Философия гуманитарного знания. Studia humaniora. Гуманитаристика. Учебник 9785392296996

Table of contents :
104888_titul
104888_оборот
104888_titul_eng
104888_оборот_анг
104888-5.indd

Citation preview

В. В. Ильин

ФИЛОСОФИЯ ГУМАНИТАРНОГО ЗНАНИЯ STUDIA HUMANIORA ГУМАНИТАРИСТИКА Учебник

Москва 2019

УДК 16(075.8) ББК 87.2я73 И46

Электронные версии книг на сайте www.prospekt.org

Автор: Ильин В. В. – доктор философских наук, профессор. Известный специалист в области эпистемологии, аксиологии, политологии, макросоциологии. Автор многих работ по фундаментальным проблемам философии. Рецензенты: Волков С. Н., доктор философских наук, профессор; Песоцкий В. А., доктор философских наук, профессор.

И46

Ильин В. В. Философия гуманитарного знания. Studia humaniora. Гуманитаристика : учебник. – Москва : Проспект, 2019. – 256 с. ISBN 978-5-392-29699-6 DOI 10.31085/9785392296996-2019-256 Учебник соответствующий федеральной программе подготовки специалистов высшей квалификации (аспирантов), представляет проблемный курс, содержащий новейшие разработки в философии гуманитарного знания. Для аспирантов, соискателей обществоведческих специальностей.

УДК 16(075.8) ББК 87.2я73

Изображение на обложке Massan / Shutterstock.com

Учебное издание Ильин Виктор Васильевич ФИЛОСОФИЯ ГУМАНИТАРНОГО ЗНАНИЯ STUDIA HUMANIORA ГУМАНИТАРИСТИКА

Учебник Подписано в печать 28.05.2019. Формат 60×90 1/16. Печать цифровая. Печ. л. 16,0. Тираж 1000 (1-й завод 200) экз. Заказ № ООО «Проспект» 111020, г. Москва, ул. Боровая, д. 7, стр. 4.

ISBN 978-5-392-29699-6 DOI 10.31085/9785392296996-2019-256

© Ильин В. В., 2019 © ООО «Проспект», 2019

V. V. Ilyin

PHILOSOPHY OF HUMANITARIAN KNOWLEDGE STUDIA HUMANIORA HUMANITIES Textbook

Moscow 2019

Author: Ilyin V. V. – Doctor of Philosophical Sciences, Full Professor. Well-known expert in epistemology, axiology, political science, macro-sociology. Author of many works on fundamental problems of philosophy. Reviewers: Volkov S. N., Doctor of Philosophical Sciences, Professor; Pesotskiy V. F., Doctor of Philosophical Sciences, Professor.

Ilyin V. V. Philosophy of Humanitarian Knowledge. Studio Humaniora. Humanities : Textbook. – Moscow : Prospekt, 2019. – 256 p. ISBN 978-5-392-29699-6 DOI 10.31085/9785392296996-2019-256 Corresponding to the Federal program of training of highly qualified specialists (graduate students), the textbook presents a problem course containing the latest developments in the philosophy of humanitarian knowledge. For graduate students, candidates for the social sciences.

ISBN 978-5-392-29699-6 DOI 10.31085/9785392296996-2019-256

© Ilyin V. V., 2019 © Prospekt LLC, 2019

ОТ А В ТО РА XVIII век располагал мнением Юма: «нет сколько-нибудь значительного вопроса, решение которого не вошло бы в состав науки о человеке»1, при ближайшем рассмотрении проходившем по части дезидератов. Связанные более словами, нежели мыслями, упования Юма в XIX в. расценивались между тем как уже вполне реализованное дело: полагалось, наука дошла до человека. В 1870 году методичный Тэн констатировал: «Вооружившись точными (?! — В.И.) — всепроникающими (?! — В.И.) — инструментами, доказавшими изумительную силу на протяжении трех столетий», наука «направила свой опыт на душу человека». Обозревая достижения ХХ в. и отдавая должное непреходящему вкладу в человековедение усилиями многих глубоких развернутых доктрин, разделов, дисциплин, — прежде всего: теории эволюции, антропогенетики, психологии, зоопсихологии, эволюционной психологии, этнографии, археологии, культурологии, генетики (общей, молекулярной), этологии, приматологии, социобиологии, социологии, медицины, биомедицины, физиологии, валеологии, акмеологии, лингвистики, языкознания, психиатрии, антропологии (культурной, социальной, политической, педагогической) и сцепленным с ними учениям, способствовавшим покорению новых вершин в освоении «мира человека», правомерно отметить: казавшаяся выполненной полторы сотни лет назад задача проникновения в святая святых человечности — сокровенное самостное нутро — оказалась неосуществленной. Не покидая почвы фактов, с глубоким сожалением в конце второго десятилетия ХХI в. мы вынуждены признать: человек как предмет особой науки о человеке (полноценно так и не сложившейся) достаточно основательно изучен в части многосторонних проявлений во внешнем природном и социокультурном локалах (комплекс естественных, общественных, технических наук от физиологии до социологии, эргономики, теории управления, технонауки); что до осмысления собственно «человеческого в человеке», рельефно выражаемого фигурами 1

Юм Д. Трактат о человеческой природе. Минск, 1998. С. 56.

6

Философия гуманитарного знания

«душа», «душевно-духовное», — наука, да еще экипированная «точными», «всепроникающими» инструментами, каких-то ощутимых, впечатляющих успехов не добилась. Причины — безотрадный триплекс: a) серьезные провалы в методологии — неадекватные эвристические инспирации индивидуализма, персонализма, спиритуализма, иррационализма, интуитивизма, трансцендентализма, узурпировавших попечительскую миссию исканий в гуманитаристике, однако in praxi не стимулировавших прогресс ищущей гуманитарной мысли; b) несопряженность с наукой сакраментальных, сакральных реконструктивных, интервенционистских техник проникновения в «Я», вырабатываемых беллетристикой (совокупный ареал fiction), религиозно-философскими, психоаналитическими подходами: заслуживающие пристального внимания, но не покидающие квазинауки полумистические, прямо мистические дискурсивно неоформленные, концентрирующие супранатуральный, паранормальный опыт человековедческие доктрины буддизма (дзен-буддизма), брахманизма, даосизма, джайнизма, исихазма, йоги, каббалы, кашмирского шиваизма, суфизма, тибетской ваджраяны, упанишад и т.п.; отличающиеся произвольностью субъективистские, выстроенные на игре воображения и вследствие того вызывающе одиозные схемы психоанализа; c) отсутствие в науке общезначимых (тем более вопреки убеждению Тэна — «точных», «всепроникающих») отработанных методов овладения субъективной реальностью. Высказанное — основа неприятия странного тэновского оптимизма, по которому богатство внутреннего мира — его корни, бесконечно углубленные в историю, его вершины, вздымающиеся над полнотой бытия, содержание завораживающих, дышащих человеческим теплом явлений, все достояние душевной духовности — стало предметом науки. Отнюдь. Не сгущая краски, сочтем за правду: концептуализация материкового пространства «Я» ни на йоту не продвинулась со времени выпущенного Аристотелем трактата «О душе». Не потому, что отсутствовали проницательные умы, озадаченные проведением результативных рефлективных маневров, но потому, что отсутствует тематизирующий аппарат, призванный выражать трудно, едва выразимое. Ситуация «философии гуманитаристики», используя эффектную мысль Адорно, сущностно уподобливается ситуации своей единокровной сестры «философии музыки»: обе назначены переводить и переносить в слова неопределенное, незаконченное, незавершаемое. Человек как индивид в обязывающей предельной своей стати суть ens ignorabimus: individuum est ineffabile. Человеконесущие, индивидоцентричные, персонально ориентированные, взятые во всей полноте непосредственной мгновенно-

От автора

7

моментальной спонтанной заявляемости отношения языком науки не выразимы. Взять полыхающее цветаевское Между любовью и любовью распят Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.

Между высокими выстраданными чувствами пригвождена ко кресту свертываемая в миг жизнь. Одновременно с осознанием горемычности протекающей свертки проступает злополучная боль души: обостряются вложения субъективности, возбуждаются манифестации самости, взыскующие сострадания, участия, сочувствия. Что наука? В ответственном теоретизировании (концепционном моделировании) реалий, пользуясь гносеологически отточенным приемом подведения частного под общее (сведения вида к роду), генерализируя, наука вводит «понятие». Но «человек» — с его душевной «болью» — «понятием» не является (последнее в цветаевских строчках сугубо лексически подчеркивается использованием в качестве рефрена притяжательного местоимения «мой»). «Поезд дальше не пойдет», — для научного сознания — вещь гносеологически тривиальная, рутинно-сермяжная. Но является ли таковой «дальше не пойдет Мой поезд»? Кричащая экзистенциально-антропологическая невозвратимость, необратимость, невосполнимость утрачиваемых возможностей (вся жизнь суть безысходное сужение шансов на осуществление, задним числом драматично выявляемое прозрениями-осознаниями преступной растраты перспективных состояний-исходов), — нерв человеческой ситуации. Со всем ее раздосадывающим реквизитом безутешности. Отсюда — устойчивая человеческая мука — мука обезнадеживающей самоутраты, представляющей не то что шаткое, но запредельное основание для научной теории. О чем тогда Тэн с приподнято вразумляющим: наука направила свой превосходно обмундированный опыт на «душу человека»? Человеческие отношения, человечность произрастают из экзистенциально-антропологического опыта, вытекающего не из натуралистических (постигаемых естествознанием) и не из социальных (постигаемых обществознанием) актов, но из поля жизнезначимых потенций. Как отмечал Чехов, — люди сидят, пьют чай, разговаривают о погоде (сюжеты, — отображаемые орудием «понятия»), а в это время разбиваются их судьбы (сюжет — диковинный, понятийно не обрамляемый). Обозримый акт, действие — необозримая потенция, диспозиция. Дихотомия пополняется капитальными противополаганиями «сущность — существование», «эссенция — экзистенция», «понятийность — прочувствованность», «отщепленность — солидарность». Фиксируя факт очевидного несовпадения одного с другим (в реальной

Философия гуманитарного знания

8

стихии заявления и проявления человечности), но не утрируя его, обратим внимание на сугубую деликатность исследовательского проекта «гуманитаристика». Выполнение философии гуманитарного знания осложняется трудностями уяснения совершенно специфических параметров предметности, востребующей применения совершенно специфических рефлективных орудий ее освоения (тематизация, версификация). В ракурсе «предметность» мы сталкиваемся с ненормированно вариабельной онтологией в необозримом интервале множественности выбросов самости, заключенных в мерцающих точках «человек порядка» — «человек эксцесса», «человек осмотрительного сбережения» — «человек безудержной траты», «человек законосообразной морали» — «человек хаотичной похоти» и т.п. Головоломная сложность теоретизации подобного рода онтологии — задание определенности интервалов предметности, в том числе: E введением на множество объектов отношений связности; E установлением действительных значений переменных; E использованием интерполяции — более или менее вразумительного нахождения величины по значениям сопряженных факторов (в фиксации функциональных зависимостей). В ракурсе «модельность» мы сталкиваемся с неотработанными техниками (не упоминая Юма — Тэна и иже с ними) представления процессов в человеческом «внутреннем мире», обслуживающем выбросы самости в не менее необозримом интервале в мерцающих крайностях «прорыв к себе» — «прорыв вовне себя», «путешествие в границах» — «путешествие за границы возможностей». Какими доктринальными рычагами постигать реальность, где: E бордель и храм меняются местами; E первый рефлективный шаг к целостному человеку равнозначен распаду человечности (Батай в таких случаях употреблял «безумие»)1. Задача философии гуманитарного знания (методологии гуманитаристики) — точно и тонко подвергнуть осмыслению, концептуально воссоздать особость типа символического представительства предметной среды в гуманитарных штудиях. Задача кажется выполнимой в створе презумпции отрешения как от натурального тона, так и сомнительных беллетристических предвещаний, исходя из той вдохновляющей установки, что человек — исполин духа — полифундаментальный субъект (не безличная объектная химера!), не заключаемый в границы абстракции. Человек — не абстракция; он — многомерный мир самости, средоточие собственной суверенности, призванной одухотворять вещность, безличное вочеловечивать. 1

См.: Батай Ж. Ницше. М., 2009. С. 25, 60.

1. ГУМАНИТАРИСТИКА IN POSSE Возможность реализовать полномочный проект «гуманитаристика» (философия гуманитарного знания) помимо положительного развертывания объемной метатеории вследствие непосредственного отправления поисковых актов крепится на обеспечении дополнительных обязательных предпосылок. Говоря кратко, общество должно быть достаточно зрелым в гражданском, а научное сообщество — в концептуально-методологическом планах, дабы выказывать готовность вырабатывать смыслы бытия, задаваемые через «человеческую перспективу». Совершенно ясно: подобное общественное и мыслительное состояние — не общее место, не шиболет антропной цивилизации, представляющей по части человечности не ровный поток, а стадиальность с периодическими взлетами и провалами касательно торжества «личного начала». «Человек» как специфическое самополагающее, самосознающее сущее, занимающее особое положение в космосе и выступающее стержнем рефлективных упражнений, способен сложиться и состояться: E в отсеке «социальность» при развенчании, блокировании, дезавуировании проявлений абсолютизма, деспотизма, авторитаризма, тоталитаризма, этатизма, — всех форм волюнтарной узурпации, репрессивной диктатуры, реакционного косного антиличностного охранительства, — на фоне воплощения органичных демократических устоев, позиционно оправданного индивидуализма, правового либерализма, персонального автономизма; E в отсеке «экзистенциальность» при соблюдении прав и свобод личности на полноту самореализации, собственное самоопределение, санкционируемых легально-легитимным закреплением в праве, правоприменении, правосознании самодостаточности, самодостойности «Я», стяжающего прерогативу (исключительное право) на неприкосновенность частной сферы, наделенного

Философия гуманитарного знания

10

неотчуждаемыми полномочиями выстраивать существование на приватных побуждениях, интересах. Антропный принцип — основоположение не только космологии, но и гуманитаристики, тематизирующей здоровую автономию лица через заявление отдельности, отделенности «особи». «Особость», «особность» суть персональность, оказывающаяся средоточием суверенности человеческого потенциала, осиянного в индивидуальном заповедном пространстве свободой поступка, выбора. Если многообразие связей «гражданственность» выражать триадой «государство — общество — личность», слабейшее звено геометрической конфигурации «лицо» должно быть надежно защищено от «социальной антропофагии» (Герцен) — людоедских «подвигов» государства, социума (большая социальность). Стяжающая монополию на силовую, правовую инициативу безличная махина государства катком проходит по «обществу», не замечая «лица». Подмятое государством, общество самым фактом своего задавленного развития подчиняет, раздробляет личность. Последняя, испытывая двойной пресс, перерождается из индивида в орган1. Отсюда — овнешнение человека, насильственное втискивание его в функционально-ролевую организацию с утратой «дорогого и близкого». Противоядие принесения человека в жертву социально-государственному (Левиафан) — «целому» — исполнение прав «части», — насаждение, охранение, культивация das Selbst (малой социальности) во внеинституционализации, деперсонализирующей общественной механизации (к чему призывал еще Антифонт); E в отсеке «ментальность» при повороте к человеку в оправдании борения за индивидуальность. Против примата обезличенной философии (идеологии) жизнесферы, пожалуй, впервые восставал Диоген, развивавший версию плебейского мировоззрения своевольного лица, действующего наперекор достопочтенному эйдетическому тоталитарному (платоновскому) (откуда: линии Платона — Диогена) мироустройству по зову живой плоти. Пафос диогеновской платформы — внепонятийный человекоцентризм, активно возрождаемый спустя столетия усилиями проповедников гуманизма (Ренессанс, Просвещение, Реформация), в позднейшие времена — поборниками романтизма, индивидуализма, персонализма, либерализма, антропологизма (вплоть до антропоцентричной теологии)2. 1 2

См.: Михайловский Н. К. Полн. собр. соч. СПб., 1908–1913. Т. 1. С. 477. См.: Bart P. Die protestantische Theologie im 19 Jahrhundert. Zürich, 1960.

1. Гуманитаристика in posse

11

В противовес космо-, теоцентризму ядро идейного тяготения хомоцентризма — отъединенная особь, суверенное лицо, взыскующее индивидуализирующих версификаций. Последнее намечает специфическую творческую манеру мыслительного запечатления лица в героизации, культивации своеобразной самобытности. Отдавая должное значительности, знаменательности тематического поворота «центр перспективы — человек, одновременно и центр конструирования универсума» (Тейяр), акцентуируем сугубую содержательную неоднозначность, а говоря точнее, — ущербность выражения богатого духовного мира (в обход онтологизма, натурализма, физиологизма, физикализма, органицизма, социологизма) применением «субъективного метода» (с разваливающим нормативизм романтизмом от эстетики до этики). Аналитический запал вдохновляющих заявок ввести работоспособное доктринально состоятельное понятие «лица», укротимое методом науки (от Шлейермахера до Михайловского), остался невоплотимым декларативным фоном, не приведшим в высокой теории к триумфу индивидуальности. По сей день мы плохо представляем, как концептуально пропускать подноготную (мучение — наслаждение; горе — радость; отчаяние — надежда; сомнение — убеждение; хлеб — дары духа. Etc) чужого человека через свое сердце. Между тем некий повод для оптимизма налицо: как бы там ни было, проект «гуманитаристика», по безусловной правоте романтиков, находит исполнение исключительно в створе «очеловечения» — решения грандиозной задачи «вернуть вещам смысл»; постижение внутренней сути вещности приурочивать к переводу в сферу человечности; разворачивать персонологию, — рефлексию муки и мужества «быть»; E в отсеке «регулятивность» при выдерживании высот методологической культуры, не допускающей впадения в трясины как редукционизма — фундаментализация инструментария негуманитарных (естественных, общественных, технических) наук в экспликации природы самости, так и автономизма — гиперболизация органона (приемы, способы, орудия) гуманитаристики в демонстрации самореализации самости как актанта, исследуемой инстанции. «Самость» — сверхзадача поиска, призванного взять человеческую жизнь в ее внутренней широте, глубине, не заслоненной наслоением «событий». Человеческое, взятое как самостийное «текучее вещество»1 — на какую отобразительную базу его проецировать? 1

См.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 53. М., 1953. С. 185.

12

Философия гуманитарного знания

Выражаясь определительно, с позиций жанровых рамок речь должна идти о диалектике души — демонстрации, реконструкции, как одни душевные порывы (чувства, мысли, мотивы. Etc) произрастают из других. С позиций нормативных рамок речь должна идти о преодолении контрактационизма, ситуативизма, конвенционализма, субъективизма, волюнтаризма, антипрескрипционизма с презумпцией функциональной законосообразности, интегрированности (номичности) гуманитарных актов. В противном случае — эсхатологизм, провиденциализм, тривиальный телеологизм с допущением промысла — подтасованности «естественного» жизнетока, исключающего потенцию свободного выбора. С позиций предметно-содержательных рамок речь должна идти о творческом перенесении внешнего мира во внутренний с четкой дистинкцией: природа суть бытие вещей; человеческая природа суть бытие смыслов, целей, ценностей, мотивов, интенций, развертываемых функционированием «Я» как высшей творящей бытие стихией. Программа мотивности бытия, позволяющая усматривать тварь в утвари, обесценивается, обессмысливается в распаде субъектности при выгорании сердца, утрате чувствительности в безысходных локусах, модусах, топосах разрушения, отмены «Я» в деструктивной ситуации «5К»: каземат, келья, койка, казарма, кладбище — с упразднением ракурса «вращается весь мир (макрокосм) вкруг человека (микрокосм)»; E в отсеке «диспозициональность» при невступлении в опасные воды предметного фетишизма, рабства перед материальным антуражем. Интронизация вещизма, погрязание в потребительстве, служении мамоне, поклонении золотому тельцу разлаживает почву формовки Homo humanus. Совокупность звуков разной высоты, входящих в диапазон партии «гуманитарность», обширна, представительна, но не беспредельна. Исполнение данной партии производится в любой динамике, ритмическом делении, тембре (от лада до разлада, от спокойствия до беспокойства, от вычурной надменной позы до наивного недоумения и т.д.), однако непременно с выдерживанием доминанты очеловечения вещей — наделения их смыслозначимостью. С позиций символогии речь идет о специфическом феномене «сопричастия»1, словно чувствительная стрелка сейсмографа, фик1 См.: Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. М., 2013.

1. Гуманитаристика in posse

13

сирующего прохождение дистанции от «бытия» к «впечатленью бытия». Стихия гуманитарного — не вещная, а одухотворяемая среда, одушевляемое сущее, приведение всего к себе самому. Есть дом, есть образ дома, связанный с долей любимых. Есть мир в себе и для себя; есть особенный мир, пропущенный через бесчисленные, никогда не истощимые жизнепроявления. Есть родина — отчизна; есть родина — ближайший мир — дом, имеющий символикосимпатическое значение. «Без своей Ясной Поляны, — признавался Толстой, — я трудно могу себе представить Россию и мое отношение к ней. Без Ясной Поляны я, может быть, яснее увижу общие законы, необходимые для моего отечества, но я не буду до пристрастия любить его. Хорошо ли, дурно ли, но я не знаю другого чувства Родины»1. Одушевление, олицетворение, воплощение — магистраль человека гуманитарного — человека впечатляющегося и впечатленного, пребывающего в бытии в модусе индивидуального заявления.

1

Толстой Л. Н. Указ. соч. Т. 5. С. 262.

2. ГУМАНИТАРИСТИКА IN ESSE Гуманитаристика складывается выполнением предпосылок, поддерживающих простор самозаявлений лица в жизни и творчестве. Применительно к интересующему нас второму актуализируется совершенно автономный — вненатуралистический, физиологический, организмический, физический, социологический, экономический — семантический контур, сосредоточенный на пропускании действительности «через себя» — собственную суверенную самость. Последнее образует отправную точку гуманитарности, намечающую субъектсодержащую, персонально ориентированную, индивидоцентричную сетку координат, фактом своей определенности нацеливающую на высказывание «живого слова о живых», фиксацию «человеческого в человеке». Придающая искомый импульс развертыванию человековедения фокусировка на самости — судьбических извивах души, очертаний духа, связанных (в блоке с обрамляющими их страстями) с действиями, отмечает тематическую сферу гуманитарных занятий, которыми помимо науки пробавляется беллетристика. Выставлением чужого как своего — очеловечением (в противоположность выставлению своего как чужого — расчеловечением) озабочивается fiction, как таковая, — литература «вообще», «вся» литература, предающаяся сочинению, измышлению, выдумыванию, изобретению. Круг интересов литературы как fiction — «все». Между тем в разновидности «художественная литература» создание произведений — само «произведение» — квалифицируется по качеству «как»; художественность отличает искусность — достоинство эстетизма — совершенство манеры исполнения. В отличие от поглощенности измерением «как» science fiction — «научная литература» целиком увлечена измерением «что»: науку в противовес беллетристике отличает обоснованность — достоинство объективизма (Status Rerum) — совершенство манеры осмысления. Итак, микроскоп гуманитаристики всеяден — обслуживает и художественные и научные разыскания с уточнением: в границах науки он

2. Гуманитаристика in esse

15

сориентирован на специфические правила сюжетостроения, способов рассуждения, освоения предметности, поискового оснащения. Сгустки индивидуального, скопления персонального, передаваемые объемной трактовкой человека (человечности) как концентрата настроения, желания, склонности, цели, ценности, интереса, эмоции, впечатления, убеждения, волнения, сострадания, намерения, переживания etc, востребуют адекватного выразительного представительства законосообразного напряженного самозаявления «Я». «Выразительное представительство» толкуется двояко: под фирмой a) лексического; b) концептуального исполнения. a) Лексическое исполнение. Идея «особной особи» — индивидуальности — передается вокабулой das Selbst — «самость», вводящей важный семантический маркер: личный, персональный, частный. Дополнительная вокабула privatus, привносящая в основной смысловой тон «отдельность» обертон «отъединенность», одиночная (обезлюденная) состоятельность — выдворенная из общественного, государственного, корпоративного контекста персона, втихомолку самоутверждающаяся в «глубине души» в конфиденциальном надежно защищенном локале, — навевает значение «отторженность», «отнятость», изъятость из публичности, но не насильственным, а вполне законным, правомерным путем по собственному зачину. «Самость» вкупе с «приватностью» конкретизируются видоразличающими вокабулами «I» и «Me». I — автономная особость, агент свободы. Me —носитель функционально-ролевых обязательств, включенности в интеракцию. I передает направленность тематизации самости по вектору «внутрь»; тогда как Me — по вектору «вовне». I — интимночеловеческое бытие «Я»; Me — бытие «Я» социально вовлеченного. Концептуальная задача гуманитарного знания (ГЗ) — тематизация содержательной определенности самости в редакции I; самость в редакции Me — предмет тематизации обществознания (ОЗ). b) Концептуальное исполнение. В немецком лексиконе обозначение гуманитаристики (гуманитарного научного знания) производится использованием фигур geistwissenschaft, geisteswissenschaften. Немецкие вокабулы эксплуатируют идею — geist — дух, ум, остроумие (но и винный пар), т.е. причастие бестелесной тонкой духовной организации, откуда линейное коннотирование типа знания с духоподъемностью, духообъемностью, духонасыщенностью, духопроникновенностью, — пропитанностью, наполненностью духовным началом с сентиментальными дериватами: вдохновенность, воодушевленность, душеспасительность, душещипательность.

16

Философия гуманитарного знания

Во всех — или лучше — одном синкретизированном контуре утверждающая сила мысли сосредоточивается на подчеркивании «духовности», вбирающей богатство внутреннего достояния, душевного обилия. Акцентуируется роль позитивно-человеческого — персонифицированного — в ракурсе не «логизированная публичность» (социологические, политологические, поведенческие, правовые виды, внедряющие в рассуждение модусы имперсонального, надиндивидуального, транссубъективного человеческого), но «автономизированная аутентичность»: способность потенциала самости вырабатывать свободное (спонтанное) действие по собственному усмотрению — на мучительном изломе суверенного выбора от миротворения до умиротворения. Как, когда, где сталкиваются с необходимостью апеллировать к комплексу «geist» в вершении судеб знания? Вопрос равнозначен уяснению интенции вводить в концептуализацию «самозаявление самости» в редакции I. Стимул адресации к микроскопической субъектности в модификации I проявляется в осознании потребности уточнять модельные схемы индивидуализацией участвующих во взаимодействии причинных факторов. Речь идет о выявлении недостаточности налаживать экспликативный, обосновательный процесс спряганием «общих мест», «обезличенных сил». На каком-то витке рассуждений стандартный арсенал предметно-логической культуры отправления мыследеятельностных актов, зиждущийся на эксплуатации родовых форм, типажей, инвариантов, номических отнесений, подведений под универсалии, дает сбой. Возникает надобность расширить идеологию science fiction с ее ядром «генерализацией», «универсализацией», «эссенциализацией» в установлении «всеобще — существенно — необходимого» (без чего нет знания «сущего») идеологией fiction с ее ядром «индивидуализацией», «персонификацией», «спецификацией» в установлении «партикулярно — явленчески — случайного» (без чего нет знания «человечески значимого сущего»). «Обязательное» объективно-сущее согласуется с «необязательным» субъективно-сущим, — вот идеал и программа, подлежащая исполнению. Исполняется она гуманитаристикой. Резонно возникающий вопрос стыковки корпуса императивов, регулятивов, стереотипов, отличающего эпистемологические поля fiction и scincе fiction, обсудим позже; здесь же ограничимся оценкой лишь двух показательных казусов, фиксирующих предел невнимания стандартно экипированного знания — науки (обществознания) к проявлениям «фона личности», активации «особого характера субъекта».

2. Гуманитаристика in esse

17

Экономика. Следующая методологическим заветам традиционного (нечеловекоемкого) знания теория трудовых отношений комбинирует обезличенными когнициями «трудовой ресурс», «производительность труда», «вознаграждение», подводящими в определенной сетке допущений (линеаризация корреляции «производительность труда» — «мера оплаты живого труда») к формулировке прямо пропорциональной зависимости: возрастание одного обусловлено возрастанием другого (*). В глубинной содержательной реконструкции тока мысли обнаруживается исподволь оправдываемое получение (*) редукционистской схематизацией homo. Божье создание magnum miraculum est homo в подспудье подменяется увечной ипостасью homo economicus. Обостряется проблема адекватности понижающей идентификации, обеспечиваемой выхолащивающим концептуальным движением от «человека» к «агенту производительности». Совершенно ясно: подобный прием, опирающийся на логически вездесущую абстракцию отождествления, антропологически несостоятелен. Homo economicus не заменяет, не замещает, не подменяет homo quadratus. Дальше — хуже. Крепящаяся на искусственной подгонке «человека» под «трудящегося» прямо пропорциональная зависимость (*) отменяется (!) налаживанием реальной трудовой деятельности в производственном коллективе, где неожиданно всплывает человеческий фактор: производительность труда определяется не столько материальным вознаграждением за трудовые усилия, сколько отлаженностью межличностных отношений в трудовом коллективе (бригаде, цехе). Как выявил Хоторнский эксперимент, управление производством обязано озабочиваться качеством гуманитарного климата в малой группе, человеческой ситуацией труженика на рабочем месте. Сказанное предопределяет несостоятельность, близорукость экстраполяции платформы homo economicus на тематизацию экономического процесса. Работающий человек — не «работник», а человек! — с присущим ему самоуважением, самоощущением, самодостоинством (человек — не абстракция, но мир человека). Учет этого предопределяет ригидную трансформацию линии homo economicus в линию homo humanus. Теорию экономических отношений в идеале надлежит развертывать как теорию человеческих отношений, что, по-видимому, будет отличать неклассическую (нестандартную) теорию экономики будущего (ср. с сакраментальным сюжетом «социальная справедливость», в терминах наличной экономической доктрины концептуализируемом в модели «человека потребляющего» с засильем невыразительных экспликаций в духе сопоставления про-

Философия гуманитарного знания

18

житочных минимумов по децильным, квинтильным коэффициентам, показателю Джини). Бюрократическая организация, институционализация, тейлористская рационализация труда влекут дегуманизацию производственных отношений, подрыв самости. Отсюда — требования гуманитарно-ориентированного ОЗ — экономики, социологии, эргономики: неуклонное повышение человеческой удовлетворенности трудозанятостью посредством искоренения механизации труда, администрирования, демократического совершенствования руководства1. История. Тенденция придать истории «вид науки» отображает гносеологическую логику в популярной форме, — преодолевая локальные, контекстуальные, окказиональные реализации человечности, — воплотить высокое призвание теории: выразить перипетии событий (неупорядоченность жизнеутверждения) канонически обязательным образом, — добиваясь объективности, всесторонности, универсальности рассмотрения. Согласование «исторической материи» со сформулированным Декартом методологическим идеалом, по которому знание научно в той мере, в какой из него выдворен актант-деятель, а исследование «произведено из точки, лежащей de jure вне мира, т.е. с божественной точки зрения»2, влечет декомпозицию человеческого строя истории в духе устранения из него реального лицедея. Деиндивидуализация, расчеловечение — высокая плата за выполнение гносеологических конвенансов, соблюдение доктринальной культуры, понуждающей спрягать не участвующие в условиях во взаимодействии факторы, а безусловные надмирные параметры — номологичные, аподиктичные «силы». Взять Наполеона, рассуждает Барт, он не «лицо», а «олицетворение»; если бы он пал, на его место заступил бы Гош, Клебер, Дезэ, Марсо, иные подходящие люди3. Бонапарт как личность — неповторимая персона с набором пристрастий и бесстрастий — никак не заявляется в концептуальном представлении, подменяется «функцией». Но если человек в реально деятельностном проявлении как «существенно значащее» выпадает из исторической действительности, спрашивается: что же она сама по себе такое? (Ср.: контовский проект изложения истории «без человеческих имен и даже без имен народов». Борьба с «культом случая» оборачивается гуманитарным выхолащиванием жизнедеятельности.) 1 2 3

См.: Мауо Z. The social problems of an industrial civilization. L., 1945. См.: Декарт Р. Соч. в 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 144. См.: Барт П. Философия истории как социология. СПб., 1902. С. 183.

2. Гуманитаристика in esse

19

История в обезличенной функционалистской форме уподобливается чему-то мистическому, исполняемому в позитивном вершении не людьми, а сверхисторическим (привиденциализм, фатализм) началом (платформа Августина, Боссюэ, Вико, Бодена, Гердера, Гегеля, Чаадаева, Данилевского и др.), сообщающим частным явлениям общий характер, закономерную «окраску от целого» (Хомяков). Утрирование надиндивидуальности, имперсональности, внеличностности исторических реалий, проводящее демаркацию человеческой поверхности и запредельного нечеловеческого подспудья снятием уникальной произвольности игры лиц универсальностью непроизвольного эффекта, — начисто лишает историю черт научности. Мир, настаивает Вико, «несомненно, вышел из некоего ума (?! — В. И.), часто отличного, а иной раз совершенно противоположного, и всегда — превосходящего частные цели самих людей, тех людей, которые ставили себе эти цели»1. Относительно подобного мира (1) рациональным образом не задаваема онтология — сценография интервенций-эманаций номологической «основы» в слепую спонтанную забаву «произвола в разнообразных формах» (Гегель); (2) рациональным образом не оформляема экспликация самодеятельности субстанции «затемненного дна», востребующая модели приобщающего к «хитрости» высшего разума особого упорядочивающего понятия, удостоверяющего, будто происходящее (события) — плод «высших законов разумной необходимости»2. Акцентуация «общих начал» не отменяет наличие частных целей, минуя стадию их «абсолютного завершения» в деятельности. Взять послепетровский период: «От Петра I престол перешел к его вдове императрице Екатерине I, от нее к внуку преобразователя Петру II, от него к племяннице Петра I, дочери царя Ивана Анне, герцогине Курляндской, от нее к ребенку Ивану Антоновичу, сыну ее племянницы Анны Леопольдовны брауншвейгской, дочери Екатерины Ивановны, герцогини мекленбургской, родной сестры Анны Ивановны, от низложенного ребенка Ивана к дочери Петра I Елизавете, от нее к ее племяннику, сыну другой дочери Петра I, герцогини голштинской Анны, к Петру III, которого низложила его жена Екатерина II. Никогда в нашей стране, да кажется, и ни в каком другом государстве, — восклицает Ключевский, — верховная власть не переходила по такой ломаной линии. Так ломал эту линию политический путь, каким эти лица достигали власти: все они попадали на престол не по какому-ли1 2

См.: Вико Д. Основания новой науки об общей природе наций. М., 1937. С. 470. См.: Киреевский И. В. Полн. собр. соч. Т. 1. М., 1911. С. 244.

Философия гуманитарного знания

20

бо порядку, установленному законом или обычаем, а случайно, путем дворцового переворота или придворной интриги»1. Аналогичная чехарда у трона — в послебрежневское время. Не порядок, а интрига, шкурная возня через Андропова, Черненко подвела в междуцарствии к нелепому Горбачеву. Не законные национальные интересы, но эгоистические происки pro domo sua решают исход дела. Сказанное подводит к ясному: проект «История» не выполним без адресации к индивидуально значимому — поступкам, деяниям, козням личности, которая «является в высшей степени достойной изучения и должна рассматриваться как нечто значительное само по себе» (Ранке)2. «Тяжба личности и общества» (Михайловский) — забота методологии, историологии, которые в адекватном своем исполнении, превращая «течение истории в понятие» (Кроче) (без чего нет истории как теории), не допускают хиатуса персональных историй — имперсональной истории, — снимают частности лиц вскрытием социально значимого в персональности (без чего нет человеческой истории как теории). Отстаивать же линию нечеловеческой истории (отрицать очевидное — историю творят люди) — значит, вовсе подрывать постулаты здравого смысла, самое разума. (По-хорошему, невозможно обойти ситуацию медицины, в качестве науки реализующей стандартный гносеологический регламент: посредством введения универсалий, квантификаций, номологических эссенциальных углов зрения медицина добивается выстраивания теории нормы и патологии в редакции: деструкция здорового состояния вирулентными, патогенными факторами с консервативными или оперативными способами купирования заболеваний. Контрапункт, однако, в том, что медицина как научная «обезличенная теория» поставляет отрешенную тематизацию нарушения правильной деятельности организма, под которую подводятся терапия — хирургия; медицина концептуализирует «болезнь», тогда как лечит «больного»; эвристический переход от одного (универсалия) к другому (уникалия) в ряде случаев не тривиален, — он может осложняться и отменяться индивидуальными особенностями человека. Лечение болезни при физиологическом проявлении самости болящего (возникновении «простейших» аллергических реакций) становится сугубым искусством. В том числе и на данном резоне (минуя соображения сочувственности, сострадательности, участливости, релевантные профессиональным занятиям медициной), по принятой ЮНЕСКО типологии наук медицина расценивается наукой гуманитарной). 1

Ключевский В. О. Соч.: в 9 т. Т. 4. М., 1989. С. 237. Цит. по: Щепкин Е. Автобиография Л. Ранке // Русская мысль. 1893. Кн. 8. С. 159. 2

3. ПРЕДМЕТ ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ — ГУМАНИТАРНОГО ЗНАНИЯ Предмет ОЗ — социальные отношения, складывающиеся в обмене деятельностью и охватывающие всю полноту проявления общественного человека в общении — организации межиндивидной коммуникации и интеракции. Исходная формулировка центрирует «социальные отношения» и «общественного человека», сосредоточивая аналитику на функционально-ролевых измерениях межсубъективного деятельностного обмена, — именно так: точкой пересечения сущностных линий исследования, падающих концентрированным пучком на предметную систему ОЗ, является социальная жизнедеятельность общественного, встроенного в групповые «оптовые», «номичные» связи человека. Способ причастия «целому» (не частно-собственному) автономизирует субъективный ареал с репрезентативными типичными, типологичными таксономическими единицами (разрядами) от индивида (человек как сапиент, носитель врожденного и благоприобретенного, нормального и аномального; человек как гражданин в амплуа институционального актора) до микро — (количественно ограниченная, качественно выделенная малая группа — клуб, клика, хунта, бригада) и макро — (количественно неограниченная, качественно выделенная большая группа — страта, класс, общность, общество, цивилизация, культура, человечество) иерархированных ассоциаций (непосредственно или опосредствованно контактирующих людей, объединяемых осуществляемыми общими целями, ценностями, устоями, принципами интеракции) индивидов. (Существенный нюанс: принимаемый естествознанием (ЕЗ) поисковый способ упрощения — перевод переменных в константы, — впрямую воспроизводится ОЗ, использующим характерный прием структурной стандартизации субъективности выстраиванием типологий — типажей — теорий идеальных типов. Подобный прием в ка-

Философия гуманитарного знания

22

честве стандартного мыследействия не может использоваться ГЗ, превращающего константы в переменные. Скажем: цель как модель будущего ориентирует деятельность. Между тем ОЗ озабочивается тематизацией универсализации целеобразования для достижения генерализирующего понятия единообразия человеческого действия с предотвращением дезорганизации общества (рассогласование мотивных основ поведения контрагентов с последующим нарастанием сопротивления обусловливает деформацию социума); в то время как ГЗ озабочивается тематизацией уникализации целеобразования для достижения индивидуализирующего понятия многообразия человеческого действия с предотвращением дегуманизации общества (согласование мотивных основ поведения контрагентов с последующим насаждением непротивления обусловливает механизацию социума). Если пойти на варваризм, гуманитарный антураж человека возможно выразить языком ЕЗ. Гуманитарное суетное «лучшезнайство» о делах «духовных» в таком случае подменимо натуралистической «трепатней» о делах «плотских». Тот же Гольбах причины добра и зла объяснял не самосовершенствованием, преодолением самоограниченности, трансцендированием к «высшему», а «природой вещей» — «равновесием соков»1. К чему причудливые конструкции человеческого мира в «идеальном пределе», «квазиреального» «всеисторического движения» к совершенству2, когда незатейливым ходом продуцирования физической субстанции, физиологического секрета объяснимо человеческое «все»?! (Здесь, однако, не обойти неизбежного: разъяснения — что же тогда означает «вульгаризация»?) Предмет ГЗ — человеческая самость в измерении «I». Человеческое в органической подкладке изучается ЕЗ. Человеческое в социальной подкладке изучается ОЗ. Человеческое в антропной подкладке изучается ГЗ. Антропное как неорганическое и несоциальное (при всей искусственности, вынужденности пользования отрицательным префиксом «не») в специфической редакции das Selbst образует достаточно деликатный предмет изучения, квалифицируемый как человечески значимый и значащий материал, персональное измерение сущего, его судьбоносность. Вещь может стать гуманитарной в случае сопряжения с ней человеческих ценностей, свойств, качеств. По отношению к человеку, по способности воплощать в себе, «излучать» из себя человеческое, по степени замкнутости на человека, собственно, прово1 2

См.: Гольбах П. Избр. произв. Т. 1. М., 1963. С. 59. См.: Философия и ценностные формы сознания. М., 1978. С. 90.

3. Предмет обществознания — гуманитарного знания

23

дится разграничение гуманитарного и негуманитарного. Интенсивно предмет гуманитарного знания образует вещь, так сказать, самонетождественная, превосходящая свои физические пространственновременные пределы. Вещь потому не равна себе самой, что наделена человеческим смыслом: она воплощает вне- и сверхприродные значения, относящиеся к самоопределению человека, его самодеятельности. Вещь, следовательно, берется не в форме объекта, а субъективно, что и позволяет выделять в ней специфически человеческие значения и предназначения, квалифицировать ее как гуманитарный объект. Скажем, «Сикстинская Мадонна» Рафаэля как таковая не гуманитарный, а материальный объект. Она перестает быть материальным, становится гуманитарным объектом, когда воспроизводит или порождает в нас человеческие возможности, которых в нас не было до контакта с ней; возможности видения, понимания и т.д. «чего-то в мире и в себе, а не в самой … картине: картина в этом смысле не изобразительна, а конструктивна»1. Экстенсивно предмет ГЗ образует широкий спектр феноменов, выражаемых понятием «мир человека», куда входит все актуально и потенциально переживаемое, выстраданное, индивидуально значимое. Это — интенции, ценности, значения, смыслы, интросубъективные и аутокоммуникативные отношения, детерминированные сенсорным, топогностическим и прочими уровнями сознания; текущее настоящее, прошедшее прошлое, открытое к протеканию будущее, данные в памяти, эмоциях, душевных порывах, всех расположенностях и предрасположенностях, которые конструируют и конституируют мир из «субъективной спонтанности»; в более общей форме это — целостный континуум реальности, составляющий достояние и внутреннее богатство индивида. ГЗ, следовательно, есть знание о том, что не укладывается в «точную» науку в принятом понимании слова. Оно есть знание о чисто экзистенциальных ценностях, всей внутренней сложности личности с ее многочисленными потребностями, самовыражением, самореализацией; оно есть знание о всех приоритетных проблемах человека и человечества, какими являются духовные проблемы, лежащие в границах самоотречения, самоуважения, самопознания, самопреобразования, самоосуществления и подпадающие под столь фундаментальные аксиологические начала, как человеческая забота и человеческое совершенство. Способ причастия «части» (приватно-собственному) автономизирует субъектный ареал с репрезентативным персонифицированным 1

Методологические вопросы историко-научных исследований. М., 1982. С. 47.

24

Философия гуманитарного знания

личностным началом, детерминируемым «особым характером» самореализации склонного к экзистенциальному осуществлению автоинициирующемуся «Я». Повседневный предмет — элемент быта — «перчатка», «концертная программка» в антропно-символическом — гуманитарном — созерцании (влюбленного ГСЖ из «Гранатового браслета») влечет полагание сокровенного (едва не сакрального) тут-бытия, раскрывающегося не через вещности, а «знаменья». Для непосвященных подобное бытие бессмысленно, бесполезно. Любая попытка проникнуть в него оказывается «топорной работой». Фолкнер хранил в шкатулке вместе с письмами Джоан Уильямс посланную ему высохшую розу; она немедленно превратилась в прах, когда ее попробовала взять в руки его вдова Эстелл. Чувство глубокого сожаления, связанное с посрамлением возвышенного, вызывают внешние действа по утилизации предметов сугубо персонально значимых. Можно ли пускать с торгов любовные послания? (Как письма Джона Китса возлюбленной Фанни Брон.) Оценивая происходившее, О. Уайльд писал: Вот письма, что писал Эндимион,— Слова любви и нежные упреки; Взволнованные, выцветшие строки, Глумясь, распродает аукцион.

«Наши» символически представленные «чувства» — не продаются. Последнее свидетельствует о нелепости распродажи символонесущих, окрашенных в сакраментально-пламенные тона объектов. По проникновенным словам Веневитинова: Природа не для всех очей Покров свой светлый поднимает. Мы все равно читаем в ней, Но кто, читая, понимает?

Восстановим феноменологическую интригу блоковского: О доблестях, о подвигах, о славе Я забывал на горестной земле, Когда твое лицо в простой оправе Передо мной сияло на столе.

Лицо «в простой оправе» — прозаизм, сближающий с изображением. Однако же его духоподъемная значимость, гуманитарная значительность всецело перекрывают узкие границы рядовой изобразительности. Сказанное подкрепляется лексически. Тривиальная физиономия (из разряда «все на одно лицо») не укладывается в фигуру

3. Предмет обществознания — гуманитарного знания

25

«сияла». Это во-первых. Во-вторых, ввиду «сиянья» вдохновенного лица происходит нечто необыкновенное: на горестной земле предаются забвению трепетнейшие ценности. Обыденность, своеобычность, конечно, не навлечет ревизии сакраментального. Оттого не лицо, а «лик» чарующей женщины требует отнесения не к «изображению», а «воплощению». Экзистенциальная обстановка способна переменяться. Будирующий ореол некогда возносимой до небес особы способен рассеиваться. В таком разе чувства истончаются, пафос иссякает. Финал-развязка — удручающая: утрата иконы. Уж не мечтать о нежности, о славе, Все миновалось, молодость прошла! Твое лицо в его простой оправе Своей рукой убрал я со стола.

Изображение можно стереть, но такое действие более отвечало бы разгрузке памяти. У Блока — не то. У него — не разгрузка, не память. У него — развенчание. Лик перестает вдохновлять, олицетворять, приобщать. Высокое исчезает. Смотреть на обожаемое, боготворимое страждущими глазами и не усматривать взыскуемого преображательного… Какое разрушающее прозрение!

4. ОБЪЕКТ ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ — ГУМАНИТАРНОГО ЗНАНИЯ Объект ОЗ — многообразие институциональных статусных, ролевых, функциональных, структурных, публичных (номичных — аномичных) заявлений и проявлений агентов «роевой» жизни, исповедующих относительно устойчивые (инвариантные) формально — неформальные типы организации (регуляции) обмена деятельностью и интегрирующихся в достаточно упорядоченные коммуникативные системы. Гипертрофия социальной вовлеченности лица (маски) в исполнении vita activa породила сильнейшую ответную реакцию в виде методологической и творческой контртенденции «поднять на пьедестал» неофициозного человека. Воплощение первой — субъективный метод в ОЗ (социологии), пропагандируемый Лавровым, Михайловским, Южаковым, Кривенко, Кареевым. Воплощение второй — сознательный разрыв с фокусирующейся на «больших темах» классической поэзией с развертыванием поэзии «малых тем» — тем «чувства и сердечного воображения» (Веселовский), — контроверза ревнителей «героической эпопеи» (шишковисты) с представителями «новой школы» (Карамзин, Жуковский, Батюшков, Дмитриев, арзамасцы). Интенция на разработку самобытных форм передачи суверенного строя и настроя «Я» венчалась рефлективным отображением ее (интенции) в методологическом сознании. В противовес натуралистическим (ЕЗ) и общественно-политическим (ОЗ) сценографиям определенности самореализации «Я» гуманитаристика озаботилась выстраиванием целе-ценностной, смысло-жизненной сценографии подобной определенности. Последнее предопределило ряд особенностей концептуальной репрезентации предмета ГЗ в форме его объекта. Во-первых, оно обусловливает его более мобильный, гибкий статус. В отличие от объекта ЕЗ и ОЗ объект ГЗ в гораздо меньшей степени стеснен «внутренней

4. Объект обществознания — гуманитарного знания

27

сущностью»; само его существование как объекта (целе-ценностной, смысло-значимой данности) есть дериват некоего априорного относительно него принципа осмысления, порождающей семантической модели. Во-вторых, оно обусловливает его двойственную сущность. Дело в том, что сущность объекта ГЗ слагается, с одной стороны, из понимания некоторого знака как достояния человеческого, а с другой, — его декодирования, расшифровки, т.е. из конструктивного понимания-истолкования. Объект знания здесь, таким образом, есть смысловая реальность, которая развертывается при контакте с фрагментом реальности как конструктивная оценка и переоценка сопрягаемых с ним личностных ценностей, смыслов. Отсюда вытекает: объект ГЗ образует не пространство эмпирически-фактуальных данностей, а пространство человеческих значений, ценностей, смыслов, возникающих при усвоении и освоении вещности, культуры. Речь идет об образной завороженности носителя духа, уравнивающего нарочитый умозрительный и действительный мир. Своеобразный синдром Пигмалиона просматривается у всякого влюбленного, поглощенного предметом воздыхания, до первого «открытия глаз». Кризис в таких раскладах наступает стремительно, заставляя озабочиваться хотя бы наивным цветаевским: «Как живется вам с другой… земною женщиной?». По Хайдеггеру, человек развертывается четырехкратно. Четырьмя базовыми символами, своеобразными интерпретативными архетипами экзистенциальности оказываются спасение земли, восприятие неба, ожидание божественного, провожание смертного. По-нашему, вместо того, чтобы полагаться на четверицу, следует полагаться на бесконечность. Интерпретативные архетипы символического можно связывать с любым предметом. Настаиваем: чувствительностью к символической элегантности обладает любой экземпляр предметности. Добротная иллюстрация сказанному — смыслозначимости человеческого в предметных воплощениях: узниками тайного порыва символического предстают все и всякие кодируемые вещности. Таковы на поверхности наделяемые шифруемыми значениями талисманы, амулеты, обереги, требующие интерпретации сакральные (суеверные) знаки. Все герметические искусства ex definitio выстраиваются на герменевтических техниках. В Каббале: E темура предлагает практику разгадки текстов (перестановка букв) по ключу (таблицы сочетаний);

Философия гуманитарного знания

28

E гематрия интересуется численными значениями букв — слова с одинаковыми количественными показателями родственны; E нотарион проводит идею составляемости слов из букв данного слова — слова писания разворачиваются во фразы. У розенкрейцеров выстраивается модель превращаемости как природного, так и социального универсумов (своеобразный эволюционизм). Астрология, освобождая от фатализма судьбы, дарует свободу. Алхимия, проецируя учение о вещественном трансформизме на гражданственность (оппозиция «плебей — аристократ»), навевает равенство (как иначе истолковать тезис Луи-Клода де Сан-Мартина «каждый человек — король»). Магия, обеспечивая контакт с супранатуральным, подвигает к братству. Мыслительные добавления по ходу версификационных интерпретативных синтезов — общее место в опыте жизнеустроения, выстраивания картины мира аборигенов. Одни — уподобливают части тела светилам, природным стихиям: глаза — Солнцу, лысины — Луне, дыхания — ветру, костей — камням, волос — траве (аналоги позднейшего времени: оккультизм — постулат связи микро- и макрокосма; натуральная магия — мистические идеограммы: человек — пентакл, Вселенная — звезда Соломона; схоластическое умозрение: по Альберту Великому, аметист — инкарнация концентрации, изумруд — целомудрия, агат — здоровья зубов; ятрохимия: по Агриппе, Парацельсу, органы тела поставлены под юрисдикцию 7 планет). Иные — стандартные человеческие жизнеотправления рядят в тогу священнодейств. Таковы у народа омаха регулятивные техники иерогамии: деревня делится на две части, называемые «небо» и «земля»; вступающие в брак обязаны принадлежать разным половинам населения1. Конспект бытия в обобщенной истолковательной редактуре таков. Толковательная сущность символического управляется универсальной способностью связывания: Homo symbolicum суть Homo religiosus по вектору — от явного элемента к скрытому праэлементу. Если в характере связывания одного с другим превалируют термины трансцендентного, открывается перспектива иерозиса — оккультизм, мистицизм, спиритизм, месмеризм, хиромантия, хирология, френология, мантика, геомантика, телепатия, оракульство, иллюминатство. Если в характере такого связывания превалируют термины художественного, открывается перспектива эстезиса — мифология, эпос, искусство. 1

См.: Элиаде М. Миф о вечном возвращении. М., 2000. С. 334.

4. Объект обществознания — гуманитарного знания

29

Если здесь превалируют термины фидеистического, открывается перспектива апофеозиса — религия. Если превалируют термины поведенческого, открывается перспектива праксиса — право, традиция, мораль. Если превалируют термины объективистского, открывается перспектива ноэзиса — наука. Если превалируют термины знакового — открывается перспектива семиозиса — звук, слово, буква, жест, рисунок как базисы фонологоцентристской, иероглифо-идеограммно-центристской, пиктограммоцентристской, традиционно-центристской коммуникаций. Апеллируя к античным дистинкциям интеллектуальных возможностей, эффективно актуализировать принятую стоиками дифференцировку «каталепсис — контемплясис». Первый означивает целостный чувственный захват воспринимаемого; второй — особый тип духовного созерцания. В нашем пейзаже души каталепсис аттестует действия человека знакового, контемплясис — действия человека символического. Начнем с уточнения требуемого. Созерцательное определяется как усмотрение, просмотрение через выстраивание перед духовным взором сцепок ощутимого с неощутимым. Нетрудно распознать в нем нижний порог потенциального прозрения, предрекания, угадывания. Интерпретативное определяется как приписывание смыслов, установление значений. Ввиду духовно эшелонированной (многозначной, многомерной, многозначительной) реальности стереоскопично, динамично протекающие процессы установления причастия, сопричастия получают материализацию лишь в свободной игре ума, дающей простор ассоциативной, сочетательной, версификационной мощи интеллекта. Схематичное определяется как узаконение общей формы предметности. Концепт «форма» многослоен. Традиция, идущая от Аристотеля, трактует его в терминах «план», «композиция», «архитектоника» (гилеморфизм). Традиция, связанная с Декартом, трактует его в терминах «внешний вид», «очертание», «абрис» (модельно-изобразительный геометризм). Наши цели лучше обслуживает аристотелевская традиция, примыкая к которой, мы толкуем форму как принцип, закон строения. Сказанного довольно для разъяснения. В основе символического лежит не столько образ, сколько схема. Иконическое (как говорил Аристотель, «подмечание сходства», уловление родства) способно аттестовать знак, но не символ. Образное присутствует и тут, и там,

30

Философия гуманитарного знания

но релевантнее знаковому; символическому адекватнее схематическое. Как образование ассоциативное, полифундаментальное, кодированное символ есть сочетание понятия и созерцания через опосредование генеративной схемы. Ментальные схемы — продуктивные монограммы интеллекта — проводят означивание реальности в человеческом отношении (в истоках распространенные эффекты одушевления, одухотворения, оживления мира). В силу отмеченного символическое конституируется: мыслительная обработка, E понятийно-созерцательным: а не иконическое скольжение (исключение визуально-обозрительного, узрительно-удостоверительного); E схематико-продуктивным: выражение, воплощение, а не изложение, изображение (исключение экфрасиса); E гуманитарно-ангажированным: плодотворная, новообразовательная мультипликация, катарсическое, экстатическое, а не опрощенческий примитивизм, элементаризм, вербализм (исключение досужей мелкотравчатости, убогой бездуховности).

5. ЗАДАЧИ ГУМАНИТАРИСТИКИ Аутентичная сфера ГЗ — символическая реальность, мир — как то, что личностно значит. Человеческий отблеск событий, сердечный контакт с сущим, погружающимся в «непрекращающуюся суетню» (Гофман) жизни, «надфизическое» движение страстей в «I» как «в единой горсти бесконечность», — подлинная, оригинальная, кристально чистая партия (от пиано до форте), исполняемая гуманитаристикой. Находить в вещах человеческий смысл, одухотворять, одушевлять существующее, переводить материальное в духовное, брать объективное, внешнее в значениях субъективного, внутреннего опыта, — словом, в вещности отражать вдохновенное — составляет основную и капитальную задачу гуманитаристики, — по призванию назначенной выражать характер гуманитарного.

6. ПОНЯТИЕ ГУМАНИТАРНОГО В различных контекстах в зависимости от установок исследований фигурируют различные толкования данного понятия. Обзор таковых показывает: известные интерпретации сводятся к трем базовым, типическим. Первая — этимологическая, отождествляет гуманитарное с человеческим. Вторая, наметившаяся в Новое время (фронтальный поворот от поту- к посюстороннему; смена приоритетов, доминант на оси «небо-земля») и существующая по сегодня, центрирует секуляризацию духовной жизни: противопоставляя humanitas divinas, связывает определенность первого с широко понятой светскостью. Третья основывается на сопоставлении гуманитарного с альтернативным ему естественным, сущность которого сближает не с materia naturata, но c materia humana. Исключая конфликт интерпретаций, руководствуясь всецело стратегией собственного исследования, отдадим предпочтение третьей трактовке. Первая непродуктивна ввиду синкретичности: причисление к гуманитарным вопросов в диапазоне от культуры до анатомии во всяком случае не стимулирует выявление подлинно человеческого в человеке. Очевидна разница гуманитарности «социальной природы человека» и «биологической видовой природы человека». Одна утверждает о признаках, специфичных лишь для человека; другая о признаках, характеризующих человека как представителя отряда приматов. Вторая неэффективна с позиций эпистемологии: инкорпорируя естественное, техническое, гуманитарное в светскую образованность, она не инспирирует пути их познавательности спецификации. Содержательные достоинства третьей — поставление того, что нужно, — именно: толкования ГЗ как знания о значении человеческого, раскрывающегося в самозаявлении нарочитой, но безыскусственной самости.

7. ГУ М А Н И ТА Р Н Ы Й АС П Е КТ Н Е ГУ М А Н И ТА Р Н Ы Х Н АУ К Обществознание. Проведенное различение предметов ОЗ — как знания о социальных структурах, учреждениях, институтах — и ГЗ — как знания об имманентно человеческом в человеке — показывает их неэквивалентность. Однако неэквивалентность не означает несовместимость. Стихия познания демонстрирует тесное их взаимодействие. Будучи ассоциацией наук, исследующих социальные, гражданские отношения в отдельности (экономика, политика, право, этика, эстетика, религиоведение и др.) или совместно (история, философия, социология), ОЗ гуманитарно в той мере, в какой предусматривает учет субъективного начала — проявления человека как личности, носителя индивидуальности (самости). Где представитель ОЗ — историк, юрист, социолог и т.д. — апеллирует к социально-политическим зависимостям, он выступает как обществовед. Где он апеллирует к «миру человека» (мотивационные, интенциональные параметры, аспекты «фона личности», «особого характера субъекта»), он выступает как гуманитарий. Так, строя теорию, историк, разумеется, комбинирует социально-политическими законами, действующими в социуме и определяющими поведение людей. Однако, поскольку история — не результат безликих аморфных «движений», но плод инициативных личностных утверждений, на каком-то витке рассуждений историк вынужден (!) обратиться к реконструкции персонального измерения событий. Учет общественно необходимого в истории делает ее научной, учет индивидуально-случайного делает ее гуманитарной. Обществоведческое и гуманитарное взаимопроникают: без законосообразного (универсально-общего) история выродилась бы в пародийную беллетристику; без личностного (уникально-частного) она выродилась бы в фарсовую нормативистику.

34

Философия гуманитарного знания

Дело заключается в том, что «судороги индивидуальности», навевающие «меня все приводит к себе самому» (Новалис), не изолируются от курса «общей жизни»; человеческие уникалии прорастают в социальные универсалии; стилистика персонального смыкается со стилистикой общественного — государственной, правовой, управленческой, — любой общезначимой жизнепородительной деятельностью. Нерв самоутверждающейся человечности — симультанность и синкретичность; в этом суть, подлежащая принципиальному уяснению. В комбинации ОЗ + ГЗ просматриваются пласты, связанные с: E присутствием общих и необходимых причин; E присутствием частных причин и свободных поступков; E отношением всего этого к организации человека. Критика узколобых субъективистских (волюнтаризм) и объективистских (фатализм) моделей социально-исторического сподвигает на внедрение более работоспособных эвристических схем. По всем понятиям, это схемы разноуровневых (разнопричинных) структурных законов гражданской динамичной организации с ясной архитектоникой: E структурные зависимости глобального уровня (дальнего порядка) (мегатенденции) — вскрываются социальной фенологией, фундаментальной ритмодинамикой (циклика, ритмика социально-политических явлений; генерация, реставрация, элиминация общественных обстояний); E структурные зависимости среднего уровня (макротенденции) — вскрываются модульными теориями социума (типы державной жизневоспроизводственной гео- и хронотектоники, почвенные влияния); E структурные зависимости локального уровня (микротенденции) — вскрываются антропологическими описаниями (деяния лиц, масштаб персональных устремлений). Каузальный порядок социального зависит от казуальных влияний индивидуального — поступков, интенций, комплексов лицедеев. Любая провоцирующая субъектсодержащая деталь способна оказаться решающей. Здесь прецеденты типа носа Клеопатры, сараевского убийства и т.п., оказывающие коренное влияние на ток последующих событий. Социальность впитывает конкретные детали конкретных фигурантов, перенаправляющих развертывание жизненного процесса в самые причудливые, невероятные русла. Оттого имеющие значимость духообременительные специи обязаны входить в генеральное толкование участвующих во взаимодействии объективных факторов и, следовательно, обретать подобающие им место в составлении полной картины происходящего.

7. Гуманитарный аспект негуманитарных наук

35

Культурология. Культура — такой феномен материального и духовного производства, который, представляя совокупность форм деятельности, ее объективаций, систему норм, институтов общественных взаимоотношений, выступает инструментом порождения, закрепления, передачи, умножения, потребления ценностей в ходе развития, самовоспроизводства человека как родового существа. Детальным анализом культуры во всех ее модусах, проявлениях занимается культурология. Собственно же гуманитарной стороной культуры является человеческое бытие второй природы: иначе говоря: если культура выражает меру овладения человеком своими отношениями к себе, обществу, природе, то персональный смысл этих отношений устанавливается гуманитаристикой; в данном чувствительном месте ресурс культурологического пополняется ресурсом гуманитарного подхода. Технонаука. С позиций гносеологических выкладок ядро технонауки — прорывные технологии, сосредоточивающиеся в NBICS–комплексе (иная редакция: GNB — генетик — нано — роботик), принадлежат не субстанциональному, а функциональному потенциалу, намечающему перспективу производства программируемых вещественных структур, — более определенно: программируемой материи (ПМ). Раскладывая целое — NBICS — на составляющие, получаем уточненное. N — нанотехнологии открывают возможность непосредственного манипулирования атомами, молекулами. B — биотехнологии привносят в инженерию методики использования принципов организации объектов живой природы (природоадаптивные, биосовместимые механизмы). I — инфотехнологии позволяют получать на первом этапе объемные 3D распечатки потребных структур (пиксели), в которые вводят на втором этапе трансформирующие (меняющие объективные параметры) детерминанты (тепло, энергия и т.д.), обусловливающие планируемые преобразования пикселей в воксели. Воксели — технологически произведенные строительные блоки потенциального материального разнообразия. C — когнитивные технологии, задействуя инженерное воплощение высших психических функций, сочленяют искусственные технонаучно выполненные единицы ПМ с активаторами, сенсорами, сообщают до того «косным» элементам ПМ подобие моторизованных конструкций, самореплицирующих систем (мемристоры, программируемые логические интегральные схемы (ПЛИС), нейроморфные системы обработки информации).

Философия гуманитарного знания

36

S — социогуманитарные технологии осуществляют расчетное внедрение гибридных (органически — неорганических субстанций) продуктов деятельности NBIC (техноструктуры с очувствлением биологического типа) в антропный универсум. Используя фигуру спинозовской философии, NBIC озабочивается великой миссией natura naturans, озабочивается под фирмой ответственного технопоэзисного конструирования реальности. Алгоритмы технологического созидания реальности задаются шагами: 1) операциональная манипуляция элементарными единицами материи в наномасштабе 10–9 (одна миллиардная доля метра, сопоставимая с размером состоящей из нескольких атомов молекулы — нм); 2) самосборка элементарных наноструктур (размером от 100 до 500 нм) с использованием направляющих комплексов, модулирующих устройств; 3) получение наноструктур — нанопроводники, сферы, стержни, трубки, пластины, пленки, гидрогели1; 4) создание молекулярных каркасов (наноупорядочивающие матрицы) для производства участвующих в организации сложных органических (био) систем структурных компонентов2. Подвергнутая универсализации парадигматическая платформа natura naturans влечет упрочение идеологии денатурализованного существования. Последняя утверждает: с рубежа технологического доминирования NBIC как ядра технонауки не природа, а культура (человек) берет на себя креативные функции. История природы встраивается в тело родовой интеллектуально-технологической истории. Классическое разведение факта (объективно объективного) и артефакта (объективированного субъективного) обессмысливается; онтологически реальность принимает облик фактарта (симбиоз «факт + артефакт») — овеществляемого проективного. С позиции высокой философской рефлексии изложенное уточняет магистраль сопряжения естественного и искусственного, мира природы и мира культуры. В обмирщении целей, создании целемерной рукотворной реальности история становится воплощением свободы, свобода оказывается судьбой. 1

См.: Газит Э. Нанобиотехнология: необъятные перспективы развития. М.,

2011. 2 По мысли древних, natura in minimus maxima (природа в наибольшей степени выражает себя в самом малом); или: maximus in minimus Deus (Бог наиболее велик в самом малом).

7. Гуманитарный аспект негуманитарных наук

37

Сферы неорганики, органики, надорганики делаются одной сферой — сферой порождающего устройства и порождения, востребующей всестороннего гуманитарного оправдания. Естествознание. Взаимообогащающее влияние ЕЗ на ГЗ и vice versa просматривается по магистрали фундирования гуманитарного (гуманитарным) природными (природных) предтечами (предтеч). Обратим внимание лишь на такие репрезентативные отсеки: E социобиология: модели кооперативного целесообразного солидарного поведения животных; E эволюционная генетика: модели наследственных механизмов гуманитарноподобных реакций, стратегий альтруистической взаимности, рационального сотрудничества1; E модель генно-культурной коэволюции2; E модель генезиса нейробиологических механизмов человеческого поведения3; E модель филогенетических корней чувственного и мыслительного функционализма4; E модель генетического базиса этического (этических диспозиций) — «на то, как мы мыслим и действуем, оказывает тонкое, на структурном уровне, влияние наша биология… врожденные диспозиции побуждают нас мыслить и действовать моральным образом … поскольку действовать сообща и быть «альтруистом» — в наших эволюционных интересах, постольку биологические факторы заставляют … верить в существование бескорыстной морали … биологические факторы сделали из нас альтруистов»5; E информационная модель эстетического (с учетом техники переработки информации мозгом)6; E молекулярная биология: символическая модель организации ДНК,— «связать структуру триплетов ДНК с определенными аминокислотами, исходя из физико-химических свойств триплетов и аминокислот, невозможно, ибо этой связи нет. Связь 1 См.: Эфроимсон В. П. Генетика этики и эстетики. СПб., 1995; Hamilton W. D. The Genetical Evolution of Social Behaiviour // Journal of Theoretical Biology. 1964. № 7. 2 См.: Lumsden C., Wilson E. Genes, Mind and Culture. Cambr., 1981. 3 См.: Crippen T. Toward a New-Darvinian Sociology: Its nomological Principles and Some illustrative Applications // Soc. Perspectives 1994. № 37. № 3. 4 См.: Лоренц К. Кантовская доктрина априори в свете современной биологии // Человек. 1997. № 5. 5 Рьюз М. Эволюционная этика: здоровые перспективы или окончательное одряхление? // Вопросы философии. 1989. № 8. С. 39. 6 См.: Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики. М., 1995.

38

Философия гуманитарного знания

эта символическая (! — В.И.). Мы читаем генетические тексты только потому, что все организмы Земли «говорят» на одном языке. Когда клетка сама читает генетические тексты, переводя их сначала в тексты РНК, а затем и в аминокислотные последовательности, она использует аппараты, основанные на физико-химических взаимодействиях, но роль их только служебная. Все сущностные процессы биологии имеют характер символичности. Ни физико-химия вообще, ни энергетика в частности не определяют живое. Хотя живое во всем этом передается, определяющими являются смысловые составляющие, не физико-химическая причинность, а смысловые сигналы … и никакого «causa egnat quat effectum». Общая теория биологии должна быть семантической…»1. Как видно, в изучении: E «второй природы» (ОЗ) не удается избежать проекции «персонального» на «социальное»: там, где этого не закладывается, не предусматривается, — концептуальный провал, жизненная катастрофа. Скажем: почему шел совершенно не тот социализм, о котором думалось? Потому что и в теории (линия выхолащивающего «лицо» «свинцового» (Т. Манн) исторического материализма), и на практике (линия репрессирующего «лицо» социального иудаизма),— «умерщвление личности как живого» (Есенин); E первой природы (ЕЗ) — реальность концептуализируется как то, что a) не всегда «полнее отражается в общих принципах, чем в единичном объекте»2; b) может быть продуктом некоего «символического» плана, включающего «наше существование»3; c) требует использования антропоморфных понятий «смысл», «ценность» — «естественной телеологии». Реальность материального мира, следовательно, не противостоит, не противопоставляется человеческой сфере. Последнее дает право на обнадеживающее: есть все основания полагать, что контроверза двух культур «не является настоящим эпистемологическим разрывом… а чем-то гораздо менее неприступным и помимо этого гораздо более интересным»; связь их «ожидает закрепления с обеих сторон»4. 1 Щербаков В. П. Эволюция как сопротивление энтропии. 1. Механизмы видового гомеостаза // ЖОБ. 2005. № 3. С. 206. 2 Эйнштейн А. Письмо издателю. 03.11.1927. 3 См.: Девис П. Суперсила. М., 1989. С. 266. 4 Wilson E. O. Consilience Among the Great Branches of Learning // Daedalus. 127. Winter 1998. P. 143.

8. ОНТОЛОГИЯ ГУМАНИТАРНОГО Онтология гуманитарного — изменчивая и переменчивая реальность, образуемая субъективированием вещностного в личностном. Речь идет о встраивании объектов в коридоры восприятий, переживаний, переводящих мир в систему мировидения. Пропитывание предмета духовным, которое есть «существенно знающее» (Гегель), влечет оформление особого типа онтологии (и морфологии) в виде прочувствованного, одухотворенного сущего, имеющего определенное «лицо», «почерк» (Шпенглер). Предельно явная, ясная формула онтологии гуманитарного — сплав «оболочка мира» — «оболочка «Я»; комбинация предмет — чувство, вещь — непосредственная запечатленность ее человеком. Вложение субъективного в объективное есть их многозначительное уподобление, стоящее у истоков конструирования полифундаментальной реальности по синкретизирующей схеме «вещь — образ». «Я» получает «свой мир», используя рычаг «одухотворения», «одушевления» бездуховного. Как говорил Фейербах, мыслительное начало есть начало творящее, есть причина того предмета, о котором оно мыслит1. Субъект в креативной позиции — как источник субстанциального — получает единственно адекватную тематизацию в терминах параморфизма, означающего не субстратное, а смыслообразное порождение. Порождение посредством перехода вещи в антропный универсум. Возникает парадоксальная ситуация «выхождения» предмета из предметности вне очерченной логической и физической необходимости. Она (ситуация) описывается языком символического каузализма, задействующего принцип ангажированной (вдохновленной) инъекции: одухотворяя вещь, субъект вкладывает в нее свое содержание, получая некий тип сотворенной «веще-образности». 1

См.: Фейербах Л. Избр. филос. произв. Т. 2. М., 1955. С. 620.

Философия гуманитарного знания

40

Вдумаемся в гетевское: любя, мы «вкладываем в любимый предмет качества, которых у него собственно нет»1. Что любится? По большей части — креатура. До поры до времени. До момента истины, — разволшебствования, обескураживающего прозрения, отрезвления «как можно?» До него — деморализующая неестественная вещная вненаходимость на базе сотворения кумира — поклонения, преклонения, обожания, обожения «естественного» предмета. Обратимся к цветаевскому: Ушел — не ем: Пуст — хлеба вкус. Все — мел. За чем ни потянусь. …Мне хлебом был, И снегом был. И снег не бел, И хлеб не мил.

Полное опустение — самоутрата. Таковы все формы символического, символообразного, символоподобного конструирования действительности2, влекущего смешение, перепутывание субъективного с объективным. Гносеологически базовый инструмент параморфного конструирования мира — символическая инъекция, — определяется как специфический тип отображения, где различные элементы множества А получают различное представительство в множестве В. Подобному типу отображения, очевидно, свойственна произвольность. Последнее вытекает из самого факта невозможности строгого задания «представительства», — элементы А инкорпорируются в В по персональной преднамеренности, — локальной настроенности, позиционности, интенциональности субъективной организации как инициативной инстанции. Человек в своем «чувствовании», «миропредставлении» обусловливает особый характер вложения — инсталляция (водворение), инстилляция (впускание) — в вещность собственной человечности. Отсюда: наиболее глубокий вид философии гуманитарного — моментализм, учитывающий отличительность пребывания «Я» в мгновениях-моментах, ставящий на аффектацию пребывания в них. Духовно-душевные темпо-ряды субъективности индуцируют способ созидания бытия-трансформера по самоощущениям, самозаявлениям лица. 1

Гете И. Учение о цвете. М., 2012. С. 182. См.: Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. М., 2013. 2

8. Онтология гуманитарного

41

Подобному бытию свойственны полифундаментальность, многогранность, вариабельность, самонетождественность, — как паушальный итог техники задания символической онтологии через антропную инициацию, инспирацию. С логической точки зрения онтология гуманитарного — онтология возможных миров, получаемых способом модельного выхода из реалиса (наличная безусловность) в кондициалис (наличная условность) и ирреалис (неналичная сверхусловность, практически «сюр») с обследованием производимого возможно — невозможного и невозможно — возможного (посессив). С технической точки зрения рычагом движения в посессиве является антропоморфизация не в элементарной анимистской, но в характерной аутопоэзисной модификации. Напомним1: аутопоэзис есть орудие креативного самовыражения духа через эвристическое сочинительство, — за счет автоморфичных самореферентных преобразований (инъекций) — смысловых ассоциативных связываний (синтезов) производится созидание реалий. Реалий, подчеркиваем, антропозначимых. В противовес классическим онтологическим реалиям антроповыразительные реалии возникают как становление родов не бытия-сущего, а бытия-проекта, отменяющего традиционные свойства бытия с позиций деэссенциализации и деобъективизации. Находясь в эпицентре порождения сущего, не природный, а именно антропный фактор наделяется ключевой ролью индуктора онтологии. С операциональной точки зрения антропообразный тип онтологии складывается совершенно определенным током морфогенеза, обусловливаемым участием: E дискреционного метаморфоза; E символической метаболы, обеспечивающих наращивание реалий субстантивизацией душевнодуховных напряжений. Дадим пояснение. Задание антропообразной — вариативной, посессивной, полионтичной — онтологии осуществляется субъективной инъекцией посредством включения ферментов: (1) дискреционного метаморфоза — проекция душевно-духовных комплексов на реалии; (2) символической метаболы — трансляция душевно-духовных комплексов на реалии; 1

См.: Ильин В. В. Теория познания. Эвристика. Креатология. М., 2018.

42

Философия гуманитарного знания

(1) — вариация метафорической версификации действительности: произвольное усматривание в чем-то того, чего в нем нет, но обнаруживается. Я в твоих глазах увидел море, Полыхающее голубым огнем. (Есенин)

Здесь — введением тропного онтологического оксюморона; (2) — вариация одушевления-одухотворения действительности привлечением гипостазиса: … остался влажный след в морщине Старого утеса. Одиноко Он стоит, задумался глубоко, И тихонько плачет он в пустыне. (Лермонтов)

Здесь — применением онтологического метаболизма вследствие переноса переполненности души встречей с мимолетной, но судьбоносной «золотой тучкой» (что это?), на естественную стихию (утес) (Ср.: однотипный ход, проигранный тем же автором в произведении «Спор», — общение горы Казбека с Шат-горою в стилистике антропоморфного онтологического метаболизма). Стандартная мыследеятельность универсализирует закон тождества, — все ординарные объекты мысли самоидентичны, несамоизбыточны, применительно к штатным ситуациям удовлетворяют правилу А=А (синтагматический ряд: равенство, эквивалентность, тождество, присущность, автоморфизм, инвариантность, самоподобность, конгруэнтность, соразмерность, самосоответственность, совпадаемость). В контексте символических форм правило тождества объявляется неправильно направленным императивным усилием. Любой символонесущий объект утрачивает идентичность. Вместо того, чтобы выражать самого себя, он выступает в роли выразителя другого. В таком случае правило тождества отступает, замещается правилом сопричастия. Те же иконы, картины, флаги, гербы, пребывая материальными объектами, как таковые, т.е. как материальные объекты, человеку символическому не интересны (интерес к ним как материальным ценностям выказывает реставрация). В реальный опыт символического праксиса они вовлечены как метки-заместители располагающихся за ними идеалий. Соотносясь с тем, что материальную оболочку превосходит, что возникает через связывание ее (оболочки) с какими-то духовными комплексами, символоемкие объекты могут быть лучше всего квалифицированы в терминах знаков-субститутов, знаков-инспираторов образно-семантической сферы. Скажем:

8. Онтология гуманитарного

43

хлеб, инкорпорированный в евхаристию, трансформируется в просфору, фигурирующую в культе под видом тела Христова в качестве пищи духа. Никому в голову не придет насыщаться просфорой. Хлебпросфора становится не средством утоления голода, а способом почитания Спасителя, орудием единения христиан. Так как символ всегда не презентант, но репрезентант, выразитель не себя, но иного, гносеологически он эксплицируется актами расщепления формы и содержания, облика и наполнения, создающими предпосылки дупликации бытия — расслоение его на «материальный носитель» и «манифестацию». Традиционные формально-логические концептуализации в импликативной схематике «причина — следствие» заменяются интерпретативными концептуализациями в схематике «причина (предмет) — значение», придающими сознанию специфическую многоликость, многозначность. Формально-логическая компетенция, чурающаяся образности, ветвящейся мультиплицирующейся онтологии, по сути дела дает сбой. Высказанное позволяет провести необходимые детализации. Задание сущего в гуманитарной ситуации идет в особой колее подрыва «тождества» с формированием вариабельных, полифундаментальных контекстов существования, вписываемых в антропочувствительную сетку координат с символическими осями: сопричастие, одухотворение, воплощение, знамение, предвещание, олицетворение. Атрибутивные свойства такого типа реальности — неэквивалентность, самоизбыточность, символичность, трансформативность. «Одно в другом, одно через другое», — что и обусловливает черты бытия-трансформера, — материализуется достаточно тонким аппаратом онтологического превращения — обращения с ядром: E инициация: конструирование возможных миров по домыслованию, примысливанию, переосмысливанию. Бедный отец — станционный смотритель — Самсон Вырин, не зная судьбы дочери, додумывает (создает воображаемую мировую линию): «не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь да пожелаешь ей могилы»; E стимуляция: конструирование возможных миров по участию: героиня пьесы «Белые розы, розовые слоны» — нарушившая закон монашенка изливает судье душу: «сколько злобы, и я — атом в этом море ненависти. Я так не хочу, можно иначе, можно любить и не убивать друг друга. Конечно, белый голубь не мо-

Философия гуманитарного знания

44

жет изменить того, что все друг друга бьют. Но я могу изменить частицу, эта частица — … я». В надежде подправить этот безумный, безумный, безумный мир; E реконструкция: заинтересованный способ включения в многомирие: Не слушайте нашего смеха, слушайте боль, которая за ним. (Блок);

E манифестация: распознавание в одном — многого: усмотрение в «молчании» и отстраненного безразличия, и теплого живого сопереживания; E гиперболизация: преувеличение, заострение вплоть до эксцентричного надреального: За окном с зонтами ходит человечество, Обокраденное нами на любовь. (Визбор);

E индукция: работа на возвышающее самостроительство: «Если Бог будет на первом месте, все остальное будет на своем» (Августин); E имитация: своеобразное обследование посессива — небывальщины «что бывает … если» — методом мысленного эксперимента. Модельные реалии человека, от которого сбежал … нос. Достоверный результат обследования: «Во-первых, пользы обществу решительно никакой; во-вторых … но и во-вторых тоже нет пользы …» И оправдывающее резюме мероприятия: «… однако же, при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже … ну да и где же не бывает несообразностей? … А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то (! — В.И.). Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете (на каком? — В. И.), — редко, но бывают»1; E фундаментализация: пробивание от внешних к внутренним реалиям, через поверхность — к скрытому значимому. Нет — я не тот… (Лермонтов);

E дереализация: тщета и нищета иллюзий в робкой надежде изменить мир,— «бросаю мой поступок к вашим ногам»; 1

Гоголь Н. В. Повести. М., 1984. С. 227.

8. Онтология гуманитарного

45

E ревеляция: озарение, просветление, прозрение относительно мироустройства: Ад — это все остальные люди. (Сартр);

E экстраполяция: предчувствование, прозревание реалий — лермонтоский «Сон», который автор «прямо видел заранее» (Соловьев); E эманация: вынесение мироубеждения из купола автономного «Я»: «одиночество» в людском море; E мультипликация: оправдываемое моментализмом погружение в многомирие: «небо — в чашечке цветка» (Блейк); E анимизация: душа в движении, словно ветер (animus — ветер), навевает мироощущение: «вся сила поздней родительской любви»; E эрозия: перемена ценностных рамок жизни: … сын Боготворит, что проклинал отец. (Лермонтов). Etc.

Как видно, характерная самоактуализация через самоинициацию, самоиндукцию das Selbst в созидании гуманитарной онтологии отменяет тезис однозначности устоев бытия; убеждение стабильности антропоориентированной реальности должно быть отброшено как Ниссов хитон. Дезавуирование стандартной для задания онтологии в теории операции идентификации (идея равнообразности, несамоизбыточности, инвариантности контента сущего) обусловлена осознанием перманентной текучести, летучести, вариабельности фигур образоподобного антропоориентированного контура, крепящихся на моменталистских реперных точках, служащих опорой стилистического типа гуманитаристики, функционирующей в ключе свободных опытов в поэтике: меняющееся самоощущение меняет самоощущаемый мир.

9. АРХИТЕКТ УРА И ТЕКСТ УРА ГУМАНИТАРНОГО Царством небесным, известно, правит добродетель, царством земным — нефть; царством человеческим — настроение. Самым точным, емким определением архитектуры и текстуры гуманитарного — будет: гуманитарное имеет конфокальную организацию, задаваемую позиционностью «Я». Несколько иначе: различные софокусные фигуры (воплощения) образуют координатную сеть системы общих координат, где «общее» детерминируется извивами мировой линии самости в необозримом диапазоне ее самопроявлений. Поскольку человеческая природа необъятна: человек слишком широк; человеческое сердце слишком просторно, — в человеке все перемешано — хорошее с плохим и наоборот (sunt bona mixta malis, sunt mala mixta bonis) — во всякие моменты-мгновения (моментализм!) мы — разные, — в количественном отношении безбрежный ареал самозаявлений «Я» не просчитываем. В качественном отношении возможно вводить одно и единственное квалифицирующее суждение: великое чудо есть человек, в особенности, — человек творящий. В радости живого вдохновения созидание мира осуществляется созиданием себя — по причастию вольнолюбивому сочинительству — fiction. Как в поэзии (беллетристике): Поэт — он мастер. Ювелир он. Он пуп! — и даже без земли. Всегда себя считал он Лиром, Не возведенным в короли. (Безыменский)

Созиданием по полной свободе, подчиненной персональному увлечению, устремлению, намерению. Поскольку аутентичная среда гуманитарного мобильна, обусловлена простором обособленного «Я», обогащающего предмет наполнениями (инъекциями) собственно значимого, постольку композиция гуманитарного производна от способов: E центровки, концентрации самости на реалиях (прямой ход);

9. Архитектура и текстура гуманитарного

47

E вовлечения реалий в орбиту самости с оформлением персональных зональностей (противоход). Уточнению мысли способствует использование ресурса объяснительного остенсива. Складывание двумерной, многомерной реальности по очеловечению объясняет хорошо изученный философией феномен трансдендирования, усматривающий в человечности неизбывную тягу от наличного к потребному; от сущего к чаемому; от действительного к возможному. В данном месте акцентуируем лишь специфический реквизит гуманитаризации сущего через потенциирование — вовлечение его в персонально значимое. Субъективное обволакивание реалий возникает актуализацией персонального взгляда на мир, когда пространство представлений о нем, именуемое антропным горизонтом, вырождается в самодовлеющую точку зрения. Заглавную роль здесь играют: E сгущение индивидуального. Влюбленная в Жуковского Маша пишет предмету обожания: «Милый друг, полноте так безжалостно молчать … Когда мне случится грустно, то я скажу громко «Жуковский!» — и всегда станет легче…». Субъективизация через идентификацию внешней и внутренней формы слова; E скопление личностного. «Страсти по Матфею» Баха квалифицировались ортодоксами как подрыв Евангелия; — восхищение высотой искусства затмевало, умаляло священный смысл сакрального текста; E инкарнация энергии «Я». Величайшие социальные потрясения, революционные пертурбации, надломы, переломы, смуты Бехтерев, В. Х. Кандинский расценивали как душевные эпидемии — следствия пассионарных всплесков-выплесков концентраций самости; E высшая самобытность. После «Признания» Баратынского Пушкин не брался за элегии. Относительно Толстого Блок высказывал: он — «мешает творить»; E персональная суверенность. Дупликация (мультипликация) реальности по миропониманию. Толстой: «Жив человек не заботой о себе (метаболизм. — В.И.), а любовью». Амитологическая платформа: «кто в любви, тот в Боге и Бог в нем, потому, что Бог есть любовь», — поддержана Достоевским, Шелером, Сорокиным, Швейцером, Тейяром, Марселем; E томление от тесноты, тягостности отъединения «Я». Поэзия Жуковского безжалостно молчит, — для нее нет души; творчество увяло, истратилось, опустошилось с кончиной любимой Маши, ее сестры Саши-Светланы;

Философия гуманитарного знания

48

E полнота самодостоинства. «Измени себя и через это — мир», — программа сотворения (трансформации) реальности по «Я»совершенствованию; E разрежение «Я». Ситуационная обескураженность самости ввиду распространения превышающих человеческие возможности нерасчисляемых чрезвычайных сил. Такова бесконтрольность социальных (социально-политическая гиперболизация марксизма), поведенческих (сексуально-психологическая гиперболизация психоаналитизма) статусов. Как видно, человек — извечная жертва своих же установлений (Камю говорил — «истин»1), прекрасно передаваемых транскрипцией японского иероглифа Ki — «дух», «энергия», «настроение». Откуда отчетливо вытекает: достоверность человеческого — достоверность не общего понятия, но правды подробностей, — пикантных самовыражений, удостоверяющих верность субъективной действительности. Последнее актуализирует проекты антропной истории — истории людей, а не идей (обстояний), гуманитарных хроник, человекоцентричного романа (альтернатива «человеческое — государственное» в «Арапе Петра Великого», где «персональное» рельефно высвечивает «державное»). Шиболет человекоориентированной fiction — science fiction — упор на «мотивность» субъективной реализации: экспозиция персональной целевой детерминации проявлений самости — прерогатива ГЗ; тогда как ОЗ поглощено экспозицией промотивности: обусловленности проявлений самости социальной целевой мотивацией.

1

См.: Камю А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 40.

10. ПРОБЛЕМА ИСТИНЫ Специфическая реальность гуманитарного, представляющая раскрытую книгу «человеческих сущностных сил»1, своеобразно редактирует основные параметры «истины». Источник. Ум к истине здесь ведут не «совпадение», «согласованность», «общепринятость», «эффективность», но дышащая «духами и туманами» (Блок) «самоудовлетворенность» (от платоновского эроса — «Ум к истине ведет эрос», до толстовской «Новой религии», соответствующей развитию человечества, и персонально конституированных поисков: скажем: живописец П. Кузнецов — «русский Гоген» (Эфроимсон) тщился найти истину в киргизских степях; со сходной целью Рерихи устремлялись в Тибет; Сарьян — в Иран, Турцию; Петров-Водкин — в Северную Африку). Искания. Искания истины характеризуются ценностями не «совершенства» по «внешней оправданности», «внутренней связности», «консенсуальности», «инструментальности», но остроты, глубины, высоты довольства, радости, отрады от приятных переживаний, мыслей, рождающих упование и упоение. Свидетельства. Поскольку корни вся-всего — в себе самом, постольку «небо обвинить нельзя ни в чем» (Лермонтов), маркеры истины — духовный прогрессивный рост, врачевание душевных ран, состояние генерализованного диффузного благоденствия. Поэтика. Поэтика гуманитарной истины — поэтика антитез. В прочувствовании мира в зависимости от настроя души жизнь вписывается в ставные антиномии «волненье — покой» («жизнь для волненья дана: жизнь и волненье одно» — «хочешь ты пристань найти, имя дашь ей: покой» (Баратынский)); «богоугодность — богочуждость», «презрение — почитание»; «верность — измена», «доверие — обман»; «осмотрительность — отчаянность»; «гордость — смирение»; «негодование — умиротворение»; «наслаждение — долг» etc). 1

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 123.

50

Философия гуманитарного знания

Материя гуманитарного текуча, летуча, переменчива; так как во всякий момент мы разные, — в нашей душевно-духовной самости с трудом находятся инварианты, сближающие: E по коррелируемости — с доктриной корреспонденции в духе соответствия представлений status rerum; E по организуемости — с доктриной когеренции в духе самосогласованности представлений; E по резонансности — с доктриной конвенционализма в духе совпадения представлений с тезаурусом; E по эффективности — с доктриной прагматизма в духе действенности представлений. Между тем сказанное — не апофеоз субъективизма, релятивизма, нигилизма. В качестве урезонивающих выдвигаются соображения: 1. Опыт Фихте, принимавшего «Я» в качестве высшей творящей бытие силы, показывает: выведение существа мира из самости в имманентной свободе, в конце концов, подчиняется не «ничему», а «высшему». Свобода креации сущего достаточно, но не всецело произвольна, — анархия мысли канонизирована; способом регуляризации ее оказывается недопущение бунта; E против разума — дереализация: разрушение внутреннего мира впадением в абсурд, сюр, нонсенс1; цель земной жизни, — уточняет Фихте,— «заключается в том, чтобы установить … все свои отношения свободно и сообразно с разумом»2; E против действительности — деструкция: разрушение внешнего мира расстраиванием ценностных основ его созидания в трансцендировании. Рефлективной канвой сказанного выступает толкование человечности в терминах модели causa finalis: «человек познающий» поглощен распознанием отношений образов к реальности; «человек живущий» — отношений реальности к образам. В одном довлеет сюжетика истины, в другом — идеала. В рамках ГЗ, являющегося тематизацией «человека познающего через жизнь и для жизни», сюжетика «истина — идеал» синкретизируется под фирмой «истина служит идеалу». Жизненный идеал обоснуется пониманием ценностно-целевых достоинств — возможностей истины. В такой сцепке истина как «что такое реальность» с ориентацией на status rerum обслуживает целедостигаемую ценность, «какой по реалистичному идеалу может быть, должна стать реальность» с ориентацией на оптимальный проект. Образная реконструкция смыкается с практической конструкцией; наполнения Sinnwelt приходят в связь 1 См.: Ильин В. В. Теория познания. Герменевтическая методология. Архитектура понимания. М., 2017. 2 Фихте И. Г. Основные черты современной эпохи. СПб., 1906. С. 6.

10. Проблема истины

51

с наполнениями Wertswelt; их взаимодействие описывается философией «общего дела»: соответствующее действительности знание (истина) инициирует разумное обустройство действительности (благо). 2. Некое умаление интереса к онтологии, дистанцирование от рассмотрения природы объектов, входящих в предметную область, сближает ситуации ГЗ и математики. Математика на стадии развитой теории комбинирует символическими неинтерпретированными образами без оценки их вещественного статуса. ГЗ на этой же стадии комбинирует антропно значимыми (также символическими) образами без утрирования референции. В математике вопрос содержательности (предметной солидности) теории решается поиском вещественных моделей. В ГЗ тот же вопрос решается поиском смысловых моделей человеческой судьбы, жизненной реализации. 3. Трансцендирование «Я» в утверждении по высоким целе-ценностным регламентам (консолидированным в Wertswelt1) влечет склонение «Я» — установление «Я» — «Ты», «Мы», «Они» — взаимодействий. Концептулизацией отработанности последних озадачена в ОЗ теория социального действия: E вариант Вебера: фундирование поведенческих актов ориентацией на «обычай», «интерес», «законный порядок»2; E вариант AGIL: фундирование поведенческих актов ориентацией на A — адаптация цели к средствам; G — цель, мотивация; I — интенция, согласующая цели, средства с диспозициями общественного сознания; L — латентные факторы поддержания ценностей3; (либо, как в случае Шилза, — ориентацией на социальное равновесие). Концептуализацией аналогичного в ГЗ озадачена теория антропного действия, превозносящая «служение горнему», в котором человеческое прочувствование сущего суть «существенно знающее»4. Эффект пропускания действительности через себя — персональная инкарнация мира — гносеологически трудно стандартизируем. Однако же и в этой рефлективной заботе находятся типовые линии, укладывающиеся в философски отработанные универсалии-диады «благополучно — неблагополучно прожитая (проживаемая) жизнь»; «счастье — несчастье»; «удовлетворенность — неудовлетворенность»; 1 См.: Ильин В. В. Теория познания. Философия как оправдание абсолютов. В поисках causa finalis. М., 2017. 2 См.: Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tübingen, 1912. 3 См.: Parsons T. The Structure of Social action. N.Y., 1937; Parsons T., Shils E. Toward a General Theory of Action. Cambr., 1951; Merton R. Sociol Theory and Social Structure. N.Y., 1957; Maslow A. Motivation and personality. N.Y., 1970. 4 Гегель Г. В.Ф. Философия религии. Т. 1. М., 1975. С. 308.

Философия гуманитарного знания

52

представляющие экзистенциальную проекцию на гиперонимические альтернативы «свобода — зависимость», «общее — частное» и т.д., генерализирующие «обустройство существования» с позиций предельных программных сценографий обретений — утрат души. 4. Платформа капсулизированного «Я» химерична; конструкция монадообразной самости искусственна. Генетически и функционально, эволюционно и статусно, диахронически и синхронически человечность упрочается как совместность, кооперативность, кристаллизуемая во взаимодействии «Я» с контрагентами, — от coitus до cogito и conscientia, от соития до сознания, совести. «Пребывай с самим собой наедине, и тогда ты узнаешь, сколь ты беден духом», — говорит Персий. Богатство духа — от сохранения и умножения истины в живом общении. Презумпция sulva veritate отображает в ГЗ не доктринально, но жизненно одействованную истину, — плод не «оправдания», но «фронезиса», вытекающего из поучительного опыта всей жизни, учащего «как жить» и «как умирать». (Здесь хороша идея «конкретного понятия», формирующегося пропусканием содержания когниций через толщу не только ума, но и сердца.) 5. Методология науки на уровне метатеории комбинирует заманчивой моделью фундаментальных социальных и фундаментальных ментальных констант (ФСК, ФМК1), работающих с идеей оптимальных, эффективных, достижительных приемов освоения предметности, фигур практической и теоретической деятельности в устроении мира и его постижении. Однотипные типологические показатели вводимы для рельефно очерченного ареала «истина в гуманитарном». Реперной точкой рассуждений служит основание «жизненно правдоподобное». Если театр Расина (нарочито-условное лицедейство) строился на стратегии vraisemblance, тем более на такой стратегии выстраивается безусловнонепритворное жизнедейство, руководствующееся некими жизнеподдерживающими абсолютами. Последние вводятся как «золотые правила», представляющие практические обобщения опыта вершения истории, пролонгации существования. В своей нормативной роли они функционируют в качестве универсальных регуляторов самоутверждения de motu proprio. Разрыв, разлом между «вечной» и «ежедневной» жизнью преодолевается культурой, молитвой, гуманитарным мужанием, обобщенно причащающим к «абсолютности», «святости» собственных исполнений. 1

См.: Ильин В. В. Философия. М., 2018.

10. Проблема истины

53

Проповедь достигает людей в многотрудном практическом жизнеустроительном опыте, на больших интервалах демонстрирующем преимущество благородства, сострадания, милосердия (филогенетического альтруизма). Предельной тематизацией «универсального» человеколюбия выступает доктринальное ядро Wertswelt «универсальный гуманизм», обогащающий жизнеубежденность сапиента истиной праведного существования. Исходно такова истина-пафос императивов, заповедей, проповедей, наставлений, назиданий кодексов «жития человеческого»: E от легенд старины (мифо-поэтическая, фольклорно-мифологическая стадия культуры) — Прологи, Патерики, Четьи-Минеи; E до церковных энциклик1; изощренных философских построений типа агапизма; вдохновляющих беллетристических инициаций в ключе Э. Шиле: Я люблю каждого. Люблю. Я среди благороднейших, самых благородных — И тех, кто расплачивается — расплачивается больше всех;

E и эсхатологических — непререкаемое: Во всех делах твоих помни о конце твоем, И вовек не согрешишь2.

1 2

См.: Матер эт магистра. М., 1969; Documentum catholicum, 1962. Сир. 7:39.

11. ЛОГИЧЕСКИЙ АППАРАТ Отображая характер предметных связей теории, логика подстраивается под выполнение ее (теории) эвристических задач. Классическую механику обслуживает аппарат классической двузначной логики; квантовую механику — аппарат неклассической многозначной (трехзначной) логики. Своеобразие онтологии гуманитарного — действительности, пропускаемой через напряжение духовных сил; мира, взятого через извивы самости: то в треволнении, то в отдохновении души, — условность, символичность, многозначительность, динамичность выражаемых ГЗ связей, — отменяет использование в качестве формального остова исканий стандартного логического аппарата. Последний, очевидно, не адаптирован к освоению materia humana, сотканной из переливчатых, бликующих, мерцающих образных форм, порождаемых переменчивыми жизненными тягами. Говоря кратко, эрозию традиционных логических основоположений предопределяет профессиональное призвание ГЗ версифицировать то, что есть, но может не быть; то, что есть, но не в полной мере; то, что отсутствует, но обнаруживается. Подрываются буквально все демонстративные фикс-пункты: a) закон тождества. Предмет-образ-символ утрачивает признаки равнообъемности, равнообразности, равнозначности, инвариантности (ковариантности при фиксации в системах отсчета), конгруэнтности, эквивалентности, подобия, гомологичности, гомоморфичности. Апеллируем к полученным в качестве непререкаемых кредо мироубеждений: в жизни все равны, но некоторые равнее; в жизни все разные, но перед смертью равные. Один на могилах видит кресты, другой … «плюсы»; b) закон непротиворечия. Поиски Грааля через себя — развертывание суверенности, но и отход, отказ от реальности; оплата собственной свободы — впадение в неразумие: E Сократ: жизнь — упражнение в смерти; E Ницше: живи опасно;

11. Логический аппарат

55

E Батай: жизнь — радость умирания; c) закон исключенного третьего. Богатство гуманитарной символики предрешает неожиданность поворотов в принятии антропных значимостей в стилистике мультипликации бытия, — сущее удваивается, раздваивается, укладываясь не в контрадикторные, но вариабельные композиционно структурооформленные ряды. Характер онтологии (полифундаментальность) имплицирует характер рассуждений о ней, в общем случае поощряя веер толкований (полисемантичность). Реальная ситуация ГЗ — ситуация потенциальных миров, возникающих (для внешнего наблюдателя) как модельно-модальные сочетания возможного, невозможного, необходимого, абсолютного, относительного, предопределяющие многозначность (ситуативность) значений истинности. Вплоть до оксюморонов. … царствует в душе какой-то холод тайный, Когда огонь кипит в крови. (Лермонтов)

Тип онтологии и тип ментального представления онтологии сугубо дискреционны, не описываются ресурсом логической необходимости. Не потому, что подобная необходимость — «нищенская» (Мандельштам), но потому, что она обязывающе-стандартизирующа. И в данном своем качестве не отвечает потребностям концептуального репрезентирования неустойчивой онтологии. Scilicet: какой логической оснасткой фундировать отображение во многом эфемерной онтологии, где обману: «обмануть меня не трудно» ассистирует самообман: «я сам обманываться рад» (Пушкин). По части модельного воплощения персонализируемой онтологии, заключающей в себе безбрежность, хороша теория нечетких множеств, комбинирующая классами с жестко неочерченными границами. Использование нечетких значений истинности, нечетких связок, нечетких правил вывода (т.е. прямой отказ от условностей классической двузначной логики) — то, что нужно. Вслед за Л. Заде и А. Кофманом следует признать: нечеткость — универсальный атрибут гуманитарного, востребующий разработки аппарата обращения с нечеткостями в систематическом смысле. Формальная логика, булева алгебра эксплуатируют презумпцию: элемент принадлежит или не принадлежит подмножеству данного множества. В варианте гуманитарной (символической) предметности, где «почти все зависит почти от всего»1, имеет место не принадлежность, а намек на нее, что позволяет руководствоваться активирующим нюансы, 1

Кофман А. Введение в теорию нечетких множеств. М., 1982. С. 10.

56

Философия гуманитарного знания

стимулирующим воображение правилом сопричастия («взвешенной принадлежностью» — Заде). По части установления истинности правильно использовать идею процессуальности, изменчивости истинностных значений — интуиционистская логика, m-значная логика Поста. По части трактовки природы гуманитарных реалий солидный кредит выдает логика возможных миров со стратагемой: в антропной действительности нет ничего невозможного. Серьезный вопрос — введение процедуры трансляции истинности. В формальной логике он решается допущением выделенного (начального) мира, индуцирующего соответствующую трансляцию в иные миры (модель Крипке). Ход понятный, но вряд ли применимый к взаимодействию субъективных возможных миров при учете невозможности обособления в них выделенного мира. Ситуативно здесь вынужденно апеллировать к предельным вместилищам смысло-жизнеценностных основ человечности — Sinnwelt, Lebenswelt, Wertswelt. По части означивания также эффективны средства деонтической логики, позволяющей мыслить (гуманитарная теория в большей мере, нежели любая иная, есть система мышления, а не множество теорем), рассуждать об обязанностях (обязан, разрешен, запрещен, безразличен).

12. TELOS Подлинно «человеческое» передается линейкой когниций, производных от «цель»: целесообразное, целенаправленное, целеустремительное, целедостижительное, целеполагательное, целеоснащенное, однако было бы большим заблуждением придавать «целевому комплексу» исключительно антропное значение. Эффекты целесообразного имеют солидные неорганические и органические предтечи. Неживое. Способ организации объективных, вещественных структур, артефактов по правилам: E пространственных периодических расположений атомов (ионов), удовлетворяющих осевой симметрии (кристаллы совместимы с самими собой посредством поворотов, отражений, трансляций (параллельных переносов)); E конфигурации молекул, строения соединений, отвечающих комбинации симметрий (зеркальные отражения, вращения); E оптимального пространственного упорядочения (листья на стебле располагаются согласно винтовой симметрии — поворот на угол вокруг оси вместе с переносом вдоль нее); E пропорциональных соотношений, соразмерных зависимостей типа а: в = с: d (где а, в, с, d≠ 0) (строительство, искусство); E золотого сечения — гармонических отношений, выражаемых числовой возвратной последовательностью Фибоначчи, соотношением Фидия (архитектура, искусство). Как видно: на стадии неживого конструирование происходит через изоморфию — подобие, взаимосогласование, что допустимо расценивать в качестве проявления целесообразно творимого начала — креации по упорядочивающему порядку — гармонии, законам красоты. Принцип «идеального» устройства неорганического универсума — пропорция, симметрия; его рычаг — вскрываемая синергетикой чувствительность материи к малым возмущениям в точках бифуркации (КАМ-теорема), обусловливающая онтологические фазовые переходы, вариативное структурообразование (фрактально — нефрактально-

58

Философия гуманитарного знания

го типа) в том числе по «целесообразному» принципу наименьшего действия. Живое. Оправдывающий самореализацию способ организации существования на базе: E нарушения фундаментальной симметрии правого-левого; биосимметрика (киральная чистота живого) — строгое различение D — Lсимметрии — остов жизни (из строгой диссимметрии правого — левого Джепп делает вывод: живое не может произойти из неживого); E клеточно-молекулярной «предзаложенности» архитектуры молекулярных цепочек в ДНК; последовательность аминокислот в белке предопределена последовательностью нуклеотидов ДНК. Как подчеркивает С. Шноль, «основа биологической специфичности — возникающая в процессе естественного отбора «осмысленная», целесообразная последовательность нуклеиновых оснований в полинуклеотидных молекулах нуклеиновых кислот. Чем лучше отобрана последовательность нуклеиновых оснований, чем совершеннее наследственный текст, тем с точки зрения термодинамики более неравновесна молекула нуклеиновых кислот и далее — соответствующие ей молекулы белков, клеточные структуры и т.д.»1; E саморегулируемости синтеза клетками ферментов (катализаторов), обеспечивающих метаболические реакции; E репликации — самовоспроизведения (на молекулярном уровне — самоудвоение двухцепочечных молекул ДНК); E функциональной специализации: микро-, макроскопические структуры от макромолекул до органов и их систем; E адаптации: целесообразное приспособление к условиям через прогрессивные целенаправленные действия2; E гомеостазиса — поддерживающей самоорганизации, самоуправления за счет обработки информации. Как выясняется, тем более на стадии живого конструирование материи производится по естественному телеологическому принципу — целесообразному адаптациогенезу. Сверхживое. В отличие от целесообразного в неживом (неорганика), живом (органика) целесообразность в сверхживом (надорганика) знаменуется сменой векторизации процесса: утрируются параметры не среды, но ее преобразования. На данном резоне отправная точка 1 Шноль С. Э. Эрвин Бауэр «Теоретическая биология» // Эрвин Бауэр и теоретическая биология. Пущино, 1993. С. 16. 2 См.: Корогодин В. И., Корогодина В. Л. Информация как основа жизни. Дубна, 2000. С. 7.

12. Telos

59

надорганической гуманитарной организации версифицируется под фирмой иной рациональности: рациональности не устройства, но переустройства мира. Рациональность надорганики в самом точном значении слова — инициирующее устремительное преобразование, получающее техническое именование «проективный телизм». Примем в расчет такие обстоятельства. Целесообразность в неорганике — оптимальность, эффективность структуры. Целесообразность в органике — оптимальность, эффективность функции. Структурно-функциональная целесообразность выстраивается как стохастическое подытожение, резюме отбора преимущественных вариаций (вне креационистских фундаментализаций: сотворение мира всевышним производится по собственному совершенному априорному плану). Естественно-исторический — эволюционный — взгляд на действительность отрабатывает ракурс: обязывает исходить из объективного отсева исходов как не необходимых и не невозможных событий, — результатов, возникающих вследствие выявления ощутимого превосходства (привилегированности) сравнительно с однопорядковыми возможными результатами. Онтологически неопределенно (не предусмотрено) возможное, материализуясь, демонстрирует параметрическую преимущественность, утверждается в качестве необходимого. Эпистемологически — задним числом — бытийственно закрепляемые случайно зарождаемые целесообразные характеристики, качества фиксируются детерминистскими номологическими импликативными связями: из основания Р следует (вытекает) Q. Для подчеркивания сущностной всеобщности происходящего проводится универсализация с обязывающим долженствованием  (x) (P(x) → Q(x)). Incidenter: данная вариация суть манифестации назначенности «задним числом» по ретрополяции аттестует «сущее как самоосновное сущее». Иное дело — целесообразность в надорганике. Традиционные философские сценографии бытия, комбинирующие категориальной диадой «возможность — действительность», обслуживают здесь картину оформления не ставного «уже — сущего», но проективного «еще — не — сущего». Сделаем ряд уточнений. Кристаллизация действительности из возможности в неорганическо-органическом универсуме аттестует субстанциально-креативный процесс: субстанция как causa sui «бесцельно» порождает материализуемые устроительные варианты. Кристаллизация действительности из возможности в надорганическом универсуме аттестует проективнокреативный процесс: отделенная от субстанции антропная инстанция

60

Философия гуманитарного знания

как causa efficiens по собственным умыслам-помыслам порождает материализуемые переустроительные варианты. Имманентным первоисточным принципом вещей оказывается не объективная, а субъективная инициация. Контекст реального наличного бытия замещается контекстом мотивного чаемого, потребного бытия. Локомоцией морфогенеза выступает отбор не актуальных, но потенциальных тенденций. Обращаем внимание на несовпадаемость пружины кинетики: в одном случае фигурируют не имеющие нарочитости, умышленности комплексы, в другом — комплексы целеобременительные. Разумеется, концептуализация целевоплощенного, целенаведенного, целевыработанного, целесотворенного сущего нуждается в разработке нестандартных ненатуралистических, неорганизмических, нефизикалистических приемов. Последние находятся оригинальной редакцией импликации, — операция логического следования подвергается инверсии: Р(х) ← Q(x). Q(x) — план-проект потребного, которое в качестве целедостигаемого потенциального состояния определяет и предопределяет — нацеливает, означивает систему актуальных действований. На щит поднимается детерминация будущим, — не наличное обусловливает желаемое, а наоборот. Подобные типы связей пред-надорганическим фрактурам мира неведомы. (Это касается и лабильных, экстраполяционных рефлексов, представляющих ответные реакции организмов на средовые раздражители в том числе при активной ориентировочной деятельности). Онтологическая интерпретация формулы Р(х) ← Q(x), выражая обусловливание основания следствием, несет идею проективного опосредствования, потенциального вовлечения реалий в техноморфное совершенствование, трансформацию сущего в насущное. Аксиологическая интерпретация формулы привносит ценностносмысловые модуляции: человек живет в мире вещей, но через призму идеально-побудительных значений; движущей силой самоутверждения «I» является не «горме» (эвристическая натурализация человека), но целеустремленность на ценность — «положительно значимое», идеал — высшее воплотительное совершенство. Операциональная интерпретация формулы: трансцендирование, — человек как незавершаемый имперфект — активист, вступает со средой в реальнодейственные отношения: если «I» о чем-то мечтает, оно этого добивается. Методологическая интерпретация формулы: человеческое поведение a) отвечает природным и социальным законам, но к ним не сводится; b) причинно, но не покрывается объективистской (натурализированной) причинностью; c) тематизируется особым родом

12. Telos

61

гуманитарной каузальности, базирующейся на мотивно-интенциональных, целе-ценностных инициациях. ЕЗ расценивает «целесообразность» как дериват адаптации; ОЗ расценивает ее как дериват рационализации. И то, и другое как рычаг осмысления «человечности» — узко. Человечность как атрибуция не производна ни от «приспособления» (приспособленчество — отрицательная человечность), ни от расчисления (расчетность — увечная человечность). ГЗ расценивает «целесообразность» как дериват гуманизации. Человечность как атрибуция производна здесь от служения «пламени духа» — устремительному пусковому порыву к чаемому. Чем более высок, глубок эскиз такого порыва, тем более совершенен человек, тем в большей степени он — носитель, выразитель гуманитарного. Разработка-выработка эскиза — символическое творчество, искусство; творение действительности по эскизу — материальное вещепроизводство, миросозидание. В этом пункте — завершение символических экзерциций, — как говорил Пастернак,— Тут кончается искусство, И дышат почва и судьба.

Свободно генерированная как проект и объективированная как воплощенное потребное цель — будучи объектом желания, устремленное на конечное бытие, миром в нашем вдохновенном представлении, — суть движитель прогрессивной культурной эволюции, релевантной самоопределению рода (ср. трактовку движущей силы культурогенеза как деятельного целеустремления в ортогенезе). Целевая детерминация деятельности — побудитель и возбудитель роста, — стиль, пафос «наставания» человечества в мироустроительном гуманитарном зодчестве.

13. НОМОЛОГИЧНОСТЬ Колоссальной эпистемологической сложности, остроты, если не говорить сильнее, проблема, — выражение свободной, целевой, самоиндуктивной природы человечности в номологических (номичных — законосообразных) формулировках. Стандартное толкование закона в редакциях: номологичность — как правило, применительно к явлениям природы; номичность — как правило, применительно к явлениям общества, — комбинирует хорошо известным меню: существенные, необходимые, всеобщие, повторяющиеся объективные связи. Пикантность в том, что данные и коррелятивные им атрибуции весьма косвенно, приблизительно сближаются со связями, фиксируемыми ГЗ. В самом деле: E импликативность. Закон суть условное предложение вида (х) (P(x) → Q(x)). Последнее означает: для всех индивидных переменных х1…хn справедливо: если х1 … xn присуще Р, им присуще Q. Между тем, по ранее высказанному, отношения взаимной обусловленности, тематизируемые ГЗ, в формальной реконструкции передаются типом зависимости (х) (P(x) ← Q(x)). Архитектура бытия, отвечающая человекоразмерности, предопределяет логическое отображение способа детерминации: консеквент преднастраивает, преднацеливает состояния антецедента; не данность основания, а предстоящность последствия — движущая пружина целеустремительного проективного процесса. Дополнительная деликатность заключается в том, что индуцируемые человечностью причинные ряды могут быть не целесообразны. Не вникая в данный тонкий сюжет, сошлемся на полемику Сократа — Аристофана. Первый провозглашал право человека на установление закона своей воли, второй усматривал в этом предпосылку гибели. Аналогично — исторический парадокс: «Самый дерзкий протест против господствующей формы жизни обратным ходом ведет к ее утверждению»1; 1

Лифшиц М. Мифология древняя и современная. М., 1980. С. 322.

13. Номологичность

63

E универсальность. Закон есть утверждение максимальной общности, соответствующее предметам данного типа. Формальной фиксацией данного обстояния является присутствие квантора всеобщности. Известно: кванторная универсалия имеет две трактовки: одна — акцидентальность: все женщины — красивые; другая — номологичность: все газы при нагревании расширяются. Рычагом задания номологичности универсалий выступает принцип свертывания: вводится капитальное (эмпирически удостоверяемое) свойство φ(х), по которому допускается существование предметного множества носителей φ(х): {х ⁄ φ(х)}. В первом случае опытно оправдываемого φ(х), экстраполируемого на все возможные носители φ(х), ввести не удается. Во втором случае φ(х) вводится как репрезентативная фиксация связи — объем массы идеального газа (при постоянном давлении) линейно возрастает с температурой, что переносится на потенциальные ситуации, связанные с нагреванием газов, формулируется закон их теплового расширения: Vt= V0 (1 + αt) (где Vt, V0 — объемы газа при температурах t и 0 °С, α — изобарный коэффициент расширения). Тонкость в том, что свойства «летучей» онтологии гуманитарного сопротивляются мощному логическому приему идентификации, позволяющему a) отождествлять предметное многообразие по φ(х); b) транслировать предметную идентификацию φ(х) на интервал «всегда — везде» (в любое время в любом месте) в отношении обладателей φ(х). Говоря короче: от гуманитарного «прецедента» не удается по технике свертывания восходить к гуманитарному «принципу»; ситуативность в ГЗ — не репрезентативна, но самодостаточна. Таковы в ГЗ экзистенциально глубокие нефабульные (с позиций референциальной теории значения — «беспредметные») иносказательные констатации Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей. (Пушкин)

Где явное и скрытое, внешнее и внутреннее связаны не предметно, но символически; E пространственно-временная интервальность. Закон действует в соответствующих условиях, хроногеометрических кондициях. Так, элементарные физические законы удовлетворяют накладываемым однородностью и изотропностью пространства условиям симметрии, записываются лишь одним из трех дифференциальных уравнений: уравнением Пуассона; уравнением

64

Философия гуманитарного знания

теплопроводности; волновым уравнением. Варьирование условий меняет проявление закона вплоть до элиминации. Ситуация нестрогого задания условий действия закона — ситуация ГЗ, ввиду расплывчатости онтологии вынужденного привязывать рассмотрения не к интервальности, но ситуативности. Есть правда политической элиты — есть правда народа; есть правда народа — есть правда лица. Есть правда окопа — есть правда генерального штаба… Фактически утверждения ГЗ проецируются не на связанные, а на несвязанные множества объектов, где базовые параметры принимают различные значения и более того — входят в описания по принципу свободного вхождения, осложняя интерполирование; E номологичность. Закон передает необходимое — абсолютно обязательное, вытекающее из внутренней природы вещей. Достаточных формально-логических показателей подобного не существует. Достаточным критерием номологичности в качестве некоего предельного оселка проверки, испытания служит совокупная общественно-историческая практика. Оперативным средством установления номологичности служит эмпирическое испытание, выявляющее некую капитальную атрибуцию, которая по экстраполяции от частного (отдельного предмета) переносится (наводится) на общее (класс предметов). Камень преткновения — идентификация этой «капитальной» атрибуции. Поскольку полной индукции, предполагающей исчерпывающий перебор элементов класса и на данном основании предусматривающей восхождение к универсалии, объемлющей все составляющие класса, в нетривиальных (релевантных науке) познавательных эпизодах попросту не бывает — научная нетривиальная индукция всегда не полна, обнимает неисчислимое количество неперебираемых экземпляров класса, — постольку актуализируется вопрос оправданности введения универсалии (квантификации), отображающей ситуацию класса по оценке некоторых (одного!) его элементов. Последнее составляет серьезную эпистемологическую проблему оправдания индукции. В нереальности перебора экземпляров (индукция через простое перечисление) эвристическая ценность неполной индукции заключается в универсализации предметов класса по необходимому объективно присущему (потому распространяемому на все предметы) им признаку. Как он обнаруживается? Хороший, естественный, простой вопрос не имеет хорошего, естественного, простого ответа. Как от «одного» («нескольких») воспарять ко «всем»? С формально-логической точки зрения тип такого хода мысли volens — nolens объявляется вариацией поспешного обобщения,

13. Номологичность

65

подрывающего требования закона основания. С более содержательных позиций возможность идентификации «всех» по «одному» («нескольким») коренится в экспертной оценке предметной онтологии, по знанию и пониманию «объективной (не формальной!) логики объективного предмета» позволяющей: a) заключать о необходимой присущности признака предмету (фундаментализация); b) отождествлять по нему предметы класса (трансляция — экстраполяция); c) проводить квантификацию (универсализация). Подчеркиваем сугубую нетривиальность, эвристичность актов (a)– (b) в номологизации признаков предметности по «загадке» индукции, крепящейся на включении «профессиональной» логики — логики, абсорбирующей опыт практической обработки предметности. В казусе ГЗ профессиональная логика дополняется, усиливается фигурами наставлений Lebenswelt, Wertswelt — обобщенно: фронезисом — знанием, пониманием, прочувствованием характера человечности — ее самостоянья, экзистенциальной стати. Взять Баратынского. В стандарте: Не ослеплен я Музою моею: Красавицей ее не назовут, И юноши, узрев ее, за нею Влюбленною толпой не побегут.

Причина? — Приманивать изысканным убором, Игрою глаз, блестящим разговором Ни склонности у ней, ни дара нет.

Во фронезисе: Но поражен (прозренье по «загадке» индукции! — В.И.) бывает мельком свет Ее лица необщим выраженьем, Ее речей спокойной простотой; И он, скорей чем едким осужденьем, Ее почтит небрежной похвалой;

E эссенциальность. Базис номологичности, универсальности, — вытекающая из природы вещей сущностная присущность. Необходимость, всеобщность — дериваты объективности, обусловливающей инвариантность, типичность, типажность отображаемых параметров сущего. Применительно к ГЗ едва не автоматически обнажаются головоломные сложности стан-

Философия гуманитарного знания

66

дартизации осваиваемой онтологии, — номологизации, универсализации исходного материала, вычленения инвариантов, выделения типажей. Во всякие мгновения-моменты существования мы — разные. Разность точек нашей мировой линии предопределяет разность прочувствования, переживания жизненных обстояний, влечет дисперсию распределения смыслозначимостей. Неконтролируемость, непредзаложенность отклонений (индивидуальность заключает в себе бесконечность) от всех и всяких ожиданий (невозможность осреднений — получения средних значений) осложняет типизацию состояний сущего: последнее в реестре персональных отражений превращается во множество проекций, лишенных единства. Богатство внутренних настроенческих ритмов разрушает любую размерность от способа выражения реалий до способа к ним отношения. Способ выражения. Архитектоника фразы определяется свободнопроизвольно — даже телесными движениями (от безудержья), — у Белого: «Я вытопатываю и выкрикиваю свои ритмы в полях: с размахами рук, нащупывая связи между словами ногой, ухом, глазом, рукой»1. Способ отношения. Архитектоника взгляда на мир определяется не менее произвольно-свободно — даже риторическими мыслительными движениями (от безысходности) — у того же автора: Исчезни в пространстве, исчезни, Россия, Россия моя!

Возвратимся к сакраментальному: имеются ли законы ГЗ, отвечающие понятию закона? Так как ничто существенное не должно ускользнуть при выработке положительного ответа, оттолкнемся от соображения потенциальной регуляризуемости вариативных, дисперсных самозаявлений человечности. Отправными идеями служат предположения: E повторяемости в определенных обстоятельствах определенных экзистенциальных исходов, описываемых методами учета параметров (потоки, каскады и т.п.), теориями случайных процессов, статистических решений, статистического моделирования, динамических систем и др.; E типичности самореализации с центроустремлениями по измерениям: a) физиология: нервные, нейрогуморальные, соматико-вегетативные процессы в организме, биоритмы мозга, определенность симпатико-адреналовой системы, биотипность; 1

Белый А. Начало века. М.; Л., 1933. С. 120.

13. Номологичность

67

b) психология: биоритмы активности, черты характера, аффективности, состояние «Я»-концепции, специфика индивидуальной системы значений; c) социология: статусы, притязания, экспектации, этос; d) персонология: личностные смыслы, субъективные семантические пространства, трактовка действительности в коридоре: центровка тела — центровка духа; E стандартности жизнеобеспечения: техники пролонгации существования, вершения истории, самосозидания. Во всех отсеках, по всем осям — унифицированность фигур поведения, приведение разнообразия к каноническим схемам, присутствие инвариантов. Другими словами, выстраивание таких отображений совокупностей, где пробиваются фиксированные отношения эквивалентности. Обобщенное понятие высказанного — совершенные стратегии самореализации (ср.: фундаментальные социальные константы — категориальные сгустки-отображения реально эффективных, оптимальных, достижительных действований). Человечность многоразлична, но типологична; чаяния агента рода Homo обременены насущным — обустройством жизни с подчинением интеракции своду отработанных (общеобязательных) правил. Конденсат универсальных приемов человеческого взаимодействия — Lebenswelt (родовая стратегия: как жить, выживать). Конденсат универсальных целе-ценностных оснащений коммуникативных приемов — Wertswelt (родовая стратегия: для чего жить, выживать). Конденсат универсальных смысло-значимых оснасток приемов межиндивидного общения — Sinnwelt (родовая стратегия: чем жить, выживать). Реализуя родовые стратегии, в качестве движущих сил человек использует символы: обретаясь в компактном пространстве символосферы, он руководствуется более или менее единым уставом межчеловеческих взаимодействий, предорганизующим линии поведения. Генерализация изложенного подводит к идеологии универсальной общечеловеческой грамматики — учения о гомологичном строе человечности, системе реципрокных отношений между человекоразмерными единицами. Правила межчеловеческого общения, самореализации (поведенческая грамматика) получают ортоидное представительство в знаково-информационной системе (грамматика языка), комбинирующей типологической символикой «правое — левое» в редакции «положительное — отрицательное» (ср. «правая рука»; «пошел

Философия гуманитарного знания

68

налево»1) и т.п. В человеческом коммуникативном — вербальном и невербальном — просматривается гомологичное инвариантное и универсальное. Следовательно, сюжетика и «онтология» специфицирует, но не отвергает (ввиду наличия основных «грамматических» стратегий) признаковой толерантности materia humana к номологичности (номичности). Признание данного дискредитирует узколобую линию нигилизма, негативизма, эмотивизма (Дройзен, Дильтей, Рейхенбах, Кребер, Шмидт, Моргентау, Вестермарк и др.), прокламирующую невозможность законов ГЗ. Не подвергая критическому разбору хорошо разобранное и раскритикованное, сосредоточимся на выработке позитива. Познавательная особость законов ГЗ определяется целями, задачами, стоящими перед гуманитарной рефлексией в целом. Гуманитарий движется в ценностно-смысловых, экзистенциальных, а не вещно-натуралистических бездушных связях. Гуманитарный объект внеприроден — вынесен вовне обстоятельственного сущего в мир человечности, — одухотворенных межсубъективных отношений, постигаемых не непосредственным бесстрастно равнодушным наблюдением, но заинтересованным вовлечением, участием. Синкретически: освоение мира человечности со стороны социокультурной сущности достигается полиноминальностью — кооперацией двух типов законов: законов культурно-исторического процесса (отвечающих общесоциологическому критерию повторяемости), законов антропо-экзистенциального процесса (отвечающих общегуманитарному критерию гомологичной человечности). Последние — основа выражения того, что делает мир человеческим миром, демонстрирует меру нашего гуманитарного развития. Эти законы, устанавливающие связь людей, обеспечивающие возможность взаимопонимания, в отличие от известных археологии мостообразующих законов были названы нами «мостонаводящими»2. В основе их — то, что актуализация реальных потенций, заложенных в каждом из нас согласно темпераменту, субъективным интенциям, укладывается в некие ключевые стандартизирующие начала, к которым еще Аристотель относил действие, язык, чувство жизни. В способе организации действия (фигуры интеракции), языка (фигуры коммуникации), чувства жизни (фигуры самореализации) вычленима некая капитальная основа, над которой надстраивается творение себя и друг друга. Она-то, характеризуемая параметрами порядка данная 1

См.: Красота и мозг. С. 65. См.: Ильин В. В. О специфике гуманитарного знания // Вопросы философии. 1985. № 7. 2

13. Номологичность

69

порождающая грамматика materia humana, позволяет наводить мосты между уникальными лицами, культурами, адекватно калькулировать их интимные черты, признаки. Генеральные представления этосологии, нормологии, номологии ГЗ, собственно, индуцируются образами указанной основы, имплицирующей унитарную канву заявления das Selbst. Специфически освоение мира человечности со стороны антропо-экзистенциальной сущности достигается униноминальностью — апелляцией к персональноориентированным, индивидоцентричным, субъект-содержащим номологичным фиксациям. Высказываясь суммарно и принципиально, законы ГЗ — законы антропной телеологии; в них должны закладываться, проявляться моменты мотивности, интенциональности, целеустремительности, импульсивности (на чем в свое время по разным причинам, но одинаково справедливо настаивали Дрей, Энскомб, Ч. Тейлор, П. Уинч, Вригт). Заявленные требования выполняются полифундаментальной статью законов ГЗ: E моментальность (событийность, ситуативность): «Всякий образ действительности, раз он только действительно воспринимается или действительно принимается, — указывает Флоренский, — имеет свою линию времени, и каждая точка его отвлеченного статического разреза … есть точка-событие»1. В такого рода уникальных топосах вырабатываются уникальные поступки, оказывающиеся для уникального агента действия целесообразными; E интенциональность (мотивность): локальный десижионизм — принятие решения в кругу персональной модели мира: полководец свободно (импульсивно, волюнтарно, волеобразно) решает «как быть», руководствуясь a) «карьерным ростом»; b) «спасением Отечества»; E номологичность (гомологичность): подведение видового решения «так действую» под родовую схему «так действуют» (с рационализацией, апологетизацией индуцированных Я — концепцией поведенческих актов). Эпистемологическая раскладка: 1. В точке-событии производится «гуманитарный выброс» — принимается импульсивное решение. Ситуация тематизируется статистикой Ферми-Дирака; в квантовом экзистенциальном состоянии находится лишь одна (принцип Паули) частица (монада), заявляющая мировую линию. 1 Флоренский П. А. Время и пространство // Cоциологические исследования. 1988. № 1. С. 105.

70

Философия гуманитарного знания

2. Номичная подгонка прецедента к принципу. По статистике Бозе-Эйнштейна: в квантовом экзистенциальном состоянии находится произвольное число частиц,— «гуманитарный выброс» инкорпорируется в ценностно-целевую, поведенческую грамматику; уникалия встраивается в универсалию. В ЕЗ, ОЗ обозначается эссенциальное основание, откуда события вытекают. В ГЗ основания воспоследования событий обозначаются экзистенциально — принятием ситуативных волевых решений. В одном случае закон фундируется введением системы отсчета — условий в пакете с приводными ремнями, движущими силами — обезличенными факторами. Логическая реконструктивная картина: при наличии P — импликативная связь — возникает Q. В другом случае закон фундируется введением цели — флуктуирующего воления в пакете с поступками — антропными факторами. Логическая реконструктивная картина: мотив Q — проективная связь — возникновение Р. То объективные, то субъективные обстояния создают явления. Обратимся к Пушкину: «перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира … подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? Быть может, это охладило бы его предприимчивость и он со стыдом принужден был отступать? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те (! — В.И.)…» Уяснение неконгруэнтности ментальных движений в номологизации фактуры в казусах ЕЗ, ОЗ и ГЗ не дает повода для радикальных фундаменталистских (физикализм, физиологизм, натурализм, экономизм и т.д.) и аллармистских (беллетризм, волюнтаризм, персонализм и т.д.) деструктивных линий, по сути упраздняющих допущение самодостаточных законов ГЗ. Выверенная позиция заключается в различении существа законообразующих параметров применительно к негуманитарным и гуманитарным системам знания. «Каузальность» в негуманитарных дисциплинах обслуживает идею порождения одного другим; в гуманитарных дисциплинах — идею предопределения одного другим. «Импликативность» в негуманитарных дисциплинах обслуживает идею следования одного из другого; в гуманитарных дисциплинах — идею сотворения одного другим (метаболическое оформление, творческий метагенез). «Номологичность» в негуманитарных дисциплинах обслуживает идею безличностной обязательности; в гуманитарных дисциплинах — идею личностной устремленности. Законосообразие ЕЗ, ОЗ суть рациональный объективизм. Законообразие ГЗ суть рациональный субъективизм.

13. Номологичность

71

В интересующем нас последнем случае: a) «рациональность» учреждается установлением целесообразности актов (действий) в контексте оправданности персональных моделей мира; b) «субъективизм» утрачивает черты «безосновного своеволия» ориентацией на баланс «цель — средства ее достижения». Лицо преследует цель для конструирования, конституирования человекоразмерной комфортной реальности. Если цель рациональна, баланс «цель — средства» выработан, спроектированная по целям объективированная по средствам реальность гуманитарна. Если нет — так нет. Для такого случая ЕЗ предусматривает: флуктуация; ОЗ: аномия, которые выдворяются за границы научного рассмотрения, объявляются (не подпадая под регуляризацию) одиозами. Нечто подобное — в ГЗ, концептуализирующем потенции лишь рациональных (не любых!) форм человеческой жизни. (Ср.: ситуация деформированной человечности: Боги покинули греков, греки забыли свободу (! — В. И.), И униженный раб топчет могилу твою (беспредел. — В.И.) (Дельвиг)).

Феноменологически гносеологический статус законов негуманитарных и гуманитарных наук различен; фундаментально он идентичен. Идентичен по принципам творения первой (естественной) и второй (искусственной) природы. Как утверждалось, эти принципы — гармония, пропорциональность, симметрия — законы совершенного созидания. Номичность в них (через них) проявляется: E необходимостью: социальная, персональная, модернизация опирается на общезначимые техники, устои. Но если с запада весна придет к России, Что станет с водопадом тирании? (Мицкевич);

E универсальностью: жесткая программируемость (ср.: эмбриогенез) борьбы (часто жертвенной) во имя высокой человечности: «…трагическая Муза говорит всегда о целом и всеобщем, являет своих героев в аспекте извечной жертвы и осиявает частный образ космического мученичества священным литургическим венцом»1. Если воспарять на сверхфундаментальный мегауровень, придется развернуть естественно-историческую трактовку: 1

Иванов Вяч. Собр. соч. Т. II. Брюссель, 1974. С. 76.

72

Философия гуманитарного знания

E АП (антропный принцип) в слабой или сильной версиях, в качестве ad hoc (пока!) допущения (по каузальной инверсии Р(х) ← Q(x)) вводящего волительную, призывную нацеленность ситуации нашего вселенского локала; E ГЭ (глобальный эволюционизм), озабочивающегося методичной тематизацией предчувствительной, предвестной связи автономичных (пока!) фрактур сущего; неорганика — органика — надорганика, — обеспечивающего прояснение, как в череде фазовых переходов налаживается прогрессивный эволюционный ток от мира (симметричного) кристаллических решеток к миру (несимметричному) живого (без геропизма vis vitalis) и от него к миру (проективному) разумно-социальному с его ядром homo humanus; E СК (символический креационизм), детерминированного фактом глубокого структурного сходства в организации «текстовых» систем жизни и общения. Проблема изоморфии генетического и разговорного языковых кодов, — тайна за семью печатями, отображающая то ли семиотическую, то ли функциональную их родственность1.

1 См.: Якобсон Р. Избр. работы. М., 1985. С. 392; Жакоб Ф. Лингвистическая модель в биологии // Вопросы языкознания. 1992. № 2.

14. ЯЗЫК Реализуемый гуманитаристикой особый тип символического представительства нуждается в характерном типе языкового воссоздания предметных реалий. Формирование лексики ГЗ — орудие изъяснения, средство выражения мыслей, инструмент классификации, гиперонимическое поддержание образов — опирается на ряд объективных факторов. Назовем их. Исторический подтекст: расширение гуманистами списка «свободных искусств» с причислением к нему поэтики — ars poeticae, разработкой которой пренебрегали схоласты. Социальный подтекст: возрожденческая участность vita activa с дискредитацией средневековой безучастности vita contemplativa. Метафизический подтекст: апология поведенческого активизма в противовес квиетизму. Интенциональный подтекст: самонацеливание на культуру действия contra культуре созерцания (civitas — множество деятельных индивидов — cives). Методологический подтекст: семантизация потребности иметь специфический отобразительный ресурс человеческого порядка, поля заинтересованного взаимодействия лиц вовне рефлексологических связей (животные едят для того, чтобы жить; люди живут не для того, чтобы есть). Эвристический подтекст: организация возможности кодирования сюжетов вечных тем человечности — оформление литературы гуманитарности, заточенной на намек и внушение достойного, спасительного, наследующего вечность, что обретается не нажимом, но частотой сердца, присутствием любви, настойчивой жизненной мудрости. Все вместе взятое способствует складыванию особого жанра гуманизированного изложения, препятствующего «выветриванию» (бю-

Философия гуманитарного знания

74

рократизация, институциализация, функционализация, этатизация, калькуляция) человека. Язык теории — ее способность оперировать конструктами, идеализациями — материализованными в знаках абстрактными объектами. ГЗ располагает самостийным языковым фондом — специальными концептами, когнициями, позволяющими осуществлять стандартные познавательные операции с осваиваемым предметным многообразием. В недавнее время гуманитарный лексикон обогащен «диалогичностью», «полифоничностью» (Бахтин), «символичностью» (Аверинцев); «типологичностью» (структурализм) и т.д. Между тем о наличии какой-то устоявшейся профессиональной лексики говорить рано. Ее отработку осложняет способ представления смыслов, значений не по рефлективным, композиционным, но по экспозиционным стратегиям1, затрудняющим вменяемым научному языку унификациям, категоризациям, артикуляциям репрезентируемых связей. Экстенсивно язык ГЗ включает ряд сегментов, адаптированных к семиотизации-семантизации тела, дела, мысли, поведения, жизни. Язык тела: передача телесного опыта — внутрителесность, телесность формы, телесность общения (ритуала) (Мерло-Понти; Гуссерль; Левинас). Язык дела: передача функционально-ролевого, институционального опыта (Парсонс; Шилз). Язык поведения: передача опыта самоутверждения (Вебер). Язык мысли: передача опыта соотнесения знаков со смысло-значимостями (герменевтика). Язык жизни: передача опыта установления и преодоления действительных горизонтов vita humanus (Гюйо, Зиммель, Шюц). Интенсивно язык ГЗ представляет синкресис двух фрактур. Одна — власть фактов, господство законов — модели, конструкции ЕЗ, ОЗ. Другая — особый тип символического обобщения душевно-духовных сил в момент наивысшего напряжения человечности — в мгновениях средоточия событийности, переживательности в потоке жизни — тематизации ГЗ, сближаемые с тематизациями антропологии, психологии, психиатрии, этики. Здесь производится отработка подлинно антропоморфических фигур, техник вчувствования, вживания, сопереживания, эмпатии; одухотворения, одушевления, олицетворения; превращения бездуховного в духовное, позволяющих осуществлять путешествие по внутреннему миру. 1

См.: Ильин В. В. Теория познания. Эвристика. Креатология. М., 2018.

14. Язык

75

Это именно тот случай, когда максима rem tene, verba sequentur (слова воспоследуют за предметом) не регулирует познавательную ситуацию. Действительно. В какой лексике выражать, что, скажем, ЕЗ — избавляет от боли, — тогда как ГЗ — призывает разделять боль; ОЗ в качестве показателя состоятельности человека берет статус — magistratus indicat virum, — тогда как ГЗ расценивает его (показатель) как безусловно ложный ход. Шиллер: «Можем ли мы удивляться пренебрежению, с которым относятся к … душевным способностям, если общество делает должность мерилом человека»; Вяземский: «Мне кажется, от людей, которые близки к власти, несет ничтожеством». Основная проблема разработки антропочувствительного языка ГЗ как лексического сопровождения концепционного моделирования человеконесущих реалий, — сохраняя тонкий вкус, хороший стиль, высокую изъяснительную культуру, — избежать исступленного словотворчества, беллетристического упиванья образностью; добиться не блеска и украшенья, а простоты и ясности: богатства мыслей, а не богатства слов.

15. МАТЕМАТИЗАЦИЯ Оценка специфических ценностей, позволяющих человеку быть человеком, располагаться по эту сторону духа, отношений гуманитарности, деликатность, если угодно, «неуловимость» гуманитарного материала значительно затрудняют математизацию гуманитарной теории. Здесь не может быть нивелировки, подведения под единый знаменатель, обезличения. Вообще трудно «лучше — хуже» выразить через «меньше — больше». В исследовании многомерного мира человека много места отводится установлению «дискретных отношений», т.е. факторов, для которых нарастание степени несущественно; важно, имеется ли структура или ее нет. (Так, совести не может быть много или мало. Она либо есть, либо нет.) По этой причине формулировки гуманитарной теории неквантитативны. Квантитативизацию исследующей субъектность психологии проводит редукционистская платформа психофизики, устанавливающая функциональную связь психических и физических явлений. Тот же закон Вебера — Фехнера Е = к logP + c (где Е — сила ощущения; Р — раздражитель; к, с — константы сенсорной системы) вводит логарифмическую зависимость силы ощущений от физической интенсивности раздражителя. Между тем подобных приравниваний в ГЗ достигнуть не удается. Препятствует обилие случайных, спонтанных, неподконтрольных факторов (люди, как реки, — во всякие мгновения разные), не поддающихся: E рационализации: Бог не может быть везде одновременно, поэтому создал матерей (насколько данное убеждение поддается дискурсивному выражению?); E исчислению: баланс «удовольствие — страдание»; E локализации: подавлен тяжестью собственного призвания; E изоляции: смех — глумление гордости; E идентификации: радость в сочетании с презрением — жестокость;

15. Математизация

77

E отождествлению: душевное родство, внутренняя близость, влекущие взаимопонимание; E линеаризации: гуманитарные значения — от культуры; гуманитарные смыслы — от человеческого общения; E интеграции: родился смертным, оставил бессмертие; E квалиметрии: цена есть у всего, кроме людей; E метризации: количество чести и бесчестья в душе человека; E операционализации: счастье — когда есть, от чего отказываться. Etc. В данных и однотипных казусах — радикальны: E неформализуемость (неизбывность детского чувства отчаяния и предательства); E неалгоритмизуемость (боль прошла, превратившись в светлую память); E немеханизируемость (finis vitae, sed non amoris — кончается жизнь, но не любовь); E нетипологизируемость (вместе нельзя, врозь невозможно) materia humana. Некогда Фреге сближал «точность» с «сухостью». Применительно к ГЗ подобные сближения не подходят. Точность ГЗ — не сухость, а нечто противоположное, — близость, теплота, взаимность, подводящие к утверждающей силе понимания, когда без всего ясно, что творится в душе — твоей и другого. Суть калькуляции в ЕЗ и ОЗ — генерализация, унификация переменных в разных условиях. Однако же именно последнее в ГЗ не проходит. Как подчеркивал Бахтин, чем глубже, масштабнее личность, чем ближе к личностному пределу, тем непреложимее генерализирующие процедуры, — они стирают границы между гением и бездарностью. Хотя связи, исследуемые гуманитарием, не количественные (метризуемые), а ценностные: их математизация крайне затруднена, принципиальных запретов, противопоказаний на математизацию materia humana не существует. В настоящий момент математические методы исследования вторгаются в ГЗ через ОЗ, где в оценке, планировании, прогнозировании явлений широко используется статистика, регрессионный анализ, математическое моделирование, имитационный эксперимент и т.д. Известные перспективы математизации гуманитарного открывает утилизация потенциала теорий нечетких множеств, категорий, катастроф, объектов с вариабельной топологией (топосы), нелинейной алгебры.

16. ЭКСПЕРИМЕНТ Ходульное противопоставление experimentum в ЕЗ experimentia в ГЗ утрирует: a) «деструктивное» преобразование ситуации, вызванное вмешательством искусственного инструментария извне; b) «недеформирующее» освоение предмета «изнутри» аттрактивными методами проникновения-вчувствования, вживания-сопереживания. Тезис невозможности эксперимента в ГЗ является декларативным. Экспериментальные способы исследования внедряются в гуманитарный поиск через ЕЗ (генетическое обоснование альтруистических диспозиций поведения), ОЗ (тестирование, опросы, анкетирование и т.д.). Определенность эксперимента в гуманитаристике обусловливается специфическими задачами раскрытия человеческой природы, реконструкции мира личности. Какие конкретно орудия обслуживают проникновение в тайники интимно человеческого? Проблему концептуального освоения субъективной реальности в предельно ясной и одновременно острой форме ставил Дильтей, — как можно чувственно данные проявления одной индивидуальности сделать предметом объективного познания со стороны другой индивидуальности?1 Проблема имеет либо не имеет решения в зависимости от трактовки «индивидуального». В редакции «индивидуальность» как неповторимая, партикулярная «персональность» (не имеющая «окон» монада) воспроизводится платформа homo pro se — individuum est ineffabile (ср.: Лейбниц: мы не обладаем знанием индивидов, так как индивидуальность бесконечна); в силу неопределенности, невоспроизводимости, вариабельности, уникальности индивидуального развертыванием объективного познания чувственно данные проявления одной индивидуальности 1

См.: Dilthey W. Gesammelte Schriften. Bd. 5. Lpz.; B., 1924. S. 333.

16. Эксперимент

79

не могут стать предметом освоения со стороны другой (никакой) индивидуальности. Эпистемологически оправданного снятия проблема не имеет. В редакции «индивидуальность» как «интерсубъективность» воспроизводится платформа homo medius; в силу общезначимого выражения в рациональном самопроявлении «индивидуального» — активации приемов отождествления, идентификации, типологизации, генерализации, универсализации — развертыванием объективного познания чувственно данные проявления одной индивидуальности могут стать предметом дискурсивно выразимого освоения со стороны другой (всякой) индивидуальности. Развертывание «объективного познания» в данном случае налаживается отработкой общезначимого органона (методы, приемы, способы, орудия) проникновения в субъективную реальность. В их числе — представительные экспериментальные, экспертные, тестовые реконструктивные техники оценки, воспроизведения, коррекции, оптимизации состояний самости, — а именно: общие методы — исследования личности, психодиагностики, психосемантики, психотехники, психо-, социо-, каузометрии, психогенетики, дифференциальной психологии, моделирования, наблюдения, пилотажных, полевых исследований, активного формирования психики, тренинги, корреляционного, факторного анализа, статистики; частные методы — проективные тесты, моделирование жизненных ситуаций, трансактного анализа, экспертных оценок, интервью, генеалогический метод, лонгитюдное исследование, метод психодрамы; методики — тест Роршаха, сопряженно-моторная методика и т.д. Обследование «Я»-реальности на всех уровнях — от пренатальной до постнатальной и возрастной социализации — с обозрением онтогенетических диспозиций, апперцептивных, проективных пластов, техник настраивания психики (адаптация, актуализация, фасцинация, экспектация, децентрация и т.д.) позволяет выдвигать обоснованное квалифицирующее суждение о природе самости, способах ее заявления, постижения. Сказанное распространяется на квалифицирование объективаций субъективности в виде порождений второй природы — имеющих материальную оболочку артефактов культуры (в широком смысле: продуктов семиозиса — текстов). Здесь поднимаются на щит культурологические оценочные техники интерпретирующей — герменевтической — процедуры, руководствующиеся общеметодологическими регулятивами объективности, конкретности, всесторонности, историчности, реалистичности рассмотрения с радикальным купи-

Философия гуманитарного знания

80

рованием людических перверсий в лице актуализма, презентизма, деконструктивизма, модернизма, архаизма. Субъективизм — неглубокая, концептуально неоправданная интерпретация гуманитарных явлений. Предел гуманитарного поиска — «не Я, а Я во взаимоотношениях с другими личностями, то есть Я и другой Я, Я и Ты»1. Учет личностного (авторского) социально-исторического и духовно-экзистенциального измерения кладет предел субъективизму в виде преодоления чуждости чужого без превращения его в чисто свое (подмены всякого рода, неузнавание инакового и т.п.). Гарантии — апелляции к таким регулярностям социально-исторического процесса и межличностного взаимодействия (коммуникация, труд, язык), которые обеспечивают универсализацию materia humana, ее общезначимую рационализацию, теоретизацию. Такая апелляция возможна там, где, как в ОЗ, уникальные индивиды идентифицируются по выделяемым типологическим параметрам. Там, где она невозможна, — в казусе, когда человек не может стать на место alter ego, когда требуется целостная, неповторимая, незаместимая личность, обращаются к традукции по принципу: хочешь знать себя, изучай других; хочешь знать других, изучай себя; равно как — к иноточнонаучным способам познания: гуманитарной интерпретации; реконструкции персональной каузальности, представляющих форму понимания другого на базе понятия «своего другого» и «другого своего». Тут также удается найти интерсубъективные основания рациональной идентификации самости. Сказанное способствует решению стратегических задач познания в сфере ГЗ: постичь характер, смысл человеческой деятельности; вписать ее в актуальное время. Постижение не связано с истинностными оценками. Включение же постигаемого в контекст актуального времени сопровождается активной оценочной деятельностью, предполагает введение аксиологического суждения. Последнее адаптирует гуманитарный материал к конкретно-историческим условиям «здесь — теперь», где на передний план выдвинуты специфические контекстуальные ценности, проводящие характерную для гуманитарной ситуации подгонку реалий под «видение», «оценку», «уценку», «переоценку». Скажем: почему неоднократно переиздававшаяся в период Великой Отечественной войны лесковская «Железная воля» практически 1

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 370.

16. Эксперимент

81

не издается в наше время? Потому что вступают в силу императивы локального (малого) времени. Повесть о немце подсобила в страшный час; ушла в прошлое война — ушла повесть из непосредственного арсенала1. Непосредственный арсенал — актив культуры, изменение определенности которой движет динамикой ее актива. Отмеченное конкретизирует соображение двумерности объектов ГЗ. С одной стороны, они — продукты эпохи, что характеризует их принадлежность «малому времени», с другой, они — продукты «сверэпохальные», что обусловлено наличием в них незамкнутого на эпоху общечеловеческого содержания и что характеризует их принадлежность «большому времени». Сфера приложения ГЗ — мир человека, человеческая культура. Познавательные качества studia humaniora измеряются в терминах не технико-утилитарных, но гуманитарно-преобразовательных. Возможность воздействовать на человека, изменять, целенаправлять, одухотворять, преображать моральные, поведенческие, экзистенциальные, веровательные его измерения, способствуя общегуманитарному росту, — высшее мерило познавательных устремлений ГЗ. В редакции «индивидуальность» как «автономная, но коммуницирующая самость» воспроизводится платформа omnium horarum homo, где «субъект репродуцирует по отношению к себе самому то поведение, которое он осуществляет по отношению к другим; он реагирует на свои собственные действия социальным образом, он сотрудничает с самим собой»2; в силу встроенности субъекта в транссубъективные образования Sinnwelt, Wertswelt, Lebenswelt, — потребителем достояний которых он является, — реконструкцией степени причастности к безусловностям смыслов, ценностей, самоутверждений развертыванием объективного познания чувственно данные проявления одной индивидуальности могут стать предметом оправданного отображения со стороны другой индивидуальности. Не вдаваясь в аналитику позиций, принадлежащих прошлому (интуитивизм, трансцендентализм, интроспекция, созерцание, откровение и т.п.), вычленяя некое положительное, добытое в разысканиях, отметим следующее. 1

См.: Новый мир. 1985. № 8. С. 240. Janet P. La Psychologie de la conduit // Encyclopedia fran‘aise. T. VIII. La vie mentale. P., 1938. P. 808. 2

Философия гуманитарного знания

82

1. Прямое проникновение во внутренний мир alter ego связывается с особыми техниками вживания (Зиммель)1, сопереживания (Дильтей)2, эмпатии (воспроизведение душевно-духовных фигур контрагентов через отождествление-сочувствие, вчувствование) (Титченер, Клиффорд, Липпс), фундируемыми постулатом общности субъективных организаций, — самореализуются, реализуются в актуальности, встраиваются в реализацию в потенциальности (монолог «Я», диалог «Я» со средой) одинаковые лица (психосоциальная идентичность). Конгениальность, причастность единым корням порождает сорт лишенной осязаемых пределов гуманитарной общности, передаваемой основным тезисом взаимных перспектив: «Я» подчиняется тому, что другие видят мир в принципе так же, как «Я». Линию обслуживают идеализации: E обмениваемости точек зрения; E конгруэнтности систем релевантности. Назначение первой — гомология взглядов: «Я» ставит на свое место «другого» и убеждается в одинаковом отношении к миру. Назначение второй — гомология ценностей: «Я» предполагает, — различия в подходах к миру иррелевантны; наши оценки тождественны; мы судим о вещах по сходным критериям; мы допускаем, что другие действуют так, как мы себе это представляем. Человеческий мир структурирован. Мы знаем как. И потому, утверждаясь, взаимодействуем, рассчитывая на взаимность. Последнее («рассчитывание») — продукт не веберовского казенного расчета, но общей веры, что ни мир (идеализация последовательности «и так далее»), ни мне подобные (идеализация типичности «Я», вытекающая из основного тезиса взаимных перспектив) свойств не меняют (ср.: схоластическая презумпция constantiа subjecti). Отдавая должное проницательности авторов такого хода, обозначим пункт его уязвимости, состоящий в недооценке простого факта человеческой неконстантности. Изменяющийся мир, несамотождественный человек (человек на протяжении жизни «линяет» (Сартр), что предопределяет разломы судьбических мировых линий, взаимоотчуждение, взаимонепонимание, взаимонеприятие людей), неидентичные самости существуют розно, действуют несопряженно, в исполнении жизненных проектов руководятся не «типичными» ценностями. 1 2

См.: Simmel G. Vom Wesens des historishen Verstehens. Leipzig, 1918. См.: Dilthey W. Gesammelte Schriften Bd. 5. S. 277.

16. Эксперимент

83

2. Причина неорганичности, дискордантности компонентов персоно-сферы — несопряженность ценностных опосредований, вероубеждений как результат приобщенности к разным ареалам значимости. Навести мосты между несовместимыми экзистенциальными кредо позволяет «рациональность», манифестируемая в формальном модусе аппаратом обоснования, началом достаточного основания; в материальном модусе — понятием благополучия, вытекающем из «ориентированного социального действия с точки зрения определенных … ценностных постулатов»1. Итак, панацея — рациональное — расчисленное, скалькулированное, сбалансированное по интересам — действие. За безмятежной поверхностью картины, однако, проступает тревожная суть. Довольно от явления перейти к структурным контекстам, озаботившись: как, чем рациональность субъективно свободного действия конституируется. Мрачная ирония состоит в ответе — инструментально-бюрократически. Жизненное — обусловливаемо ли чиновно-административным? Скрытая и жесткая детерминация одного другим выхолащивает жизненное; персоналии, подмятые институтами, расчеловечены. Восстановить рациональность в терминах жизненности пробует понимающая социология, комбинирующая более консистентной (сопоставительно с веберовской) моделью «значащей онтологии». Мир не имеет в отношении нас намерений. Мы сами конструируем их для себя внедрением целей, ценностей, идеалов. Насущная задача быть в ценностно диверсифицированном мире просто не решается. Если не принимать «прозрение приходит до понимания», возникает проблема осмысленной коммуникации, продуктивного обмена деятельностью. Презумпция «действие происходит через овеществление общих ценностей» (Парсонс) распространяется на узкий круг тривиально стандартных ситуаций; она не захватывает в свой бредень ситуации оригинальные, когда, скажем, между «взял» и «отдал» вклинивается «преобразил». 3. Косвенное проникновение в субъективность через вхождение в иную (чужую) персональность по рельсам объективаций духа — паралингвистическим, поведенческим, языковым определенностям самореализации и интеракции на базе истолкования. Интерпретатор как «живой мыслящий дух» (Бетти) вскрывает в проявлениях самости подспудные смысловые, жизненные, ценностные формы. 1

Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. H. 1. Tübingen, 1956. S. 60.

Философия гуманитарного знания

84

Опыт разнообразен; всякий руководствуется в утверждении специфической системой релевантностей в зависимости от богатства опыта. Никакой резонансности индивидуальных действий может не быть. Она пробивается в магистрали того, что каждый шаг утверждения в мире основывается на запасе раннего опыта, который включается в определенное единство в виде нашего запаса, служащего самости в качестве направляющей схемы собственных самоизъявительных актов. Наши опыты в жизненном мире сцеплены с указанной схемой, так что предметы, события в нем опознаются нами как с самого начала данные в своей типичности1, — конгруэнтность смыслового, жизненного, ценностного абриса самозаявления в сопереживательной ситуации, когда «наблюдатель ставит себя в положение наблюдаемого»2.

1 2

См.: Schutz A., Luckmann T. Strukturen der Lebenswelt. Bd. I. Neuwied, 1975. S. 76. Михайловский Н. К. Указ. соч. Т. 3. СПб., 1909. С. 402.

17. ТЕОРЕТИЗАЦИЯ Теоретизация — концептуальное моделирование подлежащего познанию предмета. Предпосылкой успешной теоретизации является наличие ранее выработанного (на дотеоретической стадии функционирования знания), заимствованного (из смежных отраслей) запаса эвристических представлений, идей. К сожалению, качество предпосылочного знания оставляет здесь желать много лучшего. 1. Ситуация в предтеории. Искание в человеке человека: развертывание «тайной психологии» (Тургенев), «диалектики души» (Толстой), — пригодной к высказыванию мысли живой, животрепещущей, ограничивалось утрированием головоломности выполнения исходного замысла, где человек, как «тайна» не мог сам о себе «все знать, все чувствовать, все видеть» (Лермонтов). Традиционное знание выполняло миссию критики разума, где разум, говоря кантовским слогом, ведет себя точно полномочный судья, принуждающий свидетелей отвечать на сформулированные им самим вопросы. Ситуация ГЗ никак не вписывается в стандартную познавательную ситуацию: разум не способен здесь выступать полномочным судьей, так как отвечать свидетелей на сформулированные не им вопросы принуждает не он, а жизнь. Перед нами казус, когда, прибегая к фигуре Лакана, мыслит не субъективный разум, а какое-то другое место. Последнее — возможно — хайдеггеровское «истинное мышление» — «вслушивание в бытие». Своеобразие казуса оказывает привычному методу теоретизации особое сопротивление. Капитальные помехи: E неустойчивость онтологии: «все чувства лишь на срок» (Лермонтов); E несчетность способов, которые мы воспринимаем как функционирование сознательной подкладки «Я»1; E раскольность характера в необозримом диапазоне: добро — зло; мужество — трусость; благородство — низость; доверие — недоверие и т.д.; 1

См.: James W. The Principles of phychology. N.Y., 1890. P. 230.

86

Философия гуманитарного знания

E неогрубляемость, предполагаемость субъективных обстояний: «воспоминание о пережитом счастье — уже не счастье; воспоминание о пережитой боли — все еще боль» (Байрон); E акаузальность: бессознательная жестокость юности; E количественно невыразимые связи — оксюмороны: самая большая моя слабость — моя сила; хиазмы: хотеть не вредно, вредно не хотеть; E нерационализируемые холистские настроения: съедающее изнутри одиночество; E наведенные эффекты: камуфляж, маска, морока, маскарад, провокация (ср.: Белый использовал прием — специфический вид перспективы: получение фантасмагорической действительности (сюр, абсурд, нонсенс) во взаимоотображаемом кривозеркалье). Etc. 2. Ситуация в смежных науках. Инкорпорируемые в studia humaniora соображения иных дисциплин не способствовали процессу теоретизации materia humana. Выяснилась крайне низкая эвристичность, с одной стороны, субъективистских установок иррационалистической антропологии, психоанализа; с другой, — объективистских, вульгаризаторских установок натурализма, биологизма, органицизма, экономизма. Перефразируя известную мысль, скажем: внедрение их (установок), перенесение связанных с ними понятий на почву ГЗ родит лишь фразу. 3. Ситуация в метатеории. Топологически антропный хроногеометрический контур качествен — не удовлетворяет требованиям однородности, изотропности. Последнее осложняет выстраивание общезначимой доктрины отмеченных печатью индивидуальности человеческих отношений. Может ли быть какая-то всеохватная теория «человечности», подводящая под унитарное основание тот же организационный базис общения (межиндивидного взаимодействия, коммуникации, интеракции)? Примем в расчет: в Европе — классовый строй; в Индии — кастовый; в Китае — клановый; у арабов — племенной, — как это многообразие концептуализировать единообразно? Далее: у одних народов стержень обмена деятельностью (и отображающего его ценностного базиса сознания и самосознания) — закон (право), у иных — обычай (традиции); у одних — договор, у иных — фидуция. Точные науки исключают концептуализацию подобных (качественных) континуумов, опираясь на модель крупномасштабной изотропии Вселенной (не радикализуя тем самым картанову проблему), что не проходит в социально-гуманитарных науках, исходно

17. Теоретизация

87

призванных осмысливать локальные, контекстуальные, окказиональные параметры предметной среды. Скажем: структурообразующей осью Запада выступает гражданство; России — духовность (без «мещанства») (конечно, не существует прямого идиоматического эквивалента европейского «права» отечественной «правде»); Востока — подданство; Юга — этническая идентичность. Как видно, социальное пространственно-временное многообразие качественно, векторизовано, что осложняет технику его рационального (концептуального) толкования. Как соблюсти надлежащую мыслительную культуру? Воплотить гносеологические императивы высокого призвания теоретика строить «обезличенную» теорию, выступать от ее позитивного имени? Гносеологически предпосылки «совершенной» доктрины в обществознании проблематизируются несопряженностью наличного содержательного фона традиционным методологическим требованиям «бессубъектности», реалистичности рассмотрения. Дело доходит до курьезов, имея в виду прецеденты бездумного выхолащивания личности в рационалистической дидактике, толкующей человека как чистый продукт обстоятельств. Несообразие императивной — ситуативной (должное — сущее) редакции социально-гуманитарного поиска оказывалось питательной почвой культовой оппозиции естествоведения — обществоведения (наук о природе и культуре) с набором детализирующих дихотомий: физика — метафизика; детерминистский мир — свободно-целевая духовность; знание — этика; объяснение — понимание; истина — ценность. Метатеоретическая проработка данных альтернатив намечала капитальную эпистемологическую дивергенцию: объективизм — субъективизм; натурализм — антропологизм. Адепты первого — Гиппократ, Геродот, Фукидид, Боден, Монтескье, Ратцель, Гольбах, Ламетри, Пристли, Кетле, Бокль, Оден, Гальтон, Кандолей, Ломброзо, Летурно, Лайель, Леруа-Гуран (географизм, космизм, техницизм) — утрируют роль объективных (надличностных, имперсональных) факторов. Адепты второго — Паскаль, Монтень, Верморель, Лампрехт, Михайловский (субъективное направление в макросоциологии, историологии) — упирают на процесс личностей, перипетий героев. «Конфликт интерпретаций» в неравнозначном отношении к статусу: E Homo sensibilis: отличительная черта человечности, — произвольность — непроизвольность поведения; существо человечности, — логизируемо — нелогизируемо;

Философия гуманитарного знания

88

E знания: отличительная черта «совершенного» знания, — Wissen — предметоориентированность (объективизм); Gewissen — индивидоориентированность (знание как «совестливое» знание — субъективизм). Одни борются с динамизмом — каузальной предустановленностью социальности (историчности), выставляющей всяческую экзистенциальную манифестацию как выражение общей функции, скрытой универсальной причины. Есть, следовательно, закон и его персональное наполнение. Выходит, деятель (агент истории, лицедей) как человек (самость) — неповторимое лицо со специфическим антуражем в принципе не заявляет себя в само-деятельности. Недостаток данной платформы — низкая эвристичность: объясняя, социально-политический динамизм мало что объясняет. Витиеватая жизненная реальность подводит к разумению: народ говорит устами своих героев, герои же имеют собственные уста1. Человеческая деятельность в сверхчеловеческой форме — как объяснительный принцип — не есть ли адресация к сугубо мистическому? Мысль не может бежать впереди объяснений. Гносеологические конвенансы не могут навязывать онтологических образов реальности. Другим претит беллетристичность, восприятие социальности как авансцены вольтов лиц. Уже Вольтер настаивал: «…Я хочу изобразить последнее столетие, а не только короля. Я устал от истории, где речь идет о приключениях короля, как будто реальность существует или не существует только через него; словом, я пишу историю скорее великого века, чем великого короля (т.е. Людовика ХIV. — В.И.)»2. Неприятие партикуляризма питает концептуальный реализм, благоволящий провиденциализму. Итак, камень преткновения традиционной теории — архимедова точка опоры: крепление рассуждений на личностном — надличностном начале человеческих отношений. Отправной пункт налаживания адекватной теоретизации в ГЗ — преодоление как субъективизма (гиперболизация уникальности — Дильтей, Дройзен), так и объективизма (гиперболизация фундаментальности — социологизм, географический детерминизм). Теоретизация осуществляется как содержательная версификация эссенциальных параметров онтологии. Как было выяснено, онтологический ареал ГЗ не обделен наличием подобных характеристик. 1 2

Подр. cм.: Ильин В. В. Философия истории. М., 2003. Цит. по: Шпет Г. Г. История как проблема логики. М., 2002. С. 168.

17. Теоретизация

89

Понимание этого — ключ возможности полноценной теоретизации гуманитарного, претендующей на раскрытие существа экзистенциальных универсалий в сложнейших жизненных перипетиях лиц, их судьбических мировых линиях. Так, проблема счастья уникальна: индивидуально окрашена, персонально выражена. Однако, принимая в расчет реальность неких однотипных (инвариантных) требований, задающих коллизионную основу человеческого общежития в виде весьма стандартных инструкций оптимальной, эффективной реализации индивидом природных, социальных, персональных начал, — гедонистическая, моральная, поведенческая и т.п. орнаментация существования, — возможно утверждать: проблема счастья решается более или менее универсально (в границах дисперсионных отношений, статистических оценок). Другими словами, каждый, решая проблему по-своему, в пределе приходит к одному из «взвешенных» «степенных средних» общечеловеческих решений. Рассуждения на самом высоком уровне обобщения крепятся на задействовании рычагов родовых евангелий: 10 заповедей Ветхого, 9 заповедей Нового заветов, «золотых правил» интерличностного сознания в духе прямых директив: «Всякий, следующий добродетели, желает другим того же блага, к которому сам стремится» (Спиноза); «Не делай другим того, чего не желаешь себе» (Гассенди); или фрагментарных подступов: счастье — «расчет, умеренность и трудолюбие»; «покой и независимость» (Пушкин).

18. ОСОБЕННОСТИ ТЕОРЕТИЗАЦИИ Родовой жизнепорождающий опыт при всей диспергированности, вариабельности поддается регуляризации по неким мотивным интенциям на оптимальность, эффективность, достижительность, задающим его рациональность. Задним числом отслеживанием больших социально-исторических интервалов устанавливается завидная идентичность человечности (во всех размытых целе-ценностно несопряженных локалах), проявляющаяся в единстве технологического устроения жизни, вершения истории, пролонгирования собственного существования, — таком единстве родовой деятельностной основы, которое исключает тематизацию в языке конвенционализма, историографизма и требует тематизации в языке аксиологизма — фундаментальной деонтологии, нормологии, этосологии. Немота лиц в беспечности партикулярного жизнепотока теснится немолчной логикой универсального налаживания общежития не по терпению, надежде, совестливости, самоотречению, но по ликвидным правилам, ориентированным — в разных разрядах — на собственные, групповые, общечеловеческие устои. Используя отработанный стиль доктрины, можно высказать: наборы собственных ценностей описываются языком аффективного, традиционного, целерационального действия; наборы групповых (солидарных) ценностей описываются языком аффективного (при экзальтациях), традиционного (при инициациях), но главным образом языком целерационального и ценностнорационального действия (с привлечением по необходимости языка нелогичного действия, психо-, шизоанализа). Наборы общечеловеческих ценностей описываются языком, над выработкой которого трудились Кант, Риккерт, Виндельбанд, Шелер, Плеснер, Сорокин. Относительно наборов собственных и солидарных ценностей высказано предостаточно (Вебер, Дюркгейм, Парето, Фрейд, представители всех волн неофрейдизма, Парсонс, Шилз, Шелдон, Бехтерев, Кандинский, сторонники Фанкфуртской школы); относительно на-

18. Особенности теоретизации

91

боров общечеловеческих ценностных универсалий не только предостаточно, но и достаточно высказаться невозможно. Развертывание теории родовых ценностных универсалий крепится на той фундаментальной предпосылке, что жизнь может быть подчинена преследованию не собственной, групповой, но общечеловеческой цели, — иными словами, фиксироваться ресурсом не аффективного, традиционного, целерационального, но только ценностнорационального языка. Вебер в таких случаях делал изъятие из рассмотрения, вводил фигуру «иррациональное». По сути он был прав. Отсутствие привязки целеполагания к решению локально обозримых задач, замыкание его на отстраненные ценностные отрешенности разрушает способность судить о деятельности как рационально складываемой. Jncidenter: деятельностная ориентация на ценность, а не цель соответствует не узусу, а казусу: скажем, не привычному «передвижению», но необычному «выступанию», «шествию» вперед, отягощенному флером торжественности. Логика подобного действия, не укладываясь в фигуры стандартной (формальной и даже диалектической) логики, востребует некоторого иного и прямо признаем — не вполне «рационального», мыслеизъяснения. На этом основании, отмечалось выше, Паскаль интриговал разработками ordre du coeur; logique du coeur; ésprit de finesse (порядок сердца, логика сердца; проницательность, тонкость); Шелер — ordo amoris; Сорокин — amitologia. Мы являемся свидетелями замечательного прецедента — нащупать средство выражения трудно или даже едва выразимого, что в антропологическом материале соответствует гносеологическому «откровению», «усмотрению» (фанероскопия Пирса, феноменология Гуссерля). Как бы там ни было, охарактеризованные — не вполне или не привычно «рациональные» действия — не планомерны, не рассчитываемы, не вписываемы в обстоятельства; они ориентированы не на ординарные жизненные контексты, а на сверхконтекстуальные, наджизненные обстояния. Поведение «не от мира сего» — культурно-топологически локализуемо, это — поведение пророков, святых, героев, юродивых, фактически не живущих, а от примера вразумляющих, как следует жить. Таково, к слову, — на взгляд и обывателя, и правителя (ибо равнообразно от последнего вертухая до первого консула, от кентуриона Марка Крысобоя до игемона-прокуратора Понтия Пилата никто не превозмогал фарисейства) — было «нерациональное» житие Спасителя. Вторично озаботимся: в чем подвиг Христа? И вновь удостоверим: в служении не себе, но роду. Подобным служением «простой смертный», естественно, не озабочивается. Он не способен отвлечься от линии рационального жизнеподдержания, заточенного на техно-

Философия гуманитарного знания

92

логическое (а не деонтологическое) обеспечение нормального жизнетока. Неспособность отстраниться от житейских забот, перекрыть, превзойти сермяжные, безыскусственные треволнения, пределы попечений о «хлебе насущном» и есть та (каинова?) печать, которая лежит на всех нас, обреченных на вершение «медленных», «малых» трудов. Служение «высокому» «неземному» труду для homo medius, homo simplex практически неисполнимо. Интенцию на «необходимость» и проводит, и разоблачает Евангелие. От призыва Всевышнего «следуй за мной» (т.е. выйди за скабрезный порог юдоли земной, будь причастным «великому») адресант отбивается прозаическим: «Господи! Позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов, а ты иди, благовествуй царствие Божие»1. Аналогично другой от сходного призыва уклоняется будничным: «Я пойду за тобою, Господи! Но прежде позволь мне проститься с домашними моими! Но Иисус сказал ему: Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия»2. Человеческому — человеческое. Богу — богово. Служение Господу (как и музам) не терпит мирской суеты (хотя по всем меркам предание земле родителя, прощание с близкими — не по части суеты), оно требует высвобождения, исхода из бренного. Кто же на такое способен?! Отречение, отвлечение от преходящего, проходящего, тщетного стопорится рядом издержек самозаявлений просточеловека во всех модусах. Остановимся на характернейших из них. E Homo absconditus: скрытость, лицемерность, двоедушность, неискренность. Человек, точно сосуд скудельный, наводнен субстанциями тайными, пагубными, корыстными; потрафляет своим капризам, — и Господу и Мамоне; E Homo ferus: произвольность, бесшабашность, насильственность. Ввиду бездонности капитальной человеческой атрибуции — свободы — человек избегает всех и всяких установлений, становится резервуаром дикости, бескультурья. Действительно. Свобода есть произвол. Произволу сопутствует насилие, насилию — уничтожение. Свобода — рычаг конструирования новой реальности, но последняя может в своих существенных качествах оставаться далеко ниже созидательной человечности. Человек как часть «диких, яростных стихий» сам по себе единосущно купирует собственную креативную самоотдачу; 1 2

Лк. 9, 59–60. Там же, 61–62.

18. Особенности теоретизации

93

E Homo mortale: конечность. Жизнь человеческая, описываемая фигурой media vita in morte sumus (в жизни охвачен смертью), что жизнь бабочки-однодневки, торопящейся «успеть». Спешка в самореализации на коротком веку, с непременными спутниками — непродуманностью, импульсивностью, горячностью, беспечностью, отчаянностью действия наполняет бытие гибельной разупорядоченностью; E Homo artifex: собственничество. Человек изменяет мир «к лучшей судьбе ради того, чтобы властвовать над ним или пользоваться им… как собственностью…»1. Но мир более велик во всех проявлениях, сопротивляется усилиям человека-собственника неисполнением надежд на установление на земле времени «истинной жизни», чего человек заслужил веками труда и смертных жертв2; E Homo duplex, insipiens: двойственность, нерациональность. Смысл действия устанавливается соотнесением с замыслом. Однако подлинный мотив «потому что» применительно и к действию, и к деятельности может быть неустановим. К действию — ввиду сокрытости смысла, к деятельности — ввиду необозримости смысла3; E Homo fictus: умышленность, измышленность. Тенденция homo symbolicum, используя слог Новалиса, жить в огромном романе4, — грешащий дереализацией существования поиск и претворение несбыточно-мнимого. Я так хочу, чтобы стер — Как узор, мне всю жизнь этот миг (Замятин)

Будирующий миг-момент, ради которого решаешься на все, амбивалентен в роли и экзистенциальной, и социальной инспирации. Эвристическое программирование минимально сковано (императивы когеренции) в духовном и практически-духовном производстве (там допускается и даже поощряется ассоциативное спряжение фетишей, грез, конструирование фикций), но оно максимально сковано (императивы корреспонденции) в жизнепроизводстве, крепящемся на прагматической десимволизации, разволшебствовании реалий. Упомянутые поведенческие модусы Homo — absconditus, ferus, mortale, artifex, duplex, insipiens, fictus — вполне реальны, но не все1 2 3 4

Платонов А. П. Указ. соч. С. 309. См.: там же. С. 304. Подр. см.: Щюц А. Избранное. М., 2004. С. 799. См.: Литературная теория немецкого романтизма. Документы. Л., 1934. С. 129

94

Философия гуманитарного знания

поглощающи, не узурпирующи, — не посягают на исчерпывающее выражение человеческого в человеке. Топологически они умещаются в локусы исступления — экстаза — выхода за собственные границы. В противоположность дикарю сапиенту не свойственно вести себя грубым, необузданным образом. Именно поэтому поведение сапиента предицируется модусами, альтернативными указанным, как-то: Homo moralis, litteratus, liber, habilis, ethicus, quadratus, sciens, eruditus, emunctae naris, достопочтенной вдохновительной формулой: Homo res sacra. В обрыв стилистически кружевных историй скажем прямо: в силу обозначенного выше правила многомерности самозаявления человека, описывающие его поведение, репрезентирующие модусы играют роль идеальных конструкций, отображающих возможные тенденции, а не действительные явления. Руководствующееся человеческими намерениями существо проявляет себя ситуативно многогранно, что исключает представление его в рефлексии под фирмой худосочной символики — человека «любящего» (Шелер, Сорокин); «играющего» (Хейзинга); «ригористичного» (Кант); «утилитарного» (Бентам) и т.п. Квалифицирующие тона онтологии человека — от эмоциональной, рассудочной заряженности выстраивающих ее (онтологию человека — антропологию) мыслителей, настроенчески проводящих близкую им концептуальную линию. Возможно ли в такой смете выполнить неангажированную доктрину — неотягощенную пристрастиями теорию человека, руководствующуюся непредвзятой причастностью к «родовой человечности»? При ближайшем рассмотрении в этом нет ничего заповедного; направляющие идеи здесь поставляет обворожительная теория типов. Эпистемологически понятие «тип» канализируется руслами: E плоскость «предмет»: тип выражает a) не предмет, а предмет имени; сам по себе есть номинатум; b) не явление, а категорию явлений; сам по себе есть класс; c) не копию, а содержательную систематизацию; сам по себе есть репрезентация; E плоскость «логика»: логически тип есть денотат как функция смысла имени; E плоскость «субстанция»: тип есть смешение-сочетание онтологически общего и частного; гносеологически абстрактного и конкретного, что семантически позволяет ему выступать реалемой — «комком» предметных свойств; E плоскость «композиция» тип — бытие композиционно кентаврическое, сочетательное: вбирает материал и содержание; он — не вещность, не эйдетичность, не индивидуализированность, не генерализированность, он — характеровоплощенность —

18. Особенности теоретизации

95

идеевещный и вещеидейный мир, наделяющий ментальным существованием условности, но не мнимости; E плоскость «реальность»: тип — идеализированная, модельная реальность a) подводящая диффузное и дискретное под признаковое единство; b) параметрически упорядочивающая многообразное в морфологических, функциональных, динамических идентификациях. Как видно, тип — такая абстрактная конструкция1, с которой как с предельным понятием, не имеющим непосредственных коррелятов, сопоставляются конкретные явления. Сопоставляются — с целью отслеживания тенденции потенциального осуществления в эмпирической реальности. Здесь мы вынуждены привлечь семантические средства сопряженных понятий, в первую очередь понятий: E асимптота — несет идею неограниченного приближения предметности к значимости при сравнительно-сопоставительных актах; E аппроксимация — несет идею причастности к значимости в оценке колебаний максимумов-минимумов отстояний черт вещности от эталонных; E интерполяция — определение реальных параметров значимости (предметных, деятельностных признаков) по отнесению их к модельным параметрам значимости с выдвижением интерполяционных квалификаций. Итак, объемное понятие «тип» вбирает ряд степеней предметности под углом зрения: E степени чистоты или смешения в сочетаниях возможного и действительного; сущего и должного; позитивного и нормативного; ‒ степени приближенности, причастности признаковому образцу, параметрическому мерилу. Комбинация разрядов присущности и касательности, атрибутивности и аутентичности активирует концепт «характерность», относящийся к признаковым единствам. На этом основании вводятся понятия «типичность», «типизированность», передающие идею вдохновительности образной подкладки идей, качественной релевантности. Вследствие сказанного ощущается справедливость мысли того же Флобера: «Моя бедная мадам Бовари страдает и плачет в десятках французских городов». Или: схоластика как состояние ума не локализуема; представляет тень способа мысли, культурного освоения действительности. 1 Подр. см.: Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. М., 2013.

96

Философия гуманитарного знания

Предлагаемая трактовка «типа» обязывает занять вполне определенную и по большей части критическую позицию в отношении веберовской его трактовки. Прежде всего вызывает недоумение использование постоянного эпитета «идеальный». С гносеологической точки зрения тип суть средоточие как идеального, так и материального, как сверхчувственного, так и чувственного (иначе бедная мадам Бовари — литературный вымысел, fiction — не страдала и не плакала бы в десятках французских городов). Комбинируя фигурой «идеальный тип», мы гиперболизируем момент «чистоты» линий, тем самым отказываемся от усилий степенной функции, лишаем себя возможности проводить аппроксимирующие, интерполирующие процедуры, заниматься приближенным вычислением, представлением значений; утрачиваем идею близости функции значения к предельному значению (асимптотические точки, производные). На фоне изложенного — далее — ставится под сомнение работоспособность всей концептуальной схемы идеальных типов передавать характеристическое в способе действия. Признавая фиктивность, утопичность идеальных типов, упирая на их «чистую» ролевость, Вебер подрывает момент их эмпирической плодотворности. В самом деле. Не бывает «чисто» аффективных» действий. В человеческом сообществе их наличие — «чистая» патология. Не бывает «чисто» традиционных действий. В человеческом сообществе это — «чистая» инициация (социальная архаика, докультурность). Не бывает «чисто» целерациональных действий. В человеческом сообществе это — «чистый» расчет, голая прагматика (вырожденные случаи гобсеков, гарпагонов). Не бывает «чисто» ценностнорациональных действий. В человеческом сообществе это — «чистая» дереализованность, надмирность (вырожденный случай «святости»). Что бывает? Феноменологически бывает асимптотичность, описываемая техникой не вырожденных — патологических — случаев, но техникой выверенных случаев аппроксимаций, интерполяций. Субстанциально бывает интенциальность, описываемая техникой не экзальтаций, но экспектаций — преимущественных инспираций действий запальчивостью, заветом, целью, ценностью. Идентификация действий по «чистоте» интернализованных значимостей означает, с одной стороны, девальвацию субъекта как дееспособного носителя целе-ценностных ориентаций; с другой стороны, гиперболизацию целе‒ценностной основы действия, становящейся самодовлеющей, осуществляющей свое регулирование безотносительно к эмпирическим контекстам (разносторонней природы субъекта). Каверзная проблема обретения индивидом типично-типологичного целе-ценностного действия, где субъект аппроксимирует к типу,

18. Особенности теоретизации

97

но не атрибутирует его в «чистом» виде, получает решение замыканием целе-ценностей на отчетливые интернализированные агентом действия преференциальные аксиологические системы, направляющие поведенческие акты. По такому пути идут: ‒ Кюльпе, фундирующий ценности целями — средствами: бинарная типология ценностей — целей; ценностей — средств; ‒ Риккерт, связывающий ценности с целями по их отношению к благу: тернарная типология целей, обращенных на блага a) будущего — сфера «бесконечной целостности»; b) настоящего — сфера «совершенной частичности»; c) вечности — сфера «совершенной целостности». Ход от необозримой ценности к обозримой цели — всемерно оправданный, едва не единственно рациональный. Воспроизведем ту ранее высказанную мысль, что созидаемое в нашем действии антропное бытие (вторая искусственная природа) есть бытие целепорожденное и ценностновоплощенное1. Оно есть бытие смыслоприемлющее, поскольку творится по человеческим проектам потребного, чаемого; и смыслодающее, поскольку потребляется по человеческим аксиологическим ориентациям — отвечает социокультурно уточняемым понятиям жизненной состоятельности (философская традиция от Платона до Кроче в связи с этим отождествляет онтологию и деонтологию, бытие и ценность; основания для подобного отождествления, по-нашему, возникают с момента превращения человеческой деятельности в универсальную планетарную силу; до момента космической универсализации деятельности человек, как учил Лейбниц, жизнедействовал как «локальный архитектор» действительности). Все человеческие действия целеориентированы на обмирщение частных ценностей; вся человеческая деятельность целеориентирована на обмирщение общих ценностей. Ценность как сгусток деятельностной смыслоопределенности относительно человеческого самоутверждения (действие, деятельность) выступает предельным смыслопородительным понятием. Деонтология (аксиология, нормология, этосология) должна выстраиваться вокруг него, обосновывая целесообразность: ‒ тактически — достижения уникальных (отдельных); ‒ стратегически — достижения универсальных ценностей. В первом случае развертывается деонтология действия, во втором случае — деонтология деятельности. В качестве краевой постановки — summum bonum — в створе актуализации категорий асимптота, аппроксимация, интерполяция развертывается деонтология родовых 1

См.: Bauch B. Wahrkeit, Wert und Wirklichkeit. Leipzig, 1923.

Философия гуманитарного знания

98

усилий, совпадающая с антропософской рефлексией значения, назначения, предназначения, призвания Homo. Архитектоника теории ценностей, следовательно, такова: E ценности действия — императивы индивидуального самоутверждения; E ценности деятельности — императивы группового, социального самоутверждения; E ценности совокупных занятий человечества — императивы общегуманитарного самоутверждения. Все и всякие социокультурные стадии, ступени, эпохи снабжают специфическим толкованием данные компоненты ценностной иерархии в виде регулятивных предписаний, интенций на допустимое, желательное, правомерное, приемлемое, разрешенное, запрещенное, обязательное. Последнее (через нормирующее поле диспозиций, санкций, условий действия) позволяет поддерживать в социуме баланс нормосообразия, проводить регуляризацию, гуманитаризацию интеракции. Нервом рассуждений по мере интеллектуального движения в сюжете «целе-ценностные иллюзии общества» (говорил же Энгельс о политико-юридических общественных иллюзиях), что очевидно, оказывается, «целесообразность» — механизм координации целей-ценностей с объективным материалом действия (деятельности). В горизонтах теодицеи целесообразность вводилась трансцендентно. В горизонтах антроподицеи, отказывающейся от идеи prestabilitada и увлеченной введением целесообразности имманентно, обостряется проблема связи реального с ценностным. В обобщенной и более резкой постановке проблема координации одного с другим осознается как проблема ценностного переноса идеально-субъективного (императивного, регулятивного) на материально-объективное, иными словами — осознается как проблема взаимодействия двух отсеков действительности, двух универсумов. Принцип (гильотина) Юма дезавуирует ход от факта к закону, от прецедента к принципу, от казуса к узусу. С нашей точки зрения1, запрет Юма распространяется на ситуацию формально-логической дедикации нормативных основоположений, не относится к технике выработки деонтологической формации в жизнетворчестве. Давно и точно замечено: сфера Lebenswelt потенциалом формальной логики не осваивается и не выражается. Вероятно, по этой причине с завидной настойчивостью, упорством проводится линия на создание особого антропоориентированного аппарата со своими фигурами удостоверения результатов (см.: 11). Еще раз напомним — разработкой 1

См.: Ильин В. В. Аксиология. М., 2005.

18. Особенности теоретизации

99

подобного жизнечуткого обосновательного инструментария озабочивались Паскаль, Дильтей, Зиммель, Шелер, Шпет, Шюц, Рикер и др. Круг наших интересов очерчивается спецификацией оценочных актов, осуществляющих (вне указаний Юма) и упрочение ценностей, и сопряжение с ними единиц деятельностного обмена. Упрочение ценностей версифицируется запусканием многопрофильного механизма, работающего в технике прецедентной (!) квалифицирующей, отбирающей системы, на базе: a) изолирующей абстракции, выпаривающей конкретику эмпирических контекстов и воспаряющей до обособления момента «достижительного целеустремления»; b) абстракции отождествления оформляющей концепт «целевая целесообразность»; c) содержательной экстраполяции «достижительного целеустремления» и «целевой целесообразности» вводящей предельное понятие «приобретение усилиями»; d) совмещения «целевой целесообразности» с «приобретенным усилиями» обоснующей когницию «благо»; e) признаковой генерализации «блага» внедряющей категорию «ценность»; f) применения «оборачивания метода» легализующей функциональную трактовку «ценностей» (абстрактных дериватов конкретных целей) как поведенческих детерминант ситуативного и сверхситуативного преследования целей. Отсюда: деятельностная магия ценностей — магия очарования того, «что душу волнует, что сердце томит», — от необыкновенной практической силы, основательности высоко адаптивных целей, экстрагируемых категорией жизненного благополучия при ориентации на высокие образцы, гуманитарно оправданные стандарты самоутверждения. Мотивирующая и мотивированная деонтология (аксиология), как видно, возможна через эвристическую эксплуатацию одного понятия — понятия человекоразмерной антропоориентированной ценности (инициирующей гуманитарное миротворчество через волю; направляющей миросозидание через цель). Институциональная и функциональная автономизация этоса на гносеологическом языке концептуализируется процедурой «оборачивания»: эмпирически введенные и генерализированные нормы деятельности превращаются в самостоятельное объективированное пространство значимостей, регулирующих деятельность. Естественное следствие объективации выказавших эффективность в прошлой деятельности норм — их инверсионная регуляция деятельности будущей.

100

Философия гуманитарного знания

Так Lebenswelt — генеалогически предковая, анцестральная форма, — структурно и функционально уступает свое первенство Wertswelt. Последний превентивно регулирует обустройство своего контрагента, целе-ценностно ориентируя: E на микроуровне — расчет действий по схеме «цель — средство — результат» (используя техники AGJL, теории принятия решений); E на макроуровне — порождение реальности, творение (производство) сущего с заранее заданными свойствами (рациональность цивилизации); E на мегауровне — благоговение перед ценностными универсалиями (альтруистические, виталистические, амитологические категорические императивы). Жизнеподдержание, жизнепорождение, что очевидно, фундируется ценностным самоопределением созидательного процесса, предполагающим идеализацию, объективацию (гносеологически — абсолютизацию) универсальных начал человечности. На микро- и макроуровнях нормология консолидируется этосом рациональной ответственности; на мегауровне она консолидируется этосом гуманитарного принципа. Высказанное в новом свете выставляет традиционную проблему бессмертия. Обсуждать ее в религиозном языке бессмысленно: идея загробной жизни, эсхатологического двоемирия, воскресения — мистична. Обсуждать ее в технологическом языке (упование Федорова) бесполезно: идея реанимации кладбищ утопична. Обсуждать ее в антропном языке и осмысленно, и полезно: идея выстраивания «царства земного» — Lebenswelt по заветам «царства ценностей» Wertswelt есть духоподъемная непреходящая идея скинии вечного творчества, идея сведения неба на землю, идея представления себя невыпадающим звеном великого (родового) целого. Ценность понятие не только предельное, деятельностное, культурное, институциональное, интенциональное, но и абсолютное. В смысле не внечеловечности, а ультрачеловечности, не трансцендентности, а универсальности, не отрешенности, а включенности. Абсолютность в аксиологических штудиях характеризует бытие не самодовлеющее, а влияющее, инстанцию не конститутивную, а регулятивную. Причина впадений в грубейшие заблуждения в тематизации природы Wertswelt — в логическом принципе фиксации его содержания, — а именно: непосредственно из действительности он не вытекает, из фактуального не выводится (принцип Юма). Возникает искушение в духе гносеологического реализма (платонизма) постулировать его надэмпирическое существование, придать особый modus essendi.

18. Особенности теоретизации

101

Между тем необходимость умножать разряды сущего допущением параллельных миров отпадет ввиду корректировки логического принципа освоения реалий. Отправной мыслью здесь служит идея modus obliquus: Wertswelt не пред-дан, — он складывается как продукт креативного обобщения гуманитарного опыта, способный организовывать сам этот опыт (регулятивная инверсия — следствие эвристического оборачивания); Wertswelt не имеет субстанциального бытия, — он имеет интенциональное бытие, возникающее как гуманитарная катализация целеполагающих человеческих актов (регулятивная инициация — следствие гуманитарной мотивации); Wertswelt не запределен, — он пределен как крайний, последний рубеж значимости (регулятивная финализация — следствие необходимости оправдывать инициативы фундаментальными основаниями). Wertswelt играет роль границы содержательного соотнесения всех животрепещущих тем мысли и действия, где все многообразие человекоутверждения получает истолкование в духе радикальных «почему», «во имя чего». В таком своем проявлении Wertswelt не входит в сферу компетенций традиционной логики, не осваивается ее инструментарием. Обдумывание, продумывание «последних», «пограничных» сюжетов жизнезначимого востребует, как отмечалось, иной логики — чуткой к участному мышлению, не отделяющему поступки от мыслей и мыслей от убеждений. Подобная духовная культура не производится логической фабрикой значений, она в принципе не может порождаться никаким «производством». Скорее всего, по этой причине, такая форма практически–духовного, как религия, заповедует «житие по высшей истине» не на земле, а на небеси. Соответственно, терпит фиаско любая попытка конъюнктурной гиперболизации любого претендента на звание «быть властителем душ»: стезя «святого» в «поднебесном» для этого никак не подходит. Смешную, печальную форму самообмана, вызванную, к примеру, политизацией христианства, разоблачает Чаадаев: «Политическое христианство отжило свой век… должно… уступить место христианству чисто духовному… должно действовать на гражданственность только посредственно, властью мысли, а не вещества. Более нежели когда оно должно жить в области духа и оттуда озарять мир, и там искать себе окончательного выражения» (письмо А. И. Тургеневу 1837 г.). Итак, высказывается идея надмирности и неподневольности. Мирское и подневольное тем более в корыстном представлении — прозаичны, посредственны, убоги. Они прозаичны, посредственны, убоги даже по отношению к живущей по рациональным целям (удовлетворяющим потребности расчетным конечностям) цивилизации. Не случайно квалифицирует Герцен: «Мещанство — вот последнее

Философия гуманитарного знания

102

(! — В.И.) слово цивилизации». Преодоление плачевной «золотой посредственности» (Чаадаев) цивилизация отыскивается в культуре, живущей по ценностному наряду и регулирующей целесообразное творчество жизни. Если относиться к антропологии как к проекту не фактографического уровня, то следует утрировать те сферы бытия, какие существуют независимо от кратковременно живущего человека. Идя в кильватере данной инспирирующей установки, подчеркнем нужные нам места. С определенного момента, когда объем человеческого действия оказывается равнозначным объему действия природы, бытие становится рукотворным, целевым, ценностным. Радикализуется задача координации схем всеобщности сопряжением действия и гармонии. Жизнь к рассуждениям не сводится, но апология жизни крепится на серии заинтересованных рассуждений. Святое отношение к жизни предполагает развертывание антроподицеи в качестве доктрины оправдания дел человеческих. На последнем настаивает и Кант, утверждая: «Остается, по-видимому, только та ценность, которую мы сами придаем нашей жизни, посредством того, что мы не только делаем, но делаем целесообразно»1. В качестве представителя высшей сферы мироздания человек, во-первых, своей свободой (как homo effectivus) создает порядок существования; а во-вторых, своей породой (как homo aestimator) проводит рефлексию создаваемого порядка. Поступая так, говоря прямо, человек раскрывает тайну собственного бытия, состоящую не в том, чтобы жить (логика органического царства), но в том, для чего жить (логика надорганического царства). В противном случае — разочаровательное снижение тона, духовный кризис, хотя бы кругом человека «все были хлебы» (Достоевский). Полноту разверток пограничных «для чего» и поставляет антроподицея, снабжающая панорамой, перспективой творения возможного в целе-ценностном его обрамлении. Предмет непосредственного обсуждения — не техника порождения второй искусственной природы, о чем достаточно говорилось вообще и выше — в частности, а нормирование преобразований реальности посредством деятельностного обмирщения ценностей через цели. Исходя из того, что вся палитра человеческого самоутверждения находится в промежутке «активность — реактивность», «инициативность — безынициативность», «устроение — устранение», «творение — созерцание», оставим без внимания крайний негативный исход безучастия, вызванный апатией, абулией, атараксией, философией 1

Кант И. Соч. Т. 5. С. 276.

18. Особенности теоретизации

103

равнодушия к жизни, чувством скуки как одной из «принадлежностей мыслящего существа» (Пушкин) (ср.: Я молод, жизнь во мне крепка; Чего мне ждать? тоска, тоска!).

Не будем озабочиваться также внутренней мотивацией трансформизма (необузданному исповедованию которого активно противился еще Гассенди), является ли он естественным проявлением homo hereticus, на заявлениях которого крепится культура, выступает ли его институциональным носителем «независимая» от власти и собственности «свободно парящая» (?!) интеллигенция, как полагал Маннгейм. Одним словом, не будем вдаваться в детали: кто «творит жизнь» — люди факта или люди веры, называемые мечтателями, утопистами, юродивыми, пророками, лучшими людьми или вождями человечества1. Свой интерес сфокусируем на побудительных причинах действия. Согласно циркулирующим в теории действия подходам, в самом действии различают умение; поступок; общеобязательное поведение. С позиций модальности умение — технические навыки — проблематично; прагматичное содержание поступка — ассерторично; подчиняющееся категорическому императиву общеобязательное поведение — аподиктично. Побудительную подоснову действия образуют в случае: ‒ аффективного действия — эмоции; ‒ традиционного действия — обычаи, установления; ‒ целерационального действия — интересы; ‒ ценностнорационального действия — абсолютные значимости. В перечне интерпретаций деятельностных побуждений, очерчивающих детерминистскую канву человеческих самоутверждений, как хорошо видно, фигурируют соответствующие субъективному значению стимулы значимости. Аккумуляция и агрегация их влечет консолидирующую стереотипизацию, — на данном основании Вебер вводит генерализацию «идеальный тип» (ИТ) и спрягает комбинации ИТ, выражающие преимущественные реализации индивидов через побуждения в порядках действий. Гносеологически конфигурация ИТ эвристична — дает причинное объяснение действий; позволяет осмысливать действия; расширяет теорию понимания действий. Аксиологически конфигурация ИТ также эвристична — дает возможность в трех видах человеческого действия (аффективное, традиционное, целерациональное) в качестве интенционального возбудителя усмотреть «норму эффективности» (широко 1

См.: Соловьев В. С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 303‒304.

104

Философия гуманитарного знания

толкуемую), а в одном виде человеческого действия (ценностнорациональное) усмотреть «норму законности». Используя классический язык теории (рационального, социального) действия, можно настаивать: налаживание аффективного, традиционного, целерационального действия так или иначе сопряжено с тем, что Парсонс называет «мотивационно-релевантная адекватность», имея в виду результативную разрешимость поведенческой ситуации; налаживание же ценностнорационального действия не сопряжено с достижением какой бы то ни было результативности, — оно планируется как демонстрация абсолютной своей самоценности. В переводе на язык мыслей сказанное означает только одно: восторг сопричастия. Гипотетические императивы — императивы умения — предписания к целесообразной деятельности — не содержат оценок целей, ибо, нацеливая на утилитарные результаты, не предполагают отнесения к ценностям. Технико-прагматические, поглощенные извлечением ситуативной выгоды инструкции не возводятся в ранг законов. Ассерторические императивы — императивы обыденно приемлемых поступков — обслуживают благоразумное поведение, упорядочивают обмен деятельностью в ракурсе резонерски применяемого здравого смысла (бережливость, умеренность, обходительность и т.п.) — не необходимы, так как имеют исключения в массе житейских исполнений. Нет и не может быть универсализации повелений в партикулярной эмпирии. Стремление сформулировать «правило над правилами», «закон над законами» сподвигает на преодоление всех условностей эпизодического нормативного исполнения, активирует идею общеобязательного поведения, регулируемого не гипотетическим, а категорическим императивом. Схема категорического императива фундируется моделью совершенно специфического существа, этически, моралистически, дидактически обуреваемого ригоризмом, что и позволяет тематизировать его проявления в оригинальной деонтологии, ориентированной не на ситуативные, лишенные какого бы то ни было привкуса гедонизма, утилитаризма (с их гетерономными «золотыми» правилами»‒ заповедями) побуждения и склонности. Только ленивый не подвергал критике протестантскую, пуританскую, кантианскую отвлеченно-формальную тенденцию (наиболее ретивые из когорты шутников склоняли казус исполнения «супружеского долга» с нелюбимой женой), гипертрофию «чистых», «автономных» самоопределений отрешенной воли. Как и пристало в теории для создания самодостаточного пространства концептуальных событий, рассуждают не о «фактах», а идеализациях — абстрактах, конструктах, — представляющих фикции. Наука версифицирует материальную

18. Особенности теоретизации

105

точку, идеальный газ, инерцию, формацию, — и не может иначе, добиваясь выстраивания теории. Почему в том же самом отказывают деонтологии. Почему последняя непременно обрекается на версификацию человека (какого из конкретных людей?!), а не конструкции морального существа — «модели человека». Но дело даже не в этом, а том, что деонтологические рассмотрения востребуют аксиологических отнесений: идеология поведения, описываемая схемой категорического императива, получает оправдание введением определенного обеспечивающего ее целе-ценностного сценария, где никакого конкретного места никакому конкретному человеку вообще не отводится. В качестве сугубо доктринальной стихии «креация» суть сгусток детерминистских интенций породительного свойства, проводящих устроение Lebenswelt по Wertswelt. При всей этой смете исторический, жизненный, социальный морфогенез «есть в каждом своем данном состоянии фактический компромисс (! — В.И.) между осуществляющимся в мире высшим идеальным началом (предельным понятием потребного, чаемого, задаваемого в качестве идеала. — В.И.) и тою материальною, не соответствующею ему средою, в которой оно осуществляется»1. Снимая паллиатив компромисса, Риккерт отстраняется от «воплощений», прибегает к прямому непосредственному отнесению содержания рассмотрения к миру ценностей (идеалов). Последнее позволяет ему развертывать методологию гуманитаристики, получать предмет наук о культуре. Эпистемологическая новация питает новацию праксиологическую (креатологическую). Снятие паллиатива компромисса с позиций мотивационной оснастки укладывается в альтернативу «гетерономноавтономно детерминируемое законное действие». Первый случай мотивационную основу находит извне. Здесь — стандартный казус «просточеловека», действия которого регулируются либо фортуной (в языке теодицеи), либо фаворитизмом (в языке секулярной доктрины, подменяющей идею судьбы идеей государевой милости). Вполне рационально (такова диспозиция традиционного и целерационального действия), что человек ищет «наибольшего удовольствия и наименьшего страдания». Будучи вставлена в раму благочиния прямодушная поведенческая интенция концептуализируется дихотомией «право — обязанность». «Я» имеет право на устроение собственной судьбы по приватной свободе, но поскольку, свобода в метафизической транскрипции сродни произволу, во избежание произвола 1

Соловьев В. С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1990.

Философия гуманитарного знания

106

требуется ограничивать свободу, руководствуясь сдерживающей силой законодательных норм. «Всякая обязанность, — назидает Лейбниц, — предполагает идею закона, а закон немыслим без предписавшего его законодателя, или без наград и наказаний»1. Казалось бы, разумное самоограничение в проектировании разумного действия, — а в мотивационном подспудье корысть, конформизм! Гетерономия как образ жизни — некое стилеобразующее поведенческое кредо, опирающееся на жизненный «расчет» не по своим, а по чужим распоряжениям, — на поверку оказывается недостойным, гуманитарно неприемлемым. Остается второй случай — автономно детерминируемое законное действие. Здесь, что называется, от тематических мотиваций переходят к горизонтным, где целерациональность конституируется отнесением не к предметной ситуации, не к контекстуальной среде, а к ситуации деонтологической, внеконтекстуальной. Короче: востребуется тематизация не того «что есть», но того «что должно быть». (Достаточно абстрактные ареалы не конъюнктурно, не корыстно — гетерономно — утверждающегося агента действия, относимые, если угодно, не к «конкретному» человеку, а к «модели» человека, обозревающей не материальную «ущербность», а идеальную «совершенность» homo). Дабы житейская щелочь не разъедала деонтологического (сугубо модельного) взгляда на существо вопроса, используется подобие весов Критолая: на одну чашу помещается все «бескорыстное», на другую все «корыстное» самоутверждение человека, — в предположении, что первую чашу не перевесит и целый мир со своими землями и морями. Такая интерпретация мотивационного базиса целерационального действия обозначается особым рубрикатором «автономия» целей. Отказываясь от блуждания в лабиринте Минотавра по частным интересам и склонностям (в рельефе внешнего принуждения), она выводит на широкую и хорошо освещенную дорогу внутренних убеждений. Отпадают целесообразно рассчитываемые партикулярные поведенческие позывы, отбрасывается вульгаризация целей в терминах утилитаристских, гедонистских, эвдемонистских, аппробативных теорий. Что остается? Остается достаточно формальная (по откровенному признанию) платформа нормозадания, избегающая faus pas деонтологического плюрализма, релятивизма, нигилизма. Сравнительные возможности взвешиваются не правилами деятельности, а предельными их символическими выражениями — ценностями. Поскольку нет опыта, способного исполнить символы, привлекается идея «предельного опыта», ориентированного на асимптотическое 1

Лейбниц В. Г. Соч. в 4 т. Т. 2. М., 1963. С. 97.

18. Особенности теоретизации

107

приближение, аппроксиматическое овеществление символически значимого. Когниция «предельный опыт» в сочетании с когницией «трансситуативная объективация символического бытия» представляет фикс‒пункт доктрины Wertswelt. Ее эвристическая непреходящность — в передаче движущей силы преднамеренного символически инициированного действия. Еще раз: по части своей интенциональной, пространственной, временной экипировки оно может быть лишь «предельным» и «надситуативным». Существо мысли попробуем передать с помощью цитат. Кант: вещь, которая в силу своего «свойства необходимо должна существовать как конечная цель разумной причины, должна быть такой, чтобы зависеть в ряду целей только от одного условия — от своей идеи»1. Аксиологическая редактура цитаты: творимая человеком реальность соотносится с капитальным регулятивным каноном процесса творения, соответствующим высшему понятию призвания и предназначения человека как носителя совершенно‒разумного начала. Кант: «если вещи в мире в качестве зависимых в своем существовании нуждаются в высшей, действующей по целям причине, то человек есть конечная цель творения»; «без него цепь подчиненных друг другу целей не была бы полностью завершена»; «только в человеке, и в нем только как субъекте моральности, мы находим необусловленное (! — В.И.) законодательство в отношении целей, что только и делает его способным быть конечной целью, которой телеологически подчинена вся природа»2. Аксиологическая редактура цитаты: рукотворение действительности, выдерживая натиск интересов, находит опору в благоустремленной активности высшей сферы мироздания, творящей жизненную среду обитания для собственного блага; без регулирующих цели ценностных интенций самостроения не могла реализоваться потенцирующая проективная сущность человечности; перекрытие данайского дара самоутверждения по гетерономным целям (с издержками выстраивания второй искусственной природы в лице дисфункций, диспропорций развития, гримас экоцида, терроцида, омницида), в самокорректируемом принципе совершенствования цивилизации по общечеловеческой целе-ценностной автономии. Аксиологическая концептуальная органика радикализует два момента: a) зависимость цели «от своей идеи»; b) в человеке как субъекте моральности (носителе человечности) находится «необусловленное законодательство» (автономия) в отношении целей. Всмотримся в существо (a) и (b) по возможности более пристально. 1 2

Кант И. Указ. соч. Т. 5. С. 277. Там же. С. 278.

Философия гуманитарного знания

108

По поводу (а): аффективное, традиционное, целерациональное действие оформляется по потребности, склонности, интересу, но никогда — по идее. По идее строится лишь ценностнорациональное действие, удовлетворяющее надситуативным, внеконтекстуальным значимостям. Коррелирование цели с «идеей цели» выдворяет действие из сферы «нормы эффективности» в сферу «нормы законности» (А при учете (b) — в сферу самозаконности). Между тем действие, обслуживающее не потребность, а демонстрацию, — именно: демонстрацию присутствия человечности — с позиций «конкретного» человека в «конкретной» ситуации «рациональным» не называется. Остается переместиться на процессуальную точку зрения, воспринимая ценностнорациональное действие не как встроенное в решение конкретной «рациональной» задачи, а как выражающее степень проявления человечности. Мера соотносимости целевого и ценностного в действии оказывается мерой присутствия в индивиде родового; есть степень воплощения общечеловеческого в человеке. По поводу (b): никакое конкретное действие никакого конкретного человека не может квалифицироваться как самозаконное, детерминационно, мотивно «автономное». Значит, коррелятом суждения, денотатом обозначаемого им деятельностного начала оказывается трансэмпирическая, имперсональная, надсубъективная, деиндивидуализированная организация, какой является совокупная общеродовая человеческая организация. Гносеология выявление истины коррелирует с консолидированным познанием. Аксиология выявление степени гуманитарности целей коррелирует с консолидированным человечеством — носителем полноты значимого. Критико-аналитическую оценку сказанного дает Виндельбанд: этим самым уничтожается «единство эмпирического мира, в котором все должно совершаться по известным эмпирическим причинам… Теперь… выходит, что существуют такие явления, которые эмпирически обусловлены не какими-либо другими явлениями, а лишь интеллигибельной причиной… Нравственный поступок разрывает всю цепь естественных причин и выделяется всем своим сверхчувственным характером в окружающем его чувственном мире»1. Что не устраивает Виндельбанда? — что в эмпирической ситуации носителя общеродового ценностно-символического начала не найти. Но, во-первых, это не вопрос аксиологии. Как механика организуется на идеализации «точечная масса», так и аксиология организуется на идеализации «homo aestimator», получающей эмпирическое удостоверение на больших социально-исторических интервалах (ср. 1

Виндельбанд В. Избранное. М., 1995. С. 629.

18. Особенности теоретизации

109

с «крупномасштабной изотропией Вселенной», нарушаемой в малом). Данную идеализацию поддерживает, разукрупняет очередная базовая идеализация Wertswelt — запасник и заказник символических значимостей (имеющих эмпирическую проекцию), обязывающих homo aestimator корректировать свои деятельностные проявления согласованием с родовыми ценностями. Во-вторых, радикально обязывающую роль Wertswelt в устроении культурной деятельности признает сам… Виндельбанд, дезавуируя остроту собственной критики аксиологического сверхэмпиризма: «…индивид никогда не должен приписывать себе творческой силы в порождении предметов (? — В.И.); там, где речь идет об истинных культурных ценностях, мы никогда не действуем как индивиды… но всегда как хранители и носители сверхэмпирических… функций разума»1. (Точнее было бы сказать: наша способность к творчеству в порождении предметов должна быть приписана не столько нам, сколько нам как носителям, воплотителям, заявителям родовой креативной силы). Или в другом месте: «…причастность к высшему миру разумных ценностей, составляющих смысл всех решительно законов, на которых покоятся наши маленькие миры знания, воли и творчества, эта включенность нашей сознательной культурной жизни в разумную связь, выходящую далеко за пределы нашего эмпирического существования и нас самих (констатация. — В.И.), составляет непостижимую (? — В.И.) тайну всякой духовной (и не только. — В.И.) деятельности»2. Раскрытие этой «непостижимой» тайны, как мы пытаемся показать, в самозаконном, автономном устремлении homo aestimator согласовывать свои действия с императивами Wertswelt, т.е. самоутверждаться по родовым общечеловеческим ценностям. Про то же — у Соловьева, рассуждающего о граничной цели. Соловьев: рубежная цель — «требуется нашим сознанием, ибо очевидно, что достоинство частных и ближайших целей человеческой жизни может определяться только их отношением к той общей и последней цели, для которой они служат средствами; таким образом, если отнять эту последнюю, то и ближайшие наши цели потеряют всю свою цену и значение, и для человека останутся только непосредственные побуждения низшей, животной природы»3. В предотвращение девальвации гуманитарного существа человека мрачным азартом существования по вегетативным целям неизбежна адресация к Wertswelt. 1 2 3

Виндельбанд В. Избранное. М., 1995. С. 18. Там же. Соловьев В. С. Цит. соч. С. 140.

Философия гуманитарного знания

110

Wertswelt — скопление основополагающих конечных, предельных жизнезначимостей. Термин «конечный» не должен вводить в заблуждение. Речь идет не о константных статуарных смысловых значимостях. Значимости Wertswelt не единовременны, не одновременны; они — разновременны, обнажают свои смыслы, значения в контекстуальной актуализации. Имея в виду данное их свойство, можно утверждать: они конечны как финальные значимости в отношении предельной смысловой значимости, монументальная всезначимость которых проявляется моментально. Диалектика полярностей «монументальное — моментальное» усиливает, углубляет чувство идеала, с новой точки обзора высвечивает роль установки, выставленной в своем пределе. Показатель конечности — время, конечность и есть временность. Гносеология вразумляет: человеческий разум не достигает вечности (как завершенности), но пробивается к ней, улавливая абсолютное в относительном, непреходящее в преходящем, субстанциальное в акцидентальном. (Попытки заместить «пробивание» к вечному «переживанием» вечного (абсолютного) отдают либо мистикой, либо утопией — несбыточные мечтания гносеологических иллюминатов от Платона до Гуссерля). Аксиология вразумляет: человеческий разум не достигает вечности (абсолютного), но постигает его регулятивную значимость, — творение ориентируется на вечное (абсолютное), дабы воплощать черты вневременного (совершенного). Разум человека, следовательно, не заключен, «как в тюрьме» (Н. Кузанский); человек постигает абсолютное в его соотношении с относительным в креативной гносеологической или аксиологической технике. Принципиальна идея соотносительности: в познании абсолютное дается через освоение относительного; в творении абсолютное дается через устроение относительного. Вне соотношения, вне взаимной связи, вне одействования ценностные абсолюты, ожидая проявочного часа, тематизируются схематическим языком «прекрасное как прекрасное», «благое как благое», «всевышний как всевышний» и т.п. Доктринация как абстрактная апология не получающих одействования крупных ценностных единств в чем-то осмыслена, но это «в чем-то» крайне охранительно-худосочно. Абстрактно мы почитаем Wertswelt и его обитателей в качестве оберегающей потребности в спасении и оплоте, которая «слишком велика, чтобы во времена незрелости не сокрушить все разумные и осмысленные барьеры»1. 1

Шелер М. Избр. произв. М., 1994. С. 191.

18. Особенности теоретизации

111

По данной причине — тотально — мы с трепетом воспринимаем ценностные святыни, боготворим их; локально же бросаем в уличный сор, разбиваем вдребезги заветный сосуд мудрости. «Власть», «Богатство», «Слава» и т.п., записанные с пропиской буквы, могут представлять ценности (за которые идут на «бой кровавый»), но подлежат обесценению вследствие отстраненности от самостроения. Ниоткуда не вытекает, что ценности всякий раз достигают одной и той же экзистенциальной, умственной станции. Неспособный к стадному единомыслию человек девальвирует ценности контекстуально: «…власть — постыдна и скучна, богатство — тяжко и глупо… слава — предрассудок, возникший из неумения людей ценить самих себя и рабской их привычки унижаться» (Горький). Революция ценностей также проводится контекстуально: в зависимости от актуализации идеалов мы делаем созвучными себе разные ценности (в частности, при необходимости повлиять на самооценку, дабы не ощущать себя вычтенными ни из себя, ни из общества). Ситуация surcum corda, взыскующая обращения «к небу», согласования фигур жизнетока с некими идеально-абсолютными явлениями, влечет необходимость уточнения роли символического в человеческом опыте. В данном месте вследствие сказанного обопремся на идеи Гете: «подлинный символизм там, где частное представляет общее, но не как грезу и не как тень, а как внезапное живое откровение непознанного»; и Шелера: нет опыта, способного «исполнить все символы, какие только возможны». Среди многого выделим составляющую наиболее трудную сторону трактуемого предмета, передаваемую сочетаниями «живое откровение» и «опытное неисполнение». Символ — условный знак отвлеченно значимого, ценность — безусловный знак деятельностно значимого, к целевому выполнению которого стремятся. Символ — манифестация, ценность — диспозиция в их общей человеческой интенции на вечное, совершенное. Homo symbolicum ведет жизнь воображательную; homo aestimator ведет жизнь вдохновительную; складывается символико-ценностный параллелизм, в зависимости от обстоятельств усиливающий то те, то иные определения. Символическое и ценностное в унитарном человеческом равноправны, но разнозначны применительно к контекстуально заявляемому «чувству жизни». Скажем: «спокойствие» может быть манифестацией уравновешенности, оторванности от забот, тревог и то же «спокойствие» может быть диспозицией «душевной подлости» (Толстой). У Гесиода Прометей — обманщик богов, похититель огня.

112

Философия гуманитарного знания

У Эсхила Прометей — титан — выводит людей из дикости, наделяет их зачатками цивилизации. Невозможность введения предопределенных схем истолкования символов-ценностей в самозаявлениях человечности обнажает эвристичность обращения к диалектической паре «монументальность — моментальность», предоставляет не средство придания значимостям внешней эффективности, а способ удостоверения их величественности. «Живое откровение» в «опытном неисполнении» символов-ценностей дает исключающее впадение в ослепление, движение, лишенное принципов, «чувство жизни», срывающее покровы случайности с происходящего. Теория познания традиционно озабочивается выработкой органона ощущать мир необычайно остро. В недискурсивном плане предлагается доктрина «парусии», в дискурсивном плане «эпифании». Сакральная парусия сосредоточивает в умопостигаемый порядок смирение и веру. Сакраментальная эпифания сосредоточивает в умопостигаемый порядок интеллектуальное созерцание и убеждение. «Чувство жизни» есть инструмент эпифании; через «живое откровение» в «опытном неисполнении» (опытная незавершенность и незавершаемость символов — ценностей) оно осуществляет приобщение к вечно сущему (Виндельбанд в таких случаях говорил «трансцендентному»). В экзистенциализме при выполнении аналогичных тематизаций вводится термин «экзистенция», «экзистенциальная коммуникация»; мы будем пользоваться термином «экзистенциал». Экзистенциал суть персонально постигаемая жизнезначимость мгновения‒момента (моментальное), кристаллизирующая сознание полного приобщения к ценностно-символическому монументальному; экзистенциал удостоверяет в партикулярной форме восприятия предметов действительности присутствие общечеловеческого ценностно-символического содержания; экзистенциал квалифицирует акцидентальное в частной ситуации под углом зрения его атрибутивности субстанциальному во всечеловеческой (онтической) ситуации. Соединение многообразных достоинств маневрирования мысли использованием категориальной пары «монументальное — моментальное» лишает схематической насильственности трансценденталистский подход к пониманию природы Wertswelt, с особенной силой и прямотой позволяет высказывать о непреходящей «сверхопытной» роли ценностно-символического в жизни homo aestimator и homo symbolicum и специфических интимных «парадискурсивных» средствах (наподобие «логики сердца», «герменевтики») его выявления.

18. Особенности теоретизации

113

Рассудочное — отмечалось выше — гнездится в конечном; разумное — в бесконечном. Имплементацию конечного в бесконечное, относительного в абсолютное, моментального в монументальное проводит «многосторонний взгляд старца» (Гоголь), координирующий феномены Lebenswelt c Wertswelt в выстраивании подножия полного «обретения знания» о сути происходящего. Логическое мышление комбинирует сигналами-кодами; символическое мышление комбинирует сигналами-образами. Воспользуемся потенциалом символической образности для передачи техники фиксации общезначимого и общепонятного (монументальное) в индивидуально значимом и индивидуально понятном (моментальное) в процессе устранения напластований тягостно‒монотонной рутины существования при пробивании к экзистенциально подлинному — осиянному светом вечного, абсолютного, совершенного — в ходе активации экзистенциалов. Универсальным семантическим приемом реализации данного ответственного дела (словопреобразования, обеспечивающего переход от слова к объемному образу) выступает тропный слог (синекдоха, катекзоха, метонимия, гипербола, литота, оксюморон, эпитет, метафора), содержащий более истины, чем обыкновенно полагают. Экзистенциал: «полнота существования» Я хочу жить, жить, жить Жить до страха и боли. (Есенин)

Экзистенциал: «жажда жизни» Яблоневым цветом брызжется душа моя белая, В синее пламя ветер глаза раздул. Ради бога, научите меня, Научите меня, и я что угодно сделаю, Сделаю что угодно, чтоб звенеть в человечьем саду. (Есенин)

Экзистенциал: «преходящность человеческого» Только раз ведь живем мы, только раз. Только раз светит юность, как месяц в родной губернии. (Есенин)

Или: Я хочу снова отроком, отряхая осинника медь, Подставлять ладони, как белые скользкие блюдца. (Есенин)

114

Философия гуманитарного знания

Или: Жалко солнышко мне, жалко месяц, Жалко тополь над низким окном. Только для живых ведь благословенны Рощи, потоки, степи и зеленя. Слушай, плевать мне на всю вселенную, Если завтра здесь не будет меня! (Есенин)

Экзистенциал: «самовыражение в творчестве» Быть поэтом — это значит то же, Если правды жизни не нарушить, Рубцевать себя по нежной коже, Кровью чувств ласкать чужие души. (Есенин)

Экзистенциал: «умиротворение» Приснится мне опять весенний, светлый сон На лоне божески едином, И мира юного, покоен, примирен, Я стану вечным гражданином. (Фет)

Экзистенциал: «она» О легендах, о сказках, о мифах: Я искал до скончания дней В запыленных, зачитанных книгах Сокровенную сказку о Ней. (Блок)

Экзистенциал: «взаимность» Об отчаяньи муки напрасной: Я стою у последних ворот И не знаю — в очах у Прекрасной Сокровенный огонь, или лед. (Блок)

Экзистенциал: «непреходящее» О последнем, о светлом, о зыбком: Не открою, и дрогну, и жду Верю тихим осенним улыбкам, Золотистому солнцу на льду. (Блок)

18. Особенности теоретизации

Экзистенциал: «утрата мечты» Так мгновенные созданья Поэтической мечты Исчезают от дыханья Посторонней суеты. (Баратынский)

Или: Настанет час тревожной суеты, И прихоть легкая задумчивой мечты В моей груди увянет и застынет. (Блок)

Экзистенциал: «сострадание» Тот поэт, врагов кто губит, Чья родная правда — мать, Кто людей как братьев любит И готов за них страдать. (Есенин)

Экзистенциал: «служение высокому» Блажен поэт, добром проникновенный, Что миру дал незыблемый завет И мощью вечной, мощью дерзновенной Увел толпы в пылающий рассвет. (Блок)

Экзистенциал: «отсутствие томленья» К чему томиться и вздыхать?.. Взгляните: майский день чудесен, И в сердце снова благодать . . . Живите, если жизнь дана, И песни скорби — только бремя, ‒ Его не выдержит весна. (Блок)

Экзистенциал: «поиск мечты» Но мечтать о другом, о новом, Непонятном земле и траве, Что не выразить сердцу словом И не знает назвать человек. (Есенин)

115

116

Философия гуманитарного знания

Экзистенциал: «Я» Я ненавижу человечество. Я от него бегу, спеша. Мое единое отечество ‒ Моя пустынная душа. (Бальмонт)

Или: Я действительности нашей не вижу, Я не знаю нашего века. Родину я ненавижу ‒ Я люблю идеал человека. (Брюсов)

Экзистенциал: «самоутверждение» Готов ли ты на путь далекий, Добра певец? Узрел ли ты в звезде высокой Красот венец? Готов ли ты с прощальной песней Покинуть свет, Лететь к звезде, что всех прелестней На склоне лет? (Блок)

Экзистенциал: «мы» Все — мы, во всем — мы. Мы — пламень и свет побеждающий, сами себе божество, И судья и закон. (Кириллов)

Или: Мы — одно, мы — одно, мы — одно. (Крайский)

Или: Мы и Вы — едино тело. Мы и Вы не разделимы. (Садофьев)

Экзистенциал: «фронезис» Когда бы доверяли не словам, А истине, что сердцем познается, Да сердцу, что от истины зажжется, То не было б предела чудесам. (Руми)

18. Особенности теоретизации

117

Экзистенциал: «чувственное наслаждение» Я хочу объятия до боли, Будь со мной безжалостен и груб. (Бунин)

Будем объединять то, что является однородным. Экзистенциалы обозначают линии идентификации человека с ценностными проектами в самоосуществлении при испытании глубочайшего беспокойства о судьбе того, что считается наиважнейшим1. Имеются персональные способы активации тех или иных значимостей Wertswelt, когда индивид полагает некий вариант их объективации как программу собственной экзистенциальной реализации. Имеются социальные способы активации тех или иных значимостей Wertswelt, когда общество полагает некий вариант их объективации как программу групповой экзистенциальной реализации. В первом случае «правда жизни» адресуется лицу, во втором случае — социуму. Скажем: «любовь» есть ценностная универсалия-абсолют и в качестве таковой представляет регулятивную идею, как выстраивать себя и свой мир, проявляя собственную свободу. В непосредственном же творении реалий, объективации «идеала любви» имеет место «поиск и нащупывание» контекстуальной субстантивации amor omnia vincit. Выстраиваются ценностноориентирующие платформы amor dei intellectualis (Спиноза); amor divinus (Фичино); amor fati (Ницше); amor patriae и т.п. Утверждаются жизнеустроительные магистрали: триумвираты «мир — плоть — дьявол»; «церковь — дух — бог»; «мудрость — добродетель — счастье» и т.д. Человек несет ответственность за свое бытие в материализации регулятивного абсолюта «любить» в выработке капитальных решений viam inveniam aut faciam. Символ «любовь» на своем символическом языке выражает предельное. В обозримом же последние установления обретают плоть аквизитов, идущих навстречу актам духа, проистекающим из центра человека2. Символическое бытие в «человеческой ситуации» — совсем по Фихте — становится откровенно простым, немногообразным, равным самому себе3. «Любовь» утрачивает трансцендентность символического компакта, получает ситуативную развертку смыслов подразумеваемого: в виде преимущественных интенций относительно влечений души (дружба); ума (уважение); тела (страсть). 1 2 3

Также см.: Perry R. General Theory of Value. Toronto, 1926. Так же см.: Scheler M. Philosophische Weltans Chauung. Bonn, 1929. S. 11. См.: Fichte G. Anweisuung Zum Seligen Leben. Berlin, 1912. S. 6–7.

118

Философия гуманитарного знания

Аналогично «счастье» как абстракт всестороннего, полного, высшего удовлетворения желания способно трансформироваться в примитивность желаний (чеховский «Крыжовник»), атрофию желаний (чеховский «Ионыч») и т.д. Имея в виду некую содержательную неалгоритмичность перехода от необозримых ингредиентов Wertswelt к обозримым ингредиентам Lebenswelt во избежание беллетризации рассуждений некоторые сознательно отказывались от разработки фундаментальной теории. Таков, к слову, Мертон, ратовавший за генерацию концепций среднего уровня, позволяющих комбинировать лишь эмпирически выполнимыми суждениями. Иммунитетом против обвинений в метафизике не обладает никто; вопрос, какую теорию строить, упирается в трактовку идеала теории, сподвигающего на представление потенциально или актуально верифицируемого взгляда на природу вещей. Наш тезис: идея дороже выстроенного храма; состояние логической интеграции пониманий своеобразия Wertswelt достигаемо не отдельными философиями, а философией в целом. Частные философские (логические) систематизации, как говорил Риккерт, являются оружием в борьбе против натурализма1, разваливающего человеческие смыслы и смысл человечности в конечном; не разваливать человеческие смыслы и смысл человечности в бесконечном позволяет философия как таковая, — именно она есть предельный фрагмент «лишенной смысла мировой бесконечности, который с точки зрения человека обладает смыслом и значением» (Вебер). Ценностные абсолюты — «последние» установления. Частная философия ориентирует на их трактуемое воплощение в конкретное время; частный человеческий praxis деятельностно аппроксимирует философскую их трактовку. Исчерпывающую тематизацию ценностных абсолютов поставляет философия в целом; предельную аппроксимацию исчерпывающей философской тематизации их поставляет человеческий praxis в целом. Сферу идеально абсолютного невозможно непосредственно объективировать; о ней можно, хотя и трудно, рассуждать, осторожно мыследействовать. Философия абсолютов возможна лишь как абсолютное философствование, эвристически оснащающее, регулятивно опосредствующее жизнь. В кругу абсолютов — уникальные краевые проблемы, задающие подобие сферы Шварцшильда для каждого времени, — постановки типа 1 См.: Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. СПб., 1903. С. 2.

18. Особенности теоретизации

119

5 постулата Евклида, континуум-гипотезы Кантора, номиналов ФФК; универсальные пограничные проблемы, — внегоризонтные мыслеобременения, релевантные всякому времени, — что есть человеческая жизнь (антропософия); история (историософия); общество (социософия); культура (культурософия); всевышний (теософия); космос (космософия); любовь (амитология); добродетель (аретология) и т.д. За видимую границу событий сферически симметричного контура (черные дыры — интеллектуально трансцендентное) выйти возможным не представляется. Представляется возможным только двигаться (блуждать?!) внутри контура, предаваясь философии (метафизике) абсолютного. При наиболее совершенной творческой аппроксимации к нему (абсолютному) говорят о проявлении гения. Усилиями философии (метафизики), praxis`a (деятельность), гения (носитель высшей способности творения, олицетворение креативности) созидается антропный мир, человекоразмерный универсум, гуманитарно подобная Вселенная. «Нам очень трудно принять идею множества возможных параллельных вселенных, — отмечает П. Бак, — хотя некоторые писатели‒ фантасты использовали ее в своих произведениях. Пытаясь понять наш мир, мы сталкиваемся с тем, что нам не с чем его сравнить»1. Не с чем, потому что его творцы — мы сами. Собственноручно, самостоятельно мы выстраиваем собственную мировую судьбу; мы сотворяем аутентичную реальность существования по самосозидаемым канонам рукотворения. На данном благодатном пути отступают на задний план персональные изъяны мирового вселенского зодчества, пронизывающие глумливыми сомнениями: Боюсь исчезнуть совершенно. (Лермонтов)

Или: Над миром мы пройдем без шума и следа. (Лермонтов)

Или: А вы на земле проживете, Как черви слепые живут: Ни сказок про вас не расскажут, Ни песен про вас не споют. (Горький) 1 Бак П. Как работает природа. Теория самоорганизованной критичности. М., 2013. С. 59.

Философия гуманитарного знания

120

И в пересохшем водоеме проглядывают следы родников; эгоистически насильственные, упрямо схематичные недолговечные интенции на пустой успех, суеверие, находящие поддержку во всякого рода уловках, полуправде разбиваются о подвиг служения человеческому порядку всесозидающей свободы. Человек движим родовой судьбой; свою индивидуальность он осуществляет сверхиндивидуально. Создавая и отбрасывая возможности в целе-ценностном обмирщении Wertswelt, мы вписываем персональную смертную жизнь в родовое бессмертие. «Что же касается несчастий, которым подвергает нас отчасти природа, отчасти вздорный эгоизм людей» на пути не потребления того, что есть, а выстраивания того, что должно быть, «то они одновременно побуждают, усиливают и закаляют силы души, позволяющие нам не покоряться названным склонностям и ощущать скрытую в нас способность достигнуть высших целей»1. Целей устроительства жизни человеческой.

1

Кант И. Указ. соч. Т. 5. С. 276.

19. ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ Прибегая к классическому диалектическому приему «раскрытие существенного через сшибку противоположностей», насытим рефлексию «жизни» ее напряженным отношением к своей противоположности — смерти. Будем руководствоваться в этом вдохновенной установкой: «Жизнь есть не утрата возможностей, а восхождение к высотам призвания», в кильватере которой мир не становится прошлым, наполняющим успокоением памятования, не одиночеством — мы уже никому не нужны; мир пребывает полнотой ожидания предстоящих событий, простором свободы — нам все еще чего-то не хватает. Всякий грустный, увы, неотвратимый факт ухода из жизни представляет сугубую трагедию. Трагедия кровоточит: сознание неотменяемости случившегося сопровождается чувствами отчаяния и печали, уныния и скорби. Превозмочь безотрадное позволяет мысль, расценивающая переживаемое как повод всестороннего продумывания жизни. Как в заочной полемике Лактанция с Эпикуром бессмысленно уточнять, несет ли несчастье сама смерть или ее приближение. На поверку едина суть: ни для умирающих, ни для остающихся жить подобное различение не вдохновляюще, — бесконечность несчастья, связанного со смертью, в абсолютной неприемлемости прерыва существования. Влекомая им боль глубока, безысходна. Смерть упраздняет возможности, отменяет выбор. Нечто самодостаточное переходит в ничто, становится безосновным. В ближайшем натуралистически позитивном измерении ситуация отдает обреченным. Подступает каверзное: во имя чего «все»? В обход дидактического пуританства ответ на поверхности: жизнь измеряется мерой утверждения — не преходящим, а нетленным, что остается в веках, чем не жертвуют в поколениях. Оттого «все» — во имя самоценной, самоцельной, самоподдерживаемой жизни. Боги бессмертны, бесконечны, производят сущее по свободной воле. Человек строит жизнь в сознании собственной смертности, не может захватываться стихией самостийного выбора, — он вынужден

Философия гуманитарного знания

122

сообразовываться с опытом воспроизводства достойности обстояний, техникой сообщественного выживания. Реализуя тем самым родовое призвание, человек самореализуется; он выполняет высшее гуманитарное назначение. Учитывая, что человек как незавершаемый имперфект существо в свершениях совершенствующееся, свое подлинное величие он достигает в способности находить себя в прошлом и отражать себя в будущем. Не жизнь и смерть, но смерть и воскресенье — Творящий ритм мятежного огня. (Волошин)

Человек есть не просто «мера разума» (Фейербах), но сообразно таковой, — мера внутреннего возвышения — творчества. Жить и означает творить, выходить за положенные пределы. Эти тонкие акты выражают степень подлинности человека, являющегося Homo creatus. Между тем «душа, посвященная в таинство аполлинийской грезы стоит на острие … между двух бездн: с одной стороны, грозит опасность … пробудиться от жизни — это смерть, с другой, опасность проснуться от сна, поверить в реальность жизни — это потерять свою божественность»1. Итак, развенчивающая дилемма: тленность-бренность, влекущая сочувственную трактовку человека. Что же: сквозной символ жизни — нищенство духа? Что же: хмелеть мечтой о сплетении пальцев на экваторе своего брюха? (Немцы фиксируют состояние Nabelschau — самодовольное разглядывание собственного пупа с отстранением от реалий). Тогда О жизнь, свернись одним кварталом, Одной пробитой мостовой, Одним проплеванным амбаром, Одной мышиною норой. (Заболоцкий)

При всей этой смете, однако, есть иная мера гуманитарной вместительности, и поглощается она не затхлым болотом бытия профанного, а перекрывающим пошлую неоригинальность репродуктивного самотека «чувством пути». Как бы там ни было, на временной оси человечности «суета сует» превозмогается прорывом: в «средине естества» (Державин) чуть не диковинным образом произрастают побудительные движения, дающие импульс облеканию человечности в выразительные экзистенциальные, социальные, исторические плотности. 1

Волошин М. А. Лики творчества. СПб., 1914. С. 168–169.

19. Жизнь человеческая

123

Величественную палитру непрозаического мотива «жизнь — подвиг продуктивный» составляют градиенты: E буря, натиск, борьба. Безвкусные, бестрепетные интервенции в жизнь даже под лучшими предлогами чреваты неизменным, неизбежным насаждением несообразий. Экологические дисфункции, атомное безумие, омницид как побочный продукт невыверенного активизма, — из этой оперы. Оказывающиеся «последними людьми» (Ницше), насильники жизни управители-мизантропы обихоживают гуманитарно-вырожденное пространство: пространство абсурда. Так и только: последнее есть человечески реактивное вместилище; E абсурд — лишенное жизненных абсолютов поле бессмыслицы, пребывать в коем невозможно. Из абсурда следует выходить, обращаясь к человекоориентированным комплексам. В самом деле: «не устоит царствие, разделенное внутри себя»; жизнь строится не на борьбе, она управляется ценностями положительными. Сказанное находит оправдание в самоочевидном: «чего ради… ненавидеть друг друга? Мы все за одно, уносимые одной и той же планетой, мы — команда одного корабля» (Экзюпери). Земное, человеческое жизненное братство намного выше, — на том стоим; E праведность. Стремление к небу сулит вечный рай праведникам. Вневременная «нирвана», — об этом, не затрудняясь в терминах, учат все мировые религии. И не могут иначе: религия, как показал Шлейермахер au naturel олицетворяет вкус и интерес человека к бесконечному. Только вот бесконечное — не предмет опыта (в том числе сакрального), супранатуральное к нему приобщение — объект упования (моление). Отмеченное проблематизирует религиозное смещение понятий о полноценной жизни. Тем более в свете старой мудрости: жизнь человеческая на эмпиреи не рассчитана — Мы в небе скоро устаем… И не дано ничтожной пыли Дышать божественным огнем. (Тютчев);

E геройство. Сродни миро- и духоборству самопревозможение. Требовать от человека героизма недопустимо. Инициация героики — свидетельство не политической силы, но социальной слабости. Плохо общество, взыскующее героев. Высший удел существования — жизнь и покой, за которым, по Гете, каждодневно надлежит идти на бой. «Жизнь» делается

124

Философия гуманитарного знания

«медленными», «малыми» невоинственными трудами. «Покой» имеет прочтение — не «застой», но «гарантийность». И одно, и другое исключает замятню, вражду с затратным исходом. И одно, и другое требуется обеспечивать как предпосылку желательного, достижительного, — иначе говоря, — вожделенного существования. Последнее, разумеется, достигается не сговором с дьяволом, а боем с неправедным за жизненные святыни; E пресмыкание, тщеславие, низкопоклонство. Туманность, неопределенность мировых линий, подлунных судеб смертных снимается удостоверением значимости, значительности ими сделанного. Для этого, верно, трудами праведными требуется созидать наследство и наследие. Здесь действительно И как в ночи твоей дремотной Сознанье лучшее живет — Так сонм отшедших, сонм бесплотных В живых и мыслит, и поет. (Иванов)

Однако же: выдерживать высоту призванья высшей сферы мироздания паки и паки сложно. Проще симулировать добрую память воздвиганием прижизненных монументов. Самоисключительность лица вопреки указанному — в избегании масок пророков и демагогов, сохранении трезвости, препятствующей упоению славой. Незаурядный человек следует одной добродетели — интеллектуальной, гражданской, персональной достойности, чурающейся лизоблюдства, подобострастия, тщеславия: Я помню древнюю молитву мастеров: Храни нас, господи, от тех учеников, Которые хотят, чтоб наш убогий гений Кощунственно искал все новых откровений. (Гумилев);

E техноморфизм, социоморфизм. Зло — беспорядок, гармония — иерархия, подчеркивает Флоровский. С целью учреждения «гармонии» через иерархию разыгрывается карта «организованного счастья». Вначале оформляется «научно обоснованная» доктрина «зрелости человеческого духа» (Гумилев), провозглашающая, что мир должен строиться по совершенно специфическому представлению. Далее — «солнце, сожги настоящее во имя грядущего», — вводятся активистские технологии футуросозидания. В множестве своих версификаций они (технологии) покрываются программами:

19. Жизнь человеческая

125

a) техноморфизм — от лирического «рабочего удара» (Гастев, Шкулев) до «весомого, грубого, зримого» природопреобразовательства (тот же пресловутый «поворот рек» и т.п.); b) социоморфизм — от феерического «ревзаповедника» до практического «выведения новой человеческой породы» в «новом» обществе («левый» коммунизм). Входить и вводить в храм и общества, и природы следует, однако, избегая репрессивного умозрительного дилетантства. Что бывает в случае безудержной культивации естественности (и соматической, и гражданской) без естественных свойств, мы знаем. Хорошо про это — в «Собачьем сердце», «Роковых яйцах», «Котловане» и других произведениях об опасных, непонятных, недобрых умыслах. Изложенное подводит к выводу: пафос жизни — продуктивное самоутверждение. Верно, последнее не лишено издержек в виде массы слабостей, — как-то: своеволия, тщеславия, корыстолюбия, отрешенности, самочиния, самолюбования, самообмана, дереализации, нарочитости, экзальтации. Все так. Но только мотив и желание, движение и стремление, воля и действие позволяют человеку заявлять в себе человеческое. Тех, которым ничего не надо, Только можно в мире пожалеть. (Есенин)

Человек обречен на самовозвысительное творческое, единственно превозмогающее запрограммированное врожденное. Природный шлейф инстинктивного в человеке отступает перед свободой выбора, самопонуждением. В этом суть. Конечно, здесь опять же подстерегают изъяны: E трусливое «умывание рук»: вина Пилата в том, что он делает то, чего не должен делать, оставаясь в согласии с собой; E отрицание сверхэмпирического: за это булгаковский Берлиоз получает в наказание смерть — ничто, — больше, нежели детоубийца Фрида, которой-таки даруют прощение; E прикрытие эфемерной декорацией невовлеченности: бархатная тишь «хаты с краю»; E духовная слепота, гуманитарная капсулизация: философия жизни в символическом образе паука в закрытом стакане («Меня создала Англия»); E готовность недоброжелательства в особенности к таланту; E неконформность сообществу по базовым параметрам: культурные, экзистенциальные кризисы начинаются с обрекающего на одиночество непонимания; E эскапизм: затворническое, схимническое, аскетическое неуспевание жить («Отец Сергий»).

Философия гуманитарного знания

126

Своя топология есть в вере: религии возникают на Востоке, атеизм на Западе; в канонике: картины Воскресения в храмах на восточной стороне, Страшного суда на западной; изображение Спасителя справа от царских ворот, Божьей матери слева. Своя топология есть в жизни: точки, интервалы, рельефы, модусы самореализации оттеняют характер вершения судьбы в экзистенциальных локалах. В человечески значимых предприятиях, — везде, следовательно, радикализуются универсальные свойства преобразовательности, не изменяющиеся при любых деформациях (исключая разрывы, распады, самоутраты). Однозначные и непрерывные отображения есть в вере, канонике; есть они и в жизни. Речь — о непреходящем в фигурах творческой деятельности, имеющем великий, глубокий смысл. Принадлежа трансцендентному, Бог свободен, вневременен, бесконечен. Принадлежа эмпирическому, человек зависим, временен, конечен. Но это не трагедийно. Не имея удостоверяемых шансов достичь бессмертия ни тела, ни души, человек способен обессмертить себя в экзистенции и культуре. Культурное бессмертие — кумулятивный вдохновительный эффект «дел человеческих», включаемых в совокупное богатство и влияющих на потомков. Экзистенциальное бессмертие — не безвременность, а вневременность, приобщение к которой достигается переживанием полноты мгновения. Первый случай — проявление «малого» в «большом»: социальноисторическое, интеллектуальное подвижничество, первопроходчество, пионерство. Культуру делают «лучшие люди» — те, без которых «не живет и не стоит никакое общество и никакая нация, перед которыми и сам народ и сама нация добровольно и свободно склоняют себя, чтя их истинную доблесть» (Достоевский). Второй случай — проявление «большого» в «малом»: мастерство обихожения частного локала, успех в управлении персонального существования. «Вечность рождает мгновение» (Волошин) — не то откровение действительности, которое «знают все» (Уайльд), а то, которое, не избегая случайного, конкретного, вмещает в «каждый миг всю полноту бытия» (Бальмонт), которое в качестве «мелочи жизни» является «проводником Вечности» (Белый). Культура и экзистенция в редакции: «значимое» и «совершенное» (т.е. надэмпирическое) в жизни, — вот то, что задает смысловой и ценностный горизонт нашему утверждению, руководствующемуся положительным кредо: живи так, словно живешь вечно, проживай каждый день так, словно он в твоей жизни последний1. 1

См.: Гораций. Послания I, 4, 13–14.

20. СТРУКТ УРА И СИГНАТ УРА Структуру ГЗ, как и структуру других наук, составляют факты, законы, утверждения относительно фактов и законов, конструкты, идеализации, интерпретации, аппарат логики, предназначенный для аргументации, и т.п. Специфика указанных элементов задается особенностями фактуального и концептуального базисов ГЗ. Фактуальный базис образует множество объектов, взятых в аспекте их ценностно-смысловой выразительности. Как отмечалось, интерес гуманитарного поиска направлен не на натуралистические свойства вещи, а на те ее специфические свойства, которые позволяют вещь считать объектом не природы, но культуры: подобные свойства обретаются в процессе очеловечения, гуманизации, в ходе мысленно-духовного освоения, душевного одействования. Последнее придает вещи идеальную, ценностно-смысловую форму, соответствующую реальному месту и положению индивида в мире, его исторически конкретному бытию. Смысловая детерминация, ценностная причинность — те познавательные приемы, которые отличают поиск гуманитария. Гуманитарий берет действительность в круге целей, намерений, побуждений, ориентаций — как события человеческой жизни, нечто соразмерное и соизмеримое с сугубо личностным. Понятие гуманитарной теории (Th – индекс «h» — humanities) вводится представлением антропоориентированной системы с жизнечутким познавательным инструментарием, содержащим в качестве онтологического ресурса (фактуального базиса Т) множество знаковсимволов (S-S), манифестирующих специфические проявления субъективности (духовности); в качестве эвристического ресурса — множество истолковательных актов (Hrmn), обеспечивающих приписывание смысла, наделение значением; нормативно-ценностных процедур (Nv), осуществляющих удостоверение значимости гуманитарного материала вписанием его в аксиологические, деонтологические рамки, отнесением к локальным и глобальным целям и ценностям человека и человечества; в качестве логического ресурса (L) — аппарат демонстрации. Учитывая, что гуманитаристика есть совокупность Th, ее сигнатура выражается формулой: Ω ‹∑Th; L›.

21. ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ Эпистемическое своеобразие ГЗ обусловливают. Непосредственная привязка к экзистенциально-личностной (антропной) онтологии — выступающей предметным базисом гуманитарности. Где гуманитарий выясняет определенность общественного бытия, формирующего структуры мира индивида, он обращается к базисным общественно-историческим законам; где гуманитарий стремится понять их (структуры), он обращается к «мостонаводящим» законам, выражающим инвариантное в человеке как носителе гуманитарности, персональности. М. М. Бахтин отмечал: « Вещь, оставаясь вещью, может воздействовать только на вещи же: чтобы воздействовать на личность, она должна раскрыть свой смысловой потенциал, стать словом … приобщиться к возможному словесно-смысловому контексту»1. Смысловая детерминация, ценностная причинность — те антивещно-антинатуралистические формы связи, которые специфичны исключительно ГЗ. В качестве эффективного средства познания используется «понимание». Понимание — коммуникативно-смысловой процесс, результатом которого является возможность истолкования, интерпретации объекта, наделения его смыслом, придания значения. Понимание — универсальный познавательный процесс, имеющий место во всех отраслях науки. Гносеологическую основу понимания образуют: a) идентификация компонентов герменевтического отношения; b) общность категориальных смыслов, определяемая общностью фиксируемых ими объективных связей. Глубинный базис понимания конституирует человеческая деятельность: каждый в состоянии понять то, что понимают другие, представив это объектом и продуктом собственной деятельности. Возможность понимания гуманитарного материала задают постулаты. 1

Бахтин М. М. Указ. соч. С. 367.

21. Гносеологические особенности

129

1. Человек — существо разумное: самоутверждение, подчиненное экзистенциальным законам (зависимостям), может быть освоено более или менее рационально. 2. Существует общность элементов субъективной реальности; в ее основе — человеческие потребности, черты жизни, отображающие адаптационное становление человека; данные потребности, черты могут быть выделены как стандартные инварианты, которые действенны, пока человек остается человеком; позволяя спрягать прошлое с настоящим, общечеловеческое с глубоко личным, они лежат в фундаменте идентифицирующего познания гуманитарного материала. Постулаты не могут быть выведены из теории: они — практические. В фундаменте возможности понимания гуманитарного материала — непреходящность структур материально-практического и духовного освоения мира, что задает своего рода предметно-культурную интерсубъективность, универсальность онтологической основы, базис несомненности человеческого общения. Благодаря подобному базису, определяемому через культурную предметность цивилизации, оказывается возможной «презумпция услышанности» в той полифонии вопросов и ответов, какую создает культурно-исторический процесс1. Понимание мира человека — общезначимо. Будучи знанием, ГЗ имеет дело с объективно-логическим (смысловым) измерением гуманитарного материала, по необходимости реставрируя по нему и субъективно-психологическое (переживаемое) его измерение. В гуманитарном познании понимание связано с особым приобщением к смыслам человеческой деятельности, когда сознание начинает резонировать в вещах, а вещи выступают как вещание, раскрывая смысловой потенциал, удостоверяемый культурно-историческим, социальным опытом. Отсутствие точности, присущей «точным» наукам. Последнее обусловлено как онтологическими (предметными), так и гносеологическими (концептуальными) причинами. Онтологические причины отсутствия точности гуманитарного знания определяются тем, что гуманитарный предмет — самоизбыточное, выразительное, говорящее, ценностно-смысловое бытие; его самораскрытие не детерминировано натуралистически (механически). Естественно, бытие остается бытием, но несет символ, смысл, оно ценно не своей натуралистической вещностью, а символичностью, смысловой нагруженностью. Смысл — субстанция не материальная; смысл не изменяет, но видоизменяет бытие, он — сильнее всякой силы, меняет тональность бытия, не меняя ни йоты в его действи1

См.: Понимание как логико-гносеологическая проблема. Киев, 1982. С. 34.

Философия гуманитарного знания

130

тельном (вещном) составе. В результате бытие разворачивается в определенные ракурсы, позиции, становясь позиционно-преображаемым, полифоничным, многоликим. Гносеологические причины «неточности» гуманитарного знания сводятся к наличию: 1) диалогичности, определяемой встречной активностью субъекта. Гуманитарный познавательный акт — встреча двух субъективных миров, двух сознаний — «авторского» и «реципиент-акцепторского». Отличительной чертой последнего является творческая сущность: реципиент-акцептор не может быть пассивным: он включен в познавательное отношение как соавтор; продукт гуманитарного познания — всегда со-творчество, со-переживание, со-деятельность, со-знание. Творческая природа реципиента-акцептора объясняет феномен обновления, круговорота смыслов гуманитарных S-S, которые живут жизнью «оборотней», испытывая «тягость» беспрестанного переосмысления. Гуманитарное как реальность подвержено измерению двух типов времен: малого — смыслы, рождаемые современностью, ближайшим обозримым прошлым и будущим и гибнущие вместе с ними, и большого — бесконечный и незавершаемый диалог, в котором ни один смысл не погибает, входя в общечеловеческое достояние. Наличие малого времени обусловливает конъюнктурность (широко понятую), большого — надвременность, непреходящность природы смыслов гуманитарных S-S; 2) символичности. Основанная на рационализации и концептуализации интерпретация приближается к понятию, но не переходит в него. Это потому, что a) смысл, раскрываемый лишь на основе других смыслов, зависит от настроенности субъекта-интерпретатора; гуманитарное осмысление — всегда открытие наличного путем узрения (созерцания) и прибавления путем творческого созидания1, что делает невозможным алгоритмизацию, формализацию соотнесения смыслов; b) природа S-S полифонична. Экстенсивно ее диапазон безграничен, как Вселенная, — мы говорим не о физической безграничности, а о смысловых глубинах, которые так же бездонны, как глубины материи. (Бесконечное разнообразие осмыслений, образов, образных, смысловых сочетаний материалов и их осмыслений и т.п.). Интенсивно «через опосредствованные смысловые сцепления» ее диапазон очерчен соотнесенностью с идеей «мировой целокупности, с полнотой космического и человеческого универсума»2, — идеей крайне трудно рационализируемой; c) по причине диалогичности, полифоничности 1 2

См.: Бахтин М. М. Указ. соч. С. 367. См.: Там же. С. 361.

21. Гносеологические особенности

131

истолкование S-S «принуждено уходить в бесконечность символических смыслов, поэтому оно и не может стать научным в смысле научности точных наук»1. Сказанное позволяет обосновать, — интерпретация, понимание S-S в каких-то аспектах остаются нестрогими, — к примеру, они заведомо возможны, а не необходимы, предположительны, а не несомненны, что в итоге лишает ГЗ точности «точных» наук; 3) индивидуализированности (персонифицированности). Для точных наук не важен «фон личности»: его поглощают общезначимые теоретические курсы, включающие монологическую — «безымянную», формально обоснованную истину. Антивещно-антинатуралистический гуманитарный материал и антиобъектно ориентированный способ его освоения — личностны, персонологичны. Диалогическое гуманитарное знание не знает однозначных смыслов: имеется бесконечное, нескончаемое многоголосие в понимании лишенных привкуса вещности личностно окрашенных смыслов. Гуманитарная мысль знает «только условные точки; мысль смывает все поставленные ранее точки»2; 4) полисемичности. Смысл S-S, на расшифровку которого нацелен гуманитарный поиск, «не существует в качестве некоей рациональной формулы, которую можно «вложить» в образ, и затем извлечь из образа»3. S-S — знак-символ, опознавательная мета, указующая на иной смысл, непосредственно любому данному S-S нетождественный. Как таковые S-S, следовательно, есть формы смыслов-символов, которые «нельзя дешифровать простым усилием рассудка», в них «надо вжиться»4. Так как сфера действия S-S широка (антропная культурная общность человечества), при учете того, что символ есть средство опознания «своих», на что указывает и этимология термина (в отличие от аллегории, дешифруемой «чужими»), простор наведения мостов в ходе «вживания» в символ поистине необъятный. По этой причине интерпретация S-S не бывает окончательной, что фиксируется максимами: a) нет смыслов «в себе», есть смыслы для других смыслов; b) нет смыслов всех смыслов, которые легализуют переосмысления, реинтерпретации, субъективные видения, углы зрения и т.п. Актуальная незавершенность интерпретаторской деятельности в познании-понимании человеческой сущности знаков-символов, недопустимость смешения реальности, внеположной символу, и ре1 2 3 4

См.: Бахтин М. М. Указ. соч. С. 362. См.: Там же. С. 365. См.: Там же. См.: Краткая литературная энциклопедия. Т. 6. М., 1971. С. 826.

Философия гуманитарного знания

132

альности самой символической формы, взаимооборачиваемость смысловых связей символа и т.п. дает основания квалифицировать науку об S-S как символогию1; 5) системы гуманитарных связей не рефлексны: точное описание обратных связей затруднено необходимостью учета таких этапов, как переработка информации, принятие решений и т.п., развертывание которых серьезно видоизменяет ситуации, делая их трудно планируемыми, предсказуемыми. Принятие в качестве центрального критерия научности «глубины понимания». Как отмечалось, задачи гуманитарного поиска двоякие: 1) понять смысл S-S; 2) включить его в контекст самоактуализации. Непосредственно понимание не связано с истинностными оценками. Включение же понятого в контекст самоактуализации, сопровождающееся активным действием Nv, предполагает непосредственную истинностную оценку соответствующим образом понятых S-S. Понятых с позиций господствующих мировидческих (в широком смысле) установок, которые преломляются в социальных, гражданских, личностных позициях субъекта ГЗ. Nv-деятельность — адаптация смыслов S-S к конкретным историческим условиям, где на передний план выдвинуты специфические ценности, отвечающие их определенности. Последнее обусловливает характерные гуманитарному поиску «видения», «переоценки» и т.п. К примеру, «мы можем сказать, что ни сам Шекспир, ни его современники не знали того «великого Шекспира», которого мы теперь знаем»: «втиснуть в Елизаветинскую эпоху нашего Шекспира никак нельзя»2. Чем порождена избыточность «нашего Шекспира» сравнительно с творившим в Елизаветинскую эпоху? Открытием новых смыслов наследия. Шекспир, следовательно, вырос «за счет того, что действительно было и есть в его произведениях, но что ни он сам, ни его современники не могли осознанно воспринять и оценить в контексте культуры своей эпохи»3. Шекспир был пленником смыслов современного ему времени. Новые времена, новые современности дают новые смыслы старому. Последнее конкретизирует выдвинутый ранее тезис о двумерности гуманитарных объектов: с одной стороны, они — продукты эпохи, что характеризует их принадлежность к «малому» времени, с другой стороны, они — продукты сверхэпохальные, что определяется наличием в них незамкнутого на эпоху общечеловеческого содержания, 1

Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. М.,

2013. 2 3

Бахтин М. М. Указ. соч. С. 331. Там же.

21. Гносеологические особенности

133

которое переосмысливается под действием Nv, что характеризует их принадлежность к «большому» времени. Сфера реализации ГЗ — не техника, а мир человека, человеческая культура. Познавательные качества ГЗ измеряются в терминах не технико-утилитарных, но гуманитарно-преобразовательных. Возможность воздействовать на человека, изменять, целенаправлять, одухотворять преображать моральные, правовые, идейные его измерения, способствовать его общему гуманитарному росту, — высшее мерило познавательных качеств гуманитарного знания. Поскольку наличие данных качеств есть результат адекватного освоения мира человека средствами понимания, постольку глубина понимания оказывается центральным критерием научности ГЗ. Индикаторами глубины понимания выступают, во-первых, реалистичность, историзм оценки гуманитарного материала, а во-вторых, возможность этих оценок обеспечивать общий гуманитарный рост, содействовать всестороннему развитию в человеке всех его потенций, способностей.

22. ПОНИМАНИЕ « Я » Обсуждение глубокой гносеологической темы «постижение внутреннего мира» «Я» уместно начать с обозначения исходных презумпций. 1. Вера в разум — сродни религиозной, обращал внимание Дьюи1. В версификации объемной, вариативной сюжетики «понимание» границы ratio — того, что считать рационализируемым, разумно выразимым в самопроявлении человечности — должны быть расширены. Во всех отношениях дальновидно, исходя из нерасчислимости (неалгоритмизируемость, нестандартизируемость, немеханизируемость, неформализуемость) нетривиально человеческого, руководствоваться соображением амальгамированности реконструктивных ресурсов проникания в интимный мир самости: все познавательные приемы — логические и сверхлогические, все воссоздательные техники — дискурсивные и интуитивные, все значимые планы, роли — вербальные и невербальные, демонстрирующие эффективность, без всякой дискриминации признаются эпистемически состоятельными. 2. Расширение поля ratio в концептуализации das Selbst ничего общего не имеет с переходом: a) на авгуровскую (тавматургическую) точку зрения, эксплуатирующую неохватные мощности фантазии, — как в попытках «обогащения» доктрины «теорией» сновидений. Во-первых, теории сновидений не существует. Во-вторых, мы не знаем, как сновидения протекают. В-третьих, неведомо, насколько они отображают внутреннюю определенность «Я». В-четвертых, апеллируя к Юнгу, мы разделяем «предубеждения против толкования сновидений как квинтэссенции сомнительности и произвола»2; b) на выпуск «интеллектуальных романов». В противовес Шпенглеру утвердим: ни история, ни персонология не требуют «поэтиче1 2

См.: Dewey J. A Common Faith.Yale univ. Press, 1957. P. 26. Юнг К. Проблемы души нашего времени. М., 1994. С. 78.

22. Понимание «Я»

135

ского творчества»1. Понимание кончается там, где начинается калькуляция (Шопенгауэр говорил: вычисление2), но понимание кончается и там, где начинается экзальтация (от апологии интуитивного озарения — буддистская школа Чань до апологии вчувствования — эгопсихология (Хартман, Федерн)). 3. Составить картину качественных параметров душевно-духовной жизни лица позволяет не внутреннее чувство, представляющее сознанию «даже и нас самих только так, как мы себе являемся, а не как мы существуем сами по себе …»3, — а оценка деятельности. Как подчеркивал Фихте, «интеллектуальная ситуация» относится к поступку, действованию4. Самополагание «Я» устанавливается в пределах не теоретического, а практического разума (ручательство чему — плодотворность адресации в постижении «Я» к механизму практического силлогизма). 4. Расширение платформы ratio — позиция не антинаучная, но антисциентистская, антилогицистская. С легкой, но неправомерной, руки неопозитивизма тончайшие, деликатнейшие инструменты проникания в самополагание «Я» в лице эмпатии, проекции, идентификации, децентрации, экспектации, фасцинации и т.п. объявлены эфемерными метафорами5. Между тем всесторонне демонстрировано (к чему нет нужды возвращаться), — поисковое оснащение ГЗ обладает спецификой, обусловливаемой отображением экзистенциальных — телеологических, аксиологических, — духообращенных, а не бездушных природных реалий. Здесь, кроме прочего, не могут широко использоваться имеющие хождение в ЕЗ схемы объяснения через подведение явлений под общие законы. 5. Сверхзадача ГЗ — за внешней данностью — жест, поступок, слово, сцена — распознать-усмотреть внутренний мотив, вскрыть интенцию. Studia humaniora — занятие (предприятие) до мозга костей мотивное, интенциональное, погруженное в распознавание поводов и с ними — оттенков, откликов, бликов диалектики души в конкретных условиях. 6. Бог, вышивающий узоры судьбы, — предмет теологии. Человек, выстраивающий собственную долю, — предмет персонологии (антропологии). Проводящая тематизацию человеческого мира (не творимого Всевышним «наличного бытия», но субъективно сущего — в терминологии Хайдеггера; не «в — себе — бытия», но «для — 1 2 3 4 5

Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. М.; Пг., 1923. С. 109. См.: Шопенгауэр А. Собр. cоч.: в 6 т. Т. 3. М., 2001. С. 60. Кант И. Cоч. Т. 3. С. 205. См.: Фихте И. Г. Избр. соч. Т. 2. М., 1906. С. 461. См.: Гемпель К. Логика объяснения. М., 1998. С. 27.

Философия гуманитарного знания

136

себя — бытия» — в терминологии Сартра) персонология суть лирика малых форм: не поэма, но повесть. Различение последних провел Пушкин, утверждая: «…в новейшие времена всякий почти рассказ, где слог возвышается пред обыкновенным, называется поэмою, хотя прежде сие имя давали только тем произведениям, в коих описывались геройские подвиги касательно религии, нравственности или таких происшествий, которыми решалась судьба царств, где если не заключалось участия целого человечества, то по крайней мере какого-либо народа, и где причины действий сверхъестественны»1. Стилистически и фабульно поэма — возвышенное повествование о героическом, тогда как повесть — обыденное сообщение о повседневном. Персонология организуется не как поэма, но как повесть. 7. Фикс-пункт осуществимости studia humaniora — постулат общности человеческой природы: творят антропную реальность и постигают ее существа конгруэнтные. Далее — спецификации с уяснением характера партикулярных заявлений das Selbst в партикулярных обстоятельствах. Дабы понимать alter ego, надобно знать, как он сам понимает средства (звуки, жесты, графы) самовыражения2. При неспособности проводить регуляризации, вводить краевые (граничные) условия, позволяющие вырабатывать типовые решения, возникают головоломки в виде неприводимости, неразрешимости (как в математике, ЕЗ, ОЗ). 8. «Понимание» в линейке когнитивно родственных сопряженных способностей — «постижение», «прояснение», «уяснение», «уразумение», — передает умение умственно означивать, осмысливать, осознавать, усваивать, удостоверять, выстраивать ментальную панораму; налаживать содержательную стереоскопию; воспроизводить существо дела; добиваться предметной ясности; достигать идейного света; обретать мыслительную внятность. С позиций гносеологических рассмотрений познавательная природа понимания конституируется множеством довольно тонких семантических процессов и процедур, эпицентром которых служит «придание смысла», «наделение значением». Говоря строго, понимание «понимания» сводится к езде не вдаль, но вглубь. Вглубь реальных факторов оформления представлений со стороны их отображательной, когнитивной, изъяснительной, референциальной определенности. Орудие понимания — обозначение, выражение, интерпретация, — обслуживающие столь деликатные и принципиальные задачи, как пре1 2

Пушкин в прижизненной критике. 1870–1877. СПб., 1996. С. 69. См.: Ключеский В. О. Соч.: в 8 т. Т. 8. СПб., 1912. С. 476.

22. Понимание «Я»

137

дикация, денотация, моделирование, венчающиеся смыслообразованием, смыслораскрыванием. Функционально понимание формируется на стыке (1) объяснения — более или менее формально канонического растолкования (доказательство, обоснование, удостоверение, оправдание, демонстрация) неких обстояний дел; и (2) пробуждающейся на базе обозрения (1) интуиции не как когитального «чутья», но как обретения очевидности (эвидентность; непосредственное знание) предъявляемого содержания через пробуждение оригинального чувства приятия демонстрируемого без специальной его оценки. Блок (1) и (2) возбуждает специфическое духовное состояние уверенности (отсутствие возражений) в правильности (беспристрастности), справедливости наполнений духа посредством вызревания высшей степени ясности. Структурно понимание складывается в качестве объемного многозначительного кумулирующего резюме процедур отнесения мыслеосваиваемого к: E знакам: лексическое удостоверение; план выражения (семиология); E предметам: референциальное удостоверение; план содержания (семасиология); E целям: целевое удостоверение; план устремления (телеология в рациональной редакции); E ценностям: аксиологическое удостоверение; план квалифицирующего установления (деонтология). Ментально понимание осознается как комплексная способность преодолевать состояние умственной бесформенности и раздробленности за счет вписания частей в целое, упорядочения элементов в систему последовательного хода и традиции. На данном резоне понимание не сводится к «рассудочному» (что предопределяет критическое отношение к структурализму и постструктурализму, придерживающимся анаморфической трактовки понимания); отображая, говоря словами Маркса, «тотальность человеческого проявления жизни», оно задается многомерной структурой человека как существа символического, — погруженного в мир смыслозначимостей и утверждающегося в нем. Коммуникационно понимание выражается осмысленностью межсубъективного общения, взаимодействия, обмена деятельностью посредством координации и субординации воздействий, влияния агентов на контрагентов и vice versa через поставляемые визуально (чувственные созерцания) и рефлективно — значения, смыслы, цели, мотивы, ценности, оказывающиеся компонентами когнитивных карт, логических систем, категориальных каркасов, базовых социокультур-

138

Философия гуманитарного знания

ных, выразительных презумпций, пресуппозиций, темпоральных символических консенсусов1. Психологически понимание представлено непредикативной способностью «Я» воссоздавать интимные черты и признаки миропредставления, мироотношения (состояния души ‒мысли, мотивы, интенции) с использованием недискурсивных механизмов идентификации (уподобление, опознавание, проекция), сопереживания (проникновение — вживание — вчувствование), эмпатии (умение проникаться болью другого), содоверия. Прослеживание эволюционных предтеч высшей психической способности понимания заставляет адресоваться к: инстинктам (врожденные реакции, акты поведения, возникающие в ответ на внешние и внутренние раздражения); — сложным безусловным рефлексам; — лабильным экстраполяционным рефлексам; — возникающим на их базе временным условным рефлексным связям. «Понимание» на уровне первой сигнальной системы оконтуривается выстраиванием высокоадаптивных реагирований на агенты внешней и внутренней среды. Таково, к примеру, оказывающее влияние на поведение, рост, развитие, взаимодействие, функциональное отношение особей (в особенности живущих колониями — общественные насекомые) производство вырабатываемых экзокринными железами или специальными клетками животных химических веществ — феромонов, включающих половые аттрактанты, вещества тревоги, сбора, ролевости. Понимание на уровне второй сигнальной системы оформляется выстраиванием контролируемых сознанием реагирований на условные раздражители, фиксируемые языком и передаваемые его материальными носителями — звуками, жестами, графами. Стратегически понимание реализуется как обнаружение смысла, выявление значения, материализующихся в деятельности, находящих объективацию многоразличных символических форм. Тактически понимание венчает обширную эшелонированную, разветвленную процедуру с допонятийным и понятийным фазисами. Один — этап предусмотрения, предмнения; другой — этап собственно постижения (проникновения, усмотрения) существа дела. Главное в динамике — актуализация смысла-значения в рефлективном установлении. Композиционно понимание, вбирая определенности лексикографических, стилистических, риторических, семантических, это1 Подр. см.: Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. М., 2013; Он же. Теория познания. Социальная эпистемология. Социология знания. М., 2014; Он же. Теория познания. Философия как оправдание абсолютов. В поисках causa finalis. М., 2015.

22. Понимание «Я»

139

логических, психологических пластов, обретает плоть развернутого реконструктивного суждения о манифестации смыслозначимого. Очевидно: не должен навевать неадекватных коннотаций термин «реконструктивный». Согласно предлагаемой «Теорией символических форм» схеме понимания «понимания» как смыслового порождения, творчества1 следует утрировать момент не воспроизведения, а произведения, не воссоздания, а создания (пересоздания) смыслов. Такой ход наставляет на трактовку понимания в категориальной сетке не феноменального, но субстанциального процесса, опирающегося на креативные акты в символическом мире. Сказанное, однако, вовсе не подрывает допущения неких генеральных аутентичных содержаний, вкладываемых авторами в собственные (эксклюзивные) произведения. Присущее пониманию сотворчество, в идеале влекущее резонирование сознаний, достигает генерации тождественных идей. В иных случаях подключается ресурс «источниковедения», «критики», «аналитики», «хронизма», «биографизма», отсекающий неправомерные возможности (издержки архаизации, модернизации, лакировки, — конъюнктурного обращения с духовным наследием). Таким образом, мы не являемся участниками дискуссии: устанавливаемый пониманием «смысл», является ли или не является достоянием текста (имманентным или трансцендентным ему). Понимание «понимания» захватывает как эпистемологическую, так и метафизическую сферу. Говоря о понимании в пределах первой сигнальной системы, предпочтительней использовать фигуру «ориентация»; в пределах второй сигнальной системы — фигуру «интенция», достаточно точно очерчивающих контур рефлективной тематизации, версификации. Сверхважная нам «интенция» как рычаг второсигнального понимания запускает эвристические систематизации, нацеленные на подведение содержательных единств под качественные разнообразия явлений определенной природы. В элементарной коммуникации для уяснения существа дела подходит модель Мида: значащие символы, адресованные агентами, принимаются, воспринимаются, перерабатываются контрагентами; идет обмен символами (символическими жестами); развертываются обоюдозначимые действия. Ситуация усложняется, приобретает неоднозначный, головоломный характер в случае, когда движение символических жестов навстречу друг другу адекватного принятия и ответных реакций не получает. Влияние агентов не порождает ожидаемых ответных реагирований контрагентов; цепных коммуникативных реакций не складывается. Таковы хоро1 См.: Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. С. 295‒301.

140

Философия гуманитарного знания

шо известные разломы понимания представителей разных культур, убеждений, лингвосообществ, поколений, эпох, страт, гендеров, рас. Понимательная подоснова любой коммуникации — значащие символы, налаживающие эффект когитального домино. Вещь в том, однако, что соприкосновение нереципрокных символических групп деформирует смысловые общности, — интерактивные связи рвутся, межиндивидная коммуникация разлаживается. Осмысление поведения человека символического, не описываемого схемой «организм — среда» (первосигнальность), востребует учета смыслозначимых доминант, соотносимых с релевантными обстановкам системами интерпретируемых знаков. В кругу данной установки центрируется ресурс герменевтической методологии. Экзегетически дело выглядит так, что наборы семантических цепочек истолкованийпониманий передают связи не только между смысло-, но и лингвои культуроформами, в которых циркулируют. Здесь вмешиваются топологические, традиционные, аксиологические, прагматические отягощения. Лишь несколько эмпирических указаний. Топологическая дифференциация: правый — верный; левый — неверный («правая рука» и «left-handed man»). Семасиологическая дифференциация: польское «uroda» означает «хорошо уродившийся, симпатичный», тогда как русское «урод» — нечто противоположное. Онтологическая дифференциация: «всякий металл электропроводен» (отображение закона строения кристаллической решетки веществ, позволяющее комбинировать квантором всеобщности) и «невсякий металл Яна — Теллера электропроводен» (новейшее создание в мире вещественных состояний, обладающее свойствами как изолятора, так и сверхпроводника и отменяющее правомерность использования квантора всеобщности в номологическом связывании металличности и электропроводности). Немногочисленные, но веские примеры свидетельствуют: понимание конституируется совершенно определенным семантико-референциальным масштабом. Логически подобного рода мыслительные связи передаются специфическими структурами отображения (ratio cognoscendi) с присущими им многозначностью, релятивностью, потенциальностью (посессивностью). Исключительно в идеале возможно явное указание фиксированного множества истинностных значений высказываний и их интерпретаций. Откуда вытекает необязательность установления (получения) значений (затрудненность алгоритмического, линейного упорядочения элементов в некоторой матрице истиностных значений).

22. Понимание «Я»

141

Отдавая дань ритуалам формальнологичности, скажем так: логически существо понимания описывается техникой как транзитивных (элементарные контексты), так и нетранзитивных (неэлементарные контексты) отношений R, которым свойственны: — a) рефлексивность (xRx- понимание самопонимательно); — b) симметричность (несимметричность) — инвариантность (неинвариантность) структуры содержания относительно ее преобразований; в более строгом смысле симметричность есть свойство бинарных отношений, передающее идею независимости выполнимости отношения для пары объектов от порядка, в котором указанные объекты входят в пару: из xRy следует yRx; в случае антисимметрии из xRy (при x≠y) следует yRx; — c) переносимость (непереносимость, интранзитивность) — свойство бинарных отношений, обеспечивающее (необеспечивающее) для неких содержаний x, y, z операцию: из xRy и yRz следует xRz (соответственно из xRy и yRz вытекает (xRz)). Комбинация (a) и (b) в понимательном процессе обеспечивает толерантность, т.е. схожесть, но не подобность интерпретаций (неполное понимание); тогда как комбинация (a), (b), (c) гарантирует подобность интерпретаций (полное понимание). В элементарных контекстах понимание можно представлять бинарным отношением; в нетривиальных контекстах следует использовать представления многоместных (n‒арных) отношений вплоть до идеи взаимообогащения и конфликта интерпретаций, не укладывающихся в тезис «сводимость», «замыкание». Гиперболизация транзитивности применительно к пониманию: каждая контактирующая инстанция вполне понимает иную в сериях итераций, — намечает специфическую идеологию универсальности в лице E фундаментализма: всесторонне‒всеобъемлющее понимание (слияние душ, преодоление всяческих рассогласований) с приобщением к некоему базису эвидентности; E финализма: достижение исчерпывающей реконструкции природы одной предметности в терминах предметности иной природы с последовательным нисхождением к элементарной праоснове. Не будем обольщаться и обманываться: проблема универсальности в понимании «понимания» — наиболее сложная. Не расценивая фундаментализм-финализм как материал для историко-критических исследований, скажем прямо: невзирая на нетранзитивность понимания как мыслительного отношения, фундаменталистско-финалистская идея единой основы мыслепостижения получает визу практики, ожесточая рефлексию, является весьма продуктивной. До конца неис-

142

Философия гуманитарного знания

черпанная глубина тезиса о фундаментальной праоснове понимания находит приемлемую редакцию в границах фациального подхода1, артикулирующего социокультурную интервальность, а с ней — смыслозначимость (интерпретируемость) соответственных основополагающих когниций. Разумеется, здесь нельзя обойти вниманием исключительную эвристичность комбинации; — базисное, предпосылочное, фоновое знание (ВК) — капитальные гипотезы существования, онтологические допущения, каркасы реальности; — культурно-исторические консенсусы (ВС) — генеральные соглашения о типах возможно-невозможного в качестве атрибутирования бытия (естественная сила — сверхъестественный дух; гравитация — левитация); — золотой фонд познания — свод достоверных эмпирических и теоретических достояний; — фон личности — персональные диспозиции, предрешающие трактовку и выбор в качестве открытого поля («непустых») химер: Николай I: «Да, деспотизм еще (звучит актуально. — В.И.) действует в России, ибо он составляет сущность моего правления, но он согласен (?! — В.И.) с гением нации»; Уваров: «У политической религии, как у веры в бога, есть свои догматы. Для нас один из них — крепостное право. Оно установлено твердо и нерушимо (?! — В.И.). Отменить его невозможно, да и ни к чему (?! — В.И.)». (Вот уж действительно: «Умом Россию (точнее — ее политическую элиту. — В.И.) не понять»). Как видно, «материя» понимания укладывается в определенное дискурсией содержание положений, но все же от него уклоняется. Уклоняется в отходе от шаблона — банального распознавания образов, адресаций, фигур с помощью элементарных (едва не механических) процедур и операций. Понимание хорошо моделируется в створе развертывания мыслительно рутинных процессов (дедуктивно выводного знания), но утрачивает это качество в створе развертывания процессов мыслительно нерутинных, исключающих апелляцию к последовательному выполнению правил вывода (дедуктивное извлечение следствий). В таких случаях формальное отступает, теснится набирающим силу неформальным. Неформальное в понимании — недедуктивное, — неподдающаяся формализации содержательная сторона, завязанная на уловление даже незначительных воздействий-отнесений к неабстрагируемому. Нетемперируемая агогика, неэкстрагируемая метафоричность смыслозначимостей, обилие неотчетливо очерченных деталей коммуникаций, 1 Подр. см.: Ильин В. В. Теория познания. Социальная эпистемология. Социология знания.

22. Понимание «Я»

143

обусловленных вариабельностью темперамента их агентов, миниатюрность интенсивного переживания индивидами всего опыта прибывают по мере удаления от горизонта абстрагируемого, открывают кредит неформальному психодинамическому общению. Формальное — неформальное, абстрагируемое — неабстрагируемое, рутинное — нерутинное, дискурсивное — недискурсивное… В диалектических (трагических) крайностях разум часто пасует. Альтернативы вбирают ситуации: смысл — протосмысл, — тождественность и самодостаточность; стабильность и процессуальность; аутентичность и автономность. Все упирается в способность жить своей историей, отрываться от корней, обретать самосмысленность, — нетранзитивность. Содержательная область, принципы которой трудно выделить, на которую проецируется психодинамическое общение, — вот камень преткновения понимания «понимания». Понимание — порождаюший, но не формально (дедуктивно), а эвристично (психодинамично) порождающий процесс, где вполне осознанно учитывается опыт общения. Никакая формальная доктрина адекватных правил достижения понимания (правил выстраивания герменевтического процесса) в подобном опыте предложить не способна. Жить в кругу, очерченном циркулем, возможно, только радиус круга будет всегда мал. Кроме того, в контексте «понимания» данный круг чертится произвольно — с субъективным значением всех действий. Скажем: предложение руки и сердца с посулом «жить как в раю» предположительно сталкивается с неожиданно обескураживающим: «Это как? — голая, босая, и только яблоки есть?!!». В метатеоретической физике (теория физических структур — ТФС) при рефлексии порождающих правил познавательной деятельности апеллируют к абстрактным принципам симметрии (инвариантность), обеспечивающим внутреннюю трансформацию знания (идея морфизмов). В гносеологической метатеории апелляция к морфизмам аннулирует проблемную (предметную) сферу. Воображение каждого позволит решить, установится ли доверительная межиндивидная связь в ситуации, когда с целью сделать комплимент хорошенькой девушке, увидев ее зубы, спросить: «Милая, это ваши зубы?». В отличие от «ясной» физики в «неясной» гносеологии адресуются не к формально выразимым параметрам, а к наполнениям визуальной интуиции, удостоверениям фронезиса (типа отнесений к «целому», «полноте», «правде жизни»). Как и во всяком условном деле, в рассчитанном на условность понимании, однако, обнаруживается безусловное. Формы символического не охватывают всего богатства «теории», «знания», «познания», «жизни», но стремятся к этому, выстраивая схе-

Философия гуманитарного знания

144

мы законов, порядки связей многогранностей определенных типов. Реальное наполнение указанных «схем», «порядков» осуществляется конкретными исследованиями; потенциальная же разработка идеологии символического схематизма относится к компетенции метаисследований. В нашем случае — к герменевтической методологии. Предлагаемый ею способ освоения столь нетривиального умственного процесса, как понимание, реализуется с точностью до изоморфизма: содержания коммуникации выставляются сугубо абстрактными смыслозначащими конструкциями, лишенными конкретнофизической, контекстуальной привязки, но относящимися к классам герменевтических сущностей, наполненных не элементарными формальными алгоритмами, а способностями отображать и перерабатывать знания о мире, реагировать на стимулы согласно тонким предусмотрениям развитой интуиции и догадки.

Контур текстового понимания Понимающее сознание «набрасывает» на форму свою понятийно– категориальную сеть, сканирует при помощи идентифицирующего метода существо текста1. Текст — упорядоченное множество языковых и неязыковых единиц, лингвистических, логических, предметно–смысловых отношений. Одни определяются морфологическими, лексическими, композиционными, другие — структурно-онтологическими связями. Одни корреспондируют фактам, другие — артефактам. Языковая данность. Мысль наша, высказывал Потебня, по содержанию есть или образ, или понятие; третьего, среднего между тем и другим нет2. В контексте нашей сюжетики со столь категоричным суждением признанного авторитета мы позволим себе не согласиться. Третье — опосредующее есть, и это — чувственное понятие: сенситивно данная концептуально нагруженная словоформа. Во-первых, словоформы циркулируют в речи — звуковом выражении мысли, — следовательно, имеют тон, который трансформирует смысло-значимости. Во-вторых, словоформы несут специфицирующую морфологическую, грамматическую, лексическую определенность. В-третьих, словоформы обслуживают общение — генерируются в учете соотнесенности высказываний с экзистенциальными ситуациями, транспонируемыми речевыми актами. 1 2

См.: Белоусов К. И. Синергетика текста. М., 2012. С. 101. См.: Звегинцев В. А. История языкознания XIX–XX веков. М., 1964. С. 140.

22. Понимание «Я»

145

Отмеченное не может не сказываться на статусе словоформ, — со всеми онерами — качеством интонем, морфем, лексем, синтаксем — представляющих чувственно данные образопонятия. Интонемы (просодия). Сочетание звуков разной высоты создает интонационное богатство; звуковысотное соотношение тонов в определенной последовательности оформляет темп, ритм, лад, такт, придает динамические оттенки, штрихи характеру звукоизвлечения, олицетворяет взаимное тяготение звука и слова, через нюансировку тембра, обертоники, экспрессии варьирует подачу содержания, вызывает особенности переживания воспринимаемых сообщений. Так складываются звуковысотные смыслозначения. Находя прямое воплощение в различных формах практически-духовного, последнее оттеняет их назначение: лирика — непосредственное сближение поэзии и музыки в звучащем слове1; романс, напевная речь в вокально-музыкальном произведении; религиозный силлабический речитатив, утрирующий ассонансы, консонансы вводимых нараспев фраз, возбуждающих не семантические, а эстетические эффекты (ср.: искусство гомилетики); театр (каскадный синтез литературы, музыки, живописи). Таким образом, налицо синергизм, влекущий образопонятийные, чувственно представленные значения и смыслы, актуализирующие идею эстетической смыслообразной информации. Сугубо инструментальными (фоносемантическими) способами оттенения просодем помимо упомянутых ассонансов, консонансов являются афереза, апокопа, синереза, систола, эпентеза, диереза, протеза, парагога, элизия, метаплазм, синкопа, стяжение, диссимиляция, лениция, метатеза, редукция, диссонанс, аллитерация, анакруза. Морфемы, граммемы, лексемы, синтаксемы (структура высказывания). Имеются формальные требования сопряжения, преобразования языковых форм. Определяющая функция одного существительного относительного другого выражается морфемой (родительный, дательный падежи). Существительные, имена собственные, местоимения третьего лица в формах мужского рода ex definitio (морфологически, грамматически, лексически) несовместимы с глаголами женского рода (сказанное относится и к другим морфологическим и т.д. категориям русских глаголов — лицу, числу, времени, виду, наклонению, залогу). Нельзя высказать: он (мужчина, Вася) выпила молоко. Аналогично замещением «молока» не может быть парадигматически релевантная «картошка». «Картошку» нельзя «выпить»; лексически она несовместима с используемым глаголом. В элементарном речевом акте 1

Так же см.: Белинский В. Г. Собр. соч.: в 3 т. Т. 2. М., 1948. С. 81.

Философия гуманитарного знания

146

увязывается сопряжение словоформ по исходным грамматическим, лексическим признакам, преднастраивающим понимание. Понимание суть содержательное упорядочение, мыслительная регуляция, установление пределов в нормировании. Обязывающие понимание синтагматические отношения, перекрывая масштаб высказывания, непреложно нормируют рассчитанную на социальное восприятие самореализацию. Та же одежда. Схематически костюмное покрытие тела возможно представить совокупностью трех компонентов: головной убор, платье, обувь, образующие семиотически законченное «материальное высказывание»1. Каждый компонент представляет парадигматический класс, утилизацию элементов которого проводит выбор. Как и в случае с языковым высказыванием, практическая цель не достигается «употреблением объекта из одного класса во всех трех позициях»: нельзя одеться в три шляпы или в три костюма; «подобно тому, как в предложении центральной частью является глагол, так и в комплексе одежды основной является центральная часть, особенно та, что покрывает нижнюю часть тела. Неслучайно древнерусское… пъртъ (мн. пърты), обозначавшее платье, одежду в целом… сохранилось в слове порты (портки), означающее «штаны» как важнейшую часть одежды. Вместе с этим, подобно тому как в предложении может отсутствовать какой-либо компонент, так и в наборе одежды может отсутствовать… головной убор или обувь. Но самое существенное — синтагматические отношения между компонентами одежды. Они выбираются не только по парадигматическим (функциональным) критериям, таким как погода, пол, характер деятельности… но с обязательным учетом синтагматической совместимости. Как и в сфере языковых элементов, здесь выбор зависит от национальных, социофункциональных и индивидуальных установок и предпочтений»2. «Синтагматическое» нормирование, ранжирование интеракции идет по магистралям традиции, обычая, предания, уклада, порядка, правила, приказа, моды. Выбивание из синтагматического канона упаковывается в поведенческие ниши социального диссидентства, чудачества, оригинальничанья. В любом случае самозаявление личности, практикующей ношение «шляпы на панаму», выход в свет с ирокезом и перьями вместо цивильного обличья, вызывает неодобрительное недоумение. Коммуниканемы (стихия общения). Актами речи налаживается межсубъектный контакт; ориентация на реципиента (акцептора, адресата) реализует конотативную функцию языка, имеющую лексико1 2

Гак В. Г. Языковые преобразования. М., 1998. С. 176. Там же. С. 176–177.

22. Понимание «Я»

147

грамматическое выражение. Учет встроенности высказываний в поток речепроизводства влечет соотнесение их с ситуациями речевых актов. К существу статусов актантов, социальных ролей, каналов передачи сообщений, целей взаимодействия, предметов обмена деятельностью приурочиваются функционально-грамматические формы, демонстрирующие связи языковых средств с актами речи. В значительной мере утрируется коммуникативная интенциональность: не чтò, а как и кем высказывается. Последнее радикализует определенность формально-грамматических и позиционно-ролевых признаков, имплицирующих признаки лексико-семантические. Здесь — виды субъектности, модальности, контактности и т.п., актуализирующие типы общения в зависимости от установок коммуникации. Якобсон вводит 6 основных функций языка в отношении интенций: E центрирование адресанта — эмотивность, эгоцентричность; E центрирование адресата — конотативность, кооперативность; E центрирование формы сообщения — поэтичность, мелодичность; E центрирование системы языка — металингвистичность; E центрирование реальности — денотативность, когнитивность; E центрирование контактности — фатичность. К функциональным целям, задачам — средства. Идея агенса передается влияющими на предметы субъектами действия; выражение импрессии — не оценивающими причины происходящего безличными глаголами; фиксация степени активности субъекта — прямолинейными конструкциями (встретить кого–то; стучать в дверь), конструкциями с косвенным дополнением и возвратным глаголом (встретиться с кем-то; стучаться в дверь)1. Аналогично — с местоименным супплетивом «Я» (именительный падеж) — «меня» (родительный падеж). Демонстративны функциональные замены глаголов в модусе, отображающие позицию говорящего: «я слышал, как» — прямое отношение к фактам; «я полагаю, что» — рефлексия фактов; «я получил информацию, что» (так говорят) — отношение к фактам через вторые руки. (Совпадение диктума и модуса — непосредственное речепроизводство: «клянусь», «прошу», «благодарю»). Здесь же — окказиональная привязка текста — использование узуса, эллипсиса, эвфемизма, плеоназма, интонации, жестикуляции. Сказанное подводит к убеждению: исходный материал высказываний в скрытых интенциях, пресуппозициях коммуникантов предопределяет внутреннюю организацию акта речи. Последнее харак1

Подр. см.: Балли Ш. Язык и жизнь. М., 2003.

Философия гуманитарного знания

148

теризуется классическим триединством места, времени, действия. Система обращений, глаголов, междометий (эй; скажите; у меня все; далее и т.п.)1 конфигурирует общение — номинативно и экспрессивно детерминирует начало, развертывание, завершение речевого действия. Неязыковая данность. Языковые элементы — имена, — в предельности гиперонимы — категориальные схемы — задают капитальные символические образы действительности, крепящиеся на условности абстрагирования, выборочности подбора признаков, специфике идеализации свойств предметов. Символический образ есть идеограмма2, вводящая понятие мира способом его выстраивания. Инструменты — последовательно сопряженные, взаимосообразованные ряды языковых мыслительных фигур — морфологических, лексических, синтаксических, фразеологических единиц и схем их связывания в композиции. Говоря строго, речь идет о симбиозе: выразительные и истолкованные формы маршируют плотно сбитой шеренгой взаимопроникающих грамматических и герменевтических комплексов. Симбиотичность данного процесса совершенно четко передается эпитетом «соразмерный» — лексические и семантические ядра идеограмм сообразованы. Взять древнекитайскую картину (идеограмму) сущего — она выстраивает мир чередой бинарных стихий «ли — ци», «инь — янь», имеющих представленность в гиперонимических оппозициях свет — тьма; вода — огонь; активность — пассивность; небо — земля; целое — часть (гексограммы Ицзин). Семантическое ядро модели мира: взаимодействие двух чередующихся во времени и противопоставленных в пространстве принципов, вступающих во взаимодействие и противоборствующих атрибутов, — корреспондирует лексическому ядру; на уровне словесного стиля, поэтического канона отображается языковым параллелизмом — симметрическими соответствиями, чередованием бинарных структур в синонимических, антитетических, синтетических сообразованиях. Корреляция «дух языка — дух мысли» и vice versa находит общегносеологическую тематизацию в идеологии логико-лингвистической структуры мышления, осуществляющего типологические символические акты. К ним относятся стереотипные операции идентификации элементов действительности (операции, призванные наращивать ориентированный и шире — адаптационный потенциал) на базе установления отношений сходство — различие, подчинение — соподчинение, соединенность — отъединенность, близость — удаленность и т.п. 1

Подр. см.: Гак В. Г. Указ. соч. С. 185–186. Подр. см.: Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. 2

22. Понимание «Я»

149

Конкретное понятийное воплощение данных совершенно обязательных процессов — развертывание категориальных схем — гипонимо–гиперонимическое сопровождение, имплицирующее сценографизацию сущего. Наиболее естественной — в смысле ближайшей вариацией версификации сущего стал антропоцентризм, выставивший человека мерой всех вещей, центром мира. Устройство поднебесной сопоставляется с устройством тела. Отсюда центрация лексем голова («верх»), подножие («низ»), утроба («внутрь»), палец, локоть, стопа (масштаб), минута ходьбы, глаза в глаза, ноздря в ноздрю («близко») и т.д. С коррелятивными семемами (ограничимся «головой»): голова поезда; позор на голову, схватиться за голову (ужаснуться); с высоко поднятой головой (гордость); пустая голова (глупость); не бери в голову (беззаботность); без головы (неразумность); с головой (ум); горячая голова (сумасброд); городской голова (должность); идти в голове (впереди); голова сахару; на голову выше (превосходство); на мою голову (ответственность, беда); в первую голову (очередь); выдать с головой (обнаружить); намылить голову (отчитать); отвечать головой (нести ответственность); потерять голову (растеряться); повесить голову (уныние); из головы вон (забыть); головы не жалеть (до конца); о двух головах (риск); с больной головы на здоровую (валить); голова болит (беспокойство); с головой уйти (погрузиться); с головы до пят (полностью); снять голову (безысходность); через голову (минуя); сесть на голову (бессовестность); сам себе голова (самодостаточность). Таким образом, имя в системе языка окутано плотным облаком элементарных сценографических смыслов — семем (семантем) — соответствующих различным релевантным ситуациям чертам. Пропозиции: он сел за стол; он сел за книгу (ср.: он сел на стул) — оттеняют ведущие парадигматические отношения, семантизируемые как пресуппозиции коммуникации. Последние есть множество предварительных знаний коммуникантов о ситуациях речи, предметах изречения, опирающихся не на лингвистические, а материальные, субстанциальные связи. Они-то — знания о мире — и образуют неязыковую данность, которая предрешает осмысленность речевой деятельности. Детерминированность речепроизводства знанием о мире просматривается в основных признаках пропозиций: E ситуативность (артикль, компрессия, эллипсис, узус и т.д.); E интенциональность (прагматическое значение высказываний); E информативность (предикация диктума); E селективность (совместимость семем тотальная и локальная: «круглый квадрат»; «прийти» и «привели»; «обед» — пища и время принятия пищи);

150

Философия гуманитарного знания

E избирательность (предикация модуса; порядок слов, чередование тем и рем — «я еду в Лондон», «в Лондон я еду», «еду я в Лондон»; реализация коммуникативного задания, выражения эмотивности и т.д.). Слова (имена, номинации) удовлетворяют потребность именования, обозначения, выражения. Как языковые данности они отвечают функциональности формы (адекватность интонем, морфем, лексем, граммем, синтаксем). Как неязыковые данности они отвечают функциональности содержания — отнесенность к знанию о мире («осел» — животное и человек). Подобная отнесенность суть эффект довольно тонкой операции отнесения, состоящей в подведении именуемого в речи объекта, исходя из выделяемых в нем признаков, под конкретное понятие. Разъяснение подводит к выводу: имя (номинация) связывает языковой элемент (знак) с понятием (концепт), с которым коррелируется класс предметов (денотат). Во второсигнальной — символической стихии — знак и предмет опосредованы смыслом. Именно на этом основании различают имя (означающее) и предмет (означаемое), связанные друг с другом смысловым образом. Непрозрачность отношения знака к действительности (через смысл) ставит свои трудности, преодоление которых усматривается в створе уяснения предметных и смысловых параметров имен. Предметная данность. Номинация (имя) соотносит языковый элемент с обозначаемым объектом. В логике отношение «имя — объект» осваивает теория референции. В лингвистике существом данного отношения озабочивается семасиология, выясняющая, на чтó указывает имя, каково его значение, и ономасиология, уточняющая, как объекты получают название (номинацию). Относительно сложной проблемой референции оказывается проблема: имя может иметь одно значение (денотат), в то время как один предмет может иметь ряд (больше одного) наименования. Проблемное ядро теории референции, следовательно, передается вопрошанием: как различные имена могут быть (предметно) идентичными? Острота вопрошания существенно притупляется учетом того, что имена обозначают не сами по себе предметы, а понятия (что и провоцирует языкотворчество). Действительно. Семантические отношения между именами (номинациями) удовлетворяют не предметным, а понятийным отношениям. Последние в свою очередь выступают в многогранные связи, фиксируемые логическими операциями включения А В: А включается в В, если каждый элемент А в качестве элемента входит в В; пересечение — образование новых множеств в составе элементов, общих пересекающимся множествам А и В: (А∩В) ~

22. Понимание «Я»

151

АВ; исключения — А и В несопоставимы. «Два разных наименования одного и того же денотата, — итожит В. Г. Гак, — могут соотноситься как конкретное и абстрактное (отношение включения), прямое и переносное, метонимическое или метафорическое (отношение пересечения), они могут различаться по избираемой семантической оси (отношение исключения) и т.п.»1. Дело может быть представлено так. Языковая форма N1 обозначает предмет (денотат) R1; N2–R2. Тогда конфигурации N1R1; N2R2 суть прямые (первичные) номинации. Между N1и N2 как языковыми формами и обозначаемыми ими предметами и понятиями и R1 и R2 могут оформляться разнородные связи, ввиду чего имя N1 способно использоваться обозначением R2: образуется конфигурация N1R2, толкуемая как косвенная (вторичная) номинация. Возникает графический образ N1–––––––––R1 N2–––––––––R2 Трансформированная (косвенная) номинация «проявляется в семасиологическом плане (R1N1R2: наименование N1 используется для обозначения R2 вместо того, чтобы обозначать только R1) и в ономасиологическом плане (N1R2N2: для обозначения R2 используется N1 вместо N2)2. Прерыв прямой номинации N1R1 означает парадигматически возникновение переносов в употреблении слов —N1R2; синтагматически — десемантизацию N1 (языковой элемент более не несет собственной семантической нагрузки, выступает средством организации языковых знаков), который самостоятельно не обозначает комплексов действительности, соотносится с миром, образуя сочетание с другим прямым обозначением N1N2 ↔ R23 (соединение двух типов косвенной номинации влечет появление фразеологизмов N1N2 ↔ R3). Косвенная номинация в лексике суть метафорика (индукция метонимических, фразеологических, десемантизированных фигур); в морфологии — использование частей речи и их категорий в несобственном значении; в синтаксисе — изменение актантной структуры предложения, использование сочинения вместо подчинения и т.д. Между тем в отличие от логики и лингвистики гносеология интеллектуально беспокоится о конечном пункте знаковой ситуации: соотнесение имени с реальностью. Ввиду символической природы знако1 2 3

Гак В. Г. Указ. соч. С. 221. Там же. С. 221–222. Там же.

Философия гуманитарного знания

152

вой сущности напрямую сопоставить имя с предметом невозможно; сопоставляются однопорядковые, соположные ситуации. Способом установления рядоположности имен — выразительно нарочитых когнитивных образований с реальными предметами (фрагментами сущего) служит перевод предметов в репрезентирующее референциальное измерение — значение понятий; имена коррелируются не с предметами самими по себе (под любым именем не предмет, но класс предметов), а с образными заместителями предметов — когнитивными значениями. Имя нарицательное «стол» в традиционной лексике означает: предмет мебели; предмет специального оборудования; пища; отделение в учреждении с особым кругом дел; престол, княжение. В качестве основного значения имеет: «широкая доска на опорах». Обобщенный интегрированный признак стола согласно основному значению состоит в причастности к мебели — в противоположность немебели. Дифференциальный признак стола по сетке сопряжения значений обособливает стол внутри предметов мебели — отграничивает его от мебельных нестолов — стульев, табуреток и т.д. Не составляет труда заметить: (1) «семантический признак эксплицирован гипонимическими, т.е. инклюзивными отношениями, благодаря которым происходит включение более низкого класса (стол. — В.И.) в более высокий класс классов (мебель. — В.И.), т.е. категорий»1; (2) «отличительный признак каждого класса предметов манифестируется в противопоставительных парадигматических отношениях слов»2. Иные признаки предмета (назначение, форма, материал) не включаются в номинативное значение лексемы «стол», выражаются в языке не парадигматическими отношениями знаков, а путем контрастирующих связей, осуществляемых в синтагматическом ряду, — письменный, обеденный, овальный, дубовый и.т.п. Предикативная сцепка с денотатом дополнительных свойств подводит к оформлению новых номинаций — справочный стол (учреждение), мясной, диетический стол (пища); далее — омонимия — киевский стол. Квалифицирующей паре «обобщенный — дифференциальный признак» может быть дана сопутствующая интерпретация в содержании слова — исторически сложившееся, социально удостоверенное номинативное лексическое значение, — слово суть единица лексической системы языка, относительное в словесном знаке — внутрисистемная значимость, возникающая при парадигматической противопоставленности другим знакам (группировки слов). 1 2

Уфимцева А. А. Типы словесных знаков. М., 2004. С. 57. Там же.

22. Понимание «Я»

153

В свою очередь пара «абсолютное — относительное» при проекции на гносеологические штудии способна обслужить различение: E субстанциальность — онтологическая данность; E функциональность — способ тематизации онтологической данности. Оттолкнемся от стандартного для семантических руководств примера с Венерой. Помимо этимологической информации: «Венера» соответствует имени римской богини любви Венеры; наиболее «красивой» планете приличествует носить имя красивейшей богини, — циркулирует референциальная информация. Знак (имя, номинация) «Венера» (астронимическое ♀) обозначает планету солнечной системы, находящуюся от центрального тела (звезды) на расстоянии примерно 0,7 а.е. с периодом обращения 224,7 сут., вращения 243 сут., ср. радиусом 6050 км., массой 4,9 · 1024кг.; ее также именуют «Утренняя звезда», «Вечерняя звезда», «Киприда», «Денница» (в последнем — признаковое смешение: утренняя звезда + заря; собственно «Утренняя заря» есть номинация Авроры). Уточним: основное значение «Венеры» суть астрономическое значение: ♀ есть планета солнечной системы, которая…; «Киприда» — неосновное значение — возникает на базе признаковой информации о местности отправления божественного культа. Антиномичные номинации «утренняя» — «вечерняя» надстраиваются над сведениями о наблюдаемом небесном теле в разное время суток сопоставительно с введенной системой отсчета. Если не отвергать возможность именовать Венеру «Денницей» (избегая коннотации «звезда — заря»), указанное имя совпадает с «утренней звездой». Итак, есть основная номинация, привязанная к субстанциальному аспекту значения; есть неосновные номинации, привязанные либо к этимологии («Киприда»), либо к способу идентификации объекта («утренняя», «вечерняя» звезда, «Денница»). Присмотримся к антиномичным номинациям «утренняя — вечерняя». Генеалогия их очевидна: они введены утрированием отношения знака к деятельности, — получены как семантизация результатов операционального уровня, позволяющих проводить отождествление астрономического объекта. Словоформой Венеры как «утренней звезды» будет имя собственное, совпадающее с адъективом А1 — «утренняя»; как «вечерней звезды» — имя собственное, совпадающее с адъективом А2 — «вечерняя». Целокупная «Венера» имеет несовпадающие номинации А1 и А2. Причины? Имена корреспондируют передаваемым понятиями системам признаков, характеризующих разные стороны одного и того же. Разность признаков — разность смыслов, разность устанавливаемых через смыслы значений и их номинирований.

Философия гуманитарного знания

154

Рефлексия ситуации: один предмет — разные признаки предмета, обусловливающие пролиферацию номинаций, обогатила лингвистику введенным В. Гумбольдтом концептом «внутренняя форма слова». Единый и неделимый предмет может обозначаться наименованиями разной внутренней формы (ср.: человек — «животное политическое», «двуногое без перьев», «обезьяна с мягкой мочкой уха», «калиево-натриевый насос»). Венера как А1 и А2 остается неизменной (равно и «человек»), изменяются различающиеся по внутренней форме слова ее наименования (означения). В структуре означения, следовательно, уместно выделять значение (соотнесение с объектом); смысл (внутренняя форма обозначения); объем (понятия), под что подводится объект; охват (класс всех возможных вещей, обозначаемых именем). Применительно к Венере А1 и А2 корреспондируют различным типам обстояний (утро и вечер как части суток не перепутываемы), — смыслы, сцепляемые с ними, различны и не взаимозаменяемы. Логика трактует денотат как функцию смысла имени: смысл устанавливает единственность денотата. Различие смысловой данности Венеры в предикации через А1 и А2 утрирует мысль наличия не только внутренней (сетка признаков), но и внешней формы слова. Обратимся к ранее проведенному различению значение1 и значение2. Первое уподобляется внутренней форме слова, второе — внешней. Первое корреспондирует субстанциальной, второе — функциональной определенности. Первое несет абсолютное значение, второе — относительное. С позиций сугубо знаковой ориентированности словоформы знак «может быть отнесен в коммуникативных целях к предмету «не предусмотренному» закрепленным за словом значением. На этой особенности словесных знаков — своеобразной «игре» между предметной и понятийной отнесенности знака основывается вторичная номинация, случаи метафорического… употребления слов, т.н. «смещенной» речи»1 в дополнительной функции. Дополнительная — вторичная (в отличие от «первичной» — Е. Курилович) функция актуализируется благодаря асимметрии языковых знаков, отображающей символическую природу человека как существа, комбинирующего образными субстанциями, по–разному воплощающими, выставляющими свойства действительности. В нашем случае адъективы А1 и А2 используются не в качестве фигур смещенной речи (генеалогия чистых тропов), когда в силу языковой асимметрии одна форма приспосабливается для обозначения разных объектов (с выполнением неосновных функций — семасиологический аспект — и возникновением косвенных номинаций — 1

Уфимцева А. А. Типы словесных знаков. С. 44.

22. Понимание «Я»

155

ономасиологический аспект), — здесь они используются в качестве передачи разнящихся видов отношения знака к реальности (операциональная генеалогия вычленения признака, фиксируемого адъективом). Спроецированная на проблему референции, мешкотная дихотомия значение1 — значение2 востребует некоей онтологической версификации. Значение1 в гносеологической плоскости на языковом уровне фиксируется денотатом, на предметном уровне — референтом. В сущности адъективы А1 и А2 как языковые выражения несут разные предметные образы (утреннее — вечернее небесное тело), которые в свою очередь соотносятся с одним предметным референтом — астрономическим ♀. Резюмируя сказанное, подчеркнем: назывные полнозначные словоформы имеют мощный предметный потенциал, обозначают класс предметов, подводимых под содержание и подпадающих под объем понятия. Если понятийная отнесенность превалирует над предметной, имя (слово), передавая общее понятие, приобретает ранг категории (гиперонима), ассоциируя систему более частных обстояний, обозначаемых менее общими именами: тело — планета, звезда, организм, корпус. Если предметная отнесенность доминирует над понятийной, развертывается содержательно достаточно узкая лексика, где имена передают специализированные названия предметов (в именах собственных «утренняя», «вечерняя» звезда денотат превалирует над концептом). Значение 2, отмечалось выше, удостоверяет не предметную, а знаковую ценность, определяется этимологическими и внутриструктурными (морфология, синтаксис) соображениями. Такова же значимость функциональных знаков (союзы, артикли, предлоги), имеющих минимальный содержательный потенциал и не соотносящихся с действительностью. Сосуществование в природе слова абсолютных и относительных, субстанциальных и функциональных определений создает мощные возможности трансформации словесного материала по основаниям: E лексическому — лексико-семантические варианты (ЛСВ); E означающему — фонетические, фономорфологические варианты; E грамматическому — морфологические варианты (словоформы); E прагматическому — стилистические, диалектные, социолектические варианты; E генеалогическому — этимологические варианты (дублеты)1. 1

См.: Уфимцева А. А. Типы словесных знаков. С. 69.

Философия гуманитарного знания

156

Проблема значения — проблема отношения наименования — суть проблема замены одного имени другим именем объекта, — приобретает оттенок антиномии в применении принципа взаимозаменяемости к неэкстенциональным контекстам. В самом деле, как отмечал Рассел, если а тождественно в, то все истинное об одном, истинно о другом; каждое из них может заменяться другим в любом суждении без изменения его истинностных значений. В качестве иллюстрации (антиномии синонимичности) — хрестоматийный пример «Вальтер Скотт» и «автор Веверлея», — предложение: «Георг IV хотел знать, был ли автором Веверлея Скотт». Если на основе истинного предложения тождества «автор Веверлея» заменяется «Скоттом», — возникает сложность, связанная с косвенным употреблением имени: денотатом становится то, что при прямом употреблении имени было смыслом1. А именно: «Вальтер Скотт» и «автор Веверлея» имеют один денотат, но разный смысл; при замене одного имени другим возникает нарушение истинности (нарушается принцип тождества). С позиций логики устранение антиномии связывается с ограничением языковой свободы — предложением толковать эквивалентность имен с позиций экстенсиональных отнесений; при введении косвенных имен пользоваться кавычками; различать эквивалентность и L–эквивалентность2. С позиций гносеологии следует различать слово в номинативной и дефинитивной функции. В первом случае оно — средство обозначения, «простой знак»; во втором случае оно — средство логического определения, «научный термин»3. Наш эпизод: слово в функции средства обозначения — простого знака. При произнесении слова в процессе речи у говорящего и слушающего всплывают некие образы4, именуемые денотатами. В ранее рассмотренном словесном материале возникли два адъектива А1 и А2, знаковая форма которых (и внутренняя, и внешняя форма слова) вызывает разные образы. Совершенно ясно, что образы «утренней» и «вечерней» звезды — разные. Никто не отваживается называть их денотатами. Предпочитают говорить о разных смыслах, относящих к одному денотату. Мы предлагаем быть более последовательными — наделять лексические значения не только смысловой, но и предметной атрибутикой. За выражениями «утренняя» и «вечерняя» скрываются разные предметные обстояния, конкретизируемые сопутствующими имена1

Так же см.: Черч А. Введение в математическую логику. Т. 1. М., 1960. С. 19. Подр. см.: Карнап Р. Значение и необходимость. М., 2007. 3 См.: Виноградов В. В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М.; Л., 1947. С. 12–13. 4 См.: Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 2001. С. 71. 2

22. Понимание «Я»

157

ми; утро — рассвет, восход Солнца; перен. детство, юность, начало жизни; вечер — сумерки, полутьма, закат Солнца; перен. старость, завершение жизни; — которые можно истолковывать традиционно: различия в смыслах, но можно — как предметные образы, т.е. значения. Мы не разделяем позиции Л. Ельмслева, по которому лексические значения «есть не что иное, как искусственно изолированные контекстуальные значения…»1. Лексические значения, демонстрирует сравнение адъективов А1 и А2, не искусственны; заданные внутренней и внешней формой слова, корреспондируют разным отображенным реалиям (предметные образы), проецируемым на материальные объекты. Непосредственное значение знака (адъективы А1 и А2) — не материально. Означаемое (денотат) гносеологически выставляется не вещью, а осознаваемым — когнитивной конструкцией (предметным образом). Не случайно стоики, толкуя означаемое в терминах не вещностного, но постигаемостного вводили nōeton. Отношение предметного образа (под адъективами А1 и А2) к предмету (♀) уточняется по генеалогии А1 и А2, т.е. операционально. Отношение предметных образов (nōeton) «Вальтер Скотт» и «автор Веверлея» уточняется по логической дистинкции эквивалентности и L–эквивалентности: если «S» L– обозначает «Вальтер Скотт», то «S» не L–обозначает «автор Веверлея». В деле установления отношений между предметными образами (денотатами) и собственно предметами помимо сказанного немаловажную роль играют представления об актуальном и потенциальном. В качестве иллюстративного озаботимся: был ли Л. Н. Толстой автором «Войны и мира»? Вопрос, как ни странно, не имеет однозначно положительного прямого ответа. Возникают проблемы идентификации, во-первых, автора (a), во-вторых, произведения (b). a) Автором «Войны и мира» как романа является Л. Н. Толстой — тот, кто актуально (в действительности) обогатил мировую литературу эпопеей, но может быть иное лицо — как полный однофамилец — двойник (тезка) — Л. Н. Толстой — тот, кто потенциально (в возможности) обогатит мировую литературу новой одноименной эпопеей, так и «не-Л.Н. Толстой», напишуший одноименный роман. (Фактически «Л. Н. Толстой» оппонирует кругу лиц «не-Л.Н. Толстой», «Толстых — неТолстых»). b) «Война и мир» может быть литературным, а может быть нелитературным произведением, — кинолентой, полотном, скульптурной группой, сценической постановкой и т.д. Опять-таки ее исполнителем как неромана может быть и «Л. Н. Толстой» и «Толстой-неТолстой». 1 Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960. С. 303.

158

Философия гуманитарного знания

(Фактически «Война и мир» оппонирует кругу литературно-нелитературных произведений «Война и мир», выполненных «Толстыми — неТолстыми»). Возможность дробления, умножения предметных образов вследствие толкования знаков актуализирует процедуру отнесения всего их охвата к вещественному универсуму, — процедуру, получающую исполнение в створе смыслового удостоверения. Смысловая данность. Смысл, отмечалось выше, суть внутреннее содержание (концепт) знака, несущее информацию об обозначаемом знаком предмете. Существо подобной информации, отмечалось также, — двоякое: лингвистическое и нелингвистическое. В свою очередь лингвистический информационный пласт знаковых выражений не сводится к семиотическому. В который раз выделим: синтаксис семантичен, семантика синтаксична. Знаки толкуются; толкованиям придаются знаковые удостоверения во всех регистрах знаковой истории. Ограничимся немногочисленными эмпирическими свидетельствами проникания содержательного в формальное — диспозицией языка к формам восприятия адаптированной к пониманию действительности. Синтаксический план. Солидный материал указанного рода поставляют языки примитивного человека, изобилующие богатством конкретных обозначений, передачи деталей состояния мира посредством умножения поголовья словоформ. В языке абипонов два вида множественного числа — для небольшого и большого количества предметов. Алеуты варьируют слово четырьмястами способами (по времени, наклонению, лицу), нацеливая на нюансировку значения. Фактически комбинируются не смыслы, а образы предметов, для чего плодятся синонимы, детализирующие репрезентацию черт сущего. Фразы привязываются к выражению отношений предметов в пространстве: в отсутствии родовидовых классификаций генерализации заменяются индивидуализациями, сцепленными с ними именами собственными, остенсивами. За неимением числительных, понятий последовательности практикуется a) антропоморфизация счета (образование числительных из движений руки); b) предметная привязка исчисления — «считать» означает «пересчитывать что-то»; если этого чего-то (голов скота) в одних руках в качестве собственности не бывает, счет прекращается. Объем актуализируемых понятий определяется не логическими операциями «сужение — расширение» через включение или исключение признаков, а сугубо выделением детерминативов, конкретизаторов, дейктических знаков, nomina unica, адаптирующих семантизацию деиксиса.

22. Понимание «Я»

159

Для выражения требования выполнения действия в ряде языков прибегают к услугам имплоративов, дезидеративов, облигативов. Для указания наличия сомнения относительно происходящего (известного с чьих-то слов) вводят дубитативы, квотативы. Интересны воплощения идеи времени. В семитских языках отсутствует различение трех времен; заменой оказывается контраст законченного и незаконченного действия. (Во временнóй логике задается оценка истинностных значений в токе времени. Есперсен различает моменты речи; события; ссылки). Тогда как в других языках в схожих целях отмечается генерализация темпорального процесса вплоть до введений абсолютных значений: 2х2=4 всегда; люди смертны — настоящее абсолютное (надвременность, вневременность, сверхвременность). Позиции словоформы с нулевой флексией «стул» (в лексике цивильных людей) в именительном и винительном падежах устанавливаются в пределах синтаксической оценки с семантически отягощающей идентификацией их роли в структуре пропозиций; для идентификации же специальной омонимической формы «стул» востребуются нетривиальные семантические усилия. Схожие усилия востребуются при проведении межсловной дифференциации: пыл — пыль; bit–bi: t; mæn–men, показывающей, что материальная сторона знака обладает смысло-различительной ценностью. Характерны семантические словоразделы в воплощении идеи поведения в случае употребления модальных глаголов: E иди, идем — let go; E приказываю идти — order to go; E должен идти — must go; E следует идти — should go. Констативы допускают истинностные оценки; перформативы — нет. Грамматически корректно оформленные пропозиции в случае рассогласования планов выражения и содержания способны нести бессмыслицу, бессвязицу, бестолковую чушь; рельефные примеры подобного рода приводят Щерба, Карнап. Непосредственное присутствие толковательного элемента просматривается в применении суффиксов: кот — котяра; собака — собачище — собачонка; оценочных сем: мебель — рухлядь; идти — плестись, тащиться; признаковых сем: он — сущий дьявол; дескрипций: он заболел — надо лечить, я волнуюсь; эллипсисов: у него температура; каков доклад? бодяга!

Философия гуманитарного знания

160

Семантические обременения наводняют морфемы. Префикс «при» обозначает сему «приближение»; корневая морфема «ход» — сему «пешком» (хотя малый ход, тихий ход). На базе тех же (семантических) резонов производится оценка звукотипов (фонем как коммуникативных единиц) — через идентификацию территориально-диалектной информации; жанрово-стилистического назначения текстов; тоновым выделением (слогов, слов — различение аллофонов и фонем: творòг — твóрог; мукà — мýка). Таково же экспрессивно-интонационное (вербальная коммуникация), экспрессивно-пунктуационное (эпистолярная коммуникация) сопровождение языкового материала. Как в том русском политическом анекдоте. 20-е годы: «Как вы живете?» Начало 30-х годов: «Как вы? Живете?» 1937 год: «Как! Вы живете?»1 Интонационные, пунктуационные различители создают ткань текста. Точка, вопрошание, восклицание, красная строка, интерлинеарный пробел, астерикс, пунктуационные отклонения и т.д. — несут смысловую нагрузку, — суггестивную, функционально-стилистическую, модально-стилистическую, эмотивно-ситуационную. С антропоморфными аналогиями аборигенов коннотируют антропоморфизмы цивильных людей: ручка двери; кислота ест; — или, напротив, предметные уподобления: глазное яблоко; голова — котелок, чердак, крыша. Типичное проявление семантизации — уменьшение/увеличение субъектной валентности от: «я читаю книгу, строю дом» до редукции актанта «книга читаема», обезличения «книга прочитана», применение возвратных форм «дом строится» (ср.: испортить — испортиться). Здесь же — прямые и непрямые значения слова: поехала машина — поехала крыша; сойти с дороги — сойти с нарезки; съехать с горки — съехать с катушек. (Максимально нетривиальный казус: «призываю к стабильности» — «твой призыв к стабильности — полный стабилизец!») Отмечается корреляция звукосочетаний с понятийными значениями, заложенными в словах с определенным корнем. Скажем: Екатерина — «кат»: катить, катать, укатить, укатать, кататься. В народном фольклоре к 7 декабря — дню великомученицы Екатерины приурочены присловья: Катерина на санях катит к зимнему Егорью в гости; Катеринин день пришел — катанье привел; на Катерину кататься — не завязнешь! etc. 1

См.: Береговская Э. М. Очерки по экспрессивному синтаксису. М., 2004. С. 137.

22. Понимание «Я»

161

Семантический план. Уяснение многовекторности смыслового измерения языкового пространства сфокусируем на столь тонкие ветвления понятийного строя, как фигуры слова, приспособленные к выражению фигур мысли. Семантические преобразования с логической точки зрения отображают логические отношения 5 базовых видов: E равнообъемность, тождество, сходство — языковая синонимия: темный — смуглый — черный; E внеположенность — языковое смещение: лат. bисса (щека) — фр. bouche (рот); E контрадикторность — языковая антиномия: темный — светлый; E подчинение — языковое расширение / сужение — от рода к виду и vice versa: стол — мебель (расширение); фрукт — слива (сужение); E перекрещивание — языковой перенос: по скрытому уподоблению — метафора; по гиперболизации признака — метонимия; по смежности — синекдоха и т.д. (солдат — армия; темно — ночь). Семантические преобразования с лингвистической точки зрения отображают когнитивные процессы интеграции и дифференциации — разбиение словоформ по классам в зависимости от ассоциации признаков. Своеобразных ассоциативных кластеров, показывает анализ разных лексико-семантических групп, не так много: «…иерархия дифференциальных признаков, — утверждает Гак, — включает не более 4–5 ступеней, причем слова, находящиеся внизу иерархии и различающиеся минимальными дифференциальными признаками, употребляются сравнительно редко»; в обыденной речи они применяются как синонимы либо подвергаются генерализации1. Для обозначения того, что не имеет названия, не осваивается ресурсом синонимии, не подвергается семантическому опрощению, используют тропный слог, актуализируют метафору. Храбрый человек становится «львом»; дорога начинает «змеиться»; стол обретает «ножку»; человек выступает как большая «лиса». Налицо рассогласованность по многим параметрам — от предметных до грамматических (ср.: он прибывает (наст. вр.) завтра (буд. вр.) — несогласованность глагола с обстоятельством). Здесь когнитивно оправданно фиксировать применение языкового элемента в несобственной функции (косвенная номинация), позволяющей покрывать дефицит языковых удостоверений. Хороший пример — квалификация в народном сознании добрачно-брачного состояния русской женщины в птичьей лексике: перепелочка — девочка; лебедушка, павушка — девушка на выданье; уточка — просватанная девушка, невеста; курица — замужняя. Есть 1

Гак В. Г. Указ. соч. С. 329.

162

Философия гуманитарного знания

и иные варианты в лексике анимализма: птичка, рыбка, мышка, лошадь, коза, овца, корова, пантера, львица, змея и т.д. Колоссальный преобразовательный семантический потенциал сосредотачивается в фигурах слова. Упомянем лишь: E метафору: «Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего. Желтую кофту из трех аршин заката». (Маяковский);

E хиазм: Беда, коль пироги начнет печи сапожник, А сапоги тачать пирожник. (Крылов);

E климакс: Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит: Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь. (Волошин);

E антиклимакс: Все грани чувств, все грани правды Стерты в мирах, в годах, в часах. (Белый);

E зевгма: Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Людская молвь и конский топ. (Пушкин);

E зевгма-эпиграмма: Романов и Зернов лихой, Вы сходны меж собою: Зернов! Хромаешь ты ногой, Романов головою. (Пушкин);

E паронимическая аттракция: Я погружаюсь в неги мир, Торчат из неги только ноги. (Григорьев);

E омофонический каламбур: В реку рукой Метал металл, Нагой ногой Пинал пенал. (Григорьев);

22. Понимание «Я»

163

E антанаклаза: Не губы красят женщину, — женщина красит губы;

E антанаклаза-каламбур: Нельзя довериться надежде, Она ужасно часто лжет: Он подавал надежды прежде, Теперь доносы подает. (Минаев);

E катакреза: «ширить глаза»;

E омофон: малый ты не дурак, хоть и дурак немалый;

E смена темы и ремы: Только песне нужна красота. Красоте же и песен не надо. (Фет);

E гомеотелевт: Царь и Бог! Простите малым — Слабым — глупым — грешным — шалым, В страшную воронку втянутым, Обольщенным и обманутым… (Цветаева);

E холостой стих: Как ясность безоблачной ночи, Как юно-нетленные звезды Твои загораются очи Всесильным, таинственным счастьем. И все, что лучом их случайным Далеко иль близко объято, Блаженством овеяно тайным — И люди, и звери, и скалы. (Фет);

E гистероптерон: … умрем И в гущу сраженья ринемся. (Вергилий);

E персонификация (олицетворение): Страх, во тьме перебирая вещи, Лунный луч наводит на топор. (Ахматова).

164

Философия гуманитарного знания

Потворствуя внедрению окказионализмов, стимулируя комбинаторные приращения слова, прививая речи людический оттенок, указанные и иные актуализации дополнительных значений, усиливают многозначность, раскручивают плодоношение языка в его творении возможных и невозможных миров — с: E обратной временной перспективой («завтра была война»); E невероятными субстанциальными качествами («зияюшие высоты»); E трансформированными качествами («треугольная груша»); E непростыми, как удар молотка, неправдоподобными заботами. Гляжу над люлькой, как уходят — годы, Не видя, что уходит — молоко! (Цветаева).

Принцип: высказанное подготовляет невысказанное созиданием благородной, самоотверженно честной, открытой, исключительной по своим качествам, изяществу неведомой символичности — принадлежит к силам могущественной природы. Образный прерыв и подрыв лингвистической и онтологической нормы не есть предосудительный акт — преступное нарушение устоев, разупорядочение обязательного строя вещей; — оно есть — заявление незаурядного типа в человечности — архитектора-поэта, о котором мечтал Гоголь. Архитектор-поэт — до мозга костей преобразователь, выбивает из-под жизни, языка опору постоянства и правила. Одно с другим он связывает погружающим в эпицентр переделания преображающим о-задачением. Положительный самотек рутинного существования выглядит обеднением реалий, к которым подходит он с критерием символоцентичного превращения. Зачинается искательство — стиле-жанро-сюжетообработание — налаживание сочинительства. Архитектор-поэт — сочинитель, романофил несколько в большей мере, чем любой человек символический. Последний — романист, создает и созидает роман сущего. У некоторых выходит фельетон, у некоторых эпиграмма, очерк-экспромт, зарисовка. Единицы сподвигаются на выполнение больших повествовательных работ. Все занимаются одним, но занятия различаются жанром. Принятое жанром архитектора-поэта кредо — отход и отказ от обычного: в слове, поступке, восприятии, понимании оно влечет обязательство проявляться своеобразно. Будучи романистом, оригинальный архитектор-поэт оказывается поклонником барокко: baroque по-французски есть странный, неправильный, вычурный. Забвение рутины, шаблона, привычки как миропредставительный барочный канон взыскует производства неподражательных по замыслу, новаторских по исполнению ценностей.

22. Понимание «Я»

165

Применительно к языку подобная деятельность обретает вид скрадывания прямого значения слова, изъяснения тропами, расстраивания функциональной целесообразности. Дух карнавального отрицания размерного, правильного, упорядоченного пропитывает языкотворчество. Сравнительно с языком, надо признать, жизнь все-таки более косное образование, требующее соблюдения границ верха и низа, добра и зла, небесного и преисподнего, любви и коварства; язык много пластичнее, динамичнее — с гораздо менее жесткими условностями в лице требований структурности, инвариантности, симметричности. Карнавал жизни локален, конечен (делу — время, потехе — час). Карнавал языка глобален, бесконечен: все возможно передать эпитетом, превратить в поэму, обратить в каламбур, выставить столкновением паронимов (ежевика — от «жена ежа»; похоже, но не то же). Вся литература представляется явлением языка, а не идей. Сущее языка — искусство, — символическое выражение через барочное изображение. С непременным и непредусмотренным участием, как не покажется это странным, вполне «патологических» приемов парафазии — контаминация звуковой формы слов, нарушение связи обозначаемого предмета и выбранного имени (не акустико-мнемическая афазия, но тип выразительной нарочитости); метаплазма — перекраивание букв, слогов (протеза, эпентеза, афереза, парагога, синкопа, анагога, стяжение, элизия); металогизма — отклонение от «логики вещей», — не деменция, а контаминация представлений (днем Земля обращается вокруг Солнца, ночью — вокруг Луны); дереализации — игнорирование научных данных (Солнце «всходит и заходит»; — не Солнце обращается вокруг Земли, а наоборот (ср.: на край земли»)); внедрения слов-контаминаций — распеканция, опрокидонт, штофендия; симулякров — сотворение не имеющих референтов фактов, предметов нулевой вероятности, как у Дилана Томаса: Влюбленные мертвы — любовь жива. И смерть над ними (лучше: над нею. — В.И.) не имеет власти.

Прагматический план. Коммуникативное предприятие — язык через интенции, замыслы, помыслы материально (эксплицитно — через речь) обслуживает идеальные (имплицитные — через когниции) интересы. Последние получают различную фонологическую, лексическую, стилистическую, психологическую спецификацию. При стремлении внести уточнения, связанные с тенденциями, развертывают функциональные модели, учитывающие базовые ориентации общения. Скажем: центрирование адресата представляет конотативную функцию. Синтаксически конотатив имеет определенное грамматическое выражение (звательная форма, повелительное наклонение); семантически передается комитативами — отношениями включенности в класс

166

Философия гуманитарного знания

(«с ними»). Центрирование адресанта, предполагающее переход в эмфазу, выражается экспрессивным усилием речи, предусматривает наращивание экскламативов, речевых рефлексов (Что говорить! Да что ты говоришь?! Брехня!!), повышение иллокутивной силы высказываний (сказал так сказал!), предшествование модуса диктуму (с грозной интонацией «Идите сюда, я вам говорю!)». Коммуникационные диспозиции языковых фигур, предрешающие сенсорное и эмоциональное восприятие, сосредоточиваются в таксономических разрядах. Используя логическую операцию деления, в предметном универсуме понятия «экспрессивная сила языка» возможно обособить следующие группировки. Отображающими типы предметов видовыми понятиями (членами деления), объемно уточняющими исходное (делимое — родовое) понятие, будут. Основание: референтность (Остин): E констативы — референтные высказывания, имеющие проекцию на действительность; E перформативы — аутореферентные высказывания, имеющие проекцию на самих себя (совпадение языкового факта с фактом действительности) — «объявляю вас почетным гражданином». В кругу перформативов обосабливаются: E вердиктивы — решения, оценки обстояний; E экзерситивы — назначения, приказы; E комиссивы — обещания; E бехабитивы — этикетные конвенансы; E экспозитивы — объяснения. Основание: интенциональность: E дескриптивы — описания; E аскриптивы — приписания; E прескриптивы — предписания. Основание: языковая роль (Серл): E локуция — непосредственное речепроизведение (говорение, произнесение звуков, употребление слов); E иллокуция — внеречевая характеристика речевых актов — трансляция намерений — угрозы, предупреждения, сожаления, вопрошания и т.д. — выражение коммуникативной цели; E перлокуция — речевлияние, поведенческий эффект речевоздействия. В иллокуции Серл различает: E репрезентативы (ассертивы) — вектор от действительности к высказыванию — фактофиксации в различной модальности от протоколов наблюдения до прогнозов; E директивы — вектор от высказываний к действительности — побуждения, инструкции, приказы;

22. Понимание «Я»

167

E комиссивы — вектор от высказываний к действительности — обещания, обязательства (клятвы, гарантии); E экспрессивы — ситуативные психологические реакции, объективации внутреннего мира (радость, печаль и т.д.) в ритуальных, церемониальных актах; E декларативы (ср.: перформативы) — конституирование de re посредством de dicto — многоразличные изменения статусов — объявления войны и мира, назначения, отлучения, присвоение званий, имен и т.п.1 Основание: информативность: E информативы — несут сведения о действительности; E коммуникативы — не несущие сведения о действительности контактоустановители: как дела? ничего!; восклицания-вопрошания (входящим): вы уже пришли?! (от удивления до удовлетворения; от недоумения до неудовольствия) (ср.: Куда? На кудыкину гору!) По качеству аккумулируемой информации набор информативов детализируется множеством модальных градаций от посессивов (возможность) до адмиративов (очевидность) и императивов (необходимость). В прагматическом измерении словоупотребления индексация языковых выражений идет в створе не истинностных, а коммуникативно–психологических оценок. Утрируются параметры не соответствия (истина/ложь), а совместимости — правомерно/неправомерно; выполнимо/невыполнимо; правильно/неправильно; оправданно/ неоправданно. Равнообразно в речевом акте акцентуируется не объективность, а субъективность: в локуции — значимость цепочек значащих знаков; в иллокуции — релевантность локутивной мотивации; в перлокуции — диспозитивность к действию как модальное проектирование потенциальных реакций адресатов, — признание в любви в качестве ответной реакции может вызывать благорасположенное приятие (включенность в ожидания) либо раздраженное неприятие (отключенность от ожиданий). Как показал Моррис, шкала оценок в перлокуциях упаковывается в семиэлементную систему с градуирующими понятиями: E очень хорошо — хорошо — довольно хорошо — средне — довольно плохо — плохо — очень плохо2. С возможными окказиональными усилениями — аффективами, интенсификаторами: бесподобно, потрясающе, удивительно, скверно и т.д., осуществляющими движение по шкале оценок. 1

См.: Searle J. R. Expression and meaning: Studies in the theory of speech acts. L.,

1979. 2

См.: Morris Ch. Varieties of human value. Chicago, London, 1956.

168

Философия гуманитарного знания

Понимание/непонимание в прагматическом плане складывается на кооперативном принципе личностной (близость/далекость; взаимность/отчужденность) и социальной (этос — совместность/несовместность; совместимость/несовместимость) когерентности миропредставительных преференций. С позиций этимологии «знать» означает ощущать вкус чего-то. Латинское sapere в романских языках (французском) преобразовалось в savoir. «Знать» передает не органолептическое (сенситивное), но когитальное отношение — ощущать по трансцендентальному вкусу, т.е. постигать, разуметь. Отсюда просторечное обозначение незнания как отсутствие познавательного обладания — нераспробование: до имярек не «доходит», имярек не «въезжает», не «сечет», не «рубит», не «переваривает», требует «разжевывания». Степень причастности к ментальному определению вкуса — умственному распробованию индексирует прагматичный эмотивно-экспрессивный комплекс, закрепляющий в качественных оценках: E модальные рамки высказываний; E типажи дискурсов: метонимичность (повествовательность); метафоричность (художественность); энтимематичность (интеллектуальность); E референционные свойства когниций (денотативные статусы); E соответствие языковых конструкций характеру деятельностных процедур; E приспособление языка к качеству экзистенциальных локалов речепроизводства: специфичность общения в условиях искренности, подозрения, верования, отчаяния, сочувствия, сожаления, свободомыслия, конформизма и их антиподов и т.п.; E интенциональность текста (жанрово-стилистическая определенность): явность (учебник, сводки, документы) и неявность (проективность — художественность) его назначения. Мысль, высказываемая многими, которую следует считать переломной, заключается в том, что выражение смыслового содержания производится на всех уровнях словесной организации: фонологической, морфологической, лексической, лексико-семантической. Язык есть не формально–алгоритмическая машина по производству текстов, а средство человеческого общения, способ заявления особой формы мышления1, связывающей представительные, изобразительные, выразительные возможности со знаниями о действительности. Смысловая природа языка сказывается во всех регистрах самозаявления homo loquens, называемого также homo loquens sapiens. Способ1 См.: Бодуэн де Куртене. Избранные труды по общему языкознанию. М., 1963. Т. 2. С. 163.

22. Понимание «Я»

169

ность пользоваться языком — в стандарте — говорить — характеризует фундаментальный признак разумности. Многоразличные проявления языковых расстройств — алалия, алексия, афазия — свидетельствуют о прямой коррелированности первого со вторым: расстройство языковой функции имплицирует расстройство функции когнитивной. Язык и мышление неразрывны: через мир языка дается осмысливаемый мир предметов. Глубокая содержательная мыслеоснащенность языка обнаруживается в: E звуковом составе: фонемы как единицы коммуникации реализуются в речи звукотипами, несущими идентифицирующую информацию об источнике, происхождении, назначении речевых актов (текстов); акустический элемент в плане тембра, мелодики, интенсивности, долготы звуков, наличия повторов, пауз, ассонансов, аллитерации и т.п. действует упорядочивающе, вызывая разные состояния души, направления чувств, мыслей, настроений. Как там у Блока: Не твоих ли звуков сладость Вдохновляла…;

E в выразительном составе: сигнализирование рода, числа, ситуационной привязки пропозиций (артикли, дейктические знаки); наличие оценок, семантических смещений в словоформах (существительные: писания — писульки; колымага; глаголы: брехать; прилагательные — красивый); семантическое различение в деиксисе (равнение направо — равнение на право); E в представительном составе (и в «прямо» — проза, и в возвратно — стих — построенной речи): чувственно (эстетически) или ментально мотивированные цепочки слов — в полиптоте слова в разных грамматических формах; в антанаклазе — повтор слова с варьированным значением; в гомеотелевте повтор морфем; в симплоке повтор начальных и конечных элементов смежных фраз; в хиазме сочетание антитезы и инверсии; в зевгме — нарушение однородности обнаружением двух разных изотопий — вплоть до алогизма Он из Германии туманной Привез учености плоды: Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий и довольно странный Всегда восторженную речь И кудри черные до плеч. (Пушкин);

Философия гуманитарного знания

170

параллелизмы (наследование соответствия); повторы (соответствование оборотов, подобия чередующихся рядов); междометия и междометные речения (Подумаешь! А ты думал! Подумать только!) и т.п., относящиеся к знаниям о речевой ситуации и шире — к знаниям о мире; E в мыслительном составе: целевоплотительные моменты; семантизация диктума («баран» — животное; идиот; овен — зодиакальное созвездие); диалогизм с презумпцией толерантности — вопрос: «У вас есть часы?» не предполагает ответа «есть»; аксиологизм — в наречиях «хорошо — плохо», в глаголах «радоваться — сожалеть», междометиях-сетованиях «Увы!» «Как я мог!», обозначениях состояний «жаль!», сравнениях «хуже — лучше», фразеологизмах «до лампочки», «ниже плинтуса»; переход имен собственных в нарицательные (хулиган, каин, ирод); порции смысла в темах, субтемах, микротемах (зашел в сети в поисках любовницы, а нашел жену — a) положительный флер: связал судьбу с женщиной (когда-то); b) отрицательный флер: выявил порочное занятие собственной жены (сейчас)); когерентность фоновому знанию: «отдыхать на юге» — толкуется вводом системы отсчета; — внутри России — в Крыму, на Кавказе; за рубежом — в теплых странах1; одобрения в перлокуциях («Молодчина!»); погруженность pro hic et nunc — эллипсисы, подразумевания; членение поля обозначения: как тонко замечает Гак, число единиц обозначения у лиц одинакового культурного уровня, хотя и говорящих на разных языках, примерно одинаково; число значений, выражаемых разными языками, находящимися на одинаковом уровне развития, сопоставимо2 (говоря образно, языки набрасывают на реальность сеть с ячейками в целом примерно равной частоты3); резонирование смысла — закон Шпербера: если в фиксированное время какой-либо комплекс идей радикализуется в жизни лингвосообщества, и одно слово из ядерного круга изменяет значение, то и другие слова его трансформируют значения (интересный ход в применении социологических методов к исследованию лексики проиграл Г. Маторэ, показавший: основные понятия исторической эпохи выражаются ограниченным набором «ключевых слов» и «слов-свидетелей»4); смысловая рама в зависимости от «видения реальности», чувства жизни — в переводе произведения Гейне «На севере» Лермонтов комбинирует диадой сосна — пальма, Тютчев — диадой кедр — пальма. 1 2 3 4

См.: Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. М., 2005. Гак В. Г. Указ. соч. С. 329. Там же. Matorè G. La Mèthode em lexicologie. P., 1983.

22. Понимание «Я»

171

Не трудно видеть: язык выступает консолидированным множеством не только синтаксических, но и денотативно-семантических, прагматических единиц, удовлетворяющих предметно-смысловым и коммуникативным отношениям, определяемым не исключительно композиционно-логическими, а и структурно-онтологическими и экзистенциальными связями, атрибутивными не «текстам», но действительности. Подчеркивание этого уместно на фоне время от времени предпринимающихся тщаний (в логике, лингвистике, философии) представить дело редукционистски: универсализировать синтаксическую составляющую. «Предметно-смысловая определенность знаков — внутри текста» в качестве методологического кредо — некий семиотический интернализм — доктриально апологетизировали неопозитивизм, аналитическая философия, общая семантика. Хотя внешняя форма слова (синтаксический состав) сама по себе семантична, проблематика содержательности словоформ, что очевидно, не может развертываться в магистрали пренебрежения билатеральностью. Словоформа — единица билатеральная — заявляет свою ценность по вектору и «звук — граф», и «значение — смысл». Высокое назначение языковой аналитики не получает положительного развертывания в створе презумпций: E сведение содержания языка к знаковой форме; E сведение денотативно-сигнификативных отношений к лингвистическим. Ни языкознание, ни логика, ни философия, выражаясь фигурально, не покрываются ни фонологией, ни графологией; сверхзадача их компетенции — тематизация предметно-смысловых коррелятов фонических, графических комбинаций, — понятийное, референциальное установление и отнесение. Язык проецируется на мышление, не пропозиции. Гиперболизация семиозиса в рефлективных лингвологических штудиях, навевающая заслонение плана содержания планом выражения, производится теорией значения в терминах лингвистического бихевиоризма (модель «семейных сходств» — Витгенштейн, Гемпель, Вендлер и др.), «контрастной» теорией значения (Айер, Флю и др.), конвенциональной теорией значения (Кожибский, Чейз, Рапопорт и др.), теорией рекурсивных языковых функций (Хомский), нигилистической теорией значения (Остин) и др. Характерны аффирмации Карнапа: значение — «структура сочетаний знаков»; язык включает сетку формальных правил, имплицирующих некоторые «формальные свойства и отношения предположений, особенно для целей формальной дедукции»1. Поясним: «включает» 1

Carnap R. Foundations of Logic and mathematics. Chicago, 1946. P. 17.

172

Философия гуманитарного знания

не означает «исчерпывает». Синтаксис не выдворяет семантику из языковых полей хотя бы потому, что знаки даже в формальных системах что-то значат. Перевод содержания в форму в перспективе какой-то радикальной финализации отметается по соображениям принципиальным, вытекающим из опыта функционирования языка, обслуживающего рациональную высоко содержательную практическую деятельность; из опыта металогических исследований, в лице ограничительных результатов Геделя — Тарского, устанавливающих невозможность радикальной (полной) формализации мыслительной деятельности. Процедура установления смысла — не семиотическая; смысловые, истинностные характеристики языковых выражений конституируются обращением к нелингвистическим значениям, аккумулирующим «сверхфазовую», «затекстовую» информацию о мире. Все решает связывающая язык и предметное мышление материальная соотносимость, вещественная координированность символичности с субстантивностью. (Ср.: родовидовая организация языка и иерархическая организация сущего как компендий групп дискретных областей, связанных общностью признаков.)

Контур сверхтекстового понимания Герменевтическая методология, теория понимания — «медленная» методология и не менее «медленная» теория,— «медленны» по способу самоактуализации: невозможность прямой адресации ни к modus rectus, ни к modus obliquus активирует modus procedendi. Последнее предопределяет конструктивно-реконструктивный принцип мыследействия, ориентирующий на достигание условного символического соприсутствия: обозрение возможностей действительного (для наличного) и действительностей возможного (для чаемого). Конструктивный момент понимания — момент порождающий; реконструктивный момент понимания — момент сопоставляющий. Взаимоконтакт данных разноосных и эмерджентных моментов выстраивает драматургию понимания, заключающуюся в победе его над данностью. Более пространно сказанное выражается так. Отсутствие четких кулис простодушия и открытости в фигурах взаимообмена деятельностью, — обилие завуалированных интонаций, произвольности пятен красок, эффектов самоиндукции, отстраненности от контекстов, — способны лишать общение последних остатков ясности. Коммуникация как символический акт зиждется на распознавании, однако полисемантичность подспудья интенций, этот акт захлестывающая, исключает способ автоматически решить, чтó имеет отношение к смыслозначимости, а что нет.

22. Понимание «Я»

173

В идеальном случае агент проникается к контрагенту сочувственным взглядом человеческого существа; в неидеальном случае возбуждаются нерезонансные несочувственные взгляды. По основанию содержательной удостоверенности предметов общения, специфике их представленности выстраиваются градации понимания: на некой шкале ясности ранжируются единицы с позиций близости или удаленности от предельных значений. Предельные точки процесса: «понимание» — «непонимание» опосредуются промежуточными значениями — степенями, выражают зависимость одних переменных от величин других. «Величина» в нашей формулировке толкуется в максимально широком смысле — как любой смыслозначащий параметр, элемент произвольного множества, символически определяющий значение зависимых переменных — функцию понимания. В формальных теориях понятие функции задается аналитическим, графическим, табличным способами. В неформальной и неформализуемой теории понимания (как в герменевтической методологии в целом) поступать таким образом невозможно. Дополнительную сложность предобусловливает недостижимость редукции расплывчатого (неотчетливого) к нерасплывчатому (отчетливому), как, скажем, в интеракционистских рассмотрениях, подменяющих «характер» «ролью». Интеракционизм очень условно можно квалифицировать как глубокую понимательную платформу человеческой самореализации ввиду игнорирования «богатого внутреннего мира», не подменяемого поведенческой маской. Человек — не функция, не амплуа, не стандарт; не безропотный узник ни свойств нервной системы, ни темперамента, ни принадлежности к статусам. Активный устроитель персональной судьбы, человек уверенно и непреднамеренно распоряжается аутентичным потенциалом, черпает вдохновительное жизнеутверждение в самоорганизующей самостийности. Соответствующее действительной природе человеческой самости (das selbst) ее понимание должно избегать свертывания многообразия субъективности до неких получаемых путем «снижения и сниженности» (Гегель) необязательных элементарных знаков. Выйти из плена ложных мыслей позволяет центростремительное выстраивание антропореальности в нелатерализованном формате образности, понятийности, откровенности. Защитная сила человеческой жизни — многообразие проявлений, отображение которых в обход умышленности востребует выхода на эпическое раздолье объемной, лишенной соматической и институциональной инерции антропологики. Мы недаром сближаем суждение о многомерности антропореальности с убежденностью в холистической методологии ее освоения. Любая частичная, алгоритмичная техника воспроизведения фигур das selbst, находясь под влиянием односторонних, а значит, ложных гипо-

174

Философия гуманитарного знания

тез, является произвольной. Основной акцент теории понимания, — дифференцированная внутренняя жизнь в ее сопряжении с внешним миром. В согласии с данным акцентом в качестве презумптивной установки уместно руководствоваться идеей множественности световых полос, получающихся при прохождении лучей через преломляющую среду. Откуда вытекает естественный полисемантизм как неизбежный аккомпанемент достаточно богатой коммуникации. Сочетание «достаточно богатой» фиксирует ситуацию размытости спектральных линий в неэлементарных коммуникационных контекстах. При соответствующей фокусировке достижим эффект резкого света, позволяющий по содержанию символических раздражителей от агентов налаживать сопоставительные мыслительные ряды у контрагентов. Нерв понимания, что очевидно, — тема: содержательные мыслительные сопоставлении. Предпримем в указанную благодатную тему необходимые рефлективные интервенции. Опыт общей характеристики «сопоставления» влечет апелляцию к сравнению, сличению с целью установления тождественности, идентичности, конгениальности, т.е. совпадаемости, подобности, конгруэнтности, соразмерности, пропорциональности трактовки сути вещей. Поименованные известные, правда, гносеологически непрозрачные отношения в пределе сводятся к «взаимооднозначности». Взаимооднозначность содержательных единиц (ментальных таксонов), принадлежащих мыслительным рядам агентов и контрагентов, означает равноценность, равнодостойность (или постоянность) семантических расстояний между любыми парами соответственных точек (при постоянности интервалов возможно введение коэффициентов подобия). Установление подобия (достижение равноценности) предполагает задействование систем преобразований, движений, обеспечивающих сохранение постоянства базовых величин при осуществлении параллельных переносов. Вне зависимости от типов переносов (в том числе в ветвящихся, цепных, каскадных, флуктуационных процессах) отношение подобия гарантирует инъективность отображения (вложения), т.е. ситуацию, где различные образы множества А имеют различные представления в множестве В, но одни и другие описываются языком взаимооднозначности. Отсутствие последней осознается как «непонимание», присутствие последней градуируется в интервале «абсолютное — относительное» понимание. Первый исход — практически недостижимый случай идентичного мировидения. При формальной реконструкции речь может идти о всецело механическом процессе типа марковой цепи, где в последовательности случайных величин х0, х1, … хn условие распределение хn при любом n зависит от значения хn-1 и не зависит от всех предыдущих значений. Конечно, это экзотический по своей простоте, элементарности

22. Понимание «Я»

175

случай, локализующийся эпизодом растительной жизни по предсказуемым, самоочевидным, вегетативным потребностям. Многогранные потенции мысли в лице наглядно-образности; действенности; логичности умещаются здесь в непредставительный фокус распознавания естественных надобностей. Так мы «понимаем» натуралистические позывы ребенка, больного, старика. Более витиеватая вариация первого исхода — достижение особых (измененных) состояний в супранатуралистических практиках. Специальные оккультно-магические действа, аскетические, экстатические, медитативные ритуалы, внутренние волевые акты самовозбуждения, нацеленные на мистическое богослияние, мгновенное озарение, растворение в истине отрабатываются в: E буддизме (буддийской йоге): внутренняя сосредоточенность — дхьяна, — предусматривая отключение чувств (пратья-хара), концентрацию внимания (дхарана), обусловливает очищение, просветление ума (читты), освобождение «Я»; E суфизме: богоугодный таухид, ведущий аскетический образ жизни, выходит на мистический путь (тарикат), венчающийся сверхразумным постижением истины в боге (халикат); истолкованное как озарение (ширак) — обретение света, единение с познаваемым; последнее членится на взаимоусиливаемые ступени–стадии, — прохождение (сайр), обхождение (сулук), обнаружение (кашф), усмотрение (шухуд); E каббале: примыкание к божественной неопределимой беспредельности (Эн-Соф) посредством самоинициации,— «возбуждению снизу» коррелятивно «возбуждение сверху»; E ответвлениях христианства: розариумы — молитвенные упражнения (в XIII в. вводил Доминик), предполагающие многократное повторение (до 150 раз) песнопений (псалмов) с достижением эффекта впадения в транс; «прямое общение» со святым духом духовных христиан (хлысты, трясуны), посредством подергиваний на радениях доводящих себя до экстаза; E исихазме: путь человека к единению с богом посредством очищения сердца (слезами), самососредоточением — системой приемов психофизического самоконтроля (самоинициация в регулировании дыхания, движения крови, проговаривания молитв), — практики египетских, синайских аскетов IV– VII вв. — Макарий Египетский, Евагрий, Иоанн Лествичник; E йоге, тантризме (направление буддизма и индуизма), тапасе (фрагмент брахманистско-индуистских систем, джайнизма, позднего буддизма): практики активного подавления плоти (в йоге — изнурительные позы; тантризме — эзотерические техники; в тапасе — самоистязание огнем, водой), — через

176

Философия гуманитарного знания

персональный аскетизм повышение телесно–эмотивного напряжения с целью спиритуализации чувственности. Гносеологический типаж «озарение» по исключению из него коннотаций таинственности, загадочности в редакции «внезапное прояснение сознания» захватывает деятельность причастных к объективной логике объективного предмета носителей профессиональной сметки, — специалистов, диагностов «от бога». Второй исход — неидеационный случай сравнительно неидентичного, не безусловно совпадающего мировидения. В качестве «даров духа» здесь обособливаются проявления: (1) Непредикативно схватываемое в чувстве-образе существо бытия, гносеологически специфицируемое как предпонятие: вне точного радиуса концептуального действия досужденческое содержательное обладание вещностью на базе «усмотрения», включения откровенной, нестесненной, искренней открытости. Если первый исход тематизируется в терминах «экстатическое», то расцениваемая вариация второго исхода — в терминах «экзальтированное». Это не «видение», минуя разум (Рембо), а момент синестезии — ассоциативной межчувственной связи, не позволяющей осуществлять усмотрение universalem in re, но позволяющей производить усмотрение по роду символического «цепляния» за объект по предметно-чувственной ассоциации. «Сверхразумное» гносеологически не осваивается — не имеется гносеологической теории экстаза, транса, медитации, ревеляции, иерофании, дивинации. «Неразумное» гносеологически осваивается — имеется (правда, недостаточно разработанная) гносеологическая теория выражения того, что чувствуется, хотя в слова не облекается. (Деликатность статуса указанной теории — балансирование на грани рациональности, — нижним порогом которой является возможность перевода чувственных впечатлений в материальные носители мысли). Такое — лучше представлять языком остенсивов. Чаадаев: «…мысль разрушила бы нашу историю, кистью одною можно ее создать». (Из письма А. И. Тургеневу.) Sic: освоить предмет не мыслью — «кистью». Лермонтов: … сладость есть Во всем, что не сбылось, — есть красоты В таких картинах; только перенесть Их на бумагу трудно: мысль сильна, Когда размером слов не стеснена, Когда свободна, как игра детей, Как арфы звук в молчании ночей!

Sic: мысль сильна бессловесностью.

22. Понимание «Я»

177

Левитан: «…я никогда еще так сильно не чувствовал это божественное нечто, разлитое во всем… оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью» (из письма А. П. Чехову). Sic: в полноте переживания природы «вербализуемое» замещается «изобразительным». Блок: Когда ты загнан и забит Людьми, заботой иль тоскою; Когда под гробовой доскою Все, что тебя пленяло, спит; Когда по городской пустыне, Отчаявшийся и больной, Ты возвращаешься домой, И тяжелит ресницы иней, — Тогда — остановись на миг Послушать тишину ночную: Постигнешь слухом жизнь иную, Которой днем ты не постиг; По-новому окинешь взглядом Даль снежных улиц, дым костра, Ночь, тихо ждущую утра Над белым запушенным садом, И небо — книгу между книг…

Sic: замена рационального постижения «вслушиванием». Фет: «Меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки, в которую я уходил, насколько хватало сил моих». Sic: выражение самочувствия обыгрыванием звукового облика слова, — силой аллитерации. Толстой: ««Неужели и этот обманет, — подумала она. — После всего, что было, это было бы очень дурно с его стороны». Если бы Мисси должна была объяснить, что она разумеет под словами: «после всего, что было», она не могла бы ничего сказать определенного, а между тем она несомненно знала (! — В.И.), что он не только вызвал в ней надежду, но почти обещал ей. Все это были не определенные слова (! — В.И.), но взгляды, улыбки, намеки, умолчания»1. Sic: в репрезентативной позиции «она» утрируется потенциал не рациональной, но эмоциональной коммуникации с эвидентным исходом. 1

Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 12 т. Т. 10. М., 1987. С. 105.

Философия гуманитарного знания

178

Там же: «Тяжелое чувство, испытанное им от разговора с Мисси, не покидало его. Он чувствовал, что формально… он был прав перед нею: он ничего не сказал ей такого, что бы связывало его, не делал ей предложения, но по существу он чувствовал, что связал себя с нею, обещал ей, а между тем нынче он почувствовал всем существом своим, что не может жениться на ней»1. Sic: в репрезентативной позиции «он» утрируется тот же потенциал с прямо противоположным, но столь же эвидентным исходом. Там же: «…глаза начинали говорить что-то совсем другое, гораздо более важное, чем то, что говорили уста»2. Sic: слова не передают внутреннего прозрения, подлинного (едва не кровавого) прорыва во что-то настоящее. По тому же поводу: «Они поцеловались и, улыбаясь, посмотрели друг на друга. Совершился тот таинственный, невыразимый словами, многозначительный обмен взглядов, в котором все было правда, и начался обмен слов, в котором уже не было той правды»3. Sic: правда «читается» в глубине глаз. Там же: «Я нехорошо говорил с твоим мужем, и меня это мучало… Я знала, я уверена была, — сказала сестра, что ты не хотел… И слезы выступили у нее на глаза, и она коснулась его руки. Фраза эта была не ясна, но он понял ее вполне и был тронут тем, что она означала. Слова ее означали то, что, кроме ее любви, владеющей всею ею, — любви к своему мужу, для нее важна и дорога ее любовь к нему, к брату, и что всякая размолвка с ним — для нее тяжелое страдание»4. Sic: вырезка из хаотического потока интерактивных фигур формирует участливое переживание «своего другого». По тому же поводу: «Он чувствовал, что нет больше той Катюши, которая когда–то была так близка ему, а есть только раба чуждого ему и неприятного черного волосатого мужа»5. Sic: подобная вырезка из подобного же вызывает прямо противоположное ощущение. Там же: «Одно из двух: или она полюбила Симонсона и совсем не желала той жертвы, которую я воображал, что приношу ей, или она продолжает любить меня и для моего же блага отказывается от меня и навсегда сжигает свои корабли, соединяя свою судьбу с Симонсоном»6. 1 2 3 4 5 6

Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 12 т. Т. 10. М., 1987. С. 105. Там же. С. 50. Там же. С. 333. Там же. С. 363. Там же. С. 366. Там же. С. 454.

22. Понимание «Я»

179

Решает эпизод: «Я не прощаюсь, я еще увижусь с вами, — сказал Нехлюдов. — Простите, — сказала она… Глаза их встретились (! — В.И.), и в странном косом взгляде и жалостной улыбке, с которой она сказала это не «прощайте», а «простите», Нехлюдов понял, что из двух предположений о причине ее решения верным было второе: она любила его и думала, что, связав себя с ним, она испортит его жизнь, а уходя с Симонсоном, освобождала его и теперь радовалась тому, что исполнила то, что хотела, и вместе с тем страдала, расставаясь с ним»1. Sic: существование не представимо лишь по способу понятия; дух достигает высшей степени ясности через целевоплотительный момент. Формальное, логическое жало мысли бездействует ввиду эффектов человеколюбивого со-страдания, со-мыслия, со-чувствия (относительно чего Толстой настаивает: «Если можно признать, что что бы то ни было важнее чувства человеколюбия, хоть на один час и хоть в каком одном, исключительном случае, то нет преступления, которое нельзя бы было совершить над людьми, не считая себя виновным»2), находящего многообразные проявления в выражении лица, душевной жизни, разоблачающейся в сценах. Не так уж неправ в свете сказанного Джемс, напоминавший: истина покоится на «кредитной системе», — способности ее усматривать и принимать. Непреходящее достижение современной гносеологии — преодоление одноплановости традиционной схематичной абстракции «преимущественности» рационального познания. Иную — с печатью глубины, оригинальности, доктринальную трассу пробивает учение «мудрости аффектов» (ср. с набившей оскомину схемой классической гносеологии «аффекты — причина заблуждений») — «схватывание» персонально важных жизненных обстояний. Концентрируясь на доминантных группах признаков (как выражение глаз: коммуникация «Нехлюдов — Маслова»: «Ах, что это? Зачем? — проговорила она и тем странным, всегда особенно действующим на Нехлюдова, косящим взглядом посмотрела ему в глаза. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг друга. И взгляд этот многое сказал и тому и другому»3), тормозя сопутствующие психические процессы, аффективное мышление навязывает «распознавание правды». И это — не мистика, не романтизация, не привнесение поэзии в теорию познания (ср.: мистицизм без поэзии — суеверие; поэзия без мистицизма — проза). Это — учет сложившихся в эволюционном процессе высоко адаптивных механизмов постижения природы вещей (способов типичного действования в типичных условиях). 1 2 3

Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 12 т. Т. 10. М., 1987. С. 455–456. Там же. С. 368. Там же. С. 427.

Философия гуманитарного знания

180

Не будет избыточным в данной связи указать на вызванную биологическими факторами характерную фокусировку (центровку) сознания. То же «смотрение в глаза» как соматическая реакция сопровождается повышением уровня окситоцина — вырабатываемого в гипоталамусе нейрогормона, стимулирующего формирование привязанности. (Такого рода инструмент обратной связи действует при упрочении любви матери к ребенку; подобное же наблюдается в коммуникационной сцепке «хозяин — любимый пес» и не наблюдается в коммуникационной сцепке «человек — волк». За время доместикации (с мезолита) собаки биологически (гуморально) закрепили роль взгляда, чего не сделали дикие псовые). Как подчеркивает Дьюи: «Наши аффекты, когда они освещены пониманием, являются органами, посредством которых мы проникаем в смысл естественного мира таким же подлинным образом, как и путем познания, но с большей полнотой и интимностью»1. В этом месте самое время привести мысль А. Ухтомского: «…надо из самоудовлетворенных в своей логике теорий о человеке выйти к самому человеку во всей его конкретности и реальности. Наше время живет муками рождения этого нового метода. Он оплодотворяет нашу жизнь и мысль стократ более, чем его прототип — метод Коперника. Покамест этот метод был только в отрывках и пробах. Но все-таки то, что остается закрытым для премудрых и разумных, так часто бывает открыто для детей и всякого простого действительного любящего человека»2. Все выше утверждаемое никоим образом не обеспечивает простор идеологии антиинтеллектуализма в вариациях: E антисциентизм — Конт: «…мы отказываемся от поисков происхождения и познания вселенной, от познания внутренних причин явлений, от исследований их отношений следования и сходства путем комбинированного применения умозаключения и наблюдения»3; E феноменализм — Виндельбанд: «Каждая область культуры — наука, общественная жизнь, искусство — означает… вычленение, выбор, обработку бесконечной действительности согласно категориям разума: в этом отношении каждая из них представляет собой лишь «явление» в этом именно выборе и в этой именно обработке существующее исключительно для разумного сознания, сотворившего себе в ней свой предмет. Последняя же связь всех этих «явлений» остается недоступной нашему познанию»4; 1 2 3 4

Dewey J. The Quest for Certainty. N.Y., 1929. P. 297. Ухтомский А. А. Письма // Новый мир. 1972. № 1. С. 255–256. Comte A. La philosophie positive. P., 1894. V. 1. P. 2. Виндельбанд В. Избранное. М., 1995. С. 17.

22. Понимание «Я»

181

E скептицизм — Бальмонт: Везде идут незримые теченья, Они вкруг нас, они в тебе, во мне. Все в Мире полно скрытого значенья, Мы на Земле — как бы в чужой стране. Мы говорим. Но мы не понимаем Всех пропастей людского языка. Морей мечты, дворцов души не знаем…

Все выше утверждаемое не обеспечивает простор и идеологии Wohlgefallen — идеологии неправильности, провальности рационально (научно) необоснованного суждения. Все выше утверждаемое обеспечивает простор гносеологически благодатной (за что мы ратуем) идеологии недискурсивных ветвлений интеллекта: мир чувства, универсум аффекта, как и ratio, питают культуру, обогащают науку, — их рефлективное ядро — гносеологическую доктрину («понимательной») мыследеятельности. Трудно найти лучшее завершение данному сегменту изложения, чем адресоваться к марксовой мысли о присвоении «человеческой действительности»1. Мы бы рискнули добавить «всей полноты», — присвоении всей полноты человеческой действительности. Традиционная теория познания не охватывает целого — концептуально не участвует в присвоении всей подобной полноты. Так возникает почва для разношерстных мистических версификаций недискурсивного, невербального опыта: модели интуиции как созерцания бога (Фома), интеллектуальной симпатии — перенесение внутрь предмета, слитие с ним (Бергсон) и пр. Отход от постных, заученных схем традиционных гносеологических рассмотрений обнажает новые сечения общей картины, привносит в тематизацию предмета достаточно богатые аналитические аксессуары. Сознание небеспредельности дискурсивно-логизируемой процедуры, неуниверсальности отнесения фигур ratio ко всему содержанию духовной сферы, нацеливает на развертывание доктрины непонятийных — аффективно-образных, наглядно-образных, действенных форм интеллекта, зиждущихся на силе ассоциации — этом системном признаке человеческой чувственности — и стимулируемых ею идеационных актов — актов образования мирочувствительных идей. Передающие всю полноту человеческой действительности мирочувствительные идеи — постоянные отображательные жизнеприсутствия при жизнеотображаемых переменных (ср.: Астафьев: «Самочувствие 1

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 42. С. 120.

Философия гуманитарного знания

182

есть единственная непосредственная мера всякой реальности»1; Юнг: жизнь — «Критерий истины духа»2) вне категориального бремени, но с участием культуры каузализма лишают рассуждения порочного момента частичной постулативности, которое, по Расселу, «имеет перед доказательством все те преимущества, которое имеет воровство перед честным трудом». (2) Предикативно схватываемое в дискурсии существо бытия, гносеологически интерпретируемое как понятие. Акцентуация (1) в качестве поисковой сверхцели имела в виду обратить внимание на значимость аффективно-когитальных структур (совесть, стыд, близость и пр.) в «понимательной» ситуации. Достижение сознания высшей ступени ясности конституируется непреходящей ролью сенситивноинтуитивных ресурсов. «Стреляются не потому, что жизнь пролетела, а потому, что шнурки не завязываются», — ехидничал Пастернак. Но попробуйте понять и разъяснить это людям, не обремененным непредикативной способностью распознавать наполняющие Lebenswelt мирообъемлющие душевные жесты. Важно не противопоставить ноэме эстему, а разглядеть скольжение чуткой мысли в разных одеяниях-оболочках. В топосе «эстема» совершается перелет к знанию по чувственным нюансам (складывающимся в комплесную оценку происходящего: «Анна слушала его тонкий, ровный голос, не пропуская ни одного слова, и каждое слово его казалось ей фальшью и больно резало ее ухо»). В топосе «ноэма» подобный перелет совершается по рационально-дискурсивной логизирующей процедуре. Движение в ноэме предусматривает развертывание не впечатленческого, но рассужденческого гносеологического типажа, имеющего наряду с достоинствами сугубые изъяны. К последним (исключительно в створе «понимательных» разысканий) по трезвом размышлении мы бы отнесли: апелляцию к футлярным правилам (учимся мы «не для жизни, а для школы», — издевался Сенека3), отсутствие защиты души (в том числе через игру, иронию, мистификацию), неспособность рождать надежду, упование, врачевать духовные раны, смирять тревоги души, парализацию мечты, холодную рассудочность, ремесленничество трезвоумия. Понимание-эстема — неформальное порождение неформальной коммуникации, где экспрессивно-символические моменты образуют континуум экзистенциальных смыслов-значений. Такой тип понимания кристаллизуется в онтической ситуации в качестве парадискурсивной способности приобщаться к сущему; в предыдущей книге 1 2 3

Астафьев П. Е. Страдания и наслаждения жизни. СПб., 1885. С. 70. Юнг К. Г. Проблемы души нашего времени. М., 1994. С. 292. Сенека. Письма 106, 12.

22. Понимание «Я»

183

по теории познания он (тип) именовался эпифанией — подключающим к истине «живым откровением», «логикой сердца», «герменевтическим актом»1. Не допуская relata refero, напомним: полноту удостоверения истины в контекстах жизненного и ценностного мира сообщают экзистенциалы. Не расширяя их список, на базе «доверия», «добротолюбия», «взаимности» введем понятие ультраширокого, сверхфундаментального экзистенциала «человеколюбие», оказывающегося оселком жизнепонимания. Готовность к взаимопомощи, прощению из сострадания, милосердию, — высший критерий высшей человечности, — достижение которой причащает к глубинам, где можно блуждать с ощущением нащупанной твердой почвы. Ставшие на нее (как приобретшие способность к речи), получают «вдохновение божие, семя разума» (Гердер). Таким отпускает грехи Спаситель (ср. коллизия Андерсена, которому всевышний высказывает: «Ты искупил свою вину на Земле тем, что страдал и не озлобился. Твои творения вселяли добро в души людей, и люди отплатили тебе любовью и почитанием. Я прощаю тебя»); таких именуют созданными природой гениями (ср. коллизия Есенина, о котором Горький высказывал: «…Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей»… любви ко всему живому в мире и милосердия, которое — более всего иного — заслужено человеком»). Интенция на человеческую душевность — полноту искреннего душелюбия — реализуется в экзистенции. В менее пафосных, более приземленных локусах реализуется интенция на мыслящее понимание, где человек эстематический теснится в своих проявлениях дополняющим его человеком ноэматическим. На умение быть собой наступает умение быть представителем категориальных присутствий вплоть до формализации. Карты недискурсивных многообразий в пространстве состояний личности заменяются унифицированными дискурсивными картами; в теории (и опыте) возникает не «живой», но «схематически» действующий человек. Альтернатива «живой — схематический» в контексте понимания, конечно, условна; во всех и всяких отношениях речь — о модельном концептуально «выдуманном» человеке, не позволяющем ускальзывать познавательно ценному содержанию. Последнее обеспечивает диверсификация техник добывания смыслов — фокусировка на экзистенциально-онтические или субстанциально-онтологические связи. 1 См.: Ильин В. В. Теория познания. Философия как оправдание абсолютов. В поисках causa finalis. С. 257–258.

Философия гуманитарного знания

184

Скажем: мораль. В ноэматическом ракурсе ее рассмотрения утрируется «закрепленность кондиций человеческого общения»; в эстематическом ракурсе ее рассмотрения утрируется «веление души». По типу онтологического и рефлективного отображения проглядывает специфика. В представлении сущего центрируются комплексы то объективной, то субъективной реальности. В рефлективном представлении центрируются комплексы то понятийных, то ассоциативных единств. Акцентуируется то индивидуализирующее (эстема), то унифицирующее (ноэма) удостоверение с допущением двух типов обосновательных культур с разным понимательным эффектом. То же «доверие» вытекает из коммуникации и логизации. И это разные типы доверия на основе разных (хотя и сопряженных) способностей души. В порядке резюме — буквально несколько слов о несопряжении и сопряжении эстемы и ноэмы в понимании. a) Несопряжение. Налицо разнящиеся инструменты когнитивного отображения предметно-причинных связей, разнохарактерность упаковок самовыражения, опредмечивающих оболочек духа, символических замещений «живых созерцаний». С гносеологической точки зрения понимание есть форма объяснительно-удостоверительного оправдания содержания (истины) по типу предметно-каузального представительства. Если свернуть фиоритуры аналитики к какому-то сухому остатку, в подспудье местом сосредоточения познавательных усилий в эстеме оказывается чувство, в ноэме — мысль. Отсюда спецификацию духовного потенциала в одном случае обслуживают вживание, сопереживание, соитие, постижение, инсайт, эмпатия, каузальная атрибуция, проникновение-вчувствование, принятие ролей, децентрация, симпатия; в другом случае — расчет, рефлексия, идентификация. Дисквалифицируя состав эстемы в качестве «субъективизма» и «иррационализма», традиционная гносеология решительно высказывается в пользу ноэмы: адекватным сценарием человеческого понимания объявляется лишь теория рассчитываемого человеческого действия. Что может быть досаднее и нелепее данного заблуждения?! Во-первых, момент эмпатии релевантен всем и всяким человеческим действиям. В испытанные союзники себе возьмем все того же Толстого: «Дмитрий, пожалуйста, не говори этого, — говорила Наталья Ивановна, а между тем Нехлюдов видел, что она была рада слышать то, что он сказал»1. Что означает стандартно обрамляющий, но не расчитываемый нерефлектируемый эффект «видеть» в коммуникации? Сказать наверное невозможно, но невозможно же на этом основании и наверное его игнорировать. 1

Толстой Л. Н. Указ. соч. С. 365.

22. Понимание «Я»

185

Во-вторых, полная рациональная расчитываемость человеческого действия — сугубая химера. Выставлять человека, человечность расчитываемо действующей скалькулированной единицей — есть пародия на человека, влекущая дисквалификацию его как средоточия примитивизма и того же иррационализма (ультрарационализм в антропометодологии суть изнанка иррационализма). В методологической метатеории в принятии установки на освещение сюжетов человеческого понимания, стало быть, мы решительно отвергаем позитивистские, натуралистские, механицистские директивы и столь же решительно выступаем за перспективные указания глубинной, вершинной, гормической доктрины. b) Сопряжение. Инструментом развертывания теории понимания является единственно установленный наукой метод — метод познания «из основания». Сказанное означает выявление и подведение в качестве причины под следствие опорной части, оправдывающего достаточного повода, что позволяет проводить и соблюдать в исследовании причинно-следственную схематику, каузальную культуру, проецируемую, но не покрываемую контуром формальной логики. Гранит рациональности — формальная логика, однако как свод императивов исключительно текущих, а не всех рассуждений. Расширять компетенции формальной логики, распространять ее регулятивный ресурс на весь массив мыслительных операций означает впадать в профанацию. Многократно утверждалось, но есть нужда повторить: 1) не всегда важно и возможно различить истину и ложь; 2) стандартная двузначная логика, комбинирующая элементарными истинностными значениями, — крайне бедная выразительная теория, не вмещает, не передает богатство когнитивного опыта. В общем случае: действенная форма не может быть скудной; форме должны быть присущи свои степени свободы, раскрепощающие, не связывающие, не истощающие содержание; гомология формы — формальная идентичность — не стимулирует понимания мышления как творческого смыслопородительного процесса. Формальная логика — мощнейшая цензура, привносит жесточайшую дисциплину в мыследеятельность — ограничивает, искореняет отступления от правил. Оценивая инвентивные, креативные способности души, предпосылки, возможности инновационных решений, еще П. Рамус дифференцировал рассудок — способность упорядочивающего суждения и разум — способность идейного расширения. Где мысль поглощена систематизаторством, апеллируют к рассудку; где мысль поглощена изобретательством, апеллируют к разуму с более витиеватыми приемами «лечения души». Именно этим объясняется диверсификация типов логической организации мысли, связанная с преодолением формально-логических горизонтов. Наиболее крупными таксономическими фрактурами указанной диверсификации служат:

Философия гуманитарного знания

186

диалектика (учение о противоречии) — аналектика (учение о консенсуальном блокировании противоречия) — каталектика (учение о завершении); 3) формально-логическая согласованность — не полная норма истины; ощущение присутствия истины (пребывание в ней) в ряде случаев дано до всякой соотнесенности с ее цельным составом. Вернемся к упомянутому «доверию»: рассчитать уверенность в добросовестности, искренности чьих-то действий по формальным канонам невозможно, но возможно руководствоваться общегуманитарной интенцией на взаимность: «…с людьми нельзя обращаться без любви, так же как нельзя обращаться с пчелами без осторожности»1. С конкретизирующими уточнениями: «следует больше доверять тем, кто учит, а не приказывает»; «никогда не лги тому, кто тебе доверяет. Никогда не доверяй тому, кто тебе солгал». В своих познавательных порывах человек не выставляем всесторонне расчисляемой величиной, точно идущий по рельсам поезд. Исток сопряжения познавательных потенциалов — неразложимая цельность многогранной человеческой натуры, вмещающей как эстематическую, так и ноэматическую способность и реализующей интенцию на нее в зависимости от обстоятельств. Применительно к поэтическим сюжетам Аристотель акцентуировал переход от счастья к злосчастью или наоборот. Применительно к гносеологическим сюжетам мы вправе акцентуировать переход от эстемы к ноэме или наоборот. Разумеются координированные ментальные движения от прочувствования (источник) к логизации (реконструкция) и от логизации (когнитивно бедного) к прочувствованию (когнитивно богатому). Нерасхолаживающая интрига гносеологической доктринации понимания в модусе «ноэма» — установление смыслов, значений, технология наделения ими, отнесения к ним. Вундт вводил понятие «психическая причинность». Мы вводим понятие «символическая причинность». Густая похлебка понимания кипит именно в этом котле — котле символической причинности. Предмет рефлективной заботы понимательных экзерциций, таким образом, — общие законы мудрости и порядка в осуществлении столь тонкого дела, как символическое причинение. В контексте теории понимания правильно подчеркивать комплексность, симультанность данного познавательного акта, слагающегося из моментов недискурсивного и дискурсивного, тезаурусного (отнесение «ко всем» во «всегда-везде») и ситуативного (отнесение «к некоторым» в «здесь-теперь), логического и дескриптивного, речевого и когнитивного. Переходя к анализу фигур понятийного внетекстового понимания, в качестве предварительного подытожения акцентуируем речевую сторону дела. Понятийное понимание снимает семантику выразительной (текстовой — в широком смысле) определенности в лице: 1

Толстой Л. Н. Указ. соч. С. 370.

22. Понимание «Я»

187

E акцентно-мелодического, просодического потенциала языка (экспрессивы, апеллятивы, императивы и т.п.); E защиты смысловых соотношений способом организации текстов (пространственная конфигурация, архитектоника, качество штрихов и т.п.); E морфемных (грамматических, лексических) значений; E ситуационных привязок (дейктический лексис, топологический деиксис: «сам» пришел — важная персона); E встроенность слов в речевую ситуацию (контекстуализация смыслов: возьми косу, заплети косу, пошли на косу — при осложняющей понимание омонимии); E лексикализации: превращение сочетаний слов в одно словолексему (идиоматика: «валять дурака», «спустя рукава»); E нагнетания и разрядки смысла при параллелизме (синонимия), контрасте (антонимия), сопутствовании (метонимические, синекдохические связи слов); E выразительного слововарьирования: диэреза (выкидка: праздный — празный); эпентеза (вставка: какао — какаво); протеза (надставка: острый — вострый); метатеза (перестановка: медведь — ведмедь); E звукокачества: позиции (звонкость, глухость, твердость, мягкость, взрывность, фрикативность, назальность, латеральность, лабиальность и т.п.); E грамматической осмысленности: большой пес (но не собака); E интонационных изменений, расстановки пауз, градации ударений, высоты, интенсивности, темпа; E постановки, расстановки, перестановки звеньев речевой цепи; E семантики модальных операторов, вводящих рамку возможности, желательности, необходимости, предпочтительности (возьмем лишь частицы: усиление (же, ведь, да); отрицание (не, ни); вопрос (ли); условность (бы); побуждение (ка); желательность (лишь бы); сомнение (де, мол, якобы); ограничение (только); определенность (именно); указание (вот, это); неопределенность (кое–что); присоединенность (тоже, также); приблизительность (почти, чуть); выделенность (даже)); E присутствия кондиционалиса, ирреалиса, императива, контрфактива плюс семантики перформативности, субъективности и пр.; E грамматических способов: аффиксация, внутренняя флексия, повтор, сложение, порядок слов, служебные слова, ударение, интонация, супплетивизм1; 1

Подр. см.: Реформатский А. А. Введение в языковедение. М., 1996. С. 234.

Философия гуманитарного знания

188

E передаваемых артиклями, предлогами, союзами идей определенности–неопределенности, различения рода, числа, признаков имени, субстантивности и т.д. (артикли); подчинения, падежных значений, пространственных (в, на), временных (до, после), целевых (для), причинных (из-за, благодаря) отношений и т.д. (предлоги); сочинительных (и, да), противительных (а, но), разделительных (или-или) отношений (союзы); E маркировки числа: семантика множественности — единственности (чай — чаинка); E субъектного строя (эргативный, номинативный); E субъектной валентности (уменьшение — увеличение через использование возвратных форм, введения безличности и т.п.); E номинативных планов и планов модуса (предикация диктума, позиция субъекта речи); E согласования по языковым формам (я пойду, он пойдет, вы пойдете, они пойдут), побуждения (надо пойти, пойдите, пойдемте) и т.д.; E видовых форм глагола (несовершенный вид — решать задачу, совершенный вид — решить задачу) (трансформация видовой глагольной формы влияет на истинностные значения высказываний); E мотивированности специальными признаками (Луна — от освещенности: величины светового потока, падающего на единицу поверхности, — лунить — бросать тусклый отблеск; Месяц — от темпоральности — связь меры времени с фазами Луны)1; E присутствия актантности (личные местоимения, имена собственные), диалогичности (нулевая анафоричность, отсылка к антецеденту) и т.д.; E обнажения целей, задач, определенности речевой ситуации (эллипсис) и т.п. С неизменно нужной нам в нашей теме языковой (текстовой, речепроизводительной) стороны база понимания суть связывание артикуляционно–акустических единств с идентичными лексическими значениями. Учитывая, что сигнификативные функции не подменяют семантические, уяснение характера «связывания» (поскольку он не непосредствен — выражение «чистого» смысла знаками непосредственно — большая редкость; пример — механическая сигнализация типа светофора) навевает идеи ситуативности, понятийности, концептуальности предметности, холистичности понимания, где предложения встроены в контексты и тексты. Скажем: в русском «мама» означает «мать», в грузинском — «отец»; в русском «баба» означает «бабушка», в тюрских — «дедушка». Скрываемые лексемами предметно–смысло1

См.: Касевич В. Б. Когнитивная лингвистика. М., 2013.

22. Понимание «Я»

189

вые значения разного порядка эксплицируются снимающей неопределенность выражений полнотой текста. «Сомнения в переводимости языков, — отмечает Жинкин, — возникают на примерах перевода предложений, но не текстов… Отдельное предложение непонятно, а то же предложение в тексте понятно. Переводятся не слова, не словосочетания и предложения, а мысли о действительности»1. Полнота текста добивается выстраивания стереоскопии идейного видения, достигающего релевантного пониманию предметно–смыслового распознавания знаков. Контур внетекстового понимания очерчивает коммуникативная (сигнификативная, денотативная) семантика, произрастающая из «неабсолютности» вступающего в интеракцию человека. Выражаемая «абсолютностью» «безусловность» не нуждается в комментариях; передаваемая же ею «совершенная полнота» востребует пояснительных замечаний. Вмещающий всю «совершенную полноту» бытия всеприсутствующий всевышний не коммуницирует — не «имеет окон»: пребывающему в вечности — вне пространственно-временной размерности — способность коммуницировать избыточна, — бог всеобъемлет и вследствие того не общается. (Ср.: Природа всегда молчалива, Ее красота в немоте. Северянин).

Общается конечный, тщетный, живущий суетным человек, — от неполноты собственного бытия посредством божественного глагола (так называемый кенозис — самоумаляющийся ради людей бог2, снабжает их глаголанием), вступающий в межчеловеческое взаимодействие. (Ср.: Как жили бы люди красиво, Какой бы светились мечтой, Когда бы (скажу для курсива) Их бог одарил немотой. Северянин). 3

Человек «наделен обделенностью» — и вследствие того, преодолевая родовую ущербность, общается. Почему человек сообщает? — вопрошает У. Эко, — именно потому, что не в состоянии охватить все 1 2 3

Жинкин Н. И. Речь как проводник информации. М., 1982. С. 113. См.: Августин А. Исповедь. М., 1992. Касевич В. Б. Указ. соч. С. 148.

Философия гуманитарного знания

190

единым взглядом; именно потому, что есть вещи, которых он не знает, но о которых ему нужно сказать1. Покрывающее дефицитность человечности говорение протекает как некое поразительное, удивляющее своей необычностью синтезирование комбинаций фонетического материала, грамматических способов, многоразличных языковых присутствий с предметно-смысловыми значимостями. О чудесности, едва не божественности такого синтезирования приподнято высказывает Гумбольдт: «…синтез — не качество и даже, собственно, не действие, но поистине ежемгновенно протекающая деятельность… для него не может быть никакого обозначения в самых словах, и уже одна попытка отыскать такое обозначение свидетельствовала бы об ущербности синтетического акта ввиду непонимания его природы. Реальное присутствие синтеза должно обнаруживаться в языке как бы нематериальным образом; мы должны понять, что акт синтеза, словно молния, прежде чем мы это заметим, уже успевает озарить язык и, подобно жару из каких–то неведомых областей, сплавляет друг с другом подлежащие соединению элементы»2. Тайна смысло-значимого словопорождения — синтез, раскрыть существо которого позволит введение аспектуальной системы координат. Многогранность рассматриваемого проблемного пула в качестве предпосылочного базиса рассуждений определяет принятие неких обязывающих презумпций. Напомним: презумпция есть предположение, признаваемое истинным, пока не доказано обратное. В кругу предположительно истинных гносеологических допущений, презумптивно инициирующих рефлективные тематизации понимания, выступают допущения. 1. Конструктивности понимательной процедуры, равноэффективной применительно как к внешним (природным), так и внутренним (душевно-интимным) процессам. Относительно первого обопремся на сентенцию Руссо: «книга» природы «открыта всем очам»; «она говорит всем людям и языком, понятным для всех умов»3. Или: Мне все открыто в этом мире — И ночи тень, и солнца свет, И в торжествующем эфире Мерцанье ласковых планет. (Гумилев) 1 2 3

Эко У. Отсутствующая структура: Введение в семиологию. СПб., 1998. С. 13. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 197–198. См.: Руссо Ж.-Ж. Педагогические сочинения. Т. 2. М., 1981.

22. Понимание «Я»

191

Или: Я и мир — снега, ручьи, Солнце, песни, звезды, птицы, Смутных мыслей вереницы — Все подвластны, все — Твои! (Блок)

Или: Как будто волею всезрящей На этот миг ты посвящен Глядеть в лицо природы спящей И понимать всемирный сон… (Фет)

Относительно второго обратимся за поддержкой к широкому идейному движению, располагающему положительно насыщенными представлениями о природе человека как свободно самосозидающемся существе, — представлениями, являющимися плодами усилий психологии (от ассоцианизма до гуманистической и понимающей), психоанализа, философской антропологии, антропософии (от Штейнера до Белого), герменевтики, праксиологии (теория деятельности), социологии (теория человеческих отношений, теория управления через соучастие), предоставляющими пригодные интеллектуальные ключи для самопонимания. В поэтической — не менее широкой — самопросвещенческой редакции: Я и без веры живой, Мне и надежды не надо! Дух мой тревожный, родной Жизнь наделила отрадой… (Блок)

2. Симультанности понимательной процедуры, реализующей потенциал комплексного мышления, отображающего вещь в полноте определенной ситуации через систему нерефлектируемых (не разлагаемых) образов. Синонимией симультанности пребывают E стереоскопичность: способность получать холистические проекции реальности в целостном охвате локалов учетом всех доступных информационных каналов (в том числе упомянутых выше недискурсивных источников: И все полюбил и понял с тех пор. Я понял, но сердцем, о, нет, не умом… (Бальмонт));

Философия гуманитарного знания

192

– инкорпоративность: нелинейная взаимосвязанность локально (деиктически) данных элементов, во всех видах (эстематического, ноэматического) схватывания представленных единым актуалгенезом, не предполагающем дробления комплекс–качеств (тесноты связей признаков) на некие дифференцированные гештальты (вопреки убеждениям адептов Лейпцигской школы — Крюге, Клемм, Фолькельт, Заддер). С позиций формальной логики дело пакуется в особый тип тождества (моделируемого в логике йоги), выражаемого формулой «ты (а) есть то (х)» в прочтении: а не равно х в преходящем (единичном, конечном) аспекте, но равно х в непреходящем (всеобщем, бесконечном) аспекте. Особость корреляции «уникалия — универсалия» в таком подходе — форма тезы «ни то, ни это» (взятых отъединено, отгранично), т.е. а≠ =х1. С позиций диалектической логики дело выставляется содержательным вариантом интегратизма, идейными вариациями которого выступают гегелевская космософия, пангилизм Конта, панэнтеизм Фехнера, панпсихизм Бергсона2. С позиций теории коммуникации дело моделируется утрированием смысловой функциональной, структурной базы межсубъективного обмена деятельностью, межиндивидного взаимодействия, открывающего простор духовной синергии, комплементарности мысли (ср. скетч теории аргументации в исполнении Р. Блаакара, Дж. Лакоффа, М. Джонсона, Р. Абельсона, Х. Олкера). С позиций развертываемой нами теории символических форм дело прозревается взаимопрорастанием, сплочением эстематического и ноэматического опыта. Речь не об архаичном пралогизме докультурного человека, а о функциональном синкретизме приобщенного к высотам культуры человека символического. Homo symbolicum одарен симеозисом — способностью, перефразируя Смотрицкого, знаков сложением разум многолик являющим. Используя мысль Трубецкого, можно сказать: Homo symbolicum держит в своем сердце собор со всеми по поводу всего. Он движится в натуре, а не схеме (противоход влечет примитивизацию символизма, свойственную контркультуре), жизнедействует на правах синестетических, а не спекулятивно систематизаторских соблазнов. Прозрачное подтверждение сказанному обретается уяснением самоиндукционности символических форм, ядро которых — образность — супплетивно. Просторная почва образной дополнительности, синкретизирующей звуковые, цветовые, динамические, смысловые 1

Подр.см.: Кэмпбелл Д. Мифический образ. М., 2002. С. 401. Подр. см.: Bennet J. C. The Dramatic universe. V.1. The foundation of natural Philosophy. L., 1956. P. 7. 2

22. Понимание «Я»

193

определения вещности, питает объемную репрезентационную семантику с четко выраженными взаимотяготениями тона, ритма, колорита, пластики, мысли. Укажем на разные комбинации возможных синтезов в вариантах Жуковского (синтез живописи и музыки), Одоевского, Улыбышева (синтез архитектуры и музыки), Брюллова (синтез архитектуры, скульптуры, живописи), Гоголя, Галича, Веневитинова, Блока (синтез игры, балета, стиха, музыки, живописи, архитектуры в театре)1, Ф. Толстой (синтез скульптуры, живописи, графики). Ноэма упраздняет избыточную информацию, вводит минимальные содержательные коды. Эстема, напротив, обеспечивает информационную избыточность; эстематичные информационные коды неисчерпаемы. Борьба с многозначностью в ноэме стимулирует экспликацию, формализацию, приближающих к ясному, но не способных вовсе устранить неясное (иначе духовное представало бы скопищем трюистической зауныви). Борьба с однозначностью в эстеме стимулирует творческий поиск — выстраивание трактовок, интерпретаций, типов нюансирующих ассоциативных выражений. Ноэма обогащает душу содержанием, эстема — эмоциональным переживанием. Синопсис ноэмы с эстемой дает панорамизирущий взгляд на ситуацию в единстве составляющих и наполняющих признаков, будто бы одномоментно получаемых в собирающих и рассеивающих линзах. Главное достоинство символического симбиоза — автоморфические реакции — рождение дополнительных смыслов, непривычных значений; сращение логоса с сенсусом, протекающее как связывание разноплановой информации, обусловливает возникновение новых понятийных единств, уяснительных качеств. Сетования Ингардена по поводу неаутентичности смысло–значимостей продуктов искусства (эстемы) несбыточны. Как говорит Валери: «Когда произведение опубликовано, авторское толкование не более ценно, нежели любое прочее»2. Ноэма задает иную программую содержательную канву, трансформирующуюся в эстемном преломлении, — актуализация содержания определяется исполнением–восприятием — сочленением элементов основы в понимательном разрешении — придании динамических оттенков, штрихов, экспрессии, обертонов. Объективные параметры опосредуются субъективной манерой, оказывающейся источником инновационности. Что может быть суше, банальнее ноэмного истолкования звукосостава слова?.. Погружение же такового (истолкования) в контекст эстемного восприятия производит подлинную революцию: звучащее 1 См.: Гоголь Н. В. Собр. соч. Т. 6. М., 1950. С. 17–21; Блок А. А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 6. С. 369. 2 Валери П. Об искусстве. М., 1976. С. 150.

Философия гуманитарного знания

194

слово (звук), взятое в эффекте мелодики, оттенков метра, размера, такта, темперации, организации ритма, повтора (букв — аллитерация; слогов — ритма; слов — рефрен; грамматических конструкций — параллелизм), порядка слов (инверсия, гипербатон), оказывается мощнейшим инструментом семантических преобразований, провоцирующих символический морфогенез. Точно об этом — у Фета: Я понял те слезы, я понял те муки, Где слово немеет, где царствуют звуки, Где слышишь не песню, а душу певца, Где дух покидает ненужное тело, Где внемлешь, что радость не знает предела, Где веришь, что счастью не будет конца.

3. Контрапунктичности понимательной процедуры, протекающей по закону возбуждения мыслительных колебаний одной интеллигенции (в смысле Фихте) мыслительными колебаниями другой той же частоты. Идею унисонности понимания (созвучия звуков одинаковой высоты — согласованных ментальных движений) живописал Гумбольдт: «слово» «не сообщает как некая субстанция чего–то уже готового и не содержит в себе уже законченного (! — В.И.) понятия, а только побуждает (! — В.И.) к самостоятельному образованию последнего, хотя и определенным способом, люди понимают друг друга не потому, что они действительно проникаются знаками вещей и не потому, что они взаимно предопределены к тому, чтобы создавать одно и то же, в точности и в совершенстве, понятие, а потому, что они взаимно прикасаются к одному и тому же звену цепи своих чувственных представлений и внутренних порождений в сфере понятия, ударяют по одной и той же клавише своего духовного инструмента, в ответ на что тогда и выступают в каждом соответствующие, но не тождественные понятия»1. Практически в такой же лексике тенденцию резонансности понимания правильно подмечал Шпет: «Слово, как элемент языка, не содержит в себе законченного понятия, слово только побуждает к образованию понятия… Люди понимают друг друга не потому, что… действительно проникаются знаки, и не потому, что… взаимно предопределены порождать одно и то же понятие, а потому, что… касаются одно звена в цепи чувственных представлений и внутреннего порождения понятия, касаются той же струны своего духовного инструмента, вследствие чего в каждом и вызываются соответствующие, хотя и не тождественные понятия… Когда таким образом затронут член 1

Humbolt W. Werke in fünt Bände. Bd. III. Berlin, 1963. S. 449.

22. Понимание «Я»

195

в цепи, задета струна инструмента, откликается и звучит целое. Возникающее понятие оказывается созвучным со всем тем, что связано с данным отдельным членом цепи до крайних пределов этой связи»1. Наконец, с некоторыми терминологическими колебаниями о том же буквально так же высказывал Рубакин: что бы ни вкладывал индуктор в свои тексты, их содержание не дойдет до реципиента (акцептора); — чтобы оно дошло до него, последний должен создавать его из элементов собственных мнем. А это может случиться только тогда, когда мнема реципиента имеет те же энграммы, как и индуктора. Но такое создавание не есть передача, а возбуждение2. Или в поэтически-тревожном подтверждении: Не надо следовать заветам Ничьих эпох. Вся жизнь со всем ее секретом — Как этот вздох. Сама земля дает анализ Своих… Мы в этом запахе рождались И с ним умрем. (Пастернак)

4. Сукцессионность понимательной процедуры, получающей исполнение в структурных сопряжениях — сочленениях смысло-значимых форм в цепочках последовательностей. Решающая роль здесь отводится правилу содержательных сопоставлений-соответствований. Уровень семиологических полей: признаковым денотативным формам ставятся в соответствие наименования — имеющиеся в языке или вновь образуемые номинативные группы (вводятся речевые значения). Содержания языковых единиц имеют полевую структуру — стабильные ядра и слои ассоциативных признаков разной степени типичности вокруг них3. Мощное поветрие ассоциативных связей, примыкающих к содержательным ядрам, сказывается в индукции a) «коннотаций лексического значения» (кровь — «жизнь», «преступление», «родство»); b) «импликаций словосочетаний и предложений (знакомый кровавый почерк — узнаваемость преступника)»4. Уровень семасиологических полей: сопоставление имен с внеязыковыми данностями в референциальном отнесении (введение нере1 Шпет Г. Г. Внутренняя форма слова (этюды и вариации на темы Гумбольдта). М., 2003. С. 26–27. 2 Рубакин Н. А. Психология читателя и книги. Краткое введение в библиографическую психологию. М., 1977. С. 61. 3 Иная ментальность. М., 2005. С. 12. 4 Там же. С. 13.

Философия гуманитарного знания

196

чевых значений — объективных принадлежностей в интерпретации, операционализации, атрибуции, верификации) вплоть до деиктической конкретизации, контекстуализации (через введение остенсивов, проекций hic et nunc). Уровень культурных полей: социолингвистически закрепляемые паттерны моторной природы, фиксируемые в лексических значениях, фразеологии, прецедентных текстах культуры, речеповеденческих рефлексах1. Та же разорванность неявных ориентаций на безличную имперсональность и подчеркивание характеристик агенса, находящая сообразную семантизацию в психологических, культурно антропологических, социологических, дидактических, гносеологических моделях. (Трудности синхронизации указанных полей проявляются в достигании адекватности транскрипции выражения явлений с языка одной лингвокультуры на язык другой. Образность предикации, детализированность атрибуции, вариативность номинации, экспрессивность лексики, свойственная урду, фарси, арабскому, японскому и др., осложняя буквальность перевода, стимулирует исследование специфики языкового сознания и коммуникативного поведения фигурантов разных лингвосообществ). (Ср. Т. Судзуки: «то, что ясно, то не по-японски».) Понимание сукцессионности понимания нацеливает на представление перекрещивания, взаимоотображения ассоциативных линий, идущих от одних концепционных единиц к другим. Отследить последовательности таких линий в ряде случаев составляет нетривиальную задачу. В особенности в ситуациях кросскультурного взаимодействия, обязывающих принимать в расчет внеконтекстуальные приращения смыслозначимостей. Скажем, англоязычная публика коррелирует концепт challenge со «смелостью», «усилием», «испытанием», «успехом». Возникает проблема: как данную сетку коннотаций (вместе с концептом «вызов») донести до сознания русскоязычной публики, в котором открытое неповиновение и действие, противоречащее принятым нормам поведения, вызывают отрицательную оценку2. «Вызов» есть плод персонального выбора, однако к «индивидуализму в России всегда было отрицательное отношение»; «идея противопоставления индивидуального и общественного заложена даже в русских глаголах мышления: «думать» акцентирует коллективную, диалогическую мыслительную деятельность… а «мыслить» — индивидуальную, монологическую»; автономизация собственной точки зрения в русском коммуникативном поведении вызывает критическую оценку: «Я — последняя буква в алфавите»3. Здесь же — культурные доминанты в оценке действия (на базе «вызова») с позиций Wertswelt в диаде «эффективность — мотивиро1 2 3

Иная ментальность. М., 2005. С. 21. Там же. С. 42. Там же.

22. Понимание «Я»

197

ванность»; — в рефлективных основаниях западное сознание сосредоточивается на первом, отечественное — на втором. Аналогично — установки ВК + ВС в оценке действия с позиций Lebenswelt в диаде «активность — созерцательность»; — в тех же основаниях опять-таки западное сознание тяготеет к первому, отечественное — ко второму. В примере Хомского colourless green ideas sleep furiously вероятность сочетаний слов равна нулю. Между тем интуиция благоволит к данному словесному сочетанию как грамматически правильному. Инверсия предложения furiously sleep ideas green colourless без всяких интуитивных колебаний выбраковывает его в качестве корректно составленного, хотя «вероятности сочетаемости слов останутся теми же самыми»1. Все решает сукцессионность, корректирующая стохастическую модель сочетаемости слов с предшествующими и последующими словами; адекватная грамматическая конструкция выстраивания порядка слов способна нести бессмыслицу. Понимание предложения не основано лишь на знании его структуры. Понимание предложения обусловлено знанием не закономерностей сочетания слов в предложениях, а установлением взаимосвязей значений в текстах и затекстах (через истолкование знаково-символических ситуаций). (Ср.: императив Репина: не цвет и свет, а содержание. С этих позиций «Черный квадрат» Малевича не просто и не только пустота, но пустота, где происходят перемены.) Сказанное свидетельствует: манера «понимать вещи» перекрывает пределы линейных марковских процессов речевого поведения. Понимание — процесс: E смыслонаполняющий: положительные фигуры человеческих самопроявлений наделяются значимостью; E комплементарный: складывается как подытожение явлений вербального и невербального (языкового и неязыкового) уровня; E холистический: сцепка частей с целым обусловливается не только законом локальной языковой семантической комплементарности (текст), но и существом глобальной контекстуальности (затекст), сопровождающей коммуникативные акты2. Все бытие и сущее согласно В великой, непрестанной тишине. Смотри туда участно, безучастно,— Мне все равно — вселенная во мне. (Блок) 1 2

Слобин Д. Психолингвистика. М., 2003. С. 38. См.: Колшанский Г. В. Контекстная семантика. М., 2005. С. 23.

198

Философия гуманитарного знания

Тезис объемности понимания, конечно же, навлекает критику модели линейности письма, однако подводит не к деструктивной постмодернистской идее гипертекста с разрушением сюжетики подвергаемых толкованию текстов (волюнтарное ветвление сюжетики текста), а к конструктивной идее текста как творения, — смыслозначимости производятся, но не волюнтарно, а креативно с соблюдением правил отображений — преобразований. Отображения на себя, на иное могут быть любыми, но с обязательным соблюдением момента «контакта», «инварианта», допущения точек касания, примыкания, сопряжения, соприкосновения, пускай и в максимальном порядке малости. В более формальном виде: отображение f действует из x в y: xy, где образы (элементы) из x имеют прообразы (элементы) в y. На соотношениях x и y могут устанавливаться различные варьирующие операции, сужения, ограничения, расширения, распространения, продолжения, в конечном счете, однако, не подрывающие базового отношения «совпадения». В противном случае вступает в силу правило отделимости, несущее требование непересекаемости (ни одна из точек примыкающих окрестностей множеств (толкований) не имеет общую точку (не содержит другую точку), — не имеет одного и того же замыкания), — такой исход влечет неправомерную — волюнтарную — мультипликацию сюжетности, прокламируемую методологией постмодернизма. Типы отображений содержания неоднозначны: варианты покрываются возможностями — инъекция (взаимная однозначность); сюръекция (отображаемость «на»); биекция (взаимно однозначное отображение «на» — обратимые преобразования), но сопоставительны, что получает уточнение в существе приема «преобразования» на базе групп преобразований, — если G — группа, x — множество, имеется операция (g, x) ¡→ gx, сопоставляющая элементам gG и xX элемент gxX. В качестве содержательной иллюстрации сказанного укажем на взаимообогащающие образные переносы–понимания, взаимные притяжения–прочтения символических форм, участвующие в эвристическом самооплодотворении. Инспирация звуком слова развертывает романс; подобная же инспирация просматривается в креативном контакте литературного и музыкально-драматического: опера «Аскольдова могила» (Верстовский) навеяна романом Загоскина; опера «Эсмеральда» (Даргомыжский) — романом Гюго; опера «Аммалат-Бек» (Алябьев) — романом Марлинского; опера «Цыгане» (Виельгорский) — произведениями Пушкина, Жуковского, Вяземского. Мы уж не говорим о прямой апелляции к музыкальной партитуре (как приеме сюжетной встройки) в романических текстах (Толстой — «Крейцерова соната», Куприн — «Гранатовый браслет»). Просматриваются образно-содержательные встречно–направленные детерминации, налаживающие мосты, взаимопереводы, выска-

22. Понимание «Я»

199

зываясь языком Гегеля, абстрактных сущностей в конкретные реальности. Одни авторы, выступающие «в лучах своих жанров» (Ю. Манн), возбуждают умственные течения, творческие веяния других авторов, равнообразно выступающих в лучах своих жанров. Сошлемся на опыт Веневитинова, изобразительный и выразительный арсенал которого инспирировался идеями Лобачевского (вектор «наука — искусство»), и Эйнштейна, вдохновляемого пафосом опытного оправдания отвлеченных умствований Достоевского (вектор «искусство — наука»). Отрабатываются и автоморфичные приемы внутренних преобразований символических форм в лице столь концептуальных способов трансформации содержания, как ритмика (которую Августин называл плодом «работы духа»); агогика (достижение художественной выразительности через изменение темпа, метра); формообразующие системы организации звучания — (ритм, такт, метр, темп, мелодика); темперация (высоты, количество звуков, входящих в состав музыкально-звуковых систем); тактный метр (аллитерация, парафраз, повтор, параллелизм); лад (ритм); склад (композиция); звуковая ткань (анакруза, энклитика, проклитика) т.п. Повторим ранее высказанную мысль: звучащее, порождающее состояние эмоционального подъема слово становится источником дополнительных — не соответствующих понятийным — значений, что всесторонне подтверждается творчеством Фета, Верлена, Бальмонта, Северянина и др. (Напротив — эмоционально бедная, безличная мелодика музыки Шенберга, получаемая математической обработкой звукотонов, смыслопримитивна и разочаровательна, не пробуждает ни участия, ни удивления.) В занимаемой нами позиции относительно понимания, таким образом, мы обязаны признать: понимание — содержательно-системно, а не формально-структурно, вследствие чего в принципиальных тематизациях своей природы не получает формально-алгоритмического выполнения. В противоположность познанию из формального основания, имеющему импликативную организацию, развертываемому как следование из упорядоченного набора правил и в итоге поставляющему единый прием, разрешающую процедуру снятия познавательных затруднений детерминированностью внутренних частей собственного целого, понимание суть тип усмотрения, складывающийся по принципу обозрения смысло-значимостей. Такая разновидность познания из неформального основания (с учетом упомянутых конструктивности, симультанности, контрапунктичности, сукцессионности) гносеологически способна квалифицироваться как: E не могущий быть оформленным ценой лишь (пускай долгих) ученических занятий синтетический вывод, влекущий содержательную солидарность своих комплексов-компонентов;

200

Философия гуманитарного знания

E достигающий конкорданса блок досужденческого и сужденческого, предпонятийного и понятийного чувственно-духовного схватывания существа дела, обретающий реконструктивное обладание предметностью; E нацеленный на постижение не достаточных (causa sufficiens), главных (causa principalis), непосредственных (causa proxima), но в большей степени основывающих (causa cognoscendi), истинных (causa vera) причин поиск. Не пускаясь в гносеологические мистерии дискредитацией формального вывода, применительно к пониманию правильно тем не менее акцентуировать момент содержательной неалгоритмической кристаллизации знания на базе отсутствия возможности дедуктивного выведения следствий через отслеживание последовательностей связи посылок (типа родо-видовой) с применением логических законов. Не формальная, а именно содержательная техника в лице «тайной психологии», «диалектики души», «порыва чувства», «поэтики антитез», «деятельностного единодушия», «общности мироощущения», «полифоничности жизнезначимости», «функциональности согласия», «самозабвенности внимания», «духовно-культурной цельности и целостности» по части востребуемого познавательного узнавания, обнаружения добивается выработки спокойной мыслительной ясности. Утрируем: понимание как процесс поднимает на щит «обстоятельственную емкость», выводящую на широкой простор соприкосновения обоснования с жизненным опытом, фронезисом, здравым смыслом; логоса с сенсусом; мысли с эмоционально-волевой сферой. Строгая алгоритмистика озабочивается отображением предметно-смысловых связей основания и следствия (системы Льюиса, Аккермана и др.), делая на данном пути определенные успехи, но неизменно пасует в адекватной реконструкции столь нетривиальных отношений, как: мотив и поступок; склонность и долг; преобразовательство и относительная ценность (и бесценность) вещей и т.п., — пасует не потому, что дефектна, а потому, что не способна освоить нелогизируемое (что, скажем, делать при стремлении логизировать отношение «доброе дело с задней мыслью»?). В данных, как и толще иных случаев, оправдана адресация к неформальному репертуару удостоверения содержания с нестесненной апелляцией к обозрению тонких взаимовлияний человеконастраиваемых миров, каковыми выступают активно (хотя не обязательно явно) взаимодействующие с носителем способности понимания Sinnwelt, Lebenswelt, Wertswelt. Общеметодологическим ограничением тотальной алгоритмизации понимательной процедуры, препятствующим строгому охвату целого жизни точно очерченными средствами (механический процесс) с выработкой автоматичного решения произвольной задачи из некоторого класса однотипных задач на помочах логизации выступает алгоритми-

22. Понимание «Я»

201

ческая неразрешимость. Дело в том, что проблема понимания — массовая проблема; способам ее снятия релевантны трудности, носящие принципиальный характер, свойственные решению всех массовых проблем. Представление подобных трудностей сводится к осознанию невозможности решения одной проблемы по любому решению другой (алгоритмическая несводимость). Иначе говоря, исключающие трансляцию методы решения понимательных задач отрабатываются контекстуально — специфическим установлением приемов разрешения конкретных задач in loco. Относительно понимания универсальный регулятив алгоритмической несводимости (неразрешимости) означает: a) доскональную неформализуемость, нелогизируемость, немеханизируемость, неэталонизируемость понимательного процесса, не покрываемого методами автоматизируемого решения классификационных задач (алгоритмическое распознавание образов, идентификация предметов); b) всестороннюю фундируемость понимания потенциалом немонотонной логики (надстраивающейся над свойством естественных рассуждений, позволяющих делать заключения, не являющиеся следствием из посылок); содержательных замыканий мысли на базе логики с умолчанием (автоэпистемическая логика, базирующаяся на использовании абдукции, информации, представляющей исключительно персональную значимость); c) встроенность понимания в экстратекстуальные ситуации, завязанные на (1) дефектность общения — удручающая разобщенность внутренних побуждений (интенций) и внешних проявлений (объективаций); (2) дефицитность идейно–опытной базы, разлаживающей интеллектуальную сорбцию, осложняющей многознаменательное различение Sein и Schein. В качестве примеров изберем невозможность характеризуемых параметрами порядка эксплицитных связываний экзистенциальных универсалий с уникалиями, — скажем: «всеобщее обязательство» и «моя жизнь», не позволяющих ускользать содержанию научений быть «святым», «мудрым», «творческим» и т.п. Вспомним кантовское отчаяние обучить «быть философом», разделяемое Ницше (и нами): «Научиться понимать, что такое философ, трудно оттого, что этому нельзя выучить: это нужно «знать» из опыта — или нужно иметь гордость не знать этого. Однако в наши дни все говорят о вещах, относительно которых не могут иметь никакого опыта, а это, главным образом и хуже всего отзывается на философах и состояниях философии: очень немногие знают их, имеют право их знать, все же популярные мнения о них ложны»1. Вспомним и горьковское сетование по поводу способов подключения к сложному 1

Ницше Ф. Соч.: в 2 т. Т. 2. С. 337.

Философия гуманитарного знания

202

творческому чувству веры в свои силы, надежды на победу любви к жизни; (3) нравственное перерождение личности — то же кесарево безумие, — болезнь властителей, вызванная упоением полнотой самодержавия (Калигула, Нерон). (Тацит усмотрел причину пожара Капитолия в furor principum — помешательстве императора вследствие распрей между Вителлием и Веспассианом); (4) окказиональную подоплеку. Акцентуируем лишь традиционное измерение понимательного процесса, — стандартно в момент обмена стоимость становится благом; — в России «благо» — не стоимостная, но нравственно–этическая категория; (5) самоизменение. Мы не осваиваем реально текущего; предмет нашего освоения — не настоящее, а то прошлое, то будущее1. Можно пытаться преуспеть в освоении бывшего перенесением себя в некогда случившееся (по памяти писали — и прекрасно — Байрон, Фет), но сделать это в полной мере невозможно. Не столько потому, что ни прошлого (уже), ни будущего (еще) нет, сколько, потому, что мы становимся другими. Обстановка «образно» восстановима, «субстанциально» не восстановимо «Я». Отсюда — хорошо известный феномен самонепонимания; (6) привнесение побочных смыслов. Не менее расхожее, «вкладывание» в стандартные явления дополнительных (неаутентичных) содержаний, привлеченных идейных доминант. Таковы «прочтения», «толкования», «редакции» артефактов. Скажем: постановки «Гамлета» в Ленкоме разными режиссерами (Тарковский, Панфилов) — разные сценографии (ср.: Обломов — бездельник-апатик или мечтатель-романтик?); интерпретации эпического наследия — усмотрение в мифах об Эдипе, Электре не назидательного, но конфликтного начала (противостояния «сын — отец», «дочь — мать») — фрейдовская психоаналитизация мифов и мифологизация комплексов (семантизация иллюзий, беллетризация патологии через парциальную идентификацию). Вплоть до парафраза (аранжировки, транскрипции). Лишь один пример: Фет: Шепот. Робкое дыханье. Трели соловья. Серебро и колыханье Сонного ручья. Свет ночной. Ночные тени, Тени без конца. Ряд волшебных изменений Милого лица. В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, 1

См.: Паскаль Б. Мысли. М., 1995. С. 90.

22. Понимание «Я»

203

И лобзания, и слезы, И заря, заря!.. Минаев: Топот, радостное ржанье, Стройный эскадрон, Трель горниста, колыханье Веющих знамен, Пик блестящих и султанов; Сабли наголо, И гусаров и уланов Гордое чело; Амуниция в порядке, Отблеск серебра,— И марш–марш во все лопатки, И ура, ура!..

Вывод из сказанного естествен и прост: фигурирующие в языке и мышлении формальные установления слишком абстрактны, эвристически не подходящи, не состоятельны, не годны для выражения, уяснения особенностей понимательного процесса — от учета интонационных линий, введения мотивированных означиваний (условностей) до выстраивания моделей производства смыслов. С позиций гносеологии понимание объемно, многоотсечно, полифундаментально, складывается на долевом равнообразном участном взаимодействии дискурсивных и недискурсивных, формальных и неформальных, узуальных и окказиональных, номологических и акцидентальных факторов. Понимание — полиэкранно, полифонично, стереоскопично, — именно такое понимание «понимания» отображает существо исполняемой при данном духовном явлении египетской работы, протекающей как стадиальное умственное и созерцательное подключение сознания к внутренней основе происходящего. Ключевое для подобного дела «подключение» гносеологически детализируется как содержательное насыщение, сущностное погружение, реализующееся в рефлективно-перцептивно цельном обозрении-удержании во внутреннем взоре всего богатства тока вещей, обильности свершающегося. В неискажение теоретико-познавательной тематизации понимания сведением его то к рациональному (формально-алгоритмическая дедикация, дедукция), то к нерациональному (самозабвенное интуитивное вживание, схватывание); в недопущение стихийных бунтов против то объективизма, то субъективизма; вне поощрения гипертрофий то объяснительных, то усмотрительных моментов духовного опыта правильно держаться идеи комплексности, всеохватности — полноты овладения материалом в блоке натуралистических и символических, логических и алогических, реалистиче-

Философия гуманитарного знания

204

ских и сюрреалистических проявлений. Понимание — целостно, т.е. синхронично, унитарно, синергично, — в точном смысле консуммативно — оформляется как результирующая множества субподрядных способностей и актов, в числе которых оппонирующие друг другу (бинарные) аналитические и синтетические, созерцательные и категориальные, эстематические и ноэматические реализации. В отличие от прочих умений души (прежде всего рефлексии) понимание не останавливает жизни внутри актов сознания; — оставаясь в отношениях к конкретному миру, оно «намеренно» сопровождает их в присущей им направленности осуществления1. Понимание как мыслительное действо отвечает типовым требованиям, предъявляемым к такого рода действам. Это в первую очередь — комбинирование образными эмоционально-когнитивными структурами. Основное условие всякого комбинирования — содержательное связывание, группировка посредством весьма тонких приемов сопоставления (противопоставления), сличения (различения), включения (исключения), типизации (спецификации), генерализации (индивидуализации), каузализации, проекции, трансляции, транспозиции, градации, децентрации, репрезентации и т.п. Итог — обретающая черты цельности когнитивно-перцептивная идентификация — опознание, распознание (признаков, черт, образов, классов) через уподобление (первосигнальных, второсигнальных систем) в опоре на атрибуцию, предикацию, характеризацию. Речь — не о «вчувствовании», «вживании», «тотальной захваченности объектом», не объединении «себя» с «явлением», совпадении с ним (интуитивизм), а о фронтальной экспозиции за счет фиксации групп отличительных аспектов, их маркирования, градуирования, установления содержательных (ментальных, эмоциональных) связей, отождествления — реконструктивного включения в свой внутренний мир представительных состояний (объектный состав — экстравертивная ориентация), постановки себя на место другого, погружения в смысловое, экзистенциальное, поведенческое поле партнера (контрагента), усвоения, присвоения значимости иного, влекущее взаимопонимание (со-чувствие) (субъектный состав — интравертивная ориентация).

Текст-контекст-подтекст Отсутствие подтекста — отсутствие полной понимательной ясности в главном, — нет скрытого смысла, — нет сообщения (самого вербитума — как в эпизоде «гравитация»), нет и рецепции речи, уподобляемой культуроориентированной эхолалии. 1

Херман Ф.-В. Фундаментальная онтология языка. Минск, 2001. С. 7.

22. Понимание «Я»

205

Лирика (духовно-душевное самовыражение). Пастернак: Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела.

(Эмоционально-метафизическая настройка на обнаружение…) На озаренный потолок ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья.

(…вечного в мгновенном, — перипетий жизненного самотека с многотрудным, едва выразимым представлением собственной судьбической участи, существовательной доли.) Модель мира, судьбы в явленности момента (подтекстный метаболический ряд: свеча — свет — тень — судьба) — именно в этом «притча художества» — апеллесова черта, разграничивающая «до» и «после» прозревания… Какими же способами указываемое прочувствуемое фиксировать? Уяснять? Оформление смысло-значимости идет здесь помимо, поверх вербализации с идентификацией мотивации, интенции, квалификацией ситуации складывания сообщения, порождения текста. Просматривающийся подтекст подводит к скрытому содержанию словоформ (знакового массива). Исключительно подводит, опираясь на внутренний потенциал акцептора. В нашем случае пробивание к «ясно-смутному знанию» (Гумбольдт) «назначения жизни» осуществляется отнесением знаков к приписывающим смысло-значимость достояниям памяти — мнемам-энграммам. Поскольку у всех и каждого они специфичны, специфичны содержания, динамизирующие понимание воспринимаемого. «Понимание есть… переложение мысли на другой язык»1, — говорит Потебня. «На другой язык» означает разворачивание особой герменевтической процедуры, партикулярно (по мнемам-энграммам) спрягающей (в тексте Пастернака) метафизические необозримости типа «судьба», «назначение», «доля». Экзистенция. Контекст — эксплицирующий ресурс, осуществляет (через наведение) антиципацию смысла. Подтекст — идентифицирующий ресурс, осуществляет (через подведение) фиксацию смысла. 1

Потебня А. А. Полн. собр. соч. Т. 1. Харьков, 1926. С. 79.

206

Философия гуманитарного знания

Вникнем в посаженный в душу, как растение в почву, жизненный императив: «Влюбляйтесь! Кто не умеет любить, художником (и не только. — В.И.) не станет» (Коровин). О чем речь? О музе? Об обострении чувств? Наверное решить невозможно. И то, и то, и еще что-то — верно. Никакой методологический, семантический инструктаж тут неуместен. Есть понимание справедливости пафоса соображения на уровне предощущения. Далее по мнемам-энграммам остается заниматься расшифровкой смысла, устанавливать уровни значения (разумеется, в обход логизирующих, алгоритмизирующих, стандартизирующих процессов). Символизм. Пешковский совершенно справедливо настаивал на неизбежной образности всякого слова. Между тем в кругу образных слов есть слова менее образные — информативные констативы, более образные — абстрактные концепты и сверхобразные — символы. Нигде, никогда, никак символ не исчерпывается одним смыслом-значением; ex definitio он — многолик, полифундаментален1. Онтологическая недоуточненность и неудоточняемость символа («Свет», «Почва», «Кровь» и т.д.) объективирует характерную особенность рецепции символоформ, называемую семантической причинностью. Именно она (в обход предметной причинности) в зависимости от ощущения запредельности манифестирует порядки «сокрытия и откровения» (Карлейль) в подвижном диапазоне «личностная — надличностная (архетипическая) символика», — мать и первоматерь — «прародительница человечества»; любимая женщина (Блок: «Люба и все остальные») и «женщина = любовь — воплощение любви = женственности». (Ср.: гетевская идея «Вечной женственности» — Ewig-Neibliche.) В заявлениях и проявлениях такого рода подтекстов, надо признать, крайне сложно налаживать дискурсивное взаимодействие. Заявление модуса. Гиппиус: «Научный» материализм «всегда туп и нетерпим, роковым образом самодоволен. Он представляет… известный культурный срыв и неизбежно кончается потерей понятия личности»2. Не приемлемы (в разряде персональной символики) скрытые подтекстовые целеориентации философской платформы. Заявление диктума. Линия Канта: идея не изобразима. Линия немецких романтиков (Новалис, А. и Ф. Шлегели): идея изобразима в лоне художественного творчества, — не как логически завершенное, конкретно полное фактуальное соответствие, а как воплотительноизобразительное устремление, тематическое приближение, асимптотическое выражение, аппроксимирующая версификация. Подтекст: 1 Подр. см.: Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм. 2 Гиппиус З. Н. Тихое пламя. М., 1996. С. 213.

22. Понимание «Я»

207

фундаментальная некорреспондируемость идеалов знания и познания, некогерируемость компонентов базисной гносеологической доктрины (в разряде имперсональной символики). Резюмируем сказанное. Подобно контексту, подтекст есть не только языковое, но и коммуникативное образование, оказывающееся средоточием скрытых смысло-значимостей. Комплементарность подтекста интерактивных ситуаций обусловливается взаимопереплетением явлений языкового и неязыкового порядка, объективируемых на вербальном и невербальном уровнях и востребующих уяснения, уловления, идейной разборки, расшифровки обнаружением духовножизненной проницательности. Языковое измерение подтекста. Способ неявного заявления содержания словоформ через акты порождения речи. Это именно тот случай, когда слово рядится в тогу агента интеллектуального смыслового действия. Как требовал Станиславский, «надо уметь действовать словом, а не произносить (глоссолалия. — В.И.) слова». Утрируется богатство смысло-значимой массы слова в характерной обертке фонации, локуции, иллокуции. Освоение техники выстраивания разных типов текстов с непрозрачной идейной подоплекой составляет компетенцию психолингвистической и лексической семантики. Обратим внимание лишь на такие инструменты озадачивания души, как: E словоизобретательство: манера мыслевыражения, языковые нововведения с небывалыми смысловыми единицами, индуцированными интенциями на перекрытие «неподатливости» языка, не приспособленного к передаче авторского интимного от «восторга души» до «мучительного трагического». Те же северянинские приемы придания существительному глагольного обличья посредством приставки «о» — овагонить, отемнить, оперлить и т.д.; внедрения прилагательных-эпитетов — софный, беспоповая; образования составных прилагательных — лилиебатистовый, злофейный и т.д.; изобретения существительных — угрозье, цветочье, всемирница и т.д.; E использование обиходных слов с приданием оттенков значения за счет смысловой огранки (переплавления): … И не жалость — мало жил, И не горечь — мало дал, — Много жил — кто в наши жил Дни, все дал — кто песню дал. (Цветаева);

E звуковая организация, инструментовка (письмо «по слуху» — Цветаева), апелляция к родственным звучаниям, созвучиям,

208

Философия гуманитарного знания

воссоздание мира через завороженность звуками — поиск аллитерации: Сонные сонмы сомнабул весны Санно манят в осиянные сны. Четко ночами рокочут ручьи. Звучные речи ручья горячи. Плачут сирени под лунный рефрен. Очи хохочут песчаных сирен. Лунные плены былинной волны. Сонные сонмы весенней луны. (Северянин);

поиск ассонанса: Корпусами фабричными, зычными И отзывчивыми на зов… Сокровенную, подъязычную Тайну жен от мужей, и вдов От друзей — тебе, подноготную Тайну Евы от древа — вот: Я не более чем животное, Кем-то раненное в живот. (Цветаева);

Или: Не флотом, не пòтом, не задом В заплатах, не Шведом у ног, Не ростом — из всякого ряду, Не сносом — всего, чему срок, Не лòтом, не бòтом, не пивом Немецким сквозь кнастеров дым, И даже и не Петро-дивом Своим (Петро-делом своим!) (Цветаева). Etc…

Плодотворное распознавание-реконструкция языкового измерения подтекста, способствующее уяснению смысла текста, проводится идентификацией речи. «Интонация и тембр голоса, — настаивает Г. Винокур, — акцент и порядок слов, синтаксическая конструкция и лексическое своеобразие, тематические пристрастия и характерные приемы сюжетосложения, весь вообще стилистический уклад речи, т.е. все то, что отличает в ней именно этого говорящего… — ведь это и суть те факты, в которых мы усматриваем следы индивидуальной жизнен-

22. Понимание «Я»

209

ной манеры и которые позволяют нам смотреть на слово не только как на знак идеи, но и еще как на поступок (ср. — Станиславский. — В.И.) в истории личной жизни»1. Конкретно конструктивно-удостоверительная смысловая магистраль здесь устанавливается в более или менее точной форме уяснением статусов выражаемого (изображаемого) через символическое преображение. Указанное уяснение обслуживают: a) Предметное перевоплощение. Ассоциативно мыслящий homo symbolicum («беллетрист», встроенный в «fiction») не фактофиксирует, — живописует; не копирует, внешне подражает («передразнивает» природу, — ср.: аристотелевский «мимесис»), а мастерски перерабатывает, образно преобразует с позиций als ob — возможного. (Кстати, насчет «подражания». В искусстве подражание — чистый физис, — дает не жизнь, а «оболочку»2.) Есть мост, — поясняет Цветаева, — поэт должен не описывать его «как он есть сам по себе», а истолковывать его образно «как он есть для нас». Отсюда творческое и понимательное кредо: «сам стань мостом или пусть мост станет тобой, отождествись или отождестви. Всегда — иноскажи… Осина уже дана зрительно; дай ее внутренно, изнутри ствола: сердцевиною»3; b) Антропоморфизация. «Вещь» в символической продуктивной оболочке дана как не «самотождественный», а «умножаемо–одухотворяемый» предмет; не «утварь», а «тварь» (полезное различение В. Орлова). Дана как провокатор, подстрекающий к постиганию сопричастности человеческому (хотя бы цветаевская «Поэзия горы»); c) Экспозиция (продумывание) устройства текста. Установление правил сочленения единиц речи (фраз, слов, слогов); характера паузализации (полноценный момент ритма), совпадения/несовпадения метрических и синтаксических членений речевых отрезков), интонации (метрика в стихе может подчиняться интонации, т.е. синтаксису); оценка качества изъяснительных конструкций (полнота/неполнота предложений, наличие поясняющих элементов, эпитетов, умолчаний, подразумеваний) и т.д. У Цветаевой стихи «льются» и «рвутся»; единицей речи выступает не слово, фраза, а слог (наблюдение Орлова). Словоразделение осуществляет «тире», слогоразделение — «дефис». Пауза в стандарте — на конце строки; у Цветаевой — в середине или на начале следующей. Анжебеман реализует экспрессивное несовпадение метрического и синтаксического членения стиховой речи, оттеняет запинания, преткновения: 1

Винокур Г. Биография и культура. М., 1927. С. 80–81. См.: Гегель Г. В.Ф. Эстетика. Т. 1. М., 1968. С. 48. 3 Цит. по: Орлов В. Марина Цветаева: Судьба. Характер. Поэзия // Цветаева М. Избранные произведения. М.; Л., 1965. 2

Философия гуманитарного знания

210

Двадцать лет свободы — Всем. Огня и дома — Всем. Игры, науки — Всем. Труда — любому, Лишь бы были руки.

Любая «темнота сжатости» текста не влечет перетекания в ребусы, безотрадный герметизм благодаря продумыванию — сотрудничеству автора текста и его потребителя: «чтò есть чтение, как неразгадывание, толкование, извлечение тайного, оставшегося за строками, пределами слов… Чтение — прежде всего сотворчество… Устал от моей вещи, значит — хорошо читал и — хорошее читал. Усталость читателя — усталость не опустошительная, а творческая. Сотворческая»1. d) Адресация к этимологии, лексике. Фигура «ямщичок обратный» находит прояснение обращением к лексической семантике, проводящей перевод тропов на язык мысли регистрацией «переносных» значений (в данном случае — «себе на уме», «с «задней мыслью»). По сходной тактике — распознание смысла в ассонансе, — по «корнесловию» — вычленению глубинных смыслов в слоях и роях «родственных звучаний» (Орлов). Сверхъязыковое измерение текста. Апелляция к смысловой необходимости, бездне, представленной универсалиями, трансценденталиями, экзистенциальными, судьбическими, вселенскими абсолютами. Содержательная избыточность текста в составе подтекста осваивается обострением интеллектуальной «совестливой рефлексии», восстанавливающей латентный фон на поверхности завершенной, однако в подспудье длящейся мысли. По законам контекста слово не перекрывает пределы текста; по законам подтекста слово пределы текста перекрывает. Все дело — в установлении (а) причин и (b) путей овладения подобным явлением («перекрытием»). a) Причина смысловой избыточности текста — выход-исход содержания за его границы, затекстность — непокрываемость текстом идейного богатства дум (их невмещаемость, неумещаемость, непомещаемость, неукрощаемость текстом, непристываемость к нему) — в дефектности (несовершенстве) символического способа обработки реалий, неспособности безусловным образом отображать всю полноту выражаемого. Частичность, неполнота фиксированного текстового выражения предметности востребует обращения к жестко не сцепленным с текстом (логически не имплицируемым им) подразумеваниям — дополнительным, избыточным, побочным, уточняющим смысло-значимостям. 1

Цветаева М. Поэт о критике // Благонамеренный (Брюссель). 1926. № 2.

22. Понимание «Я»

211

Идейно-смысловая самонедостаточность любого нетривиального текста обрекает на двоякое душевное бесприютство — поиск адекватного (само)выражения и (само)понимания. Мир — это стены. Выход — топор. («Мир» — это сцена», — Лепечет актер.) (Цветаева)

Процессуальность мирообъемлющих, почти театральных, символических духовных жестов, динамичность рефлективной цепочки… — представление — выражение — допредставление — довыражение — … в многообразии непредзакладываемых размежеваний и привосокуплений наводит на единственно возможный путь интеллектуального овладения перманентно переменчивым — путь умственной диалектики. b) Путь овладения содержательной самонедостаточностью текста, востребующей доуточнений в пучине примыканий подтекста, есть путь не любительского полуоткровения, а выверенного, профессионального смысло(правдо)искательства. Более объемным («великим»), нежели данное в тексте, любое символическое значение делает отнесение его к более фундаментальному, коррелированному с ним значению. Речь — лишь о смысло-привносительных значениях, располагающихся на смыслопородительных (не словоизменительных — реляционные, деривационные значения) структурно–функциональных ярусах. В кругу последних — уяснительные техники, эксплуатирующие выходы в нетривиальные смысловые ранги: E маркировка интенциональности: экспликация речевого статуса коррелятивно замыслу (к примеру, через констатив/императив — текстоорганизация); E маркировка предметности: экспликация отображательного статуса коррелятивно позиционной фокусировке (через объектоцентричность/субъектоцентричность — сюжетика, жанрика); E мотивная конъюгация: неожиданное соположение «мот и скупец» (контрарности) «друг другу сродни» (тождественности) — контрарная тождественность суть небывальщина; — экспликативная генерализация: «что имеют, того не ценят»; E плодотворная реконструкция: нестандартное подразумевание: супружеский долг — дело ответственное, — не поругаешься, не выспишься, — жизненная сентенция; E морализация: детоубийце Фриде даруют прощение; несовершившего никакого преступления Берлиоза убивают дважды — окказионально и фатально. Экспликация: назидательное предостережение от некритического позитивизма в вопросах бытийных святынь; каждому — по его вере;

212

Философия гуманитарного знания

E аддитация: эффектное додумывание. Она: сколько вам лет? Он: столько-то. Она: я бы вам никогда не дала. Он: и напрасно. Экспликация: эксцентричное остроумие; E апелляция к непоправимому: Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь. О чем — поэты, любовники, полководцы? (Цветаева)

экспликация: хрупкость человеческого; E ревеляция: Но пока тебе не скрещу на груди персты,— О, проклятие! — у тебя остаешься — ты: Два крыла твои, нацеленные в эфир, — Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир! (Цветаева)

экспликация: прах человеческих забот; E антропоморфная пантеизация: …я всюду: Зори и руды я, хлеб и вздох, Есмь я и буду я, и добуду Губы — как душу добудет Бог. (Цветаева)

экспликация: безмерность чувств — безмерность слов; (фиксируемая и избыточностью ритмического обрамления — анжебеман); E субстанциальная персонификация: — Не беспокойтесь! Я сама — огонь. (Цветаева)

экспликация: призвание — поэт начинается там, где кончается человек; E экзистенциальная фундация: выстраивание «конкретного» понятия в пропускании знания через толщу персонального опыта, опосредование компонентов Sinnwelt комбинацией Lebenswelt + Wertswelt, оформляющей фронезис (гегелевское «Кто мыслит абстрактно?», чеховская «Степь»); E градиенция: профетия движущегося вперед человеколюбивого сознания Есть у меня моих икон Ценней — сокровище. Послушай: есть другой закон, Законы кроющий.

22. Понимание «Я»

213

Пред ним — все клонятся клинки, Все меркнут яхонты: Закон протянутой руки, Души распахнутой. (Цветаева)

экспликация: включение в свою «боль» чужой «боли»; E инъекция: Встанет Россия, все споры рассудит… Встанет Россия — народности сгрудит… И уж у Запада больше не будет Брать от негодной культуры росток. (Северянин)

экспликация: почвенный провиденциализм; (ср.: рефрен Достоевского — Соловьева о православии как «истинной» «всечеловеческой церкви, в которой «должно (?! — В.И.) вконец исчезнуть разделение человечества на соперничествующие и враждебные между собою племена и народы»1); – инкорпорация: Я брат зверью, и ящерам, и рыбам, Мне внятен рост весной встающих трав. Молюсь земле, к ее священным глыбам Устами неистомными припав! (Брюсов)

экспликация: универсальная амитология; E инициация: E И пусть над нашим смертным ложем Взовьется с криком воронье, — Те, кто достойней, боже, боже, Да узрят царствие твое! (Блок)

экспликация: смятение сердца; E инспирация: констатация: все, связанное с нами, сводится к деньгам; встречная адресация: а разговор с богом?; резолюция: съезди в Иерусалим. Экспликация: упование: Все мечтают: «Там, у гроба Божия, Двери рая вскроются для нас, 1

Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 304.

214

Философия гуманитарного знания

На горе Фаворе, у подножия, Прозвенит обетованный час». (Гумилев) Etc…

Стихия понимания — стихия ментальности — описывается набором световых метафор («свет разума»): ясный, яркий, осветленный, просветленный, иллюстрированный, эпистемическая развертка которых несет идею «прояснения», «просветления». Проясненность, просветленность ума (разума, мышления, сознания) обретается способностью различать реальное — мнимое; действительное — возможное; безусловное — условное; подлинное — притворное; аутентичное — привнесенное; буквальное — образное. Умение проводить данные различения — центрифуга понимания, которой вменяется содержательное разделение информационной смеси на «светлые» и «темные» составные части действием истолковательной семантической силы. «Светлые» участки текста — явные, буквальные значения (смыслы) текстем (лексем, фразем) — устанавливаются непосредственно (в опоре на этимологию, лексику, идиоматику, фразеологию). «Темные» участки текста — неявные, небуквальные — переносные значения (смыслы) текстем — востребуют в установлении собственных значений (смыслов) дополнительных, зачастую нетривиальных специальных действий. Как утверждалось ранее, тождество по значению в изъяснении способно передаваться вариациями в синтаксическом строении. То же «Солнце» суть небесное тело шарообразной формы; центр, вокруг которого вращаются планеты нашей космической системы. Явное, буквальное значение, передаваемое прозрачным смыслом лексемы «Солнце», равнообразно заменяется лексемой «дневное светило», имеющей столь же явное, буквальное значение. При замене лексем «Солнце», «дневное светило» парафразом «печать бога», явность, буквальность значения лексемы «Солнце» утрачиваются; возникает необходимость уточнения значения языкового новообразования. Необходимость аналогичного уточнения актуализируется и в случае конструирования специфических выражений «солнце правды» (высокий стиль); «вы — наше солнце» (хвалебный стиль); «горное солнце» (архаичный стиль — кварцевание); «крутить солнце» (профессиональный стиль — гимнастика). Взятый почти наугад расхожий эпизод языковой коммуникации обостряет серьезную проблему маркировки, идентификации фигур когнитивной возможности/невозможности, расцениваемых под углом зрения умственной (отобразительно-выразительной) допустимости/

22. Понимание «Я»

215

недопустимости. Вследствие чрезвычайной сложности введения признакового градиента силы варианты укладываются в последовательность с опорными точками: аменция (деменция): нарушение ментальной сферы с переходом в мир грез с производством бреда; — амфигурия: образная галиматья; — оксюморон: фигура образного абсурда («живой труп»); — стилистические фигуры: тропо-образные семантические сдвиги (метафора, метонимия и т.д.); — амфиболия: семантическая двусмысленность; — стертая образность («белый, как снег»). Сопровождающе-дополняющая семантику реалиса (констатива) семантика посессива (кондициалиса, als ob) — переноса, тропа, смещения (гипаллаг), перемены (эналлаг), обмена (металепсис), эпитета, парафразы — в интеллектуальном отношении создает предпосылки мыслительного простора, предотвращает апелляцию к блеклым пропозициям, наращивает компаративную (градация, метонимия, гомеосис, антаподосис), ассоциативную (катахреза, антономасия, антифрасис, эпаналепсис, эксоха, просопопея), референциальную (метафора — сдвиг на позицию предиката; метонимия — сдвиг на позицию субъекта) базу мышления, обеспечивает прирастание отобразительно–выразительных духовных сил их самоприрастанием. Но одновременно активирует задачу технического размежевания семантической оправданности (нарочитость приемов образного усиления мысли, речи) — неоправданности (тривиальные промахи — элементарные ошибки мысли, речи). Как и в других сходных теоретико-познавательных коллизиях мы сталкиваемся с проблемой техники элиминации. В данном случае — тропов. Техническая реакция тропной элиминации двусоставна: элиминировать троп — означает, во-первых, идентифицировать опробуемое выражение (фигуру) как употребляемое в переносном значении, а во-вторых, приписать ему образный (фигуральный — в отличие от буквального) смысл. I часть реакции тропной элиминации — идентификация. Синтагматически метафорика (тропнообразность) сближает с неправдоподобием (денонсирует идею референциальности понятия: «старушка — божий одуванчик»), относимым то на счет безусловного неразумия, то на счет условного разумия. Подобное различение проводится контекстуально; идентификация фигур неправдоподобия (гипербола, литота, оксюморон и др.) осуществляется ситуативно запусканием поисковой активности, нацеленной на учет параметров текста; субъекта. Взять текстему «я тебя утоплю» — вполне прозрачную, однозначную. Столь же прозрачна, однозначна расширенная текстема, конкретизирующая дополнением «я тебя утоплю в океане» (с опусканием

216

Философия гуманитарного знания

подноготной — как цель «утопить» коррелирована с орудием «океаном»; замысел либо уточняется контекстуально, либо переводится в домысел — вид умствования на более или менее пустых (необоснованных) догадках и беспочвенных предположениях). Но текстема «я тебя утоплю в океане любви» выглядит и непрозрачной, и неоднозначной. В качестве безусловной она бессмысленна. Если адресант не вызывает доверия адресата (на базе презумпций), текстема воспринимается как абсурд. В противном случае адресат вводит (исключительно ввиду доверия к адресанту) квалифицирующее суждение об особом статусе текстемы, которая расценивается как нарочитая (неявная, небуквальная, небезусловная) фигура мысли, речи. Большего, чем квалифицирующая идентификация «особый статус», выжать из ситуации невозможно. Невозможно в силу безмерности, безопорности ассоциативных (произвольно–свободных) связей, увязывающих все, «что угодно» со всем, «как угодно». В поэзии, признавал Маяковский, «все эпитет»; учитывая символическую — образную — природу понятийного комплекса, мы бы высказались сильнее: в человеческой мысли, речи — все эпитет и троп1. II часть реакции тропной элиминации — тематизация «особости» статуса фигур мысли, речи. Осознание тропности символической (второсигнальной) природы человеческой духовной организации наводит на необходимость выработки общего инструмента исключения иносказательности. В общем и принципиальном отношении задача решения не имеет: любое символическое понятие тропно — сродни выстраиванию предметных связей под фирмой смежности — метонимия, сходства — синекдоха и т.д. Будучи носителями символичности гносеологически мы обречены – обречены быть тропными, образно-заместительными существами, комбинирующими не вещностью, а ее знаковыми эйдетическими аналогами. Между тем в универсально символическом просматриваются специи более и менее символичные (как существа: все равны, но некоторые — равнее). Менее символичные формы имеют явное, буквальное, безусловное смысло-значение: «Он пришел» — человек мужского пола занял место в пространственном локале (что называется, без коллизионных последствий). Более символичные формы имеют неявное, небуквальное, условное — фигуральное смысло-значение: ««он» пришел» — детективная история (Пристли), закручивающая остросюжетную интригу вследствие прихода «героя». Перефразируя Риккерта, справедливо утверждать: гносеологически высвечивается несовпаде1 Подр. см.: Ильин В. В. Теория познания. Симвология. Теория символических форм.

22. Понимание «Я»

217

ние между символичностью любой гуманитарной вещи, содержание которой совпадает с ее действительностью (явность, буквальность, безусловность), и символичностью, полной для «нас» (!) значения, «состоящей из совершенно определенных элементов»1. Различение «стандартной» и «нестандартной» тропности проводится задействованием функциональной тематизации, вскрывающей семантическую роль части в составе целого. Метафоричные тексты доступны смысло-значимому распознаванию: реакция на иносказания (в толще языковых представительств) складывается как ассоциативная квалификация и интерпретация порождений семиотической серийной организации. Адресуемся к тропосодержащим текстемам2, разоблачаемым людьми, одаренными «языковым мышлением» (Бодуэн). Метафора-сравнение: Она возникла над водой, Как призрак сказки золотой, Как бледный лик неверной девы. (Бальмонт)

Сочетание отвлеченного существительного с цветовым прилагательным: Давно меж листьев налились Истомой розовой тюльпаны. (Анненский)

Глагол-метафора: Смотри, как узкий серп луны Серебряные тучки режет. (Сологуб)

Метафора-прилагательное: В черное небо Италии Черной душою гляжусь. (Блок)

Метафора-существительное: Неподвижно в кольца дыма Черной думы врезан дым. (Анненский) Etc. 1 2

Риккерт Г. Философия истории. СПб., 1908. С. 21. Подр. см.: Метафора в языке и тексте. М., 1988.

Философия гуманитарного знания

218

Установление тропности идет по вычленению метафорического — переносного (образно-условного) значения: «не о былом вздыхают розы» (Тютчев), являющегося самозаконным для конституирования небуквальности. Последнее влечет исключение метафорики оформлением ассоциативных корреляций, обогащающих сознание знанием цели использования оборотов речи, увеличивающих выразительность (экспрессия риторических фигур). Итак, если метафорическое значение устанавливается, вступает в силу закон ассоциативной связи, осуществляющий предметно-тематическую подгонку лексем друг другу и их содержательную привязку к соответственным семемам — образно-символическому идейному полю. Пускай нестрого, неточно, по пластичному закону ассоциативного примыкания, — но тем не менее происходит связывание, синтезирование образов с программирующими идеями, кристаллизующими представление «существа» отображаемо–выражаемого. (В поэзии, музыке в дело вмешивается «просодия», фоносемантика в лице тонких приемов текстообразования — утрирования определений метра — равномерность чередования сильных и слабых долей в такте; ритма — чередование элементов в последовательности, частоте.) Если метафорическое значение не устанавливается, ассоциативная синтетическая связь образов руководящими идеями не кристаллизуется, исключение тропов не производится. Имеет место погружение в нишу недопонимания, представленного специфическими модусами: E сдвиг постулатов значения (эрозия предметной релевантности с разрушением диалогичноси общения): уточняющий вопрос в дискуссии «вы на чем настаиваете?» — и разъясняющий ответ «не знаю, кто как, а я на почках!». При способности фиксировать семантический сдвиг смысловой рамы комммуникации — идентификации антанаклазы — возникает по ситуации то неодобрительная (оскорбленная чванливость), то одобрительная (дань чувству юмора) реакция; при неспособности фиксировать подобный сдвиг отмечается недоумение («разнополых супругов в одном номере не селим»); E обращение к вольной импровизации: тропный слог «священных книг» не допускает прозрачного отношения, но не содержит и тени намека ни контекстного, ни подтекстного способа подлаживания мысли под воспринимаемое содержание. Оставляем без комментариев новозаветную сентенцию: «Царство небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его…»1, — 1

Мтф. 11, 12.

22. Понимание «Я»

219

натурально, смысло-относящую к семантической бездне, где не прослеживается никакой «чистоты» идейных аллелей. Релятивность формы и содержания (в пределе — жанр, фабула, сюжет) текстем в подобных эпизодах дает простор конструированию произвольных (окказиональных) смыслозначимостей через апелляцию к любому (!) контексту–подтексту с активацией ничем не скованного додумывания — придумывания — передумывания. Так производятся спонтанные сценографии текстно–затекстных реалий, находящие оправдание в искусстве выстраивания мыслительных арабесок, транскрипций, орнаментики, аранжировок. В безнадежном казусе, когда не находится никаких возможностей: E антиципировать смысл на уровне предпонимания; E исключать тропную иносказательность парафразой, импровизацией; E актуализировать ассоциативную технику связывания означающего с означаемым (трансцендентные сущности — типа классической метафизической триады «мир», «душа», «бог»), невознагражденные поисковые усилия идентификации смыслозначимости производят обескураживающий эффект непонимания. Непонимание. Суть комплексная реакция, не соответствующая когитальным ожиданиям, влекущая поведенческий, ментальный ступор; реакция, резюмирующая состояние отсутствия умственной ясности во всех регистрах эйдетического представления явлений, каковыми выступают регистры знаковости; смысло-значимости; предметности. Регистр знаковости. Выготский выявляет ножницы — несовпадение мысленного содержания с речевым выражением: «то, что в мысли содержится симультанно… в речи развертывается сукцессивно»1. В размышляющем, гносеологически ориентированном языкознании это называют «нулевой степенью письма»: вскрывается тип семиотической асимметрии, — план персонального переживания содержания не корреспондирует плану его речевого выражения2. Внешний наблюдатель способен отмечать коллизии: E прерыв мысли: мысль не идет в слова, прячется в многоточие, расстраивается в пробелах порядка изложения, — выведенный Успенским казус крестьянина–ходока: «Тут надо бы еще слово… видите, господа, как надо–то… Ничего не сделаешь. Все не туды… Да тут, я тебе скажу, нешто столько. Тут надо говорить вона откудова»3. Нет никакой возможности выразить мысль человеком–посланцем схода, — лицом, несомненно знающим су1 2 3

Выготский Л. С. Избранные психологические исследования. М., 1956. С. 378. Подр. см.: Гак В. Г. Указ. соч. Успенский Г. И. Собр. соч.: в 9 т. Т. 2. С. 251–261.

220

Философия гуманитарного знания

щество дела. Нет возможности вследствие затмения интеллекта мутным потоком идейных сопутствований, побочных коннотаций: «Языка-то нету у нашего брата»1; E предощутительное вербально невыразимое: И. Стравинский: «… предвкушение творческого акта сопровождается предчувствием неизвестного, уже захватывающего нас, но еще непонятного». Есть механизмы конструирования мысли; есть механизмы облачения мысли в слово, — они не только не самоподстраиваемы, но и самонесовпадаемы2; E неадекватность речевого самовыражения: некорреспондируемость эссенциального (содержание означаемого) и феноменального (содержание означающего) полей — Шекспир (23 сонет): Как роль свою, робея, забывает Актер, на сцену первый раз вступив, Как в гневе нас невольно сил лишает Чрезмерно сильный ярости прилив, — Так я, из страха, что не дашь ты веры Словам любви, сам забываю их, И речь моя слабеет, хоть без меры Сильна любовь: превыше сил моих! Дозволь мне книг моих цветистой речи Быть толмачем немым любви моей: Она достойна, верно, лучшей встречи, Чем речь из уст, столь бледная пред ней! Пойми, что в книге страсть безмолвно пишет: Разумная любовь очами слышит!

E апосиопеза: несоответствие объема выражаемой мысли характеру, способу ее выражения, востребующее содержательного заполнения смысловых лакун додумыванием, — Гоголь: «Да как вы смеете? Да вот я… служу в Петербурге. Я, я, я…»; E амфиболия: содержательная, идейная двусмысленность — Пушкин: Брега Арагви и Куры Узрели русские шатры;

E амфигурия: нарочитая смысловая околесица, идейная бессвязица, пустопорожняя болтовня — Чехов («Письмо к ученому 1 Подр. см. Горелов И. Н. Невербальные компоненты коммуникации. М., 2006. С. 45–46. 2 См.: Там же. С. 34.

22. Понимание «Я»

221

соседу»): «Скажу без хвастовства, что я не из последних касательно образованности, добытой мозолями, а не богатством родителей, т.е. отца и матери или опекунов, которые часто губят детей своих посредством богатства, роскоши и шестиэтажных жилищ с невольниками и электрическими позвонками. Вот что мой грошовый ум открыл. Я открыл, что наша великая огненная лучистая хламида солнце раз в год рано утром занимательно и живописно играет разноцветными цветами и производит своим чудным мерцанием игривое впечатление. Другое открытие. Отчего зимою день короткий, а ночь длинная, а летом наоборот? День зимою оттого короткий, что подобно всем прочим предметам видимым и невидимым от холода сжимается и оттого, что солнце рано заходит, а ночь от возжения светильников и фонарей расширяется, ибо согревается. Потом я открыл еще, что собаки весной травку кушают подобно овцам и что кофей для полнокровных людей вреден, потому что производит в голове головокружение, а в глазах мутный вид и тому подобное прочее. Много я сделал открытий и кроме этого хотя и не имею аттестатов и свидетельств»; E нонсенс: примыкающая к амфигурии бессмыслица, нелепица, этимологически намекающая на отсутствие изящества, красоты (слав. «лепо» — «не лепо»: красивый — некрасивый, нравящийся — ненравящийся; в умственном отношении приглядный — неприглядный). Установление смысла крепится на отнесении к базовой метафоре (стереотипу) — «осмысленность»: «я понять тебя хочу, — смысла я в тебе ищу»; лишь усмотрение смысла: о–смысление делает явление понятным; иначе — смысло-значимый катастрофизм, переводящий естественные отношения в неестественный сюр, абсурд; E абсурд: реальность за гранью понимания, осмысления; капсулизированный, перевернутый, непроницаемый, не имеющий «окон» мир с непостижимыми законами, установками, правилами, пребывающий в состоянии полного разлада (дискордантность, диссонанс) с порядками наличного мира. В варианте абсурда правильно комбинировать лексемой не «реальность», а «нереальность», — разумея всеохватную противоположность и противопоставленность комплексов стандартных Sinnwelt, Lebenswelt, Wertswelt комплексам мира смыслового, жизненного, ценностного сюра. Этимологически absurdus несет идею умственной глухоты (surdus — глухой), некоммуницируемости, не имеющей шансов на самораскрытие и взаимопонимание. Онтологически абсурд — монадная, отъединенная структу-

222

Философия гуманитарного знания

ра — не вступающая во взаимодействие «черная дыра». Поведенчески абсурд как перевертыш обыденно-привычного несет намек, рассчитанный на догадку. Таковы театрализирующие, карнавализирующие жизнь сценические модусы игры, юмора. Если они критико-аналитически просчитываются, вычисляются, понятийно разоблачаются, абсурд преобразуется в маскарадную условность, если нет, — жизнь деформируется, трансформируется в серию катастроф — средоточие вымышленного ирреалиса — «Замок» Кафки; средоточие невымышленного ирреалиса — совокупная «совдепия». Способ органичной разрядки от сюрреалистичного интеллектуального шока — в первом случае — смех; во втором случае (где, точно, не до смеха) — гражданское прозрение, взыскующее социального переустройства; E алогизм: оттеняющий выход за границы логизма в контуре «нонсенс — абсурд» подрыв легализованных регуляризованным существованием естественных правил общения, восприятия, канализации явлений, отмена всех и всяких принципов табуирования (чувств, мыслей поведения). В качестве солидарного примера присутствия трех (нонсенс — абсурд — алогизм) в одном приведем строки лишь первой части есенинских «Кобыльих кораблей»: Если волк на звезду завыл, Значит, небо тучами изглодано. Рваные животы кобыл, Черные паруса воронов. Не просунет когтей лазурь Из пургового кашля-смрада; Облетает под ржанье бурь Черепов златохвойный сад. Слышите ль? Слышите звонкий стук? Это грабли зари по пущам. Веслами отрубленных рук Вы гребете в страну грядущего. Плывите, плывите в высь! Пейте с радуги крик вороний! Скоро белое дерево сронит Головы моей желтый лист.

Типичные виды выражения «нулевой степени письма»:

22. Понимание «Я»

223

E не получающая объективации внутренняя речь: Чехов «О любви»: «Мы подолгу говорили, молчали, но мы не признавались друг другу в нашей любви и скрывали ее робко, ревниво. Мы боялись всего, что могло бы открыть нашу тайну нам же самим. Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, я спрашивал себя, к чему может повести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с нею; мне казалось невероятным, что эта моя тихая, грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни ее мужа, детей, всего этого дома, где меня так любили и где мне так верили. Честно ли это? Она пошла бы за мной, но куда? Куда бы я мог увести ее?» — сопровождаемая безотрадным саморазъедающим, не дающим практического выхода самокопанием; E глоссолалия: Чехов («Попрыгунья»): приурочивающееся к неловкости момента (экзистенциальная ситуация «Рябовский — Ольга Ивановна») словоизвержение «Nature morte… первый сорт, — бормотал он, подбирая рифму, — курорт… черт… порт…»; приурочивающееся к драматичности момента (экзистенциальная ситуация «Ольга Ивановна — кончающийся Дымов») столь же бессмысленное словоизвержение: «Nature morte… порт, — думала она, опять впадая в забытье, — спорт… курорт. А как Шрек? Шрек, грек, врек… крек. А где–то теперь мои друзья? Знают ли они, что у нас горе? Господи, спаси… избави! Шрек, грек»; E превозмогающее неловкость ситуации отстраненное речепроизводство: Чехов «Дядя Ваня»: Астров разряжает напряжение в треугольнике «он — Войницкий — Елена Андреевна» пустопорожней болтовней о погоде: «Сегодня, многоуважаемый Иван Петрович, погода недурна. Утром было пасмурно, словно как бы на дождь, а теперь солнце. Говоря по совести, осень выдалась прекрасная… и озими ничего себе. Вот только что: дни коротки стали…» Он же от экзистенциальной безысходности впадает в суесловие: «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!» (ср.: готовность каждых по–своему несчастных советских людей осчастливливать мир в целом); E неадекватное самовыражение (ввиду обреченности, безнадежности, непоправимости собственного существования): Чехов: («Три сестры»): безучастная к происходящему Маша в состоянии невеселой «мерлехлюндии» практикует пустословие — ни к месту, ни к времени; ни к селу, ни к городу; ни с того, ни с сего декламирует Пушкина: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… Златая цепь на дубе том» (1 акт). То же —

Философия гуманитарного знания

224

по прощании с Вершининым от горечи расставания — сдерживая рыдания: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… златая цепь на дубе том… Я с ума схожу… У лукоморья… дуб зеленый…» И далее: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… Кот зеленый… дуб зеленый…» (почти бредни) — «Я путаю… Неудачная жизнь… Ничего мне теперь не нужно… Я сейчас успокоюсь… Все равно… Что значит у лукоморья? Почему это слово у меня в голове? Путаются мысли» (4 акт). В регистре «знаковость» разбаланс понимания проистекает от дефектов означающего вследствие несовершенства сигнификативного облачения мысли, к чему позволительно отнести нарушение объема значения, неразличение прямого-переносного значения, связного фразеологического, идиоматического значения, опосредованного грамматического значения, сбои пресуппозитивной семантики (неспособность извлекать коннотированную информацию, прямо не заявляемую высказыванием)1, паушально создающим сложности развертывания контекстной семантики. Регистр смысло-значимости. Утрата глубинных, опорных смысло–значений в отсутствии указаний минимума идейного расширения, нейтрализация фонового знания, активирующего отрезвляющее отнесение к реалиям. В «Теории символических форм» тематизировалась метафоризация, вводящая модальность и многозначность — «возможность как действительность». Пастернак ассоциативно определял поэзию по принципу сходства (синекдоха) и смежности (метонимия), осуществлял окказиональную условную предикацию: поэзия вообще — целое — есть сополагаемая с ним, уподобляемая ему часть. Нечто глубоко родственное проделывает Ахматова. Если бы не аншлаг «Про стихи», пробиться к выражаемому метафоризацией содержанию было бы невозможно. В самом деле: стихи Это — выжимки бессонниц, Это — свеч кривых нагар, Это — сотен белых звонниц Первый утренний удар… Это — теплый подоконник Под черниговской луной, Это пчелы, это — донник, Это — пыль, и мрак, и зной.

В исчерпывающем плане понимание в регистре «смысло-значимость» разлаживается в результате: 1

Подр. см.: Колшанский Г. В. Указ. соч. С. 45.

22. Понимание «Я»

225

E плохого владения языком (нераспознавание значений слов, идиом, фразеологизмов, грамматических форм и т.п.); E отсутствия интенции на доверительность общения; E неучета определенности ситуации (камерность, комедийность, трагедийность, трагикомичность момента); E дифференцированности культурных аксиом поведения (несовпадение ценностных установок общения)1. Словом, обоснованно говорить о разбалансе основ личностного само-строения (formation) и встраивания (in-formation) в смысловые, жизненные, ценностные устои, агрегируемые (a) тремя видами конституирующих человеческие группировки миров, — триада SinnweltLebenswelt-Wertswelt; и объективирующей ценности лингвокультур (b) языковой картины мира (ЯКМ). a) Триада Sinnwelt-Lebenswelt-Wertswelt передает типизируемые фрагменты человеческого опыта, с одной стороны, консолидирующие, с другой стороны, диспергирующие человечество. Момент консолидируемости — не растекаясь мыслью по древу, момент структурной сопряженности родового опыта по всечеловеческой реализации собственного назначения, призвания, раскрываемого антроподицеей2. Момент диспергируемости — момент структурной разобщенности носителей человечности по лингвокультурной принадлежности. В разных отсеках человечности — разные коммуникативные стереотипы, производящие разные прецедентные тексты. Скажем: англичане почитают «приватность»; немцы — «пунктуальность»; французы — умение жить «savoire vivre»3. Русские… — тоже — почитают свои святыни4, составляющие архетипический код их автономной национальной культуры. Так же — остальные, руководствующиеся имплицитно-ассоциативными значимостями, радикализующими et fumus partiae dulcis. Внутреннее напряжение в диаде консолидированность — диспергированность (солидарность — партикулярность), склоняющее к потенции некой тенденциозности, духовной предвзятости, обрекает на недостижение полноты понимания в границах только разума. Вопрос превалирования общего через особенное или особенного через общее (родовые универсалии — лингвокультурные уникалии) a priori не имеет доктринального решения. 1

Подр. см.: Иная ментальность. Подр. см.: Ильин В. В. Теория познания. Философия как оправдание абсолютов. В поисках causa finalis. 3 См.: Иная ментальность. 4 См.: Ильин В. В. Россия в сообществе мировых цивилизаций. М., 2009. 2

Философия гуманитарного знания

226

В дело в итоге вмешиваются головоломно затрудняющие рефлексию вбросы коллективного (архетипического) бессознательного, врывающегося в дискурс под фирмой господствующего надо всем осадка «сложившегося за бесчисленные миллионы (?! — В.И.) лет опыта предков», эха «доисторических явлений мира», которому каждое столетие добавляет некоторую сумму вариаций и дифференциаций1. Подобно тому, как убеждение о наличии сознания формируется практически, уверенность о наличие понимания устанавливается в кильватере поведенческого взаимодействия2. Остается осторожно уповать на действенность актантных, залоговых модификаций, налаживающих соучастие, сотрудничество коммуникантов в обретении взаимосогласия (оправданное допущение справедливости исходящего от другого), а значит, понимания. Хотя и здесь находится простор проступанию своих рифов: выявляется некоторый «некоммуницируемый» излишек, остающийся «драматически неустранимым»3. В последнем, впрочем, — своя прелесть: устранение неясного закрепляет трюизмы, погрязание в которых истончает почву эвристического подхода — плодотворного раздвигания горизонтов понятого с целью углубления понимания. b) ЯКМ. На переднем крае высокой теории, как во всяком поисковом деле, — отсутствие ясности в трактовке существа предмета, выражающееся конкуренцией противоположных стратегий. Одни (Бастиан, Ратцель) настаивают на гомологии духовного склада причастных сапиентной организации; другие (Савиньи, Пухта) — на ее отсутствии вследствие специфических моментов национального духа. В пользу первой работает платформа стандартной сенсомоторной, операциональной генеалогии интеллекта (Пиаже); в пользу второй — подчеркивающая связь языка народа с его мировосприятием (Гумбольдт) платформа лингвокультуры. Не входя в водоворот риторических мыслей, проводя линию «снятия» уникального универсальным, подчеркнем следующее. Оформление мысли нельзя считать исключительно вербальным процессом. С одной стороны, имеется искушение проводить некий лингвистический редукционизм, в духе картезианства обосновывая его наличием нейронных аналогов значений (идея биохимической природы энграмм, наделяемых не только ментальной функцией4), что позволило бы снять массу недопониманий — осветить ту же проблему хранения в памяти единиц языка в отсутствии устройства «памяти 1 2 3 4

См.: Юнг К. Г. Проблемы души нашего времени. С. 240. См.: Касевич В. Б. Указ. соч. С. 167. Там же. Подр. см.: Ажеж К. Человек говорящий. М., 2003.

22. Понимание «Я»

227

слов»; но это, с другой стороны, вступило бы в конфликт с экспериментально обоснованным представлением структурного несоответствия кодовых систем мышления и внешней речи (Мак–Коллох, Жинкин, А. А. Леонтьев), что в свою очередь подобный редукционизм отменяет (ср.: интригующие идеи НЛП — техники психокоррекции через «прямое»– минуя речь — «подключения» мысли к опыту предков). Остается признать и принять: сам по себе мыслительный процесс не вербален, но субстанциально зависим от последующего процесса представления мысли в языке общения — порождения и рецепции речи. В предельном отношении объективация языком мышления инспирирует развертывание концептосферы — объемной мыслительной тематизации реальности через призму отобразительно-выразительного потенциала языка. Ввиду многофакторности, полифундаментальности явления, не могущего быть охваченным емким единым взором, остановимся лишь на принципиальных сторонах детерминации мышления языком. 1. Недостаточно изученный протоуровень: техника образования протопонятий из обобщения образов; наложение второй сигнальной системы на более раннюю первую сигнальную систему (сигнализацию высших животных и сигнализацию человека разделяет hiatus, методологически (регулятивы конкретности, естественности, историчности рассмотрения) долженствующий преодолеваться проведением эволюционизма). Как подчеркивает Колшанский, «абстрагирующий характер языка потребовал совершенно новой структуры, но он не устранил тех примитивных биологических форм общения, которые были свойственны предкам»1. В данном контексте в качестве «переходных» форм уместно указывать на ту же эхолалию, ономатопею, невербальные контактоустановления, жестовость (наглядность) и далее — фонацию (имитационность), междометные звуки–жесты, экспрессии (с приспособлением вокализма к развивающейся системе фонем) и т.п. 2. Недостаточно изученный уровень превербитума: оформление смысла на невербальной фазе. 3. Уровень вербитума — текстооформление смысло-значимостей: а) текст в коммуникации (микродиахрония); b) текст в выражении (фоносемантика); c) текст в отображении (референциальная семантика); d) текст в представлении (денотативная семантика); e) текст в голограмме (микросинхрония); f) текст в лексике (лексическая семантика); 1

Колшанский Г. В. Паралингвистика. М., 1974. С. 78.

Философия гуманитарного знания

228

g) микротекст (модальность заслоняет референциальность — семантика модальности). 4. Уровень поствербитума — текстовосприятие; подлежащий истолкованию полноценный знаковый продукт — текст, в контексте и подтексте. Согласно произведенным уточнениям, активная роль ЯКМ проявляется на (3) и (4) уровнях. Начиная с техники фонации — среднего речевого темпа для ситуации конкретного коммуникативного типа у разных этноязыковых сообществ1 и кончая техникой интерпретации через задействование гипонимов, гиперонимов, использование капитального семиологического свойства знаков дифференцировать и генерализировать содержание,— «каждый полнозначимый словесный знак, — подчеркивает Уфимцева,— (имена нарицательные), подобно атому, несет двойной заряд: положительный (отождествляющий, общий) и отрицательный (дифференцирующий, различающий)»; он «может быть одновременно отождествлен с другими знаками и быть от них непременно в чем-то отличным, подчиняясь логике родо-видовых отношений»2. (Откуда вытекает потенциальная способность знака быть и омонимом, и синонимом, что потенциально же актуализирует процедуру онтологической идентификации знака на базе смысло-значения.) В регистре «смысло-значимость» пробивается тенденция эксплицировать понимание в терминах то построения: спинозовское «понять предмет — значит, построить его»; то понятийного оформления: гегелевское «понять предмет — значит выразить его в понятиях». И та, и другая версия навлекает огонь критики: создатель может не понимать перспективной реализации им созданного; понятийное оформление зачастую деформирует предметную сущность, — тот же человек «не может быть понятием» (Бахтин). Если держаться фарватера рациональности, наиболее мягкая формула понимания, по-видимому, передается модусом «языковая фиксация», являющимся низшим порогом дискурсивной репрезентации. Но и тут, как во всяком глубоком деле, следует брать в расчет нюансы. Нюансы экзистенциального, интимного состава понимания. Дух обнаруживает с удивлением: говорить, чтобы тебя поняли, означает «награждать»; говорить, чтобы тебя не поняли, означает «спасать» (мысль Квиллара). И, конечно: когда тебя понимают, это — счастье; когда тебя понимают до конца, это — несчастье (мысль Малкина). Между счастьем и несчастьем в причащении к пониманию выбирает 1 2

Касевич В. Б. Указ. соч. С. 171. Уфимцева А. А. Указ. соч. С. 58.

22. Понимание «Я»

229

каждый, наполняемый пониманием того, что «жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни» (Блок). В части и понимания, и непонимания. Регистр «предметность». Многозначность, полицентричность отношения «предметность» обусловливается непостоянством референтного отнесения символических структур к онтологическим. Категории «абстрактность» и «вещественность» опосредствуются разными типами сцепления идейных конструкций с субстанциальными значимостями. По ситуации руководствуются разнонаправленными принципами спряжения одного с другим, утрируя то причинно-следственные, то целевые, то ценностные, то генетические, то функциональные, то… связи. В любом случае понимание (в идеале) формируется как способность отдавать отчет о содержательно оправданном (фактическое основание), формально удостоверенном (логическое основание) способе интеллектуального обозрения положения дел за счет более или менее точной фиксации смыслов и фундируемых ими значений. Как высказывалось ранее, понимание осложняется (регистры «знаковость», «смысло-значимость») затруднением распознавать и исключать тропы (рече-мыслительные условности, небуквальности, фигуральности), сополагающие естественно несвязанные референтные группы. В регистре «предметность» понимание нарушается затруднением вписывать исследуемые отношения в признаковую диаду «сходство — различие» и как следствие — проводить тематизацию природы вещей вписанием их в эксплицирующую диаду «генерализация — спецификация» с последующими рефлективными манипуляциями — идентификацией, классификацией, интерпретацией. Отсутствие понимания — непонимание — возникает как резюмирующий эффект невозможности пропускать происходящее через оппозицию «определенность-неопределенность» и вырабатывать явную модальность по соответствию с видоразличением: допустимо — недопустимо; несомненно — сомнительно; справедливо — несправедливо; правдиво — лживо; бесспорно — спорно и т.п. Регулярные принципы атрибутивной ассоциации в таком разе разваливаются; предпосылочные механизмы духовного убеждения расстраиваются; не складывается перспективного плана, панорамы, какого-то не вызывающего возражения в¢дения. Провалы, разломы понимательного процесса в регистре «предметность» детерминируются: E неустановлением целевых рам явлений (поступков): мольеровская Селимена повествует о виконте, переставшем нравиться ей после того, как она видела его в течение трех четвертей часа плюющим в колодец, дабы получать круги на воде. Этически

Философия гуманитарного знания

230

E

E

E

E

E

1

плевать в колодец и неприлично, и недостойно! Физически… Что в отсутствии подручных средств делать человеку, изучающему колебательные явления (интерференция, когерентность) в водной среде; предвзятость фации, искажающей объективность онтологических связей: «опровержение» открытия Галилеем спутников Юпитера апелляцией к нумерологии Ф. Сиззи: в голове 7 отверстий, на неделе 7 дней — в небесах 7 планет. Dixi; неопределенностью стратегических, целе-ценностных оснований деятельности: характерны в данном отношении всякого рода препятствующие единению вер «искания», о которых знаток вопроса А. С. Пругавин высказывал: «В вечных поисках за «правой верой», за духовной, умственной пищей, народная мысль мечется из стороны в сторону, нередко впадая из одной крайности в другую…»; невозможностью изоморфного представления структур одних систем через структуры других систем в математизации. Скажем: дифференциальные уравнения плохо описывают возникновение фракталов. Дело здесь, скорее всего, не в технических трудностях переноса типа подобия в формальных преобразованиях, т.е. нахождении каких-то формальных возможностей, новых математических схем, а в затруднениях уяснения содержания, смысла математизируемых зависимостей1; отсутствием эссенциальных рамок ассимиляции опытной феноменологии: интеллектуальной поверхностностью неукротимый факт, — при заморозке воды возникают разные типы структурных конфигураций жидкости вследствие проигрывания благозвучной — неблагозвучной музыки; природа реагирует на мелодику (гармонию) реакцией полиморфизма, но как — пока (?!) неизвестно; наличием укорененных традиционных стереотипов, некритических штампов: просвещенческая деструктивная иллюзия примата принципа равенства над принципом свободы (есть ли гражданская добродетель без террора?); не менее порочное почвенное заблуждение: власть в России не управляет, а правит (царствует) (есть ли организация без репрессии?); откуда — предубедительная дихотомия «широкое-узкое» в антропологии — Паскаль: «наше сердце слишком просторно»; Достоевский: «Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил»; как быть с подлинно гуманитарной парадигмой в отношении

Так же см.: Гейзенберг В. Шаги за горизонт. М., 1987. С. 267.

22. Понимание «Я»

231

человека, характер бытия которого толкующей в терминах свободного осуществления его актов?1; E неотчетливостью доктринальной схемы концептуализации явлений: учение «новой чувственности» Маркузе. Интенция автора внятна: выразить протест издержкам цивилизации, выставляемой в неприглядном свете «прибавочной репрессивности». Внятность интенции, однако, истончается в разработке, обретающей невнятный контур модели «креативного типа сознания», утверждаемого ненасильственной (!) революционной (?!) борьбой за торжество эстетизма (в противовес сциентизму), победу духа Орфея и Нарцисса над духом Прометея. Социальный агент «новой» революционной силы — гражданские маргиналы — люмпены, леворадикальные неустойчивые слои, представители ЛГБТ–сообщества, анархисты — с 70–х гг. ХХ столетия уступили «революционное» лидерство адептам неоконсерватизма; политическая оппозиция стала системной, интегрировалась в респектабельные институты; E неотработанностью процедуры актуализации в апелляции к datis: олицетворение, антропоморфизация, реификация — приписывание признакам, свойствам, отношениям автономного существования в гипостазе. О сложностях постулирования бытия по принципу свертывания говорилось довольно. Усилим размышления реально / нереальным случаем наделения вещественностью «ничто» в разряде fiction. У Шамиссо эксцентрик продает тень (ср.: гоголевская ситуация с носом), притязающую на материализацию собственного интереса. Тень — видимость, но получающая проекцию на действительность купированием прототипа; тень как субстантивированная реалия заслоняет, вытесняет свою анцестральную (телесную) форму. Конечно, экзотичность казуса влечет канализацию его в русло модельно-образных рассмотрений, но обостряет при этом комплекс головоломных, в сущности, (пока!?) непроясненных вопросов: как с должным правом осваивать трансцендентное (заопытное, сверхопытное, внеопытное); имеет ли объект некоторые абсолютные характеристики (эссенциализм); каковы критерии индивидуализации; когда вещь совпадает со своей сущностью; что такое сугубо возможное (концепты с нулевым денотатом — круглый квадрат; ведьма; современный король Франции, инерция, российская императрица Евдокия Х и т.п.) — невозможное или возможно-невозможное и т.д.; 1

См.: Шелер М. Избр. произв. М., 1994. С. 160.

Философия гуманитарного знания

232

E адресацией к трансцендентным смысло-значимостям использованием чистых иносказаний. В таком ключе выполнены библейские тексты. «…Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего незначащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее…»1 (почему?) или: «когда настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится»2 (когда?) и тексты поэтические: Жизнь и бессмертие — одно. Будь благодарен высшим силам… (Пастернак)

Без комментариев. Или: Будем же страстью играть, Пусть унесут ее волны… Вечности вам не понять, Жизнь, как могила, безмолвна. (Блок)

Без комментариев. Или: О, наша жизнь, зачем ты непонятна!.. О, наша жизнь, ты вечно будешь сном… (Блок)

Без комментариев; E проявлением регистрируемых, но неконцептуализируемых факторов: «преформичные» неизвестные нам архетипические параметры существования: новорожденные, размещенные в комнатах с репродукторами, имитирующими биение сердца матери, быстрее прибавляют в весе, меньше возбуждаются, нежели младенцы в обычных палатах (предположение: реакция на реставрацию высокоадаптивных, комфортных дородовых условий развития); E неестественными способами ментальной обработки естественного: приемы антропоморфизации, олицетворения, выставляющие неодушевленное под фирмой одушевленного: метаболизация, образная метаморфизация реальности. Лишь пара строф из той же цветаевской «Поэмы горы»: 1 2

I Кор. 1, 27–28. I Кор. 13, 10.

22. Понимание «Я»

233

Гора горевала (а горы глиной Горькой горюют в часы разлук), Гора горевала о голубиной Нежности наших безвестных утр. Гора горевала о нашей дружбе: Губ — непреложнейшее родство! Гора говорила, что коемужды Сбудутся — по слезам его. Etc.

Неприятное послевкусие непонимания утрачивается восстановлением понимания в герменевтической процедуре.

Герменевтическая процедура Герменевтическая процедура — особый тип искусства, развивающийся из потребности устанавливать смыслы, приписывать значения неоднозначно фиксируемым идеям, многозначным, многосмысленным выражениям, символам, знакам. Оттачивание техники истолкования символических форм питается необходимостью понимания: E тайных практик уловления высшей потусторонней воли — полумистический опыт оракульства, предрекания, прорицания в вариантах профетического, сакрального, оккультного сознания, институциализированного в жреческой, священнослужительной, вероучительной, окормляющей, шаманской, ведической деятельности; E «священных писаний», к тексту которых в силу иносказательности недопустимо относиться прямолинейно — как к прозрачно выполненным сочинениям; E шифрованных символосодержащих «прозрений» — «Столетия» Нострадамуса; E тропных текстов — воплощений fiction; E формальных знаковых исчислений, востребующих для наделения содержанием (установления непротиворечивости) сопоставления с предметно–смысловыми областями (системами, теориями). В данных и однопорядковых им случаях истолкования-интерпретация (разъяснение) — выступает орудием задания смысла, наделения значением символических (формально-знаковых) выражений. Искусство истолкования — искусство перевода (трансляции) символически представленных мыслей с одного — неопределенного, неясного — языка на другой язык, способ представления мыслей которого определен, ясен. Основное, чем руководствуются при налаживании таковой трансляции:

Философия гуманитарного знания

234

E идеальные правила логики: a) экстенсионала — использованием конкретизаторов, локализаторов добиться сопоставления единиц (формулы, записи) символического языка с конкретными объектами — техники уподобления имен остенсивам, декриптам (привязка к предметному деиксису); b) интенсионала — использованием специальных условий добиться приписания объектам фиксированных предикатов (соблюдение смыслового деиксиса); E идеальные правила культурологии: a) обеспечение в истолковании гуманитарных явлений (текстов) аутентичности авторских значений, смыслов (требования источниковедения); b) обеспечение в истолковании того же исторической, эпохальной правды (недопущение актуализма, презентизма). На деле, что очевидно, и в логике, и в культурологии не существует предпосылок выполнения данных руководящих правил. Свойством экстенсивности обладают далеко не все повествовательные синтаксические конструкции (лишь отвечающие свойству подстановочности в возможных преобразованиях, т.е. сохраняющие отношение равнообразности — тождественности по истинностному значению). Свойство интенсиональности (в виде сформулированного идеального правила) трудно выполнить учетом зависимости истинностного значения от психологических, прагматических, модальных оттенков смысла. Свойство аутентичности истинностных значений подрывается привнесением дополнительных смыслов — следствие автономной трактовки явлений (текстов) ориентацией не на подлинные, а собственные доминанты (как темпоральные, так и эпохальные). Итог — мультипликация смыслов, значений; кризис безотносительной хронологии, от чего — шаг до релятивизирующей стандарты умственной нормологии софистики, методологии постмодернизма (утрирование феномена «смерть автора»), плюрализации любого понимания. Представляющая важное неудобство кажущаяся безопорность понимания в ранге философской пытливости получает отзыв схемой «понимание- страдание», поскольку с каждым привходящим взглядом наша душа изменяется так, что приобретает другие модусы мышления, которых раньше не имела да и не могла иметь1. Идеал понимания — схватывание предмета либо в чувственной непосредственности (эмпиризм) — прямое сенсибельное узрение; либо во внечувственной опосредствованности — в созерцательной интеллектуальности: прямое эйдетическое (рационализм), интеллигибельное (интуитивизм) узрение. Как видно, утрируется созерцание 1

Спиноза Б. Избр. произв. в 2 т. Т. 1. М., 1957. С. 136.

22. Понимание «Я»

235

в чувственном или сверхчувственном значении, дающее удостоверение «действительности бытия и бытия такого, как оно есть»1 «Созерцательная интеллектуальность — интеллектуальная созерцательность», — гносеологический хиазм, объемлющий всю полноту умиротворения гносеологического хилиазма… Во неисполнение эмоционализированного ритуала дело требует специального уяснения существа «созерцания» как инструмента внешнего и внутреннего обозрения и прозрения природы вещей. Акт созерцания — многосоставный, включает элементы a) установление объекта внешнего или внутреннего просмотрения; b) сосредоточение на нем; элементы (a)–(b) — рецептивный темп созерцания, нацеленный на отграничение материи чувственного (внешнего или внутреннего) освоения. c) переживание объекта; d) придание «формы» переживанию согласно направляющей идее. Элементы (c)–(d) — продуктивный (творческий) темп созерцания, нацеленный на свободную трактовку, суверенную стилизацию обозреваемого (материи внешнего или внутреннего чувства). Вывод, к которому мы приходим, формулируется так: созерцание не только (или даже не столько) рецептивный, но и (сколько) продуктивный процесс. Оно есть симультанное восприятие — переживание и вещи, и идеи, — представление воплощения идеи в вещи и выражения вещи через идею. Представление, что идея пребывает в непосредственной реальности вещей и может быть воспринята, — заостряет Зиммель, — не что иное, как объективированное выражение для определения продуктивности созерцателя (художника, ученого, поэта, — символического агента, любой разновидности fiction), переживательный акт которого уже является образованием формы2. Что в результате? Разочарование после взятия, казалось бы, самой приступной высоты пологого пика созерцания, оказавшегося наполненным запутанными хитросплетениями формообусловливающих идейных отягощений. Между тем главное достигнуто: развенчана иллюзия прозрачности, опосредствованности созерцания; добыто знание принципиальной отличности второсигнального — символообразного от первосигнального — рефлексообразного чувственного созерцания. Одно стилизующее — насыщает эстезис эйдетической продуктивностью; другое копирующее — выхолащивает эстезис натуралистической рецептивностью. 1 2

Зиммель Г. Избранное. М.; СПб., 2013. С. 188. См.: Там же. С. 187.

Философия гуманитарного знания

236

В тематизации результата позволительно пойти дальше. Гносеологически крайне важно зафиксировать: понимание — созидательно, а не регистрирующе, проистекает из формообразующего символического связывания идеи с вещью. «Чувственно-действительное, «образ» как таковой, служит непосредственным возвещением и зримостью идеи»1, придающей ему смысловую определенность. Тайна понимания суть тайна включения в эстетическое эйдетического, вложения в чувственно-образное идейного, играющего непреходящую роль смыслоупорядочивающего. Смыслоупорядовающее, — оно и есть нечто самодовлеющее в обозначении неких сверхценностей понимания. Смысло-óбразность, равно как и смысло-обрàзность, — реперы понимания, являющегося процессом умственного образования (созидания) смысла из идей. В подобной трактовке природу понимания, всего, что ему сопутствует, не передать претендовавшими на доскональность, прецизионность широковещательными, но провальными исследовательскими программами, — такими, как формализм, финитизм, логический атомизм, радикальный эмпиризм (варианты универсальной элиминации Т-терминов из дискурса за счет редукции их к протоколам наблюдения). Откуда, между прочим, вытекает банкротство последовательно-всеобъемлющей эмпирической, логической, интуитивной представимости понимания. Во-первых, понимание многомерно, — задается всем инвентарем дискурсивного и недискурсивного опыта. Во-вторых, гносеологически сюжетика понимания не покрывается сюжетикой эвидентности. Используя соображение Максвелла, мысль можно выразить так: познавательная (научная) правда представима разнообразными (как эвидентными, так и неэвидентными) формами и должна считаться одинаково ценной, будет ли она фиксироваться в прямом и ясном виде живых красок опытной иллюстрации или в непрямом и замысловатом виде символической версификации. Генеалогически эвидентное способно приближать наступление понимательного, однако функционально не заслоняет и не исчерпывает его. Нерв понимания — устремленнось не на очевидное, а на смыслонесущее; на этом основании в гносеологических разработках понимания тема «эвиденция» отступает на задник сцены, освобождает пространство авансцены теме «смыслопорождение», которая сама по себе (психологически конституируемой) эвидентности может быть нерелевантна. Сценография античности — созерцательный квалитативизм; средневековья — тео- и телеологизм; нового времени — механицизм 1

Зиммель Г. Избранное.

22. Понимание «Я»

237

и активизм; новейшего времени — органицизм и аксиологизм; всей классической культуры — локализм и объективизм; неклассической и неонеклассической культуры — глобализм и индивидуализм. Фазовые стадиальные переходы от одного к другому не имеют шансов обрести адекватную тематизацию в терминах эвидентности, — они обретают ее исключительно в терминах смыслоотнесения, апелляции к смысловой норме (norma cognoscendi), категориальному умонастроению, обеспечивающему протекание «опыта бытия». Координатная схема ниже следующих рассуждений такова. 1. Все вовлекаемые в духовный опыт предметные отношения Homo symbolicum опосредствует знаковыми отношениями, которые в свою очередь опосредствуются смысловыми отношениями. Смысл — только и исключительно он дифференцирует способы обозначения вещей именами. 2. Отношение имени к предмету — собственно его значение — в символической (знаковой) ситуации задано через смысл. Смысловое опосредствование отношения «имя — объект» (референт имени, денотат) предопределяет перспективу нетривиальных автоморфных знаковых преобразований, позволяя переводить тавтологии «а равнообразно, идентично а» («Вечерняя звезда суть Вечерняя звезда») в квазитавтологии — утверждения типа «а равнообразно, идентично в» («Вечерняя звезда суть Утренняя звезда»). Тавтология «а эквивалентно самому себе — а ≡ а» — малоинформативна; квазитавтология «а эквивалентно в—а ≡ в» более информативна. «Причина, по которой утверждение «Вечерняя звезда — это Утренняя звезда», — говорит Серл, — может нести в себе больше фактической информации, чем утверждение «Вечерняя звезда — это Вечерняя звезда», при том, что референт у используемых… имен один и тот же, заключается в том, что у языковых выражений «Вечерняя звезда» и «Утренняя звезда» разные смыслы, и утверждение тождества «Вечерняя звезда — это Утренняя звезда» передает информацию о том, что один и тот же объект обладает разными признаками, определяемыми разными смыслами этих двух выражений»1. 3. Творческая тектоника мыследеятельности обусловлена имманентными преобразовательными смысловыми движениями — разномастными автоморфичными аранжировками — сопоставлениями/ противопоставлениями, соположениями/противоположениями символических форм. Задача гносеологической аналитики состоит в распознавании существа производимыми знаковыми аранжировками смысловых трансформаций и комбинаций. Установление смысла имен 1

Серл Дж. Р. Введение // Философия языка. М., 2004. С. 8.

Философия гуманитарного знания

238

(слова, предложения, пропозиции) сводится к герменевтической (экзегетической) процедуре. Установление предметного значения имен (разрешение: как знаковые записи, номинации соотносятся с объектами мира?) сводится к референциальной процедуре — нахождение вещественных коррелятов, приписание истинностных значений. 4. Трансцендентальное формирование понимания предполагает не столько достижение ясного, отчетливого (эвидентного), сколько уяснение принципа, алгоритма смыслопорождения. На данном основании подлежит дискредитации идиома классической культуры о непосредственных самоочевидных (самодостоверных) свидетельствах сознания и самосознания. С логической точки зрения это означало бы возможность беспрепятственного перевода имен, пропозиций в остенсивы, дескрипции, что, если не разделять идеологии некоего логического фанатизма, попросту невозможно. С фактической точки зрения это означало бы возможность полной элиминации неоднозначных Т-терминов, что, как продемонстрировал многотрудный опыт неопозитивистских тщаний, так же невозможно. В общем плане правильно иметь в виду: шкала эвидентности духовных символических форм a priori не установима; установимы правила порождения смыслов, выражения содержания (в знаковых синтактико–семантических преобразованиях), приобщение к которым способно положительно решить задачу понять другую индивидуальность — «другого» (себе подобного) и иную коллективность — «других» (себе подобных). 5. Понимание как гносеологический (не психологический — «перемещение в чужую субъективность» — Дильтей, Бетти) феномен распознавания смыслов начинается с идентификации — не самоотождествления себя с иным лицом (в силу гуманитарной общности — причастности к родовой организации), — а с экспликации смыслового контента явления (культурного, персонального проявления, текста). Подобная экспликация пакуется в относительно автономные интервалы-ниши. Номинация. Первичный слой семантической идентификации по номинации влечет феноменологическое понимание. Название, называние вещи не имеет ничего общего с ее природой, — как писал Маркс: «Я решительно ничего не знаю о… человеке, если знаю только, что его зовут Яковом»1. Тем не менее чувствительность анализирующей мысли при предъявлении номинации «Яков» позволяет уловить некое распространяющееся смысловое эхо: разумеется a) человек — 1

Маркс К. Капитал. М., 1955. Т. 1. Кн. 1. С. 107.

22. Понимание «Я»

239

имя собственное соотносится с гиперонимом; b) человек мужского пола — имя собственное соотносится с гендером. Далее — детализация фрагментарного смыслового подступа в последующем рефлективном движении по развертыванию номинации. Яков — мальчик: соотнесение с возрастом (отрок — подросток — юноша). Яков — белый мальчик: соотнесение с расой. Яков — ученик: функциональное отнесение. Яков — мой родственник: установление относительности–соотносительности — отношений близости по общности происхождения. Яков — хороший мальчик: введение аксиологической рамки. Подчеркиваем: по номинации складывается первичная семантическая компаративная картина. Значение слова. Близкие и дальние контексты, прямые и переносные тексты. Значение слова, уточняет Виноградов, определяется не только соответствием его тому понятию, которое выражается с его помощью; оно зависит от свойств той части речи, той грамматической категории, к которым принадлежит слово, от общественно обозначенных и отстоявшихся контекстов его употребления, от конкретных лексических связей его с другими словами, обусловленных присущими данному языку законами сочетания значений1. «В общежитии пропала кошка: — вот такие пироги». Семантический эллипсис a) в подспудье связывает несвязанные общими значениями слова, порождая экстравагантную «смесительную мысль» «пирог с кошкой»; b) в слове «пирог» активирует не прямое «печеное изделие из тонко раскатанного теста с начинкой», а дополнительное «дело» — «вот такие пироги!» значение. Востребует идентификации нестандартное (лексико-грамматическое) сочетание значений: «создам я королевскую здоровую семью». Что означает фигура «здоровая семья»? Ребенок 8 лет, не умея распознать в «здоровом» переносное значение «крепкий», рекомендует: «здоровая семья» — общность, где «много человеков». Особые случаи: E силлепс: объединение неоднородных членов в общем синтаксическом, семантическом подчинении. Бежит он, дикий и суровый, И звуков и смятенья полн… (Пушкин);

E метафора-загадка, утрирующая побочное предметное сходство: «У какого верблюда три горба (нарушение натуральной нормологии)? — «У беременного». 1

Виноградов В. В. Избр. труды. М., 1977. С. 165.

Философия гуманитарного знания

240

Примеры показывают: номинация, истолкованная как сигнификация, тесно связана со значением слова — денотацией, — а именно: «На основании того или иного выделяемого в денотате признака он включается в определенный класс объектов, для которого в языке имеется закрепленное наименование» (либо формируется наименование из имеющихся языковых элементов)1. Сигнификативное опосредование позволяет развертывать речевое значение (проводить обозначение новых понятий); развертывать неречевое значение (оформлять понятие объективной принадлежности). Слова обозначают и значат, сочленяя языковые и внеязыковые сущности. Поскольку «денотат обладает множеством признаков и отношений к другим объектам и по любому из них он может быть подведен под разные классы объектов и, следовательно, получить разные обозначения, то именно в речи один и тот же предмет может иметь несколько разных имен, которые, не будучи синонимами на уровне сигнификатов, выступают как полные синонимы на уровне денотатов»; «ограниченное множество многозначных знаков в системе позволяет дать неограниченное множество однозначных обозначений неограниченного множества денотатов в речи»2. Проблема «значение слова» распадается на две: предметность — озабоченность вещественным статусом языковых выражений; референциальность — озабоченность соответствием status rerum (SR). Вопрос: какие имена имеют референты — перед лицом посессива, ирреалиса, пропозиций с нулевым денотатом — не имеет умозрительного решения; он разрешается в опоре на слабый (возможность) и сильный (действительность) критерии существования. Языкознание не обсуждает темы «онтологический статус объектов имен», оно ограничивается обсуждением контента «механизм языковой актуализации» в плане семасиологии (как Балли) и ономасиологии (как Гийом). Полезное рефлективное достояние языкознания — тематизация сюжета: какие компоненты языковой деятельности способны иметь референтные функции. Полагают, что их имеют понятия, обозначающие конкретные объекты (имена, именные группы), формирующиеся по иерархии типа «быть», т.е. отображающие отношения включения. Понятия, относящиеся к качествам, действиям (прилагательные, глаголы — предикативные слова), формирующиеся по иерархии типа «иметь», т.е. отображающие отношения пересечения, подобными способностями не обладают. 1 2

Гак В. Г. Указ. соч. С 330. Там же. С. 331.

22. Понимание «Я»

241

Слова-субстанции и слова-предикаты лингвистически разнятся, что, однако, при незаинтересованности лингвистики в обсуждении сюжетной линии концептного SR не позволяет делать далеко идущие гносеологические выводы. Тем более при активном применении принципа свертывания, операций «олицетворение», «антропоморфизация», «метаболизация» и т.п. Остается уповать на «перекрытие» — осуществлять вдохновительный переход от лексической к референциальной и денотативной семантике. Неязыковое значение. Референциальная, денотативная семантика устанавливают: не все значения слов вещественны; большинство слов многозначно; природа вещей не знакова: в сцепке «знак — значение (денотат)» отсутствует номология связи знака с незнаковостью. На эссенциальном уровне проясняются не только знаковые, но и сверхзнаковые значения. Таковы простейшие индикаторные законосообразные фиксации: сгущаются тучи — феноменологическая констатация; индикаторная импликация: ожидается снег, дождь. Или: давление стремительно падает — приближается буря. Усмотрение за языковым неязыкового значения слов позволяет вводить в мыслеоборот сверхсловесные затекстовые причинные зависимости. Установление вещественной принадлежности (референциальности) знаковых формулировок (вокабул) во всех случаях идет апелляцией к внелингвистическим (и добавим — нелогическим) — дескриптивным терминам, отсылающим к реальному обстоянию дел. Выявление значения при синонимии (оценке разных смыслов одного и того же) производится активной адресацией к остенсивам, ситуативным детализаторам, конкретизаторам, локализаторам. Осмысление неких пограничных — финальных значений, уяснение природы последних — абсолютных «определений» производится введением специальных и специфических систем отсчета — с точностью до принятых предпосылок. Понятие всемерной — безмерной системы умственного отсчета само по себе фиктивно: любой претендующий на тотальность содержательный ориентир на поверку всегда релятивен, локален. Тематизацией «абсолютов» в контексте диспозиций динамичных социально-исторических культур озабочивается философия. Осмысленность ее благородного дела, однако, заключается в переосмыслении — процессуальной, никогда не завершаемой рефлективной проработке актуально наиважнейшего. Всю полноту тематизации последнего дает вся полнота философии. Поскольку добиться ее (полноты), «остановив мгновенье» (прогресс культуры), возможным не представляется, ремесло философствования (при всем мыслимом и немыслимом негативизме) не исчезаемо, не завершаемо, не исчерпаемо.

Философия гуманитарного знания

242

Фонация, мелодика, интонировка, оркестровка, аранжировка — реальность речепроизводства, звукоиспускания. Слои понимания агрегируют разные типы содержательного (смыслового) удостоверения характера общения. Наряду с иными заслуживает внимания улавлимое слухом артикуляционное значение членораздельных элементов произносимой речи. Присутствие (чередование) тех или иных звуков в словах дифференцирует их значение. Крайне важна фонемная детализация и идентификация звукового состава выражаемых мыслей: дом — том; лечь — речь и пр., трансформирующая существо высказываемого. Семиотически знак узнается, семантически речь понимается (Бенвенист) за счет концептуальной (интерпретативной) спецификации воспринимаемого звукового материала. Способность пользоваться языком — низший предел понимания; способность адекватно различать звуки в восприятии речи — низший предел контактоустановительного понимания. Акустический эффект произносимой речи обеспечивают генераторная, резонаторная, энергетическая системы, управляемые произвольным и непроизвольным уровнями регуляции1. Здесь же — использование интонационных средств оформления высказываний, степеней выраженности содержания (прямое — ассоциируемое), заявляющих разряды близости, несущие смысловые указания на доверительные дистанции, куда допускаются контрагенты, toto caelo подчеркивающих — отражающие чувства говорящего тон, манера произношения, — разоблачающая черта личности. Мимическое, жестовое, пантомимическое сопровождение (в развернутом виде — кинетический язык), несущее информацию о намерениях, персональных состояниях, настроениях, настроях коммуникантов, содействующее передаче внутренних интенций (угроза, беспокойство, благорасположение, подчинение, испуг, миролюбие и пр.). С эволюционной точки зрения поведенческий декор коммуникации есть филогенетическое продолжение самовыражения человеческих предков. С семантической точки зрения телодвижения — спутники интеракции в качестве нелинейного типа причинности умозрительно удостоверяют, оттеняют демонстрацию духовного содержания сквозь словесные сущности. Как хитроумно высказывал Уайльд: если хотите узнать, что на самом деле думает женщина, смотрите на нее, но не слушайте. Чувство жизни. Сверхцель человека: жизнепровидеть — усмотреть собственное призвание, уяснить назначение. Далеко не всем 1

См.: Жинкин Н. И. Механизмы речи. М., 1958.

22. Понимание «Я»

243

удается примерить титаническую тогу возрожденческого человека, говорящего о себе: Я — сын эфира, Человек, — Свиваю со стези надмирной Своей порфирою эфирной За миром мир, за веком век. (Белый)

Но всем — вне и помимо нового богоявления — приличествует примерять тогу дальновидного просточеловека, без знамений и предчувствований полагающего: цель жизни — в пролонгации жизни, поддержании жизнестроения. «В жизни все дело в самой жизни, а не в ее результате», — настаивал Гете. Именно житейская повседневность исцеляет от «философской меланхолии» (Юм), — жизнь понимаема в прошлом, но проживаема в настоящем и будущем. Мы оказываемся свидетелями казуса примата цели над содержанием и формой. Это — не находящий стандартной рефлективной обработки эпизод диспаратности самого факта жизни — его несравнимости, несоизмеримости, несоположимости с иными жизненными фактами. Факт жизни и жизненный факт — предметы разного порядка, как источающее свет, сияющее и бликующее (блефующее), дающее отблеск света, отраженно-светлое, мерцающее бытие. Хороша здесь адресация к диаде Sein и Schein, несущей противопоставление начал подлинности и иллюзорности, обманчивости, призрачности. Речь, конечно, о фигуральной мнимости как модусе, не могущем заслонять субстанцию. Факт жизни субстанционален, жизненный факт окказионален. Они близки, но не взаимопереходны. Они не синонимируют. Факт жизни воплощается в жизненном факте, но не покрывается и не заслоняется им. Исключительное судьбическое счастье — претворение в жизненном факте факта жизни: тогда — заклятье хаоса существовательного самотека цельностью, состоятельностью, целеустремленностью персональной реализации. Такое отмечает печать стойкого удовлетворения деятельность пророков, подвижников, героев, принимающих на себя тяжелый труд, порой лишения, муки ради достижения высокой цели. Такое отмечает печать счастья жизненный путь в полной мере независимых, не испытывающих стеснения в самопроявлениях, непринужденно действующих людей, живущих автономной целеустремленностью.

244

Философия гуманитарного знания

Характерные экзистенциальные ниши жизнехудожественного явления, где простор бывания наполнен трепетом благополучия и чувством довольства от свершаемого — ареалы: E детства: «дети учат взрослых… не погружаться в дела до конца и оставаться свободными» (Пришвин); E любви: amo quia amo, amo ut amen; E самостоянье: Человеческой силе Не положен предел: Он, и стоя в могиле, Сделал то, что хотел. (Заболоцкий);

E фронезиса: И знанья малая частица Открылась им на склоне лет, Что счастье наше — лишь зарница, Лишь отдаленный слабый свет. (Заболоцкий).

Самозабвенная захваченность свободой, любовью, самостояньем, фронезисом… существа творящего, рвущегося в пустыню неизвестных сфер, выковывает непреходящее кредо самообретения в пучине креации: От завершенных трудов, от земли обретенной стремишься К несовершенным трудам, к необретенной земле. (Овидий)

При отсутствии встройки конечного, завершаемого (личность) в бесконечное, незавершаемое (обмирщение идеала, призвания) отмечается фронтальный, некомпенсируемый кризис, — несчастье сильной личности (персональная драма Чаадаева). Состояние же длительной радости в самом достигании полноты и увенчания налаживаемого действия есть счастье1. Квалиметрия. Введение систем показателей, утрирующих количественную форму явлений; развертывание статистических методов учета частоты появления групп признаков — от «карт красоты» стран — комплексная характеристика государства по числу повторений встречающихся в единицу времени миловидных дам до замены 1 Так же см.: Лейбниц Г. В. Соч. Т. 3. М., 1984. С. 493; Тейяр де Шарден И. О счастье // Человек. 1991. № 2. С. 110.

22. Понимание «Я»

245

массового, сплошного исследования событий частичным их обследованием — снятием проб1. Предлагаются довольно точные методы составления понимания на базе оценок происходящего. Специально укажем на: — сумма отдельных значений E среднее арифметическое: признака (х), деленная на их число; E моду: величина признака, чаще всего встречающегося в совокупности (статистическом ряду); E дисперсию: показатель колеблемости признака в ряду распределения; средний квадрат отклонения всех значений признака ряда распределения от его средней арифметической

;

E медиану: величина признака у единичного наблюдения, находящегося в середине упорядоченного ряда; E корреляционный и регрессионный анализ: учет зависимости каких-либо величин не только от иных величин, но и от ряда случайных факторов. Перспективное направление квалиметрии — клиометрика (ретрополяция) — оформление понимания на базе схемы «что было бы, если бы», — оценка допущений о действительности, которая не объективировалась, но могла объективироваться2, — допущений, получающих вид не функциональных, а корреляционных зависимостей (скажем: доходность имений от величины размеров землевладения не имеет функционального выражения; — учет качества земли, состояния хозяйства, рынков сыта, рабочей силы, уровня агрокультуры и т.п. обусловливает оформление корреляционных формулировок), весьма и весьма эвристичных. К. В. Хвостова, исследовав положение крестьян в Византии XIV в., с помощью регрессивного анализа вычислила зависимость высоты налога от размеров имущества и числа налогоплательщиков в деревне, установила (ретросказание) примерную налоговую ставку в хозяйствах, не вошедших в свод источников3. Духовное мучение. Понимание не расшифровка, а приглашение к сомыслию. Познание есть со-рождение; понимание есть сопонимание. Подлинное духовное испытание — названное выше интеллектуальным страданием — добиться созвучия смысловых платформ участников человеческого взаимодействия, включить по1

Подр. см.: Рейхман У. Дж. Применение статистики. М., 1969. Подр. см.: Миронов Б. Н., Степанов З. В. Историк и математика. Л., 1975. 3 См.: Хвостова К. В. Особенности аграрно-правовых отношений в поздней Византии (XIV–XV вв.). М., 1968. 2

246

Философия гуманитарного знания

нимаемое в мыслительный горизонт понимающего. Дело уже не в феноменологическом распознавании многозначительной метафоры: «Ты заключена в моем сердце». Как притворно изумлялся Эшенбах: «Подумайте только, что творится! Способна ль взаправду уместиться большая женщина в маленьком сердце?» Дело и не пропагандируемом Дильтеем гносеологически сомнительном инструменте духовного освоения гуманитарных данностей посредством вживания, интуитивного проникновения в события жизни — прием «Verstehen». Дело в эссенциальном приобщении понимающего к понимаемому посредством резонирования сознаний — пропускания интимных мироубеждений «другого» через «свои собственные». Мертвенная академическая книжность тут — не помощник; тут требуется брать в союзники фронезис — отфильтровывание содержания через толщу жизненного опыта. С точностью до наоборот ироничным рекомендациям «глубокой» «Доктрины» Гейне: Бей в барабан и не бойся беды, И маркитантку целуй вольней. Вот тебе смысл глубочайших книг, Вот тебе суть науки всей.

На поверхности буквалистски верное сущностно оборачивается уловкой, полуправдой. Приобщимся к коллизии Л. Гинзбурга, переводившего сонет «Слезы отечества» (с подзаголовком «Anno 1636») Грифиуса. Технически приемлемая трансляция 1961 г. выглядит так: Мы все еще в беде, нам горше, чем доселе. Бесчинства пришлых орд, взъяренная картечь, Ревущая труба, от крови жирный меч Похитили наш труд, вконец нас одолели. В руинах города, соборы опустели. В горящих деревнях звучит чужая речь. Как пересилить зло? Как женщин оберечь? Огонь, чума и смерть… И сердце стынет в теле. О скорбный край, где кровь потоками течет! Мы восемнадцать лет ведем сей страшный счет. Забиты трупами отравленные реки. Но что позор и смерть, что голод и беда, Пожары, грабежи и недород, когда Сокровища души разграблены навеки?!

Вполне респектабельно. Но по обретении опыта спустя 17 лет перестает устраивать. Перевод 1978 г. переосмысливает буквальность подстрочника. Гинзбург прозревает: «Вот из чего состоит текст Гри-

22. Понимание «Я»

247

фиуса: «Мы теперь полностью и даже более чем полностью обложены армиями. Орды наглых народов, беснующаяся труба, жирный от крови меч, гремящая картечь пожрали наш пот, наш труд и наши припасы. Башни стоят в огне, церковь переобращена, ратуша повергнута в ужас, сильные зарублены, девы опозорены, и куда ни кинешь взгляд, повсюду огонь, чума и смерть, пронизывающие душу и ум. Здесь через укрепления и города беспрестанно течет свежая кровь. Уже минуло трижды шесть лет с тех пор, как наши реки, отяжеленные множеством трупов, текут замедленно. Но я еще умалчиваю о том, что хуже, чем сама смерть, что ужаснее чумы, пожаров и голода, что теперь сокровища души многих разграблены…» Все вдруг осветилось, как при вспышке молнии. Беда моего перевода, в котором соблюдены и размер подлинника, и система рифмовки, который почти точен и примерно воссоздает ту же картину и ту же мысль, что и в подлиннике, состоит в приблизительности, в какой-то высшей неточности, особенно противной оттого, что перевод внешне благозвучен и в целом даже удачен. Вчитываясь, я сначала обратил внимание на разницу в числах. У Грифиуса — «трижды шесть лет» а у меня — «восемнадцать». 3×6=18 — в математике. А в поэзии? Может быть, трижды шесть равно бесконечности? Шестилетие — мера длины времени. Бывает, минута кажется вечностью. Бесконечно долго год. Год за годом. Шесть лет войны. Потом — еще раз шесть лет. Нет конца: снова шесть лет. И опять мучительно медленно тянется новое шестилетие. Грифиус был выдающимся математиком. Он знал внутренний смысл чисел. Посреди медлительного времени едва текут заваленные, забитые трупами реки. У меня — «забиты трупами отравленные реки». Есть имитация барочной звукописи (три-три), но картины остановившегося времени нет. «Сколь скорбен край, где кровь потоками течет…» — строчку можно бы считать крепко сколоченной, с эффектной звукописью: ск-скр, кр-кр… Но у Грифиуса-то не просто кровь течет потоками, а каждый день страну заливает новая, свежая кровь. Кровь течет беспрерывно!.. Перечитываю второе четверостишие: В руинах города, соборы опустели.

«В руинах города» — штамп, заимствованный мной из собственных переводов с немецкого годов 1947–49-го… У Грифиуса совершенно конкретно: в огне церковные башни и «ратуша повергнута в ужас»,

Философия гуманитарного знания

248

т.е. мечутся, не знают, что делать, как помочь, городские советники, отцы города, мужи, тем более что «сильные зарублены». «Соборы опустели» — тоже неправда. Грифиуса печалит не то, что мало стало прихожан, — иное: надругательство над верой, насильственное перекрещение, травля протестантской церкви»1. Через 17 лет приходит обновление: Мы все еще в беде. Нам боль сердца буравит. Бесчинства пришлых орд, взъяренная картечь, Ревущая труба, от крови жирный меч, Все жрет наш хлеб, наш труд, свой суд неправый правит. Враг наши церкви жжет. Враг нашу веру травит. Стенает ратуша!.. На пагубу обречь Посмели наших жен!.. Кому их оберечь?.. Огонь, чума и смерть… Вот-вот нас жизнь оставит. Здесь каждый божий день людская кровь течет. Три шестилетия! Ужасен этот счет. Скопленье мертвых тел остановило реки. Но что позор и смерть, что голод и беда, Пожары, грабежи и недород, когда Сокровища души разграблены навеки?!

«Чем вызвано стремление к точности? Только ли переводческой добросовестностью? Нет. Там, где точность нужна, стремишься к ней потому, что говоришь за автора, берешь на себя страшную ответственность. Он доверился тебе, он вынужден гласить твоими устами, ты единственный в эту минуту, кто знает правду — что он хотел сказать. Смеешь ли ты не сделать все, что возможно, чтобы выполнить свой долг перед ним? Встреча на пересечении судеб. Его — посмертной и твоей — прижизненной»2. Ни добавить, ни убавить. После остановки на пути профессионального и персонального мужания (понимательного прозрения) Гинзбурга сделаем остановку на сходных процессах переводчиков Рембо. «Пьяный корабль» французского символиста переводили: Самойлов, Лившиц, Антокольский, Витковский, Стрижевская. Самойлов, Антокольский (как поэты) действуют в кильватере профессиональной версификации подстрочника, сохраняя ему верность. Лившиц, Витковский, Стрижевская (переводчики) действуют в кильватере соблюдения точности поэтической трансляции подлинника. Что лучше? 1 2

Гинзбург Л. Разбилось лишь сердце мое. М., 1985. Там же.

22. Понимание «Я»

249

Лучше представление стихов как «созвучий смыслов», передающих «музыку языка» (Бродский) (ради которой поэт творит). У каждого — свои лексические находки в пределах допустимых семантических погрешностей. Избегая специальных разборов, из 25 четверостиший оценим лишь завершающую строчку последней строфы. У Рембо: Ni nager sous les yeux horribles des pontos. У Самойлова: И жутко мне глядеть в глаза плавучих тюрем. У Лившица: Ни плыть под взорами ужасными мостов. У Антокольского: И на каторжных страшных понтонах огни! У Витковского: И не хочу встречать понтона жуткий взор! У Стрижевской: Ни с дрожью выносить взгляд каторжных галер. В горизонте поэтической достойной импровизации — все достаточно сбалансировано, респектабельно. Нет надобности в каких бы то ни было радикальных переосмыслениях-перелицовках вследствие экзистенциальных прозрений. Различия в 5 исполнениях сугубо стилистические; все сохраняют верность аутентичному тексту, передают пафос, идейный инвариант незначительными выразительными вариациями. Ситуация кардинально меняется в передаче умонастроения автора в переводе «Искательниц вшей» Лившица и Анненского. Первый (переводчик) следует оригиналу; второй (поэт) версифицирует, увлекаясь темой. В первом случае в 4 строфе фигурирует подчеркивающая номинативное соответствие оригиналу лексема «вошь». У Рембо: Il entend leurs cils noirs battant sous les silences Parfurmès; et leurs doigts èlectriques et dous Font crèpiter parmi ses grises indolences Sous leurs ongles royaux la mort des petits poux.

У Ливщица: Пьянея, слышит он в безмолвии стоустом Биенье их ресниц и тонких пальцев дрожь, Едва испустит дух с чуть уловимым хрустом Под ногтем царственным раздавленная вошь…

У Анненского: Но черным веером ресниц их усыплен, И ароматами, и властью пальцев нежных, Послушно отдает ребенок сестрам лен, И жемчуга щитов уносят прах мятежных.

Никаких вшей! Решает разность в приобщении к разным планам. Психологический план: экспектации — демонстрация близости младшей сестры старшим сестрам требует коннотированной лексики.

250

Философия гуманитарного знания

Лингвистический план: презумпции — акцент родственной близости инициирует поиск адекватных номинативных фигур. В конце 2 строфы. У Рембо: Promènent leurs doigts fins, terribles et charmeurs. У Лившица: Вонзают дивные и страшные персты. У Анненского: Впускают грозные и нежные персты. Онтологический план: диспозиции — противоположность завершающего аккорда: У Рембо: L´enfant se sent, selon la lenteur des caresses Sourdre et mourir sans cesse un dèsir de pleurer.

У Лившица: И в сердце, млеющем от сладких вожделений, То гаснет, то горит желанье зарыдать.

У Анненского: И в ритме ласки их волшебной заодно Все время жажда слез, рождаясь, умирает.

Жизненный план: пресуппозиции — атмосфера деятельностной сосредоточенности: Лившиц — фиксация явного действа — искание паразитов; Анненский — фиксация неявного отношения — сестринская человеческая близость. Целевой план: интенции — дифференцированность мотивировок: Лившиц — желание избавить от страданий; Анненский — желание выказать любовь. Цельность композиции. «Мы поднимаем пыль, а потом жалуемся, что плохо видно», — провидчески многозначительно высказывал Беркли. Пыль, плохая видимость — от фрагментарных, разрозненных взглядов, питаемых привычкой, самомнением, личным интересом, неглубоким убеждением, суеверием. Претендующее на раскрытие сущности, глубины понимание с коммуникационной точки зрения внутренне едино, цельно. Обретение такого состояния мыследеятельности обеспечивается: a) отслеживанием генезиса: выстраивание фундаментального естественно-исторического эволюционного сценария. В предельном выражении акцентуируется ресурс «гонии», версифицирующей «становление»: теогония — становление пантеона; космогония — становление неорганики (происхождение Вселенной, упрочение предпосылок неорганического многообразия); биогония — становление органики (происхождение жизни, упрочение предпосылок органического многообразия); антропогония, социогония, историогония — становление надорганики (происхождение Homo Sapiens, упрочение предпосылок

22. Понимание «Я»

251

человеческого, социального, исторического, культурного многообразия). Выработке отчетливого и цельного понимания в этой части препятствуют неоформленности глобального эволюционизма, специфические сложности во введении исходных систем отсчета (моделирование начальных состояний), постановке проверочных экспериментов, математизации. Казалось бы, в относительно точном и строгом фрагменте «гонии» — космогонии (астрофизике) при полном осознании, что магистралью адекватного решения космологической проблемы является объединение образов ОТО с КТП (квантовая теория поля), ожидаемый прогресс мысли стопорится провалами формализации рассуждений, позволяющей осуществить квантитативизирование мыслительных операций с локализацией «вольных» качественных соображений; b) совершенствованием статуса: выстраивание фундаментального структурно-функционального сценария. В предельном выражении акцентуируется ресурс «логии», эксплицирующей природу вещей: имеющая мировоззренческое значение научная картина мира (НКМ) складывается как блок капитальных моделей космологии, биологии, антропологии, историологии, культурологии (при расширении формата — с включением теологии). Стандартные осложнения этого уровня систематизации знаний (влекущего общее понимание сущего) сводятся к необходимости перманентной ревизии прогрессирующих мыслительных отображений реальности (в законосообразной рефлективной репрезентации сущего арсеналом разнопорядкого сущностного воспроизведения) с недостиганием некоей «финальности». Если опять-таки брать наиболее точный и строгий раздел совокупной «логии» — физический фрагмент НКМ, — возможно оценить справедливость тезиса непрерывности прогрессирующих оптимизаций. Классическая физика (механика, теория тяготения) добилась серьезных результатов в концептуализации поведения небесных тел, но фундировала рассуждения принятием особой базисной теории (хроногеометрии), имплицирующей предпосылочный образ бесконечного, однородного, изотропного мира. Сущностная доктринация свойств последнего подвела к выявлению парадоксов: фотометрического (Шизо-Ольберс), гравитационного (Зеелигер), термодинамического (проблема «тепловой смерти» Вселенной). Купирование парадоксов классической физики потребовало нестандартных решений в виде развертывания фридмановских моделей расширяющейся Вселенной, новаций Больцмана о вероятностном характере энтропии, флуктуационной генеалогии нашего неравномерного фрагмента Вселенной.

Философия гуманитарного знания

252

В настоящий момент понимание физических оснований человеческого существования отягощено отсутствием ясности в трактовке причин сингулярности (с нулевым масштабным фактором и бесконечной плотностью энергии, — состояние с физической точки зрения крайне сомнительное), базовых асимметрий (барионная асимметрия Вселенной, киральная чистота живого), квантового рождения нашего космического локала, природы физических полей (неудовлетворенность проектом геометродинамики), Картановой проблемы, парадокса Эйнштейна — Подольского — Розена, возможности топологически замкнутых миров (с особым энергетическим и гравитационным устройством), квантового самовозбуждения вакуума (источник энергии), необъединяемости фундаментальных физических взаимодействий в единую общую теорию и пр. c) Установлением целе-ценностного значения, назначения, предназначения, призвания — выстраивание фундаментального мотивного, телеологического (в рациональной проработке), аксиологического сценария. В предельном выражении акцентуируется ресурс «софии», тематизирующей целесообразные самозаявления, самоутверждения гуманитарных существ: качественно — от «вонючей пеленки» до «смердящего савана»; количественно — от индивидуального (лицо), группового (социальные общности разного ранга) до родового (консолидированно-солидарное человечество) уровня. Будучи существом символическим, самоорганизуясь целеполагательно, человек действует целесообразно. Последнее обеспечивает господство его над материалом вещей. Со стороны понятия: посредством деятельностного освоения, практического опробования бытия оформляется макет первой сущности — образы единичных предметов самих по себе. Генерализация образов с подведением их под виды и роды инициирует оформление макета второй сущности — родовидовое упорядочение предметных свойств (координация и субординация признаков) инкорпорирует в первосущностные преставления моменты всеобще–необходимого. Вторая сущность удостоверяет первую сущность по символическому (эйдетическому) выражению1. Со стороны идеальной цели: креативное созидание предметного мира по осмысленным потребностям влечет вещественное развертывание мира (вторая искусственная природа), где плотский результат в завершении деятельности оказывается соответственным своему замыслу (овеществление целевого начала). 1

Так же см.: Аристотель. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. С. 358.

22. Понимание «Я»

253

Со стороны ценности: живущий по целям стандартно действующий человек в мотивном движении a realibus ad realiora вынужден сообразовывать цели с ценностями. Так перебрасывается двойной мост — от рационального (целедостижительного) к гуманитарному (ценностноориентированному); от индивидуального к общечеловеческому. (Закон культуры — преемство в унаследовании гуманитарного вершения истории в опоре на опыт предков: О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет, Но с благодарностию: были (Жуковский)).

Человек, не живя по ценностям, но, согласуя жизненные цели с ценностными устоями, становится воплотителем и олицетворителем родовых идеалов. Частный жизненный проект: «делать искусство», «снимать кино», «говорить правду», увековечивать себя в теле, деле, мысли, мечте, собственности, потомстве и пр. координируется с высоким призванием нести совершенство, содействовать человеческому развитию. Борьба за насущный хлеб вступает в конкордию с дарами духа, — оформляется искомый Союз любовный Добра, меча и красоты. (Блок)

23. ЕДИНСТВО НАУКИ Наука — предприятие глубоко эшелонированное, дифференцированное; ассоциирует множество диспергированных по предметному, методическому, операциональному основанию дисциплин, разделов, пулов теорий. Наиболее крупные таксономические единицы науки — математика, естествознание, обществознание, технико-технологическое, биомедицинское, гуманитарное знание, computer science. Многообразие знания наращивают специалисты, резюмирующие все, что мы, будучи людьми, познаем. Профессионалы-предметники — друзья по «роду занятий», отдают пасы коллегам из соображения сущностного партнерства. Единство науки в недалеком прошлом учреждалось на базе редукционизма — программы E Einheitswissenschaft (неопозитивизм) — универсализация физикалистской стратегии миропонимания (ср. Икскюль: «…каждая наука настолько точна, насколько стала физикой»); E герменевтики — универсализация людической языковой стратегии миропонимания1. С позиций протекшего опыта достоянием достоверности стало: единство науки не конституируется гиперболизацией специфических ее черт, расцениваемых наиважнейшими в сомнительной парадигме эпистемологического партикуляризма. Эпистемологически безупречно единство науки устанавливается в границах холистской парадигмы — акцентуации унитарной культуры исследования. В монолитное сообщество ученых сплачивает деятельный интеллект — intellectus agens — порождающая инвентивная грамматика исканий. Речь о наличии в эпистемологическом массиве неких константных базовых интенций, отображающих свойственные лишь науке (зна1 См.: Gadamer H.-G. Hermeneutics and science // Cultural Hermeneutics V. 2. Dordrecht, 1975. № 4.

23. Единство науки

255

нию в целом), как познавательно и специально конституированному предприятию, исследовательских приемов и устремлений. Укажем фундаментальнейшие из них: E интенция на логическое обоснование — формальная доказательность, системно-демонстративная удостоверенность, «внутренняя совершенность»; E интенция на опытное обоснование — содержательная доказательность, фактуально-эмпирическая удостоверенность, «внешняя оправданность»; E интенция на деятельностное практико-преобразующее воплощение, проективный перенос идеально-субъективного (императивного, регулятивного) на материально-объективное, активистский перевод целей в ценности для оптимизации жизненных ситуаций.

ОГЛАВЛЕНИЕ От автора ............................................................................................................................. 5 1. Гуманитаристика in posse ..................................................................................... 9 2. Гуманитаристика in esse......................................................................................14 3. Предмет обществознания — гуманитарного знания...............................21 4. Объект обществознания — гуманитарного знания ..................................26 5. Задачи гуманитаристики ....................................................................................31 6. Понятие гуманитарного ......................................................................................32 7. Гуманитарный аспект негуманитарных наук ................................... 33 8. Онтология гуманитарного ..................................................................................39 9. Архитектура и текстура гуманитарного .......................................................46 10. Проблема истины ..................................................................................................49 11. Логический аппарат ..............................................................................................54 12. Telos ............................................................................................................................57 13. Номологичность .....................................................................................................62 14. Язык .............................................................................................................................73 15. Математизация .......................................................................................................76 16. Эксперимент ............................................................................................................78 17. Теоретизация ...........................................................................................................85 18. Особенности теоретизации ...............................................................................90 19. Жизнь человеческая .......................................................................................... 121 20. Структура и сигнатура ....................................................................................... 127 21. Гносеологические особенности..................................................................... 128 22. Понимание «Я» .................................................................................................... 134 23. Единство науки .................................................................................................... 254