люблю смотреть парады, которые проходят в нашем городе и соседних городах, люблю военные фильмы». 80% будущих педагогов не считают себя патриотами и в большинстве случаев объясняют это неудовлетворенностью своего экономического состояния. В качестве примера приведем следующие отрывки из эссе студентов: «Патриотом я себя назвать не могу. В последнее время я даже сожалею о том, что родилась в России. Думаю, что качество моей жизни было бы намного лучше, если бы я родилась в Европе. В России о людях и о их жизни думают очень мало, особенно о стариках, инвалидах, безработных, о всех малоимущих» или «К сожалению я не могу назвать себя патриотом своей Родины, потому что меня многое не устраивает и мне кажется, что «моей Родине» не сильно важно материальное благополучие своих «детей». Ведь медицина у нас ус-

58

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

ловно бесплатная, образование тоже, да и многое другое. Вот поэтому такой вывод: как ко мне относится моя Родина, так и я буду относиться к ней». В одном из сочинений прослеживается явная тенденция к космополитизму: «Себя патриотом я бы не назвала. Я легко представляю свою жизнь в любой другой стране мира и с радостью уехала бы из России, если бы у меня была такая возможность». Самым распространенным примером проявления гражданственности и патриотизма, приводимым в сочинениях студентов являются героические подвиги солдат во времена Великой Отечественной войны. Среди наиболее типичных и многочисленных примеров большинство студентов назвали также спортивные победы в международных соревнованиях и победу Димы Билана на конкурсе «Евровидение», а так же несколько примеров из национальной мифологии, в частности о подвиге богатыря Чоткара – защитника марийской земли. Для 100% будущих этнокультурологов Родина в первую очередь это место где человек родился, где прошло его детство. Следовательно, на микроуровне Родина ассоциируется у них с родным домом, близкими и родными людьми, образами природы (особенно у студентов из сельской местности): «Родина для меня – это родной дом, моя деревня, место, где я родилась, где прошло мое детство. Родина ассоциируется у меня с мамой, с моим родным домом, друзьями, родной природой – рекой, лесом, с прекрасными и светлыми детскими воспоминаниями. Я считаю, что современному человеку важно и нужно иметь Родину, потому что именно на Родине пробуждаются самые чистые и светлые чувства, связанные с воспоминаниями о детстве, именно на Родине человек чувствует близость к своим национальным корням, своим предкам – ведь без прошлого нет настоящего и будущего, только родные люди на родной земле способны понять человека так, как никто и нигде не сможет». Представления о Родине у будущих этнокультурологов на макроуровне (Родина – это Россия) второстепенны и чаще всего она ассоциируется с государственным гимном, гербом и флагом. Подавляющее число будущих педагогов (79%) также считают своей Родиной родной дом, место, где родились и где провели свое детство. Для 7% будущих педагогов Родина – это Марийский край, для 14 % – это Россия. Следует отметить, что у большинства из них Родина ассоциируется с образом матери, объектами природы (в частности с русским полем, рекой и березой). 93% процента респондентов отмечают, что современному человеку необходимо иметь Родину: «Я считаю, что современному человеку важно иметь Родину, ведь приезжая туда люди часто вспоминают прекрасные и светлые моменты в их жизни и бывает такое, что возвращаясь туда человек меняется в лучшую сторону». Лишь 7% будущих педагогов считает, что современному человеку не принципиально иметь Родину. Будущие этнокультурологи считают, что проявления чувств гражданственности и патриотизма характерны для 50% современной молодежи, никто из них не отрицает наличие в России истинных патриотов: «Глядя на современный мир очень сложно сказать, что современной молодежи присущи чувства гражданственности и патриотизма. Где-то примерно 50/50%. Я не отрицаю того факта что в нашей стране есть патриотически настроенная молодежь – это молодые ученые, спортсмены, актеры и многие другие представители различных сфер деятельности. Но если посмотреть на нацистские группировки, которых сейчас немало, на «кричащие» «разрисованные стены» на невоспитанность, грубость и низкий уровень культуры у современной молодежи, то создается совсем другое впечатление». Будущие педагоги придерживаются несколько другого мнения, поскольку 80% из них считают, что для современной молодежи не характерны проявления чувств гражданственности и патриотизма: «В современной российской молодежи не осталось ни гражданственности, ни патриотизма, поскольку в настоящее время у них совсем другие интересы связанные с успехом и материальным благополучием. Большинство моих друзей хотели бы уехать в другую страну

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

59

и почти все твердят о несовершенстве наших законов, о провалах в области экономики, политики которые отрицательно влияют на жизнь людей». И лишь 20% из них считают, что гражданственность и патриотизм все же присущи современной молодежи, хотя в незначительной степени: «Я считаю, что современной молодежи чувство гражданственности и чувство патриотизма мало присущи. В большинстве случаев это не патриотизм, а простые слова. Конечно, есть среди них люди, любящие свою Родину, трудящиеся на ее благо и процветание, однако я считаю, что практически никто из них не способен пожертвовать своей жизнью ради нее». Мнения студентов сошлись лишь в одном – в том, что чувства гражданственности и патриотизма все же необходимо воспитывать у современной молодежи. Многие из них отметили слабость институтов гражданского и патриотического воспитания в нашей стране, и для того, чтобы повысить его уровень, предложили организовывать широкомасштабные мероприятия с привлечением большого количества молодежи, использовать инновационные подходы, интересные формы и разнообразные методы работы, поскольку среди многих молодых людей бытует стереотип о том, что гражданско-патриотическое воспитание – это «скучное и малоинтересное занятие с занудными рассказами и поучениями». Подводя итог, следует отметить, что будущие этнокультурологи в большей степени обладают чувствами гражданственности и патриотизма, нежели будущие педагоги, поскольку имеют наиболее активную гражданскую позицию, проявляющуюся в положительном отношении к своей «большой» и «малой» Родине, в стремлении к деятельности на благо ее процветания, в готовности при необходимости встать на ее защиту, имеют позитивный и оптимистичный настрой, четкие ценностные ориентиры, осознают свою сопричастность к судьбе Отечества. Важную роль в формировании у них чувств гражданственности и патриотизма сыграли этнокультурные образовательные технологии, которые активно использовались в образовательно-воспитательной деятельности в процессе их профессиональной подготовки, позволив не только преодолеть стереотипы и психологические барьеры, отрицательно влияющие на формирование гражданского самосознания, но и научиться ценить и понастоящему любить свою Родину. ЛИТЕРАТУРА

1. Этнокультурные технологии в образовании и воспитании: тексты докладов Международной практической конференции (22–23 марта 2007г.) / Состав.: Т. Т. Фомина, Н. М. Твердынин, А. И. Родионов. М.: МГПУ, 2007. 140 с. 2. Вишнякова С. М. Профессиональное образование: Словарь. Ключевые понятия, термины, актуальная лексика. М.: НМЦ СПО, 1999. 538 с. 3. Капустина З. Я. Гражданственность как ценность культуры. Псков: ПОИПКРО, 2006. 216 с. 4. Савотина Н. А. Гражданские ценности в контексте проблем социализации студенческой молодежи // Педагогика. №7. 2010. С. 37–45. 5. Российский патриотизм: истоки, содержание, воспитание в современных условиях. Учебное пособие / А. Н. Вырщиков, С. Н. Климов, М. Б. Кусмарцев, И. В. Метлик [и др.] / под общ. ред. А. К. Быкова и В. И. Лутовинова. М.: Планета, 2010. 336 с. 6. Буторина Т. С., Русских В.Г. Идея воспитания гражданина в творчестве выдающихся деятелей России XVIII в. // Педагогика. 2009. №9. С. 66–75. 7. Фокина И.В. Барьеры формирования гражданского самосознания у студенческой молодежи // Высшее образование в России. 2011. № 11. С. 108–112. 8. Федорова С.Н. Этнокультурное развитие детей. Психолого-педагогическое сопровождение: учебное пособие / С.Н. Федорова. М.: ФОРУМ, 2011. 176 с. 9. Этнопедагогический практикум для будущих педагогов: учеб.- метод. пособие / Федеральное агентство по образованию, ГОУ ВПО «Марийский государственный университет», факультет педагогики и психологии; авт.- сост. С.Н. Федорова. Йошкар-Ола, 2010. 124 с.

60

УДК 821.161.1.09”17”

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

М. В. ЛОМОНОСОВ ОБ ИСКУССТВЕ БЫТЬ СТАРИКОМ © С. А. Салова

Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076, г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32 Тел./факс: +7(347)273 68 74 E-mail: [email protected] В статье предпринимается попытка реконструировать философский контекст, в пространстве которого М. В. Ломоносов поэтически осмыслял важнейшую для анакреонтической поэзии геронтологическую тему и в собственных переложениях од XI, XXII, XLIII из анакреонтеи проблематизировал культурные модели поведения человека в преклонном возрасте. Доказывается, что ломоносовская трактовка жанрового субъекта полемически заострена против эпикурейских поведенческих схем и опосредована нравственно-философскими концепциями мыслителей Античности и Нового времени (Цицерона, Ларошфуко, Б. Грасиана) Ключевые слова: русская анакреонтика, интердискурсивность, контекст, Ломоносов, геронтологическая тема, танатологический мотив, поведенческие модели

В культурном сознании анакреонтическая поэзия привычно ассоциируется с весьма узким кругом разрабатываемых там мотивов земных радостей, вина, любви, женской красоты, реже – политического свободомыслия. Однако при этом не всегда учитывается, что приведенная выше сакраментальная номенклатура повествовательных единиц изначально выступала предикатом одной-единственной, но генерализовавшей практически весь приписываемый Анакреонту лирический сборник геронтологической темы. Характерно, что в европейской поэзии Нового времени сложилось соответствующее устойчивое представление о жанровом субъекте анакреонтики, в амплуа которого, согласно традиции, представал эпикурействующий, по-мальчишески влюбчивый старичок, не утративший, несмотря на свой преклонный возраст, вкуса к жизни, ее плотским удовольствиям и беспечным развлечениям. Излишне говорить, что подобная поведенческая модель вступала в явное противоречие с православной системой этических норм и нравственных ценностей, а значит, уже вследствие их резкой «нестыковки», творческое освоение и ассимиляция нового для России жанра анакреонтической оды не могли оказаться бесконфликтными. Прецедентными текстами в этом плане можно считать барочные поэмы «Вертоград многоцветный» Симеона Полоцкого и «Пентатеугум» Андрея Белобоцкого, авторы которых продемонстрировали знаменательное единодушие в негативной оценке поэтической и бытовой личности Анакреонта. В их ортодоксальном восприятии он персонифицировал собой эпикурейскую модель поведения и виделся богомерзким язычником, погрязшим в самых отвратительных пороках пьянства и блуда. Подобные (хотя уже несколько смягченные) коннотации и в дальнейшем оставались идеологическими доминантами в русской рецепции поэтической персоны Анакреонта. В известной мере учитывались они и М.В. Ломоносовым, однако его авторское восприятие поэзии и личности легендарного песнопевца было опосредовано преимущественно источниками светского содержания, относящимися к философскому дискурсу. Ранее нами уже предпринимались неоднократные попытки реконструировать в общих чертах тот парадигматический и линейный контексты, в пространстве которых Ло-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

61

моносов проблематизировал личность и поэзию Анакреонта. Однако в многоцветной культурологической картограмме его разветвленного творческого диалога с философамиморалистами заполнены еще далеко не все лакуны. В настоящей статье будет представлен материал, который Ломоносов мог учитывать (или даже учитывал), критически осмысляя анакреонтическую геронтологию и предлагая собственное индивидуально-авторское видение образа Анакреонта как основного жанрового субъекта мощной поэтической традиции, индексированной его именем. Весьма существенно, что в фокусе его пристального внимания оказалась при этом именно метафизическая проблематика, ядерная для всего сборника анакреонтейи, концептуальная целостность которого поддерживалась сопряжением двух тесно переплетенных друг с другом мотивов – открыто декларированного геронтологического и имплицитного, упрятанного в подтекст, но неразрывно связанного с первым мотива танатологического. Данным обстоятельством напрямую обусловливалась уникальность рецепции анакреонтейи Ломоносовым, своеобычность его жанровой позиции наглядно проявилась в том, что он преднамеренно проблематизировал альтернативную эпикурейской образцовую модель культурного поведения человека в преклонном возрасте, чей образ жизни отвечал бы этическим критериям благопристойности и уместности. Напомним, что семантическим центром второй и третьей пар од, входящих в состав хрестоматийного стихотворного цикла Ломоносова «Разговор с Анакреоном», является образ беззаботного старичка, предпочитающего на склоне лет не предаваться горьким размышлениям о неотвратимом приближении смерти, но, напротив, посвящать остаток жизни безудержному, беспечному веселью: Не лучше ль без терзанья С приятельми гулять И нежны воздыханья К любезной посылать? [1, с. 762]. Убежденный в своей правоте, жанровый субъект обеих анакреонтических миниатюр, переведенных Ломоносовым, призывает своих ровесников следовать его примеру, уверяя их в том, что …должен старичок, Тем больше веселиться, Чем ближе видит рок [1, с. 763]. Что же касается автора «Разговора с Анакреоном», то в своих полемических откликах на оды XI и XXII из анакреонтейи он осмыслил образ старичка сквозь прозрачную призму авторской иронии. Не вызывает сомнения, что, дискутируя с воображаемым оппонентом, Ломоносов руководствовался не только собственным нравственным кредо и вкусовыми предпочтениями, но апеллировал одновременно к многовековому опыту целой плеяды философов-моралистов, серьезно и подчас мучительно размышлявших о подобающем глубокому старику образе жизни. Одним из опорных текстов такого рода мог служить, в частности, безусловно известный Ломоносову диалог Цицерона «Катон Старший [или] о старости». Древнеримский философ с безупречной репутацией непогрешимого стоика и воинствующего критика эпикурейской морали перечислил здесь четыре основные причины, заставляющие людей сожалеть о старости, то есть считать ее жалкой. Не исключено, что, предлагая собственное индивидуально-авторское «прочтение» образа Анакреонта и восходящего к нему литературного типа, Ломоносов учитывал эти чрезвычайно полезные и глубокие рас-

62

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

суждения Цицерона о приличествующем заслуженным государственным мужам негативном отношении к удовольствиям, связанным с ублажением плоти. Отвечая на «третий упрек, высказываемый старости: она, говорят, лишена плотских наслаждений» [2, с. 17], главный участник названного диалога 84-летний Марк Порций Катон Цензорий (Старший) доказывает несомненные преимущества подобного положения вещей. Он не просто благодарит старость за то, что «она избавляет нас от неподобающих желаний» [2, с. 18], но воздает ей «величайшую хвалу за то, что она совсем не ищет наслаждений. Она обходится без пиршеств, без столов, уставленных яствами, и без многочисленных кубков; поэтому она не знает и опьянения, несварения и бессонницы» [2, с. 18]. По мысли Цицерона, благодетельность старости проявляется в том, что, уничтожив «жадность к питью и еде», она усиливает «жадность к беседе», предоставляет досуг, чтобы «быть наедине с собой», дает возможность утолить стремление к занятиям наукой и «к наслаждению от земледелия» [2, с. 19–20]: «Какие же наслаждения от пиршеств, или от игр, или от плотской любви можно сравнить с этими наслаждениями?» [2, с. 20]. Вести размеренный образ жизни, проводить досуг в общении с узким кругом давних друзей, заниматься творческой деятельностью, изучать древние языки, возделывать виноградники – таково времяпрепровождение, достойное убеленного сединами мудреца, который не сожалеет об утрате удовольствий, доступных молодости, и не стремится повернуть время вспять, чтобы вновь почувствовать «щекотку от наслаждений» [2, с. 19]. На ломоносовскую концепцию образа Анакреонта, скорее всего, повлияли также и размышления Цицерона о четвертой, едва ли не важнейшей причине, по которой старость принято считать жалкой. Речь шла о сильно беспокоящем и тревожащем людей преклонного возраста приближении смерти, страх перед которой преодолевается лишь презрением к ней. Учиться этому и советовал своим молодым собеседникам Лелию и Сципиону умудренный опытом Катон Старший: «О, сколь жалок старик, если он за всю свою столь долгую жизнь не понял, что смерть надо презирать! Смерть либо надо полностью презирать, если она погашает дух, либо ее даже надо желать, если она ведет его туда, где он станет вечен. Ведь ничего третьего, конечно, быть не может. Чего же бояться мне, если после смерти я либо не буду несчастен, либо даже буду счастлив?» [2, с. 24]. Есть основания полагать, что рассуждения Цицерона были памятны Ломоносову, создавшему в «Разговоре с Анакреоном» образ старичка, панически боящегося неумолимой смерти и, чтобы избавиться от животного страха перед ней, отчаянно пытающегося забыться в вихре наслаждений. С подобным мироощущением ярко контрастирует нравственное кредо доблестного римлянина из диалога Цицерона, нимало не сожалеющего о том, что вскоре придется расстаться с жизнью: «И если бы ктонибудь из богов даровал мне возможность вернуться из моего возраста в детский и плакать в колыбели, то я решительно отверг бы это и, конечно, не согласился бы на то, чтобы меня, после пробега положенного расстояния, вернули «от известковой черты к стойлам»» [2, с. 30]. Справедливости ради следует отметить, что стоическая решимость Катона Старшего была изрядно приправлена мизантропией, удачно, впрочем, оттенившей теплоту его отцовских чувств к сыну, чье имя стало легендарным: «О сколь прекрасен будет день, когда я отправлюсь в божественное собрание, присоединюсь к сонму душ и удалюсь от этой толпы, от этих подонков! Ведь отправлюсь я не только к тем мужам, о которых я говорил ранее, но и к своему дорогому Катону, которого никто не превзошел ни добротой, ни сыновней преданностью» [2, с. 30].

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

63

Однако философия Нового времени категорично оспорила подобный стоический ригоризм в духе Цицерона. Не удивительно поэтому, что в полемике с анакреонтической геронтологией Ломоносов принимал во внимание контрдоводы целого ряда французских мыслителей, в том числе и нравственные сентенции остроумного скептика герцога Ф. де Ларошфуко. Однако прежде чем устанавливать возможные аналогии и проводить знаменательные параллели между ними, следует напомнить, что практика художественного перевода в России XVIII века наряду с информационной, культурно-просветительской преследовала также культурно-моделирующие цели и предполагала трансплантацию на русскую почву новоевропейских нравственно-поведенческих стереотипов и эталонов. Яркий пример тому – переведенный В.К. Тредиаковским роман Поля Тальмана «Езда в остров Любви», предназначенный стать для молодых россиян своеобразной грамматикой любви. Не секрет, что основоположники новой русской литературы отчетливо сознавали, что экспансия в пространство традиционалистской литературы и культуры переводов, переложений или стилизаций модной в Европе анакреонтической поэзии неизбежно повлечет за собой появление «предписанных» жанром определенных моделей поведения, которые будут усваиваться россиянами, в том числе и людьми преклонного возраста. Вот почему в сложившейся социокультурной ситуации особенно востребованными закономерно оказались те нравственно-философские сочинения, авторы которых сосредоточенно размышляли о критериях приличия, которым должен соответствовать образ жизни людей на склоне лет. Одним из наиболее энергичных оппонентов Цицерона в этом вопросе стал герцог Франсуа де Ларошфуко. Свою танатологическую концепцию он развернул в солидной по объему максиме №504, завершившей его книгу «Максимы и моральные размышления», первое издание которой без подписи автора вышло в 1665 году. Французский моралист осмелился здесь объявить лицемерным стоическое презрение к смерти, попытавшись провести четкий водораздел между приятием смерти и презрением к ней: «После всех рассуждений о лицемерности многих показных добродетелей нужно сказать несколько слов и о лицемерности презрения к смерти. Между стойким приятием смерти и презрением к ней – огромная разница… … нельзя презирать смерть» [3, с. 89]. Единственной альтернативой стоическому презрению к смерти, по мысли Ларошфуко, является принятие факта ее неизбежности и, как следствие, всяческое избегание мыслей о ней: «Следует всячески избегать мыслей о ней и обо всем, что ее окружает, иначе она покажется нам величайшим бедствием. Самые смелые и самые разумные люди – это те, которые под любыми благовидными предлогами стараются не думать о смерти. ... разум, в котором многие надеются найти поддержку, слишком слаб, чтобы при встрече со смертью мы могли на него опереться… Единственное, что в его силах, – это посоветовать нам отвратить от нее взоры и сосредоточить их на чемнибудь другом» [3, с. 90–92]. Знаменательно, что, подобно главному субъекту цицероновского диалога о старости, в своих размышлениях о смерти Ларошфуко тоже апеллировал к примеру легендарного Катона, но при этом парадоксально сблизил его стоический уход из жизни с мотивацией поведения некоего приговоренного к колесованию лакея, пустившегося в пляс на эшафоте. Воспроизведем соответствующие рассуждения французского парадоксалиста полностью: «Катон и Брут обратились к возвышенным помыслам, а не так давно некий лакей удовольствовался тем, что пустился в пляс на том самом эшафоте, где его должны были колесовать. Невзирая на то, что способы различны, – результат один и тот же. Хотя разница между великими

64

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

людьми и людьми заурядными огромна, те и другие нередко принимают смерть одинаково. Впрочем, есть и отличие: у великих людей презрение к смерти вызвано ослепляющей их любовью к славе, а у людей простых – ограниченностью, которая не позволяет им постичь всю глубину ожидающего их несчастья и дает возможность думать о вещах посторонних» [3, с. 92]. Рассмотрение образа Анакреонта, созданного Ломоносовым, в линейном контексте «анти-стоических» максим Ларошфуко позволяет предположить его ассоциативное происхождение, открывающее, в свою очередь, возможность имплицитного, но достаточно внятного и прозрачного соотнесения образа эпикурействующего «забавного мудреца» из «Разговора» с фиглярствующим лакеем, исполнившим на эшафоте нечто вроде буффонадной «пляски смерти». Сама возможность подобной переклички многое проясняет в жанровой позиции Ломоносова, который еще в своей «Риторике» 1747 года предстал инициатором «русского спора об Анакреонте». В качестве выразительного эпиграфа к стихотворному диалогу древнего и нового поэтов, поясняющего его общую концепцию и образно-мотивную структуру, мог бы послужить следующий скептический афоризм злоязычного французского герцога: «Как мало на свете стариков, владеющих искусством быть стариками!» [3, с. 77]. С возрастом, с вхождением в «преклонный век» проблема овладения тонким искусством быть стариком постепенно приобрела для Ломоносова сокровенный, глубоко личностный смысл, что привело к заметной корректировке его ригористической жанровой позиции. Чрезвычайно репрезентативно в этом плане его последнее анакреонтическое стихотворение о блаженном кузнечике, сочиненное на излете лета 1761 года, в преддверии собственного пятидесятилетнего юбилея, и являющееся весьма вольным переложением известной анакреонтейи XLIII «Εί ϛ τέττιγα» («К цикаде»). Автобиографическая природа этой миниатюры , открывающейся известной строкой «Кузнечик дорогой, коль много ты блажен», четко манифестирована пространным заглавием – «Стихи, сочиненныя на дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о подписании привиллегии для Академии, быв много раз прежде за тем же». Эмоциональную тональность ломоносовского стихотворения можно определить как идиллическую по преимуществу. В унисон с первоисточником перелагатель анакреонтейи XLIII воссоздал тот способ мирочувствования, который изначально связывается с идеализированным представлением о нравственной и эстетической ценности жизни на лоне первозданной природы, позволяющей человеку полнее ощущать свою причастность к бытию всего мира, всей Вселенной. Исконно присущий идиллической модальности хронотоп «родного дома» закономерно составил архитектоническую первооснову анакреонтической идиллии Ломоносова о блаженном кузнечике, ощущающем себя «везде в своем дому» [1, с. 736]. Подчеркнутую семантическую выразительность обрела при этом финальная строка стихотворения, взорвавшая инерцию безмятежного идиллического существования и прояснившая попутно причины неприкрытой зависти к сакрализуемому насекомому со стороны лирического субъекта, которому недоступно счастливое состояние гармонии с окружающим миром, когда Не просишь ни о чем, не должен ни кому [1, с. 736]. Оригинальная семантизация темы свободы и независимости, осуществленная Ломоносовым, могла быть опосредована размышлениями Франсуа де Ларошфуко в 19-ой, заключительной, главе его знаменитых «Максим» – «Об удалении от света». В ней излагались причины, «побуждающие старых людей удаляться от света»; одна из них, возможно, имеющая непосредственное отношение к Ломоносову, состоит в следующем: «Впереди они видят только

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

65

скорби, недуги, увядание; все ими испытано, ничто не имеет прелести новизны. Время неприметно оттесняет их от того места, откуда им хотелось бы смотреть на окружающих и где они сами являли бы внушительное зрелище. Иных счастливцев еще терпят в обществе, других откровенно презирают. Им остается единственный благоразумный выход – укрыть от света то, что некогда они, быть может, слишком выставляли напоказ. Поняв, что все их желания бесплодны, они постепенно обретают вкус к предметам немым и бесчувственным – к постройкам, к сельскому хозяйству, к экономическим наукам, к ученым трудам, ибо тут они по-прежнему сильны и свободны: берутся за эти занятия или бросают их, решают, как им быть и что делать дальше. Они могут исполнить любое свое желание и зависят уже не от света, а только от самих себя» [3, с. 201–202]. Прежде чем гипотетически указать на еще один сегмент парадигматического контекста ломоносовского стихотворения о блаженном кузнечике, напомним его трактовку, предложенную в свое время Г.Н. Моисеевой. В статье «Поэтическое творчество М.В. Ломоносова» она обратила внимание на автобиографический смысл неоднократно разрабатываемой поэтом «личной темы – мечты о покое», которая первоначально прозвучала в стихотворном послании Ломоносова к его меценату И.И. Шувалову, а позже отозвалась, причем гораздо более явственно, в стихотворении «Кузнечик дорогой…»: «Это стихотворение Ломоносова наполнено таким искренним чувством человеческой усталости, мечтою о свободе и независимости, что заставляет вспомнить одно из последних стихотворений Пушкина 1836 г.» [4, с. 27]. Действительно, ломоносовский парафраз анакреонтейи о счастливом кузнечике с полным правом можно считать отдаленным предвосхищением декларации творческой независимости Поэта, изложенной А.С. Пушкиным во фрагменте «Из Пиндемонти». Однако уже сама возможность подобной параллели отменяет абсолютизацию его элегической минорности, якобы передающей душевную усталость поэта-академика, но, напротив, позволяет расслышать в ритмической энергии этой строки чистого, не разбавленного пиррихиями, шестистопного ямба сокровенную мечту взбунтовавшегося гения. Гордую мечту, но не о покое, а о полнокровной творческой жизни, наполненной созидательным трудом, кипучей деятельностью в условиях абсолютной свободы, когда, подобно блаженному кузнечику, ощущаешь себя поистине «царем»: Но в самой истинне ты перед нами царь [1, с. 736]. Подобные горделивые интонации могли быть подсказаны поэту знаменитым испанским писателем-консептистом XVII века Бальтасаром Грасианом, чьи произведения считались настольной книгой у интеллектуальной элиты века Просвещения, а потому, скорее всего, попали и в сферу читательских интересов Ломоносова. Исключительно высока вероятность того, что ему было известно самое капитальное произведение Грасиана – его монументальный философский роман «Критикон», оказавший в свое время мощнейшее влияние на новоевропейскую романистику. С ним Ломоносов мог познакомиться во время учебы в Германии, где это сочинение Грасиана было переведено на немецкий язык еще в 1708 году. В рамках нашей темы особый интерес представляет третья часть «Критикона» – «Зима Старости», поделенная в свою очередь на 12 «кризисов». Один из них – «Кризис X. Колесо времени» – содержит общие рассуждения о возрастах человека и сопутствующих им планетах: «Некоторые древние философы в заблуждении языческом полагали, будто семь подвижных планет распределили меж собою семь возрастов человека, дабы сопутствовать ему от первого проблеска жизни до порога смерти. Каждому возрасту, дескать, назначена планета по порядку и по-

66

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

ложению, и смертному надлежит знать, какая планета над ним нынче властвует и в каком отрезке жизни он пребывает» [5, с. 452–453]. Далее Грасиан специально останавливается на характеристике человека, достигшего пятидесятилетнего возраста, когда его отличительным качеством становится гордость: «В пятьдесят приходит к власти Юпитер, внушая гордость: тут человек – хозяин своих поступков, говорит уверенно, действует властно, не терпит, когда другие им управляют, хотелось бы самому приказывать всем, он принимает решения, исполняет замыслы, умеет владеть собою – этот возраст, столь властный, увенчан короною, как царь над всеми остальными и назван лучшей порой жизни» [5, с. 453]. Возможно, эти слова были памятны Ломоносову, дерзко уподобившему своего беззаботного кузнечика царю? В таком случае идейно-смысловое содержание его последнего анакреонтического стихотворения вряд ли следует сводить исключительно лишь к развернутой метафоре человека преклонного возраста, уставшего подчиняться и раболепствовать. Рассмотренная в контексте сочинений Ларошфуко и Грасиана, аллегория о царственном кузнечике в интерпретации Ломоносова обнаружила свои глубинные, подтекстовые смыслы, позволяющие истолковывать ее в качестве своеобычной поэтической декларации, составленной выдающимся ученым мужем, патриотом и гражданином своей родины. Он осмелился провозгласить здесь незыблемое право зрелой творческой личности на самостоятельность и независимость в своей практической деятельности, на признание собственных заслуг, на уважение личного достоинства. Тем самым под пером Ломоносова анакреонтическая фабула о кузнечике превратилась в завещание тем, «которых ожидает // Отечество от недр своих» [1, с. 206]. ЛИТЕРАТУРА

1. 2. 3. 4. 5.

Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 8. М.–Л., 1959. 1280 с. Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1975. 248 с. Ларошфуко Ф. де. Максимы. Мемуары. М.: Харьков, 2003. 556 с. Моисеева Г. Н. Поэтическое творчество М.В. Ломоносова // Ломоносов и русская литература. М., 1987. 390 с. Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. М., 1981. 632 с.

ISSN 2305-8420

УДК 165

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

67

ПРОБЛЕМА ПОНИМАНИЯ В СОВРЕМЕННОЙ ГЕРМЕНЕВТИКЕ © Д. В. Варыгин Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450076 г.Уфа, ул. Заки Валиди, 32. Тел./факс: +7 (347) 273 68 74 E-mail: [email protected] В статье рассматриваются проблемы современной герменевтики. Указывается соотношение герменевтической практики и теории, отмечается недостаточная разработанность последней. Различается рациональная и иррациональная герменевтика. Отмечается необходимость преодоления субъективности автора и несовершенства языка для понимания смысла текста. Указываются основные особенности герменевтической логики и ее неклассический характер. Выявляется зависимость герменевтической истины не от объективной реальности, а от позиции автора. Выдвигается предположение о важности, актуальности и перспективности разработки проблемы понимания для философии естественных наук. Ключевые слова: герменевтика, понимание, герменевтическая практика, смысл текста, герменевтическая логика, реконструкционная гипотеза, интуиция, интерпретация, познание, текст, принцип соответствия, естественные науки.

Герменевтика является одним из направлений современной философии и представляет собой философское учение о понимании. Герменевтика претерпела существенные изменения в процессе своего развития, вектор которых кратко можно выразить как движение от учения о методе (Шлейермахер, В. Дильтей и др.) к учению о бытии (М. Хайдеггер, Х.-Г. Гадамер и др.). В данной работе мы поднимаем некоторые проблемы современной герменевтики: соотношение практики и теории, рационального и иррационального в герменевтике, проблему герменевтической логики. Сразу определимся с тем, что понимается под герменевтической практикой. Понятно, что занимаясь интерпретацией какого-либо текста, мы занимаемся герменевтической практикой. Но определение герменевтической практики как любой деятельности по интерпретации текстов слишком широко и неопределенно. Для уточнения нужно соотнести понятие герменевтической практики с другими фундаментальными философскими понятиями. Практику можно противопоставить теории как совокупности правил, которые эту практику регулируют, и как деятельности, которая призвана такие правила уточнять, разрабатывать и исправлять при необходимости. Вот здесь и начинаются трудности. Дело в том, что в рамках самой герменевтики, несмотря на то, что её проблемами плодотворно и в течение длительного времени занимались такие философы как М. Хайдеггер, В. Дильтей и Х.-Г. Гадамер, пока ещё не существует теоретического подхода, получившего всеобщее признание. Вообще, в герменевтической философии сделано многое: в частности, определено, что такое герменевтика, введены правила интерпретации, приводящие в результате к наиболее полному пониманию. Но надо сказать, что все эти правила несколько расплывчаты и имеют смысл только в каких-либо конкретных ситуациях. Можно сказать, что эти правила недостаточно обоснованы и формализованы. Можно, например, привести четыре канона (критерия правильности) интерпретации современного философа Э. Бетти. Это каноны автономии объекта (смысл текста независим от

68

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

интерпретатора), тотальности (текст понимается как целое в соотношении с его частями), актуальности понимания (интерпретатор отталкивается от своего опыта, но не должен навязывать его тексту) и соотносимости смысла (интерпретатор должен преодолеть свои предрассудки). Но они носят довольно общий характер и не представляют разработанной теории. В качестве примера можно привести такие правила интерпретации: – При истолковании важно учитывать индивидуальные особенности личности автора; – Необходимо учитывать особенности языка, на котором пишет автор; – Любой текст нужно изучать в контексте культуры, в которой он был создан, и всего творчества автора; – Нужно учитывать цели, которыми руководствовался автор; – Для полноценного толкования нужно интуитивно проникнуть в «душу» автора, быть в какой-то степени сопричастным ему. Понятно, что этот список можно продолжить. Однако, ясно, что такие более частные положения носят, скорее, характер советов, рецептов истолкования. Они не отличаются логической стройностью, не могут стать фундаментом для разработанной теории. К тому же, большинство таких советов, за исключением, разве что, требования «интуитивного вчувствования», входят в герменевтический круг как частные положения, и указывают на примат общего над частным при проведении интерпретации (предложение нужно понимать в связи со всем текстом, текст – в связи со всем творчеством автора, всё творчество автора рассматривать в контексте современной ему культуры и т.д.). Чем обусловлена такая ситуация? Почему люди, занимающиеся интерпретацией, до сих пор не могут опереться на разработанную теорию осуществления интерпретации, хотя во многих других сферах научного и философского исследования (например, в диалектике) уровень теоретического обобщения гораздо выше? Представляется, что во многом это связано с особенностями гуманитарного познания вообще. Дело в том, что гуманитарное знание менее упорядоченно, менее системно, чем знание естественнонаучное. Так, в естественнонаучных дисциплинах господствует одна парадигма, а в гуманитарных всегда есть несколько парадигм, которые борются друг с другом, и ни одна не может претендовать на единоличное главенство. Кроме того, гуманитарные дисциплины отличаются и методом. Если в естественнонаучном познании метод является генерализующим (обобщающим), то в гуманитарном – индивидуализирующим (выявляющим особенное, уникальное). Шлейермахер считал герменевтику искусством, а не научной дисциплиной, пусть и вспомогательной. А ведь искусство нельзя рационализировать полностью, в нем всегда ключевую роль будут играть не- и иррациональные механизмы. Поэтому и нельзя и создать теории, которая бы позволяла творить новые гениальные произведения любому, кто эту теорию хорошо изучил. Можно согласиться с тем, что герменевтика действительно во многом является искусством, а не строгой наукой. Ведь во время интерпретации мы не просто стремимся создать в своём сознании некий образ произведения (текста), в его существенных внутренних связях (что является идеалом и для естественнонаучных дисциплин, причём также недостижимым), а как бы творим произведение заново, в рамках наших личностных смыслов. Т.е. фактически происходит то, что Х.-Г. Гадамер назвал «приростом бытия», который представляет собой интерпретацию неоплатонической эманации: «в сущности эманации

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

69

заложено то, что эманирует преизбыток, а источник эманации при этом не умаляется» [1, с. 188]. Важно понять, что при интерпретации мы не просто заново воспроизводим текст, не просто заставляем его как бы играть новыми красками. Мы создаем новые смыслы, безусловно связанные с глубинными «истоками», со смысловыми корнями самого текста (если, конечно, мы хотим именно понять текст), но в тоже самое время отличные от ранее уже выявленных смыслов, связанных с этим текстом: вплоть до того, что, интерпретируя, мы можем создать практически новый текст, новое произведение, – поэтому герменевтика является не только методом или учением, наукой, но и проявлением творчества, событием искусства. Так как герменевтика, по крайней мере, близка к творчеству, то в ней большую роль играет интуиция, которая тяготеет к иррационализму. В связи с этим далее мы постараемся рассмотреть соотношение рационального и иррационального в герменевтике. Научное знание должно быть рациональным, в идеале в нем не должно быть места метафорам, чувственным образам и т.д. Но это только в идеале, реальная же наука синтезирует рациональное и иррациональное, и наиболее ярко это проявляется в творческой деятельности ученых. Ведь новая гипотеза никогда не выводится абсолютно «рационально», иначе в творчестве ученых не было бы никакой необходимости, а все научное знание выводилось бы механически из предпосылок. По выражению М. Полани, «Открытие – творческий акт в том смысле, что его нельзя достичь прилежным выполнением какой-либо заранее известной и доступной определению процедуры» [2, с. 208]. Истории научных открытий – это часто истории драматические, где упорная работа сочетается с прозрениями, догадками, на которые подталкивают, казалось бы, совершенно не связанные с наукой вещи и события. Работе ученого обязательно присуща определенная эмоциональность: «страстность в науке – это не просто субъективно-психологический побочный эффект, но логически неотъемлемый элемент науки. Она присуща всякому научному утверждению» [2, с. 196]. Интуиция позволяет охватить весь массив фактов и сделать спонтанный вывод. В случае интерпретации интуиция позволяет «схватить» текст как целое и постичь его целостный, единый смысл. Ведь очевидно, что смысл всего текста не является механической суммой смыслов всех его частей. О большой роли интуиции при интерпретации писали многие мыслители, при этом интуиция, понятие само по себе неоднозначное, понималась по-разному. В частности, в религиозной герменевтике много места посвящается «боговдохновенности» («богодухновенности»), которая и является в данном случае интуицией. Суть этой идеи в том, что верующие всех конфессий считают, что их священные книги и тексты созданы или самим Богом, или при прямом его участии (авторами, на которых снизошел Святой Дух, например). Таким образом, и читатель имеет возможность причаститься к священным текстам, «быть вдохновленным Богом», чтобы понять скрытый смысл, заключенный в священном тексте. Шлейермахер считал интуитивное познание одним из важнейших путей герменевтики: можно разбирать сам текст, а можно интуитивно проникнуть в дух автора, причем оба пути равнозначны. Интуитивный аспект также достаточно силен у В. Дильтея, ведь понимать, по его мнению, мы должны прежде всего жизнь, которая иррациональна. Далее, у М. Хайдеггера, Х.-Г. Гадамера интуиция также занимает существенное место. Истину и метод Гадамер понимал как противоположности, и пытался избавить герменевтику от познавательных стандартов науки. Можно сказать, что предпонимание, которое

70

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

основывается на предпосылках и которое имеет такое существенное значение в герменевтике М. Хайдеггера и Х.-Г. Гадамера, представляет собой результат первичной интуиции, на которой основывается все дальнейшее понимание. Следовательно, можно заключить, что понимание как познавательная процедура является не столько открытием чего-то нового с помощью некоего метода, а уточнением, уяснением и развитием интуитивного предпонимания. Можно даже говорить о двух подходах в герменевтических исследованиях: интуитивном (иррациональном, связанном с вдохновением) и логическом (рациональном, направляемом методом). Наиболее продуктивным нам представляется совмещение обоих подходов. Проще говоря, герменевтика, которая стремится к наиболее полному пониманию, должна сочетать и рациональный, и иррациональный подходы. Даже в самом «темном», неясном тексте всегда есть нечто рациональное – это хотя бы то, что нам хотел сказать автор, всегда в тексте можно выделить (иногда и с большим трудом) цели, интенции, которые в него вложены. Современные исследователи в области герменевтической философии приходят к следующему выводу: «в силу никогда не исчезающего нерационализируемого компонентаостатка в любом глубоком тексте, в нем будет сказано нечто помимо воли автора, вместе с тем, автор не может подавить свое стремление интерпретировать – только так он может понять собственный текст» [3]. Здесь высказана важная мысль: рациональный компонент текста во многом обусловлен тем, что сам автор пытается понять свой замысел, свои мысли. Мы же в процессе интерпретации стремимся раскрыть отношение автора к предмету текста. Именно его отношение к предмету текста является «мостиком» к объективном смыслу. Мы не обращаемся к смыслу напрямую, а всегда делаем это с помощью автора, отталкиваясь от его текста. В этом заключается одна из сложностей герменевтической практики: в тексте нам никогда не дан смысл напрямую, он уже преломлен в сознании автора и языке. Мы вынуждены постигать объективный смысл, преодолевая субъективность автора и несовершенство языка (а язык всегда несовершенен, поскольку необходимо выразить бесконечные грани смысла). В то же время мы не можем полностью отказаться от автора и языка: ведь тогда и понимать будет нечего. Смысл всегда высказывается кем-то с помощью языка, он не существует отдельно от человека и его речи. Здесь есть кажущееся противоречие: смысл объективен, и в то же время мы не можем познать его в отрыве от автора и его произведения. Но противоречие именно кажущееся, на деле здесь нет никакого противоречия. Объективный смысл не может быть дан нам вне языка и произведения автора, он не может упасть с неба, как божественное откровение. И сводить произведение только к субъективному замыслу автора тоже нельзя, ведь тогда герменевтический процесс станет бессмысленным, т.к. при этом бесполезны интерпретации, которые ничего не добавляют к этому субъективному замыслу. Таким образом, мы видим, что смысл текста объективен, но дан нам через язык и произведение автора. Если в иррациональной герменевтике никакая логика, строго говоря, не является необходимой, а понимание осуществляется интуитивно, в ситуации инсайта, то в рациональной герменевтике можно говорить об особой герменевтической логике, на основе которой должна выстраиваться структура понимания, включающая в себя его основные формы и этапы. В современной методологии гуманитарного познания предлагается такой вариант герменевтической логики: «Мы понимаем А, если и только если:

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

71

1) знаем смысл известных частей А; 2) существует реконструкционная гипотеза h о смысле А; 3) наделяем смыслом (интерпретируем) непонимаемый остаток; 4) объясняем роль каждого элемента (части) в структуре целого А относительно гипотезы h; 5) если гипотеза h позволяет объяснить роль каждой части в формировании смысла целого А, то процесс завершается (мы постигаем смысл А, то есть понимаем А), а если роль какой-либо части не объяснена, то формулируется новая реконструкционная гипотеза и процесс повторяется начиная со второго пункта. И так до тех пор, пока не будет установлен смысл А» [4, с. 55]. В целом, такая логика основывается на исторически сложившейся герменевтической традиции. В частности, Шлейермахер указывал на то, что герменевтика нужна при непонимании, а необходимость в реконструктивной гипотезе h как раз и появляется при интерпретации непонимаемого остатка. Также здесь воспроизводится тезис о предпонимании: мы всегда уже что-то понимаем в исследуемом тексте и интерпретируем остальные аспекты. Но здесь есть и важное отличие. Если Х.-Г. Гадамер, скорее, полагал, что мы изначально понимаем текст как единое целое, а в процессе интерпретации только уточняем и как бы разворачиваем это понимание, то, по мнению современного исследователя В.Г. Кузнецова, мы изначально способны понимать только часть текста, на основе этого понимания для реконструкции мы выдвигаем гипотезу h, которую затем проверяем «на практике», т.е. стремимся с ее помощью понять смысл целого, т.е. всего текста, и если у нас это получается, то гипотезу h считаем верной. Гипотеза h при этом называется «реконструкционной» по следующей причине: мы пытаемся воссоздать, реконструировать смысл целого, недоступный нам по каким-либо причинам: например, из-за временной дистанции, из-за различия культур или по иным причинам. Подход В.Г. Кузнецова примечателен еще тем, что он использует «мериологическую индукцию», о которой писал ещё Дильтей. Мериологическая индукция представляет собой переход не от частного к общему, как в обычной индукции, а «от части к целому». Опираясь на такой метод, необходимо учесть, что перейти от частного к общему можно только после тщательного обширного исследования, долгого перебирания множества фактов, и все равно такой вывод будет вероятностным, переход же «от части к целому» позволяет обойтись меньшим количеством фактов, потому что даже по смыслам одной части (если она важна) можно восстановить смысл целого. Так, например, по одной важной детали опытный механик может воссоздать всю машину в целом. Конечно, в таком случае части могут и не соответствовать изначальному замыслу целого, но идея машины в целом будет понята и отражена механиком правильно. Важнейшая особенность герменевтической логики – принцип герменевтического круга. Если в формальной логике «логический круг» считается ошибкой, то в герменевтической логике – единственно возможным механизмом приращения знания. Разумеется, неверно было бы отождествить герменевтический круг с логическим кругом формальной логики. Во временной перспективе герменевтический круг, скорее, представляет собой восходящую спираль, по которой движется наше понимание. Герменевтическую логика относится к неклассической: как отмечает В. Г. Кузнецов, перед герменевтической логикой «встают проблемы совершенно необычные с точки зрения формальной логики, такие, например, как проблема прямого и косвенного значения, соотношения первоначального (этимологического) значения и узуса (общеупотребительного

72

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

значения) слова, «контекстного следования», «тропного следования», «энтимематического следования» и т. п. Все эти проблемы ждут своего окончательного решения, хотя некоторые из них поставлены уже давно» [4, с. 47]. Очевидно, что эти проблемы не могут разрабатываться в формальной логике, поскольку они находятся за рамками ее проблемного поля. Однако, поскольку логика как наука занимается исследованием проблемы истинности и ложности суждений, можно предположить, что герменевтическая логика тоже должна быть каким-то образом с ней связана. Главной особенностью герменевтической истины является ее зависимость от позиции автора, а не от объективной реальности. При интерпретации нам важно выяснить точку зрения автора и смысл, который он вкладывает в текст, а не то, какова объективная реальность, в рамках которой этот текст создавался. Например, геоцентризм в космологии является давно опровергнутой гипотезой, поскольку объективный факт состоит в том, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Но, например, герменевтическая истина интерпретации «Альмагеста» Птолемея состоит как раз в геоцентризме. На основании вышеизложенного, можно предположить, что понимание как познавательная процедура имеет место не только в гуманитарных, но и в естественнонаучных дисциплинах. Например, схему с реконструкционной гипотезой, которая была приведена выше, можно приложить и к естественнонаучному познанию: на основе данных мы выдвигаем гипотезу, которую проверяем с помощью эксперимента. Если гипотеза объясняет всю совокупность имеющихся фактов, она становится теорией. Также можно провести аналогию между герменевтическим кругом и принципом соответствия, который был сначала сформулирован для квантовой механики Н. Бором, а затем расширен на другие научные дисциплины. Герменевтический круг утверждает, что понимание постоянно уточняется в герменевтическом процессе, мы не отбрасываем наши старые представления, а уточняем их. Принцип соответствия указывает нам на то, что новая теория не противоречит старой теории, а дает те же следствия в частных случаях. Новая теория – развитие и уточнение старой теории. Таким образом, можно предположить, что проблема понимания касается и естественнонаучного познания. Разработка этой проблемы имеет хорошие перспективы, так как представляет собой новый взгляд на современные задачи философии естественных наук. Проблема понимания актуальна для современной философии, в том числе, и в связи с развитием методологии естественнонаучных дисциплин. Представляется, что разработка этой проблемы, возможно, позволит вывести философию естественных наук на новый уровень. ЛИТЕРАТУРА

Гадамер Х.-Г. Истина и метод: основы философской герменевтики. М., 1988. 704 с. Полани М. Личностное знание. М., 1985. 344 с. Гижа А. Интерпретация и смысл (структура понимания гуманитарного текста): Монография. Харьков, 2005. 404 c. 4. Кузнецов В.Г. Логика гуманитарного познания. // Философия и общество. 2009. № 4. C.22–63. 5. Августин А. Христианская наука, или основания герменевтика и церковного красноречия. // Открытая библиотека святоотеческой литературы Agios: электронная энциклопедия. 2011. http://agios.org.ua/wiki/index.php/Аврелий_Августин._Христианская_наука 6. Бетти Э. Герменевтика как общая методология наук о духе. М., 2011. 144 с. 7. Дильтей В. Собр. соч. в 6 томах. Т. 3, 4. Под ред. А.В. Михайлова и Н.С. Плотникова. М., 2001. 8. Фалёв Е.В. Герменевтика Мартина Хайдеггера. СПб, 2008. 224 с. 9. Хайдеггер М. Исток художественного творения. М., 2008. 528 с. 10. Шлейермахер Герменевтика. СПб, 2002. 242 с. 1. 2. 3.

ISSN 2305-8420

УДК 330.524

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

73

ТИПЫ УСТОЙЧИВОГО РАЗВИТИЯ РЕГИОНАЛЬНЫХ СОЦИАЛЬНОЭКОНОМИЧЕСКИХ СИСТЕМ РОССИИ © В. В. Циганов*, Е. Ю. Трунова Северо-Западный филиал НОУ ВПО «Высшая школа приватизации и предпринимательства-институт» 190005, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. 6-я Красноармейская, д. 24 Тел: (812) 110-18-16 Тел/Факс: (812) 112-63-08 E-mail: [email protected]

В статье обосновывается необходимость обеспечения устойчивости регионального развития как одного из основных приоритетов региональной социально-экономической политики в условиях нестабильности мировой экономики. Рассмотрена расширенная классификация видов устойчивости развития регионов и выделены факторы, влияющие на достижение институциональной устойчивости региона. Ключевые слова: экономическая устойчивость, институциональная устойчивость, развитие региона, система управления, факторы институциональной устойчивости.

Уроки мирового финансово-экономического кризиса 2008–2010 гг. обострили проблему формирования механизмов обеспечения устойчивого развития региональных социальноэкономических систем. Региональные системы, функционирование которых слишком сильно зависит от конъюнктуры внешних финансово-экономических параметров (таких как валютный курс, динамика фондового рынка, жизненный цикл какой-либо одной отрасли или нескольких технологически взаимосвязанных отраслей хозяйства и др.), столкнулись с гораздо более существенными социально-экономическими проблемами по сравнению с регионами, имеющими диверсифицированную структуру экономики, определенные финансовые резервы, необходимые для противодействия негативным внешним факторам. Более того, для ряда регионов РФ, таких, в частности, как монопромышленные территории или наиболее депрессивные субъекты Федерации, проблема недостаточной устойчивости развития в период наиболее острой фазы кризиса фактически стала проблемой выживания. Разумеется, в подавляющем большинстве случаев такого рода регионы получили финансовую поддержку из федерального бюджета РФ, однако такого рода помощь скорее откладывает проблему обеспечения устойчивого развития, а не решает ее. Таким образом, обеспечение долгосрочного устойчивого развития регионов является одной из ключевых проблем современного регионального социально-экономического развития. В зависимости от направления развития региональной социально-экономической системы целесообразно выделять собственно экономическую устойчивость (иногда называемую также конкурентоустойчивостью), финансовую, экологическую и иные виды устойчивости регионального развития. Так, финансовая устойчивость регионального развития, по аналогии с финансовой устойчивостью отдельного предприятия, может быть рассмотрена как способность экономики * автор, ответственный за переписку

74

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

региона своевременно и в полном объеме расплатиться по своим долгам, как государственным (долгам регионального и муниципальных бюджетов), так и корпоративным. Социальная устойчивость проявляется в стабильности развития общественных отношений в регионе, в отсутствии социальных конфликтов различного плана. Бюджетная устойчивость представляет собой возможность реализации всех региональных планов и программ даже в условиях негативных изменений бюджетного законодательства, собираемости налогов и т.п. Все виды устойчивости регионального развития в системе представляют собой комплексную устойчивость развития региона. Как с теоретической, так и с практической точки зрения важно классифицировать устойчивость регионального развития в зависимости от базовых факторов, лежащих в ее основе. Так, в принципе, возможна ситуация, когда устойчивость регионального развития достигается в основном за счет естественных факторов, эволюционного развития социальноэкономической системы региона, без значимого влияния фактора государственного регулирования: например, за счет природных ресурсов, сложившейся ранее эффективной отраслевой структуры экономики, крайне дешевой рабочей силы. Однако в подавляющем же большинстве случаев устойчивость развития региона достигается в результате целенаправленного государственного регулирования экономики или формирования и реализации эффективных механизмов государственно-частного партнерства [1]. По срокам ее сохранения устойчивость регионального развития можно дифференцировать на долгосрочную, среднесрочную и краткосрочную в зависимости от срока влияния угроз и факторов риска социально-экономического развития. Очевидно, что именно обеспечение долгосрочной устойчивости регионального развития, в частности устойчивости к глобальным кризисам, наиболее принципиальным экономическим решениям, требует наиболее комплексного, системного превентивного управления в тесном взаимодействии региональных властей, предпринимательского сообщества и социальных институтов. В современных условиях развития Российской Федерации в формировании различных аспектов развития регионов, в том числе и его устойчивости, значительную роль играет субъективный фактор. С социальной точки зрения предлагается дифференцировать устойчивость развития региона на социально-деструктивную и социально-конструктивную. Так, социально-деструктивная устойчивость может иметь место в том случае, если устойчивое развитие экономики региона достигается, например, в том числе за счет массовых сокращений, неправомерной экономии на фонде оплаты труда, экономии на социальных и инфраструктурных программах. Необходимо отметить, что противоречие устойчивости развития и социальной эффективности возможно лишь в течение непродолжительного времени; в долгосрочном периоде обеспечение устойчивого развития региона невозможно без генерирования положительных социальных эффектов. Наконец, с методической точки зрения важно классифицировать устойчивость развития региона в зависимости от возможности и характера ее оценки. Действительно, от точности и непротиворечивости оценки уровня устойчивости регионального развития в значительной степени зависит эффективность реализации мероприятий по ее повышению. Необходимо отметить, что эффективность развития региона представляет столь многоаспектную и сложную категорию, что непосредственная количественная оценка ее уровня и динамики весьма проблематична [2].

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

75

Развитие социально-экономической системы с учетом региональных особенностей крайне актуально для современной трансформационной экономики России, управленческая система которой характеризуется постоянным поиском, разработкой и совершенствованием приемов и методов воздействия на социально-экономические процессы, которые предполагают достижение институциональной устойчивости. Объектом управления институциональной устойчивостью выступают процессы и явления, на которые направлено воздействие мер управления всех уровней – факторы, вызывающие нестабильность функционирования экономической системы (внутренние и внешние). Внешние факторы неустойчивости, в свою очередь, подразделяются при анализе на четыре подгруппы: общеэкономические, рыночные, социально-политические и прочие факторы . Состав факторов может быть определен следующим образом: – общеэкономические факторы: общий спад в экономике, рост инфляции, замедление платежного оборота, нестабильность регулирующего законодательства, снижение платежеспособности потребителей; – рыночные факторы: снижение емкости внутреннего рынка, слабое развитие рыночной инфраструктуры сервиса, усиление монополизма на рынке, существенное снижение спроса, рост предложения товаров-субститутов, нестабильность финансового рынка, нестабильность валютного рынка; – социально-политические и прочие факторы: политические факторы, ухудшение криминогенной ситуации, снижение уровня научного обеспечения, отсутствие квалифицированных управленческих кадров и специалистов; – прочие внешние факторы, состав которых может быть определен индивидуально с учетом специфики хозяйственной деятельности в определенной области сферы услуг, например, факторы экологии, региональной политики. Не менее многочисленны и внутренние (эндогенные) факторы, определяющие развитие кризисных явлений на микроуровне в регионе, и являющиеся в значительной степени результатом его деятельности. В самом общем виде их можно сгруппировать по следующим видам: – производственные; – инвестиционные; – финансовые; – организационно-управленческие. Рассмотренный перечень факторов экономической дестабилизации позволяет определить основное направление управления институциональной устойчивостью как разработку и первоочередную реализацию мер, направленных на нейтрализацию наиболее опасных (интенсивно влияющих на завершающее явление) факторов, приводящих к кризисному состоянию экономики региона. Управление институциональной устойчивостью предполагает стремление к оптимальной степени стабилизации посредством широкого использования предупредительных и профилактических мероприятий. Данная система может быть рассмотрена в следующем составе: – механизмы государственного управления устойчивостью инфраструктуры рынка; – формы модернизации экономической системы с целью повышения ее стабильности; – формы отношений участников рынка сферы услуг в проблемных ситуациях;

76

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

– порядок и правила ведения хозяйственной деятельности, обеспечивающие стабильное функционирование рынка. Субъектно-объектное взаимодействие в процессах стабилизации экономического развития характеризуется высокой динамикой, что делает крайне значимым для системы управления институциональной устойчивостью проблему сочетания стратегии и тактики стабилизирующих воздействий. Сложность этой проблемы состоит в том, что, с одной стороны, стратегические решения по обеспечению устойчивости должны быть приняты и реализованы на ранних стадиях образования нестабильной ситуации, когда процесс движения к кризису еще не приобрел необратимого характера. С другой стороны, принимаемые на ранних стадиях нестабильности решения могут быть неадекватны возможной угрозе формирования кризисной ситуации, и направлены на решение частных хозяйственных проблем, скрывающих глубинные кризисные явления. Более того, различные тактики стабилизационной деятельности, определяемые субъективными характеристиками хозяйственного управления, могут формировать различные предпочтения по выбору стратегии. Так, можно выделить два вида реакции на состояние нестабильности с соответствующими наборами мероприятий по обеспечению устойчивости: – «защитная», предусматривающая резкое сокращение всех видов расходов, закрытие и распродажу подразделений, имущества, сокращение определенных частей рыночных сегментов и сбыта продукции, распродажу продукции по сниженным ценам; – «наступательная», предполагающая активные действия, связанные с модернизацией оборудования, внедрением новых технологий, повышением (снижением) цен, поиском новых рынков сбыта, реализацией прогрессивной стратегической концепции маркетинга Наиболее значимые направления по обеспечению институциональной устойчивости региона проявляются в следующих функциях: – технологическая функция заключается в обеспечении рационального и научно обоснованного применения различных технологий с учетом региональных природноклиматических условий; – планово-прогнозная функция направлена на уточнение перспектив развития многоуровневой экономики; – интегрирующая функция заключается в общественной и производственной необходимости упорядочения, стабилизации всех элементов инфраструктуры регионального рынка; – защитная функция обусловлена необходимостью разработки и внедрения мероприятий противодействующим негативным факторам, дестабилизирующим развивающийся региональный рынок; – контрольно-информационная функция заключается в обеспечении системы государственного регионального регулирования и выявления деформаций в хозяйственной деятельности предприятий; – социокультурная функция заключается в развитии саморегулируемых институтов общества, которые могут обеспечить единство государственных, хозяйственных и общественных институтов с целью реализации единой региональной политики противодействия кризисам, поскольку факторы их вызывающие могут быть следствием социально-политических воздействий [3]. Функции управления институциональной устойчивостью могут быть реализованы в результате ведения деятельности по следующим направлениям:

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

77

– оценка социально-экономических условий устойчивости: сбор, обработка и анализ информации о фактических результатах хозяйственной деятельности объекта регулирования, сравнение их с нормативными показателями; – диагностика устойчивости предполагает не только фиксирование отклонений, но и анализ причин их появления, выявление возможных тенденций развития. Наличие отклонений в одном из секторов экономики может потребовать принятия решений, касающихся оперативной деятельности всей экономической системы; – прогнозирование развития проблемных ситуаций: обобщение и оценка информации по факторам, вызвавшим кризисные явления, и определение логики и закономерностей самого кризиса позволяет рассматривать различные прогнозы и сценарии развития кризисных ситуаций; – разработка и реализация мер обеспечения устойчивости, формирование программ, направленных на противодействие дестабилизирующим факторам, разработка механизмов согласования участников деятельности в регионе, что представляется наименее разработанным аспектом мер обеспечения устойчивости на настоящий момент; – создание организационно-экономических стандартов деятельности в регионе, их внедрение и наблюдение за их применением. Исходя из представленной функциональной направленности, управление институциональной устойчивостью со стороны региональных органов власти представляет собой систематическую и конструктивную деятельность, осуществляемую институтами государственной власти и управления, которая базируется на специфических факторах воздействия на проблемные процессы и явления, и основывается на общих принципах государственного управления, с целью согласования интересов субъектов хозяйствования, региона, государства и общества [4]. Систематизированные виды устойчивости регионального развития тесным образом взаимосвязаны. Так, долгосрочная устойчивость развития региона в современных условиях, как правило, является устойчивостью сформированной на основании государственночастного партнерства, при условии рационального синтеза объективного и субъективного факторов. Она обязательно является социально-конструктивной и ориентирована на поддержание функций институциональной устойчивости региона. Таким образом, расширенная классификация позволяет выбрать руководству конкретных регионов наиболее предпочтительный вид устойчивого развития в зависимости от целей, задач, ресурсных ограничений и иных особенностей функционирования региональной социально-экономической системы. ЛИТЕРАТУРА

1. 2. 3. 4.

Бородин А.И., Киселева Н.Н. Региональные экономические системы и их устойчивость // Вестник Удмурдского Университета. 2011. №4. С. 67–73. Перфилов В.А. Экономические проблемы регионов и отраслевых комплексов // Проблемы современной экономики. 2012. №2(42). С. 264–266. Иванова Е.В. Система управления институциональной устойчивостью социально-экономического развития региона // Современные технологии управления: электронный научный журнал. 2012. №4(16). Режим доступа: http://www.sovman.ru Скопин А.О., Скопин О.В. Проблемы устойчивого развития регионов России в условиях формирования рыночных отношений // Региональная экономика. 2010. №4(24). Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.uecs.ru/logistika/item/238-2011-03-24-12-28-31

78

УДК 330.14.014

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА ИССЛЕДОВАНИЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО КАПИТАЛА В УСЛОВИЯХ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА © В. В. Макаров*, В. И. Гусев, А. Г. Воронин

Санкт-Петербургский государственный университет телекоммуникаций им. проф. М. А. Бонч-Бруевича Россия, 191186, г. Санкт-Петербург, наб. р. Мойки, д. 61 Тел.: +7 (921) 904 00 04 E-mail: [email protected] Генезис научных идей и взглядов на интеллектуальный капитал отличается разнообразием подходов, но, в то же время, позволяет однозначно выделить тенденцию растущего понимания роли знаний, квалификации, профессионализма работника как формы производительного капитала. В ещe большей степени эта тенденция проявляется на современном этапе развития экономической науки при переходе общества к информационному. В этих условиях задача целостного исследования интеллектуального капитала требует расширения методологической научной базы с использованием эволюционной теории экономического развития мирового сообщества, общей теории сложных систем, теории информационной экономики и других отраслей знаний. Кроме того в России существует целый ряд проблем, связанных с созданием необходимых институциональных и нормативно-правовых условий для защиты интеллектуальной собственности. По мнению авторов, при исследовании ИК необходимо подходить с позиций институционального анализа, т.к. он позволяет более точно выявить современное объективное состояние реального правового обеспечения статуса интеллектуальных активов в экономической деятельности предприятия. Ключевые слова: генезис научных идей, интеллектуальный капитал, информационное общество, концепция интеллектуальной организации, компьютеризация, интеллектуальные ресурсы, нематериальные активы, защита интеллектуальной собственности.

Становление новой экономики – экономики знаний в рамках информационного общества основывается на сервисных технологиях, в которых информация играет ключевую роль. При этом интеллектуальный капитал (ИК) как категория выходит на первый план и выражается в виде человеческого и структурного капитала. В результате возникает своего рода рынок идей, знаний и любой другой информации, генерируемой людьми, находящимися и взаимодействующими в пространстве коллективного разума. Такое интеллектуальное информационное поле, называемое инфосферой, позволяет людям технически осуществить почти мгновенное вхождение в глобальную информационно-коммуникационную сеть из любого географического пункта. Следует отметить, что знания имеют ряд существенных отличий от данных и информации. Данные – совокупность разных объективных фактов. Информация – своего рода послание, обычно в форме документа, или в видео- / аудиоформе. Как информация возникает из данных, так и знания, в том числе и в виде интеллектуального капитала, возникают из информации путем: сравнения, определения области применения, установления связей, оценки. В результате капитализации знаний ИК играет ведущую роль по отношению к другим факторам производства в процессе формирования добавленной стоимости. * автор, ответственный за переписку

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

79

Генезис научных идей и взглядов на ИК, его роль в экономике отличаются разнообразием подходов, но, в то же время, позволяют выделить достаточно четко прослеживаемую тенденцию: растущее понимание роли знаний, квалификации, профессионализма работника как формы производительного капитала. Можно утверждать, что в экономике знаний основное значение имеют не принадлежащие организации материальные активы, а ее потенциал в виде интеллектуального капитала. Под ИК следует понимать в первую очередь человеческий капитал (ЧК), т.е. носитель интеллектуальных возможностей – персонал фирмы, а также его практические навыки, обеспечивающие структурный капитал, состоящий из связей фирмы с поставщиками, партнерами, потребителями, общественностью, с авторитетными учеными и исполнительной властью, брендами, бизнес-процессами, информационными системами, а также с принадлежащими фирме знаниями – базами данных и другими нематериальными активами (НМА), включающими в себя интеллектуальную собственность различных правообладателей. Согласно классическому подходу, предприятие представляет собой организационный механизм повышения эффективности деятельности ее участников в процессе достижения их общих целей. Однако на современном этапе информационной экономики под коммерческой организацией понимают нечто большее, чем инструмент получения прибыли для собственников. Определяя структурный капитал как интеллектуальную составляющую активов, которые остаются на предприятии, когда ее работники расходятся по домам, менеджер шведской компании Skandia Лейф Эдвидссон (Leif Edvidsson), опубликовавший в 1997 г. с Майклом Мэлоуном (Michael Malone) книгу «Интеллектуальный капитал», дал экономическое обоснование модели интеллектуальной организации (the thinking organisation). Концептуальное понимание интеллектуальной организации, которое появилось в развитие существовавшей тогда концепции обучающейся организации, привнесло ряд новых управленческих идей, таких как: существование ИК, принципы обучающейся организации, развитие корпоративной и организационной культуры, формирование сетевых принципов структуры фирмы. Концепция интеллектуальной организации рассматривает не только персонал или менеджмент, но и саму организацию как своеобразный живой организм, «живую компанию» (the living company), и такое определение было предложено в 1977 г. бывшим директором отдела планирования нефтяной компании Royal Dutch/Shell Ари де Геусом (Arie de Geus). В свое время первым обратил внимание на органическую природу предприятия представитель школы человеческих отношений Элтон Мэйо (George Elton Mayo), биолог по образованию. В своей книге «Человеческие проблемы промышленной цивилизации» (1933 г.) он рассматривал фирму как органическую систему, сложную и постоянно изменяющуюся. Ее основной отличительной особенностью является совокупность параметров, находящихся в состоянии подвижного равновесия, причем изменения одного параметра отражаются на остальных (гомеостаз). Питер Майкл Сенге (Peter Michael Senge) – американский ученый, директор Центра организационного обучения в школе менеджмента Массачусетского технологического университета утверждает, что господствовавшие в XX веке представления о фирмах, как о механизмах, существенно ограничивали возможности развития межличностных отношений и не создавали почву для развития, в то же время в XXI веке общественные социальные институты, в том числе любые коммерческие организации, следует рассматривать, как развивающиеся системы.

80

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

В отличие от механистических воззрений, когда тенденции развития организации изменяются лишь под воздействием внешних сил, источник развития интеллектуальных организаций находится внутри них. Поведение иерархической организации определяется в основном ее прошлым, т.е. опытом успешных операций и ошибок, закрепленным в инструкциях, своего рода «условных инстинктов» организации. Правила поведения «рыночной компании» диктуются в первую очередь сегодняшними условиями и ориентированы, прежде всего, на текущую прибыльность. Эволюция для организации, также как и для любого работника этой организации, представляется жесткой необходимостью – если организация не развивается, то со временем она неминуемо деградирует. Деятельность интеллектуальной организации ориентирована в основном на будущие выгоды. Интеллект является инструментом, который позволяет моделировать будущее, предвосхищать его, что в условиях ускорения перемен становится особенно важным. Интеллектуальная организация отличается от иерархической и рыночной прежде всего преобладанием не физической, а умственной работы, не регламентированной жестко в пространстве и времени. В интеллектуальной организации постепенно стираются грани между обучением и работой. По образному выражению лондонского консультанта по проблемам менеджмента Чарлза Хэнди (Charles Handy), термин «работа», наконец, обретает подлинный смысл, превращаясь из места «куда мы ходим», в процесс, который совершаем («то, что мы делаем») все чаще за пределами офиса. Следует подчеркнуть, что это становится возможным благодаря углубляющейся глобальной информатизации и компьютеризации общества. Ч. Хенди утверждает, что в настоящее время численность «портфельных работников», по определению Питера М. Сенге «интеллектуальных кочевников», в развитых странах уже достигла 11% (а в Великобритании – 15%) от общего числа работников [1]. Управляющий интеллектуальной организацией в большей степени должен быть лидером, исследователем и креативным инициатором, чем администратором или контролером. Управление персоналом в такой организации должно состоять в создании условий для обучения, творчества, естественного обмена знаниями и их накопления в коллективной памяти организации, в создании условий для самореализации сотрудников в общих интересах, в формировании общего информационного и интеллектуального творческого пространства. Офис будущего во многом будет построен по клубному типу, использоваться по мере необходимости, т.к. часть рабочего времени сотрудники будут проводить за компьютером дома или на территории клиентов в ходе их обслуживания. Классический офис как совокупность персонально закрепленных рабочих мест и кабинетов станет слишком дорогостоящим. Он превратится в место встречи штатных сотрудников, поставщиков, подрядчиков и клиентов, каждое помещение в котором имеет не персональное, а функциональное назначение. Рикки Хант (Ricky Hunt), обобщая опыт создания интеллектуальной организации, пишет о трех основных элементах формирования интеллектуальной культуры: 1. формирование окружающей среды, обеспечивающей развитие индивида; 2. интеллектуальное развитие команды (проектной группы); 3. формирование коллективного духа, стремления к победе [2]. Как уже отмечалось выше, в настоящее время общество находится в процессе смены исторических эпох. Наступает новый этап глобальной эволюции мировой цивилизации – переход к постиндустриальному информационному обществу. Основным признаком информаци-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

81

онного общества является снижение роли материальных факторов производства и повышение значимости информации и знаний как основных производственных ресурсов. В целом постиндустриальная экономика характеризуется следующими особенностями: – интеллектуализация используемых технологий, обеспечивающая резкое повышение производительности труда; – рост наукоeмкости товаров; – существенное повышение значения деятельности, связанной с производством, хранением, передачей и производством знаний; – глобализация мировой экономики и жесткая конкуренция, приводящая к сокращению жизненного цикла продукции и к необходимости постоянного внедрения инноваций. Учитывая, что в условиях информационного общества особую важность приобретают внутренние аспекты деятельности предприятия, то основным принципом управления фирмой становится teamwork (англ. взаимодействие, дословно «командная работа») – новый тип деятельности, который способствует эффективному использованию интеллектуального потенциала работников. В связи с этим, для формирования новых конкурентных преимуществ и обеспечения конкурентоспособности огромное значение приобретают интеллектуальные ресурсы (ИР) предприятия. Стратегический менеджмент в качестве интеллектуальных ресурсов организации выделяет ее компетенции и/или приоритеты (например, способности к исследовательской деятельности или к производству недорогих товаров), которые могут быть подкреплены такими внутренними ресурсами и нематериальными активами как патенты, лицензии, технологические возможности (ноу-хау) и т. д. С точки зрения экономического подхода ИР представляют собой один из видов ресурсов, используемых фирмой для производства экономических благ, а их капитализация – это показатель результативности их использования в деятельности фирмы. Закономерно, что в структуре производительных сил и социальном устройстве происходят качественные изменения под воздействием современной информационной революции – интеллектуальный потенциал человека становится главной производительной силой и капиталом. В общественной и производственной деятельности дальнейшее развитие и широчайшее применение получают информационно-коммуникационные технологии для перевода опыта и знаний человека в управляющие процессами компьютерные программы. Именно интеллектуальная собственность и интеллектуальный капитал становятся теми экономическими категориями, которые диверсифицируют научные знания о процессах эффективного хозяйствования, предопределяя правовые преобразования в отношениях правообладателей интеллектуальных активов. Признанные пионеры изучения ИК Л. Эдвинссон и М. Мэлоун отмечали, что «до конца текущего десятилетия и в последующий период сотни тысяч крупных и мелких компаний во всем мире возьмут на вооружение теорию интеллектуального капитала как средства измерения, конкретизации и отображения истинной стоимости своих активов. Они сделают это потому, что бухгалтерский учет, основанный на ИК, дает уникальную возможность комплексного использования всего того, без чего немыслима современная экономика динамичных и высокотехнологичных виртуальных корпораций» [3]. Оценка ИК создает реальную возможность фиксировать результаты любого вида коллективной деятельности, сравнивать динамику стоимостных показателей любого типа предприятий. «Теперь у нас есть новая мера стоимости – это ИК и средства его оценки. Эта система изменения включает в себя более широкий круг объектов: она применима не только

82

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

к коммерческим предприятиям, но и к правительственным и некоммерческим организациям» [3 c. 434]. Многие исследователи экономики, основанной на знаниях, такие как Л. Эдвинссон, М. Мэлоун, Карл-Эрик Свейби (Karl Sveiby), Т. Стюарт (Thomas A. Stewart), Э. Брукинг (Brooking Annie) и другие разрабатывали методы оценки ИК. Основателями концепции человеческого капитала (ЧК) как базиса ИК явились видные американские ученые, лауреаты Нобелевской премии по экономике: Г. Беккер (Gary Stanley Becker), Т. Шульц (Theodore William Schultz), П. Самуэльсон (Paul Anthony Samuelson). Они внесли значительный вклад в исследование ЧК, обосновали положение о необходимости инвестиций в образование как в важнейший элемент его воспроизводства. Отечественные ученые также исследовали тенденции возрастания роли человека в современном обществе, что нашло отражение в работах Л.И. Абалкина, И.В. Бушмарина, С.В. Валентен, Э.Д. Вильховченко, B.C. Гойло, В.Г. Игнатова, В.Л. Иноземцева, М.М. Критского, В.И. Марцинкевича, В.В. Радаева, Ю.Г. Татура и др. Они исследовали ЧК и его различные аспекты применительно к российским условиям. На современном этапе развития экономической науки задача целостного исследования интеллектуального капитала требует расширения методологической научной базы с использованием эволюционной теории экономического развития мирового сообщества, общей теории сложных систем, теории информационной экономики и других отраслей знаний. ИК не вписывается в традиционные модели финансового анализа и имеет двойственную форму собственности, поэтому в экономике существуют различные методы оценки стоимости ИК и определения его роли в деятельности организаций любых форм собственности. Как ЧК – он является собственностью его владельца, как структурный – он является собственностью компании. По мнению авторов, при исследовании ИК необходимо подходить с позиций институционального анализа, т.к. он позволяет более точно выявить современное объективное состояние реального правового обеспечения статуса интеллектуальных активов в экономической деятельности. Невозможно переоценить роль и значение ИК для России. Только при его успешном развитии и рациональном использовании возможно преодоление застойных явлений в экономике страны и построение постиндустриального общества на основе высоких технологий. Своеобразие существования ИК заключается также в том, что интеллектуальный потенциал отдельного человека может иметь и мировое значение, т.к. в процессе научной или исследовательской деятельности не только создаются интеллектуальные новации, на основании которых затем формируются новые технологии производства и способы потребления, но и происходит интеллектуальное развитие, преобразование самих людей и связанное с этим развитие потенциала экономических систем и общества в целом. В современных условиях произошли заметные сдвиги в структуре факторов, традиционно определяющих конкурентоспособность и позиции предприятий на мировом рынке. В первую очередь это относится к относительному снижению значения фактора дешевого сырья и дешевой рабочей силы и усилению нематериальных факторов, позиционируемых как ИК и НМА. Экономика, использующая инновации, требует системного подхода к инновационной политике, которая не должна быть ограничена только областью высокотехнологичного производства, а была бы направлена на преобразование общества в целом за счет комплексного характера процесса интеллектуализации общества, обмена и использования знаний как в производстве, так и вне его. В такой экономике одними из важнейших факторов, опреде-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

83

ляющими формирование, рациональное использование и развитие ИК, является образование, накопление интеллектуального потенциала и использование знаний, которые в дальнейшем в результате производственной или общественной деятельности могут стать востребованными НМР, определяющими рыночную капитализацию любой экономической системы. Одним из условий повышения эффективности российского бизнеса является формирование и эффективное использование интеллектуального потенциала российской системы государственного управления, которая должна быть направлена на создание условий для инновационного развития бизнеса как экономической и социальной сферы жизнеобеспечения населения. ИК складывается из постоянно осваиваемых профессионалами частей ИР организации, а уже в процессе интеллектуализации процесса трудовой деятельности идет накопление ИК в виде высокотехнологичных технологий, и таким образом создается ИК организации, который затем вступает в оборот, что создает возможность его фиксации и оценки. Серьезнейшей проблемой стало отсутствие стратегии наращивания и защиты отечественной ИС. В связи с вступлением России в ВТО эта проблема все больше и больше сводится к вопросам производства и реализации контрафактной аудио– и видеопродукции на территории России. Однако более серьезной является проблема ИК в экономике страны, учитывая, что по существу индустрия интеллектуальных услуг является одним из немногих видов коммерческой деятельности, способной приносить самые высокие прибыли. Так, например, по оценкам представителей Роспатента, только на экспорте незапатентованного военного оборудования и техники Россия теряет ежегодно 5–6 млрд. долл. США (что сравнимо с нашими ежегодными поставками военной техники) [4]. Таким образом, в России существует целый ряд проблем, связанных с созданием необходимых институциональных и нормативно-правовых условий для осуществления инновационной деятельности, для защиты ИС, создания соответствующего инвестиционного механизма, страхования рисков и стимулирования инновационной инфраструктуры. По мнению авторов, необходимо ускорить процессы овеществления и капитализации продуктов интеллектуальной деятельности. С этой целью предлагается: а) использовать процессный подход для формирования условий превращения стоимости продукта интеллектуальной деятельности в капитал, т.е. обеспечивать использование интеллекта для расширения или совершенствования производства; б) стимулировать процесс образования прибавочной стоимости от НМР на предприятиях, под которым можно подразумевать: доход предприятия, получившийся от использования зафиксированного интеллектуального продукта (патенты, авторские свидетельства, технологии, ноу-хау, и т.д.); доход от проводимой «at the moment» интеллектуальной (например: экспертно-аналитической или методологической) деятельности отдельного человека или всего коллектива. ЛИТЕРАТУРА

1. 2. 3. 4.

Эдвинссон Л. Корпоративная долгота. Навигация в экономике, основанной на знаниях. М.: Инфра-М, 2005. С.68 Хант Р., Базан Т. (Ricky Hunt, Tony Buzan). Как создать интеллектуальную организацию. Пер. с англ. М.: Инфра-М, 2002. С.23. Эдвинссон Л., Мэлоун М. Интеллектуальный капитал // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология, под ред. В.Л. Иноземцева. М.: Academia, 1999. С. 435-436. Медведев В. Патент на будущее. России нужна глобальная стратегия защиты своей интеллектуальной собственности // Коммерсантъ, № 152. 2006, 18 августа. С. 7.

84

УДК 9C18

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

ХОЛОД КАК МЕТАФОРА СИБИРИ (НА ПРИМЕРЕ РЕПРЕЗЕНТАЦИЙ XIX ВЕКА) © Е. А. Дегальцева

Бийский технологический институт Россия, Алтайский край, 659311, г. Бийск, ул. Трофимова, 27 Тел./факс: +7(3854)36-82-47 E-mail: [email protected] Предлагаемая статья направлена на исследование дискурсов и репрезентаций фантазий о Сибири, находящееся в поле социальной мифологии, которое является на сегодняшний момент одним из наиболее перспективных и актуальных направлений в рамках процесса изучения идентичности. В статье указаны техники формирования различных мифов, объединивших общество в единое целое. Мифологема «Сибирь» вместе с разными сопутствующими метафорическими характеристиками (холод, снег, каторга, чистый) стала объединяющей для разных этнических и социальных групп этого края. Особую роль в конструировании концепта сибиряк имеет сибирская литература. Слагавшиеся о нем многочисленные поэтические тексты становились кодами, а коды – сообщениями в процессе коммуникации. В условиях традиционного общества крайне слабо выражен конфликт интерпретаций в трактовке символов, связанных с концептом-мифологемой Сибирь, что связано с общими мировоззренческими установками субъектов межкультурной коммуникации. Ключевые слова: региональная идентичность, холод, дискурсы, мифологемы, адаптация, коммуникация.

Рассматриваемая проблема является приложением интересов литературоведов (Ю. В. Доманский, К. В. Анисимов), антропологов (А. О. Бороноев), этнографов (А. Ю. Майничева), а с недавнего времени и историков (А. В. Ремнев, Н. Н. Родигина) [1–6]. На прошедшей в Москве в Германском историческом институте (16–18 февраля 2012г.) международной конференции «Мороз, лед и снег: Холодный климат и русская история» автор выступила с аналогичной темой. Собравшихся в столице участников более чем из десяти стран не испугали долгие морозы, они лишь актуализировали проблематику конференции. Тема холода, выступившего базовой метафорой у большинства докладчиков, стала связующим вектором исследований в самых разных областях: политической географии и политической антропологии, гендерной, социокультурной и региональной идентичности, адаптации и коммуникации, международной политики и дипломатии. Метафорическое восприятие в целом создается при выражении своего отношения в переносном значении, основанном на сходстве, сравнении, аналогии. Сибирь до сих пор воспринимается как особая страна, ассоциирующаяся со снегом и морозом. Из самых распространенных ассоциаций, связанных с полиморфным понятием «сибиряк», предстают медведь – большой и сильный и всеобъемлющий холод. Эти представления на протяжении XVIII– XIX вв. в большей степени формировались на уровне обыденного сознания. Большинство из них было связано с противоречивыми мифами о Сибири, с одной стороны, для переселенцев и ее открывателей как «земле обетованной», а с другой, как стране льда и снега, «каторге». Концепт «сибиряк» при этом вобрал в себя многие мифологизированные характеристики этого края [7, 8]. В коллективном сознании и бессознательном группы судьба отважных переселенцев выстраивалась как мифологический сценарий, при этом формировались и соответствующие

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

85

представления о сибиряках и Сибири. Общественное сознание конструировалось на основе «несущей метафоры» – холода. Впоследствии к ней присоединилась и другая – «тюрьма (каторга)». Таким образом, мифологемам, связанным с Сибирью присущи героизация, стереотипизация, неуправляемость. Распространение неуправляемых мифов и стереотипов – иррациональных, принимаемых не веру бездоказательных представлений – является характеристикой неатомизированного, доинформационного общества. Как сказал о Сибири британский писатель Колит Туброн, «она занимает двенадцатую часть всей суши, и это все, что можешь знать об этой земле наверняка». Собирательный образ Сибири включает множество элементов, позволяющих представить его, с одной стороны, как мифологему, а с другой – рассмотреть ментальность сибиряка как особого социокультурного типа, которая была сформулирована в качестве мифологии под влиянием, в том числе и суровых климатических условий. Как указывал Мирча Элиаде, для человека традиционной культуры миф есть «единственно верное откровение действительности» [9, с. 84]. Он рассматривал миф как наиболее значительную форму коллективного мышления. Специфика мифологического сознания при этом заключается в том, что заставляет отрешаться от частных смыслов событий и усматривать в них выражение общих архетипических смыслов. Конкретный экзистенциальный опыт способствовал оформлению мифологемы «Сибирь» и содержащих ее образов. Суровые природные условия способствовали героизации ее образа. Колонизируемая Сибирь, так называемое порубежье (фронтир), притягивало людей амбициозных, ищущих, «вытолкнутых» из традиционного общества своей страны. Это – замученные нищетой и безземельем русские крестьяне, решившиеся на поиски заветного Беловодья, гонимые раскольники, ищущие воли и земли казаки, отчаянные уголовные ссыльные и образованные политические ссыльные-вольнодумцы, предприимчивые дельцы и откровенные авантюристы. Все они, ища здесь лучшей доли, пытались в том числе и укрыться от власти. Так, на вопрос: «Чем же Вам нравится Сибирь?», сибиряк-старожил в 1912 г. ответил, что в России нет свободы, а в «матушке Сибири вольность для человека есть… Власть притеснительная слабая супротив Россейской» [10, с. 39]. Здесь четко просматривается и устоявшаяся дихотомия «Россия–Сибирь», когда одним из видовых отличий являлся имперский характер самого основания деления. Однако на самом деле Сибирь со своими огромными просторами в этом смысле представляла собой довольно зыбкий островок в подконтрольном океане имперского самодержавия. Хотя многие авторы придерживаются мнения, что «импульсы власти достигали этой глубокой периферии весьма ослабленными» [11, с. 263]. По мнению специалистов, вхождение любого народа в состав державы оказывалось стрессовым, кризисным и переломным событием в его судьбе. Пришельцы-русские, которые обосновывались на новых территориях, испытывали не меньший с местными стресс, который усугубляла и кардинальная смена привычного климата. И те, и другие, утрачивали привычные жизненные ориентиры, а формирующиеся новые модели вступали в противоречие со старыми. «В подобных исторических ситуациях, когда люди пытаются приспособиться к переменам, в массовом сознании возникает благодатная почва для складывания различных мифологем, спасительных иллюзий» [12, с. 124]. Зарубежные исследователи Сибири также подчеркивают мистическую власть российского пространства и даже говорят об идеологии пространства. В частности, для американ-

86

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

ских историков Ф. Хилл и К. Гэдди сложилось два ведущих образа, которыми они оперируют, – это пространство и холод [13]. Отечественными специалистами признается, что географическая отдаленность региона, специфический климатический фактор, исторические условия заселения Сибири способствовали формированию особого уклада жизни, появлению социально-психологических черт, присущих населению края, наличию региональной идентичности, проявлявшейся, в частности, в противопоставлении «сибиряки» и «российские», в восприятии Сибири как «страны льда и холода», «другой страны» [14]. К середине XIX в. колонизационный процесс, шедший с запада на восток, еще не завершился. Причем с обеих сторон сначала шло упорное внутреннее отторжение «другого»: в культурно-цивилизационном, национальном, духовном, мировоззренческом смыслах. Это новое место обитания и суровые условия проживания в нем повлияли на нравы людей, прибывших в Сибирь. Мутация под влиянием обрушившегося холода смешивалась с адаптацией и приспособлением среды под себя [7]. Техники формирования различных мифов объединили общество в единое целое. Можно даже говорить о том, что мифологема «Сибирь» вместе с разными сопутствующими метафорическими характеристиками (холод, снег, каторга, чистый) стала объединяющей для разных этнических и социальных групп этого края. Даже добровольная колонизация в Сибирь была сопряжена с массой испытаний, начинавшихся уже в пути, не говоря о потоках ссыльных и каторжных. Многие ехали с семьями до выбранного места несколько месяцев, стараясь успеть в короткий «теплый» промежуток. В дороге рожали детей, теряли мужа или жену. Когда часть пути необходимо было преодолевать водным транспортом, приходилось нередко до начала лета ждать навигации месяцами. Плыли затем по 10–15 дней в таких условиях, «под открытым небом… сколько можно было втиснуть так, что вся поверхность палубы была покрыта сидящими и лежащими человеческими телами», что положение перевозимых каторжников-арестантов было даже лучшим [15, с. 115–116]. Переносимые переселенцами и коренными жителями тяготы и страдания необжитого и холодного края являются, пожалуй, ключом к постижению мифологизированного сознания людей той эпохи. Этот момент связан с задачей мифа устранять проблемность из восприятия жизни, делая все ее моменты осмысленными. М. Элиаде раскрывает эту черту на примере того, как мифологическое мышление снимает непереносимость страданий и ужас перед действительностью. Страдание становится непереносимым, ужасным только тогда, когда оно непонятно, необъяснимо, воспринимается как слепой рок. Чтобы справиться со страданием, человек стремился обнаружить в нем смысл. С точки зрения мифа «страдание человека имело смысл; оно всегда соответствовало если и не какому-то прототипу, то, по крайней мере, некоему порядку, ценность которого не подвергалась сомнению» [9, с. 94]. Как поясняет М. Элиаде, человек мог вынести страдания только потому, что с точки зрения его мифологического восприятия они не казались ни беспричинными, ни произвольными. Люди, ехавшие в Сибирь, искали «землю обетованную», и эта цель помогала преодолевать все невзгоды: не замечать холода, приспосабливаться к долгой зиме и новому климату. Им казалось, что на новом месте их жизнь изменится к лучшему. Потребность такого мифологического объяснения присутствует в историческом сознании человека традиционной культуры, в которой вырабатывается принцип, способствую-

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

87

щий осмыслению страданий. Они формировали особый тип человека, готового ко всяким лишениям. Суровые природные условия воспитывали у сибиряков мужество, отвагу и самоуверенность, а в конечном итоге – индивидуализм, привычку действовать в одиночку. К такому же выводу пришли и многие местные публицисты и писатели – современники описываемых событий. Суть их взгляда состоит в следующем: община в Сибири разложилась, превратившись в «общество по преимуществу индивидуалистическое; таким его воспитала бродячая жизнь и разрозненность в лесах и степях, нажива и утрата прежних социальных связей в новой стране» [16, с. 72]. Писали даже о том, что общественные инстинкты и идеи человечности «были убиты» в сибиряке борьбой с холодом, что он отвыкал от всяческих «общественных и семейных обязанностей, приучался надеяться только на свои собственные силы» [17, с. 233]. А.П. Щапов даже признал сибиряков «более корыстными и буржуазными», чем великорусский народ. О том, что община в Сибири разлагалась, писали и современные исследователи. Таким образом, холод стал не только маркером пространства, но и индикатором ментальных характеристик. Героизация была не случайной, сибирякам действительно всегда приходилось быть воинами, наедине с суровым климатом, тяжелыми условиями жизни, необходимостью добывать себе пропитание. С другой стороны, существует мнение, что Сибирь своими просторами как будто умиротворяла, успокаивала переселенцев, а холод – парализовал их. Также и здешний избыток земли, где человек мог прокормиться, уводил от поисков новых мест и рискованных авантюр. С другой стороны, по нашему мнению, для тех, кто не связывал свою жизнь с земледелием, необжитые сибирские просторы, занесенные дороги и многометровые сугробы, отсутствие хороших (да и вообще любых) дорог давали возможность укрыться от власти и закона. Зимой здесь действительно как будто все замирало, зато с ранней весны начиналась активизация переселенческого движения. В 1890 г. только через Тюмень за весну и лето прошло не менее 36 тыс. человек, большинство из которых находились в крайне бедственном положении и брались за любую работу [18]. За тридцать пореформенных лет только в Западную Сибирь приехало более полумиллиона переселенцев, и в результате количество ее жителей достигло к 1897 г. 5,4 млн. человек [19, с. 24]. Всего же в Сибирь по учету чиновников с 1885 по 1903 г. переселилось около 2 млн. человек [20, с. 80]. Необходимость освоения новых территорий воспитывали у сибиряка мужество и независимость суждений. Французский журналист Ж. Легра верно уловил причину местной строптивости – «живущие в Сибири не боятся быть сосланными сюда» [21, с.14]. Это накладывало отпечаток на формирование и представлений о Сибири и сибиряках. В более холодных районах, особенно там, где инородцев было значительно больше русских (как, например, в Якутской области), они, по мнению ряда современников, сыграли роль в изменении русского национального типа. Одних лишь юкагиров, живших около Нижнеколымска, считали обрусевшими, а в целом сложилось мнение, что русский человек там «объякучивается» [22, с. 8]. К подобной метизации относились отрицательно, усматривая в ней причину снижения физической силы у русских. В этих районах видоизменялся и русский язык, теряя свою чистоту. Однако в большинстве районов, наоборот, обрусевшие инородцы быстрее впитывали русский язык. Н.М. Ядринцев даже заявлял, что под воздействием инородцев и природно-климатических условий на Востоке слагается новый этнографический тип. В целом же связи русских с аборигенным населением развивались как патерналистские

88

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

и цивилизаторские, хотя учиться преодолевать холод и связанные с ним трудности русским приходилось у инородцев. Суровый климат приводил и к суровой простоте. Как писал в своих мемуарах тюменский купец-самоучка, миллионер Н. М. Чукмалдин, деревенский мир вообще и каждый крестьянин порознь, сохраняли добрые христианские отношения только между собой, в своем быту и обиходе. «Эта нравственная, в общем взятая суровая простота была чиста и выражалась заповедью физического неустанного труда, молитвой Богу и воздержанностью от всяких излишеств» [23, с. 56]. Н. М. Чукмалдин также отмечал резкий контраст по части торговой этики, существующей в Москве и в Сибири. Те деловые отношения, построенные на дружеских связях, к которым он привык дома, были невозможны в столицах, где в их основе стояла «сухая личная выгода, требовавшая всегда вексель или процент» [23, с. 183]. «В Тюмени, бывало, нужны деньги на неделю две, близкий человек одолжит их… на слово, без всякого документа и расписки. И деньги всегда возвращались в назначенный срок сполна. Мне не помнится случая, где бы взаимное одолжение породило какой-либо спор или неудовольство. Здесь же (в Москве – Е. Д.) господствовали совсем иные обычаи и нравы. Я мог давать деньги, но я всегда рисковал их потерять. Если же понадобился бы мне заем, хотя бы на два-три дня, никто мне денег не давал, уверяя, что их или у него нет, или требовал документы и проценты» [23, с. 182]. В Москве, как пишет предприниматель, он потерял значительную долю доверия к людям, воспитанную «сибирской жизнью и существовавшими там между людьми отношениями» [23, с. 183]. Многие другие купцы-сибиряки, работавшие в Москве, тоже постепенно усваивали новые приемы. Другой сибирский купец, А. Д. Васенев, в своих воспоминаниях откровенно признавал, что нормы христианской морали мало пригодны для них в качестве руководства «по водворению в Монголии цивилизованных форм торговли» [24, с. 29]. Суровый климат с детства помог ему, как и многим другим предпринимателям, справиться впоследствии с нелегкими испытаниями. А. Д. Васенев в своих дневниках описывает тяжелые условия торговли и жизни русских предпринимателей в Монголии. Морозы там достигали 30 градусов и ниже, вода в небольших избушках, где проживали купцы, замерзала. Мелким торговцам и разъездным приказчикам приходилось с семьями жить в палатках и юртах, медицинскую помощь они, в случае необходимости, получали только от монгольских лам. Добираться в этот отдаленный край приходилось через горные труднопроходимые местности верхом на лошадях и верблюдах. Попадались и такие участки, где роль тракта играла узкая горная тропа, вьющаяся по крутым, нависшим над рекой, склонам. Ранней весной и поздней осенью тропа покрывалась льдом. «Даже самый искусный ездок рискует на каждом шагу упасть с лошади и убиться до смерти» [24, с. 10]. Сопротивление сибирскому холоду требовало от купцов крепкого физического здоровья. Многие купцы не выдерживали – съездив в Монголию по два-три раза, потеряв здоровье, отказывались от столь выгодной торговли [8]. Только упорство и трудолюбие способствовали формированию особой группы предпринимателей, которых в Сибири называли «чуйцами» (от названия Чуйского тракта, который вел в Монголию). Одним из важнейших факторов формирования метафоры Сибири стала ценностная направленность данного дискурса. Она формировалась через отражение в исследуемом контенте ценностных ориентаций сибиряков, проявляющихся в их деятельности, поведении,

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

89

стратегиях адаптации, образе жизни и выступающих в качестве альтернативных для жителей других регионов и стран. Как справедливо отмечает А. О. Бороноев, каждый территориальный регион, его население имеет свою ментальность, которая включает представления, чувства, ценностные ориентации, традиционную систему восприятия окружающего и своих отношений [2]. Кроме того, особенность региона определяется своеобразным проявлением и сочетанием человеческих, социальных, политических и других проблем. Например, донской край он определяет проблемами воли, земли и казачества, которые нашли отражение в романах М. Шолохова, Урал – в сказках Бажова. В художественном творчестве Сибири в основном раскрывается проблема природы (в том числе холода) и человека. Каждый территориальный регион, по мнению социолога, имеет свою субкультуру, свой слой чувств, представлений и ценностей, которые по своему проявляются в организации жизнедеятельности населения, в разрешении проблем, что служит основой в первую очередь художественного творчества. Особое место среди территориальных регионов для него занимает Сибирь, население которой обладает ментальностью, своеобразным историческим, нравственным, экономическим сознанием, своей субкультурой. Большое влияние на формирование особого облика Сибири, среды обитания сибиряков, создания социальных сетей, как уже указывалось, оказали климат и ссылка. Итак, в описании концепта Сибирь сложилось две крайности. С одной стороны, отмечается преодоление холода, ярко выраженная индивидуальность сибиряков, стремление действовать в одиночку («каждый за себя»), кризис общины, с другой – сплоченность и коллективизм, возможность существовать только сообща, возрождение в Сибири общины. Одни говорят о зашоренности, другие об открытости и демократичности сибирской натуры. Эти полярные высказывания порождены как чрезмерной идеализацией сибирского менталитета со стороны писателей с областническими взглядами, так и резким негативизмом со стороны ряда авторов – резких критиков сепаратизма, а также некоторых политических ссыльных, которые в силу личных причин, характера пребывания в крае и поверхностного взгляда не смогли дать объективной характеристики. Такими крайностями была богата здешняя жизнь. Безудержная щедрость соседствовала с крайней скупостью, грубые манеры с душевной добротой, гостеприимство с осторожностью, замкнутый индивидуализм с необходимостью жить в «мире». Приезжие удивлялись тому резкому переходу («в столице вообще незаметному») от разгульной и шумной масленицы к сдержанному великому посту. Таким же резким был переход от жаркого лета к морозной зиме, иногда даже исключая из природного цикла осень и весну. В целом, давая характеристику концепту «Сибирь», можно отметить стратегию преодоления, связанную с метафорами холод и тюрьма. Они в своих частностях применимы и к российской/русской ментальности в целом. Вообще анализ этих символов способствует более глубокому выражению смыслов в ментальности сибиряков, а через нее и приближает нас к пониманию российской ментальности в целом. Идущие с разных концов Империи в Сибирь потоки позволяют говорить об открытой системе формирования уникального сибирского характера, в котором шла все же не мутация, а кристаллизация (напоминающая слои льда) отдельных черт российской ментальности. Из сплава русской старожильческой, татарской, хантыйской, мансийской, ненецкой и

90

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

других культур с традициями ехавших отовсюду переселенцев сформировался сибирский менталитет, сибирское мировоззрение и сибирская идентичность. Анализ искусства этого края подтверждает тезис о стратегии преодоления в концепте Сибирь, в данном случае связанную с противопоставлением холоду и зиме. Многими известными писателями – авторитетами мнений той эпохи – формировалось представление о Сибири, как скучном, неразвитом крае. Так, А. Чехов, будучи проездом летом 1890 г. в Томске, назвал его скучнейшим городом [25]. Также и Семипалатинск в 1902 г. произвел на путешественника такое тягостное впечатление, что тому показалось «легче свыкаться с какойнибудь хронической болезнью, чем с этой однообразной, лишенной всяких разумных развлечений и удобств жизнью» [26, с. 81]. Белую пустыню и вообще зимнее долгое единообразие пытались преобразить здесь яркими красками, экзотическими животными и растениями. Так, например, П. Головачев описывает жилище в одной из деревень Енисейской губернии: «Дом носил все признаки домовитости, соединенной с неряшеством. Потолки были расписаны травами, а двери – изображениями необыкновенно тощих и смешных львов и каких-то неслыханных птиц. Это была работа поляка, одного из последних могикан 1863 г. в Минусинском округе. Странствующий художник приобрел себе огромную практику и пользуется широкой известностью» [27, с. 4]. «Разбавляло» пространство и экзальтированное его маркирование на западный манер. Так, в летнее время, особенно в северных районах, был распространен водный почтовый путь. Почтовые лодки, или каюки напомнили В.М. Флоринскому, впервые оказавшемуся в Сибири, венецианские гондолы с крытым тесовым теремком посередине. Над теремком водружалась мачта с флажком и колокольчиком. Два–четыре гребца (в зависимости от состояния перевозимых тут же клиентов) и рулевой менялись в населенных пунктах [15, с. 30]. Вообще, несмотря на описываемое мемуаристами сибирское радушие и гостеприимство, позволяющее преодолеть/пережить мороз, многие из них поднимают тему закрытости (особенно купеческого) дома. Это замкнутое, тщательно оберегаемое пространство жилища более характерно для городских поселений. К началу ХХ в., когда мы видим наметившийся процесс преодоления холода и освоения пространства, дом как бы «открывается». Возможно, среди причин такой открытости можно назвать и отмену уголовной ссылки в Сибирь и технический прогресс, но более – активизировавшийся интерес к тому, что находилось по другую сторону собственных ворот. Эту тонкую метафизику потепления провинции смогли уловить в своем творчестве и сибирские писатели. Это «открытие» стало новым источником мифологем. К тому же появившаяся в то время печатная продукция (вывески, книги, журналы, сибирская литература) предложили новые смыслы уже сформировавшегося контента. Именно появившиеся СМИ влияли на изменение восприятия Сибири в центральных регионах России. Об этом пишет и А.В. Ремнев, по его мнению Сибирь переставала быть всероссийским пугалом: «на протяжении XIX в., хотя и медленно, шел процесс постепенного крушения стереотипа Сибири как «царства холода и мрака» [6]. Несмотря на то, что приезжим казалось, будто Сибирь «чрезвычайно богатая страна, земля необыкновенно плодородна, и немного надо приложить труда, чтобы получить обильную жатву», крестьяне, чтобы покорить этот суровый край, трудились не покладая рук [28]. Не менее тяжел был и труд других профессий. Как указывает В. М. Флоринский, «мы… жалеем ямщиков, плетущихся по зимним ухабам, в мороз и метель, но вряд ли кто вспоминает те

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

91

невзгоды, какие выпадают на долю лекаря, учителя, или уездного чиновника, отправляемого на службу в Обдорский или Березовский округ, куда зимой можно попасть только на оленях или собаках, а летом на почтовых лодках по безлюдной реке» [15, с. 130–131]. В других странах, по его мнению, подобное плавание на сотни верст считалось бы подвигом, а в Сибири воспринималось как обычное, заурядное дело. За мизерное годовое жалованье в 200–300 руб. эти чиновники, учителя, врачи или священники с покорным равнодушием отправлялись в глухие места и там нередко «погружались в зимнюю спячку или спивались среди мертвящего холода, самоедов и медведей» [15, с. 131]. В своих воспоминаниях В. М. Флоринский с горечью восклицает, что эти малозаметные люди – настоящие герои – таковыми несправедливо не считались. Зарубежные исследователи также делают выводы об экстремальном характере российского освоения Сибири и даже определяют цену сибирского холода, которая может быть прямой и косвенной (цена адаптации) [13, c. 40–41]. Если прямая цена определяется ущербом вследствие сурового климата для строительства, развития промышленности, инфраструктуры, сельского хозяйства, рыбной ловли и в целом человеческого существования, то цена адаптации включает дополнительные расходы на обогрев зданий, особо прочные материалы и все, что защищает общество от холода. По мнению Ф. Хилл и К. Гэдди огромная площадь Российской империи не способствовала быстрому экономическому росту, а расширение ее территории во многом нарушало связность ее частей, причем это усугублялось продвижением на восток, то есть во все более холодные регионы с континентальным климатом. Сравнивая с историей экономического освоения США, Канады и Австралии авторы считают, что в отличие от перечисленных стран, довольно быстро «сконцентрировавших» население, Россия «размазала» свое население по огромной территории, жертвуя при этом как качеством условий жизни, так и экономической эффективностью строившихся в Сибири промышленных предприятий. Цена адаптации к холоду для человеческой жизни действительно была слишком высока. Постоянная зависимость потребления от природных условий приводила к вынужденным частым голодовкам, которые чередовались у местных жителей с обжорством. Мифологема сибиряк, как уже указывалось, объединяла все столь разное население этого края. Особую роль в конструировании концепта сибиряк имеет сибирская литература. Слагавшиеся о нем многочисленные поэтические тексты становились кодами, а коды – сообщениями в процессе коммуникации. Мотив холода, мороза и в целом зимы имеет и архетипическое значение в произведениях сибирских писателей, а также в русской литературе вообще. Во многих случаях мотив зимы сохраняет архетипическое значение негативного (темного) времени года. Именно зима является главным контекстом страданий каторжников и приисковых рабочих, описываемых в произведениях сибирских писателей [29, с. 3–9]. У В.М. Михеева, например, используются такие метафоры: кошмар, тягостный (тяжкий), страдания, боль, гнетущий, страшный, скорбь, поникшие, утомленья, усталая, терпенье, умирать, тьма, тень, мрачный (мрак) [29, с. 104].

92

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

Когда Михеев описывает то свирепого волка, то таинственный Байкал, он прибегает к использованию таких символов и метафор, как снег, белый, лед и др. Не ребенок я, Байкал, И пришел к тебе я снова. Ледяного не срывал Ты с груди еще покрова; И с презреньем лед немой Говорил мне в ту минуту: – Что, загнало, брат, в каюту Вас житейскою волной! [29, с. 10]

У всех местных писателей мы видим разрыв пространства: Сибирь и остальная Россия противопоставлены друг другу, что еще более подчеркивает оппозиция «духота, жара/мороз, холод», где первые компоненты соотносятся с реальным миром и выступают со знаком «плюс», а вторые – со знаком «минус» – суть характеристики мифологической, ирреально-реальной жизни. Напротив архетип лета по утверждениям филологов включает семы оживления (у монголов и обских угров, например), тепла и блаженства (абхазская мифология), плодородия (у славян), солнца (у древних китайцев), отсутствия холода, голода, смерти, болезней [1, с. 32]. А. П. Чехов, путешествуя по Сибири летом 1890 г., заметил, что «сибирские барышни и женщины – это замороженная рыба. Надо быть моржом или тюленем, чтобы разводить с ними шпаков» [25]. Архетипическое значение оппозиции «зима/весна» у него актуализируется в точке зрения героя рассказа «Студент»: «Ему казалось, что этот внезапно наступивший холод нарушил во всем порядок и согласие, что самой природе жутко, и оттого вечерние потемки сгустились быстрей, чем надо. Кругом было пустынно и как-то особенно мрачно» [30, с. 306]. С зимой как бы замирает и духовное развитие, считали и многие другие известные писатели. Как отмечал Н. Полевой, родившийся в Сибири, в своем письме другу от 1838 г.: «Чувствую, что изнашиваюсь, что тело не переносит духа, что половина меня не принадлежит уже здешнему миру, а что сделаю я одною половинкою, когда и та связана цепями, убита тягостью обстоятельств, лишена надежд, истерзана бешеными страстями и стынет в нестерпимом холоде!» [31, с. 98]. Символы холода и зимы становились метафорическими индикаторами концепта Сибирь. Функция художественно-мифологических символов, использованных в русской (и сибирской) литературе заключается в том, что эти символы, с одной стороны, служили формой для выражения понятий и представлений о сибиряке и Сибири, которые могли иметь разные смысловые грани для интерпретации, а с другой, затушевывали проблемы, связанные с преодолением холода и пространства. Поэтому расшифровка данных символов предполагает работу воспринимающего его человека в определенном временном мировоззренческом контексте. Стабильный характер формирующейся с начала XIX в. метафорической системы концепта Сибирь выражается не только формально (заимствование символов прежних культурных эпох), но и содержательно (новые символы либо наполнялись прежними смыслами в контексте своей эзотеричности, либо на первый план выходил ряд значений, характерных для

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

93

символа в контексте его экзотеричности). В условиях традиционного общества крайне слабо выражен конфликт интерпретаций в трактовке символов, связанных с концептоммифологемой Сибирь, что связано с общими мировоззренческими установками субъектов межкультурной коммуникации. Итак, холод выстраивал ментальность, формировал восприятие человеком и себя и окружающего мира. Повседневные практики сибиряков стали фактором адаптации во всех смыслах: экономическом, культурном, политическом, социальном, ментальном. Концепт Сибирь, как и региональная культура в целом могут быть представлены через систему метафорических, мифологических, этнических, художественных, политических символов, способствующих формированию ряда мифологем региональной социокультурной общности. Историко-культурологический сравнительный анализ символов, связанных с холодом дает возможность выявить специфику не только сибирской, но и российской ментальности. ЛИТЕРАТУРА

1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8.

9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18.

Доманский Ю.В. Смыслообразующая роль архетипических значений в литературном тексте: пособие по спецкурсу. Тверь, 2001. 109 с. Проблемы сибирской ментальности / Отв. Редактор А. О. Бороноев. СПб.: Астерион, 2004. Анисимов К.В. Климат как «закоснелый сепаратист». Символические и политические метаморфозы сибирского мороза // НЛО. 2009. № 99. С. 98–114. Майничева А.Ю. Традиции строительного дела Средневековой Руси и домостроение старообрядцев Верхнего Приобья в конце XIX – начале XX вв. // Освоение Сибири: сохранение и трансформация русской культуры в XVII–начале XX в.: ист.-этногр. очерки. Новосибирск : ПреПресс-Студио, 2005. С. 29–56. Родигина Н.Н. От «страны холода и мрака» к «земле обетованной»: роль дискурса о климате в конструировании образа Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX – начала ХХ в. (доклад на международной конференции «Мороз, лед и снег: Холодный климат и русская история» (16–18 февраля 2012 г.) // Электронный документ. Ремнев А.В. Географические, административные и ментальные границы Сибири (XIX – начало XX в.) // Административное и государственно-правовое развитие Сибири XVII–XXI веков. Иркутск:, 2003. С. 22–43. Дегальцева Е.А. Образ жизни сибиряков во второй половине XIX – начале XX вв.: Монография. Барнаул: Изд. Алт.ГТУ, 2005. 188 с. Дегальцева Е.А. Повседневный быт населения Сибири во второй половине XIX – нач.XX вв. // Вопросы истории. 2005, № 10. С.75–86. Элиаде М. Космос и история. М.: Прогресс, 1987. 312 с. Шиловский М.В. Основные направление политики правительства по отношению к Сибири во второй половине XIX – начале XX в. // Сибирское общество в контексте модернизации XVIII–XX вв. Новосибирск, 2003. С. 39– 50. Королев С. Края пространства. Российская граница: генезис и типология // Отечественные записки. 2002, № 6. С. 260–273. Трепавлов В.В. «Большой хозяин». Русский царь в представлениях народов России XV–XVIII веков // Отечественная история. 2005, № 3. С.122 – 130. Fiona Hill, Clifford Gaddy. The Ciberian Curce: How Communist Planners Left Russia Out in the Cold. Wash., D.C.: Brookings Institution Press, 2003. Сверкунова Н.В. Региональная сибирская идентичность: опыт социологического исследования. СПб:Изд-во НИИ химии Санкт-Петерб. ун-та, 2002. Флоринский В.М. Заметки и воспоминания // Русская старина. 1906. № 4. С. 115–136. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. СПб., 1882. Потанин Г.Н. Роман и рассказ в Сибири // Литературное наследство Сибири. Т.7. Новосибирск, 1986. С. 233– 250. Латышев В. От Комитета Общества для вспомоществования нуждающимся переселенцам // Русский начальный учитель. 1891. № 4. С. 151.

94

19. 20. 21. 22. 23. 24. 25. 26. 27. 28. 29. 30. 31.

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

Горюшкин Л.М. Место Сибири в жизни России и мировом развитии во второй половине ХIХ – нач. ХХ в. // Гуманитарные науки в Сибири. 1994. № 2. C.5–9. Рубакин Н. Рассказы о Западной Сибири. М., 1908. Легра Ж. Томск // Труды ТОКМ. Томск, 2000. С.10–23. Рябков П. Полярные страны Сибири (Заметки и наблюдения в Колымском округе) // Сибирский сборник. 1887. С.8–18. Чукмалдин Н.М. Мои воспоминания. Избранные произведения. Тюмень, 1997. Сибирский купец А.Д. Васенев. Часть первая. Дневники. Барнаул, 1994. Сибирская жизнь. 1908. 25 января. Н.С. По семипалатинским горам и степям // Сибирский сборник. Иркутск, 1903. С.81–90. Головачев П. У сибирских староверов и сектантов // Оттиск из № 43 Тобольских губернских ведомостей за 1896 г. (№ 41, с.1021–1023; № 43, с. 1054–1056). С. 4–11. Анненкова П.Е. Записки жены декабриста. Петроград: Прометей, 1915. 166 с. Михеев В.М. Песни о Сибири. Иркутск, 1938. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем в 30 тт. Сочинения. Т.8. М., 1986. Полевой Н. Избранные произведения и письма. Л.: Художественная литература, 1986.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

95

ABSTRACTS

SOCIAL FULLNESS OF THE PRESENT AS A KEY TO UNDERSTANDING TIME NATURE © V.P.Kazaryan M. V. Lomonosov Moscow State University 4 Lomonosov Prospekt, GSP–1, 119991, Moscow Phone: +7 (495) 939 13 46 E-mail: [email protected] In the article there is prevailed an idea that a kernel of the dynamic time ("pastpresent-future" integrity) is present. The nature of "the present" is concluded in social action. The present exists as a social act. To justify this point of view the author addresses to modern leading philosophers’ works. Keywords: time, time philosophy, time current, actor, action, "present-pastfuture", dynamic time, social act. Please, cite the article: Kazaryan V. P. Social Fullness of the Present as a Key to Understanding Time Nature // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.6–13.

PSYCHOLOGICAL NOVEL MODIFICATIONS AND MODERN ENGLISH PROSE (J. BARNES, J. MC EWAN) © А. А. Fedorov Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia Phone: +7 (347) 273 68 74 E-mail: [email protected] The article dwells on human problems in the English postmodernism prose. A non-classical character of the 20th century literature is discussed. Postmodernism prose is described as a modern modification of the classical psychological novel. The author considers that the main theme in this prose is revealing a dramatic man’s position in front of a spiritless and senseless practice of modern society. The major components of the psychological novel poetics as a hero, plot, composition and psychologism are determined. The author analyzes J. Barnes’ “Taking it over”, “England, England”, “Love, etc” and J. McEwan’s “On Chesil Beach”. Keywords: English literature, postmodernism, psychological novel, hero, plot, composition, psychologism, narrator. Please, cite the article: Fedorov А. А. Psychological Novel Modifications and Modern English Prose (J. Barnes, J. Mc Ewan) // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.14–22.

96

Liberal Arts in Russia 2012. Vol.1. No. 1

MULTIWORLD INTERPRETATION OF QUANTUM MECHANICS AND N. GOODMAN’S MANY WORLDS © S. V. Vlasova Murmansk State Technical University 13 Sport Street, 183010, Murmansk, Russia Phone: +7 (8152) 457125, fax: +7 (8152) 23 24 92 E-mail: [email protected] Different conceptions on reality in physics and philosophy in the 20th century have been analyzed in the article. These approaches caused the necessity to study the multitude of the worlds. The author proved that multiworld interpretation of quantum mechanics and multitude of the worlds in the Goodman’s conception are opposite tendencies. Everett and his followers consider the quantum world as some universal reality whereas Goodman and his supporters do not believe in universal reality. Keywords: correlation of scientific knowledge and reality, quantum mechanics interpretation, N. Goodman’s real worlds. Please, cite the article: Vlasova S. V. Multiworld Interpretation of Quantum Mechanics and N. Goodman’s Many Worlds // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.23–29.

HISTORICAL DYNAMICS OF IMPLICIT AND INTUITIVE ELEMENTS OF MATHEMATICAL KNOWLEDGE © L. B. Sultanova Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia Phone: +7 (347) 229 96 64 E-mail: [email protected] The article deals with historical dynamics of the implicit and intuitive elements of mathematical knowledge. The author describes historical dynamics of implicit and intuitive elements and discloses a historical and evolutionary mechanism of building up mathematical knowledge. Each requirement to increase the level of theoretical rigor in mathematics is historically realized as a three-stage process. The first stage considers some general conditions of valid mathematical knowledge recognized by mathematical community. The second one reveals the level of theoretical rigor increasing, while the third one is characterized by explication of the hidden lemmas. A detailed discussion of historical substantiation of the basic algebra theorem is conducted according to the proposed technique. Keywords: history of mathematics, level of theoretical rigor, three-stage process, hidden lemmas, evolutionary mechanism of mathematical knowledge growth. Please, cite the article: Sultanova L. B. Historical Dynamics of Implicit And Intuitive Elements of Mathematical Knowledge // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.30–35.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

97

“SIMILAR” AND “GENERAL”: PSEUDO-CONCEPT AND CONCEPT © V. V. Ilin M. V. Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, 119991, GSP-1, Moscow, Russia Phone: +7 (495) 939 21 13 E-mail: [email protected] The author focuses his attention on the formation of universal nomological signs of objectivity fixed by the concept. The “general” is opposed to the “similar”, and methodological platforms of “associationism”, “naive realism”, “empiricism” are exposed to criticism incapable to clear the secret of the concept formation. Keywords: “general”, associationism, empiricism.

“similar”,

concept,

pseudo-concept,

nomologizm,

Please, cite the article: Ilin V. V. “Similar” and “General”: Pseudo-Concept and Concept // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.36–41.

“PRE-ESTABLISHED HARMONY” AND SYSTEM APPROACH TO SUBSTANTIATING PRACTICAL EFFICIENCY OF MATHEMATICS © V. Ya. Perminov M. V. Lomonosov Moscow State University 27 Lomonosov Prospekt, 119991, GSP-1, Moscow Phone: +7 (495) 939 13 46 E-mail: [email protected] The article discusses issues explaining the effectiveness of practical application of mathematical results. The proposed approach is based on Leibniz’s metaphysics, a modern system theory and non-rational view of selection criteria in the “future needs” models. Keywords: mathematical abstraction, mathematical anticipation, artificial system, "future needs" model, intuition, social instinct, convention, unconscious selection criteria. Please, cite the article: Perminov V. Ya. Leibniz’s “Pre-established Harmony” And System Approach To Substantiating Practical Efficiency Of Mathematics // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.42–52.

USE OF ETHNOCULTURAL EDUCATIONAL TECHNOLOGIES IN IDENTIFYING PUBLIC SPIRIT AND PATRIOTISM FEELINGS IN FUTURE TEACHERS AND ETHNIC CULTURE SPECIALISTS © S. N. Fedorova, Z. V. Medvedeva Mari State University 44 Kremlevskaya Street, Ioshkar -Ola, Republic of Mari El, Russia Phone: +7 (8362) 45 56 18 E-mail: [email protected] The article deals with the problem of ethnocultural educational technologies in forming of public spirit and patriotism feelings in modern student youth. Keywords: ethnocultural educational technologies, ethnocultural approach, patriotism, public spirit, civil and patriotic education, civil consciousness. Please, cite the article: Fedorova S. N., Medvedeva Z. V. Use of Ethnocultural Educational Technologies in Identifying Public Spirit and Patriotism Feelings in Future Teachers and Ethnic Culture Specialists // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.53–59.

98

Liberal Arts in Russia 2012. Vol.1. No. 1

М.V. LOMONOSOV: THE ART TO BE OLD © S. А. Salova Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia Phone: +7 (347) 273 68 74 E-mail: [email protected] There is made an attempt to reconstruct a philosophical context where M. V. Lomonosov poetically comprehended a gerontological theme from anacreontic XI, XXII, XLIII odes and set a problem of cultural models of human behavior in the senior age. It is proved that Lomonosov’s treating the genre subject is polemically opposite to Epicurean behavior patterns and is mediated to moral and philosophic conceptions of antiquity and modern time thinkers (Cicero, La Rochefoucauld, B. Gracian). Keywords: Russian anacreontics, interdiscourse, Lomonosov, gerontological theme, tanatological motive, behavior patterns. Please, cite the article: Salova S. А. М. V. Lomonosov: The Art to be Old // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.60–66.

UNDERSTANDING PROBLEM IN CONTEMPORARY HERMENEUTICS © D. V. Varygin Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia Phone: +7 (347) 273 67 78. E-mail: [email protected] Some problems of modern hermeneutics are considered in the article. The hermeneutic practice and theory are correlated with insufficient elaboration of the latter. Rational and irrational hermeneutics are established. To understand the meaning of the text it is necessary to overcome the author’s subjectivity and the language imperfection. The author outlines the main features of the hermeneutic logic and its non-classical character. The hermeneutic truth depends on the position of the author and not just on the objective reality. Importance, relevance and development prospects of the understanding problem in philosophy of natural sciences are specified. Keywords: hermeneutics, understanding, hermeneutic practice, text meaning, hermeneutic logic, reconstructive hypothesis, intuition, interpretation, knowledge, text, correspondence principle, natural sciences. Please, cite the article: Varygin D. V. Understanding Problem in Contemporary Hermeneutics // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.67–72.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

99

TYPES OF STABLE DEVELOPMENT IN REGIONAL SOCIAL AND ECONOMIC RUSSIAN SYSTEMS © V. V. Tsiganov *, Е. Yu. Trunova Highschool of Privatization and Entrepreneurship (North-Western branch) 24 6th Krasnoarmeiskaya Street 190005, St. Petersburg, Russia Phone: +7 (812) 110 18 16, fax: +7 (812) 112 63 08 E-mail: [email protected] The necessity to provide for a stable regional development as one of the main priorities of regional social and economic policies in the unstable world economics is justified. A wide classification of stability types in region development is considered and factors influencing the institutional stability are singled out. Keywords: economic stability, institutional stability, region development, management system, factors of institutional stability. Please, cite the article: Tsiganov V. V., Trunova Е. Yu. Types of Stable Development in Regional Social and Economic Russian Systems // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.73–77.

METHODOLOGICAL RESEARCH PARADIGM OF INTELLECTUAL EQUITY IN INFORMATIONAL SOCIETY © V. V. Makarov*, V. I. Gusev, А. G. Voronin M. A. Bonch-Brunevitch St. Petersburg State University of Telecommunications 61 Moika Street, 191186 St. Petersburg, Russia Phone: +7 (921) 904 00 04 *E-mail: [email protected] Genesis of the scientific ideas and views on intellectual capital is characterized by various approaches highlighting the role of knowledge, skill and professional employees as a form of productive capital. This tendency is mostly revealed at the present stage of economic science development in transiting to an information society. In these conditions the holistic study of intellectual capital requires an expansion of the methodological research base using the evolutionary theory of economic development of the world community, general theory of complex systems, theory of informational economics and other disciplines. Moreover, in Russia there are a number of problems associated with creating a necessary institutional and regulatory environment for protecting the intellectual property. According to the authors, the study of the intellectual capital is necessary from the institutional analysis perspective, as it allows to more accurately determine the current state of the legal status of intellectual assets in the economic activity of an enterprise. Keywords: genesis of scientific ideas, intellectual capital, informational society, intellectual organization conception, computerization, intellectual resources, intellectual property protection. Please, cite the article: Makarov V. V., Gusev V. I., Voronin А. G. Methodological Research Paradigm of Intellectual Equity In Informational Society // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.78–83.

100

Liberal Arts in Russia 2012. Vol.1. No. 1

COLD AS METAPHOR OF SIBERIA (19TH CENTURY REPRESENTATIONS) © Е. А. Degaltseva Bijsk Technological Institute 27 Trofimov Street, 659311, Altay, Russia Phone: +7 (3854) 36 82 47 E-mail: [email protected] The article is focused on discourse and fantasy studies representing Siberia in social mythology as one of the relevant and topical directions in the identity studies. Techniques of forming different myths uniting the society as a whole are presented. A mythologem “Siberia” together with various metaphorical characteristics (cold, snow, hard labour, clear) became unifying for ethnic and social groups of the region. Siberian literature plays an important role in forming the concept “Siberian” in numerous poetic texts serving as codes and messages in the communication process. The conflict in interpreting symbols connected with the concept-mythologem “Siberia” is rather vague in the traditional society as it is related to the general world view setting of the communication subjects. Keywords: regional identity, cold, discourses, mythologems, adaptation, communication. Please, cite the article: Degaltseva Е. А. Cold as Metaphor of Siberia (19th Century Representations) // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.84–94.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

ПРАВИЛА ДЛЯ АВТОРОВ

101

ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ Журнал публикует статьи по следующим гуманитарным наукам:               

философия филология (лингвистика и литературоведение) искусствоведение и искусство педагогика и теория образования психология этика и эстетика культурология, этнология, религиоведение история история и философия науки история и теория искусств социология и социальная антропология политология журналистика правоведение экономика

Основным требованием к публикуемому материалу является соответствие его высоким научным критериям (актуальность, научная новизна и др.). В тексте статей следует отдавать предпочтение ссылкам на публикации последних 15 лет, уделять особое внимание источникам в зарубежных издательствах, в частности Elsevier (www.elsevier.com). Обязательным критерием для обзора является использование большого количества источников (50-150), причем доля ссылок на собственные работы должна быть не менее 5% и не более 50% от общего числа ссылок. Авторские обзоры публикуются по предварительному согласованию с редакцией. Авторский материал может быть представлен как:   

Обзор или обзорная статья (16-32 страниц) Оригинальная статья (8-16 страниц) Письмо в редакцию (до 2 страниц)

Все статьи проходят рецензирование. Результаты рецензирования и решение редколлегии о принятии представленной статьи к публикации в журнале сообщаются авторам по электронной почте.

Небольшие исправления стилистического и формального характера вносятся в статью без согласования с авторами. При необходимости более серьезных исправлений правка согласовывается с авторами или статья направляется авторам на доработку. Исправленная рукопись должна быть возвращена в редакцию не позднее чем через 60 дней вместе с первоначальным (предшествующим) вариантом статьи и электронной версией окончательного варианта. В случае принятия статьи к публикации «с исправлениями» авторы, помимо согласованного в процессе рецензирования и редактирования электронного варианта, представляют в редакцию журнала идентичную твердую копию, подписанную ответственным автором (или ее сканированную копию).

102

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

Статьи, оформленные с нарушением настоящих требований, редакцией не рассматриваются.

Редколлегия оставляет за собой право не публиковать статьи без объяснения причин и вследствие ограниченного объема журнала. ПОРЯДОК ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И КОМПЛЕКТНОСТЬ МАТЕРИАЛОВ

Первоначально в редакцию следует отправить в электронном виде 3 файла: 1. статью; 2. аннотацию на английском языке; 3. сведения об авторах на русском и английском языках.

Электронные копии материалов необходимо отправлять на адрес [email protected] либо воспользоваться загрузчиком на сайте.

После того как статья будет зарегистрирована (принята к рассмотрению), в редакцию необходимо представить на бумажном носителе (или сканированные копии): 1. направление от организации (на бланке, с «мокрой» печатью); 2. текст статьи, подписанный всеми авторами; 3. подписанный ответственным автором лицензионный договор К рассмотрению принимаются статьи, присланные исключительно по электронной почте. Сопроводительные документы следует направлять в адрес редакции по почте. Образцы документов размещены на сайте. СТРУКТУРА ПУБЛИКАЦИИ

Форма построения публикации традиционная. Стиль изложения представляемого материала не является строго регламентированным, но должен соответствовать общим требованиям ведущих научных периодических печатных изданий. Желательно наличие в статье введения, аналитического обзора и обсуждения результатов исследования, экспериментальной части (при необходимости) и выводов. Для всех частей статьи обязательна сквозная нумерация страниц, таблиц, рисунков, схем, литературных ссылок, номеров математических формул. Публикация должна содержать следующие данные:           

Индекс УДК

Заголовок статьи ФИО авторов

Наименование организаций, где выполнена работа. Почтовый адрес организации. Телефон, факс, E-mail для каждой организации или авторов

Надстрочным индексом (1) указывается соответствие авторов научным организациям Символом (*) указывается автор, ответственный за переписку

Резюме, содержащее основные сведения о цели и предмете исследования, главные результаты и выводы (600–900 символов, включая пробелы) Ключевые слова (не более 10 словосочетаний) Текст публикации Литература

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

103

АННОТАЦИЯ Статья должна содержать аннотацию. Аннотация статьи представляется в редакцию как на русском, так и на английском (Abstract) языках и должна содержать:      

заглавие;

ФИО авторов;

наименование и адрес организаций;

контактную информацию (телефон, факс и E-mail);

резюме, содержащее основные сведения о цели и предмете исследования, главные результаты и выводы (600–900 символов, включая пробелы); ключевые слова (не более 10 словосочетаний).

Аннотация на русском языке включается в текст статьи, аннотация на английском языке оформляется отдельно в виде файла RTF с названием, соответствующим фамилии первого автора статьи в формате Ivanov-abstract.RTF (Microsoft Word). Резюме представляет собой сжатый обзор содержания работы и указывает на ключевые проблемы, к которым обращается автор, на подход к этим проблемам и на достижения автора в их решении. Резюме не должно содержать акронимов, ссылок на другие работы (за редким исключением, когда сама статья посвящена обсуждению какая-либо работы другого автора. Резюме на английском языке может отличаться от русского аналога, но обязательно должно быть максимально подробным: авторское резюме (Abstract) призвано выполнять функцию независимого от статьи источника информации.

Помните, информация английского резюме должна быть понятна и интересна англоязычному читателю, который, не зная русского языка, могло бы без обращения к полному тексту получить наиболее полное представление о тематике и уровне публикуемых исследований российских ученых Для удобства воспользуйтесь шаблоном аннотации, размещенным на сайте.

104

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

УКАЗАНИЯ К ПОДГОТОВКЕ ТЕКСТА СТАТЬИ Воспользуйтесь шаблоном статьи на сайте.

Текст статьи представляется в редакцию в виде файла RTF с названием, соответствующим фамилии первого автора статьи в формате Ivanov.RTF (Microsoft Word ®) и должен отвечать следующим требованиям:  

  



          

параметры страницы: формат – А4; ориентация - книжная; поля для всех сторон - 2 см;

рекомендуется использовать серифные шрифты (GNU FreeFont Serif, Times New Roman) (шрифт GNU FreeFont Serif можно скачать здесь http://www.gnu.org/software/freefont/); размер шрифта – 14 пт; межстрочный интервал – 1; отступ (абзац) – 0.75 см заголовок набирается ПРОПИСНЫМИ буквами;

выравнивание: заголовки – по центру; основной текст – по ширине;

специфические символы желательно набирать шрифтом, поддерживающим юникод (GNU FreeFont), использование TimesNewRoman или Symbol допустимо (шрифты Unicode можно скачать здесь http://www.gnu.org/software/freefont/);

текст набирается без жестких концов строк и переносов, без применения макрокоманд и шаблонов (в том числе запрограммированных номеров для списка литературы и сносок). В именах собственных инициалы и фамилия разделяются пробелами (например: И. С. Петров). Инициалы в тексте статьи приводятся перед фамилией (в отличие от списка литературы, где инициалы указываются после фамилии). В качестве десятичного знака используется точка (например: 12.87). Следует различать дефис (-) и тире (–).

Дефис не отделяется пробелами, а перед и после тире ставятся пробелы. Перед знаком пунктуации пробел не ставится.

Кавычки типа « » используются в русском тексте, в иностранном – кавычки типа „ “.

Кавычки и скобки не отделяются пробелами от заключенных в них слов, например: (при 300 К). Единицы измерения физических величин приводятся в системе СИ и отделяются от значения одним пробелом

(12.87 мм, 58 Дж/моль, 20 °C, 50 м/с2), за исключением градусов и процентов (90°, 50%). Все сокращения должны быть расшифрованы при первом упоминании.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

Таблицы, рисунки, графики, иллюстрации, формулы

105

Подписи к таблицам и схемам должны предшествовать последним. Подписи к рисункам располагаются под ними и должны содержать четкие пояснения, обозначения, номера кривых и диаграмм. На таблицы и рисунки должны быть ссылки в тексте (например, рис. 1; табл.1), при этом не допускается дублирование информации таблиц, рисунков и схем в тексте.

Рисунки и фотографии должны быть предельно четкими (по возможности цветными, но без потери смыслового наполнения при переводе их в черно-белый режим) и представлены в формате *.jpg и *.bmp. Желательно, чтобы рисунки и таблицы были как можно компактнее, но без потери качества. В таблицах границы ячеек обозначаются только в «шапке». Каждому столбцу присваивается номер, который используется при переносе таблицы на следующую страницу (при необходимости переноса). Перед началом следующей части таблицы в правом верхнем углу курсивом следует написать «Продолжение табл. ... » с указанием ее номера. В таблицах примечания и сноски обозначаются латинскими буквами в курсивном полужирном начертании в виде верхних индексов. Схемы, графики, рисунки, сложные таблицы и формулы желательно привести дополнительно в виде отдельного файла и на отдельном листе.

Не допускается использование макросов Microsoft Word для создания графиков и диаграмм. Для построения графиков и диаграмм следует пользоваться программами SigmaPlot и Excel. Шрифты – GNU FreeFont Serif (см. выше), TimesNewRoman и Symbol. Графики и диаграммы должны быть представлены в электронном виде отдельными файлами в формате, допускающем их редактирование.

Для создания математических формул следует пользоваться формульным редактором Microsoft Equation, но максимально использовать возможности шрифтов. Нумерация математических формул приводится справа от формулы курсивом в круглых скобках (5) . Ссылки на математические формулы приводятся в круглых скобках курсивом и сопровождаются определяющим словом. Например: ...согласно уравнению (2)...: Ссылки и список литературы

Ссылки на цитируемую литературу даются цифрами, заключенными в квадратные скобки, например, [1]. В случае необходимости указания страницы её номер приводится после номера ссылки через запятую: [1, с. 334]. Ссылка на столбцы в справочниках, словарях и т.п. обозначается как [1, ст. 1211].

Список литературы оформляется в соответствии с ГОСТ Р 7.0.5-2008 с указанием всех авторов работы.

Нумерация в списке литературы приводится в порядке упоминания источников в тексте или в алфавитном порядке. Литературный источник в списке литературы указывается один раз (ему присваивается уникальный номер, который используется по всему тексту публикации). Не допускается замена названия источника на фразу «Там же».

Благодарности

Благодарности финансовым спонсорам и коллегам, тем или иным способом помогавшим автору в выполнении работы, приводятся перед списком литературы.

106

Liberal Arts in Russia 2012. Vol. 1. No. 1

Примеры оформления литературы

Книги Фамилии и инициалы всех авторов. Название книги. Город: Издательство, Год. Количество страниц. Статьи в сборниках Фамилии и инициалы всех авторов. // Название сборника. Город: Издательство, Год. Количество страниц или первая и последняя страницы.

Статьи в журналах Фамилии и инициалы всех авторов. // Полное название журнала. Год. Том. Номер. Первая и последняя страницы. Тезисы докладов Фамилии и инициалы всех авторов. / Тез. докл. Название конференции. Место проведения. Дата проведения. Город: Издательство, Год. Первая и последняя страницы. Диссертации Фамилия и инициалы автора. Название: дис. ... д-ра филол. наук. Город, Год. Количество страниц.

Авторские свидетельства Название: а.с. / Фамилии и инициалы всех авторов. Страна. Номер. Б.И. Год (заявл. и опубл.). Номер бюл. Первая и последняя страницы.

Публикации в газетах Фамилии и инициалы всех авторов. // Название газеты: Науч.-попул. газ. о здоровом образе жизни: прил. к журн. «Аквапарк». М., 2001. №1. {или 2001. №45–52, 2002. №1–3.} Электронные ресурсы Фамилия и инициалы автора. Название. // Навание ресурса: вид ресурса. Год публикации. URL: http: // дис. ... д-ра филол. наук. Город, Год. Количество страниц.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

ABSTRACT SOCIAL FULLNESS OF THE PRESENT AS A KEY TO UNDERSTANDING TIME NATURE © V. P. Kazaryan M. V. Lomonosov Moscow State University 4 Lomonosov Prospekt, GSP–1, 119991, Moscow Phone: +7 (495) 939 13 46 E-mail: [email protected] In the article there is prevailed an idea that a kernel of the dynamic time ("pastpresent-future" integrity) is present. The nature of "the present" is concluded in social action. The present exists as a social act. To justify this point of view the author addresses to modern leading philosophers’ works. Keywords: time, time philosophy, time current, actor, action, "present-pastfuture", dynamic time, social act. Please, cite the article:

Kazaryan V. P. Social Fullness of the Present as a Key to Understanding Time Nature // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.6–13.

95

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

95

ABSTRACT PSYCHOLOGICAL NOVEL MODIFICATIONS AND MODERN ENGLISH PROSE (J. BARNES, J. MC EWAN) © А. А. Fedorov Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia Phone: +7 (347) 273 68 74 E-mail: [email protected] The article dwells on human problems in the English postmodernism prose. A non-classical character of the 20th century literature is discussed. Postmodernism prose is described as a modern modification of the classical psychological novel. The author considers that the main theme in this prose is revealing a dramatic man’s position in front of a spiritless and senseless practice of modern society. The major components of the psychological novel poetics as a hero, plot, composition and psychologism are determined. The author analyzes J. Barnes’ “Taking it over”, “England, England”, “Love, etc” and J. McEwan’s “On Chesil Beach”. Keywords: English literature, postmodernism, psychological novel, hero, plot, composition, psychologism, narrator. Please, cite the article:

Fedorov А. А. Psychological Novel Modifications and Modern English Prose (J. Barnes, J. Mc Ewan) // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.14–22.

96

Liberal Arts in Russia 2012. Vol.1. No. 1

ABSTRACT MULTIWORLD INTERPRETATION OF QUANTUM MECHANICS AND N. GOODMAN’S MANY WORLDS © S. V. Vlasova Murmansk State Technical University 13 Sport Street, 183010, Murmansk, Russia Phone: +7 (8152) 457125, fax: +7 (8152) 23 24 92 E-mail: [email protected] Different conceptions on reality in physics and philosophy in the 20th century have been analyzed in the article. These approaches caused the necessity to study the multitude of the worlds. The author proved that multiworld interpretation of quantum mechanics and multitude of the worlds in the Goodman’s conception are opposite tendencies. Everett and his followers consider the quantum world as some universal reality whereas Goodman and his supporters do not believe in universal reality. Keywords: correlation of scientific knowledge and reality, quantum mechanics interpretation, N. Goodman’s real worlds. Please, cite the article:

Vlasova S. V. Multiworld Interpretation of Quantum Mechanics and N. Goodman’s Many Worlds // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.23–29.

96

Liberal Arts in Russia 2012. Vol.1. No. 1

ABSTRACT HISTORICAL DYNAMICS OF IMPLICIT AND INTUITIVE ELEMENTS OF MATHEMATICAL KNOWLEDGE © L. B. Sultanova Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia Phone: +7 (347) 229 96 64 E-mail: [email protected] The article deals with historical dynamics of the implicit and intuitive elements of mathematical knowledge. The author describes historical dynamics of implicit and intuitive elements and discloses a historical and evolutionary mechanism of building up mathematical knowledge. Each requirement to increase the level of theoretical rigor in mathematics is historically realized as a three-stage process. The first stage considers some general conditions of valid mathematical knowledge recognized by mathematical community. The second one reveals the level of theoretical rigor increasing, while the third one is characterized by explication of the hidden lemmas. A detailed discussion of historical substantiation of the basic algebra theorem is conducted according to the proposed technique. Keywords: history of mathematics, level of theoretical rigor, three-stage process, hidden lemmas, evolutionary mechanism of mathematical knowledge growth.

Please, cite the article:

Sultanova L. B. Historical Dynamics of Implicit And Intuitive Elements of Mathematical Knowledge // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.30–35.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

97

ABSTRACT

“SIMILAR” AND “GENERAL”: PSEUDO-CONCEPT AND CONCEPT © V. V. Ilin M. V. Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, 119991, GSP-1, Moscow, Russia Phone: +7 (495) 939 21 13 E-mail: [email protected] The author focuses his attention on the formation of universal nomological signs of objectivity fixed by the concept. The “general” is opposed to the “similar”, and methodological platforms of “associationism”, “naive realism”, “empiricism” are exposed to criticism incapable to clear the secret of the concept formation. Keywords: “general”, associationism, empiricism.

“similar”,

concept,

pseudo-concept,

nomologizm,

Please, cite the article: Ilin V. V. “Similar” and “General”: Pseudo-Concept and Concept // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.36–41.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

ABSTRACT “PRE-ESTABLISHED HARMONY” AND SYSTEM APPROACH TO SUBSTANTIATING PRACTICAL EFFICIENCY OF MATHEMATICS © V. Ya. Perminov M. V. Lomonosov Moscow State University 27 Lomonosov Prospekt, 119991, GSP-1, Moscow Phone: +7 (495) 939 13 46 E-mail: [email protected] The article discusses issues explaining the effectiveness of practical application of mathematical results. The proposed approach is based on Leibniz’s metaphysics, a modern system theory and non-rational view of selection criteria in the “future needs” models. Keywords: mathematical abstraction, mathematical anticipation, artificial system, "future needs" model, intuition, social instinct, convention, unconscious selection criteria. Please, cite the article:

Perminov V. Ya. Leibniz’s “Pre-established Harmony” And System Approach To Substantiating Practical Efficiency Of Mathematics // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.42–52.

97

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

ABSTRACT USE OF ETHNOCULTURAL EDUCATIONAL TECHNOLOGIES IN IDENTIFYING PUBLIC SPIRIT AND PATRIOTISM FEELINGS IN FUTURE TEACHERS AND ETHNIC CULTURE SPECIALISTS © S. N. Fedorova, Z. V. Medvedeva Mari State University 44 Kremlevskaya Street, Ioshkar -Ola, Republic of Mari El, Russia Phone: +7 (8362) 45 56 18 E-mail: [email protected] The article deals with the problem of ethnocultural educational technologies in forming of public spirit and patriotism feelings in modern student youth. Keywords: ethnocultural educational technologies, ethnocultural approach, patriotism, public spirit, civil and patriotic education, civil consciousness. Please, cite the article:

Fedorova S. N., Medvedeva Z. V. Use of Ethnocultural Educational Technologies in Identifying Public Spirit and Patriotism Feelings in Future Teachers and Ethnic Culture Specialists // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.53–59.

97

98

Liberal Arts in Russia 2012. Vol.1. No. 1

ABSTRACT М. V. LOMONOSOV: THE ART TO BE OLD © S. А. Salova Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia Phone: +7 (347) 273 68 74 E-mail: [email protected] There is made an attempt to reconstruct a philosophical context where M. V. Lomonosov poetically comprehended a gerontological theme from anacreontic XI, XXII, XLIII odes and set a problem of cultural models of human behavior in the senior age. It is proved that Lomonosov’s treating the genre subject is polemically opposite to Epicurean behavior patterns and is mediated to moral and philosophic conceptions of antiquity and modern time thinkers (Cicero, La Rochefoucauld, B. Gracian). Keywords: Russian anacreontics, interdiscourse, Lomonosov, gerontological theme, tanatological motive, behavior patterns. Please, cite the article:

Salova S. А. М. V. Lomonosov: The Art to be Old // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.60–66.

98

Liberal Arts in Russia 2012. Vol.1. No. 1

ABSTRACT UNDERSTANDING PROBLEM IN CONTEMPORARY HERMENEUTICS © D. V. Varygin Bashkir State University 32 Z. Validi Street, 450076, Ufa, Russia Phone: +7 (347) 273 67 78. E-mail: [email protected] Some problems of modern hermeneutics are considered in the article. The hermeneutic practice and theory are correlated with insufficient elaboration of the latter. Rational and irrational hermeneutics are established. To understand the meaning of the text it is necessary to overcome the author’s subjectivity and the language imperfection. The author outlines the main features of the hermeneutic logic and its non-classical character. The hermeneutic truth depends on the position of the author and not just on the objective reality. Importance, relevance and development prospects of the understanding problem in philosophy of natural sciences are specified. Keywords: hermeneutics, understanding, hermeneutic practice, text meaning, hermeneutic logic, reconstructive hypothesis, intuition, interpretation, knowledge, text, correspondence principle, natural sciences. Please, cite the article:

Varygin D. V. Understanding Problem in Contemporary Hermeneutics // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.67–72.

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

ABSTRACT TYPES OF STABLE DEVELOPMENT IN REGIONAL SOCIAL AND ECONOMIC RUSSIAN SYSTEMS © V. V. Tsiganov *, Е. Yu. Trunova Highschool of Privatization and Entrepreneurship (North-Western branch) 24 6th Krasnoarmeiskaya Street 190005, St. Petersburg, Russia Phone: +7 (812) 110 18 16, fax: +7 (812) 112 63 08 E-mail: [email protected] The necessity to provide for a stable regional development as one of the main priorities of regional social and economic policies in the unstable world economics is justified. A wide classification of stability types in region development is considered and factors influencing the institutional stability are singled out. Keywords: economic stability, institutional stability, region development, management system, factors of institutional stability. Please, cite the article:

Tsiganov V. V., Trunova Е. Yu. Types of Stable Development in Regional Social and Economic Russian Systems // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.73–77.

99

ISSN 2305-8420

Российский гуманитарный журнал. 2012. Т. 1. №1

ABSTRACT METHODOLOGICAL RESEARCH PARADIGM OF INTELLECTUAL EQUITY IN INFORMATIONAL SOCIETY © V. V. Makarov*, V. I. Gusev, А. G. Voronin M. A. Bonch-Brunevitch St. Petersburg State University of Telecommunications 61 Moika Street, 191186 St. Petersburg, Russia Phone: +7 (921) 904 00 04 *E-mail: [email protected] Genesis of the scientific ideas and views on intellectual capital is characterized by various approaches highlighting the role of knowledge, skill and professional employees as a form of productive capital. This tendency is mostly revealed at the present stage of economic science development in transiting to an information society. In these conditions the holistic study of intellectual capital requires an expansion of the methodological research base using the evolutionary theory of economic development of the world community, general theory of complex systems, theory of informational economics and other disciplines. Moreover, in Russia there are a number of problems associated with creating a necessary institutional and regulatory environment for protecting the intellectual property. According to the authors, the study of the intellectual capital is necessary from the institutional analysis perspective, as it allows to more accurately determine the current state of the legal status of intellectual assets in the economic activity of an enterprise. Keywords: genesis of scientific ideas, intellectual capital, informational society, intellectual organization conception, computerization, intellectual resources, intellectual property protection. Please, cite the article:

Makarov V. V., Gusev V. I., Voronin А. G. Methodological Research Paradigm of Intellectual Equity In Informational Society // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.78–83.

99

100

Liberal Arts in Russia 2012. Vol.1. No. 1

ABSTRACT COLD AS METAPHOR OF SIBERIA (19TH CENTURY REPRESENTATIONS) © Е. А. Degaltseva Bijsk Technological Institute 27 Trofimov Street, 659311, Altay, Russia Phone: +7 (3854) 36 82 47 E-mail: [email protected] The article is focused on discourse and fantasy studies representing Siberia in social mythology as one of the relevant and topical directions in the identity studies. Techniques of forming different myths uniting the society as a whole are presented. A mythologem “Siberia” together with various metaphorical characteristics (cold, snow, hard labour, clear) became unifying for ethnic and social groups of the region. Siberian literature plays an important role in forming the concept “Siberian” in numerous poetic texts serving as codes and messages in the communication process. The conflict in interpreting symbols connected with the concept-mythologem “Siberia” is rather vague in the traditional society as it is related to the general world view setting of the communication subjects. Keywords: regional identity, cold, discourses, mythologems, adaptation, communication. Please, cite the article:

Degaltseva Е. А. Cold as Metaphor of Siberia (19th Century Representations) // Liberal Arts in Russia. 2012. Vol.1, no.1. pp.84–94.