Место преступления – тело. Судмедэксперт о подозрительных смертях, вскрытиях и расследованиях 9785041562335

Table of contents :
Мэри Кэссиди. Место преступления – тело: судмедэксперт о подозрительных смертях, вскрытиях и расследованиях
Предварительное вскрытие
Глава 1. Начало
Глава 2. Уроки смерти
Глава 3. Место смерти
Глава 4. Опознание
Глава 5. Морг
Глава 6. Что произошло?
Глава 7. Самые скверные убийства
Глава 8. Суд и дознание
Глава 9. Специалисты
Глава 10. По ту сторону полицейских заграждений
Благодарности
Об авторе
Примечания

Citation preview

Мэри Кэссиди Место преступления – тело: судмедэксперт о подозрительных смертях, вскрытиях и расследованиях

Моей семье. Эта книга поможет вам понять, почему меня так часто не было рядом. Простите меня.

Правосудие не может восторжествовать только для одной стороны, оно должно свершиться для обеих. Элеонора Рузвельт © Иванова А.В., перевод на русский язык, 2021 © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Предварительное вскрытие «Виновен в убийстве», «Не виновен в убийстве, но виновен в непредумышленном убийстве», «Не виновен» и, как говорят в  Шотландии, «Не доказано». Так заканчиваются процессы по делу об убийстве. Но как они начинаются и как мы добиваемся конечного результата? Что ж, я участвую в расследовании убийств и заявляю с характерным шотландским акцентом: я – судебный медик. Не то чтобы я всегда признавалась в этом. Раньше никто не знал, что это за профессия, но теперь, благодаря средствам массовой информации, все, кажется, думают, что мы – эксперты во всех областях судебной медицины. Спасибо сериалу «CSI»[1]. Фактически, немного сериалов могут похвастаться точным представлением нашей работы. Сериальный судебно-медицинский эксперт бывает отчасти патологоанатомом, отчасти полицейским, отчасти занимается судебной медициной. Поверьте, на экране все выглядит куда более захватывающе, чем в жизни. Сериал «Таггерт»[2], вероятно, был наиболее точен в изображении этой профессии, поскольку там специалист не выходил из морга и по окончании вскрытия пропадал из кадра. Стоит отметить, что хоть и частично, но создатели сериала действительно знали, как идет процесс раскрытия убийства. Однако даже они не воссоздали точной картины того, как это происходит в  Шотландии: из-за требования закона о подтверждении всех относящихся к делу фактов расследовать каждое убийство должны два судебных патолога. Вероятно, из-за бюджетных проблем в сериале был изображен только один – стереотипный бородатый мужчина средних лет. Единственным судебным медиком, который мог бы считаться образцом своей профессии, был Джон – или, как его обычно звали, Джек – Харбисон, профессор судебной медицины и государственный патолог Ирландии. На любой судебно-

медицинской конференции он играл роль выдающегося «мальчика с обложки» для своей профессии. Дабы соблюсти юридические тонкости, при съемке сцен в морге в  «Таггерте» использовали пару резиновых сапог, подразумевая наличие второго судебного патолога – без дополнительных затрат. Только в  2001  году в сериал ввели женщину – судебного медика, примерно через 16  лет после того, как первая женщина – судебный медик стала работать в  Глазго. И это несмотря на то, что я много лет была консультантом этого сериала. В 1996  году появился сериал «Безмолвный свидетель», где ведущую роль играла именно женщина-судмедэксперт, что отражало растущее число женщин, занятых в данной области. Но ее роль пришлось усилить, и внезапно судмедэксперт стал ключевой фигурой в расследовании убийства, а не просто одним из закулисных персонажей. Теперь доктор Сэм Райан появлялась на допросе свидетелей – как будто бы полиция разрешала судебному медику заниматься подобным. С тех пор в обществе возникло некоторое непонимание: что всетаки судебные патологи делают? Ответ прост: мы проводим аутопсию[3], чтобы установить причину смерти, даже если порой эта причина кажется очевидной, и благодаря этому можем определить, стала ли смерть результатом убийства. Вся система расследования смертельных случаев была создана для того, чтобы не упускать из виду смерти в результате убийства, однако сейчас ее роль разрослась: система помогает следить за здоровьем населения. Основная роль судмедэкспертов, впрочем, остается прежней: установить, было совершено убийство или нет. Когда люди узнают, что я работаю судебным медиком, обычно я слышу вопрос: «Как и зачем ты решила им стать?», а дальше: «Какое дело было самым чудовищным?».

Вопрос «как» обычно задают школьники или студенты медицинского факультета, которые интересуются судебной экспертизой, не обязательно патологической анатомией,  – им любопытно, легко ли попасть в мир криминалистов. Краткий ответ – непросто. Вопросом «зачем» задаются мои коллеги. В  Глазго считалось, что я, наверное, не слишком хороша для того, чтобы быть больничным патологоанатомом (это не так, я даже стала членом Королевской коллегии патологов с первой попытки), но в Ирландии все немного по-другому: «Ты что, из ума выжила? Могла бы зарабатывать вдвое больше и не оставаться вечно на связи в ожидании вызова, не работала бы по ночам и в выходные». Справедливо, однако для меня эта профессия не про деньги, хотя это и не дает моим работодателям права наживаться на моем добродушии. Что касается вопроса о том, какое дело было самым чудовищным,  – обычно его задают либо мальчики-студенты переходного года[4], либо будущие психопаты. Обычно я уклоняюсь от ответа, потому что потом, как пить дать, чья-нибудь мама позвонит мне с обвинениями в том, что я травмировала этим рассказом ее сына, или история во всех деталях появится на развороте газеты «The Sun» (такое уже случалось). Эта книга – моя попытка ответить на вопросы более подробно. А именно – провести читателя за ленту полицейского заграждения в реальный мир судебной экспертизы, не такой, как показано в сериале «Медэксперт Куинси»[5] (если вы мои ровесники) или «Место преступления» и  «Безмолвный свидетель» (для тех, кто помладше). Я расскажу об истоках судебной медицины, ее современном применении, а также поделюсь своими иногда захватывающими, иногда душераздирающими приключениями, случившимися за более чем 30 лет.

Глава 1 Начало Летом 2000 года самолет, на борту которого была я, приземлился в  Сьерра-Леоне[6]. По стандартам ООН, путешествие через Гвинею прошло без особых происшествий. Меня вместе с  Робертом МакНилом, старшим специалистом, заведующим моргом в больнице Western Infirmary в  Глазго, сотрудники ООН доставили в отель на берегу города Фритаун, столицы Сьерра-Леоне. Отель отдали ООН под штаб-квартиру в  1999  году, когда организация взяла на себя роль миротворца после гражданской войны, бушевавшей с начала 1990-х. Там мы встретились с остальными членами команды. Наша миссия заключалась в том, чтобы вернуть тела небольшой группы солдат ООН, убитых в разгаре конфликта. Мы должны были установить личности погибших и определить причину смерти. Нам сказали, что попасть на место преступления может быть затруднительно, но также заверили, что все разрешится в течение одного-двух дней. Я выступала в качестве судмедэксперта и отвечала за определение причины смерти, Роберт же отвечал за оборудование. Я прилетела из Ирландии, он – из Глазго, но мы работали вместе с  1980-х, а потому были хорошими друзьями. Вскоре к нам присоединилась Сью Блэк, судебный антрополог из крупного и успешного университета в  Данди. С ней мы уже работали над несколькими делами, когда я еще жила в Глазго. Она отвечала за опознание тел. Еще с нами был судебный рентгенолог Марк Винер, экспертыкриминалисты, в том числе фотограф, дактилоскопист и сотрудник, ответственный за хранение вещественных доказательств, – все они прибыли из Англии, чтобы присутствовать при извлечении тел, записи и съемке места преступления. За нашу безопасность в Сьерра-Леоне отвечали нигерийская и индийская армии.

Траншея, в которой лежали тела, находилась в тылу врага, отсюда и сложности с попаданием на место преступления. Мы надеялись, что армия ООН сможет отбросить мятежников и удержать их, чтобы дать нам время достать тела. Внезапно я поняла, что мой муж, возможно, был прав, когда раздражался из-за моего безрассудного отношения к собственной безопасности и к тому, как это может повлиять на всю нашу семью, если что-то пойдет не так. Британское правительство запретило Сью выходить из отеля, пока они не убедятся в ее безопасности, но, казалось, никто не беспокоился обо мне, Роберте и  Марке – мы ожидали сообщения, что вражеская армия отброшена и появилось небольшое временное окно, чтобы попасть к телам и вернуться обратно. Следующим утром нас забрали, посадили в вертолет и повезли в джунгли. Нигерийский командующий допросил нас, сказал, что нам необходимо двигаться, как только получим сигнал, и не поднимать головы: европейцы были легкой мишенью. На джипе мы заехали глубже в заросли. Казалось, там мы просидели несколько часов, пока не узнали, что мятежники отброшены, однако армия ООН не могла предугадать, сколько им удастся сдерживать вражеский натиск. Мы пробежали к окопу, не поднимая голов. В конце концов там мы проработали небольшое количество времени, раскопали тела и задокументировали все находки. Первая фаза прошла успешно, без происшествий. Потом нас передали индийской армии – мы были приглашены на обед, – а затем мы вновь запрыгнули в джип и вернулись к своим. Лагерь индийцев располагался недалеко от вражеской линии. Нам казалось, еду будут подавать в жестянках, однако мы не поверили своим глазам: посреди джунглей на поляне раскинулась невероятная палатка, походившая на миниатюрный Тадж-Махал. Нам предложили горячую воду, чтобы умыться; я  попробовала лучшую индийскую еду в своей жизни, а вино подавали в настоящих

бокалах. Мы вернулись в отель, чтобы сообщить коллегам последние новости и назначить вскрытие на следующий день. К счастью, местный судмедэксперт согласился предоставить нам свой морг. На следующее утро мы вновь отправились во Фритаун, на этот раз в больницу. Несмотря на очевидную бедность и тот факт, что многие местные жили в хижинах, по большей части люди казались вполне счастливыми: дети ходили в школьной форме, в ослепительно-белых рубашках и носках. Свидетельства войны были повсюду: многие мужчины носили ужасные шрамы, у некоторых недоставало конечностей, но жизнь продолжалась. Морг оказался темным и сырым, в комнате находилось лишь базовое оборудование, но его нам было достаточно. Помещение вызывало приступы клаустрофобии, а смрад стоял невыносимый. Вскрытие не обещало трудностей: нам было необходимо опознать мужчин и установить причину смерти. В какой-то момент я вышла из морга, чтобы подышать свежим воздухом. Здание находилось за больницей, вокруг рос густой кустарник. Я оперлась на дверь и огляделась: неподалеку стояло дерево без единого листика, а на ветви взгромоздились два стервятника и смотрели на вход в морг. По спине пробежала дрожь. Как, скажите на милость, я оказалась здесь? Я ведь никогда не собиралась становиться судебным медиком. Как и многие определяющие события в моей жизни – брак, дети, переезд в другую страну,  – это случилось как-то само собой. Я была средним ребенком в семье, отец работал поставщиком угля. Уверена, его клиенты думали, что у нас очаровательная жизнь, и мне тоже так казалось. Мы жили в муниципальном доме с одной спальней в небольшом городке Крейгнеек в  30 километрах от Глазго, но, когда мне исполнилось семь лет, переехали в дом с тремя спальнями в Уишо в нескольких километрах. Там у нас с младшей сестрой Моникой была спальня на

двоих, а наш брат Джим – старше меня на семь лет – занял отдельную комнату. Нам казалось, дела пошли в гору. Однако, сравнивая нашу жизнь с жизнью друзей, мы видели разницу: по пятничным вечерам и субботам мы работали на благо семейного бизнеса. Мы собирали «кредитные деньги»  – деньги, которые получали за уголь, доставленный клиентам в течение недели. Особой квалификации для такой работы не требовалось: нужно было сложить стоимость двух мешков с углем, мешка углевого мусора и жидкости для розжига, а еще знать, сколько отдать сдачи с пяти фунтов. Как только мы овладели арифметикой, то стали получать зарплату. Вернее, не совсем, но у нас всегда были деньги на сладости, которые можно купить в школе. В классе я лучше других владела арифметикой, особенно счетом в уме. Поэтому с шести или семи лет мы с  Моникой стали помогать родителям. Иногда мы ездили по домам в машине, но куда веселее было ехать в грузовике. Маленькими мы порой запрыгивали на подножку грузовика, как ниндзя, а затем карабкались в кабину, часто во время движения. Мыслей о здоровье и безопасности даже не возникало. Я все еще помню, где была, когда узнала новость о смерти Джона Кеннеди: собирала деньги за уголь «на проселочной дороге». Отец никогда особо не запоминал названия дорог и деревень, но мы всегда понимали, о каком месте он говорит. Хуже дело у него обстояло с именами (думаю, это наследственное, потому что я страдаю тем же). Он перевел игру в ассоциации на новый уровень: «Кошатницей» стала женщина с несколькими кошками (я старалась не заходить к ней домой, пока она искала деньги, так как запах стоял убийственный), а  «Фартучком»  – пожилая леди, попросившая отца купить ей новый фартук или передник, чтобы надеть его на парад Оранжевого ордена[7] («Пусть вы и католик, мистер Кэссиди»), сама она не могла попасть в магазин. Отец же был услужливым человеком.

Жизнь шла бы своим чередом, «нормально», если бы отец не избегал лечения так называемого уплотнения артерий – атеросклероза, вызванного частично генетической гиперхолестеринемией (у меня она тоже есть), но в основном курением больше восьми сигарет в день (этого я не делаю). Помню, что отец уже не мог гулять с нами, потому что приходилось останавливаться каждые несколько минут из-за болей в ногах – состояние, известное как «перемежающаяся хромота». Потребовалось медицинское вмешательство и длительное пребывание в больнице. Бизнес отца пострадал, но я была рада возвращаться домой пораньше в пятничные вечера и в субботу, потому что у нас стало меньше клиентов. Вероятно, тогда и зародились первые семена интереса к медицине: большую часть воскресных дней я проводила в больнице у отца и навещала других бедных родственников. Мои выходные проходили по-настоящему скучно: я  работала по вечерам в пятницу и в субботу днем, а воскресенье проводила в больнице. Где же социальные службы, когда они так нужны? В любом случае, в школе все шло отлично, я все еще оставалась лучшей в арифметике, а в 11 лет отправилась в среднюю школу, где, как тогда бывало, увлекались науками больше, чем языками, что меня вполне устраивало. Мне действительно нравилась физика, а мистер Даффи, наш учитель, умел интересно ее преподавать. Все пять лет, проведенные в средней школе Элбвуд в городе Ботуэлл, прошли по большей части хорошо, однако должна вам признаться, что не очень-то любила школу. Думаю, дело было в других детях. Мне они никогда особенно не нравились – даже будучи сама ребенком, я их не жаловала. Мне хотелось окончить школу, но – параллельно работая последние девять-десять лет – мне не так уж сильно хотелось ее покидать только для того, чтобы после устроиться на работу в банк, как мечтали некоторые мои друзья.

Тем временем у отца случилось несколько сердечных приступов, и, несмотря на операции на ноге, ее в конечном счете пришлось ампутировать. Он попытался продолжить работу, однако это означало, что нам пришлось бы помогать ему как с поездками на грузовике, так и с работой вне транспорта, а в долгосрочной перспективе это было невыполнимой задачей. Тогда, вероятно, и определилось мое будущее. Когда меня спросили, что бы мне хотелось изучать в университете, я ответила: «Медицину»,  – чем привела в ужас монахинь. Те считали, что мы, девочки, должны становиться учителями, монахинями, нянечками или женами и матерями. Я и себя удивила этим выбором, но, как только слово вылетело, назад пути не осталось. Я пришла домой, объявила о своем решении отцу, который тогда был прикован к постели, и он пришел в восторг. Через несколько месяцев у него случился еще один приступ, и он умер. А я должна была закончить начатое. Я еще не рассказала о своей маме. Она была Скарлетт О’Хара для своего Ретта Батлера[8]. Он сам сколотил свою жизнь, она была очаровательной и веселой, а завтрашний день был всего лишь очередным днем для них. Но жизнь оказалась совсем не такой, какой мама себе ее представляла, когда выходила замуж за единственного завидного жениха во всей деревне. Как только здоровье отца ухудшилось, ей пришлось взять ответственность за все дела на себя. На смену жизни в относительной праздности пришла грязная работа, и мама сама садилась в грузовик, чтобы убедиться в том, что наша семья получит свои деньги. Бог знает, что говорил ей парикмахер, видя, что ее обычно светлые кудри припорошены угольной пылью. В конце концов и она признала, что не справляется: бизнес сошел на нет, а ко мне неожиданно вернулись выходные дни.

Через несколько недель после смерти отца я уже сдавала экзамены, чтобы попасть в университет. К счастью, моих результатов оказалось достаточно, и меня приняли в университет Глазго. В 17 лет я уже была на пути к получению медицинского диплома. Как обычно, ситуация с деньгами меня не слишком-то волновала. В  Шотландии, как ребенок из неполной семьи (мама теперь работала страховым агентом, а это означало, что по субботам мне снова приходилось собирать деньги), я могла подать на грант, чтобы покрыть стоимость учебы, оплату проезда и расходы на жилье. Несмотря на стесненные обстоятельства, у нас по-прежнему существовал предполагаемый родительский вклад, что мама интерпретировала как мой вклад в помощь родителям: этим я была занята по вечерам в пятницу, а по субботам в местном баре и ресторане зарабатывала себе на проезд и некое подобие социальной жизни. Университет оказался школой жизни. Внезапно из прилежной девочки, входящей в  10  % самых умных ребят школы, я стала довольно средним студентом в сравнении с другими. Теперь в списке результатов экзаменов я уже искала свою фамилию, начиная не сверху, а снизу, и выдыхала только в тот момент, когда понимала, что набрала больше 50 %. Первое знакомство с  «пациентом» произошло на втором году обучения, на занятиях по анатомии в  1972  году. Спасибо людям, жертвующим свои тела науке: студенты-медики изучают анатомию во время скрупулезного вскрытия настоящего человеческого тела. Как правило, анатомические отделения представляют собой темные здания с тошнотворным запахом бальзамирующих жидкостей. Группе из восьми человек предстояло работать с телом взрослого мужчины. Нам не дали никакой информации о том, кем он был и как умер. Теперь я знаю, что подробности держатся в секрете, чтобы студентов не сбивали с толку различные анатомические особенности, естественные или приобретенные в ходе хирургических вмешательств.

Люди, ответственные за выбор тел для анатомических занятий, очень придирчивы. К счастью, к тому моменту, когда процесс отбора идет полным ходом, донор уже не может знать о происходящем и не будет расстроен, если ему откажут в полном вскрытии из-за ожирения, слишком большого количества операций или банального несоответствия требованиям. Тем не менее в таких случаях человек может стать, например, донором роговицы, а остальные части тела пойдут на исследования. На «нашем» теле была татуировка – сердце с именем Бесси внутри, – поэтому мы стали ласково звать его «парень Бесси». Мне нравится думать, что в течение года мы узнали о нем больше, чем Бесси могла себе вообразить. В связи с этим в моей голове поселилась мысль о том, что татуировки полезны, когда нужно опознать тело. Но если уж вы фиксируете на теле – в цвете и эффектно – имена любовников, возможно, стоит подумать о том, чтобы зачеркивать тех, кого больше нет в вашей жизни. Просто на всякий случай. Медицинским школам, возможно, следует внимательно следить за студентами на курсе анатомии, так как на этом этапе становятся заметны личностные черты, которые помогают определить, к какой отрасли медицины лежит душа у студента. Мне всегда хотелось проводить вскрытие медленно и тщательно, однако меня – хрупкую и самую юную в группе – выталкивали более решительные студенты, которым хотелось провести как можно меньше времени в секционном зале. В результате их чрезмерного энтузиазма о некоторых частях тела у меня до сих пор туманное представление. Однако даже мне не хотелось корпеть над каждой костью рук или ног слишком долго. Слава богу, на свете есть антропологи. Впрочем, не было большой разницы в том, много мы проводили времени в зале или нет, от нас все равно пахло формалином. Плюсы в этом есть: всегда можно разогнать студентов в обычно переполненном

баре, куда я, став старше, стала часто заглядывать. В любом случае анатомия заставила меня кое о чем задуматься. Как только мы изучили азы, наступило время знакомиться с живыми пациентами. Вот когда все пошло не по плану. Два года обучения позади, еще четыре впереди. Возможно, такой вводящий в систему подход, представляющий пациентов еще на заре обучения, может помочь с решением поменять специальность, если студент поймет в процессе, что не создан для этой работы. Мой путь начался с гемодиализа[9]. Предполагается, что все просто: вполне здоровые люди ждут, пока из крови уйдут токсины, и радуются, что кто-то составляет им компанию и разгоняет скуку ожидания. Вот как было у меня: кровь бежала по трубке между мужчиной и аппаратом, а следующее, что я помню – я проснулась на койке рядом с приятным пациентом, с которым я болтала во время процедуры. Затем была операционная. Проводили геморроидэктомию[10]. А пол оказался довольно твердым, когда я на него приземлилась… Что ж, по крайней мере, я начала понимать, для какой области медицины я точно не рождена. Следующие четыре года я вычеркивала специальности с набирающей обороты скоростью. Беременные и младенцы? Нет. Дети? Даже консультант сказал мне «нет». Что-то, связанное с работой в отделении, в том числе по ночам – тоже нет. Это решение пришло ко мне, когда я работала врачом в местном хирургическом отделении. В то время студенты медицинского института должны были подменять ушедших на каникулы или в отпуск интернов. Помню, как стояла во втором часу ночи у окна в хирургическом отделении и думала: «Что я вообще здесь делаю и почему отвечаю за всех этих больных людей?» Обучение заканчивалось, а я все еще не представляла, чем хочу заниматься. Через шесть месяцев мне предстояло стать врачом. Медицина дала мне шестилетнее образование, чтобы я преуспела в профессии. Я завалила всего один экзамен по дисциплине «общественное здравоохранение», но в свою защиту хочу сказать, что вопросы задавали об акушерстве и гинекологии где-то в Африке,

а у меня и без того было достаточно проблем с ними в Глазго. Мне пришлось пересдавать, и эта пересдача дала полугодовую передышку. Вместо того чтобы сразу стать интерном, я на месяц отправилась в отпуск и вернулась куда более счастливой, потому что теперь у меня была цель: патология. Никаких живых пациентов, только органы в банке и вскрытие тела. Значит, я могла получить диплом, пройти интернатуру, и моя карьера встанет на нужные рельсы. Интернатура окончательно убедила меня в том, что оставить живых пациентов было хорошим решением, хотя оказалось сложно принять тот факт, что после более чем шести лет обучения приходится всего лишь фиксировать результаты анализов крови. Однако, работая в больницах на периферии, я часто замечала, что я действительно самый молодой врач, а по ночам и выходным остаюсь единственным человеком в больнице. Было даже удивительно, что кто-то из нашей больницы уходил живым. Часы работы тоже казались странными: наша обычная неделя состояла из трех 12-часовых смен, одной расширенной смены, длившейся до полуночи, и одной ночной смены. Мы дежурили на дому по выходным раз в три недели, а если кто-то из коллег заболевал, то, бывало, и каждые выходные. Дежурство на дому начиналось в пятницу утром и заканчивалось утром в понедельник. Иногда старший врач, отлично отдохнувший за игрой в гольф на выходных, мог сжалиться над нами и отпустить пораньше после обхода отделения, но только после того, как мы возьмем у пациентов кровь и занесем результаты в бланк. Порой нам доводилось выполнять процедуры, опыта в которых у нас не было, но они входили в «карманный справочник интерна». Однажды пожилой мужчина попросил промыть ему уши перед выпиской. В «карманном справочнике» ничего не говорилось о том, что лучше

использовать для этого теплую воду, потому что холодная может вызвать слишком быстрое движение глаз, отчего у пациента иногда начинаются тошнота и головокружение[11]. Что ж, по крайней мере, мужчина расслышал мои извинения. Этот тест с холодной водой в ушах теперь используют для того, чтобы понять, мертв ли мозг у человека. Тот пожилой господин определенно был жив. Год я провела, кочуя из отделения в отделение, от специальности к специальности. Однажды в пятницу вечером я совершила ошибку: забыла выписать пенициллин пациенту, прибывшему после операции. Обычно такое строго наказывается. Ошибку заметили только утром, во время обхода отделения. Когда врач-консультант выпустил пар, высказавшись относительно некомпетентности интерна (моей, то есть), пациент вставил слово… Он забыл предупредить о том, что на пенициллин у него аллергия. Врач тогда спустил собак и на пациента. Мне пришлось извиняться перед обоими за свою ошибку. Конечно, я ничего не сказала о том, что случайно спасла пациенту жизнь. Однако с тех пор я свой урок выучила и всегда проверяю, нет ли у пациентов аллергической реакции. Я всегда следую инструкции. Я едва не сбилась с намеченного пути, когда работала в приемном отделении скорой помощи. Там все было именно так, как показывали по телевизору. Люди появлялись на пороге в мыле и в ярости. Головные боли, дорожные происшествия, сломанные руки и ноги, разбитые носы и кровотечения, люди с ментальными расстройствами и прорва прочих жалоб. Прелесть работы там заключалась в том, что после лечения эти люди уходили и чаще всего никогда больше не появлялись. Больница стояла в захолустье, врачей не хватало. Мне приходилось быть пластическим хирургом, когда я зашивала лица после того, как люди вылезали из машин через разбитые в аварии лобовые стекла; лором, когда

останавливала носовые кровотечения и промывала уши (помня о том, что нужно использовать теплую воду); даже офтальмологом, когда приходилось вытаскивать посторонние предметы из глаз. Ничто из этого сейчас невозможно без предварительной практики, да и тогда не следовало такого допускать. Еще одной моей обязанностью стало накладывание гипса на сломанные конечности. «Лепщики гипса» не работали по ночам и выходным дням, а этому навыку в медицинской школе нас не учили. Старая аксиома гласит, что если с чем-то справится человек с одним только школьным образованием в загашнике, то и человек с медицинским дипломом сможет это сделать. Вы когда-нибудь клеили обои? Ну, вот и все. К счастью, все мои пациенты с переломами на следующий день обращались к хирургу-ортопеду для хирургического вмешательства. Поэтому при обращении с переломами все, что от меня требовалось, – убедиться в том, что в ближайшие сутки пациенту не станет хуже, чем есть. И я накладывала как можно больше гипса. После этого моим только что загипсованным пациентам требовался грузовик, чтобы увезти их из отделения, зато конечности у них были зафиксированы прочно. Во время интернатуры я подала заявку на участие в нескольких программах обучения патологии. Их преподаватели, похоже, от меня не были в таком восторге, в каком я пребывала от них, поэтому я решила немного изменить курс и попробовать силы в приемном отделении скорой помощи. Я только переехала в  Данди, чтобы занять пост, когда услышала о перестановках в отделении патологии. Произошли изменения в старшем составе, и тогда на время отложили письмо с предложением мне занять у них место стажера. Я решила, что, может, стоит дать шанс отделению скорой помощи, и сама отложила принятие решения о своем будущем на потом. Королевский лазарет Данди оказался намного больше тех больниц, где я работала, будучи интерном. К тому же там были все необходимые специалисты, в отличие от больниц на периферии. Теперь я занимала должность своеобразного инспектора дорожного

движения в коридорах больницы: осматривала пациентов и отправляла их к нужному специалисту. Такая работа гарантировала сохранность больных, но мне было скучновато. Поэтому я решила: иду в патологию. В 1979  году началось мое обучение. Сразу стало понятно, что комфортнее всего мне на вскрытиях. С порога меня ждал настоящий марафон, занявший весь день, и сложнее всего было набраться храбрости, чтобы взять в руки скальпель и разрезать тело. В конце концов мой босс потерял всяческое терпение: «Он мертв, хуже ты точно не сделаешь». Когда мы закончили, я все еще не понимала, от чего этот человек умер, пока мне не указали на свернувшуюся кровь, которую я тщательно удалила из сосудов в легких, – она свидетельствовала об эмболии легких, т. е. тромб из ноги попал в сосуд легких, чем вызвал смерть. Тромбоз глубоких вен – частое осложнение в случае, когда человек прикован к постели, при этом врачи прилагают усилия, чтобы избежать возникновения тромбоза. В отделение патологии в больнице Глазго привозили людей, умерших на больничной койке, поэтому вскоре я научилась определять смерть от сердечного приступа, от раковых метастазов, кровоизлияния в мозг и сепсиса. От любых естественных причин, разрушающих тело и вызывающих смерть. Порой я удивлялась, как человек прожил столько лет, когда все его органы находились далеко не в лучшем состоянии. В морге я показывала хорошие результаты, но с лабораторией не складывалось. Лаборанты тщательно обрабатывали ткани, отделенные от тел, нарезали тонкими полосками и окрашивали красителями, чтобы клетки было лучше видно, помещали ткани на предметные стекла и отправляли патологам в картонных лотках размером с лист бумаги. Все шло своим чередом. Предметные

стекла осторожно устанавливались под микроскоп, настраивался фокус. Когда я смотрела на них, казалось, будто гляжу в калейдоскоп – столько разных цветов. Такая мистерия. Я понятия не имела, на что смотрю. Единственной подсказкой мне служил запрос из лаборатории, которая возвращала ткани с описанием. Другой стажер, приступивший к работе в одно время со мной, весело определял не только ткани, но и патологии. Катастрофа, учитывая, что моя карьера стояла под вопросом. Поблажки делались, чтобы дать стажерам шанс войти в курс дела, однако рано или поздно наступал момент, когда нужно определить, подходит человек для этой работы или нет. Я решила придерживаться плана, который помог мне на выпускных экзаменах: не говори ничего, возможно, сойдешь за идиота, но доказательств этому не будет. Мне нравился процесс вскрытия и люди на работе, мне не хотелось уходить, однако была вероятность, что мой контракт могли не продлить после полугодовой стажировки. А затем кое-что произошло. Готовая к очередному разочарованию, я припала к микроскопу… и смогла распознать, на что смотрю. Передо мной лежал материал, собранный в ходе выскабливания матки в фазе пролиферации: ацинозно-клеточная опухоль кишечника и совершенно нормальная ткань молочной железы без признаков рака или кожных полипов. Игра началась. Следующие пять лет прошли без особых приключений, я, похоже, нашла свою нишу. На горизонте маячил заключительный экзамен по патологии, больше формальность, чем настоящее испытание. А потом я перестала считаться стажером и должна была начать поиски работы. Никаких перспектив в  Глазго не было, и я сомневалась в своих шансах вскоре получить место консультанта[12]. Пока я устроилась в больнице Стобхилл и понимала, что нравлюсь не всем. Для начала, я искренне любила патологию и с нетерпением ждала начала рабочего дня. В то время меня отправили в другое отделение гистопатологии, в  Королевский лазарет Глазго. Многие убили бы за

возможность поработать в нем или Западном лазарете. Другие больницы, включая Стобхилл, считались третьесортными. Однако быть врачом в крупной больнице не так уж легко. Единственной отрадой для меня стал тот факт, что за короткий промежуток моего пребывания в Королевском лазарете ни один из стажеров в их отделении патологии не хотел делать вскрытия и мне выпал шанс провести много времени в морге. Это нисколько не остудило мой пыл, что не осталось незамеченным. Когда однажды утром понедельника профессор патологии взглянул на меня и спросил: «Чего ты так сияешь? Утро понедельника на дворе!», я позвонила Роду, своему боссу в  Стобхилле, и попросилась обратно, домой. К счастью, стажер, с которой я тогда поменялась местами, в  Стобхилле чувствовала себя еще хуже и отчаянно искала возможность вернуться в родное отделение. Еще одним существенным недостатком оказался мой внешний вид. Я носила высокие каблуки и красила волосы, каждый раз получая на выходе разные цвета. Похоже, вся лаборатория делала ставки, споря, с каким цветом я появлюсь утром в понедельник. Домашние окрашивания бывают непредсказуемыми. Поэтому частенько меня называли легкомысленной, хоть Род и защищал меня. Когда я с первого раза попала в  Королевский лазарет, профессорам пришлось признать, что я не совсем безнадежна. Шотландию и Англию разделяла не только большая стена, но и законодательная система – она оказалась совершенно другой. Когда я искала место консультанта в Англии, то поняла, что система вскрытия и процесс расследования по делу о смерти тоже отличаются. Я смутно припоминала лекции по судебной медицине на четвертом курсе – им я уделяла столько же внимания, сколько и лекциям по тропической медицине, а учитывая тот факт, что дальше

Майорки я не ездила, мне казалось, что знания о лейшманиозе мне вряд ли пригодятся. Я узнала, что в  Шотландии при подозрении, что человек погиб в результате неестественных причин, тело отдавали на экспертизу судмедэксперту. Мне также сообщили, что в  Глазго работают три судмедэксперта. Они никак не зависели от отделений патологии в местных больницах и работали в городских моргах в центре города, где имели дело с дорожно-транспортными происшествиями, смертями в результате повешения и передозировки, с людьми, погибшими на улицах, а также убитыми. В  Англии расследования внезапных смертельных случаев, а также смертей от неестественных причин проводили медики из больницы, однако если подозревали убийство, тело отдавали на исследование судебному медику. К тому моменту я могла делать вскрытия с закрытыми глазами, но никогда ко мне в руки не попадались те, кто погиб при пожаре, утонул или умер в результате насильственных действий – только люди, которые умерли в больнице от естественных причин. Мне бы пришлось столкнуться с другой стороной своей работы, если бы удалось заполучить место консультанта в Англии. Как-то я встретилась со своим профессором патологии, чтобы обсудить перспективы. Он заверил меня, что, если я продержусь здесь, какая-нибудь работа рано или поздно подвернется и у меня есть все шансы ее получить. Что в переводе означало: шансов нет, если только всех стажеров Королевского и  Западного лазаретов не смоет цунами в местную реку Клайд. Я обсудила с ним возможность переезда на юг и объяснила, что для этого мне нужен опыт в судебной патологии. Его это ошарашило. В середине 1980-х годов у судебных патологов, мягко говоря, была не лучшая репутация: считалось, что это люди, которые не справились с гистопатологией и теперь разбираются со смертями отбросов общества. Профессор быстро пришел в себя, пообещал посмотреть, что можно сделать, а потом поскорее ушел. Мне тут же пришла в голову мысль, что вот оно: я  превратилась из легкомысленного медика в токсичного.

Позже в тот же день он позвонил мне, чтобы сказать, что я могу присоединиться к судебно-медицинскому отделению на две недели. Я была вне себя от счастья. Профессор также сказал, что есть потенциальное место для меня. Заинтересована ли я в карьере в области судебной патологии? Есть вакансия, на которую не могут найти человека. На этот раз пришла моя очередь застыть от удивления. Я поблагодарила его за щедрое предложение, но ответила, что двух недель мне будет достаточно. Тогда я еще не представляла, что этот звонок изменит мою жизнь. Через пару недель я отправилась в городской морг. Я знала, что провожу вскрытия лучше других стажеров, но сомневалась, смогу ли понять, что делать с теми повреждениями на телах, которые увижу. В голове еще оставались свежие воспоминания о работе в отделении скорой помощи: люди, кричащие от боли, повреждения, которые хирурги не знали, как лечить. И это я говорю о тех счастливчиках, у кого был шанс выжить. Живые должны дойти до больницы сами, чтобы получить помощь, мертвых же привозят в здание морга через пять минут с главной улицы Глазго. Я всегда говорила, что единственным преимуществом моей работы была бесплатная парковка в центре Глазго в рождественский период. Снаружи морг – суровое здание – больше напоминал общественный туалет. Внутри все выложено кремовой плиткой, очень практично: легко мыть. Впрочем, приняли меня тепло: трое работников морга были явно рады видеть новое лицо, тем более женщину. Мне предложили чай с тортом. Я подумала, что это особая церемония из-за моего прихода, однако позже поняла, что они часто так делают, и была даже рада перерыву на чашечку чая, когда на работе случались тяжелые периоды. Джеки, Фентон и  Алек станут моими «дядями» в морге и еще несколько лет будут присматривать за мной.

Я сразу отметила, насколько тихо в помещении. Повсюду пахло карболовым мылом – любимым чистящим средством Джеки. Зона общественного пользования была тускло освещена, я решила, что эта особая атмосфера создана для скорбящих родственников погибшего, но вскоре узнала, что дело в очередной причуде Джеки и его бережливом подходе к управлению моргом: он убирал дополнительные лампочки, чтобы не расходовать электричество. Уверена, отцы городского совета Глазго были бы рады, узнав, что один из работников блюдет их интересы. Между нами шла непрекращающаяся война. Фентон – мой главный союзник – вечно вкручивал недостающие лампочки и выливал в слив огромное количество карболового мыла – что, на мой взгляд, было правильным решением, учитывая, сколько всего вместе с мылом уходило в сток. Профессор Уотсон, глава судебно-медицинского отделения, элегантный джентльмен, всегда ходил в костюме в тонкую полоску, даже когда приезжал на вызов в предрассветные часы. В волосах его пробивалась седина, на носу сидели очки без оправы, а говорил он с британским выговором. Он был тем авторитетным человеком, которого так любила судебная система. Я помнила его с тех пор, как была студенткой, он вел у меня лекции; теперь он рассказывал мне о том, как работает система, однако я хотела одного – попасть в секционный зал. В то время я понятия не имела, как отреагирую: надеялась только, что не хлопнусь в обморок, когда увижу тела и кровь. Что ж, для начала, этот морг кардинально отличался от обычных больничных моргов: здесь все больше напоминало операционные, блестело нержавеющей сталью, стояли передовые вентиляционные системы, в комнатах для переодевания имелись душевые – в здании были представлены все современные удобства. Морг обладал каким-то диккенсовским очарованием. В качестве кладовой и одновременно прохода в секционный зал использовалась импровизированная раздевалка. Вместо обычных халатов,

одноразовых фартуков и перчаток мне указали на гору зеленых льняных рабочих халатов, легко очищающихся пластиковых фартуков и перчаток большого размера. 30 с лишним лет прошло, а мне все еще кажется, что морги предназначены для того, чтобы в них трудились очень высокие люди с огромными конечностями. У профессора был свой личный фартук, на котором несмываемым маркером было написано «ПРОФ». Мне пришлось довольствоваться фартуком с надписью «ИБС» – позже я узнала, что имелось в виду сокращение от «ишемической болезни сердца», любимого диагноза судмедэксперта. Этот диагноз и меня выручал время от времени. Разумеется, фартук был слишком длинным, и мне пришлось изловчиться, чтобы не запутаться в нем и не расшибиться о мраморный пол. Переодевшись, мы прошли в секционный зал – большой и светлый, в нем стояло три белых фарфоровых стола. Каждый был рассчитан на два тела, что сейчас считается неприемлемым, да и в те времена не стоило так делать, но в ходе своей работы я выяснила, что на мертвых тогда денег не выделялось. Уже позже, когда судебная медицина стала неотъемлемой частью расследований, городские морги смогли позволить себе обновить оборудование, так как существовал риск испортить улики, содержащие в себе ДНКматериал. Нас ожидали четыре тела, все на разных этапах вскрытия, все со своими трогающими за душу историями – они жаждали нашего внимания, мы должны были изучить их и установить причину смерти. Первая смерть была от пожара, дальше двое пожилых, умерших внезапно, и один молодой человек – первый наркоман, которого я видела. Как Алиса в  Стране чудес, я прыгнула в кроличью нору и открыла для себя ранее неизведанный мир. Как и она, я встретила

интересных, странных и замечательных людей, живых и мертвых – мир, из которого не хочется уходить. Следующие 13 лет я оттачивала мастерство в Глазго. За это время я провела более пяти тысяч вскрытий, большая часть смертей были неожиданными – вследствие несчастного случая или самоубийства,  – однако мы жили в  Глазго, поэтому встречались и убийства. В основном смерти от ножевых ранений: где-то один удар, а где-то больше сотни. Ранения наносились разными предметами: от простого карандаша до декоративного самурайского меча – это обычное украшение гостиных в  Глазго в  1980-х годах. На втором месте шли тупые травмы, часто повреждение головы в результате ударов кулаками, ногами или любым увесистым предметом, например, молотком, разводным ключом или камнем – в сущности, тем, что под руку попадалось. Через несколько лет появились и огнестрельные ранения. В руках бандитов Глазго оказалось новое оружие, и судмедэкспертам тоже пришлось включаться в игру. Я съездила в судебно-медицинское отделение в  Белфасте, чтобы вникнуть в курс дел со стрельбой, которая нередко случалась во времена Смуты в  Северной Ирландии[13]. Вдобавок ко всему, стали появляться случаи удушения. Помимо этого мы преподавали студентам медицинского и юридического факультетов, а также создали программу для всех, кто имеет отношение к судебно-медицинской экспертизе, от медсестер и врачей до пожарных и юристов. Судебно-медицинская экспертиза отнимает все ваше время. Вы не можете заниматься ею вполсилы: долгие смены, пропавшие выходные и пропущенные праздники в этой профессии норма. Коллеги становятся друзьями, а ваша семья должна с пониманием относиться к этому, партнер на время становится родителем-одиночкой, а вы едите, спите и дышите смертью.

В 1998 году я уехала из Глазго в Ирландию, чтобы в Дублине при профессоре Джеке Харбисоне занять место заместителя государственного патолога. Мне предстояло заниматься той же работой, что и прежде, однако я вдруг оказалась в публичном поле, что в  Англии считалось неприемлемым. В  Шотландии судебные патологи были известны небольшому кругу лиц, участвоваших в расследовании, а публика либо мало интересовалась, либо не интересовалась вовсе тем, кто мы и чем занимаемся. Джека я знала много лет, и он всегда рассказывал нам о своей работе судмедэксперта. Однажды ему предстояло посетить Глазго в качестве внештатного эксперта на судмедэкспертизе для студентовмедиков. Он перепутал время прилета, поэтому машина, отправленная за ним в аэропорт, вернулась пустая. Позже, когда он добрался до аэропорта Глазго, никто его не встречал, и, разумеется, он обратился к полицейскому, попросив отвезти его в офис профессора Ванезиса. Полицейский понятия не имел, кто такие Джек и Ванезис, однако согласился обратиться к старшему офицеру. В конце концов они выяснили, что Джеку нужно в судебномедицинское отделение, и позвонили нам. Джек ехал, полный энтузиазма, и удивился, что ни один человек в  Глазго – явное преувеличение – не знает профессора с судебно-медицинского отделения. «Разумеется, любой в Ирландии меня знает». Ну конечно знает, Джек! Перенесемся на несколько лет вперед. После громкого убийства Софи Тоскан дю Плантье[14] на востоке графства Корк в  1996  году стало понятно, что один судмедэксперт не может заниматься расследованием каждой подозрительной смерти по всей стране. Джек тогда связался со мной и спросил, не будет ли мне интересно присоединиться к нему в расследовании в Ирландии. Я ответила, что подумаю, и предложила заехать к нему, чтобы войти в курс дела. Когда я приехала в Дублин, Джек меня не встретил. Око за око! Из громкоговорителя раздалось: «Доктор Кэссиди, прошу вас подойти к стойке информации». Рассчитывая услышать, что Джек опаздывает, я

удивилась, когда подошли двое полицейских и объяснили, что профессор Харбисон сейчас на месте преступления и попросил отвезти меня к нему. Меня посадили в полицейскую машину, и мы поехали из Дублина в Грейнджгорман, где нашли тела двух женщин. Я и не заметила, как разговорилась с судебными экспертами о следах: что важнее, сделать анализ ДНК или идентифицировать кровавые отпечатки? Дискуссия продолжилась и в  Глазго. Речь шла об ужасном двойном убийстве, и тогда я не знала, что его не раскроют еще много лет. Мой приезд поставил точку: нужно ехать в Ирландию. А также позволил удостовериться, что все действительно знали Джека. Так что вторым этапом в моей карьере стала Ирландия, офис государственного патолога. Та же работа, но отличная во многих отношениях. Ирландцы одержимы смертью. Здесь посещение похорон – национальный вид спорта, в то время как в  Шотландии нужно иметь непосредственную связь с умершим: быть членом семьи или близким другом, – чтобы тебя допустили к мясному пирогу, особой изюминке мероприятия. В Ирландии о смертях объявляют по местным радиостанциям, и вместо того, чтобы проверять гороскоп или разгадывать кроссворд, люди смотрят газетные развороты, чтобы узнать, не умер ли кто поблизости, – это и есть веский повод зайти на похороны. У иных другие поводы, например «Я знал его кузину» или «Моя бабушка жила прямо за углом». Помню, на маминых похоронах мы знали каждого присутствующего в церкви, кроме одного человека – представителя из министерства юстиции. Приятное беспокойство, однако совершенно ненужное в  Шотландии на похоронах. Он не остался на пирог. Но спасибо, что зашел, Ноэль. Восхищение смертью выражалось в том, что пресса писала о разных случаях, не только убийствах, и поэтому Джек стал

публичной фигурой. Он наслаждался славой, а я чувствовала себя некомфортно от такого внимания. Попробуйте сделать покупки в супермаркете – чего, как я знаю, Джек не делал,  – и люди обязательно подойдут поговорить. Мило, но я ведь знаю, что они оценивают содержимое моей тележки. Этого почти достаточно, чтобы стать трезвенником. Почти. В следующие 20  лет я бросила все свои силы на расследования подозрительных смертей в  Ирландии. За это время судебная медицина сильно продвинулась вперед, а роль судмедэксперта изменилась. Его присутствие на месте преступления, по мнению следователей, было излишним, однако я никогда не отказывалась от поездки. Достижения в области оказания помощи при травмах и модернизированная дорожная система привели к сокращению времени реагирования скорой помощи. Это означало, что тяжелораненых быстро доставляли в больницу и успешно реанимировали, а  «простые» случаи, вроде единичного ранения колюще-режущим предметом или травм головы, никогда до нас не доходили. Дела, которые мы расследовали, стали более сложными. Несмотря на это, процесс оставался неизменным на протяжении многих лет, и, хотя морги также претерпели изменения, судмедэксперт в своей работе по-прежнему полагался на острый нож, ножницы и пилу, желательно электрическую. Так было не всегда. Быстрые изменения в судебно-медицинской системе расследования смертей отражают изменения в науке и технологиях, а это влияет на все сферы нашей жизни. Однако, как и с любой сферой жизни, в реальности прогресс в области расследования преступлений занял несколько столетий.

Глава 2 Уроки смерти Пока развивался процесс расследования смертей, оформилась роль судмедэксперта, мы вступили в новую эпоху и стали по-новому смотреть на проявления смерти. До недавнего времени изучение тела в рамках расследования, призванное найти причину и определить обстоятельства смерти, проводилось скорее из любопытства, чем в попытке раскрыть дело. Первым зарегистрированным случаем вскрытия тела после убийства было дело Юлия Цезаря. 23 ножевых ранения и фатальный удар в грудь, пробивший аорту: «И ты, Брут». Вполне очевидный исход даже по современным меркам. Однако в целом вплоть до 1100-х годов смерть буквально была концом всему. Двигаемся дальше. В течение восьми сотен лет после того, как норманны высадились в  Ирландии в конце 1100-х годов, страна жила в тени Англии и перенимала ее законы. Даже уже независимая Ирландия еще цеплялась за отголоски прошлого, включавшие корониальную[15] систему расследования преступлений. Если в  Англии власти едва ли проявляли заинтересованность в том, чтобы блюсти интересы граждан, особенно бедных, то в Ирландии дела обстояли и того хуже. Горожане рассчитывали, что правители будут о них заботиться, защищать их интересы, однако, разумеется, за все приходилось платить. Английская корона поняла, что расследование смертей на родной земле и за ее пределами может принести пользу: власти якобы защищали интересы жителей, а на деле, пользуясь ситуацией, захватывали имущество умершего человека – возможно, это стало предвестником налога на наследство,  – и штрафовали людей, причастных к преступлению. Человек, отдававший приказ от лица Короны, назывался коронером – некто между шерифом Ноттингема и братом Туком[16], он

присваивал имущество покойного любящего мужа, принося соболезнования безутешной вдове. В 1194  году статьи Эйра закрепили роль коронера в расследовании смертельных случаев в  Англии, следовательно, по умолчанию, и в  Ирландии тоже. В  Англии коронер должен был установить личность погибшего и определить причину и характер смерти, чем он и занимался в ходе проведения дознания. Тогда – и до недавнего времени – проведение дознания немногим отличалось от вполне спокойных слушаний в зале суда. Коронер вместе с присяжными – кучкой достойных людей города – собирались в общественном месте и осматривали тело – получалось что-то похожее на современное вскрытие. Часто единственным помещением с подходящей для тела широкой поверхностью и возможностью разместить присяжных был местный трактир. В те времена ни у коронера, ни у присяжных не имелось медицинской подготовки, однако коллективным разумом они доходили до решения о причине смерти. Все было просто, если несчастного затоптала лошадь или забили в пьяной драке. Работа сделана. Странно это или нет, но подобная практика открыла в  Ирландии определенные возможности, и должность трактирщика переплелась с должностью владельца похоронного бюро. В  1846  году закон о коронерах закрепил это на официальном уровне. Во время Великого голода в Ирландии в 1845–1849 годах число смертей превысило все показатели, медицинские службы и учреждения не справлялись: сейчас подобное назвали бы режимом «масштабного бедствия». Чтобы взять ситуацию под контроль, закон о коронерах постановил переносить все тела в ближайшие трактиры и хранить в пивных погребах, так как они оказались единственным доступным прохладным местом, а за это время коронеры производили

дознание. Закон о коронерах от 1962  года отменил это постановление, к тому моменту уже появились похоронные бюро – более удобные места для содержания покойников; однако многие трактирщики сохранили интерес к этой стороне предпринимательства. В сельской местности Ирландии до сих пор можно встретить трактирщика, гробовщика и местного лавочника в одном лице. И хотя тела давно перестали хранить в подвалах для пива, эти люди могут предложить вам целый спектр услуг: от организации похорон до поминок. Ирландское решение ирландской проблемы, и все законно. Никакой бокс не может соревноваться с этим. К тому же в прошлом коронеры имели право собирать посмертные пошлины, а также конфисковать имущество преступника от имени Короны. В сущности, установление личности погибшего и причины смерти было всего лишь способом добраться до денег. Разумеется, если смерть наступила в результате естественных причин или несчастного случая и некого было наказать за нее, коронер или его начальство получали совсем немного. В целом, у людей и так было немного средств за душой, а учитывая тот факт, что коронерам не платили и жили они на проценты от сделок, неудивительно, что система стала коррумпированной. Со временем процедура дознания изменилась, и к  1500  году единственной задачей коронера стало расследование насильственных смертей. Где насилие – там деньги. Введение денежного взноса за проведение дознания было попыткой обеспечить честность и непредвзятость коронера в расследовании. Так появился коронер, каким мы знаем его сегодня. Шотландия давно стремилась обрести независимость от Англии. Страна отвергла английскую законодательную систему, хоть и

осталась в составе Соединенного Королевства. Юристы, отучившиеся в  Шотландии, не могли вести дела в  Англии, и наоборот. Поэтому Шотландия разработала свою систему расследования смертельных случаев, позаимствовав ее у  Европы. Там нет коронера: человек, ответственный за ведение расследования, – это прокурор. И хотя его роль аналогична роли коронера, основная особенность заключается в том, что он также выступает государственным обвинителем. Эта роль впервые упоминается в  1400-х годах, через много лет после появления должности коронера. В те времена в обязанности прокурора входило выявление и преследование правонарушителей и преступников. Прокуроры «охраняли» население и были предшественниками современной полиции, а когда в  1800  году в  Глазго появилось полицейское управление, его обязали подчиняться напрямую прокурору. Закон о шерифских судах от 1867 года ратифицировал должность прокурора и отдал ему полную ответственность в проведении расследований преступлений в Шотландии. К 1830-м годам в Англии и  Ирландии у коронера имелось право отправить врача на осмотр тела. Подобные подвижки в процессе были сделаны и в  Шотландии. Частью расследования стало посмертное изучение тела, или вскрытие, и так появился новый член команды – судебный патолог. В Европе с  1200-х годов медицинским школам предоставлялся доступ к телам преступников для изучения анатомического строения тела. Вскрытия происходили в операционных, студенты наблюдали. Известно, что Леонардо да Винчи и  Микеланджело проводили подобные вскрытия: в  те времена анатомия больше интересовала художников, чем медиков. Впрочем, Пикассо вряд ли бы прославился как пластический хирург. В течение следующих сотен лет все больше и больше тел было исследовано, выявлены причины, способные привести к смерти,  – на основе того, как выглядели внутренние органы. Врачи все больше понимали человеческий организм: как на него влияют легкие и тяжелые болезни, как они

приводят к смерти – понимание ширилось и быстро росло, положив начало современной медицине. Анатомы стали предшественниками современных судмедэкспертов. Такие анатомы, как Джон Хантер, основавший в  1760-х годах в  Лондоне анатомическую школу, каталогизировали свои находки, сохраняя аномальные органы в стеклянных контейнерах для образцов. Так появился музей человеческих внутренностей. В нем можно было найти и  «диковинки»: сиамских близнецов и зародышей с врожденными смертельными аномалиями. Посещение такого музея входило в обязательную программу каждого студентамедика. Медицинские школы любой ценой пытались приобрести тела для обучения своих студентов, и порой это приводило к ужасным последствиям. В 1827  году в  Эдинбурге предприимчивые Уильям Берк и Уильям Хэр увидели в этом возможность помочь науке, а также заработать несколько фунтов. Они доставляли тела доктору Роберту Ноксу, профессору патологии Эдинбургской медицинской школы. Когда тела, полученные законным путем – повешенные преступники, люди без семьи, а также бедняки, у которых не было денег позаботиться после смерти о своих телах,  – закончились, Берк и  Хэр стали выкапывать свежие трупы из могил. Так как работа оказалась рискованной и тяжелой, они решили взять дело в свои руки и принялись душить слабых, недееспособных и пьяных людей. В целом, до того, как в 1828 году их «карьера» подошла к концу, они успели отправить на тот свет 16 человек. Возможно, среди воров еще гуляет понятие чести, но, похоже, не среди убийц: Хэр дал показания против Берка, и того повесили, а тело отправили в секционный зал к анатомам. Идеальный финал и, возможно, единственный бескорыстный поступок Берка, пусть и посмертный.

Когда правда о деятельности Берка и Хэра открылась, последовал общественный резонанс, который привел к попытке урегулировать «отрасль» с  помощью Закона об анатомии от 1832  года. Медицинские школы получили официальную лицензию на вскрытие тел, пожертвованных науке. Тем не менее всегда есть лазейки, и, хотя закон защищал богатых людей, бедные по-прежнему находились под ударом: скорбящие родственники всегда могли получить пару фунтов, если продавали тело любимой бабушки в отдел анатомии. Основным прорывом в исследовании смертельных случаев и болезней стало появление микроскопа в  1830‐х годах. Теперь у анатомов и медиков была возможность еще глубже погрузиться в тело человека. Они могли не только рассматривать органы целиком, но и видеть, что каждый из них представляет собой набор более мелких частиц, составляющих характерные формы и узоры. Это положило начало такой дисциплины, как гистопатология – определение причины смерти и понимание причин заболеваний и недугов на микроуровне. В 1832  году планету охватила эпидемия азиатской холеры, забирая жизни и принося разрушения. В одном только Глазго погибло более трех тысяч человек. Представители общественного здравоохранения признали, что вскрытия тех, кто погиб в этот период, могут помочь идентифицировать смерть от инфекции (а также исключить смерть в результате других причин). Это, в свою очередь, поможет установить точное число пострадавших от болезни, понять, как инфекция распространяется и почему одни люди более восприимчивы к ней, чем другие, а также определить, каковы глобальные последствия заболевания. Успех этого предложения дал толчок к тому, чтобы вскрытия проводились в результате любой смерти. Однако кто этим займется? Что ж, по-хорошему, это дело судмедэкспертов, заинтересованных в здоровье общественности. Вот только таких людей не существовало.

В университетах Шотландии и Лондона открылась новая кафедра: отделение медицинской юриспруденции и общественного здравоохранения. Некий гибрид закона и медицины на базе общественных интересов. Но можно ли найти преподавателейгибридов? Люди, занимавшие профессорские должности, в ту пору интересовались либо медицинской юриспруденцией, либо общественным здравоохранением, но никак не обеими дисциплинами сразу. Некоторые предпочитали обучать студентов, а не проводить вскрытия или участвовать в исследованиях. Порочный союз двух далеких друг от друга дисциплин имел переменный успех, и раскол был неизбежен. В 1900-х годах судебная медицина неожиданно заняла центральное место. Вероятно, всему виной интерес к вымышленному персонажу, Шерлоку Холмсу. Вышли на сцену и стали знаменитостями новые детективы-медики, в их числе значились Бернард Спилсбери в  Лондоне, Глестеры в  Глазго, Литтлджоны и  Сидней Смит в  Эдинбурге. Наступила эпоха медицинского шоу-бизнеса. Легендарными были не только дела, за которые они брались, но и их выступления друг против друга в суде – словно гладиаторские схватки. Места для публики в судах были переполнены. Безусловно, лучший способ стать участником зрелища – оказаться в самом его центре. Когда судебные медики не ходили гоголем перед судом или прессой, то закладывали основы судебно-медицинской экспертизы, какой мы знаем ее сейчас. Они были начинающими следователями, их не окружали эксперты в различных сферах, как меня сегодня. Тогда судмедэксперт был мастером на все руки: патологом, ученым, токсикологом и психиатром. Джон Глестер-старший подготовил почву для возникновения отделения судебной медицины и токсикологии в  Глазго – места, ставшего моим домом на многие годы. В  1902  году он выпустил учебник «Медицинская юриспруденция», новшество в своей

области, так как в книге использовались фотографии в качестве иллюстраций к тексту. Учебник регулярно обновлялся по мере того, как развивалась судебная медицина. Сын автора, Джон Глестермладший, проявлял большой интерес к судебной медицине и сыграл важную роль во внедрении нового типа тестирования крови, волос и волокон. Его метод теперь часто используют в ходе расследований. Пройдет еще 20  лет, прежде чем случится окончательный раскол, и патологоанатомы, ученые и полиция разойдутся и станут независимыми специалистами, а судмедэксперты признают, что являются экспертами не во всех отраслях судебной медицины. Некоторые профессора судебной медицины стали известны потому, что их привлекали к расследованию громких дел. Бернард Спилсбери давал показания по делу «Невесты в ванной». Серийный убийца избавлялся от своих жен, топя их в ванне. Если все твои жены умирают одинаково, это легко вызывает подозрения. Спилсбери не верил, что смерти происходили случайно, и продемонстрировал способ, которым жертв хватали за лодыжки и затаскивали под воду. Версию о случайности смертей доказать было сложно, однако и физические улики, поддерживающие теорию Спилсбери, были довольно шаткие: голая теория, преподнесенная с невероятным апломбом судье и зрителям. Может, Спилсбери и был прав, однако на сегодняшний день суду требуется нечто большее, чем театральное представление, чтобы доказать вину человека. Его преемник, Кит Симпсон, участвовал в деле об «убийстве в кислотной ванне». Мужчина убивал женщин средних лет. Ему удавалось избавляться от тел, растворяя их в кислоте, однако последняя жертва стала его погибелью. Он, как мог, растворил тело в ванне, в подвале ее дома убитой, однако из-за того, что там не было стока, он собрал останки и выбросил их в кучу мусора во дворе. Во время расследования дела об исчезновении женщины в этой куче

мусора обнаружили часть ступни. К тому же Симпсон установил наличие 60 килограммов человеческого жира, почечных камней и части зубного протеза, по которому стоматолог погибшей смогла ее опознать,  – и все это произошло до того, как миру стал доступен анализ ДНК. И хотя первые годы существования судебной медицины были захватывающими, недостаток научных исследований порой провоцировал судмедэкспертов на весьма категоричные заявления, которые не подвергались сомнениям, а лишь укрепляли позиции следователей по делу, обеспечивая обвинительный приговор и смерть предполагаемого преступника. Сейчас же подобную самонадеянность никто бы не спустил им с рук. По мере развития судебной медицины отпала необходимость в самоуверенном судмедэксперте, убеждающем суд и общественность в виновности подсудимого, даже когда речь шла о непростых делах. У полиции появились вещественные доказательства, которые связывали подозреваемых с жертвами, судебная медицина оказалась важнее судмедэксперта, и ей пришлось стать серьезней.

Глава 3 Место смерти Вспомним доктора Гарольда Шипмана, известного тем, что он отправил на тот свет пару сотен пациентов, используя в качестве оружия инъекции морфина. Он, будучи семейным врачом убитых и, вероятно, врачом, которого полиция вызывала для диагностирования смерти, имел все возможности препятствовать расследованию и контролировать происходящее. Если врач считал, что смерть произошла от естественных причин, в дальнейшем расследовании не было необходимости, особенно когда смерть наступала дома или, как в случаях Шипмана, в его операционной. Таким образом, подтверждая естественную причину смерти, доктор Шипман мог позаботиться о том, чтобы дальнейшего расследования не было. Передозировка морфина никогда не указывалась как основная причина смерти в медицинском заключении, официальном документе, который выдается врачом, когда смерть происходит от естественных причин. Да и кто бы стал задавать вопросы врачу? Зачем ему врать? И кто бы смел поспорить? Стала бы семья требовать альтернативного мнения? Как только врач выдает заключение, семьи могут регистрировать смерть и заниматься организацией похорон. Если бы не придирчивость гробовщика, который задался вопросом о высоком уровне смертности среди пациентов Шипмана, тому все сошло бы с рук. Честное расследование зависит от честности каждого участника производственной цепи, а доктор Шипман был слабым ее звеном, к тому же последним, поэтому с уверенностью полагал, что его

действия никто не станет проверять. Недостаток любого расследования – опора на человеческую честность. В Англии этот недостаток исчез с появлением судебномедицинской системы: эксперты стали расследовать любые смертельные случаи, а врачам больше негде было спрятаться. Каждую смерть тщательным образом изучал независимый врач, неважно, умер человек у себя дома, в больнице или в доме престарелых, неважно, при каких обстоятельствах. Если были какието вопросы относительно его смерти, лечения – в больнице и за ее пределами – или конфликтов в семье, все это изучалось экспертами. В Ирландии, в отличие от Великобритании, коронеры всегда понимали, что система не идеальна, поэтому здесь вскрытия происходили куда чаще. К счастью, в  Ирландии это не мешает семьям устраивать похороны; большинство тел возвращаются родственникам в течение нескольких дней. В  Великобритании же в случае вскрытия семьям приходится ждать пару недель, чтобы вернуть тело. Но главное – найти работающую систему, которая может защитить население. Процесс расследования смертельных случаев развивался с годами. В каждой стране проводятся аналогичные процедуры. Различается только ответственный персонал: речь может идти о полиции, представителях судебной власти или коронерах (или аналогичных должностях). Система разработана для предотвращения насильственных смертей, особенно когда убийство остается неустановленным. Однако ее надежность зависит от стараний и честности каждого причастного к расследованию, включая членов семьи, друзей, врачей и медицинский персонал, а также полицию и следователей, которые любые свои опасения доводят до сведения властей. Осмотр погибшего человека на месте преступления – это первый шаг, именно в этот момент все может пойти в нужном направлении или свернуть не туда. Доктор Шипман приезжал на места смерти своих пациентов. В его интересах было прервать следствие на

корню и предотвратить дальнейшие расспросы по делу, он убеждал полицию в том, что никаких действий с их стороны не требуется. Чаще всего врачи, вызванные для оценки места преступления, выносят верный вердикт. К счастью, таких врачей, как доктор Шипман, немного. Первое, что нужно сделать, – установить, произошла ли смерть по естественной причине или необходимо дальнейшее расследование. В случае естественной смерти погребение или кремация последуют быстро, особенно в  Ирландии. Если существует хоть малейшее сомнение в естественности смерти или ее обстоятельствах, проводится более тщательное расследование, которое может потребовать вскрытия тела – это вторая фаза следствия. Если что-то проглядели на месте преступления, во время вскрытия эта недоработка должна быть устранена. Неужели внешний и внутренний осмотр тела поможет найти нечто неестественное и, более того, установить причину смерти? Хотелось бы, однако все зависит от тщательности процесса осмотра и квалификации врача, который проводит вскрытия. Ничего не могу сказать о том, как много насильственных смертей не фиксируется и сколько тел попадает к судмедэкспертам, однако правда открывается только благодаря их усердию. Сколько судмедэкспертов обратили мое внимание на неожиданные находки или на то, что, по их мнению, не совпадало с предоставленной следствием информацией! Многие из тех смертей произошли ввиду естественных причин, однако некоторые все же оказались насильственными. Все-таки система работает. Один такой случай произошел с целой семьей. В рождественское утро 2008 года я готовила завтрак. Санта уже заходил, поэтому мои дети,  – 19 и  20  лет – счастливые, спорили из-за того, сколько у каждого подарков. Я работала на дому, поэтому прислушивалась к радио в ожидании новостей о происшествиях, ведь у смерти не бывает выходных.

Я услышала сообщение о том, что в районе Килкенни загорелся дом, погибли мать и двое детей. Через какое-то время мне позвонили из полиции и сказали, что не считают смерть семьи Уиланов подозрительной: вероятно, огни на елке остались включенными, это привело к возгоранию; случайность, полагали они, хоть и трагичная. Я провела день дома, ожидая звонков, но всетаки расслабилась и наслаждалась Рождеством. Мне кажется, Рождество – лучший день в году. На следующий день мне позвонил полицейский с извинениями. После того как он поговорил со мной, они обнаружили кое-что странное. Местный судмедэксперт пришел рано, чтобы провести вскрытия, так как понимал, что на дворе праздники, а семьям нужно поскорее получить тела для похорон. В ходе вскрытия детей он обнаружил следы копоти в легких: следствие смерти от удушения дымом или токсичными веществами. Однако в легких матери не было таких следов. Судмедэксперт сообщил полиции о своей необычной находке: похоже, мать умерла до того, как начался пожар. – Вы не могли бы взглянуть на тело миссис Уилан? Разумеется, я могла, но решила исследовать все три тела и взяла себе в помощь целую команду судебно-медицинских экспертов. Весь день я провела в морге региональной больницы Уотерфорд, все еще надеясь получить разумное доказательство, что – как все думали – произошел несчастный случай. Может, у женщины остановилось сердце и она умерла раньше, может, приступ случился от того, что она увидела пожар в собственном доме. Может, она выпивала или принимала наркотики. Вскрытие должно было показать все. Я занялась своим делом, хотя большая часть вскрытия миссис Уилан уже была проведена. В трахее и правда не оказалось следов копоти. Однако вскоре я обнаружила, что ее адамово яблоко[17] было повреждено. На шее остались повреждения, и, что хуже, щитовидный хрящ и подъязычная кость были сломаны. У меня не

осталось сомнений, что ее задушили. Все в помещении затихли, когда я попросила полицейских подойти. Их веселые рождественские истории оборвались на полуслове, как только я сообщила, что миссис Уилан не погибла при пожаре: она уже была мертва, когда он начался. Ее убили. Все присутствующие вдруг осознали серьезность ситуации, ведь если миссис Уилан убили, то дом подожгли специально, чтобы замести следы, а поскольку ее дети задохнулись от дыма, то все три смерти – насильственные. К счастью, место преступления никто не потревожил, оттуда лишь забрали тела. Сомнений относительно смерти матери у меня не оставалось, я также согласилась с другим судмедэкспертом, что дети погибли в результате пожара, но лишь полноценный осмотр места преступления мог установить, был ли это поджог или случайность. Команда криминалистов вернулась на место преступления. А я продолжила исследовать тело миссис Уилан. Признаки удушения налицо, поэтому я принялась искать дальше: ей перекрыли доступ к кислороду, задушили руками или перетянули шею удавкой? Не всегда удушение бывает преднамеренным. Жертвами в таких случаях чаще становятся женщины, и удушение – в большинстве своем – является следствием сексуальной активности. Я искала свидетельства недавнего полового акта: это помогает обрисовать общую картину случившегося и подойти к финальной стадии расследования, а также может поспособствовать установлению личности преступника. Принцип Локара: любой контакт оставляет след. На теле присутствовали явные признаки недавней сексуальной активности. Обычно врач не может сказать точно, по взаимному ли согласию был секс или нет, если на теле нет явных повреждений, однако из последующего расследования стало очевидно, что Шерон Уилан своего согласия не давала.

Вернувшись на место преступления, техническое бюро[18] подтвердило, что пожар был преднамеренным. Сотрудникам показали, где были найдены тела: Шерон Уилан лежала лицом вниз на полу в своей спальне, один ребенок – в колыбели, другой – в своей кровати. Из улик следовало, что Шерон, вероятно, убили в гостиной и перетащили ее тело в спальню. Вскрытие тел детей не выявило никаких повреждений, они погибли, задохнувшись дымом. Соседи, заметившие дым, были в отчаянии, они видели детей внутри дома, но не могли их спасти: через разбитое окно они пытались пробраться внутрь, однако слишком поздно, пожар уже унес маленькие жизни. Никто не мог предотвратить их смерть, кроме мужчины, позже признавшегося в поджоге и убийстве матери. По его словам, он испугался того, что она может раскрыть их «отношения». Любое расследование начиналось с телефонного звонка. В зависимости от времени суток мне могли позвонить полицейские, прокурор/коронер или мой офис. Место преступления – это место, где случилось правонарушение, а в случае с предполагаемым убийством еще и место, где лежит тело. Отсюда начинается расследование. У преступления могут быть свидетели: будь это шумная пьяная драка у паба или на улице; родственники или друзья приходят домой, а там тело; собачник может наткнуться на труп; полиция получит информацию, которая приведет к телу человека, объявленного без вести пропавшим. Сколько тел, столько и способов их найти. Как только тело обнаружено, поступает звонок в полицию, который запускает цепь дальнейших действий. Все зависит от содержания звонка: если смерть очевидно насильственная, например от пулевых ранений, на место преступления немедленно выезжает вся команда судебно-медицинских экспертов. В случае если смерть выглядит случайной или неожиданной, на место выдвигается передовой отряд местной полиции, чтобы оценить ситуацию. Именно они решают, считать ли смерть подозрительной,

т.  е. потребуется ли дальнейшее вскрытие, после которого может понадобиться осмотр места преступления криминалистами. При подозрении на убийство вся команда судмедэкспертов требуется на месте преступления с самого начала расследования. Если решено считать смерть подозрительной, на место вызывают всех специалистов: это детективы, судмедэксперты, дактилоскописты, фотографы. Предполагаемое место преступления огораживается полицейской лентой, закрывается, войти туда можно по приглашению. В Ирландии полицейский обязан проинформировать коронера, официального представителя власти, который несет юридическую ответственность за расследование, о том, что было обнаружено тело и требуется полная судмедэкспертиза: у  коронера есть полномочия запросить поддержку у любого из правительственных ведомств. Однако задачи коронера ограничены: он должен установить личность жертвы, выяснить подробности о жизни, а также детали того, где, когда и при каких обстоятельствах человек умер. Что важно: коронеры не могут устанавливать виновного, иными словами, они не могут привлекать лицо (или лица) к ответственности. Поэтому если на начальных стадиях все ключевые игроки подчиняются приказам коронера, то последующие стадии расследования зависят от ответа на вопрос «как»: как человек умер? Остается затаить дыхание в ожидании того момента, когда судмедэксперт сделает первый разрез. Вот он, тот самый момент в расследовании, когда этот медик солирует на сцене, чтобы сказать: убийство или нет. Если это не убийство, коронер остается за главного и может сам провести расследование. Если убийство, расследование продолжает полиция, а коронер отходит на задний план. Как только судмедэкспертиза проведена, а у полиции есть подозреваемый, улики передаются в офис генерального прокурора, ответственного за преследование преступников, в том числе убийц. В задачи

прокурора входит анализ улик: достаточно ли доказательств, чтобы передать дело в суд. Сперва, после обнаружения тела, все нужные представители государственных структур собираются на месте преступления. Полиция, криминалисты и судмедэксперты – все смотрят на место преступления со своей стороны: полиция ищет информацию, которая укажет на события, приведшие к смертельному исходу; криминалисты озабочены физическими уликами, которые помогут установить личность умершего или предполагаемого нападавшего; судмедэкспертов же интересуют тело и причина смерти. В реальности мест преступления может быть несколько: место, где нашли тело, где жертву видели живой в последний раз, где совершилось нападение, куда жертва убежала или отползла, куда ее оттащили, любой транспорт, связанный с преступником или жертвой. Намного проще, когда сцена преступления одна, а преступника ловят тут же с поличным. В противном случае команда криминалистов вынуждена разделиться. Но для судмедэксперта место преступления там, где лежит тело. На первом полицейском, приехавшем на вызов, лежит важная обязанность: сохранить место преступления и все улики нетронутыми. Он должен не подпускать к ним никого, кроме сотрудников полиции. Нельзя затаптывать место преступления, поэтому его огораживают лентой. В  Шотландии, вдобавок к этому, перекрывали дорогу и огораживали довольно большую территорию вокруг места преступления. В  Ирландии всего лишь не допускали людей слишком близко, так что пресса часто подбиралась вплотную. Я познакомилась с фотографами при полиции в  Ирландии, когда прибыла на свое первое место преступления и меня попросили подождать, пока вся команда подготовится. Чтобы не скучать, я разговорилась с фотографом, стоявшим рядом; тело лежало в паре шагов от нас. Когда мне дали знать, что все готово, я попросила фотографа следовать за мной и ужасно удивилась, узнав, что это

сотрудник не полиции, а прессы. К счастью, с ним мы обсудили все, кроме обстоятельств смерти. Нет ничего более неприятного, чем приехать на место преступления и узнать, что тело уже в машине скорой помощи, которая направляется в морг. Самым сложным для меня оказалось то, что при наличии большого количества сотрудников полиции по выходным на дому дежурил только один судмедэксперт, хотя подозрительных смертельных случаев могло быть несколько. И все они могли быть разбросаны по стране. Я иногда раздражаюсь, если приходится ждать, пока приедет команда судмедэкспертов, или если меня не пускают на место преступления. Меня беспокоит, что где-то в другом месте произойдет инцидент и люди будут меня ждать. Ненавижу тратить чужое время. В моей профессии время – не деньги, однако промедление влияет на ход следствия, ведь нужно прежде всего решить, убийство перед нами или нет. Пока я не увижу тело, я не узнаю, что на месте преступления является важной уликой: пятна крови, вероятное оружие, прочие детали. Бывало, я ошибалась. Однажды я приехала на место преступления: в  гостиной многоквартирного дома в  Глазго на полу лежало тело. Во время пьянки разразилась драка, и жертва получила ножевое ранение. Был нанесен один удар в грудь, как впоследствии выяснилось, неким предметом с широким лезвием. В попытке установить, что это было, я прошлась по квартире. Тело лежало перед старым порванным диваном, на котором повсюду виднелись пятна и прожженные сигаретами дырки. На кофейном столике стояли стаканы и банки пива, пепельницу переполняли окурки. Окна задернуты шторами, из освещения только лампочка, свисавшая с потолка. Цвет ковра я разглядеть не смогла, потому что все вокруг было покрыто едой, пятнами от выпивки и сигаретным пеплом, а из-под тела натекла кровь, но вокруг ни следа

ножа. В кухне все было заставлено банками пива и бутылками водки, на столе лежал хлеб с маргарином. Несколько ножей нашлось в раковине, но на них не было следов крови, только кусочки еды. В спальне лежал одинокий матрас, покрытый пятнами, рядом стоял стул, служивший одновременно шкафом и корзиной для белья. Никаких пятен крови, ничего интересного для меня. Оставалась только ванная комната. Обычно я стараюсь не заходить в ванные в подобных обстоятельствах. Они редко сохраняют приятный вид. Здесь же панель ванной была выбита ногой и лежала на полу, наполовину под ванной. Фарфоровая раковина была разбита, стены и оконная занавеска в крови. Туалетное сиденье сорвано с петель, ручка слива валялась на полу. Унитаз заполнен до краев. Похоже, именно здесь началась драка. Могла ли кровь в ванной принадлежать убитому и, если так, мог ли он проползти из ванной в гостиную, уже получив ножевое ранение? Никаких следов крови я не обнаружила, однако мелкие капли могли легко затеряться в ворсе ковра. Я надеялась, что вскрытие поможет прояснить ситуацию. Когда хозяин квартиры протрезвел и смог отвечать на вопросы, его воспоминания о том, как его лучший друг оказался зарезан другим их лучшим другом, были довольно туманными. Что ж, с такими-то друзьями… Однако он точно помнил, что все происходило в гостиной, а ванную разгромили несколькими неделями ранее. Кровь принадлежала другому его дружку. Перед нами был ложный след, а нож – так и не найденный – наверняка присоединился к бессчетным тележкам из супермаркета на дне местной реки Клайд. Моя роль – осмотреть тело там, где его нашли. Я ищу любые детали, связанные с причиной смерти: например, меня больше интересуют травмы головы в результате удара молотком, а не те, которые получены при падении на пол. На месте преступления иногда я могу за пару минут оценить, стоит ли предполагать убийство. Разумеется, все приходит с опытом: я побывала на сотнях мест преступлений, в помещениях и на улице, на побережьях, я

видела тела, которые находили в море, на вершинах холмов и в долинах. На некоторых местах преступления ориентироваться легче. И хотя в домах сухо и относительно тепло, жилищные условия некоторых людей поражали и порой разбивали мне сердце. Редко поступали вызовы из богатых районов города. Богатые не привиты от смерти и нападений, однако, похоже, в таких кругах насилие случается реже. Не поверите, сколько людей живет в далеко не идеальных условиях из-за нехватки денег. Некоторые имеют физические и ментальные ограничения, не могут позаботиться о себе и своей семье. Нищета и разруха – это образ жизни, и очень сложно себя из него выдернуть. Какое влияние он может оказать на чувство собственного достоинства? Возможно, посети присяжные дом, где произошло убийство, они бы прониклись большим сочувствием к обвиняемому. И хоть на открытой местности порой к телу трудно подобраться, лучше уж так, чем в замкнутом пространстве, где запахи усиливаются и вид места преступления впечатляет еще больше. Речь не только о запахе смерти, но и о запахе жизни: в кухне громоздятся тарелки и сковородки, оставленная еда гниет, ванные часто используются не по назначению. Я могла выносить запах смерти, хотя других от него едва не выворачивало: да, неприятно, однако это естественный процесс, а не пренебрежение чистотой. Но даже я готова признать, что лучше уж недавняя смерть, чем месяцами разлагавшийся труп. К счастью, сейчас обязательно надевать защитный костюм, прежде чем зайти на место преступления. В мое время приходилось засовывать руки в карманы и стараться ничего не трогать. Вокруг крови, рвоты и испражнений – животных и человеческих – мы ходили на цыпочках. Мне повезло: из-за того, что я обычно оказывалась ниже ростом, чем все присутствующие коллеги, кто-то из них всегда мог

подхватить меня, если я вдруг поскользнусь. Я быстро поняла, что на место преступления не стоит надевать то, что нельзя запросто закинуть в стиральную машину или выбросить, поэтому никакой дорогой одежды. Защитный костюм стал обязательным элементом после того, как повсеместно начали использовать анализ ДНК, и все ради того, чтобы защитить улики. Вся защитная одежда предоставляется техническим бюро, специально подготовленной командой, которая приезжает на место преступления, чтобы собирать улики и документировать процесс. В команду входят фотографы, дактилоскописты и специалисты по баллистической экспертизе. Много лет назад эти должности занимали исключительно мужчины, однако сейчас появляется все больше женщин. Впрочем, кто бы ни отвечал за поставку костюмов, из экономии – а это важно, когда дело касается бюджетных средств,  – обычно заказывают размеры XL и  XXL. Если вдруг попадается размер L, мне его преподносят как редкую находку. На месте преступления я выгляжу как талисман компании Michelin – человечек, обмотанный висящими слоями белой ткани. Мое мнение, основанное на осмотре места преступления, не имеет большого значения, потому что затем последует полноценное вскрытие и судмедэкспертиза. Чем быстрее полиция поймет, с чем имеет дело, тем быстрее продвинется расследование. Теплое тело – теплые следы и, вероятно, удачный исход дела. Признаю, на месте преступления я бываю занудой: мне хочется поскорее попасть к телу и понять, в чем трудности. И меня иногда расстраивают очень важные процессы расследования, которые, кажется, длятся вечность. Порой безопасность – решающий фактор, когда нужно попасть на место преступления, особенно если смерть случилась при пожаре. Впрочем, в отличие от Ирландии, в Глазго нет угрозы наткнуться на зажигательное устройство или мину-ловушку. Если бы мне приходилось каждое утро проверять, нет ли у меня чего-то под машиной, я бы задумалась, нужна ли мне такая работа.

В Глазго судмедэксперт должен приехать на место преступления в течение часа после того, как обнаружили тело. Полиция ужасно довольна тем, что успевает огородить тело до появления прессы, даже если для этого они вынуждены выезжать посреди ночи, а такое случается часто, так как нападения происходят после закрытия баров. Поздние вскрытия – настоящая головная боль любого судебного медика. В 1980-х годах, до мобильных телефонов, у нас были пейджеры. Хорошо, если рядом оказывался стационарный телефон, но чаще всего пейджер вибрировал, когда я ехала в машине из морга в морг. Приходилось искать телефонную будку, чтобы связаться с полицией или офисом. Появление мобильников изменило нашу жизнь, но не сказать, что в лучшую сторону. С судмедэкспертами стало куда легче связаться, но нам приходилось таскать с собой предмет, по весу и размеру больше напоминающий кирпич. К тому же теперь мы были доступны круглые сутки семь дней в неделю. В то же время у меня развилась боязнь звонков. Каждый раз, когда звонит телефон, я уже в полной боеготовности, немногословна и почти груба. Я не хочу знать, как прошли ваши выходные, заканчивайте болтовню, просто скажите, зачем вы звоните. Что мне нужно сделать, куда подъехать? Моя семья уже и не думает звонить мне просто так, и я предпочту пройтись минут десять, чтобы встретиться с кем-то лично,  – это лучше, чем звонить мне по телефону. Вскоре после моего переезда в Ирландию однажды поздно ночью в районе Баллимун Дублина произошло убийство, и, получив всю информацию о деле от полицейского управления, я выехала на место преступления. Когда я добралась, стояла глубокая ночь, а у дверей дома дежурил полицейский. Сперва он решил, что я назойливая соседка или журналистка, однако, узнав, кто я, сообщил,

что все разъехались по домам и вернутся утром. Я не поверила своим ушам. Разве они не знают, как важно начать расследование по горячим следам? Так меня учили в Шотландии. Утром я не услышала извинений за то, что напрасно приехала на место ночью. Когда комиссар полиции узнал об этом, то лишь весело рассмеялся, его позабавило, как сильно мне хотелось попасть на место преступления. Поразмыслив, я поняла, что он прав, ведь можно потерять куда больше, если блуждать во тьме. Порой мое рвение работало против меня. В одном деле меня захотели видеть на месте преступления как можно скорее, и я сообщила, что приеду в течение часа в зависимости от пробок. Из небольшого городка Сордс до центра Дублина обычно минут 20 на машине, однако в восемь утра ехать можно и час. Слишком долго, поэтому за мной отправили полицейскую машину. Я подумала, что это отличный вариант, потому как парой недель ранее я отправилась в город Голуэй на праздники и застряла в пробке на старой трассе N4. После того как я простояла около получаса, за мной приехала полиция, расчистила середину дороги и вывела меня из пробки. Так что, как мне казалось, путь по улицам Дублина будет сущим пустяком. За мной приехали двое полицейских на мотоциклах, они попросили меня держаться между ними и включить фары. Я засомневалась, учитывая габариты машины и мотоциклов. Единственной моей роскошью всегда была машина. Я не особенно вела социальную жизнь, не ходила ни ужинать, ни в клубы по выходным, потому что всегда была на связи. Смысла покупать дорогую одежду не было, так как все время я проводила в морге, и машина стала моим единственным удовольствием. Еще одной слабостью стала обувь, она правда мне нужна для хорошего самочувствия, даже если она непрактичная. Я предпочитаю хоть и старые, но приятные глазу машины, вместо новых, функциональных и практичных, и в то время у меня как раз была старая Honda Prelude, гладкая, низкая и широкая. Удобная на прямой дороге, но

неманевренная в пробках. Разве для этого не созданы мотоциклы? Все шло отлично, пока мы ехали мимо аэропорта по дороге с двусторонним движением. Возле церкви Уайтхолл мотоцикл позади выехал на перекресток, чтобы остановить движение. Мотоцикл передо мной рванул вперед, включив фары и сирену. Я держалась на безопасном расстоянии. И совершила большую ошибку. Всегда есть водитель, который хочет втиснуться, если между тобой и машиной впереди образовался небольшой зазор. Меня окутала паника, я ускорилась и попыталась обогнать влезшего передо мной водителя, однако оказалась на другой полосе. К счастью, сопровождающий меня мотоциклист притормозил, чтобы я смогла его нагнать. Я решила больше не допускать подобного, поэтому сократила дистанцию между мной и мотоциклом. Он поехал быстрее. Я тоже ускорилась. Перекрестки проносились как в тумане, пока мы мчались по городу. Наконец мотоцикл остановился, когда мы подъехали к старому зданию городского морга на Стор-стрит. Я порадовалась, что выжила. Полицейский слез с мотоцикла и подошел ко мне. Я только собиралась поблагодарить его за сопровождение, как вдруг он начал кричать и подпрыгивать на месте: – Вы что вообще творите? Я опешила. – Я следовала вашим указаниям и старалась держаться поближе к вам, – мое объяснение его не впечатлило. – Вы же сопроводите меня обратно? – уточнила я. Он сел на мотоцикл и сорвался с места, шины взвизгнули. Больше я не соглашалась на сопровождение. Спасибо Господу или Евросоюзу за автострады. Моя бедная машина не пережила такого путешествия: через пару недель у нее лопнуло уплотнительное кольцо. Она с трудом доковыляла до парковки у городского морга, откуда я позвонила техникам и объяснила, что моя машина уже не жилец. – Где сейчас ваша машина, мадам?

–  В городском морге.  – Мне показалось, они сбросили звонок специально. Тогда пришлось перезвонить и объяснить, что это не розыгрыш. Впервые я попала на место преступления в  Глазго спустя пару недель после того, как перешла на темную сторону и стала судебным медиком, хоть и всего лишь проходила обучение. Профессору показалось, то дело – неплохое начало для меня, так как место преступления оказалось близко к моргу и он мог бы, в случае чего, приехать и помочь мне. Согласно полицейским данным, дело вряд ли можно было считать убийством. Молодого человека в его же доме нашел один из родственников. Мужчину не видели до этого несколько дней, и все прекрасно знали, что он употребляет наркотики. Дверь была не заперта, а врач, подтвердивший смерть, упомянул, что вокруг тела имелась кровь. Стоял дождливый, темный, мрачный день. Я припарковалась недалеко от многоквартирного дома и побежала к перекрытому входу. Полицейский у двери меня остановил. – Вы куда это, дамочка? – Я доктор Кэссиди… – Чем докажете? Я объяснила, откуда я, но полицейский продолжил: –  Послушайте меня, не ходите туда, женщинам там точно не место! Однако это была моя работа, и переубедить меня у него не вышло. Неохотно полицейский все же впустил меня и проследовал за мной до квартиры на первом этаже. Он открыл дверь, и в нос ударил запах, которого я никогда прежде не ощущала. Запах разлагающегося тела – то еще испытание для всех органов чувств. Бывают же счастливчики-судмедэксперты, у которых отсутствует обоняние. Проблема еще и в том, что этот запах въедается в одежду и волосы – даже если вы не

чувствуете, что воняете тухлой рыбой, ваши друзья и родственники явно не будут в восторге. Запах разложения – то, что нельзя забыть и к чему невозможно привыкнуть. Не надейтесь на ментоловое средство для носа или пропитанные духами носовые платки, которые так любит полиция. Даже маски не обеспечат вас достаточной защитой, если только на месте у вас не будет собственного баллона с кислородом, который используют в крайних случаях. Просто дышите ртом, и скоро адаптируетесь. Еще один совет – надевайте двойные перчатки и два слоя курток, а первую пару перчаток смазывайте ароматным мылом, иначе потом придется есть бутерброд вонючими руками. Однажды мы с коллегой исследовали сильно разложившийся труп, найденный в лесу. Смерть, вероятно, наступила в результате употребления алкоголя или по другой причине, не связанной с криминалом. Закончив в обед, мы решили зайти в торговый центр. Коллега отправился в отдел мужской одежды на цокольном этаже, а я поднялась наверх в детский магазин. Взяв подгузники, я встала в очередь на оплату. Две женщины передо мной обсуждали, что в магазине ужасно пахнет, и я вдруг осознала, что они говорят обо мне. Бросив подгузники, я сбежала вниз по лестнице, где столкнулась со своим коллегой, устремившимся к выходу. – От нас воняет! – воскликнули мы в унисон и поспешили обратно к моргу. Запах на месте преступления – это сигнал о том, что рядом творится что-то ужасное. В моем первом деле он свидетельствовал о том, что рядом находится сильно разложившийся труп. Я почувствовала себя смелее от того, что меня не вывернуло тут же за углом, поэтому пересекла комнату и наткнулась на черную кишащую массу. Присмотревшись, я поняла, что на теле уже поселились личинки. И хотя я впервые столкнулась с вспухшим разложившимся трупом, я читала в книге профессора Кена Массона о том, какие

изменения с телом происходят после смерти, но теперь поняла, что фотографии не способны передать реальную картину. Кен создал исчерпывающий учебник по судебной медицине для юристов. Благодаря его подробным описаниям разнообразных способов встретить свою преждевременную смерть много юристов довольно рано поняли, что им не хочется участвовать в делах по расследованию смертей и убийств. Несколько лет спустя я работала с отделом спецэффектов в сериале «Таггерт». В одном из эпизодов нужен был разложившийся труп, и они пришли ко мне, чтобы узнать, как его смоделировать. Я показала им несколько фотографий и получила закономерную реакцию: «Это же отвратительно!» И это еще они не чувствовали запах. Вскоре начался процесс создания разложившегося тела, а через несколько недель я увидела результат. –  Это отвратительно, – сказала я, и продюсеры, похоже, были со мной солидарны, потому что, когда эпизод вышел, на экране мелькнула только почерневшая ступня. Что ж, это шоу-бизнес. Но вернемся к месту преступления в Глазго. Полиция показала мне «кровавое пятно», которое обеспокоило установившего смерть врача. По линолеуму растеклась коричневатая жидкость. Больше следов крови я нигде не обнаружила, и сложно было определить, откуда она, потому что очевидных ран на теле не оказалось. – Поняла, – со знанием дела сказала я, – это гнилостная жидкость. Часть процесса разложения. Внутренние органы разжижаются, а жидкость вытекает через отверстия. Так что это не кровь. Высказавшись, я развернулась на пятках и ушла, желая как можно скорее покинуть квартиру. Я не опозорилась, не свалилась в обморок и не повела себя так, как нормальные люди при виде разложившегося тела, поэтому во мне родилась уверенность: я справлюсь с любой смертью, свалившейся на мои плечи. Вернувшись на базу, я проверила факты до того, как тело и улики привезли на судмедэкспертизу. В остальном, вскрытие прошло штатно. Иными словами, ничего, что указывало бы на убийство, я не нашла. Токсикологическое

отделение обнаружило следы героина в печени. Фух! К сожалению, я много раз видела смерти от наркотиков в Глазго – такая напрасная трата молодых жизней. Большинство умирали в полном одиночестве. На той стадии моей карьеры мир делился на черное и белое. Наркоманы были на черной стороне. Меня поражало, насколько сильна зависимость, когда раз за разом я видела наркоманов на столе в морге и в их жилищах. Было бы так просто отвергнуть этих людей и обвинить во всем социальные условия, в которых они выросли (ведь довольно большая часть населения Дублина и  Глазго жила в бедности), и запросто решить, что эти люди сами загубили собственную жизнь, но я видела их семьи. Большинство – обычные люди, опустошенные потерей сыновей и дочерей, они не могли понять выбор собственных детей. Однако никто не освещал эти смерти в  Шотландии, не привлекал общественное внимание, которое подтолкнуло бы расследование, поэтому семьи горевали в одиночестве без возможности выяснить, что случилось с их детьми. Это несправедливо. Основная причина, по которой я бралась за вскрытие,  – дать семье результат и помочь понять, что случилось. В  Глазго мы организовали «Клинику смерти». Если дело не расследовалось полицией, смерть не произошла в результате несчастного случая (и проводилось коронерское расследование) и не нашлось никаких свидетельств криминала, то семьям предоставлялась возможность встретиться с судмедэкспертом. Это занимало пару часов в неделю, но семьи были благодарны, что кто-то с уважением относится к ним и их умершему родственнику. Иногда я была единственным человеком, с которым они могли поговорить о смерти, – и это тоже один из важных процессов примирения с ней. Это еще один урок, который я выучила на своей работе. В Дублине случаи смерти, связанной с наркотиками, подлежат расследованию – это означает, что семьи имеют

доступ к информации о причине и обстоятельствах смерти. Однако когда я работала в  Дублине, семьи не просто хотели знать ответы на вопросы «как» и «почему». Представители некоторых семей прагматично подошли к делу, когда решили ограничить ущерб от наркотиков: им хотелось дать наркозависимым способы избежать преждевременной смерти и начать лечение таких людей. Им не нужны были банальности в виде покровительственного «Сожалеем о вашей утрате. Следующий!» от властей, для которых любое действие – простая игра. Мне посчастливилось стать свидетелем действий таких семей. Они занимались сбором информации обо всех смертях в  Ирландии, случившихся из-за наркотиков, вне зависимости от того, расследовались эти смерти или нет. Я надеюсь, что у этих людей хватит сил не бросить свою деятельность, потому что без них в Ирландии останется жить потерянное поколение, а нам ведь нужно как-то заботиться о своих детях. В конце 1980-х – начале 1990-х годов в Глазго за явку судебного судмедэксперта на место преступления отвечал главный полицейский офицер. Ключ к успешно проведенному расследованию – это получение информации как можно раньше, а также мнение эксперта о причине смерти. До того как анализ ДНК вошел в арсенал криминалистов, те корпели над отпечатками пальцев и гоняли полицейских добывать им необходимые улики. В то время экспертиза чаще была коллективной, все работали скорее как команда наподобие CSI, чем как разрозненные специалисты. Теперь же судмедэксперт – единовластный правитель на месте преступления, а  ДНК лишь подтверждает его право носить корону. Нам также следует признать, что сегодня судебный патолог не разберется в произошедшем, просто посетив место, где нашли тело. Многое можно сказать, только увидев тело, особенно если на месте преступления имеются многочисленные пятна крови и признаки, например, борьбы. Для судмедэксперта тело – уже место

преступления. Мне нравится работать, отталкиваясь от этого. Где лежит тело? Есть ли рядом с ним кровь или другие улики? Имеются ли очевидные повреждения или они скрыты одеждой или кровью? Как они были получены? Нужно ли полиции искать нож или пистолет? Есть ли следы крови, ведущие от тела? Могли ли травмы быть нанесены в другом месте? Если да, то жертва сама пришла на то место, где теперь лежит труп, или есть признаки того, что ее тащили? Часто причина смерти – не вопрос, а цепочка событий, которые могут пролить свет на обстоятельства гибели. Имеем ли мы дело с быстрым внезапным нападением или нет? Порой на месте преступления целое море крови, и сложно добраться до тела. В таких случаях на пол устанавливаются специальные подставки, по которым мы можем пройти, не задев потенциальные улики. Единственная проблема в том, что подставки устанавливают люди выше меня, у которых шире шаг. Мне часто приходилось перепрыгивать с подставки на подставку, а я, помнится, делала это на восьмисантиметровой шпильке. Джинджер Роджерс как-то сказала, что делала то же, что и Фред Астер[19], но задом наперед и на каблуках. К счастью, мне не приходилось ходить спиной вперед. Может, вы сейчас думаете, что вот теперь, лет 30 спустя, я наконецто решила носить более «разумную» обувь, но нет. Однажды меня вызвали на место смерти пожилого мужчины. Его сын позвонил в скорую и сообщил, что отец потерял сознание. Скорая приехала, но мужчина уже был мертв. Полиция прибыла сразу же за скорой и увидела мужчину, лежавшего в коридоре. Кровь обнаружили на стене, на полу вокруг мужчины и на теле. Сын был в отчаянии и признался полиции, что поругался с отцом во время украшения дома и бросил в отца банку с краской. Он уверял, что не хотел причинять отцу вред и что банка точно в него не попала. Место преступления находилось недалеко от морга, поэтому я прошлась пешком. У дверей меня быстро ввели в курс дела. Я

взглянула на тело и развернулась, сказав, что видела достаточно и тело нужно везти в морг как можно скорее. Было очевидно, что «кровь» на стене и вокруг мужчины на полу – всего лишь красная краска. Мне понадобилось несколько бутылок скипидара, чтобы оттереть краску от тела погибшего. Как сын и говорил, на теле отца не было ни одной царапины, а вот его органы многое мне поведали: на сердце обнаружился рубец от инфаркта. Ссоры с сыном по поводу украшения дома было достаточно, чтобы спровоцировать новый приступ. Исход был бы тем же, побеги он за автобусом. Однако сына все же обвинили в непредумышленном убийстве отца, и мне пришлось давать показания в суде. К счастью, судья и присяжные сошлись во мнении, что было бы несправедливо отправлять молодого человека в тюрьму, поэтому он получил условный срок. Большое количество крови всегда вызывает беспокойство, и это правильно. Может показаться странным, однако при смерти от ножевого или огнестрельного ранения место преступления может быть довольно чистым: смерть наступает так быстро, что жертва не успевает истечь кровью и умирает от не совместимых с жизнью повреждений внутренних органов, а не от кровопотери. Разумеется, если тело пролежит какое-то время, кровь вытечет из отверстий. Например, при ранении в сосуды шеи она может хлынуть потоком и забрызгать все вокруг, однако такие ранения – редкость, хотя брызги крови при них – отражающие подъем и спад кривой кровяного давления – легко распознать. В отличие от относительно чистых мест преступлений при смерти от ножевого ранения, места нападения с применением тупого предмета могут быть ужасно грязными, особенно если речь об ударах по голове. Обычно такие нападения связаны с

множественными кровоточащими рваными ранами на теле, к тому же на голове много сосудов. Да и смерть обычно наступает не сразу. Место происшествия, которое может особенно поразить полицию и медиков,  – это место смерти от желудочно-кишечного кровотечения. Оно может случиться из-за язвы желудка или 12перстной кишки или эрозии стенки желудка вследствие разрыва подслизистой артерии. Ослабленный сосуд в конце концов разрывается, а кровь потоком льется в желудок и затем в кишечник, причем быстрее, чем организм успевает с этим справиться. Результат – кровавая рвота. Когда опухоль прорастает в артерию и повреждает ее, происходит то же самое. Интерном меня как-то вызвали в отделение, когда кого-то из пациентов рвало кровью. Я думала, что сейчас увижу пожилого джентльмена, сидящего на кровати с головой в специальной миске из папье-маше. Реальность больше походила на сериал «Экзорцист». Мужчина сидел на кровати, а кровь разлеталась по палате, пачкая всех присутствующих. Медсестра выглядела ошеломленной, я и сама была в шоке, но хуже было тому бедняге, он был в ужасе. Я ничего не могла сделать, в той ситуации толку от меня было, как от влажных салфеток, но даже пришедший на помощь хирург не смог его спасти. Упокой Господь его душу, что за ужасная кончина. Более распространенный сценарий в моей сфере деятельности – алкоголики с разрывом расширенных варикозных вен пищевода. Рано или поздно человека находят мертвым, а на нем и вокруг обилие пятен крови. Обычно затяжной алкоголизм – это разнообразные «приключения», которые приводят к тому, что человеком начинает интересоваться полиция. Первичный осмотр покажет синяки на непокрытых кровью местах. Такие повреждения обычно трактуются как подозрительные, пока не доказано обратное. Для судмедэксперта это легкая задача. Кровь на месте преступления не ярко-красная, не артериальная. Она даже не темно-фиолетовая, венозная, то есть не от кровотечения. Она красно-коричневая, мы называем ее «кофейной гущей». Это кровь, вступившая в реакцию с

соляной кислотой в желудке, поэтому и место кровотечения мы ищем где-то в той области. Более детальный анализ покажет желтушный цвет кожи и белков глаз. Ага! Понимаю, о чем вы думаете. Поражение печени и цирроз, вызванный алкоголем. Рубцевание печени влияет на кровоток, и одним из осложнений является варикозное расширение вен пищевода – узловатые вены, выступающие в пищевод. Если они повреждены, то будут кровоточить, и это кровотечение трудно остановить. К сожалению, алкоголики часто не понимают всю серьезность ситуации, их рвет кровью до потери сознания и последующей смерти. Картина внешних и внутренних повреждений рассказывает печальную историю самоуничтожения. Не убийство, а просто еще один человек, попавший в сеть зависимости. Порой само место происшествия становится причиной смерти. Один молодой человек был найден мертвым, сидящим в кресле в собственной гостиной. Он жил с женой и двумя детьми и страдал астмой. Поскольку предыдущей ночью его мучил приступ, он не лег спать вместе с семьей, к тому же он чувствовал себя лучше сидя, чем лежа. В пятницу вечером я добралась до его маленького домика с террасой. Место было чистым и ухоженным, никаких признаков взлома, никаких следов на теле, мужчина выглядел так, словно уснул в кресле: мирная смерть, не о чем беспокоиться. И я согласилась, что, вероятно, с ним случился приступ астмы, вот только… что-то в цвете его лица меня беспокоило. Лицо у него было румяное. Может, это связано с астмой, но такой цвет бывает, когда смерть происходит от переохлаждения или отравления угарным газом. В этом уютном доме о переохлаждении речь не шла. Тогда угарный газ? Несмотря на то что все сошлись во мнении о естественных причинах смерти и решили, что вскрытие подождет до понедельника, я все же взялась за дело, учитывая, что на

выходных может появиться что-то еще. Ненавижу откладывать смерть на потом. По пути в морг я связалась с токсикологом и спросила, может ли он сделать срочный тест на угарный газ. В таком случае ему пришлось бы остаться в пятницу допоздна, что никому не нравится, однако он все же согласился. Находок при вскрытии было не слишком много. Изменений было достаточно, чтобы подтвердить астму: легкие и сердце немного увеличены в размере, а дыхательные пути забиты слизистыми пробками. Но кровь оказалась ярко-розового цвета: не бесспорное свидетельство отравления угарным газом, но явный сигнал. Образец крови в лабораторию доставил неприветливый полицейский, который должен был в это время отдыхать дома с женой и детьми. В те дни большинство детективов были мужчинами, впрочем, как и судебные медики. Через пару часов мне позвонил токсиколог, он был в панике: в  крови более 50  % карбоксигемоглобина[20]  – достаточно, чтобы отравить человека с поврежденными легкими. Вместо того чтобы испытать облегчение от оправдавшейся догадки, я и сама ударилась в панику, ведь мы оставили семью в доме и в опасной ситуации, а вместе с ними, возможно, и многих людей, которые придут выразить соболезнования. Если не будем действовать быстро, можем получить много новых смертей. К счастью, полиция все еще находилась в морге. И хотя поначалу они не горели желанием бросаться на место преступления и всех оттуда выводить, краткая беседа с токсикологом заставила их осознать всю серьезность ситуации. Выяснилось, что погибший установил новый газовый баллон, но не слишком хорошо в этом разбирался и к тому же поставил особенные двойные стеклопакеты. В ту роковую ночь он не пошел спать вместе с семьей, в доме было прохладно, и он впервые решил включить отопление.

Случай показал опасность отказа от помощи квалифицированных специалистов при выполнении сложных работ по дому. А какую цену вы готовы заплатить за свою жизнь и жизнь своей семьи? Как правило, первый полицейский на месте преступления должен решить, следует ли рассматривать смерть как подозрительную. В большинстве случаев решение принять нетрудно: к  нему подводит большое количество крови, ужасные травмы и признаки борьбы. Но порой попросту приходит ощущение, что что-то не так. Есть и более интересные места преступлений. Вот, например, одно из дел начиналось как предположительное самоубийство. Смерть Шиван Кирни в  2006  году подходит под определение «загадки Агаты Кристи»: женщину нашли мертвой в запертой спальне. Кто-то из родственников обнаружил ее ребенка дома одного и догадался, что Шиван закрылась в спальне и, должно быть, с ней что-то случилось. Вскоре в дом хлынули родственники, которые смогли выломать дверь. На полу в комнате они обнаружили мертвую Шиван. На ее шее была отметина, а рядом лежал провод от пылесоса, сложенный петлей. Первая мысль – трагичное самоубийство: женщина закрылась, чтобы ее не нашел ребенок. Однако когда на место прибыла полиция, детективы заподозрили что-то неладное. Мне позвонили со словами: «Здесь что-то не так», чем пробудили интерес. Я выехала на место преступления. Нужный дом оказался в неожиданно хорошем районе. Меня провели наверх, и я увидела всю сцену: все было именно так, как мне описали, и ощущение неправильности посетило и меня тоже. Осматриваясь, я прошлась по спальне. На полу возле двери лежали ключ и фотография. Передо мной стояла кровать. Постельное белье сбито слишком сильно, даже для человека, который провел беспокойную ночь в размышлениях о самоубийстве. Комната была большая, а в нескольких метрах от

кровати на спине лежала молодая блондинка в свитере и пижамных штанах. Самым поразительным было ее бордовое лицо – отчасти оно стало таковым из-за множества мелких петехиальных кровоизлияний. На шее виднелась отметина, а на подбородке – мелкие ссадины. Без сомнений, смерть наступила в результате асфиксии, т. е. недостатка кислорода. След говорил о том, что удавка передавила сосуды на шее, перекрыв поток крови по яремной вене, чем вызвала подъем давления в капиллярах, которые, в свою очередь, полопались… Меня заверили, что тело никто не двигал и девушку нашли именно в этой позе. Она лежала на полу в правом углу комнаты, довольно далеко от двери. Рядом с телом стоял пылесос, провод от которого был согнут и завязан наподобие петли. За головой девушки были зеркальные шкафы с одеждой, справа – дверь в примыкающую ванную. Тело лежало далеко от всего этого, не обнаружилось никаких признаков того, что удавка была к чему-то привязана, – а ведь именно этого ожидаешь, когда перед тобой самоубийство через повешение. К тому же удавка лежала рядом, а не обвивала шею. Странно. Я уже сталкивалась со случаями повешения. Обычно люди выбирают довольно прочный материал, и зачастую тело еще висит, когда его находят. Иногда удавка не выдерживает и обрывается, и петля остается на шее, а тело оказывается под местом крепежа. Бывает и так, что удавка рвется сразу от натяжения, поэтому человек тут же валится на землю. В нашем случае ничего из перечисленного не подходило. Меня многое беспокоило в этом деле, начиная от положения тела и заканчивая отметинами и травмами на шее и лице. Если бы женщина совершила самоубийство, то ее, скорее всего, нашли бы еще висящей, и мы точно увидели бы место крепежа. След от удавки на шее Шиван имелся, но сама удавка была не на шее. При повешении удавка принимает на себя вес тела и затягивается под

его тяжестью, смерть наступает более быстро, остается след в виде странгуляционной борозды, которая имеет особенности, характерные именно для повешения. Отметины же, которые остались на лице Шиван, не поддавались никакому объяснению. Поэтому я подозревала, что либо на месте преступления похозяйничали те, кто нашел тело, но не хотел в этом признаваться, либо все представили так, будто Шиван совершила самоубийство. Я склонялась ко второму варианту. Состояние постели свидетельствовало о том, что напали на девушку там, может, она даже спала, и там же она боролась с нападавшим. Полицию беспокоил найденный ключ, его положение говорило о том, что он не мог выпасть из замочной скважины, если Шиван закрыла дверь изнутри. Он лежал возле фотографии на полу, поэтому детективы предположили, что дверь заперли снаружи, а ключ швырнули под дверь. Все эти нестыковки наводили на мысли о том, что смерть подозрительная. Однако свои интуитивные предположения в суде не предъявишь. У вас есть теория – докажите ее. Тогда за дело и берется судебный патолог. При вскрытии выяснилось, что петля с большей вероятностью была затянута кем-то посторонним. Повреждения шеи, особенно адамова яблока, были серьезнее, чем обычно при повешении. Однако предположения – еще не доказательства. Можно ли найти другое, менее зловещее объяснение произошедшего? Могла ли она повеситься, но не висеть при этом? Может, она привязала веревку так, чтобы ноги касались пола: да, это снижает вероятность того, что удавка оборвется, но может объяснить красный цвет лица, ведь смерть в таком случае наступает не так быстро, как если бы человек висел. Однако эта теория не объясняла другие повреждения на лице. К тому же, пусть все и отрицали тот факт, что тело двигали, ведь кто-то же мог сдвинуть ее, чтобы тщательно осмотреть. Улики, собранные на месте преступления, подтверждают версию убийства или самоубийства?

Только криминалисты могут вывести расследование на следующий уровень. Исходя из предположения, что мы имели дело с самоповешением, специалисты попытались реконструировать события того дня, приведшие к смерти Шиван, и объяснить положение ее тела. Прочесав место преступления на предмет крепежа, эксперты поняли, что не могут найти эту точку. В лабораториях тестировали шнур от пылесоса не только для того, чтобы доказать, что тот выдержал бы вес Шиван (он выдержал), но и для того, чтобы узнать, какую силу нужно приложить, чтобы этот шнур порвался. Ничто не объясняло положение тела. Работа выдалась кропотливой, но в конце концов улики выстроились в единую картину. Судмедэксперт и криминалисты пришли к выводу: это не самоубийство. Генеральный прокурор согласился: доказательств достаточно, чтобы предположить убийство, и муж – главный подозреваемый в деле. Эксперты наглядно продемонстрировали суду всю сцену, чтобы объяснить, что самоубийство никак не могло произойти. Эксперимент и доказательства, предоставленные судмедэкспертом, убедили присяжных признать мужа Шиван виновным в ее убийстве. Ирландия необычна еще и тем, что в стране существует «традиция» сокрытия тел. Если речь идет о  Шотландии, то там под «сокрытием» подразумевают случаи, когда тело укутывают чем-то, выбрасывают в мусор или в очистительную систему. Последнее – довольно редкий случай. Одно из дел началось с обнаружения тела на водоочистительной станции в  Глазго. Удивительно, но это было уже второе найденное там тело. Первым мы обнаружили труп с огнестрельным ранением. От тела быстро избавились, но полиция так же быстро установила личность жертвы. Со вторым пришлось попотеть. Как я уже говорила, в  Шотландии в расследовании принимают участие два судмедэксперта. Так меньше

вероятность ошибиться, однако и это не гарантия. На месте преступления работает только один, тогда как вскрытие проводят вдвоем. Я отправила на место преступления своего заместителя, напомнив ему захватить пару резиновых сапог и сменную одежду (запах сточных вод…). Из положения тела было понятно, что его не сбросили в открытый резервуар на очистительной станции, а сперва оно прошло через канализационную систему. Пока полиция работала на месте, тело доставили в морг. Перед нами был полностью одетый мужчина. Судя по довольно сильному разложению, мертв он был уже несколько недель. Голова была повреждена, что могло указывать на смерть в результате удара по голове, однако мы не знали, какие повреждения можно получить, если пройти через канализационную систему. По обеим сторонам тела зияли отверстия, внутренние органы отсутствовали. Оставшаяся на груди кожа была обожжена – это свидетельствовало о том, что тело пытались сжечь. Что хуже: отсутствовали руки – и не в результате разложения, что порой случается, нет, – их отрубили по локоть. Нет рук, нет пальцев, нет отпечатков. Кому-то очень не хотелось, чтобы мы установили, кем был этот мужчина. Основа любого расследования – установить личность жертвы, потому что именно это приведет полицию к преступнику. Рабочая гипотеза заключалась в том, что мужчина стал жертвой нападения, повлекшего за собой смертельную травму головы, после чего была совершена умышленная попытка скрыть преступление путем избавления от тела. Вскрытие подтвердило, что смерть наступила в результате травмы головы, череп раскололся, а мозг частично вытек. Из-за посмертных изменений, естественных и искусственных, мало что могло бы помочь нам установить личность погибшего и определить обстоятельства смерти.

Вокруг тела была обмотана веревка, однако она могла зацепиться за него и в канализации. Одет мужчина был довольно дорого, на ногах сидели модные кожаные шнурованные ботинки. Определенно, перед нами человек с хорошим достатком, и кто-нибудь точно должен его разыскивать. В попытке выяснить, кем был погибший, я обратилась к нашему судебному стоматологу, чтобы тот сделал слепок зубов, и если у полиции появится предварительная версия, кто же перед нами, мы могли бы запросить стоматологическую карточку этого человека, чтобы сверить ряды зубов. Тем временем полицейские развлекались тем, что кидали пластиковые канистры в канализацию, чтобы понять, где могли выбросить тело. Эксперимент показал, что, попав в канализацию, канистра оказывается в очистительных сооружениях в течение суток. Это не соответствовало нашей гипотезе о том, что мужчина был мертв несколько недель. Тогда где же хранили тело, прежде чем сбросить его в канализацию? В полицию обратилась женщина с заявлением о пропаже ее мужа, Джорджа Холла. За несколько недель до этого ночью они вместе отдыхали в местном караоке-баре. Она отлучилась в уборную, а когда вернулась, его и след простыл. С тех пор она его не видела и решила подать заявление в полицию. Возможно, она услышала в новостях, что в городе нашли неизвестный труп. Мог ли наш покойник быть Джорджем? Зная имя, полицейские отправились на поиски его стоматолога, чтобы запросить карту. Они также зашли в бар, чтобы навести справки, однако тот оказался частично уничтожен при недавнем пожаре. Владелец бара ничем не смог им помочь. Через несколько дней все же нашлись свидетели, которые были в том же баре в ночь, когда пропал Джордж Холл. Один из них вспомнил, что видел пару, сидевшую напротив: в  какой-то момент мужчина остался один, раздался свистящий звук, и вдруг мужчина рухнул и его вырвало чем-то красным. Из кухни неожиданно появились двое, подбежали к нему, подняли и увели за собой. Через некоторое время вернулась

женщина, забрала свои вещи и ушла. Тот ли это человек, который лежал у нас в морге? К сожалению, судебный стоматолог уехал на несколько дней сразу после вскрытия, но я попросила его заняться этим делом как можно скорее. Полиция принесла ему стоматологическую карточку Джорджа Холла, и он подтвердил, что зубы совпадают. Погибший и правда оказался Джорджем Холлом. Я стала размышлять о свидетельстве очевидца. Свист, а затем мужчина падает. В него стреляли? В морге не было рентгеновских аппаратов, зато они были в стоматологической клинике. И хотя клиника предназначалась для живых пациентов, в помощи нам не отказали. Рентген показал деформированную пулю, застрявшую в верхнем шейном отделе позвоночника. Бинго. У нас появилась причина смерти. Но как сложить все улики воедино? Мы вместе с детективами и экспертами по баллистике отправились в полусгоревший бар, чтобы восстановить место преступления. Мы знали, кто где находился. Кухня была единственным подходящим местом, откуда могли выстрелить так, чтобы никто не заметил. Джордж с женой сидели прямо напротив, и, учитывая его положение, если бы Джорджа застрелили из кухни, то пуля попала бы в грудь, а не в голову и шею. Значит, выстрел последовал позже, когда его вывели из бара. Рана на груди не оказалась смертельной, поэтому нападавшим пришлось убить Джорджа выстрелом в голову. Удивительно, но, несмотря на прошедшее время и недавний пожар, в ведре и на швабре в кухне остались следы крови Джорджа Холла, что окончательно связало его с местом преступления. Оставался вопрос: как и почему тело оказалось в канализации несколько недель спустя? Вскоре в полицию поступила информация, что какой-то мужчина вместе с женой был в том же баре за пару ночей до пожара: вдвоем они развлекали публику историей о том,

как мужчина наткнулся на тело. Женщина держала всех в напряжении, рассказывая, как ее муж отправился в местный лесок с веревкой для белья, намереваясь повеситься. Однако деревья были небольшие и не выдержали бы его веса. Тогда ему пришла в голову идея привязать веревку к стволу дерева, а затем спрыгнуть в дренажную систему. Он поднял крышку люка и, что неудивительно, был потрясен, увидев тело на выступе в нескольких метрах от себя. Мужчина помчался домой и рассказал обо всем жене. Предположительно, чтобы подбодрить его, она предложила пойти выпить – не самый действенный способ, если хотите справиться с депрессией. Вполне вероятно, кто-то из причастных к смерти Джорджа тоже слушал эту историю и побежал в лес, чтобы все проверить. Представьте, как он удивился, увидев тело Джорджа на выступе. Не было иного выхода, кроме как слезть туда и столкнуть тело вниз. Через несколько часов Джордж всплыл на водоочистной станции. Выяснилось, что к смерти Джорджа был причастен один из друзей его жены. На суде его признали виновным. Некоторые люди слишком тщательно стараются замести следы преступления… В Ирландии нам обычно приходилось довольно долго искать тело. Часто к нам подключались эксперты-антропологи. Конечно, самые громкие дела были связаны с пропавшими без вести – людьми, считавшимися мертвыми,  – во время беспорядков в  Северной Ирландии. Большинство людей не могут принять смерть любимого человека, пока не увидят доказательства. Всегда теплится крошечная надежда, что пропавший без вести жив и с ним все в порядке. Сложно горевать или двигаться дальше, пока не узнаешь правду. Поэтому даже если кажется, что это слишком страшно, все же правда – огромное облегчение для семей, которые теперь знают, что

случилось, могут организовать похороны и, в конце концов, рассказать окружающим, что человек погиб. Не могу представить, как семьи чувствуют себя каждый раз, когда поиски не приносят никакого результата. В начале поиска все обычно верят в положительный исход дела, однако спустя несколько месяцев принимается решение оставить попытки. Для родственников такая новость, должно быть, звучит душераздирающе. «Ты прах, и в прах возвратишься»[21], но сперва пройдешь через процесс гниения и разложения. Через месяцы или годы, зависит от того, где нашли тело, ты станешь скелетом, голыми костями. А здесь вырисовываются две проблемы для судмедэксперта: как установить причину смерти и личность погибшего? Мудрый медик привлечет к работе судебного антрополога и специалиста по костям – старым останкам и недавно найденным. При совместной работе эти специалисты смогут собрать достаточно информации. Самый опытный судебный антрополог Ирландии – Лорин Бакли. Обычно ее можно найти в музее в компании древних останков, намного старше меня и «моих» останков. Как только находили тело кого-то из пропавших без вести во время беспорядков, мы с Лорин обычно ехали на место и помогали извлечь труп. Иногда семья тоже присутствовала. Тогда главным вопросом было опознание останков. В  1999  году в рамках договора между Великобританией и  Ирландией была создана Независимая комиссия по опознанию останков жертв. Она отвечала за поиск останков 16 пропавших без вести людей. Обстоятельства смерти не расследовались; останки опознавались и возвращались семье. Я сразу же согласилась участвовать в этом деле. К счастью, семьи пропавших без вести смогли предоставить Комиссии подробное описание одежды и отличительных черт родственников. Несмотря на трудности в опознании из-за разложения, информации оказалось достаточно, чтобы понять, что перед нами «правильное» тело. За вскрытием всегда следовал

анализ ДНК, научное доказательство, благодаря которому еще одно тело по праву возвращалось в семью. Еще один способ избавиться от тела – захоронить его. Другой способ – сжечь. Хотя сложно уничтожить тело с помощью огня, не приложив к этому достаточно усилий,  – даже в крематории такое считается трудным делом. Тела невероятно прочные. Кожа – это наш защитный слой, она достаточно водо- и огнеупорная. Тело может тлеть, но обычно не горит. «Самовозгорание» признается судмедэкспертами намеком на подозрительную смерть. Конечно, название неверное, ведь никто просто так не воспламеняется, и место преступления обычно выглядит подозрительно. То же касается и тел, извлеченных из горящего здания. Как ни странно, но, несмотря на степень повреждения тела во время пожара, судебным патологам обычно удается докопаться до причин смерти. В случае самовозгорания кое-что можно обнаружить: чаще всего источник возгорания один, он находится рядом с телом, а погибший часто оказывается пьющим. Как правило, пожар начинается с непотушенной сигареты, иногда от искры из камина или от неисправной проводки. Такие места преступлений должны изучать специалисты по пожарной безопасности. На теле обычно обнаруживаются обширные повреждения, но только либо в верхней, либо в нижней половине. Другая часть бывает испачкана сажей, но относительно не тронута огнем. Необычный вид может быть обусловлен свойством тканей тела. Когда огонь разгорается, из-за него начинают тлеть кожа и подкожный слой жира. Если человек – алкоголик, то в жировой прослойке содержится алкоголь, что позволяет огню гореть и не гаснуть. Такой диагноз можно поставить на месте преступления. Всегда существуют опасения, что огонь – способ сокрыть убийство. Такое действительно случается, однако судмедэксперт обычно может определить, была ли жертва жива во время пожара или нет, достаточно проверить дыхательные

пути и уровень карбоксигемоглобина в крови. Проблемы возникают там, где вместо тела – горстка пепла. В 2003  году о пропаже Долорес МакРэй заявила ее сестра. Полиция стала расспрашивать людей, где и когда девушку видели живой в последний раз. В списке опрошенных оказался и бывший муж Долорес. Согласно показаниям семьи, девушка собиралась зайти к нему. Когда полиция прибыла к его дому, на заднем дворе горел костер. Похоже, что муж сжигал шины и прочие материалы. Но одному из полицейских показалось, будто он увидел бедренную кость. Когда привезли местного врача, тот подтвердил подозрения полицейского. Принадлежала ли эта кость нашей пропавшей? Бывший муж заверил полицию, что это кости животного, однако расследование началось. Меня вместе с командой криминалистов вызвали на место преступления. Нам пришлось добираться в Донегол из Дублина[22], и костер на заднем дворе все это время полыхал. Чтобы ускорить дело, полиция вызвалась доставить меня на место. Я наивно полагала, что к тому времени, когда мы доберемся, костер уже потушат, однако этого не случилось. Я понимала, что дело предстоит сложное, но не хотела мешать расследованию. Прежде чем в дело вмешалось техническое бюро, я позвонила судебному антропологу Лорин Бакли, чтобы попросить совета. Я спросила, что случится с костями, если мы попытаемся потушить костер. Она сказала, что поток воды может раздробить крупные фрагменты костей. Мы попробовали порошковый огнетушитель, но огонь не унимался. Если мы хотели добыть ценные материалы, то нужно было лезть в костер до того, как все превратится в горстку пепла. Неидеальный вариант, но других у нас не было. Мы вытащили изпод горящих углей все, что смогли. Большинство получило ожоги пальцев, но это никого не остановило. Любопытно: в огне оказалась металлическая решетка от кровати, ставшая для нас своеобразным

подносом, на который мы стали складывать выуженные из огня небольшие фрагменты. Это сильно помогло, так как мы вытащили несколько больших фрагментов, по паре сантиметров в диаметре – определенно кости,  – и несколько мелких, которые можно было идентифицировать. Пару часов спустя огонь затух, а силы кончились. В  Дублин на антропологическое исследование отправилось несколько «подносов» с останками. Я оставила Лорин колдовать в морге. Из обугленных останков вскоре вырисовался скелет – феникс восстал из пепла. Этого оказалось достаточно, чтобы подтвердить, что останки принадлежали человеку женского пола. Подъязычная кость, часть адамова яблока были повреждены – это укрепляло нас в мысли о том, что женщину убили, а затем – в попытке скрыть преступление – сожгли ее тело. Помните, за грехи ваши воздастся вам.

Глава 4 Опознание В мусорном контейнере в Глазго обнаружили тело. Только взглянув на него, мы сразу предположили, что смерть наступила из-за серьезной травмы головы. Мозговая ткань была размазана по контейнеру. Тело доставили в городской морг, где выяснилось, что на мужчину совершили жестокое нападение и, что немаловажно, преступники пошли на крайние меры в попытке предотвратить опознание погибшего. Отсутствовали какие-либо вещи, которые могли бы стать зацепками при опознании, лицо было сильно изуродовано, зубы намеренно выбиты, а пальцы ампутированы. Оставался анализ ДНК, но, чтобы он мог нам помочь, мы должны были хотя бы примерно представлять, кто перед нами. Вечная проблема с  ДНК и опознаниями при помощи стоматологических карт – даже в них можно блуждать до бесконечности. Среди множества травм на руке у жертвы обнаружился след, предположительно, от укуса. Мы взяли мазок – на случай, если преступник оставил слюну. Так можно было бы его опознать. Могли ли мы раскрыть дело, установив личность убийцы, и надеяться, что это приведет нас к личности покойного? Судмедэксперты не специалисты в области опознания по слепкам зубов, поэтому я обратилась за помощью к профессору Макдональду, нашему эксперту из стоматологической больницы. Пока он исследовал предполагаемые следы укуса на теле, вся бригада – мы с полицейскими и экспертами – расположилась с чашками чая в морге. Многого мы не ждали. Я объяснила профессору, что зубы раздроблены, а некоторые отсутствуют, поэтому мы и не надеемся, что он сможет помочь в установлении личности владельца. Но, выйдя из морга, он сообщил, что рана на

руке – не след от укуса, однако ему кажется, что он может опознать покойного. Вот это совпадение! Кто бы мог подумать, что профессор лечил этого человека? –  О нет, я никогда его раньше не видел. Но среди фрагментов собранных вами зубов я нашел отломанный верхний резец, а на нем – имя. Либо покойного, либо врача, который изготовил зубной протез. Невероятно важное доказательство. Перед нами было имя покойного. Тело опознали. Теперь полиция могла попытаться найти его убийцу. С тех пор я всегда внимательно смотрю на зубные протезы, прежде чем позвонить стоматологам. Установление личности погибшего имеет решающее значение для любого расследования. Оно может подсказать мотив убийства, указать на психическое расстройство, которое могло привести к самоубийству, или на болезнь, послужившую причиной внезапной необъяснимой смерти. Каждый погибший заслуживает того, чтобы его тело опознали и вернули семье. В большинстве случаев опознать человека – не проблема, потому что смерть происходит по естественным причинам, люди умирают в собственном доме или после поступления в больницу, часто в окружении родных, или их тело обнаруживает кто-то из близких. Бабушки или дедушки, матери, отцы, братья и сестры или, к сожалению, дети – обычно у погибших есть кто-то, кто их любит и может подтвердить их личность. Для погибшего это практически везение. Если тело не повреждено, а смерть наступила недавно, не требуется ничего, кроме осмотра тела дома или в учреждении, чтобы подтвердить личность умершего. Это касается большинства тех, кто умирает естественной смертью. Если нет ближайших родственников, лечащий врач пациента может помочь установить личность, когда

прибывает в дом для подтверждения смерти, – это необходимый для всех случаев смерти процесс опознания. Если сообщение о смерти получает коронер вместе с приказом о проведении дальнейшего расследования, существует законное требование для тех, кто знал умершего – близко или не очень,  – официально опознать тело, даже если этот самый человек и сообщил о смерти или находился в доме, когда прибыла полиция. Официально опознать – значит поехать в морг и сделать это при полиции или детективах. Достаточно травматичная процедура, однако предпринимается все возможное, чтобы максимально облегчить процесс. Сделать это нужно. Человек просто смотрит на погибшего и называет его имя. В зависимости от морга опознание происходит по-разному. Семью могут привести в комнату со стеклянным экраном, с другой стороны которого находится укрытое тело, или в комнате может стоять монитор с изображением лица умершего. Членов семьи спрашивают, узнают ли они этого человека, и если да, то им необходимо назвать полное имя умершего. В некоторых больницах семью приводят в комнату, где лежит тело. Если смерть рассматривается как потенциальное убийство, членам семьи не разрешают прикасаться к телу погибшего. Опознание тела по лицу в большинстве случаев проходит быстро и четко, однако и тут бывают ошибки. Иногда люди не хотят мириться со смертью близкого и упрямятся, заявляя, что погибший – не их близкий человек. В некоторых случаях этому способствует то, что на покойном нет очков или мы зачесали ему волосы не на ту сторону. Однажды в морг привели пожилого мужчину, чтобы он опознал свою жену. Он смотрел на изображение на экране, качая головой, и все пытался взглянуть на ее лицо с другого ракурса. Через несколько минут он признался, что не уверен, она ли это.

–  Можете показать мне ее ступни?  – Работника морга послали поменять угол обзора камеры. Как только на экране появились ноги погибшей, мужчина воскликнул:  – Да, это она! Я уже много лет ухаживаю за ее мозолями. К сожалению, некоторые люди умирают в одиночестве или при таких обстоятельствах, когда невозможно установить личность сразу. Например, те, у кого нет семьи или друзей. Или человек, выскочивший из дома за пакетом молока с одними лишь наличными в кармане, может упасть замертво на улице или угодить под машину. Есть и те, кого изуродовало нанесенными травмами, огнем или разложением, а также тела, извлеченные из рек или моря. Мы можем предположить, что сгоревшие останки принадлежат человеку, проживавшему по адресу, где случился пожар, или что тело, найденное в номере отеля, – и есть человек, заселившийся в этот номер, но как мы можем быть в этом уверены? Да, у погибшего при себе могут быть документы, однако и они не являются достаточным подтверждением личности. Если есть шанс, что тело может быть опознано, если кто-то может знать погибшего, один из вариантов – дать следственным органам полное описание личных характеристик умершего: пол, примерный возраст, цвет кожи, рост, вес, длина волос, их цвет и стиль прически, цвет глаз, любые отличительные особенности, родинки, шрамы, татуировки, изъяны, а также какие украшения и одежда были на погибшем. Этого может оказаться достаточно, чтобы полиция смогла обратиться к семье и выяснить, может ли погибший быть тем, чье имя указано на банковской карте, найденной в кармане или сумке. Затем полиция предложит проследовать в морг, чтобы осмотреть и официально опознать тело. Такая система предотвращает ненужную травму в случае, если семье сообщили о смерти по ошибке, однако и этот подход не без изъянов. Однажды на пустыре было найдено тело молодого человека. Он умер от передозировки наркотиков. Согласно найденным документам, он был гражданином США. Расследование привело

полицию к его тете, у которой он жил во время отпуска. Она не видела его несколько дней, и поэтому полиция предположила, что ее племянник и молодой человек в морге – один и тот же человек. Ее сопроводили в морг, где она подтвердила, что это ее племянник. Ей пришлось сообщить его родителям, и она была очень расстроена, что это произошло, когда он был у нее в гостях. Семья попросила вернуть им тело. Возвращение тела потребовало согласия прокурора на то, чтобы погибшего забальзамировали, поместили в гроб и отправили из Шотландии. Тело прибыло в  Америку, где все члены семьи смогли его осмотреть. Когда гроб открыли, родители испугались: тело внутри принадлежало не их сыну. Сначала они подумали, что в  Глазго совершили ошибку и отправили не то тело. Его вернули обратно. Тем временем «покойный» оказался жив и здоров, отправившись в путешествие по Шотландии. Перед отъездом из Глазго он потерял сумку, в которой, должно быть, лежало удостоверение личности. Беспокоиться он не стал, поскольку кошелек с банковскими картами оставался при нем. Тетя почувствовала облегчение, однако ей стало стыдно за то, что она ошибочно опознала мертвого человека как своего племянника. События происходили еще до эры мобильных телефонов, которые полезны для связи и для информирования семьи о вашем местонахождении (однако помните, телефоны следят за вами). Что ж, для одной семьи дело закончилось хорошо, а вот личность нашего покойника так и не удалось установить, ни одна любящая семья его не разыскивала. Если у погибшего нет личных вещей, полиция может опубликовать описание неопознанного тела в СМИ в надежде, что объявится семья или кто-то, кто может располагать информацией о событиях, которые привели к смерти человека. Это процесс, обратный тому, когда человека объявляют пропавшим без вести и семью просят предоставить описание человека. И это не так-то просто. Я частенько просила студентов описать человека, сидящего рядом с ними, не

глядя на него. Несмотря на то что они провели большую часть четырехлетнего обучения бок о бок и виделись перед лекцией, обсуждали что-то в коридоре, им бывало сложно дать точное описание своего соседа по парте. Попробуйте сами: вероятно, вы сможете вспомнить общие черты, но точно определить рост и вес сложно, а описать одежду, в которой человек вышел из дома, может быть особенно тяжело, поскольку большинство из нас не очень-то внимательны по утрам. Если тело не может быть опознано с помощью всех этих средств, а лицо нельзя разглядеть из-за травмы, глубокого разложения или воздействия огня или воды, мы используем научные методы – в основном отпечатки пальцев, слепки зубов и анализ ДНК, однако и рентгенология может нам помочь. Недостаток один: нам всегда нужна точка отсчета, чтобы при помощи этих методов подтвердить личность. Отпечатки пальцев неизменны и уникальны, но недолговечны, что прискорбно, поскольку это исключает их использование при опознании тел, поврежденных в результате пожара, разложившихся, а также тел, пролежавших в воде так долго, что кожа начала отслаиваться от рук[23]. Для опознания необходимо снять с тела полные отпечатки пальцев и ладони. Они известны как «скрытые отпечатки» и  сравниваются с отпечатками из другого источника: из базы данных отпечатков, намеренно снятых с определенных людей, или с отпечатками, снятыми с рабочих предметов погибшего. Основная проблема этого метода заключается в том, что в базе хранится лишь небольшой процент отпечатков пальцев населения. Как правило, это преступники, уже присутствующие в базе данных полиции, а также моряки торговых судов и пилоты авиакомпаний, которые подвергаются значительному риску во время работы.

Несмотря на этот недостаток системы, во время вскрытия при расследовании убийства с покойника обязательно снимут отпечатки. Однако они полезны для опознания неизвестного только в том случае, если у этого человека была судимость и отпечатки сохранились в базе данных полиции, или если покойный был целью банды преступников, или когда смерть связана с наркотиками. В прошлом сравнение скрытых отпечатков тела с имеющимися в базе данных или снятыми с объектов выполнялось вручную. Дактилоскописты сравнивали отпечатки, используя балльную систему для поиска сходства. Должно быть несколько точек пересечения. Точное число зависит от того, в какой организации происходит опознание, но обычно точек от восьми до 16. Система довольно субъективная, и надежность результатов зависит от качества скрытого отпечатка, а также навыков, подготовки и опыта дактилоскописта. Человеческий фактор: всегда существует вероятность ошибиться и неверно опознать тело. В последние десятилетия, с появлением обширных электронных баз данных, этот процесс – по большей части – стал автоматизированным. Автоматизированные системы идентификации по отпечаткам пальцев были разработаны для анализа скрытых отпечатков и поиска потенциальных «кандидатов», т.  е. отпечатков, которые после исследуют дактилоскописты. В результате тело либо будет принадлежать человеку из базы, либо нет, однако порой система дает неубедительные результаты и достоверность доказательств зависит от качества и уникальности отпечатка. В прошлом методы опознания с помощью отпечатков подвергались критике. В  1989  году в  Лондоне, в  Темзе, затонуло прогулочное судно «Маркиза». Погиб 51 человек. Все были молодыми. На поиск тел ушло несколько дней, и чем дольше они находились в воде, тем труднее становился процесс опознания. Коронер принял решение снять отпечатки пальцев и сравнить их с теми, что эксперты обнаружили на личных вещах дома у предполагаемых погибших. Снятие отпечатков пальцев с пробывших

долгое время в воде тел оказалось трудным делом, поэтому было принято решение отрезать руки примерно у половины тел и доставить их в лабораторию. Руки должны были пришить к телам, прежде чем их передали бы семьям для захоронения. К сожалению, вернули не все руки, и семьям стало известно об этом значительно позже, уже в ходе процедуры дознания. Конечно, они были крайне возмущены. Судмедэксперты обычно стараются не калечить тела, но в то время к такому методу частенько прибегали. К счастью, с тех пор методы усовершенствовались, и сегодня мы уже так не поступаем. Теперь мы можем снимать отпечатки даже с сильно разложившихся тел. В  Дублине первым это сделал дактилоскопист Мик, работавший на полицейское управление. Ему удалось снять отпечаток пальца с  «болотного тела»[24], доказав, что даже через тысячи лет после смерти возможно все. Опознание по слепкам зубов – сравнение зубов погибшего с его стоматологической картой – более подходящая процедура, чем снятие отпечатков пальцев, в случае, когда смерть произошла от пожара или тело сильно разложилось. Но стоматологическая работа не обязательно предполагает только сравнение. Этот метод требует опыта судебного стоматолога: важно определить, какие аномалии зубов имеются у погибшего и проводилась ли какая-то стоматологическая работа с ними. К сожалению, это не так просто, как составить стоматологическую карту умершего и обработать результаты в компьютерной базе данных. Такой не существует. Опять же, нам нужно иметь хотя бы представление о том, кем был умерший, а затем выяснить, кто был его стоматологом. Скажите, ваша семья знает, кто ваш стоматолог? Когда вы в последний раз посещали стоматолога, тот составлял карту ваших зубов? Не все это делают, а даже если и делают, то ошибок не избежать, иногда карта бывает недостоверной. Некоторые стоматологи делают заметки

только о собственной работе. А вы ведь бывали у разных стоматологов? У скольких? Даже имея всю необходимую информацию, судебный стоматолог не сможет опознать тело, скорее, он скажет, что доказательства не противоречат тому, что тело принадлежит конкретному человеку. Если зубной ряд уникален или есть рентгеновские снимки зубов, тогда он может дать более точный ответ. Проблема, с которой мы столкнулись в  Ирландии, заключалась в том, что некоторые люди с медицинскими картами, предполагающими бесплатные услуги стоматолога, периодически помогали своим родственникам, одалживая карту им. Поэтому возникало недопонимание, когда владелец карты вдруг умирал. Чтобы опознавать тела, мы обращались к стоматологу, однако, сопоставив записи и зубы, выявляли несоответствие. С зубами покойных, например, не проводилось столько манипуляций, сколько указано в карте, пломб оказалось меньше, а те зубы, которые значились, как удаленные, были на месте. Ситуацию обычно разрешает деликатная беседа с семьей. Они все расскажут, если им объяснить, что несоответствия не позволяют опознать тело и, следовательно, его нельзя вернуть семье. В некоторых случаях опознание тела важнее причины смерти. Так бывает при военных конфликтах. Например, есть юноши и девушки, погибшие на войне. Причину смерти большинства из них мы знаем, но семьи хотят вернуть тела своих близких. В конце 1980-х годов, задолго до того, как я начала сотрудничать с  ООН, я встретила американского антрополога на судебномедицинской конференции в Австралии. Наш профессор должен был ехать на эту встречу, однако из-за проблем со здоровьем не смог. Все уже было оплачено, поэтому мне предложили поехать вместо

него. Боже, конечно, я согласилась! Когда еще мне выпадет такой шанс? На конференцию приехало всего несколько человек из Великобритании, в том числе наш старший токсиколог и пара судмедэкспертов. Мы старались держаться вместе, как стайка потерпевших крушение в море, по пути подбирая всех заблудших и беспризорных. Так в нашей компании оказалась одна женщинаантрополог. Она работала на американское правительство и жила на Гавайях. Ее роль заключалась в оказании помощи при обнаружении останков американских военнослужащих, погибших на территориях конфликта за границей. Тогда я еще не знала, что несколько лет спустя буду заниматься тем же, помогая опознавать тела в братских могилах. 1990-е годы в  Глазго выдались напряженными для судебномедицинского департамента. В  1992  году было совершено 92 убийства, это примерно по два трупа в неделю. Коллегкриминалистов я видела чаще собственной семьи. В то время о войне в Югославии я знала лишь понаслышке, как и многие из нас; мне хватало беспокойства, как бы вернуться домой и не разорваться между семьей и работой. Мне приходилось работать с убийствами, самоубийствами и несчастными случаями, куда уж там волноваться о людях, погибших за границей. Это всегда были чужие проблемы… пока не стали моими. Профессор Уотсон ушел на пенсию, его место занял профессор Ванезис. Он работал в  Лондоне и был связан с британскими вооруженными силами, оказывая судебно-медицинскую помощь в делах о солдатах, погибших за границей. Даже если солдат умирает за границей, расследование все равно должно быть проведено. В то время в ходе конфликта погибло довольно много людей, некоторые – в дорожно-транспортных происшествиях, а другие покончили жизнь самоубийством. Будто мало у нас дел в  Глазго, нужно еще и услуги миру оказывать. Несколько раз я побывала в  Германии, где после Второй мировой установилось широкое военное

присутствие,  – такие поездки давали мне больше эмоций, чем посещение мест преступлений в районе Мэрихилл. Профессор Ванезис также был членом организации «Врачи за права человека». Я знала о ней, но полагала, что она имеет дело с живыми людьми, пострадавшими в зонах боевых действий (она действительно занималась и этим тоже). Но при покровительстве ООН они вдобавок стали участвовать в расследовании военных преступлений невероятного масштаба в  Руанде и бывшей Югославии. Внезапно эти войны стали и нашим делом. Мне вспомнились разговоры, которые я вела с той женщинойантропологом в Австралии по поводу извлечения тел американских солдат в зонах конфликта, и немедленно согласилась вступить в организацию. Я не политик. У меня простой подход к смерти: нужно расследовать ее обстоятельства, и если есть доказательства, что она была насильственной, необходимо принять меры, чтобы справедливость для погибшего восторжествовала. Однако я не линчеватель, и не мне решать, кто прав, кто виноват: у любой истории всегда две стороны. Я могу лишь представить свои знания и объективные факты независимо от того, имею ли дело с одним телом, сотней или тысячей. Моя первая поездка была в  Тузлу, Босния, в  1996  году. Международная группа судмедэкспертов исследовала братские могилы, обнаруженные после войны. Я прилетела в  Загреб, в  Хорватию – страну, которая раньше была частью Югославии,  – меня забрали в аэропорту и отвезли в штаб-квартиру ООН. Была всего одна проблема: я  приехала, а мой багаж нет. Оформить туристическую страховку я не могла из-за характера своего путешествия. Впрочем, зная, что мне предстоит все время провести в морге и жить в скромных апартаментах, я ничего ценного с собой не брала. К тому же мне посоветовали не увозить одежду, в которой

буду ходить, обратно на родину. Меня заверили, что сумка прибудет на следующий день, и мы поехали дальше по стране к  Тузле. На следующий день багажа все не было, однако у ООН доставало своих дел, чтобы беспокоиться о потерянной сумке, поэтому мы решили, что все отправятся дальше на джипах, как и предполагалось, а я дождусь сумку и поеду следом на автобусе. Мне дали инструкцию, где поймать автобус и где он меня высадит, но текст был написан на языке, которого я не знала. Я не слишком этому обрадовалась, но поднимать шум не хотела, поэтому махнула всем рукой и принялась ждать. Сумка не пришла. У меня не было другого выхода, кроме как попытаться сесть на нужный автобус на следующий день. Я понятия не имела, куда мы едем и далеко ли находимся от нужного места, только надеялась, что водитель не забудет сообщить мне, где выйти. Дорога заняла большую часть дня, и я испытала облегчение, когда наконец увидела одного из сотрудников ООН, ждущего меня на автобусной остановке в Тузле. Судмедэксперты из Великобритании, США и Европы участвовали в миссии Международного уголовного трибунала в течение нескольких лет. Большинство из нас приезжало только на пару недель, выкроив их в счет отпуска, но в  Тузле проживала группа американцев, в том числе пара патологов, довольно много антропологов и полицейских. Прибывшие судмедэксперты должны были помогать осматривать тела, найденные в братских могилах. Работа была деликатной, к тому же местное население отнюдь не пришло в восторг от миссии ООН в этом районе страны. Люди настороженно относились к нашему участию, поэтому мы нуждались в защите в любое время: и  когда работали в морге, и в поездках. Пару раз наши микроавтобус и джипы попадали в засаду, но, к счастью, обходилось без жертв. Морг устроили в старой текстильной фабрике, сильно пострадавшей во время войны. Генератор подавал электричество, но только в холодильные камеры с телами и зону с рентгеновским

оборудованием. Водопровод отсутствовал. Нашими рабочими местами были раскладные столы. Нам установили минимальные удобства: туалет и душевую с ограниченным количеством горячей воды. Военные приносили воду с базы и наполняли резервуар. Нас проинструктировали: смывать только при необходимости, во время приема душа в конце дня включить воду, чтобы ополоснуться, закрыть кран, намылиться и очень быстро смыть пену. Мы – британцы – отлично соблюдали инструкции, а вот другие нет, поэтому я часто принимала холодный душ. Морг находился за пределами города, и нас предупредили, чтобы мы не выходили за территорию, так как поблизости были мины и, возможно, снайперы. Места для приготовления еды не было, поэтому мы жили на солдатском сухом пайке. Жилищные условия тоже оставляли желать лучшего. Нас разместили в двух домиках в общих комнатах. Город сильно пострадал во время войны, и на зданиях остались шрамы. Утром горячая вода шла около часа, и мы никогда не знали, когда ее ждать. Поэтому стоило трубам загрохотать, у душевой собирались паникующие люди – хотелось в горячий душ, особенно если накануне в морге помыться не удалось. Так что никакой роскошью в этой поездке и не пахло. Однако ничто не готовило нас к той работе, с которой пришлось столкнуться. Невыносимая вонь из морга разносилась далеко вокруг полуразрушенного здания, а из-за отсутствия воды мы сами все время пахли гниющими трупами. Пропавшая сумка появилась только за два дня до моего отъезда. У меня не было иного выхода, кроме как брать одежду у других. В основном работали со мной довольно крупные, крепко сбитые американцы, и поэтому я походила скорее на беженку. Даже поездка на военную базу, где располагался небольшой магазин, не слишком-то помогла делу – впрочем, я

обзавелась трусами, хоть и огромного размера. В армии нет места полутораметровым людям. Рядом с моргом стояли грузовики-холодильники, в них хранились тела, извлеченные из братских могил и ожидающие экспертизы. Когда я прибыла на место, антропологи уже раскопали две братские могилы. Это кропотливый процесс: на обнаружение скрытых могил ушли месяцы, а на обнаружение тел – недели. В этом деле необходима точность: тела были для нас важнее артефактов, извлеченных из пирамид. На их восстановление требовалось много времени и терпения, а трудились над ними далеко не патологи со скальпелями, а антропологи с кистями и лопатками. Раскопки оказались трудным делом, и уровень сложности зависел от того, первичная ли перед нами могила (место, где тела захоронили сразу после смерти) или останки из второго, третьего захоронения – когда первичную могилу разрушал экскаватор, тела из нее сваливались кучей в огромную вырытую яму в стороне, а затем укрывались чем-то. Антропологи рыли траншею вокруг места захоронения, чтобы обозначить границы, в пределах которых лежали останки, а затем принимались медленно очищать тела, сваленные кучей. При обнаружении тела, его части или какого-либо предмета используется стандартная система. Каждой улике присваивается номер. Как только антропологи нанесут номера на каждую найденную улику на месте преступления, все находки отправляются в отдельные мешки для тел, на которые тоже наносится номер. Мешки доставляются на «склад», например, в грузовикихолодильники, и отправляются по очереди в морг, где ожидают экспертизы. В  Тузле наши ресурсы были ограничены, поэтому тела приходилось сваливать одно на другое в холодильниках. Тревожное зрелище, когда открываешь дверцу впервые, но нам было важно сохранить тела, чтобы извлечь из останков как можно больше информации. Обычно чем сильнее разложение, тем сложнее установить личность погибшего и причину смерти. Но процесс тот

же, что и всегда, будь это ножевое ранение в  Глазго, стрельба в Дублине или массовое захоронение в бывшей Югославии. На ранних этапах извлечения тел из братских могил упор делался на то, чтобы доказать, что солдаты погибли в результате военного преступления. Трупов было очень много – мы боялись, что никогда не сможем опознать все останки. Мы должны были убедиться, что заметили каждую мелочь на теле, – в будущем это помогло бы при опознании. На большинстве тел, которые я исследовала в течение нескольких лет, были следы огнестрельных травм, но не всегда. Состояние тел частенько затрудняло проведение экспертизы. Могилы могли быть вырыты за годы до того, как мы их обнаружили, поэтому многие тела уже серьезно разложились. Состояние тела в некоторой степени зависело и от того, лежало ли оно на дне могилы или наверху: положение влияет на скорость разложения, а значит, и на возможность установить точную причину смерти. Обычно я начинаю исследование тела с головы и спускаюсь к ногам, отмечая по пути все особенности и детали, которые могут помочь при опознании. Описываю в отчете одежду погибшего, затем изучаю тело на предмет внешних повреждений, особенно обращая внимание на те, которые могли бы привести к смертельному исходу. В ходе рассмотрения массовых смертей мы начинали с предположения о том, что смерти случились не по естественным причинам, и его нужно было доказать. Второе предположение: солдаты погибли при расстреле. Однако, разумеется, только после вскрытия судмедэксперт в состоянии это подтвердить или опровергнуть. К вскрытию этих тел я отнеслась точно так же, как и в случаях обычных убийств. По завершении предварительного обследования я осматривала одежду на предмет дыр, которые могли бы указать на

то, что человек погиб от пулевого ранения. Затем так же осматривала поверхность тела на наличие отверстий, чтобы найти места, где пуля могла войти и выйти. Делала рентген, чтобы проверить, не осталась ли пуля в теле, и уже потом проводила вскрытие в поисках внутренних повреждений. Однако здешние условия выходили за все рамки обычности: одежда была серьезно повреждена или отсутствовала, тела сильно разложились, кожа отслаивалась, многие повреждения были вызваны вскрытием могил или массовым перемещением покойных в другое место захоронения, вторичную могилу. Кроме того, рентгеновский аппарат, флюороскоп, не работал во время моих поездок, что ограничивало возможность увидеть металл внутри тел. Впрочем, я уже проводила вскрытия эксгумированных тел на кладбищах, в сараях и полях, в авиационном ангаре, поэтому сложности, с которыми мне пришлось столкнуться в импровизированном морге, не помешали сделать все от меня зависящее. Мы снимали и детально изучали одежду, составляли полное ее описание, вплоть до количества пуговиц и цвета ниток, использованных для их пришивания. Также мы по возможности фиксировали любые повреждения, которые могли быть связаны с травмами. Например, проверяли, не указывало ли что-то на применение повязок на глаза и ли ограничение подвижности. Тела были разными: от серого цвета покойников до скелетных останков, что затрудняло обнаружение повреждений, которые могли повлечь за собой смерть. Не имея при себе рентгеновского аппарата, я искала на костях повреждения, которые могли быть оставлены пулями, и, поскольку внутренние органы уже стали однородной мягкой субстанцией, ощупывала ткани на предмет застрявших в них пуль.

Иногда мне везло, и я находила зеленые следы, что свидетельствовало о нахождении поблизости пули, покрытой медью. В некоторых случаях, особенно при травме головы, повреждение кости выглядело довольно типично для пулевого ранения, и я с уверенностью могла заявить, что это и есть причина смерти, даже если пули не обнаруживалось. Однако гораздо чаще не было достаточных доказательств, чтобы установить окончательную причину смерти, и мне приходилось помечать эти дела грифом «неустановленная причина смерти». Приятного мало, зато честно. Некоторые следователи, назначенные ООН, чтобы определять, случилось ли военное преступление или нет, считали, что все это бесполезно и может лишь нанести ущерб делу. Однако мы с коллегами полагали: даже если установить, что какой-то небольшой процент погибших умерли в результате пулевых ранений, сопутствующих обстоятельств и результатов вскрытия будет достаточно, чтобы подтвердить версию военного преступления. В течение следующих лет, пережив ту поездку, я продолжила работу с  ООН, поддерживая их в борьбе с военными преступлениями на территории бывшей Югославии. Условия в  Високо и  Загребе оказались значительно лучше по сравнению с  Тузлой, там даже было электричество. Работа не поменялась: все задокументировать, постараться установить личности погибших и выяснить причину их смерти. В любое время в морге можно было встретить до шести работающих судмедэкспертов разных национальностей, а также около дюжины антропологов. Со временем мы стали находить тела в худшем состоянии: многие почти разложились, а иногда обнаруживались только кости, так что требовалось огромное количество антропологов, чтобы установить личность по останкам, определить пол, возраст, – мы нуждались в любых зацепках. Несмотря на условия работы и невероятную горечь из-за того, чему мы стали свидетелями, у нас было общее дело: опознать погибших в надежде, что удастся восстановить справедливость. У

нас были описания пропавших без вести в ходе войны, предоставленные родственниками, и антропологи сверяли свои находки с нашими файлами. Время от времени у нас появлялась «потенциальная личность погибшего». Вот она, суть той работы для меня: вернуть тело семье. В Високо нас поселили у местных. В доме обычно жили только женщины и дети, мужчины отсутствовали, большинство считалось погибшими. Женщины ценили нашу работу и хотели о нас заботиться. Несколько раз подряд я останавливалась в одной и той же семье. Не думаю, что причина была в их симпатии ко мне,  – языковой барьер позволял нам разве что кивать и улыбаться друг другу. Однако я не занимала много места и отказывалась от завтраков, поэтому на мое содержание не уходило много денег, а для этих женщин каждая копейка была важна, ведь они жили без мужчин и пытались выжить. Ситуация устраивала всех нас. Не знаю, сколько семей получили тела, в любом случае, мы делали все возможное. С тех пор, как в нашей работе появился анализ ДНК, удалось идентифицировать тысячи тел из братских могил. Анализ ДНК теперь широко используется для опознания тел. Сегодня результаты приходят быстро, анализ эффективен и, что важно, ставит точку в вопросе о личности погибшего. Однако, к сожалению, сделать его возможно не всегда, особенно в случае крайней необходимости. Все еще возникают проблемы с сильно разложившимся телами и найденными скелетами, а также телами, вытащенными из пожаров. Когда я стала судмедэкспертом, в  1985  году, анализ ДНК не входил в наш инструментарий для опознания личности убитого. Впервые его использовали в ходе расследования одного из уголовных дел в конце 1980-х годов в США. Все были очень взбудоражены новостью о появлении технологии, которая произвела революцию в уголовных расследованиях. Однако

нашлись и скептики, и я была в их числе. Лаборатории судебной медицины потребовалось большое количество крови и тканей для создания профиля, и все для чего? В самом начале эти манипуляции не слишком помогали в расследовании убийств, но уже через пару лет мы все оценили новую технологию, особенно в случаях изнасилований и убийств, связанных с сексом. Обычно профиль ДНК создается из генетического материала ядра клетки. Половина этого материала передается от матери, другая половина от отца, а это значит, что личность можно установить, сравнив полученный профиль с профилем родителей, братьев, сестер или детей человека. Иногда ядерная ДНК может не присутствовать в нужном количестве для создания профиля. Трудности возникают, когда тело сильно повреждено огнем, в случае со старыми останками или костями – ядерную ДНК при этом выделить нельзя. Тогда можно извлечь митохондриальную ДНК. Это генетический материал, передающийся от матери в клеточном материале, который окружает ядро яйцеклетки; сперма – это ядро без иного клеточного материала. Митохондрии – это органоиды внутри клетки, их много, а значит, ими можно воспользоваться при недостатке материала из клеточного ядра. Они присутствуют в волосах, зубах и костях, и во многих ситуациях только ими мы и располагаем. Это позволит опознать вас по материнской линии. У вас, ваших братьев и сестер, вашей матери и ее братьев и сестер одна и та же митохондриальная ДНК. Она не такая же уникальная, как ядерная ДНК, по которой можно установить исключительно вашу личность, но даже на таком уровне опознание пройдет успешно, особенно если на опознании значится только одно тело. Точно так же ДНК Y-хромосомы передается от отца к сыну и может быть полезна для опознания мужчины при отсутствии полного профиля ядерной ДНК. Это не моя область знаний, и хотя я разбираюсь в науке, лежащей в основе этого, все равно не понимаю, как высчитываются проценты достоверности анализа. По крайней мере, я знаю, что такое группа

крови и как она работает. Существует восемь групп крови[25], наиболее распространенной из которых является O+. Людей с такой группой чуть менее 40  % в  Великобритании и чуть менее 50  % в  Ирландии. Следующая группа A+, и так далее. У большинства резус-фактор положительный, таких людей около 85  %. До использования анализа ДНК эти показатели принимались судом в качестве доказательств в пользу предположения о личности убитого; разумеется, все упрощалось, если у убитого резус-фактор был отрицательный, ведь таких всего 15  % населения. Определение группы крови – куда более сложный процесс, ведь существуют еще подгруппы, но в былые времена судам этого хватало, чтобы подтвердить личность человека или связать кого-то с преступлением. Оглядываясь назад, теперь мы понимаем, что такая система не выдерживала никакой критики. На сегодняшний день анализ ДНК значительно повысил нашу уверенность при опознании погибшего. Несмотря на это, судмедэксперты стараются осторожно формулировать свои показания в суде; никогда не скажут с непоколебимой уверенностью, что в морге определенный человек, но могут заявить, например: вероятность того, что ДНК принадлежит кому-то другому, стремится к нулю. Методы, используемые для получения профиля ДНК, со временем совершенствовались, и теперь есть шанс создать профиль из однойединственной клетки. В реальности судебно-медицинские расследования находятся на той стадии, когда возможно создавать профиль ДНК из нескольких клеток, взятых при одном лишь прикосновении к человеку: больше нет необходимости для этого использовать жидкости, такие как кровь или сперма. Это означает, что нам нужно крепко задуматься, прежде чем прикасаться к телу на месте преступления. Что важнее в конкретной смерти? Установить личность погибшего или причину, по которой он умер? Или собрать

улики, которые помогут узнать, кто убийца? Прежде чем мы вмешаемся в улики, нам важно обсудить стратегию. Это дело о сексуальном насилии? Если так, то на теле должна остаться сперма или другие биологические жидкости, которые мы можем взять на анализ. В случаях, когда человека задушили руками, можно постараться взять ДНК с шеи погибшего. Если тело перемещали после смерти в попытке скрыть преступление, убитого могли брать за руки и за ноги. Вся команда экспертов, и я в их числе, делает все возможное, чтобы наша ДНК не попала на тело, для этого мы носим защитные комбинезоны и маски. Эффективность и доступность анализа ДНК значительно повысились, и мы благодарны лабораториям судебной экспертизы за их усилия, которые теперь позволяют установить личность погибшего за день. В Дублине в  1981  году в ночь святого Валентина произошел пожар в ночном клубе Stardust. Погибло 48 молодых людей. События той ночи расследовали полиция и коронер. Тогда мне не пришлось отвечать на вопросы о том, почему возник пожар и погибло так много людей, так как все случилось задолго до моего переезда в  Ирландию и о событиях я знала лишь по сообщениям СМИ. Впрочем, живи я тогда в Дублине, я тоже могла быть там в ту ночь, потому что именно тогда мне исполнилось 26 лет. Были проведены вскрытия жертв, но, к сожалению, из-за сильного обгорания пять тел отметили как неопознанные. В то время анализа ДНК не существовало, судебных антропологов тоже. Имелся судебный стоматолог, который составил карточки жертв, и эксперты зафиксировали всю важную информацию, которая могла бы помочь при опознании, но коронер все же придерживался мнения, что этих доказательств для опознания недостаточно. Было принято решение похоронить их бок о бок, обозначив как «группу из пяти неопознанных человек». Но членам семьи хочется знать, где похоронен их близкий. Многие находят утешение в посещении могилы, но недостаточно указать на место и сказать, что где-то там

находится член их семьи. В этом случае семьи активно требовали независимого расследования причин пожара и официального опознания жертв. В 2007  году дублинский коронер Брайан Фаррелл согласился на эксгумацию пяти неопознанных жертв пожара в клубе Stardust. Он попросил меня, как государственного патолога, и  Лорин Бакли, судебного антрополога, помочь ему в расследовании. Мы не были абсолютно уверены, что останки можно опознать при помощи анализа ДНК, однако посчитали, что найдутся другие зацепки. Разумеется, никаких обещаний мы дать не могли, потому как понятия не имели, в каком состоянии находятся останки. Ведь нужно учитывать, что их сильно повредило огнем, они подвергались вскрытию и были захоронены около 25 лет назад. Но я всегда за то, чтобы попробовать. Мы осторожно извлекли гробы из могил и отправили их в  Дублинский городской морг для изучения. И хотя гробы находились в ужасном состоянии, тела все еще хранились внутри. Мы с  Лорин работали сообща, и, несмотря на наши опасения и множество прошедших лет, нам удалось извлечь необходимое количество информации. По окончании осмотра тел у нас имелись предположения о личности каждого из пятерых. Наука заметно продвинулась с  1981  года, и подтвердить личности погибших оказалось возможно. Мы получили доступ к анализу ДНК, а семьи с радостью предоставили нам материал для сравнения. Образцы костей отправили в лабораторию. Как мы и подозревали, анализ дался непросто: лаборатория не смогла извлечь ядерную ДНК, но смогла выделить митохондриальную. Если бы неопознанные в том пожаре люди были родственниками, митохондриальная ДНК помогла бы идентифицировать их только как членов одной семьи. То есть этот способ не подходит, если нужно опознавать братьев, сестер или кузенов. В таких случаях стараются принять во внимания иные зацепки. В нашем случае анализа митохондриальной ДНК и

собранной нами информации хватило для опознания всех тел. Наконец у каждого погибшего появилась собственная могила. Такая неточность при работе с материнской ДНК стала проблемой при опознании жертв пожара на остановке в местности под названием Каррикмайнс в  2015  году. Погибли пятеро взрослых и пятеро детей, одна женщина была беременна. Невероятная трагедия. Как и при пожаре в ночном клубе, пламя почти уничтожило тела, осложнив не только визуальное опознание, но и анализ ДНК. С первого дня мы понимали, что проблемой будет опознание детей, особенно двух мальчиков, близких по возрасту, если придется рассчитывать на анализ митохондриальной ДНК. Одна только материнская ДНК не даст нам понимания, какой ребенок перед нами. В деле участвовали три судмедэксперта – я,  Марго Болстер и  Линда Маллен, – судебный антрополог Лорин Бакли и судебный стоматолог Мэри Кларк. От нас требовалось извлечь из тел как можно больше информации, чтобы их опознать. В расследовании активное участие принимала полиция, особенно техническое бюро: за причину смерти приняли пожар. Все тела были тщательно изучены: форма и цвет глаз, форма носа, положение и форма ушей, рост, вес, обгоревшие остатки одежды, родинки, шрамы, любые намеки на предыдущие несчастные случаи или болезни и, что особенно важно, был проведен стоматологический осмотр. То, как у мальчиков прорезались молочные зубы, помогло нам без труда установить личность каждого из них. Опознание остальных оказалось несложной задачей: мы воспользовались информацией с места преступления, результатами вскрытия, а также анализом ДНК. В некоторых случаях опознать погибшего очень трудно: бывает, остаются одни лишь кости или только какая-либо часть тела, тогда мы пользуемся другими методами. Наиболее часто это рентген, старый друг судмедэкспертов еще с  1895  года, когда Вильгельм Рентген открыл лучи, которые потом назвали его именем. В год их

открытия врачи с большой неохотой применяли новые технологии в лечении пациентов, а вот в расследовании преступлений рентген тогда применялся повсеместно. Теперь мы можем использовать его при изучении черепа и зубов, а также бедер, чтобы увидеть, есть ли у человека металлические протезы. Каждый год появляются неопознанные тела, и никто не приходит за ними. Всегда есть надежда, что это рано или поздно случится, но, пока никто не заявляет о пропаже близкого, коронер организует похороны безымянного тела, а могильная плита ждет, чтобы на нее водрузили табличку с именем. Коронеры делают все, чтобы установить личность погибшего, но порой это невозможно. Или нет. Знаете, иногда нужен всего один человек, который готов пойти на все и не сдаться. В 2010  году рыболовный траулер в  Уэксфорде выловил человеческий череп. Части тел людей и животных нередко попадают в рыболовные сети. Как правило, если это человек, то, скорее всего, он упал за борт рыбацкой лодки или другого судна. Знание акватории, приливов и течений помогает понять, откуда тело приплыло, а также, если его сбросили – случайно или намеренно, – где это могло произойти. Изначально все полагали, что перед нами череп какого-то незадачливого рыбака, пропавшего в море, никто не рассматривал его как подозрительную улику – только как возможность поупражняться в опознании тел. С этими мыслями мы обратились к  Лорин Бакли, чтобы та провела предварительную экспертизу и сказала, сможет ли помочь с опознанием. Полиция совсем не ожидала, что Лорин предложит им конкретную версию: это женщина средних лет; но Лорин также беспокоила трещина с одной стороны черепа. На этом этапе смерть сочли подозрительной. Меня, как государственного судмедэксперта, попросили взглянуть на череп. Я согласилась с  Лорин по обоим

вопросам: череп принадлежал женщине и был поврежден. Ткани почти не осталось, зато сохранились два верхних шейных позвонка. Оставшаяся ткань показала мыльное восковое изменение, которое указывало, что череп находился в воде много недель, месяцев или лет. С правой стороны, над «ухом», имелась трещина длиной в 17,5 сантиметра, а внутри обнаружился темный след. Вероятно, это было пятно крови. Также имелась трещина над правой глазницей. Было похоже на прижизненный перелом, то есть он произошел во время или совсем незадолго до смерти женщины. Многие зубы остались на месте, а на шестом левом верхнем резце мы обнаружили коронку. Невозможно было определить, когда появилась трещина в черепе: до того, как женщина попала в воду, одновременно с этим или уже после, вероятно, от удара о лодку. Смерть могла быть несчастным случаем, однако я не исключала возможности, что кто-то ударил женщину по голове, тем самым лишив возможности убежать или убив этим ударом, а после сбросил тело в воду. Или она могла покончить с собой. Необходимо было выяснить, кто эта женщина и как она оказалась у берегов Ирландии. Состояние ее черепа наводило на мысли о том, что она пробыла в воде по меньшей мере несколько месяцев. Прежде всего были проверены сообщения о пропавших в  Ирландии за последние несколько лет. Ни одна женщина из списка не подошла под наше описание. Многие бы остановились на этом – все, дело закрыто, но только не детектив Джерри Кили, бесстрашный следователь, который желал установить личности всех людей, найденных на вверенной ему территории, и довести все дела до логического завершения – если позволяли обстоятельства. Теперь, когда мы предположили, что женщина была не местной, ему пришлось расширить зону поиска. Для этого ему потребовалось собрать как можно больше информации, которую мы добывали, изучая череп, а это значило, что нужно применять менее традиционные и порой весьма дорогие методы ведения дела.

Первый этап: узнать, когда человек умер. Один из методов определения, как долго человек мертв,  – измерить уровень радиоактивных изотопов в тканях. В судебной медицине часто проверяют изотопы углерода и стронция. Лаборатория в  Северной Ирландии проводит исследования, а результаты помогают установить, когда жил этот человек. Углеродный анализ используется для археологических образцов, датируемых примерно 60 тысячами лет назад, но помогает и при исследовании останков, найденных недавно. Максимальный срок давности для судмедэкспертов – 70 лет, хотя это зависит от страны, некоторые государства заинтересованы в том, чтобы расследовать смерти, случившиеся не более 40 лет назад. Возможно, в  Ирландии и  Великобритании люди более оптимистично настроены относительно собственной продолжительности жизни, но нам нужно смотреть правде в лицо: если человек погиб более 50  лет назад и речь идет об убийстве, то каковы шансы, что убийца все еще жив? Нужно быть прагматичными: стоит ли проводить дорогостоящее расследование, если шансы на успех так малы? Не мне принимать такие решения, но я всегда стараюсь провести тщательную экспертизу: семьи заслуживают знать, что случилось с их родственником, даже если тот погиб давным-давно. Изотопный анализ показал, что череп принадлежал женщине, умершей, вероятно, всего несколько лет назад. Что важно: если так, то семья погибшей и возможный нападавший, скорее всего, были живы. В опознании нам могла помочь технология реконструкции лица. Моя бывшая коллега, Сью Блэк, тогда работала в одном из отделений города Данди и возглавляла департамент передовой области – судебной антропологии,  – которая включала в себя реконструкцию лиц. Я как-то посмотрела результаты подобной работы и была сильно впечатлена.

Джерри организовал реконструкцию для нашей погибшей. А я тем временем отправляла кусочки костей и зубы на анализ ДНК, надеясь, что в какой-то момент появится семья жертвы и можно будет подтвердить личность, сравнив полученный материал. Джерри слышал об одном парне, который проводил анализ стабильных изотопов в зубах: таким образом можно определить, чем покойный питался, а значит, и где жил. Необходимо рассчитать соотношение стабильных изотопов к атомам кислорода, углерода и азота в эмали второго коренного зуба, так можно понять, какую воду человек пил во время формирования зуба, т. е. в период от семи до 16  лет. Определяем регион и, используя все перечисленные показатели, сужаем место поиска: так мы узнаем, где человек жил в подростковый период. Судя по результатам анализа, наша погибшая проживала в Северной Америке. Однако поиски были напрасными – это станет ясным, когда женщину опознают. В это же время стоматологическая экспертиза подтвердила, что погибшей было больше 40  лет; другой антрополог, Рене Гаперт, установил, что она была белой, а также обнаружил несколько красновато-коричневых волосков в глазнице. Рентген показал артроз шейного отдела позвоночника, который мог вызывать обмороки. Картинка постепенно вырисовывалась, мы могли записать эти данные в анкету, когда завершили реконструкцию лица. Джерри продолжил поиски, обращаясь к сотням врачей и стоматологов. Он отправил всю имеющуюся информацию в  Интерпол, чтобы расширить поиск в  Европе. Прорыв в деле случился благодаря британской базе данных о женщинах, пропавших без вести за последние несколько лет. В базе нашлась женщина средних лет с депрессией, муж заявил о ее пропаже около года назад, за четыре месяца до того, как в сетях траулера нашелся череп. Машину женщины нашли неподалеку от утеса в Уэльсе, и все решили, что пропавшая бросилась в море. Поиски не увенчались успехом, тело так и не обнаружили, поэтому объявили ее пропавшей без вести, предположительно утонувшей.

Могла ли та женщина быть нашей погибшей? Возможно ли это, ведь она утонула так близко от берегов Ирландии? Ничто в ее описании не противоречило нашим находкам при исследовании черепа. Фотография не совпала с реконструированным лицом из лаборатории в Данди, однако некоторые сходства были. Вот только та женщина никогда не жила в  США… Но анализ ДНК с черепа и с очков пропавшей женщины подтвердил: это была она. Выяснилось, что женщина страдала болезнью Аддисона, которая влияет в том числе и на метаболизм и, следовательно, может исказить результаты изотопного анализа. Это состояние лечится стероидами, которые иногда приводят к появлению у пациента «лунного лица», чего не могли предсказать эксперты, проводившие реконструкцию лица погибшей. Такие методы – лишь дополнение к процессу опознания жертвы. У любой науки есть свои ограничения. И хотя не было никаких шансов найти ее тело, мы логично предположили, что она упала с утеса в море, а череп повредился в результате удара о камни. Есть определенное облегчение в том, что смерть ее, вероятно, была быстрой. Грустно думать, что она могла покончить с собой, однако ее муж был благодарен за то, что его жену нашли и он смог вернуть ее – пусть всего часть – и спокойно похоронить. Еще одна загадка решена. В таких историях нет счастливого конца, но хотя бы имя вернулось к законному владельцу, а тело погибшей – в семью.

Глава 5 Морг Причины большей части смертей естественные. К сожалению, в некоторых случаях, даже когда смерть почти наверняка произошла в результате сердечного приступа, а погибшему было за 80, коронер назначает вскрытие,  – обычно это происходит, если погибший больше месяца не был у врача. Тем не менее до завершения вскрытия у судебного медика обычно есть представление о том, что написать в заключении. Впрочем, порой попадаются дела, в которых все не то, чем кажется. Однажды в морг доставили молодого человека. Он жил один, употреблял наркотики и алкоголь. Друг нашел его в кресле – тело было перепачкано кровью, что обычно тревожный звоночек. Первым делом полицейский вызвал на место преступления врача, чтобы тот подтвердил смерть: врач выслушал историю об употреблении наркотиков, осмотрел тело и не нашел на груди, животе или черепе видимых повреждений, которые могли бы объяснить, откуда взялась кровь на лице, руках и одежде погибшего. Согласно предварительному диагнозу, у молодого человека могло случиться серьезное желудочно-кишечное кровотечение из-за употребления алкоголя, дело могло быть в кровоточащей язве или разрыве варикозно расширенных вен пищевода вследствие цирроза печени. Никого особенно не волновали обстоятельства смерти. Коронер запросил вскрытие, лишь чтобы подтвердить ее причину. Через несколько минут после начала вскрытия я забеспокоилась о произошедшем, так как, смыв кровь с лица и рук молодого человека, поняла, что с ним случилось. В центре лба зияла рана диаметром в сантиметр.

Я немедленно позвонила коронеру и старшему полицейскому офицеру и сообщила, что их «естественная» смерть таковой не является. Скальпель пришлось отложить до приезда технического бюро. Единственной находкой помимо нескольких незначительных синяков на ногах стала рваная рана на лбу. Не было ни перелома черепа, ни кровотечения внутри него, ни травмы мозга. Несмотря на то, что молодой человек злоупотреблял наркотиками и алкоголем, здоровье у него было неплохим: никаких признаков заболевания печени или других связанных с алкоголем проблем с желудком или кишечником. Смерть наступила от раны на лбу. Врач, диагностировавший смерть, засомневался в моих выводах, поэтому я пригласила его прийти и самому осмотреть рану. Он отказался. Права я была или нет, ничто не могло заставить его посетить морг. Началось расследование убийства, система заработала. Спустя несколько дней в полицию пришел мужчина с повинной, рассказал о том, что ударил молодого человека до потери сознания, а кольцо, которое мужчина носил на руке, пробило кожу. Признавшегося заела совесть. Обычно морги в больнице запрятаны в дальние коридоры – может, чтобы не расстраивать пациентов, а может, чтобы не напоминать о том, что не все покидают больницу через парадные двери. Если вам однажды придется искать морг, отправляйтесь в заднюю часть старого здания больницы и ищите котельную. Морг будет рядом. Наше отделение всегда числится последним, но почему же мертвых так обделяют вниманием? Вместо того чтобы неприкаянно болтаться по темным коридорам, когда ваш любимый человек умер, вам, наверное, хотелось бы попасть в современное, светлое, яркое и чистое помещение. В такое, куда могут прийти семья и близкие друзья в непростое для них время и услышат, что к их любимому человеку относятся с должным уважением. В большинстве больниц теперь есть такие помещения, которые могли

бы посоревноваться в стерильности с операционными, но многим моргам по-прежнему этого не хватает. Как только тело попадает в морг, медик берет ситуацию в свои руки. Это всегда командная работа, но управляет процессом именно он. Я должна убедиться, что все необходимые для судебномедицинской экспертизы доказательства собраны: все волоски и волокна, любой налипший мусор, учтены все пятна крови и на теле и одежде нет других жидкостей – биологических и иных. Я внимательно изучаю тело на предмет наличия крошечных следов или травм, прежде чем приступить к исследованию внутренних органов. Без помощи лаборанта в морге я бы не справилась. Поначалу эти люди играли другую роль в больнице, выступали носильщиками и вызывались помогать в морге, убирая после судмедэксперта. Никакого особого обучения они не проходили и благодарности за работу не получали. Когда я приступила к изучению патологии, в больничных моргах только начали обучать лаборантов, и в последние 20  лет их заслуги наконец-то начали ценить. Когда я только начала работать в городском морге в  Глазго, у Джеки, Фентона и Алекса не было должной квалификации в этой области, но за несколько лет я подобрала себе помощников – Брайана и  Сэнди. Работа сложная, не для слабонервных, и лаборанты заслуживают признания своих заслуг не только перед моргом, но также перед семьями, рядом с которыми лаборанты находятся в наиболее тяжелое время. Не могу описать, как я им благодарна. Они не только ассистировали при вскрытии, но и всегда заботились обо мне: устроили специальную подставку, чтобы мне было удобно стоять у стола, нагревали тазики с водой, чтобы я держала в них ноги в морозные зимы, когда в морге отключали отопление, приносили чай со сладостями. Я скучала по ним даже

больше, чем по команде судмедэкспертов, когда перебралась в  Ирландию. К счастью, там лаборанты оказались не менее дружелюбными и приветливыми. В первые годы большая часть моей работы проходила в Дублине, и Карл Лайон, лаборант Дублинского морга, стал моей правой рукой вместе с Тришей Грэм – мы сколотили маленькую дружную команду. Со мной работал Джон в Лимерике и Дэн с парнями в  Корке – все они были отличными помощниками в морге; больше не мальчики на побегушках, а хорошо обученные люди, которые значительно упростили мою жизнь. Больницы и врачи тогда не ценили и работу лаборантов, и важность судмедэксперта. Исторически сложилось так, что любой врач, особенно терапевт или хирург, мог провести вскрытие, даже не имея специальной подготовки. Постепенно таких врачей сменили патологоанатомы, а в 1970-х годах в Великобритании решили, что в расследовании убийств могут принимать участие только специально обученные судебные патологи. В  Англии и  Уэльсе это были судмедэксперты Министерства внутренних дел. В  Шотландии их сфера влияния была расширена до расследования естественных смертей и насильственных, которые находились в ведении генерального прокурора; четыре центра для судмедэкспертов открыли в  Эдинбурге, Глазго, Абердине и Данди. Примерно в то же время в  Ирландии произошли изменения, приведшие к тому, что Джека Харбисона назначили государственным судмедэкспертом. Так началась эра современной судебной патологии в  Великобритании и Ирландии. На ранних этапах расследования обычно имеется мало информации о случившемся, а та, что есть, должна быть проверена. Я предпочитаю игнорировать предположения и позволяю телу говорить.

Я всегда стараюсь работать непредвзято. Это довольно сложно, когда в морге крутится целая толпа со своими мнениями по поводу произошедшего. Могут пройти дни, недели или даже месяцы, прежде чем я пойму значение мелких травм на теле. Зачастую именно они и раскрывают реальную картину преступления. Крошечный синяк на внутренней стороне плеча от того, что жертву схватили, небольшая царапина на шее, вероятно, от ногтя. Любая травма рассказывает историю, но, чтобы увидеть картинку целиком, необходимо рассмотреть каждую царапину и понять, что же случилось в тот судьбоносный день. В большинстве случаев причину смерти никто не оспаривает: даже простой обыватель может сказать, что человека застрелили, зарезали или жестоко избили, но это самая легкая часть расследования. Намного сложнее совместить смертельное ранение с другими травмами и уликами, а также полученной информацией о смерти жертвы. Задача судмедэксперта – добавить в эту картину красок, дать этому сценарию заиграть, удар за ударом, выстрел за выстрелом. Многие тела попадают ко мне в руки не потому, что случилось явное убийство, а потому, что полицию что-то беспокоит. Возможно, покойный или его семья числятся в базе данных полиции или социальных служб, или недавно на жертву совершалось нападение, или их беспокоят состояние одежды и уровень оголенности тела, или нанесенные травмы. Такие смерти записываются как «подозрительные». В  Ирландии ежегодно умирает около 30  тысяч человек, в основном от естественных причин, таких как сердечные приступы и связанные с этим сосудистые заболевания, а также из-за рака. О половине смертей сообщают коронеру, но только от трети до половины из них будут расследованы, а тела при этом отправятся на судмедэкспертизу. В большинстве случаев вскрытие подтверждает, что смерть наступила по естественным причинам, и никаких дальнейших действий не требуется. Остальные смерти – около двух тысяч – представляют собой несчастные случаи, самоубийства, смерти в

больнице, от наркотиков, на рабочем месте и т. д. И лишь небольшая часть из них – около двух сотен в год – идентифицируются как подозрительные смерти и возможные убийства. В целом, количество насильственных смертей в  Ирландии держится на уровне от пятидесяти до семидесяти случаев в год. Базовое вскрытие всегда включает полный внешний осмотр, словесное описание портрета, всех следов или травм на теле и признаков возможно имеющегося заболевания. Только после этого можно приступать к изучению внутренних органов, от мозга до мочевого пузыря. Конечно, чем старше человек на момент смерти, тем больше вероятность увидеть «изношенные» органы, и тут уже не возникает вопроса «От чего он умер?», скорее «И как он так долго прожил?» Вскрытие – это фотография последнего момента жизни человека. Оно сообщает о состоянии его органов на момент смерти. Как фотография с праздника: на ней счастливые лица, но ничего о том, что происходило до праздника и что случилось после. Вот лучшие друзья переругиваются, чья очередь платить за такси, вот молодой человек собирается сделать предложение подруге своей девушки, вот парень с кем-то ссорится и попадает в отделение скорой помощи. Я не смогу сказать, жаловался ли человек на боль, что чувствовал последнюю неделю и выжил бы, если бы обратился к врачу раньше. Могу лишь определить, каким заболеванием страдал и что могло его вызвать. Важнее понять, спровоцировало ли оно его смерть. Если человек годами страдал от болезни сердца, то что такого случилось в тот день и час, когда сердце отказало? Например, сердечный приступ, вызванный сильным стрессом. Каждый год происходит несколько случаев, когда пожилой человек умирает от сердечного приступа, вызванного стрессовой ситуацией. Кража

сумки, ссора или драка. Ничего, казалось бы, смертельного. И в каждом из этих случаев при вскрытии обнаруживается давняя болезнь сердца, которая могла быть не диагностирована при жизни. Из-за повышенной свертываемости крови, наличия атеросклеротических бляшек в сосудах сердца и, возможно, высокого кровяного давления кровоснабжение сердечной мышцы нарушается. В обычных условиях кровь проходила нормально и симптомы не проявлялись, но в стрессовой ситуации сердце забилось чаще, а давление подскочило, что еще больше увеличило нагрузку. В результате: сердечный приступ и смерть. Адреналин может быть полезен, он подкидывает нам сил, но порой приводит к страшным последствиям. Диагноз легко поставить, когда мы знаем, какая ситуация спровоцировала приступ,  – в таких случаях смерть наступает довольно быстро. Но легко только судмедэкспертам, а вот правоохранительным органам – нет. Будут ли они обвинять кого-то в том, что приступ мог вызвать смерть человека, сочтут ли это убийством? Печальный факт: смерть может наступить в момент, когда погибший всего лишь опаздывал и, например, быстро бежал за автобусом, потому что стресс есть стресс. Ежедневные столкновения со смертью могут сказываться на психике, но я не страдаю кошмарами об изуродованных телах или нападающих на меня зомби. Если не могу уснуть, значит, я обрабатываю информацию о своих находках на вскрытии тела и пытаюсь совместить их друг с другом. Мне кажется, сделать работу правильно – это огромная ответственность не только перед погибшим, но и перед его семьей. Патология в этом смысле ничем не отличается от большинства профессиональных сфер – в  90  % случаев мы получаем очевидный результат, и только 10  % представляют сложность. Большая часть смертей не вызывает вопросов, но всегда находятся случаи, где ответов попросту нет. Некоторые патологические диагнозы не приносят утешения и касаются в основном наиболее уязвимых слоев населения:

младенцев и молодых людей. Я говорю о несчастных случаях, самоубийствах и убийствах, с мыслью о которых наверняка трудно смириться. Тем не менее я всегда пытаюсь объяснить семьям, что произошло с их родными и близкими. Худший из поставленных мной диагнозов всегда будет звучать как «причина смерти не установлена». Мы можем обтекаемо говорить об этом, пользоваться терминологией «смерть в колыбели», или «синдром внезапной смерти младенцев», в случаях детских смертей, а также «синдром внезапной необъяснимой смерти взрослых», когда дело касается юношей и девушек. Для семьи такой диагноз звучит пожизненным приговором. Что насчет остальных детей? Это может случиться снова? Можно ли мне иметь еще детей? Это моя вина? Дело в моих генах или генах супруга? К счастью, исследователи пытаются определить, что может быть причиной этих смертей. Выявляются новые генные мутации, приближающие нас к ответу на вопрос, почему умирают младенцы и молодые люди. Иногда – в случае с младенческой смертностью – исследования скорее выявляют факторы риска, а не нездоровые гены, и устанавливают, что новоиспеченным матерям давали неправильные советы по уходу за ребенком. Простые инструкции, что не стоит перегревать ребенка и класть его лицом вниз в колыбель, значительно снизили уровень смертности среди младенцев. Однако поиски до сих пор ведутся. В большинстве случаев причина смерти довольно проста: ножевое ранение в грудь, выстрел в голову, сильные удары тупым предметом. Есть свидетели, а судмедэкспертиза помогает установить личность преступника – вуаля! Однако и в таких ситуациях бывают свои подводные камни. Свидетельские показания могут противоречить друг другу. Когда преступление происходит быстро, не всегда можно заметить все

детали, и людям порой кажется, что они видели что-то, чего на самом деле не было. Вскрытие может обнаружить повреждения, которые были нанесены не тем способом, какой описывают свидетели. Был однажды случай: маленького ребенка сбила машина. Ребенок выбежал на дорогу, и, несмотря на то что машина двигалась с небольшой скоростью, столкновения избежать не удалось. Было много свидетелей, и некоторые с ужасом рассказали, как ребенка отбросило от машины, однако последующее вскрытие показало, что этого не было. Ребенка сбили с ног и переехали. Мы знаем об этом, хотя никто из нас не был свидетелем произошедшего. При несчастных случаях на дорогах обычно нет сомнений, что смерть пешехода наступила в результате серьезной травмы головы, чаще всего от удара о землю, или от того, что грудь сдавило наехавшим автомобилем. Но чья тут вина? Водителя или пешехода? И это не соревнование. Будет ли водитель надежным свидетелем? «Он выскочил из ниоткуда», «Я не превышал», «Я пытался его/ее объехать». Вот где в дело вступает наука: специалисты по дорожнотранспортным происшествиям изучат следы на дороге и все, что оставил после себя автомобиль. По этим следам они смогут определить, где произошло столкновение, с какой скоростью двигался автомобиль, измерить тормозной путь и  т.  д.  Судмедэкспертиза же расскажет о том, какие травмы были получены: какая часть тела попала под машину первой и что случилось с телом после этого[26]. Если пешехода сбивает обычный седан, сперва в ноги врезается бампер, и точное место удара зависит от роста человека. И опять же, в зависимости от роста и, следовательно, центра тяжести, можно понять, отбросит ли человека от машины или собьет с ног. В случае если человека отбрасывает, он может столкнуться с какой-то частью машины и/или дороги. Каждый удар оставляет свои следы. На основе своего опыта судмедэксперт может высказать определенное мнение о случившемся. В каком направлении человек переходил

дорогу? В каком месте его сбили, подбросило ли тело в воздух, или оно упало на землю и машина проехала по нему? Улики с места преступления, осмотр машины и тела должны дать ясную картинку происшествия. Соответствует ли все это свидетельским показаниям и рассказу водителя? Однажды был случай: водитель и пара очевидцев рассказали, что подросток спрыгнул с тротуара, помчался через дорогу, пробежал перед автомобилем, который как раз тормозил на красный сигнал светофора, и погиб. Вскрытие показало, что обе голени, повыше лодыжек, у молодого человека были сломаны. Обычно когда мы идем, то поднимаем ноги попеременно, и при вскрытии я ожидала увидеть, что стоящая нога будет повреждена – как это бывает у взрослых – около колен, то есть в месте, куда приходится удар бампера. Чтобы подтвердить слова водителя, этот молодой человек должен был бежать как газель, поднимая обе ноги. Вот почему мы проводим вскрытия даже в тех ситуациях, когда всем участникам очевидна причина смерти. Мы ищем мелочи, ответы на незаданные вопросы. Детализация повреждений на теле в насильственных преступлениях – утомительная работа. Удивительное дело, но убийства со стрельбой самые «чистые», хоть и не всегда самые быстрые в расследовании. Пули оставляют небольшие отверстия, однако оказывают разрушительное воздействие: в органах появляются зияющие дыры. Ударная волна может спровоцировать почти мгновенную смерть. Даже если – например – не задет мозг, но пуля прошла близко, попав в лицо или шею, волна может разрушить ствол мозга и жизненно важные центры нервной системы. Дробовики еще более опасны, когда стреляют с близкого расстояния: голова взрывается или в теле остаются дыры размером с кулак, а вместе с этим разрываются сердце и легкие. В таких случаях определить причину

смерти нетрудно. Трудность состоит в том, чтобы описать последовательность событий: как далеко стоял стрелок? Сколько было выстрелов? Жертва сидела, стояла или бежала? И, конечно же, мы хотим найти улики: пули. Отыскать пулю в теле не всегда так просто, как кажется. Они могут застрять в костях, затеряться в луже крови или угодить в мягкие ткани. Самый легкий способ найти пулю или любой другой металл в теле – сделать рентген, но в большинстве моргов нет подходящего оборудования. Приходится полагаться на отделение рентгенологии, которое помогает нам, но и у них есть куда более важные дела – живые пациенты. Поэтому патологов иногда можно встретить в темных коридорах рентгенологии посреди ночи, когда все пациенты крепко спят в своих постелях. За все годы работы на моей памяти не было ни одного рентген-отделения, которое отказалось бы сделать снимок тела. Спасибо им за то, что мне не пришлось проливать пот, кровь и слезы в попытке самостоятельно найти пулю в теле. Но даже при помощи рентгена все может пройти не так уж и гладко. Я не раз обманывалась: мне попадались случайные или некрепко сидящие пули, которые на рентгеновском снимке находились в теле, а на самом деле могли лежать под ним или прятаться в складках одежды. Всегда проверяйте мешок для трупов и одежду погибшего. В настоящее время используются более сложные методы, и в Дублине коронер имеет доступ к компьютерной томографии; нам также помогает специальная группа рентгенологов. При этом судмедэксперту легче определить, осталась ли пуля внутри или прошла навылет, и восстановить ее траекторию. Таким образом можно составить картину преступления: был ли выстрел случайным или преднамеренным и с близкого расстояния, может, перед нами показательная казнь или даже не та жертва. Я сталкивалась с такими

случаями. Анализ повреждений помогает полиции вести расследование в нужном направлении. В 1980-х годах в  Шотландии перестрелки были нечастым явлением, но с увеличением наркотрафика в 1990‐х оружие на улице стало появляться куда чаще. Обычно это история «око за око». В  Ирландии все иначе. Дробовиками активно пользовались фермеры, это оружие было легко достать. Оборотная сторона дела: с помощью дробовиков совершались самоубийства. В Глазго достать дробовики было почти невозможно, поэтому, чтобы с кем-то расправиться, пользовались крысиным ядом. До переезда в  Ирландию я очень редко сталкивалась со смертями от огнестрельного оружия. У Северной Ирландии была репутация страны, где часто происходит стрельба, что беспокоило Великобританию, так как в нашем восприятии это распространяется на всю Ирландию. Обычно из Шотландии в  Ирландию люди путешествовали на паромах, а в портах Белфаста их встречала британская армия. Я до сих пор помню первые каникулы, проведенные со школьными подругами: мы ехали в автобусе и видели из окна, сколько на улицах города солдат. Для моего 15-летнего сознания эта картинка походила на то, что я знала тогда о  Бейруте. Теперь времена изменились. На юге стреляют даже чаще, чем в  Северной Ирландии и крупных городах Великобритании. В отличие от Ирландии, где количество преступлений с применением огнестрельного и холодного оружия, а также случаев избиения находилось примерно на одном уровне, в  Шотландии чаще использовали холодное оружие. В  Глазго особенно укоренилась «традиция» убийств при помощи ножей, за что он заработал себе имя «незаурядный город»[27]. Помню, как читала лекцию в  Лимерике и неосторожно назвала его «городом ножевых ранений», цитируя прессу тех лет. На мои слова отреагировали депутаты нижней палаты парламента Глазго, напомнив, что «те, кто

живет в стеклянных домах, не должны бросать камни»[28]. Ничего не скажешь, справедливое замечание. Я специализировалась на колотых ранах. И хотя большинство таких ранений происходят от обычных или охотничьих ножей, оружием может стать все, что способно войти в тело: карандаши, ручки, отвертки, мечи. Я видела все. Невероятно, сколько информации можно выудить при осмотре: положение тела, направление раневого канала, размер и форма раны, количество ран – все это может помочь. Характер и локализация ранений помогает определить положение противников во время нападения, как именно использовался нож, конфигурацию лезвия, сколько ножей было, имела ли место борьба или жертву обездвижили и закололи. Информация, полученная при вскрытии, не изменит того факта, что смерть наступила в результате ножевых ранений, но поможет полиции в расследовании и определении обстоятельств нападения: самозащита, несчастный случай или преднамеренное убийство? Другими словами, было ли нападение случайным или нет. В целом, чем больше ран, тем выше вероятность, что нападение было преднамеренным, но не все смерти с многочисленными ранениями – убийства: некоторые люди сами наносят себе раны, как бы невероятно это ни звучало. И хотя насилие в отношении других никогда не перестанет меня изумлять, еще больше поражает, когда люди наносят увечья сами себе. Большинству из нас посчастливилось никогда не сталкиваться с депрессией и тем отчаянием, которое толкает людей лишать себя жизни. Родственники обычно спрашивают: «Почему это случилось?» – а я не могу ответить. И никто не может. Семьям иногда может казаться, что настроение человека улучшилось незадолго до самоубийства, и это особенно горько. Впрочем, чтобы дойти до конца, не обязательно иметь депрессию в

анамнезе. Но и нельзя просто так сделать предположение, что причина смерти человека, страдавшего депрессией, исключительно самоубийство. Каждую смерть необходимо тщательно расследовать, прежде чем вообще утверждать, что перед нами самоубийство. Медицинское подтверждение депрессии может увести расследование в сторону, поэтому должны быть рассмотрены все варианты, а финальное решение вынесет коронер, когда ему предоставят все улики. Однажды в запертой каюте подводной лодки нашли мужчину с перерезанным горлом. Он страдал депрессией и был замкнут последние несколько дней перед смертью. Суицид, не правда ли? Но никакого оружия поблизости не было. Значит, убийство? Я скептически отнеслась к мысли об убийстве в запертой каюте подводной лодки посреди моря. Тут дело не для Пуаро, а скорее для Гудини. На фотографиях передо мной предстала комната, залитая кровью, но я оставила суждения до осмотра тела. Когда его обнаружили, мужчина был мертв уже несколько часов; тело покрывал слой запекшейся крови, на шее зияла резаная рана. В учебниках по патологии описываются способы, как отличить самоубийство от нападения, исходя из внешнего вида раны. Обычно вокруг основного ранения имеются более мелкие порезы[29], к тому же можно увидеть следы от ран на запястьях, если мы имеем дело с суицидом и предыдущими попытками покончить с собой. Подобные раны также могут присутствовать на шее. Но в реальности отличить убийство от самоубийства намного сложнее. Отмывая тело, я обнаружила множество мелких порезов на шее, указывавших на то, что это могло быть самоубийство. Чтобы понять, что случилось, я изучила тело на предмет других порезов, особенно на руках. Порезы вдоль запястий добавляли веса версии о самоубийстве, в то время как порезы на предплечьях могли

свидетельствовать о том, что мужчина защищался от нападавшего – именно там обычно остаются следы при самозащите. Когда я смывала кровь с его рук, то в липком сгустке между пальцами нашла маленькое лезвие от бритвы. Сколько же нужно терпения и желания, чтобы нанести себе столько повреждений и убить таким крошечным оружием? Разобранную бритву нашли в каюте. Вердикт: самоубийство. Другой похожий случай, произошедший несколькими годами ранее, в январе 1997 года, завершился иначе. Мэрион Росс, женщина средних лет, жила одна с тех пор, как умерли ее родители. По словам врачей, у  Мэрион в анамнезе значились депрессия и другие психические проблемы со здоровьем. Ее нашли мертвой в коридоре. На теле и вокруг много крови. Никаких признаков взлома. Утром ее видели в городе, когда она совершала покупки. Полиция вызвала местного врача, чтобы тот подтвердил смерть. Врач осмотрел рану на шее и решил, что женщина покончила с собой. Полиция позвонила мне, просто чтобы удостовериться в правильности заключения. Я согласилась, что множественные повреждения на шее указывают на суицид, несмотря на то что при самоубийствах люди чаще метят в грудь, а не шею. Ножницы все еще торчали из раны, что не удивительно, при суициде такое часто случается. Вот только… Пока я ждала окончания работы специалистов над телом, я заглянула в кухню. Утренние покупки все еще лежали на столе. Ножницы, вероятно, были взяты из кухни. Обычно при самоубийстве люди обдумывают свои действия. Зачем Мэрион пырнула себя в коридоре? Почему не в кухне, спальне или ванной? Зачем выбрала ножницы, если в ящике полно ножей? Наконец меня позвали к телу. Да, из шеи торчали ножницы. Да, вокруг основной раны имелось множество мелких. Но, взглянув на

лицо женщины, я заметила рану у глаз. Я вызвала следователя и сообщила, что все это больше похоже на убийство. И оказалась права. Расследование было долгим и сложным. Похоже, дом Мэрион хотели ограбить. В ходе процесса дознания выяснилось, что грабителем был молодой человек, несколькими годами ранее работавший в доме при его переустройстве; его обвинили в убийстве на основании найденных на месте преступления отпечатков пальцев. Отпечатки жертвы нашли на жестяной банке с печеньем, в которой хранились деньги – банку нашли дома у преступника. Случай стал печально известным из-за того, что обнаружились трудности с доказательствами по отпечаткам пальцев. А это, в свою очередь, привело к изменениям во всей системе. Один из отпечатков, обнаруженных на месте происшествия, принадлежал, по мнению экспертов, офицеру полиции. В то время никого не удивляло, если на место преступления люди проходили без защитной одежды и перчаток. В целом, ничего такого в этом отпечатке не было, вот только офицер утверждала, что на место преступления не заходила. Эксперт настаивал на том, что отпечаток принадлежит ей, а офицер – на том, что никогда и близко не подходила к этому месту. Молодому человеку предъявили обвинение в убийстве, дело было передано в суд. Он утверждал, что улики ему подбросили, а дело сфабриковали. Впрочем, присяжные приняли доказательства, связывающие его со смертью Мэрион Росс, и признали его виновным. После судебного разбирательства было проведено расследование по поводу отпечатков пальцев офицера полиции. Ее отстранили от должности до завершения расследования, а после уволили. Ей пришлось самостоятельно отстаивать свою репутацию и положение в полиции. В рамках своей защиты она обратилась к дактилоскописту из США, чтобы он изучил доказательства по делу об убийстве. Пэт

Вертхайм заявил, что отпечатки не принадлежали офицеру и что метод идентификации отпечатков был некорректным. Ничего себе! Заявление, задвинувшее нас, ученых, подальше. К сожалению, в эту ловушку может угодить любой: всем нам кажется, что если что-то научно доказано, то это безоговорочный факт. На суде по делу о лжесвидетельстве сторона обвинения оспорила тот факт, что отпечатки принадлежали офицеру полиции. Более того, Пэт Вертхайм заявил, что шотландский метод идентификации отпечатков основан на личном мнении, а не фактах. В то время пользовались системой баллов: уверенность базировалась на том, сколько характеристик двух отпечатков совпадет. Оптимальным числом было шестнадцать. И хоть между отпечатком с места преступления и отпечатком офицера были некоторые сходства, важно то, что различий тоже хватало. Отпечатки ей не принадлежали. Офицера оправдали и сняли с нее все обвинения в неправомерном поведении. Шотландские эксперты не согласились с тем, что ошиблись, но в конечном итоге изменения были введены. Так приняли систему, которой пользуются в Великобритании и США: теперь отпечатки пальцев идентифицируются на основе качества и уникальности отпечатка, а не их сходства. Это позволило обвиняемым подавать апелляцию, а сомнения в отношении отпечатков стали приводить к отмене приговора. Теперь никого на этом основании не могут обвинить в убийстве. С одной стороны, несправедливость исправлена, но с другой стороны, где справедливость для жертв?

Глава 6 Что произошло? Скальпель опускается. Халат развязан. Разговоры смолкают. Головы нетерпеливо поворачиваются, словно птенцы в гнезде, ждущие угощения. – Ну как там, док? Что произошло? Все-таки убийство? То, что я скажу, определит ход событий. Люди бросятся прочь из морга, обрадованные, что никакого расследования дела об убийстве не будет. «Спасибо, док, тогда увидимся в следующий раз». Или по комнате пронесется тяжелый коллективный вздох, люди откинутся на стульях, готовые записывать детали в блокноты, включаясь в расследование преступления. Как только вскрытие окончено, наступает время выслушать полицейский отчет. Для судмедэксперта дело не заканчивается на вскрытии, даже если причина смерти очевидна. Возможно, необходимо провести и другие исследования: токсикологический анализ, если в деле замешаны алкоголь или наркотики; гистологию; проверить биохимию крови и провести бактериологический анализ, если предполагается естественная смерть. Все эти исследования занимают время – дни, недели, даже месяцы, но полиция не может поставить расследование на паузу. Действовать необходимо немедленно. И решения принимать прямо сейчас. Процесс вскрытия тяжелый и трудоемкий. Несколько часов подряд я тщательно изучаю тело изнутри и снаружи, чтобы дать полиции всю необходимую информацию. Мои пациенты не могут сказать, где у них болит и что произошло, но вот следы и раны на теле говорят со мной так же внятно, как если бы я слышала живой голос. Это как переводить

с французского или переводческому делу.

языка

жестов,

и

меня

учили

И мне приходится хорошенько взвешивать выводы о том, что я увидела, прежде чем утверждать, что правильно «услышала» покойного и точно поняла, что произошло. Судмедэксперты пользуются разными способами фиксирования своих находок во время вскрытия. Телевидение особенно любит драматизм с подвесным микрофоном, когда медик использует ножную педаль, чтобы оперировать им, и при этом говорит с потолком. Однако мало кто из нас действительно доверяет этой технологии: ею сложно управлять, а в случае неудачи записи не спасти. Большинство пользуется портативным диктофоном. Некоторые надиктовывают заметки во время вскрытия, я же во время работы делаю подробные записи и наношу все следы и травмы на изображение тела (диаграмму[30]). Диаграммы дополняют фотографии, сделанные полицией под моим руководством на каждом этапе вскрытия, и прикрепляются к основным файлам. Письменные заметки – мои находки во время вскрытия. Мой почерк оставляет желать лучшего, как и у многих врачей, но это потому, что мы вечно спешим. Я стараюсь не прикасаться к бумаге, которая обычно лежит в непосредственной близости от тела, так как рискую тем самым испачкать все вокруг. Получается не всегда. Записи – мои неизменные показания о том, что рассказало мне тело, и через несколько недель я прикрепляю их к официальному отчету о вскрытии для коронера. Отчет также уходит в суд и к присяжным. Информация, которую я предоставляю, может все расставить по своим местам. В момент поступления звонка в полицию мы все обычно понимаем, предстоит ли иметь дело с убийством. Впрочем, я всегда могу объяснить полиции, если это не так, и описать наиболее

вероятное развитие событий, приведших к смерти: суицид, несчастный случай или не самая обычная, но все же естественная смерть. Разумеется, для того, чтобы уметь определять, убийство ли перед тобой, а также быть при этом уверенным, необходимо потратить много времени и набраться опыта. Я всегда говорила, что в загруженном делами департаменте судебной медицины, где мы сталкиваемся со всеми видами смертей, может пройти не менее двух лет, прежде чем судмедэксперт наберется опыта и перестанет поддаваться первому впечатлению. Но это лишь начало подготовки судмедэксперта. Не время расслабляться – это может кончиться плохо. Некоторые на этом этапе считают, что теперь знают все. Нет, нет и нет: теперь вам нужно проявить себя и пройти испытания. Пара тяжелых встреч в суде с хитрым адвокатом защиты быстро собьют с новичка всю спесь. С годами большинство судмедэкспертов понимает, что если жизнь не черно-белая, то и смерть тоже. Определенное становится вероятным, вероятное – возможным, а возможное превращается в  «может и нет». Такова жизнь судмедэксперта. Возможно, наиболее ценный вклад, который может он внести, – на ранних этапах определить, произошла ли смерть в результате убийства. Расследования убийств – дело затратное, и если такая необходимость отпадает, то от этого лучше всем. Именно поэтому судебные медики доступны круглые сутки и отвечают на звонки оперативно. Да, я ненавижу быть на связи, но всегда отвечаю и готова приехать по первому требованию, сделав для этого все от меня зависящее. Я никогда не могу расслабиться, но стоит мне принять звонок – игра началась. Как и в случае с приговорами шотландского уголовного суда, существует третья категория дел: «Я не уверен(а) на 100 %». Эти дела по итогу, вероятно, не окажутся убийствами, но, прежде чем расслабиться, нам предстоит хорошенько поработать. Может, провести анализ крови или более внимательно изучить ткани под микроскопом, может, проконсультироваться с другим экспертом.

Иногда все не так просто, и нам приходится перебирать все возможные варианты того, что могло произойти: несчастный случай, убийство или самоубийство – исходя из особенностей ран. Я всегда как будто стеснялась, что зарабатываю на жизнь, подтверждая очевидные вещи. Впрочем, мало кто хочет этим заниматься. Прежде всего, я описываю повреждения, которые можно разделить на пять основных. Кровоподтеки, ссадины и рваные, ушибленные раны – это травмы от удара тупым предметом в результате приложения механической силы, например, удара и скольжения по телу или удара тела о землю. Самое распространенное оружие – это кулаки и ноги, с их помощью наносится не меньше повреждений, чем с помощью любого изготовленного оружия. Резаные, колото-резаные и колотые раны – это травмы от предметов с острыми краями, наиболее очевидный вариант – нож, однако проникающие ранения могут быть вызваны любым длинным узким предметом, с силой вогнанным в тело. Кроме того, существуют сложные травмы, вызванные выстрелом и ожогом, или комбинированные травмы, т. е. одновременно тупыми и острыми предметами, например, раны от стекла и топора. И, разумеется, в случаях, когда перед нами убийство, можно увидеть все виды травм вместе. Ключом к пониманию, что за травму нанесли человеку, является ее паттерн. Эксперт изучает отдельные травмы и их общий рисунок, чтобы определить, какая из них (если дело в травмах) могла стать смертельной. Если дело в повреждениях, то стоит задаться вопросом: смерть наступила сразу или жертва еще прожила какое-то время? Эти факты позволят судмедэксперту понять способ и обстоятельства причинения травм: несчастный случай, самоубийство или убийство. При определении причины смерти судмедэксперт должен рассмотреть все повреждения и решить, какое из них убило жертву.

Дело в одних только травмах? Любимая фраза адвоката защиты: «Что же, доктор, выходит, что удар в грудь был смертельным, а остальные (50 ножевых ранений) нет?» Или смерть была результатом совокупности нанесенных травм? В определенных обстоятельствах одна-единственная рана может стать причиной смерти, но чаще всего летальному исходу способствуют все нанесенные повреждения. Чтобы сказать точно, судмедэксперт должен понять механизмы наступления смерти. Смерть чаще всего наступает из-за кровотечения или повреждения жизненно важных органов. В некоторых случаях (особенно сейчас, когда есть группы быстрого реагирования и обученные фельдшеры, способные оказать срочную неотложную помощь на месте происшествия) со смертью можно побороться даже при ножевом ранении в сердце, и у человека получается полностью восстановиться. В последние годы судебные медики заметили уменьшение количества смертельных случаев с одним ранением, особенно колотой раной, и все благодаря повышению качества лечения. Впрочем, теперь дела, которые мы рассматриваем, стали сложнее и жестче. Быстрая реанимация – еще не гарантия выживания. Потеря крови запускает цепочку преобразований в теле, которые не исправить одним только переливанием. В человека могут влить литры крови, надеясь, что это позволит ему продержаться до вмешательства врачей, а те скорректируют процессы, запущенные потерей крови. Раны кровоточат, пока их не обработают, а значит, может понадобиться операция, но до тех пор есть вероятность понижения температуры тела, т.  е. переохлаждения, из-за потери крови. Организм пытается исправить ситуацию, латая дыры в поврежденных сосудах, почки изо всех сил стараются совладать с

изменением уровня pH в крови, но у тела быстро кончаются ресурсы, особенно тромбоциты и факторы свертывания крови. На этом этапе кровь вытекает с той же скоростью, с какой ее закачивают врачи,  – под напор попадают уже сформированные свертки. Сердце сдается, даже молодые здоровые люди не выдерживают. В некоторых случаях можно сделать прямой массаж сердца, а это значит, что необходимо вскрыть грудную клетку. Врачи никого просто так не отпустят без боя, но на этом этапе смерть неизбежна. Кривая сердечного ритма на экране превращается в прямую линию. Покойся с миром. Даже если врачам удается успешно провести реанимацию пострадавшего, это не значит, что опасность миновала. Тело подверглось огромным нагрузкам. Наиболее уязвимые органы – мозг, сердце и почки: масштаб повреждений сложно оценить сразу, к тому же полного выздоровления может и не случиться. А это, в свою очередь, способно привести к повреждениям мозга, рубцам на сердце и почечной недостаточности. Среди прочих осложнений числится легочная тромбоэмболия – угроза всем, кто прикован к постели, особенно при таких травмах нижних конечностей, когда требуется полный покой. Теперь регулярно проводится профилактика тромбоза глубоких вен, который обычно вызывает боль и отеки ног. Значительно снизилась смертность от попадания в сердце или легкие оторвавшегося в ноге тромба. С тех пор, как во время первого вскрытия мне не удалось диагностировать легочную тромбоэмболию, я всегда – на всякий случай – перепроверяю. Однако нельзя предсказать или предотвратить другую форму эмболии – появление инородных частиц, которые могут заблокировать просвет сосуда. Жировая эмболия – довольно известное осложнение при травмах, особенно переломах трубчатых

костей, а также при обширных травмах мягких тканей и даже при серьезных ожогах. Костный мозг из сломанной кости или жир из поврежденных жировых тканей может попасть в разорванный сосуд, оттуда в общий кровоток, а затем в малый (легочный) круг кровообращения. Небольшие шарики жира способны заблокировать мелкие сосуды головного мозга, легких, почек и даже кожи. Такое случается со многими пациентами с травмами, но обычно последствия незначительные. К несчастью, у некоторых людей происходит обильный приток этих жировых шариков через несколько часов или дней после травмы, и они наносят значительный урон. У таких пациентов может появиться спутанность сознания или одышка, а также характерная геморрагическая сыпь. Диагноз можно поставить довольно быстро, если взять анализ мочи. Шарики (жировые глобулы) будут в ней. Врачи предлагают лишь поддерживающее лечение, а снижение активности мозга и повреждения легких могут привести к смерти. Однажды на скорой в больницу привезли пожилого мужчину. Его сын сказал, что нашел отца на полу. Мужчина жаловался на боль в руке и груди. Рентген показал, что у него перелом левой плечевой кости. Для лечения понадобился только бандаж. Большее беспокойство представляла грудь: в  самом центре по грудине проходила длинная широкая рана, и рентген показал перелом. С этим мы ничего не могли сделать, поэтому оставили мужчину до утра под наблюдением. Медицинский персонал сообщил полиции, что руку мужчина, может, и сломал, когда упал, но рана в груди была больше похожа на результат нападения. Когда мужчину отвели в палату, полиция задала ему несколько вопросов об обстоятельствах случившегося. Тогда он признался, что поругался с сыном на кухне, и тот ударил отца ножкой стоявшего там сломанного стула. Мужчина попросил не предъявлять обвинений. Полиция уточнила, не возражает ли он, если они сделают фотографии его травм. Он согласился. На фотографиях он сидел на больничной койке, улыбался в камеру, прижимая к себе

перевязанную руку, верх пижамы был расстегнут, обнажая огромный фиолетовый синяк в самом центре груди. Спустя сутки мужчина лежал на столе в морге. Ночью ему стало хуже. Он начал задыхаться, ему дали кислород. Врачи посчитали, что у него случился сердечный приступ. И неудивительно, учитывая тот факт, что его избил собственный сын. Но кислород не помог, и пациент быстро скончался. Полиция не понимала, что делать: пожилой мужчина умер через пару дней после того, как его избил сын. Его желание не проводить расследование больше не связывало им руки. Меня попросили сделать вскрытие, чтобы определить причину смерти. Действительно ли речь шла о сердечном приступе? Или смерть спровоцировали нанесенные травмы? Вскрытие подтвердило размеры и характер травм – все, как описывали врачи, лечившие мужчину. Никаких сюрпризов. Обнаружилось также сужение коронарных артерий, но никакого рубцевания, как после инфаркта: повреждения сердца были не сильнее, чем у других людей того же возраста. Неожиданной находкой стали множественные небольшие кровоизлияния в легких и головном мозге[31]. Могло ли это свидетельствовать о жировой эмболии? Важность такого диагноза в том, что жировая эмболия – прямое следствие нанесенных травм. Кто бы ни нанес травмы, он довел человека до смерти, а это уже позволяет предъявить обвинения в убийстве. Однако если обнаруживается хроническое заболевание сердца, то связь между нападением и смертью становится не столь очевидной, так как увеличивается время между случившимся инцидентом и непосредственно смертью: для предъявления обвинения в убийстве необходимо, чтобы прошло совсем немного времени между инцидентом и гибелью жертвы. Чтобы подтвердить смерть от жировой эмболии, я взяла образцы мозга, легких и почек. При гистологическом исследовании обычных

тканей их обрабатывают химическими веществами, которые растворяют жир. Однако, желая проверить, не жировая ли это эмболия, я попросила Кейт Клаппертон, эксперта, которая руководила гистологической лабораторией, заморозить кусочки свежей ткани и окрасить срезы красителем, который подсветил бы жировые шарики. Кейт обработала образцы за день, а полиция получила вердикт: жировая эмболия. Сыну предъявили обвинение в убийстве, и в день суда он согласился с приговором: непредумышленное убийство собственного отца. Он получил приговор, соразмерный тяжести его преступления. Никогда не забуду фотографию улыбающегося старика и надеюсь, что его сын раскаивается в том, что совершил. Поначалу для расследования важна сама причина смерти, но позже важнее изучить обстоятельства дела: это действительно убийство, или случившееся можно объяснить по-другому? Первый шанс определиться с этим – прямо на месте преступления. Шанс второй – после вскрытия. Приняв неверное решение, мы рискуем не определить убийство и отпустить преступника на свободу или же, наоборот, квалифицировать смерть как насильственную и осудить невиновных людей. К черту мысли о расходах на расследование. Нас больше волнует вероятность вынесения неверного приговора, именно поэтому судмедэксперты предельно серьезны, когда необходимо сказать, было ли совершено убийство. Ответ на этот вопрос дается не только на основании результатов вскрытия, но и с учетом всего найденного на месте преступления и той информации, которую собрали полицейские. При подготовке отчета для суда я всегда приписываю: «При появлении дополнительных сведений мне, возможно, придется пересмотреть свои выводы». Если судмедэксперт решает, что убийства не было, следствие не заканчивается – оно продолжится до тех пор, пока не будут найдены

подтверждающие это заключение сведения. В таких ситуациях возможно сокращение состава расследующих дело офицеров и снижение уровня срочности в расследовании, однако на все вопросы необходимо ответить, и полиция должна предоставить семье погибшего доказательства того, что расследование проводилось по всем правилам, не включало вмешательство третьих лиц и подтвердилось заключением судмедэксперта. Большинство семей удовлетворяются этим, но не все. За годы я работы я видела, как менялось поведение людей. Мы вступили в эпоху «культуры обвинения», где никто не берет на себя ответственность за свои действия, но когда дело доходит до смерти, кто-то – не жертва – должен понести наказание. Порой у семей находятся собственные теории произошедшего, и они крайне недовольны, если мы с полицией не готовы их подтвердить. Их разочаровывает, что мы якобы не заинтересованы в том, чтобы докопаться до истины, а меня – что они полагают, будто я могу замять дело об убийстве. Зачем мне это? Какой мне с этого прок? Никакого. Несмотря на это, я отвечаю на все вопросы семьи погибшего и пытаюсь объяснить, как и почему я пришла к определенному заключению. Иногда этого недостаточно, и семьи тратят годы на то, чтобы убедить полицию открыть дело вновь. С миром не покоится никто. Есть и другие случаи: меня восхищают семьи, которые используют собственную трагедию, чтобы принести пользу другим: повлиять на безопасность на дорогах, посодействовать оказанию психиатрической помощи или, скажем, помочь людям бороться с зависимостями. И это лишь малая часть. Есть и те, кто соглашается пожертвовать органы близкого, чтобы спасти незнакомых людей. Вот что я называю наследием. Бывает и так: сообщая о результатах вскрытия, я говорю о том, что информация противоречива и дело следует рассматривать как убийство,  – но только если обнаруженная

информация и улики на месте преступления соответствуют этой теории; но семья не верит моему заключению. Опять же, какая мне польза от вранья? Никакой. Я объясняю, что они сделают только хуже, если смерть их близкого – при наличии улик – не будет рассмотрена в рамках дела об убийстве; и  если полиция ничего не найдет в пользу моей теории, семья порадуется, что их близкого человека не убивали. Часто такая ситуация возникает, когда дело касается травм головы у покойного. Мне очень повезло: все коллеги, с которыми я работала во время учебы, сначала в качестве гистопатолога, а затем – судебного медика, были не только профессионалами своего дела, но и честными людьми с львиной долей здравого смысла – никаких домыслов, только факты, подкрепленные научно и ведущие к обоснованному мнению о том, произошло ли убийство, самоубийство или несчастный случай. Я горжусь, что меня приняли в такую команду. Род Бернетт, мой первый начальник, познакомил меня с концепцией бритвы Оккама: «Самое простое решение, вероятно, и самое верное»; если есть гипотезы, которые отстаивают одно и то же утверждение, выбирай ту, в которой меньше всего сомнений. Вот вам судебная патология в двух словах. В  Ирландии существует поговорка: «Что есть, то есть». Именно так. Я с ужасом смотрю на судмедэкспертов, которые изобретают велосипед там, где не нужно, часто представляя убийством дело, которое им не является. Возможно, у меня не самый острый скальпель в братстве судмедэкспертов, но здравого смысла у меня хватает, а это часто недооценивают. Отвечая на вопрос, убийство передо мной, самоубийство или несчастный случай, я, завершив вскрытие, первым делом пытаюсь найти самое простое объяснение травмам на теле покойного. Могу ли я предположить любой другой вариант, кроме убийства? Если нет,

тогда я уверенно могу писать в отчет, что травму или травмы покойный получил в результате насилия. У тела и тканей ограниченная способность реагировать на внешнее воздействие, особенно на травму, поэтому существует множество различных способов травмировать человека и получить при этом один и тот же результат. Проще говоря, синяк может быть вызван падением, ударом кулаком, ногой, посторонним предметом, футбольным мячом – список можно продолжать до бесконечности. В суде я слышала множество правдоподобных и попросту невероятных объяснений травм, найденных мною на теле. Но помните о бритве Оккама. Есть ли простое объяснение этим травмам? Чтобы разобраться окончательно, я должна сложить внешние и внутренние повреждения. Судебная патология – это направление в медицине, где самая сложная проблема: понять, убийство перед нами или нет. За правильный ответ медаль не дают, а за неверный могут исключить из медицинского реестра. Да уж, вот это и называется «никакого давления!» Со смертью из-за травмы головы не все так просто: тупые травмы случаются часто. Около миллиона человек в  Великобритании каждый год обращаются в скорую помощь с травмами головы: от незначительных до крайне опасных. Особенно когда дело касается детей, ведь ни один родитель или опекун не хочет рисковать их здоровьем. Только 10  % обратившихся госпитализируют, многих оставляют на ночь для наблюдения. Что касается людей с более серьезными повреждениями, например переломом черепа, госпитализация означает, что в случае ухудшений им немедленно окажут медицинскую помощь, которая должна предотвратить дальнейшие осложнения. Около 5  % поступивших в скорую с травмой головы отправляются к нейрохирургу на осмотр.

Строгие критерии применяются к тем, кого направили к хирургу, обычно для удаления тромба или инородного тела при проникающих ранениях, например огнестрельных. Одно из осложнений травмы головы – кома разных степеней тяжести. Измерить ее тяжесть можно при помощи шкалы комы Глазго – врачи проверяют уровень активности головного мозга. Когда человек в сознании, шкала показывает отметку «15», а худший показатель – три. Отметки на шкале помогут врачу оценить ваше состояние, сделать прогноз и понять, потребуется ли вам операция. Возраст тоже имеет значение: молодые получают свой кредит доверия, однако важно помнить, что травма головы – частая причина смерти молодых людей в развитых странах. Из пяти тысяч человек в  Великобритании, ежегодно обращающихся с серьезными травмами головы в больницу, выживают не все, а многие остаются с сильными повреждениями мозга, которые ведут к потере памяти, физической инвалидности или эпилепсии. Как правило, травмы головы приводят к смерти либо из-за повреждения мозга, либо из-за кровотечения. Травму могут сопровождать массивные гематомы и разрывы тканей мозга, а также кровоизлияния оболочек головного мозга, которым способствует сильный удар, например, падение с высоты, дорожно-транспортное происшествие и даже огнестрельное ранение, т.  е. повреждение столь серьезно, что мозг больше не может функционировать. При смертельных травмах головы часто можно увидеть обширные искажающие лицо и кожу головы повреждения, сложные и осколочные переломы черепа, кровоизлияние в мозг. При диагностике смерти от травмы головы, как правило, нет никаких сомнений. А вот обстоятельства смерти при травме головы выяснить не всегда легко. Ведь часто людей находят без сознания или мертвыми, и мы ничего не знаем об их перемещениях за последние дни, о том,

что привело их к смерти и от чего возникла травма, была ли эта смерть случайной или на человека напали. В результате падения или удара (ударов) по голове может возникнуть ушибленная рана (или раны). На голове много кровеносных сосудов, поэтому повреждение тканей вызывает такое обильное кровотечение, что, если не обратиться за медицинской помощью, может наступить смерть. И это случается довольно часто. В таких делах обычно участвует алкоголь: люди падают в алкогольном опьянении и ударяются головой. К сожалению, алкоголь затуманивает сознание, и человек не в состоянии понять, что получил потенциально опасную для жизни травму[32]. Место преступления подскажет причину смерти – кровь будет по всему дому: в  ванной, где пострадавший пытался ее смыть, лужа крови на полу, куда он упал, и в постели, где «очнулся» мертвым. Травма может фатальными.

быть

безобидной,

но

последствия

–

Однажды у подъезда многоквартирного дома обнаружили тело пожилого мужчины, он жил на верхнем этаже. Накануне вечером он вышел пропустить стаканчик, а субботним утром его нашел сосед по пути на работу. Тело доставили в морг, предварительно заключив, что причиной смерти мог стать сердечный приступ, учитывая возраст погибшего. На место преступления меня не вызывали. На голове у мужчины обнаружилась ушибленная рана, которая могла появиться в результате падения при сердечном приступе. При вскрытии я обнаружила сужение коронарных артерий и рубцевание сердечной мышцы, но никакого перелома черепа или кровоизлияния в мозг. Была ли его смерть естественной, или сердечный приступ – лишь ложный след и мужчина попросту упал, ударился головой и истек кровью? Естественная смерть против несчастного случая. В первом варианте не могло быть сильного кровотечения, а во втором – вокруг тела натекло бы много крови. Я спросила офицера,

сопровождавшего тело в морг, много ли крови было на месте преступления. – Немного, но с нами был фотограф, я попрошу его передать вам фотографии с места. Фотографии показали, как все было. «Немного» крови стекало по двум лестничным пролетам у входа в здание. Причина смерти: кровотечение от травмы головы в результате падения, сопутствующая причина – острая алкогольная интоксикация. Проще говоря, пьяный мужчина упал в пятницу вечером. Уверена, офицер, с которым я говорила, теперь работает в отделении где-то на периферии. Кровотечение из-за травмы головы может быть внутренним, т.  е. внутри черепной коробки. Череп представляет собой жесткую костяную коробку, предназначенную для защиты мозга, который занимает большую часть внутреннего пространства. Наш мозг окружен спинномозговой жидкостью, которая работает как амортизатор. Травма головы, независимо от того, есть ли при этом перелом черепа или нет, может привести к разрыву сосудов внутри черепа, и они будут кровоточить в замкнутом пространстве. Когда кровь собирается внутри и начинает свертываться, свертки провоцируют повышение внутричерепного давления. Мозг отекает, давление повышается еще сильнее, и показатели по шкале комы Глазго становятся хуже. Ствол головного мозга – его «электростанция» – находится на стыке головного и спинного мозга, над затылочным отверстием в дне черепа, и в такой ситуации тоже сдавливается (так называемое вклинение ствола в большое затылочное отверстие). Это, считайте, приводит к  «отключению электричества». Нервные центры, ответственные за сознание, дыхание и работу сердца, тоже начинают отключаться. Дыхание затрудняется, вы начинаете терять сознание. Без медицинской помощи смерть наступает почти сразу после ухудшения дыхания. В больнице с помощью аппарата искусственного дыхания жизнь организма можно продлить, но все зависит от степени повреждения

мозга. Какой-либо прогноз возможен, когда придут результаты анализа состояния ствола головного мозга, делаются они несколько дней. В лучшем случае пациент будет жить с незначительными повреждениями мозга, в худшем – ствол мозга окажется нежизнеспособным, а значит, у пациента тоже не будет шансов выжить. Порой я получаю звонки из полиции насчет людей, получивших травму головы и находящихся на аппарате жизнеобеспечения. Звонившие обычно не ожидают ничего хорошего, а я все время ощущаю дискомфорт, если приходится думать о вскрытии, когда человек еще цепляется за жизнь. Часто такие звонки из полиции преждевременны. Спустя несколько дней я сама могу позвонить в участок, справиться о пострадавшем и услышать в ответ: – А, этот? Поправился и выписался из больницы, говорит, это был несчастный случай. Прости, док, стоило позвонить тебе сразу. Готовьтесь к худшему, но надейтесь на лучшее. И все же, друзья, дождитесь последнего вздоха, прежде чем звонить мне. Но независимо от результата, я должна ответить на вопрос о том, как была получена травма. Большинство травм головы происходят случайно, и как тогда определить, не было ли это убийством? Определить причину травмы головы может быть затруднительно, особенно если остается один лишь кровоподтек, или ссадина, или разрыв кожи на волосистой части головы. Чем обширнее повреждения, тем легче определить, при каких обстоятельствах они могли быть получены. Следует учитывать общую картину повреждений, а не только саму травму головы. Есть ли на теле какие-либо следы, которые могли быть вызваны падением, или, может, травмы, свидетельствующие о нападении? Больше, чем смертельная травма, судмедэксперту расскажут мелкие повреждения на теле. Есть повреждения, которые многие

упускают из виду, ведь если те не угрожают жизни, то до них и дела нет. Когда жертва нападения выживает и оказывается в больнице, врачам необходимо позаботиться о том, чтобы сохранить ей жизнь. Они сосредоточены на травме (или травмах), требующей восстановительного лечения. Кого заботят синяки на руках или ногах? К счастью, медсестрам есть до них дело. В палате более целостный подход к пострадавшему, сестры лечат человека целиком, а не конкретную травму или заболевание. Их обучают фиксировать любую мелочь, поэтому малейшие следы и травмы на теле будут тщательно записаны. Когда мы имеем дело с человеком, умершим в больнице, я всегда прошу записи медсестер, особенно из интенсивной терапии – они детальны и часто включают в себя диаграмму (изображение человека) с нанесенными на нее отметками на местах травм. Это важно, потому как через несколько дней лечения на теле появится много следов врачебного вмешательства, особенно это касается кровоподтеков и других следов от забора крови и инъекций на руках. Зная картину травм человека при поступлении в больницу, можно понять, как он их получил: было ли это убийство, самоубийство или несчастный случай. И хотя большинство травм головы люди получают случайным образом, все же прослеживается четкая взаимосвязь с алкоголем. Ночь начинается хорошо, становится весело, как только алкоголь ударяет в голову. Всем весело. После вечеринки компания, пошатываясь, расходится по домам. Большинство доберется до постели в целости и сохранности, страдая на утро разве что от головной боли и тошноты. Другие будут симулировать потерю памяти, только бы не признаваться, что (или кто) было с ними вчера вечером. Любой, кому хоть раз «посчастливилось» оказаться в отделении скорой помощи в пятницу вечером, имел удовольствие наблюдать пьяных людей, которые к тому же всегда пристают к окружающим: они в своей «счастливой», но пагубной стадии опьянения испытывают терпение других пациентов и персонала

больницы. Такое соседство в скорой – последнее, чего хочется, когда твое собственное состояние оставляет желать лучшего. Худший вариант – когда группа пьяных молодых людей приводит друга, который упал и ударился головой о бордюр. Они поднимают его, не уверенные в том, потерял ли он сознание. Правильная мысль – отвести его в больницу. К сожалению, иногда молодые люди ведут себя агрессивно, поэтому им могут указать на дверь, оставив друга на осмотр. Иногда пострадавший (реже – пострадавшая) решает, что с ним все в порядке, не хочет ждать помощи и уходит домой. Алкоголь и травмы головы – плохое сочетание. С медицинской точки зрения, алкоголь угнетающе действует на мозг и может скрыть первые признаки травмы головы. Если пострадавший уйдет из больницы прежде, чем его (или ее) осмотрят, существует большая опасность для жизни: так и находят молодых людей мертвыми дома после веселой ночки. Классическая история травмы головы, осложненной внутричерепным кровоизлиянием. И вот история развивается, а я уже поставила диагноз. Утрачена жизнь молодого человека – трагедия, но все же несчастный случай, в котором некого винить. Когда голова ударяется о бордюр, череп раскраивается. Перелом черепа не равен смерти, но показывает, насколько травма серьезна. Череп защищен от повреждений волосами и кожей головы. Быть может, сотрудники служб безопасности пересмотрят свой брутальный образ бритоголовых мужчин, когда поймут, что красивые локоны могут стать их преимуществом в драке, особенно с применением оружия и возможностью получить по голове. Перелом височной кости иногда осложняется внутренним кровотечением, так как внутри черепа, чуть выше уха, проходит довольно крупная средняя менингеальная артерия, которая может разорваться при переломе. При простом осмотре невозможно

поставить этот диагноз. Необходим рентген, чтобы врач увидел перелом, или МРТ – чтобы установить кровотечение. Сразу после получения травмы у жертвы обычно не проявляется никаких признаков или симптомов, но через несколько часов кровь из поврежденного сосуда проникает в полость черепа между костью и твердой мозговой оболочкой, в результате чего развивается эпидуральная гематома. Во время кровотечения давление внутри черепа увеличивается, как и давление на ствол мозга. От этого человек начинает терять сознание. Затрудняет работу тот факт, что пострадавший пил, поскольку алкоголь пагубно воздействует на мозг до и после падения, и нам трудно определить, когда свертки крови в черепе достигают критического объема, когда проявляются первые симптомы – если только человек не находится при этом под наблюдением врачей в больнице. Но даже его пребывание в больнице ничего не гарантирует, потому что у некоторых людей так быстро ухудшается состояние, что уловить угрозу для жизни вовремя почти невозможно. Если диагностировано эпидуральное кровотечение, оно поддается хирургическому вмешательству и можно ожидать полного выздоровления, поскольку такое кровотечение часто происходит без значительного повреждения головного мозга. Порой в жизни не все так просто. Большинство смертей, вызванных эпидуральным кровотечением, происходят случайно. Но расследование может пойти по другому пути, если погибший участвовал в потасовках, даже простых – потолкался, как все мы делали в юности, особенно под алкоголем. Тогда несчастный случай может стать потенциальным убийством. Причина смерти прежняя, но обстоятельства другие. Но это уже дело полиции, а не врача, проводившего вскрытие. Если в случае эпидурального кровотечения расследование проходит просто, то в случае другого кровоизлияния –

субдурального – вас ждут трудности, потому что такое кровотечение внутри черепной коробки вследствие травмы головы может случиться при различных обстоятельствах[33]. Этот тип кровоизлияния часто связан с несильными травмами головы у пожилых людей, лиц, употребляющих алкоголь, и страдающих деменцией. Мозг «окутывает» спинномозговая жидкость, а между мозгом и внутренней оболочкой черепа проходят довольно мелкие сосуды, переходные вены, они впадают в синусы твердой оболочки головного мозга. Когда мозг сжимается из-за болезни, давление на сосуды растет, что может привести к их разрыву в тот момент, когда голова дергается или мозг двигается в результате даже небольшого удара. Переходные вены – это сосуды низкого давления, и когда они повреждаются, кровь медленно заполняет увеличившееся пространство вокруг сжавшегося мозга. В отличие от разорванной артерии, вызывающей эпидуральное кровотечение, венам требуется время, чтобы в субдуральном пространстве черепа набралось достаточное количество крови, которая вызовет повышение внутричерепного давления и проявление симптомов кровоизлияния. На это может уйти два-три дня, иногда несколько недель. Даже когда у человека появятся симптомы, можно не сразу распознать основную причину, а изменение в его поведении и характере легко списать на неврологическое состояние. Диагноз можно поставить, если пострадавшему сделать МРТ. Однако порой правду мы узнаем только при вскрытии. Сложность состоит в том, чтобы понять, что вызвало субдуральное кровотечение. Был ли это единственный случай? Если да, то когда он произошел? Стал ли он результатом падения (падений), или человека толкнули или ударили? Мы говорим об уязвимой части населения: пожилые люди могут нетвердо стоять на ногах и падать, или их могут бить; люди с деменцией всегда в группе риска; алкоголики могут потерять сознание при интоксикации или стать жертвой насильственных действий, и неважно, с чьей подачи случилась драка. Итак, самый сложный вопрос: убийство или несчастный

случай? Но даже если есть признаки насилия, из-за которого жертва получила травму головы, иногда сложно установить точное время. Субдуральное кровотечение медленно набирает обороты, и трудно найти связь между временем, когда случился смертельный инцидент, и проявлением симптоматики. Всегда существует вероятность, что человек получил травму незадолго до «инцидента» или сразу после. Эти смерти отправляются в категорию «я не уверена на 100 %». Несчастный случай? Возможно. Убийство? Возможно. Часто все сводится к типу травмы: все ли повреждения незначительны? Связаны ли они с падением? Есть ли признаки того, что их нанес кто-то другой? Есть ли признаки грубого обращения или самообороны? В категорию последних входят повреждения на так называемых защитных зонах: синяк под глазом или следы от чужих рук на внутренней поверхности плеч. Они как красная тряпка для судмедэксперта. Возможно, существует простое объяснение смертельной травмы головы, но следователи не могут рисковать и будут продолжать расследование до тех пор, пока не отработают все версии. В 1970–1980-х годах отделение невропатологии в Глазго имело первоклассную репутацию по всему миру; сейчас этого отделения уже не существует. Исследование, проведенное профессорами Адамсом и  Грэмом, помогло выяснить, почему некоторые жертвы нападений и дорожно-транспортных происшествий, получившие травму головы, но без значительных повреждений и без рек крови на месте происшествия, оказывались в коме. Их исследование сыграло важную роль в описании патологии под названием «диффузные аксональные повреждения»[34]. Это повреждения на клеточном уровне, которые можно было диагностировать только после смерти при исследовании мозга. Ученые также описали механизм травмы и ускорение/внезапное замедление работы

организма. Выяснилось, что иногда хватает определенной силы, чтобы разрушить аксоны, которые проводят информацию из ядра нервных клеток, т.  е. нейронов мозга. Степень травмы может быть настолько высокой, что смерть наступит немедленно, но если повреждение не так велико, надежда на некоторое восстановление есть. Сегодня с улучшением работы аппаратов КТ и  МРТ диагностировать такое повреждение можно при жизни. Однако до сих пор от этого вида травм нет лечения, и если ствол головного мозга хотя бы частично жив, человек может пролежать в коме неопределенное время или, по крайней мере, пока основные органы функционируют. Мне повезло: я  знала профессоров Адамса и  Грэма и успела поработать с ними. Когда я пришла в судебную патологию, их исследования еще не были завершены, и мне приятно быть причастной к их открытию, что диффузное аксональное повреждение может быть результатом простого падения – человек падает на землю, и не обязательно, что его кто-то толкнул или сбил. До того момента случаи с такой черепно-мозговой травмой рассматривались как потенциальное убийство. Теперь же мы должны признать, что такую травму можно получить и случайно. Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц, – так же обстояло дело и с исследованиями того времени. Органы сохранялись и отправлялись специалистам, чаще всего кардиологам и невропатологам. Когда кто-нибудь умирал в больнице после длительной болезни, эти смерти обычно тщательно расследовались. Персонал больницы всегда знал, как функционирует (или нет) каждая клетка в теле. Врачи ставили диагнозы и отвечали на все вопросы о пациенте, они всегда знали, когда наступит смерть, хоть и не желали этого. Другое дело, когда смерть наступала неожиданно или ее причину нельзя было определить. До появления продвинутых технологий диагностические инструменты даже в руках искусных профессионалов не могли ответить на все вопросы о неожиданных смертях.

О таких случаях необходимо сообщить коронеру или генеральному прокурору, которые передадут запрос судмедэксперту, чтобы тот установил причину смерти. Расследование могло включать в себя консультации с экспертами и изъятие органа из тела покойного для дальнейшего исследования. Когда смерти расследуются коронером или прокурором, у семей не требуется брать согласие на изъятие органа, однако их должны уведомить, если этот орган остается у специалиста. В течение многих лет эти специалисты трудились, не покладая рук, чтобы разгадать тайны сердца и мозга. Как только у них появлялась жизнеспособная теория, приходилось проверять ее на животных. Подобные эксперименты больше не приветствуются в медицинских кругах, но в те дни они помогали нам понять механизм отказа сердца и мозга, особенно когда дело касалось невропатологии и реакции мозга на травму. Жаль, что приходилось жертвовать животными, но в те годы не было достаточно продвинутых инструментов в этой области медицины. Медицина сегодняшнего дня совсем иная. Звучало много разговоров о том, как аппараты КТ и  МРТ заменят судмедэкспертов и патологоанатомов. Наверняка так можно сказать о любом враче. Нужно ли нам большее количество аппаратов, чтобы перемещать людей, как на конвейере? Зачем возиться с мазками из шейки матки, когда можно легко запрыгнуть в аппарат? Даже раздеваться не придется. Но технологии не такие уж и продвинутые. Когда исследования воздействия травм на мозг только начались, предположительный диагноз «диффузное аксональное повреждение» можно было подтвердить только после вскрытия и изучения мозга. А это занимало недели. Мозг нужно было оставить в формалине, тонко нарезать ткань и окрасить специальными красителями, и только после этого мы были готовы объяснить семье,

что случилось с их близким и почему он так и не пришел в себя. Тогда и даже сейчас судмедэксперт мог удержать органы или ткани при вскрытии для дальнейшего исследования, если считал, что это поможет установить причину смерти. К сожалению, многие люди не знают об этом. Когда в Англии стало известно, что при изучении детских смертей судмедэксперты изымали органы без ведома семей, люди подняли шум. Это привело к изменениям в подобной практике по всей Великобритании и  Ирландии, и теперь семьи полностью информируют об изъятии органов, после чего у них есть выбор: по завершении расследования они могут забрать орган на захоронение в могиле или для кремации, а могут позволить отделению патологии сделать то же самое у себя. В  Дублине есть сад памяти органов, кремированных Управлением государственного судмедэксперта. Я изымала органы только в тех случаях, когда это было действительно нужно. И у меня редко возникала такая необходимость, так как в  Глазго я получила первоклассное образование в невропатологии. Сложными случаями считались те, где жертвы умерли быстро, за несколько минут, при этом без сильных повреждений головы и с минимальным повреждением мозга. Когда дело касалось пожилых людей, причиной смерти часто оказывался сердечный приступ, вызванный стрессовой ситуацией. Но как объяснить внезапную смерть молодого предположительно здорового человека? Есть столько всего, чего мы еще не знаем и не можем понять до конца. Судмедэксперт выдвигает версию исходя из того, что он обнаружил при вскрытии, и текущей ситуации со здоровьем у жертвы. Разумеется, заключение не является истиной в последней инстанции, и мы понимаем, что возможно альтернативное мнение. Одним из таких случаев стала смерть молодого человека, Брайана Мерфи, в  2000  году. У ночного клуба Annabel’s в центре Дублина

разгорелась драка. Там было несколько молодых людей, но погиб только Брайан. Нашлись свидетели, которые рассказали, что случилось и кто что делал, и четырем молодым людям предъявили обвинение в нападении, которое привело к смерти Брайана. Вскрытие проводил профессор Харбисон, государственный судмедэксперт. По его заключению, Брайан погиб от травмы головы. Дело передали в суд, где одного из молодых людей обвинили в непредумышленном убийстве и приговорили к четырем годам лишения свободы. Его адвокат подал апелляцию, благодаря которой приговор отменили, сочтя доказательства неубедительными. К этому времени профессор Харбисон ушел на пенсию, поэтому, когда прокурор взял дело на повторное рассмотрение, меня попросили изучить посмертные фотографии и предоставить отчет. Брайан скончался на месте, несмотря на многочисленные попытки врачей скорой помощи его реанимировать. На фотографиях были видны травмы головы, но ни перелома черепа, ни кровотечения я не обнаружила. Мозг был отекшим, но без кровоизлияний и разрывов. Все говорило о том, что парень был здоров: он не болел ничем, что могло бы спровоцировать внезапную смерть. Пил, но не слишком много. Брайан погиб во время драки, но каков был механизм его травмы? Набухание мозга – нормальная реакция на любое повреждение, но при травме оно не происходит так быстро и так заметно. Наиболее понятная причина набухания мозга – гипоксия, то есть нехватка кислорода. Но из-за чего? Отек мозга, приведший к смертельному исходу, может стать осложнением даже минимальных повреждений у детей, но не у возрастной группы Брайана. Когда еще бывает нехватка кислорода? Закупорка дыхательных путей возможна при травмах носа или рта – тогда кровь попадает в трахею и не дает воздуху пройти в легкие. Найти кровь в трахее, равно как и кровотечение в легких, просто, но

ни того, ни другого у Брайана не наблюдалось. Что-то заблокировало дыхание. В любом сложном случае требуется второе, третье, иногда и четвертое мнение. Я обсудила дело с коллегой и углубилась в изучение литературы. В Великобритании и  Ирландии в области судебно-медицинской патологии проводится крайне мало значимых исследований. И не потому, что нам все равно: система исключает равнодушие. Но у судмедэкспертов очень много дел, над которыми они трудятся из последних сил, – поэтому времени на преподавание и проведение исследований попросту не остается. Если честно, в США количество судмедэкспертов намного больше, поэтому мы полагаемся на исследования, которые проводят наши американские коллеги, так как у них куда больше опыта в этой области. В судебной медицине трудится династия судебных медиков Ди Майо, отец и сын. Они написали справочники, которыми мы пользуемся, а их исследования известны каждому в нашем деле. Винсент Ди Майо, среди прочего, утверждал, что в некоторых случаях, когда смерть наступает из-за травмы головы, происходит это от «посттравматического апноэ», т. е. из-за длительной задержки дыхания, которая приводит к непоправимым повреждениям мозга. В частности, такое можно наблюдать при сотрясениях. Задержка дыхания во время удара головой – обычное дело, но длится она всего несколько секунд. Почему в некоторых случаях период апноэ увеличивается? Ди Майо провел эксперимент на животных, показав тем самым, что если ввести алкоголь собаке и нанести ей травму, период апноэ увеличится. Такие эксперименты нельзя проводить на людях, поэтому мы полагаемся на предоставленные результаты с животными. Вооружившись новой информацией, я попыталась объяснить прокурору, что могло случиться с Брайаном Мерфи и как нападение привело к смерти. Брайан Мерфи отправился в клуб в среду вечером, не было никаких причин не вернуться домой в целости и

сохранности. Он выпил немного, и это не могло поспособствовать его смерти, даже если предположить, что он нечасто пил и алкоголь подействовал сильнее. Но все же Брайан умер в ту ночь. Поэтому как вероятную причину смерти мы можем рассматривать только инцидент с нападением. Не случись его, Брайан был бы жив. Я изложила свое мнение о событиях той роковой ночи. Генеральный прокурор принял во внимание все имеющиеся доказательства и решил не проводить повторное судебное разбирательство. В результате мне не пришлось давать показания в суде, однако мой отчет попал в  СМИ, и некоторые предположили, что прокурор не стал требовать повторного разбирательства именно на этом основании. Маловероятно, ведь расследование строилось на том, что Брайан Мерфи погиб после ранения в результате нападения. Насколько мне известно, прокурор никогда не принимал решения, продолжать ли рассмотрение дела, опираясь только на мои доказательства. Пресса много писала о том, как развалили дело и что богатые мальчики запросто ушли от наказания за убийство молодого человека. Я в недоумении читала, будто якобы я подвела дело к тому, что Брайан пил, от этого умер и сам в этом виноват. Нет. Это не так. У всех вокруг внезапно обнаружилось собственное мнение насчет случившегося. Наверняка семье Брайана тяжело было видеть постоянные упоминания в прессе, к тому же они оказались в ситуации, где виновные, как им казалось, в смерти их сына, не понесут наказания за свои действия. Это самая тяжелая часть моей работы – видеть разочарование родителей, потерявших ребенка, в нас, людях, причастных к расследованию дела, будто мы не оправдали их доверия. Хотелось бы мне иметь волшебную палочку, которая исправит всю несправедливость в мире. Но мы всего лишь простые смертные, которые стараются изо всех сил, и мне жаль, что

порой этого не достаточно. Хотелось бы мне, чтобы пресса дождалась результатов расследования. Присяжные вынесли решение о том, что это было убийство. В то время как травмы головы продолжают сбивать с толку судмедэксперта, с ножевыми и огнестрельными ранениями все куда проще. Никаких сомнений: эти травмы очевидны и смертельны. Однако и здесь можно, как всегда, задуматься, убийство ли перед нами, самоубийство или несчастный случай. Поскольку в Шотландии смерти от ножевых ранений были частым явлением, полиция первым делом рассматривала такие случаи как убийство, пока не будет доказано обратное. Разумеется, как я уже говорила, я исхожу из того, что должно быть самое простое объяснение, и если выходит так, что я его исключаю, то я готова согласиться с версией об убийстве. В те дни смерти от одного ножевого ранения не были редкостью, чаще ранений наносилось несколько – иногда число переваливало за сотню. Однако их количество – не главный фактор в определении характера смерти. Когда смерть происходит от единственного ранения, она может быть как несчастным случаем, так и убийством или самоубийством. Первый определяющий фактор касается места расположения раны: люди не могут сами себя ранить в спину. Далее, есть ли другие травмы, легкие, несмертельные колотые или резаные раны? Если да, то в каких местах они расположены, мог ли человек нанести их себе сам, или они похожи на раны при самообороне? Травмы, нанесенные при попытке самоубийства, обычно расположены на запястьях, они частые, множественные и неглубокие – это «пробные» травмы. Раны от самообороны располагаются на ладонях с обеих сторон или на внешних поверхностях рук. Они различны по длине, глубине и направлению. Когда мы имеем дело с единственным ранением, место и вид раны имеют значение, но также важны ее глубина и направление: разрез органов и тканей идет вверх, вниз или по диагонали. Размеры раны могут также указать на размеры и тип ножа.

Разумеется, если речь идет о самоубийстве, то нож должен найтись на месте преступления. Множественные ранения не исключают самоубийство. Такие повреждения обычно сосредоточены в одном месте: с левой стороны груди, в области сердца. Они варьируются от мелких до глубоких проникающих, от порезов до рваных ран; одно или несколько повреждений зацепят сердце, легкие или основные сосуды. Во время их нанесения может использоваться не один нож. Во время нападения раны обычно не остаются в одном месте, так как ситуация подразумевает движение – раны могут оказаться по всему телу: спереди, сзади, на боку, на руках или ногах, в зависимости от того, куда было легче попасть нападающему. Если размеры травм говорят о том, что использовалось несколько ножей, то мы можем предположить, что было и несколько нападавших. Если при насильственной смерти ножевые ранения сосредоточены в одном месте, мы предполагаем, что жертва не могла двигаться либо из-за ранее нанесенных травм либо была как-то обездвижена. Резаные раны на лице могут быть нанесены в ходе нападения с ножом, и хотя некоторые из них появляются случайно в драке, все же нанесение ран на лицо жертвы означает попытки ее обезобразить. Самые тяжелые травмы приходятся на ладони, когда жертва хваталась за лезвие. Они – свидетельство того, какой ужас испытывала жертва и как отчаянно боролась. Безжизненное тело этого передать не может, но мертвецы все же умеют рассказывать истории. Бывают и случайные травмы, но тогда место преступления должно подсказать нам, что произошло. Такие травмы зачастую связаны с работой: жертву может травмировать оборудование или механизм; иногда – с алкоголем: например, жертва может разбить стеклянную дверь или порезаться битым стеклом или разбитой бутылкой. Смерть

происходит от потери крови при разрезах артерии или повреждении внутренних органов. Меня всегда поражает, когда сторона защиты пытается вкрутить историю о  «почти несчастном случае», когда речь идет о смертельном исходе: «Мой клиент всего лишь стоял на остановке с ножом в руке [ну да, наверное, ногти чистил], когда этот человек появился из ниоткуда, налетел на моего клиента и сам упал на нож». Господи, вот это да, а вы ведь всего-навсего стояли себе спокойно на остановке, автобуса ждали, да? Думаю, я бы тоже негодовала, если бы меня обвинили в убийстве при таких обстоятельствах. Но мы в центральном суде, и я поклялась говорить только правду. Здесь нет места легкомыслию, и я, как непредвзятый свидетель, должна изложить любые версии произошедшего, какими бы абсурдными они мне ни казались. А там уж пусть присяжные решают, могло ли все случиться так, как я говорю. Мое дело – понять, способно ли определенное действие (или серия событий) привести к тем ранам, которые я наблюдала при вскрытии. И решить, убийство это или несчастный случай. Мой ответ в суде при рассмотрении дела с точки зрения обвиняемого будет зависеть от места расположения, количества и направления ранений. Но мне важно понять, можно ли нанести повреждение тем способом, который описывает подозреваемый. Если перед нами единственное ранение, то его расположение и направление поможет судмедэксперту определить, как относительно друг друга стояли участники инцидента и даже как нападавший держал нож. Могли ли участники столкнуться таким образом, чтобы получилась такая травма, как у погибшего? Если могли, то я говорю: «Да, травма могла быть получена таким путем». Кто-нибудь недоуменно вскинет бровь! Но мы всегда предупреждаем: например, нож должен быть очень острым, и его нужно было очень

крепко держать, чтобы он не отклонился. Впрочем, мы должны полагаться на законы физики и учитывать силы обеих сторон конфликта. И даже в этом случае на вопрос «хватит ли именно этой силы, чтобы лезвие вошло в тело» я ответить не могу. В литературе удивительно мало сказано о динамике ножевых ранений. Профессор Бернард Найт провел несколько экспериментов, чтобы узнать, сколько силы необходимо, чтобы лезвие вошло в тело. Эксперименты повторили и его преемники, однако оборудование тогда было довольно примитивным, а результаты оказались ненадежными. Обычно я ориентируюсь на своих американских коллег, но они проводили мало исследований относительно ножевых ранений, потому как основная проблема в США – огнестрельные ранения. Чтобы проверить гипотезу о  «случайных» ножевых ранениях, когда жертва якобы налетает на нож, мы с коллегой, Майком Кертисом, обратились на факультет машиностроения Дублинского колледжа при университете. Главу факультета, профессора Майкла Гилкриста, так заинтриговала наша проблема, что следующие несколько лет один из его студентов занимался исследованием того, как можно определить силу, необходимую, чтобы лезвие прорезало кожу и мягкие ткани. Результатом обширной экспериментальной работы стала формула, которую можно было использовать для определения силы, необходимой для проникновения в тело любого ножа. Нам, разумеется, все объяснили на пальцах, потому что знаниями в таком научном деле мы не блистали. Будьте осторожны со своими желаниями: как нам, людям, не понимающим сложную математику, объяснить все это присяжным? И все же исследование подтвердило наши подозрения, что важнее всего форма, угол и острота ножа, если мы хотим определить силу, необходимую для того, чтобы лезвие вошло в тело. Самые действенные здесь – ножи для мяса. Разумеется, ответ кроется в названии, ведь мы тоже мясо. Удивительное дело: оказывается, для того, чтобы нанести смертельную травму очень острым ножом,

достаточно приложить совсем немного усилий. Кончик легко прорезает кожу, если нож хорошо заточен, а затем лезвие так же легко разрежет ткани, если не наткнется на кость или хрящ. Вариант, при котором два человека столкнулись и один из них налетел на нож, нельзя отбрасывать просто так. В судебной патологии мало возможностей для исследований. Мы не проводим испытания новых лекарств и процедур, нацеленных на улучшение здоровья пациентов и продления их жизни, наше дело – смерть. Добровольцев в нем негусто, а комитеты по этике никогда не соглашались на подобные испытания. Поэтому Управлению государственного судмедэксперта все материалы предоставляют мясники: в основном свиные туши и кожу – кожа близка к человеческим тканям, хоть и не идентична. Но это лучше, чем ничего. По крайней мере, так мы подбираемся к доказательству некоторых стоящих гипотез и теорий. На место яркого судмедэксперта прошлых лет пришла более догматичная братия. В Великобритании и  Ирландии применение огнестрельного оружия не достигло (пока) масштабов эпидемии, впрочем, совсем не потому, что у нас такой добропорядочный народ. В  Ирландии оружие достать легко, но оно громоздкое и скорее пригодится в случае, когда угроза неминуема, чем когда пытаешься не попасть на полицейские радары. В последние годы увеличился приток огнестрельного оружия из Восточной Европы, отсюда и увеличение числа смертей от огнестрельных ран. Сравните: шотландские гангстеры, похоже, не спешат принимать новое оружие, по старинке выбирая проверенные временем ножи и тупые предметы. А все потому, что лучшее – враг хорошего. Часто при попытках самоубийства в Великобритании и Ирландии люди выбирают дробовики, потому что те довольно доступны. Но я

не подвожу вас к мысли о том, что людям нельзя покупать дробовики, иначе они могут покончить с собой, потому что речь здесь идет только о выборе орудия. Самоубийство – это не вопрос доступности оружия, наркотиков или чего-то еще, это нечто совершенно иное, это отчаяние и депрессия, которые никому из нас не хотелось бы переживать. Мне невероятно грустно, когда дело касается пожилых людей, живущих в одиночестве. Можно ли было что-то сделать, чтобы предотвратить их смерть? Нет. Но, может, нам стоит чаще выныривать из своего собственного мирка и виртуальной реальности, созданной технологиями, чтобы остановиться, поднять взгляд на прохожего и поздороваться. Возможно, мы изменим чей-то день. Проблема с дробовиками в том, что они наносят тяжелые повреждения с близкого расстояния. Легко понять, в чем причина смерти, но что это: самоубийство, несчастный случай или убийство? С увеличением расстояния между оружием и жертвой дробь, разлетаясь, наносит меньший ущерб и, конечно, увеличивается вероятность участия другого человека, особенно если выстрел производится с расстояния больше вытянутой руки. Опознать самоубийство – не самое сложное, так как есть маркеры, места потенциальных травм при суициде, на которые судмедэксперт обратит внимание. К тому же пробелы заполнят история жертвы и улики с места преступления. Впрочем, для некоторых слоев общества, особенно в Ирландии, самоубийство все еще считается позором. Порой семья из лучших побуждений может убрать оружие с места преступления. Вместо того чтобы достичь желаемого эффекта и ввести полицию в заблуждение (а иногда люди пытаются убедить нас в том, что жертва погибла в результате сердечного приступа), в случае с огнестрельным ранением отсутствие оружия на месте преступления лишь приводит нас к мысли о потенциальном убийстве со всеми вытекающими последствиями.

Люди не хотят, чтобы о самоубийстве члена семьи узнали соседи, но при расследовании потенциального убийства полиция пойдет опрашивать всех, кто мог слышать звук выстрела. Прошу вас, не вмешивайтесь в расследование. Однажды пожилого мужчину нашел в доме на полу его племянник, рядом лежал дробовик. Племянник поднял оружие и убрал в шкаф, пока ждал приезда полиции. У его дяди имелось заболевание сердца, и логично было бы предположить смерть от естественных причин. Местного врача вызвали, чтобы он подтвердил смерть. Тот заметил дыру в районе живота, но списал все на то, что тело пролежало день или около того, прежде чем его обнаружили. В морге эта находка насторожила врачей куда больше. Я подтвердила тот факт, что смерть наступила в результате огнестрельного ранения, а рана была нанесена самим пострадавшим, раз ружье лежало поблизости. Племянник извинился: он решил, что дядя неосторожно обращался с оружием и случайно оставил его на полу. Что ж, мы дали ему повод пересмотреть свою версию случившегося. В схожем случае мать спрятала оружие, которым воспользовался ее сын. Его смерть рассматривалась как неожиданная, и судмедэксперт после вскрытия был озадачен тем, что не смог установить причину. Он заметил небольшую рану на голове, но решил, что молодой человек мог удариться виском об угол прикроватной тумбочки, когда потерял сознание. Мы обсудили дело по телефону. – Нет, никаких явных причин нет. Единственная странность – эта травма на голове. Судмедэксперт сказал мне, что череп треснул, но травмы мозга нет, поэтому нет причин подозревать, что это ранение убило молодого человека. – Сделайте рентген головы, – сказала я. Через час он перезвонил мне и сообщил, что пуля обнаружилась в мозге. Необычный случай, однако, как я и говорила, парня застрелили. Но кто это сделал? Обыск дома не дал ничего. При

дальнейших допросах мать достала пневматический пистолет, который прятала от полиции. В попытке скрыть позор от соседей она сама разнесла эту весть по кварталу. Но люди не так уж стремятся осудить других – они очень ее поддержали. Не приведи Господь оказаться на ее месте… Оружие в неправильных руках может привести к непоправимым последствиям, а неосторожное обращение – закончиться травмами даже в руках профессионалов. Мест ранений на теле и описания места преступления обычно достаточно для того, чтобы подтвердить, что травма – смертельная или нет – была нанесена человеком, державшим оружие, или его «другом». Однажды «суровые ребята» собрались на преступление, прихватив с собой заряженное оружие. Один из них сидел рядом с водителем, уперев приклад ружья в пол машины и положив подбородок на дуло. Знаете, есть по телевизору программы, в которых показывают, как люди совершают экстремальные глупые поступки, а зрители точно знают, что это ничем хорошим не закончится. Что ж, думаю, вы уже и сами догадались, что случилось с нашими безалаберными преступниками… Машина попала в выбоину, а ружье выстрелило. Безалаберный стал безголовым. Водитель запаниковал – а вы бы нет? – и скрылся. Вот вам и «несчастный случай». Огнестрельное оружие опасно в преступных руках. Оно попрежнему используется при ограблениях. Вероятно, чтобы напугать, однако, если дела идут плохо, ружье может выстрелить. Во время одного рейда застрелили охранника, пуля попала в спину, и он умер по пути в больницу. Сомнений никаких: смерть от огнестрельного ранения в спину, пули пробили внутренние органы. Что интересно: входное отверстие на спине представляло собой типичное большое отверстие, но остался след от дула в виде восьмерки[35]. У ружья два дула, из одного вылетела пуля, когда оружие приставили к спине

охранника. Преступники были в масках, и опознание далось тяжело, но по отпечаткам на машине удалось найти одного из них. Мужчина не признал себя виновным. – Это не я, меня там не было. Вместо того чтобы сесть и помалкивать, сторона защиты стала настаивать на ограничении размера ответственности: их клиент не нес ответственность за случившееся, поэтому могла ли смерть быть несчастным случаем в ходе драки? Несчастный случай или убийство? Ружье приставили к спине погибшего, когда спустили курок. Убийство. Присяжные заслушали обе стороны и вынесли вердикт о недоказанности преступления. Защита выступила за изъятие отпечатков пальцев, которые, по утверждению стороны обвинения, связали обвиняемого с местом преступления и, следовательно, возможно, с оружием. Однако судмедэксперт признался, что не может точно определить, когда отпечаток пальца оказался в машине. Его могли оставить в любое время. Как-то раз в пожарную бригаду в панике позвонила женщина и сказала, что соседний дом горит. Там жили пожилой мужчина и его больная жена с двумя собаками, и последние пару дней никто их не видел. Когда команда прибыла, пожар вовсю бушевал, а крыша уже частично обрушилась. Если кто-то и оставался внутри, то спасти их уже было невозможно. В конце концов пожарным удалось усмирить огонь и войти в дом. В комнате, которая, по всей видимости, была спальней, обнаружились останки двух тел: на постели и в кресле. Трагичная случайность. Причину пожара выяснят позже, когда эксперты изучат место преступления… Тела отвезли в морг. К сожалению, они выгорели до такой степени, что установить личности погибших оказалось почти невыполнимой задачей.

Многие не берутся за такие дела, так как считают, что невозможно установить личности сгоревших, но есть судмедэксперты, которые костьми лягут, чтобы опознать тела и понять, произошла смерть от пожара или нет. Судмедэксперт, помня о возможных трудностях, обратился в отделение рентгенологии с просьбой сделать снимки тел. Когда все было готово, сообщил: в  головах погибших нашлись небольшие кусочки металла, вероятно, просто обломки, но они были похожи на пули от дробовика. Судмедэксперт позвонил главному офицеру полиции, и тот сообщил, что в спальне действительно нашли части дробовика, а значит, есть вероятность, что и патроны были где-то рядом, т. е. волноваться не о чем. Впрочем, рентгенолог все же был взволнован, поэтому позвонил мне. Он хотел, чтобы я изучила дело, хотя от меня лично ничего и не требовалось: вскрытие назначено на понедельник, и все выяснится. Но пока на дворе стоял вечер пятницы, еще три дня никто не будет знать, что же там случилось. Рентгенолог предположил, что в телах могли быть пули от дробовика, но тогда почему только в головах? В лучшем случае, это ложный след, но что если перед нами договор об обоюдном самоубийстве, убийство и самоубийство или, что хуже всего, двойное убийство? Я попросила детально описать мне место преступления, и рентгенолог добавил один паззл: собаки обнаружились мертвыми под креслом своего хозяина. Обычно псы сходят с ума во время пожара, а не спят спокойно у хозяина в ногах… –  Потешьте мое любопытство: попросите местного ветеринара сделать рентген собакам. Позже тем же вечером рентгенолог перезвонил: – Ветеринар считает, собак застрелили. Паззл сошелся. Следующим утром я провела вскрытие. Тела оказались изрядно повреждены во время пожара, поэтому опознание было трудным, но возможным. Головы сильно пострадали, и если бы мы не сделали снимки, можно было бы

списать все повреждения на пожар. Вскоре выяснилось, что обеих жертв застрелили в голову. Помимо пуль от дробовика в мозге, мы обнаружили входное пулевое отверстие у виска женщины и след от дула во рту у мужчины. У меня не осталось сомнений, что раны они нанесли себе сами, но в случае с женщиной оружие было в руках мужа. И хотя огонь сильно поработал над телами, я все же смогла отыскать трахею каждого: внутри не было черного следа, а значит, дымом они не дышали и были мертвы, когда начался пожар. Я также собрала достаточно крови для токсикологического анализа, который подтвердил мою теорию: уровень карбоксигемоглобина у обоих оказался в пределах нормы, а также в крови не обнаружилось следов алкоголя или наркотиков. Но возможно ли, что мужчина застрелил свою жену, собак и себя, при этом спалив дом, чтобы скрыть свидетельства случившегося? Специалисты, расследовавшие пожар, смогли установить, что тот начался в спальне, и огонь разожгли намеренно. Как только пожар начался, мужчина сел в кресло и застрелился. Если бы звонок в службу спасения поступил несколькими часами позже, все улики, ведущие к причине смерти, были бы утеряны. Вот вам еще статистики: два огнестрела в сгоревшем доме. Но правду мы раскрыли, по крайней мере, докопались до неопровержимых доказательств. Был ли это последний акт любви или отчаяния? Мы никогда этого не узнаем. Как бы вы поступили, если бы любовь всей вашей жизни была неизлечимо больна, а вы бы не представляли эту жизнь без нее? Еще случай: женщину застрелил ее собственный муж. Одно ранение в грудь с близкого расстояния; пластиковую оболочку от пули нашли в груди. Муж признался, что убил жену, но сказал, что это был несчастный случай. История набирает обороты. Их сынподросток нашел сумку с оружием и боеприпасами и принес домой, чтобы показать отцу. Семья сидела на кухне. Папа взял пистолет,

щелкнул затвором и нажал на спусковой крючок. Мама стояла в метре от него, у холодильника, и получила пулю в грудь. К приезду скорой она уже была мертва. Перед нами не семья «гангстеров», но и у них обнаружились приводы в полицию по поводу мелких краж и наркотиков. Домашнего насилия зарегистрировано не было, но не было и свидетельств того, что все в семье безоблачно. Мужа обвинили в убийстве жены, дело направили в суд. Единственной зацепкой во всем деле осталось недоверие к версии мужа: нет на свете таких идиотов, которые поднимут оружие и спустят курок, не проверив, не заряжено ли оно. Однако я давно поняла: бывает, что люди совершают идиотские поступки. Это делают даже предположительно умные люди. В то время я была старшим преподавателем кафедры судебной медицины в  Глазго и регулярно читала лекции студентам-медикам, юристам, а также же на факультете естественных наук. Одна из лекций была посвящена огнестрельному оружию и ранениям, полученным от него. Я не эксперт в баллистике, поэтому для рассказа об оружии и боеприпасах приглашала полицейских. Те часто приносили с собой списанные пистолеты и дробовики, чтобы показать наглядно, о чем идет речь. Студенты – обычно молодые люди – просили подержать оружие, наставляли его друг на друга и  «стреляли». Помня об этом, я пригласила на лекцию об огнестрельном оружии адвокатов по тому делу. Я подумала, что если они увидят, как довольно умные студенты ведут себя таким образом, то задумаются: может, и муж случайно застрелил свою жену. Сработала презумпция невиновности, а преднамеренное убийство перешло в непреднамеренное. Смертельные случаи из-за нарезного оружия, особенно преднамеренные убийства, сейчас довольно распространены, поскольку преступному сообществу стало легче добывать оружие.

Цифры могли бы и увеличиться, имей стреляющий представление о том, как с ним обращаться. Но пока есть ощущение, что они получают простые инструкции: «Целься и стреляй». Такой подход всегда может кончиться плохо для невинных людей, которые оказываются рядом с мишенью,  – обычно гангстеры из противоборствующей группировки. И наоборот, лишить себя жизни при помощи нарезного оружия решаются те, у кого есть законный доступ к нему и привычка держать его в руках. В Соединенных Штатах существует феномен под названием «полицейское самоубийство», когда человек намеренно провоцирует полицию убить его. К счастью, большинство полицейских в  Великобритании и  Ирландии не носят оружие, поэтому здесь такое не распространено. У меня была пара таких случаев, когда человек странно себя вел, явно привлекая внимание полиции, – все заканчивалось автомобильной погоней. В одном из этих дел человека застрелили. Возможно, нарушители действительно намеренно провоцируют полицию на действия, однако доказать это невозможно. Нарезное оружие грозит смертью от того, что огромное количество энергии расходится по телу и травмирует внутренние органы, когда в организм попадает пуля. В отличие от случаев с дробовиком и огромными входными отверстиями, крошечная дырочка от пули не соответствует размерам внутренних повреждений. Энергия равна минимальному весу пули и квадрату скорости, с которой она движется. Пуля из пистолета летит со скоростью 645 километров в час, что в три раза больше скорости пули из дробовика. А теперь подумайте о том, что речь идет о военном оружии, и представьте степень возможных разрушений от него. Немногие счастливчики получают ранение и выживают, обычно так происходит, когда пуля не задевает никаких

жизненно важных органов, но, по большому счету, мы все – один сплошной жизненно важный орган, в который очень легко попасть. В Великобритании и Ирландии, как правило, палят без разбора в надежде попасть в намеченную цель, неважно, в какое место. Только когда стрелок видит, что его цель упала и лежит без сознания, он подходит ближе и делает выстрел в голову – выстрел убийцы. Гангстерские разборки редко можно спутать с чем-то другим. Итак, что может добавить судмедэксперт, что способно помочь исследовательской группе? Я полагаюсь на полицию в определении оружия и боеприпасов. Я уже говорила, что от дробовиков при выстреле с близкого расстояния остаются большие дыры, а от пуль – маленькие, однако это еще не все. Я могу подсказать, где и на каком расстоянии стояли жертва и преступник в тот момент, когда раздался выстрел. Я также могу извлечь пулю из тела, чтобы ее изучили специалисты по баллистике: отметки, оставленные на ней, когда она проходила ствол пистолета, полезны для идентификации оружия. А еще можно узнать, не связано ли это преступление с каким-то еще, где фигурировало то же оружие. Что касается дальности мишени, я полагаюсь на продукты сгорания пороха, взрыв которого толкает пулю по стволу. Пламя, дым и немного несгоревшего пороха, которые вылетают вместе с пулей, могут преодолеть от нескольких сантиметров до нескольких метров, поэтому если они оказываются на мишени – т.  е. на нашей жертве,  – я могу дать полиции приблизительную информацию о местоположении участников конфликта. Иногда следы пороха трудно разглядеть на одежде, поэтому эксперты медикокриминалистического отделения ее для нас проверяют. Переходим к динамике событий: тела могут остаться на том же месте, где они упали, особенно если стрельба была в общественном месте или стреляли из проезжающей мимо машины. Иногда тела перемещают и сбрасывают где-нибудь, порой мы находим их в сгоревших

машинах. Были ли жертвы застрелены в машине, или их туда поместили, а затем подожгли автомобиль, чтобы уничтожить улики? Чтобы это понять, мне важно знать, сколько пуль попало в тело и под каким углом. В прошлом эксперты искали вслепую, теперь же у нас есть технологии: тело можно просканировать на рентгене или МРТ. Благодаря рентгену видны переломы и застрявшие в теле пули, а с помощью МРТ получается проследить путь пули через мягкие ткани. Но все равно необходима помощь танатолога, чтобы тот извлек пули из тела и объяснил характер повреждений. Пуля в спину или жертва с преступником стояли лицом к лицу: различная траектория полета пули подскажет, что именно случилось. Хотя даже пули, найденные на рентгене, могут дать противоречивые сведения. Основной принцип заключается в том, что при четном количестве огнестрельных отверстий вполне возможно, что все пули вошли и вышли. Ну конечно! Было бы все так просто. Из тела выходят осколки пули и костные фрагменты. Пули могут застрять в костях, а могут находиться в теле или даже в одежде. При множественных огнестрельных ранениях бывает трудно сопоставить вход и выход пуль, особенно при сильном разрушении внутренних органов. Имеет ли это вообще значение? Может, и нет. Увеличилось количество случаев стрельбы из проезжающих машин, причем неважно, есть ли свидетели и могут ли пострадать невинные люди. Мы, как правило, получаем свидетельства очевидцев, но, так как тело жертвы не перемещают, мы можем и сами собрать картину преступления. Однако случаются и намеренные попытки скрыть тело, захоронив его в удаленном от места преступления месте или поместив в машину, которую после сжигают. Поэтому нам важно получить максимальное количество информации, чтобы как можно точнее воспроизвести инцидент со стрельбой: мы работаем с танатологом, экспертом по баллистике и другими судебными экспертами. Работа в команде – ключ к успеху.

Определив место входа пули и ее траекторию, я могу восстановить события рокового дня. Когда я восстанавливала события, при которых застрелили Джорджа Холла (человека, найденного в очистительном сооружении), в пабе, где это произошло, я определила, что первый выстрел был произведен издалека, в грудь, а последний – с близкого расстояния, в голову. Когда в багажнике брошенного автомобиля были обнаружены два тела, у обоих – несколько ранений в тело и по одному выстрелу в голову, то направление выстрелов подтвердило, что одна из жертв находилась на месте водителя, а другая – рядом с ним, когда они попали в засаду и их застрелили. В  Великобритании и  Ирландии редко попадаются случайные жертвы: гангстеры обычно выбирают цели, в отличие от хаотичной стрельбы в  США, где проблемные или мстительные подростки выливают свою злость на школы, вызывая много смертей и случайных жертв. В  Англии была массовая стрельба в  Хангерфорде в  1987  году, а в  Шотландии – в начальной школе Данблейна. В марте 1996  года сразу после начала уроков в начальную школу Данблейна вошел мужчина, вооруженный четырьмя пистолетами. Через пять минут он был мертв – застрелился после того, как убил 16 пятилетних детей и учителя, а также сильно ранил еще 15 учеников. Местная больница немедленно отправила врачей, чтобы те забрали раненных детей. Персонал начал действовать. Слухи о том, что кто-то убил детей, тут же распространились: Данблейн – небольшой городок, и, скорее всего, в больнице работали родственники раненных детей или, что хуже, детей, которых увезли в морг. По закону мы обязаны давать детям образование, и большинство для этого выбирает школы, где – как мы предполагаем – наши дети будут в полной безопасности. Это массовое убийство не мог предсказать никто. О смертях сообщили генеральному прокурору,

после чего связались с отделом судебной медицины в  Эдинбурге. Мы немедленно откликнулись и были готовы приступить к расследованию. Профессор Тони Бусуттил порекомендовал не проводить полное вскрытие, так как причина смерти детей очевидна; мы согласились. Нападавшим оказался местный житель, Томас Гамильтон. Много теорий ходило о причинах его поступка, но правды мы никогда не узнаем. В результате этой трагедии стали продвигать закон об ужесточении мер в отношении владения оружием и о повышении безопасности в школах. Потребовалось какое-то время, однако у нас появились новые законы об ограничении владения оружием, а школы с тех пор стали более безопасным местом. В Великобритании безопасность невиновных перевешивает американское право владения оружием. Разве мы не должны беречь наших детей и обеспечивать им безопасную среду? Я никогда не забуду, как ехала по пугающе тихим улочкам Данблейна, усыпанным цветами, которые падали с тротуаров на дорогу, – я присутствовала на похоронах одного из погибших детей. Никогда прежде я не видела такой сплоченности – горе объединило стольких людей.

Глава 7 Самые скверные убийства «Не убий». На первый взгляд, простая инструкция, буквально высеченная в камне, но игнорируемая многими. Великобритания и  Ирландия – довольно безопасные места для жизни, наш рейтинг по убийствам низок в сравнении с той же Европой. В США убийства происходят в пять раз чаще, чем здесь, а в некоторых странах, например Сальвадоре или на Ямайке, уровень убийств в  60 раз выше: один убитый на 100  тысяч. К тому же в  Великобритании и Ирландии редко происходят случайные убийства: следует бояться не посторонних людей, а собственных «друзей» и членов семьи. Под большей угрозой обычно находятся женщины, молодые люди и старики. Мэри Уилан недолго пробыла замужем. Со стороны отношения в ее браке казались нормальными, во всяком случае, не хуже, чем у других. Но если Мэри была относительно счастлива, то ее муж – нет. Как-то Мэри доставили в больницу: предположительно, она упала с лестницы. Муж нашел ее на первом этаже, когда вернулся домой, он вызвал скорую и попытался сделать ей искусственное дыхание. Оказывая Мэри первую помощь, медперсонал зафиксировал следы на шее. К сожалению, женщина не выжила. В полицию сообщили, что ее травмы не совпадали с предполагаемыми травмами при падении с лестницы. Когда я пришла в морг, мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться в правоте медперсонала. На шее у  Мэри обнаружился след от удушения, а в глазах и под ними – крошечные кровоизлияния. Не поднимая скальпеля, можно было уверенно сказать, что ее задушили. На теле также имелись травмы, но не те, которые ожидаешь увидеть в случае, если человек упал с лестницы. Тщательный осмотр шеи показал, что женщине перекрыли трахею и

лишили кислорода на достаточное количество времени, чтобы это привело к смерти. Никакого падения с лестницы не было. На теле имелись ссадины, как если бы она соскользнула со ступеней или ее оттуда стащили. Никаких травм от падения и, что важнее, никаких повреждений, которые могли бы привести к смерти. Она была полностью здорова. Тест на алкоголь и наркотики занял какое-то время. Мои находки совсем не удивили следователя по делу, но мнения – мое и Колина Уилана, мужа жертвы, – не совпали. Я не сомневалась в том, что обнаружила при осмотре тела, но возможно ли, что Мэри случайно задушила себя? Может, что-то опутало ее шею, когда она споткнулась и соскользнула с лестницы? Всегда сохраняйте непредвзятость. Иногда люди ненамеренно меняют картину места преступления. В панике от того, что их близкий упал без сознания, они могут передвинуть предметы или тело, а после не вспомнить об этом при допросе. Могло ли что-то находиться на шее у  Мэри, что отбросили в сторону или оно само свалилось с шеи, пока тело двигали? Могла ли она зацепиться за что-то, что ее задушило? Единственный вариант, которым мы располагали, – вернуться на место преступления. Туда отправился целый автобус экспертов, уже знакомых вам: криминалист, фотограф, дактилоскопист, эксперт по баллистике, судебный эксперт – все выехали на день в Балбригган. В доме оказалось чисто убрано. Меня привели на место, где медики оказывали Мэри первую помощь: в  холл возле лестницы. Ничего необычного в этом помещении не было. Мэри была завернута в одеяло, когда прибыла скорая: могла ли она запутаться в нем так, чтобы край одеяла ее придушил? Лестница, как и во всех современных домах, оказалась узкой; мы поднялись по ней, тщательно осматривая стены на предмет следов падения. Наверху

располагалась спальня. Я искала что-нибудь, что могло бы послужить удавкой, но ничего похожего не нашлось ни в холле, ни на лестнице, ни в спальне. На крючке двери висел халат; по опыту я знаю, что пояса от халатов обычно используются как удавки при домашнем насилии. На первый взгляд, пояс висел на своем месте, в шлевках халата, однако на задней стороне ткани виднелось красное пятно, может, кровь? Если пояс использовался как удавка, то его вернули на место после того, как задушили Мэри. Выходит, это не несчастный случай и мы обнаружили орудие убийства? Пояс забрали в лабораторию в качестве улики, чтобы проверить, действительно ли на нем кровь Мэри. В спальне также обнаружились следы крови, которые было необходимо изучить. После такого я уверилась, что смерть произошла в результате намеренного удушения, в спальне, при помощи пояса от домашнего халата. Моя работа на этом завершилась, но расследование только началось. Мэри убили, но кто и зачем? Разумеется, все указывало на мужа. Неужели Колин попытался перехитрить систему? Развернувшаяся картина преступления больше походила на сюжет из книг: наш протагонист, Колин, увеличил выплату по страховке в результате смерти одного из супругов еще до свадьбы с  Мэри. Он работал аналитиком, и его компьютер тоже изучили эксперты. Историю браузера вычистили, но ее несложно было вернуть: у  Колина обнаружился нездоровый интерес к удушению. Через несколько недель после смерти Мэри Колину вынесли обвинение в убийстве жены. Отличная детективная работа. За несколько месяцев до суда машину Колина обнаружили в Хоуте, пригороде Дублина, брошенной. Неужели все случившееся так повлияло на него, что он, движимый раскаянием, покончил с собой? Нет, этот «чудесный» человек инсценировал собственную смерть, сбежал из страны и сделал себе новые документы. Скрывался он у всех на виду, в баре на Майорке. На его беду, там же отдыхала одна ирландская женщина, которая его опознала. Удача

подвела Колина на этот раз, его экстрадировали в Ирландию, где он предстал перед судом. Его признали виновным в убийстве жены, а все из-за жадности. Когда одна моя коллега заявила своему профессору в отделении гистопатологии о том, что подумывает о переводе в отделение судебной патологии, тот шокировано воскликнул: – Но там же один секс, наркотики и насилие! Добавьте туда жажду денег, и вот вам описание судебной патологии, как она есть. Всего пару лет спустя в нескольких милях от северного графства Дублина нашли тело молодой девушки. Место преступления, по словам, напоминало кровавую баню и совсем не походило на тихую сцену смерти Мэри Уилан, поэтому мы могли представить, какими ужасающими были последние минуты жизни той девушки. Израненное и избитое тело Рейчел О’Райли нашли после того, как ее мать обратилась в полицию с заявлением, что ее дочь не забрала ребенка после уроков. На дворе стоял октябрь, и к тому моменту, как я добралась в деревню Нол, уже стемнело. Я подождала снаружи, пока фотограф сделает снимки помещения, а техническое бюро убедится, что к телу можно пройти, не потревожив улики, что в нашем деле имеет первостепенную важность. На месте преступления оказалось сложно ориентироваться: особенно залита кровью была кухня. Анализ пятен крови мог помочь определить обстоятельства преступления, а также движения убийцы. Судмедэксперты поработали над тем, чтобы улики не потревожили, а это значило, что нам приходилось буквально парить над кровью, перешагивая с одной специальной металлической пластины на другую, а также балансировать на них во время осмотра тела. В комнатах все стояло вверх дном, мебель

передвинута, ящики вытащены. Даже я, не эксперт в таких делах, сказала бы, что преступник что-то искал. Понятно, почему предварительно решили, что была совершена кража со взломом, которой Рейчел могла помешать. Даже если так, она не заслуживала такой ужасной смерти. Рейчел несколько раз сильно ударили чем-то тяжелым. В этом убийстве не нашлось места изяществу: только грубое нападение на юную девушку. Я ушла, пораженная мыслью, для чего же могло понадобиться столько жестокости. Следующим утром мы собрались в морге, чтобы провести вскрытие, которое подтвердило, что Рейчел умерла от тяжелых травм головы. Она пыталась защититься от жестокого нападения. Если речь шла о неудачной попытке кражи, для чего было применять такую жестокость? Мне всегда кажется это странным, когда я вижу чрезмерность при убийстве женщины. Кажется, будто действовали намеренно. Вы бы испытывали такие сильные эмоции к незнакомцу? Я не детектив и не составляю профили людей, но за годы работы я усвоила одно: когда женщину жестоко избивают или наносят ножевые ранения – 10, 20 и больше – убийцей оказывается тот, кому полагалось ее любить: муж, молодой человек или партнер. Я не удивилась, увидев мужа Рейчел, Джо, в  «Очень позднем шоу»[36], где он умолял предоставить любую информацию, чтобы полиция смогла поймать убийцу. Публичное выражение эмоций всегда заставляет меня задуматься. По опыту могу сказать, что родственники обычно настолько ошеломлены происходящим и не верят в случившееся, что порой им нужно все увидеть своими глазами. Эмоции они обычно прячут, по крайней мере, на публике. Не знаю, что происходит за закрытой дверью дома. Мир обычно видит только молчаливые слезы. Может, во мне сидит циник, но публичное проживание горя обычно наводит на определенные

мысли. Я не всегда права в своих суждениях, и не моя задача искать убийцу, но все же! Стали появляться улики против Джо О’Райли. Развитие технологий позволило нам отследить перемещения Джо в день смерти Рейчел, и они не совпали с тем, что он рассказывал полиции. Мы также обнаружили сообщения о другой женщине. Количество работы в этой области расследования феноменальное. Место преступления тщательно изучили: если перед нами ограбление и весь дом перевернули, то почему украли так мало, а часть «украденных» вещей позже нашлась в канаве у дома? В конце концов полиции и генеральному прокурору показалось, что улик достаточно, чтобы обвинить мужа Рейчел в убийстве. Несмотря на его заверения в своей невиновности, присяжные признали его вину в убийстве жены. Бедная Рейчел. Она встала на пути у нового романа? Убийство предпочтительней развода? В каком извращенном мире мы живем. Но убийство супругов не всегда происходит от рук мужчины: женщины тоже способны на убийство. Сразу после того, как новый профессор судебной медицины занял свой пост в  Глазго, его вызвали на место преступления. Мужчину зарезали ножом. Когда профессора спросили о деле, он рассказал, что мужчину несколько раз пырнули ножом, и добавил: – Одно могу сказать наверняка: его не убивала женщина. Что мы на это ответим? «Добро пожаловать в  Глазго!» Женщины в  Англии в целом мягче, чем те, что живут в  Глазго. Женщины ломаются после многих лет домашнего насилия от рук своего партнера, в подобных обстоятельствах они становятся такими же агрессивными, как и мужчины. Столько лет они сдерживают гнев. Это не оправдание, нет, но я могу их понять. Для них не существует иного выхода. Если доходит до конфликта, но не до убийства, а мужчина полностью восстанавливается после нанесенных травм, то таким женщинам остается лишь ждать наказания. Каким оно может быть за попытку убийства, когда поздний ужин закончился фингалом под глазом или разбитым носом?

Раз уж мы согласны, что женщина может быть жестокой и физически причинить вред своему партнеру в пылу ссоры, то стоит признать, что она способна и хладнокровно совершить убийство. Мужчина может спланировать убийство партнерши, которая мешает ему на пути к лучшей жизни, но и женщина может воспринимать партнера как препятствие, от которого необходимо избавиться. Разница в том, что иногда женщины уговаривают своих любовников сделать за них грязную работу. Когда в  2000  году жена Джерри МакГинли сообщила о его исчезновении, вероятно, мало кто в  Северной Ирландии забеспокоился о пропаже этого довольно сомнительного персонажа. А примерно год спустя школьница вместе с семьей во время прогулки в графстве Литрим наткнулась на частично захороненное тело. К тому времени, как я добралась до места, в новостях уже ходили предположения о том, что это может быть Джерри МакГинли. По обе стороны границы между графствами начались расследования. Тело нашли в неглубокой могиле голым и завернутым в полиэтилен. Оно сильно разложилось, и с опознанием возникли трудности. Мне предложили услуги судебного антрополога из Королевского университета. Я была в восторге: в  том время у меня еще не было знакомого судебного антрополога, к которому я могла обратиться по этому вопросу. Джек Харбисон предпочитал использовать для этих целей медицинского анатома, тогда как я раньше работала с судебными антропологами в Глазго и за границей и знала, как они хорошо помогают нашим расследованиям. Лорин Бакли оказалась ценным кадром для Управления государственного судмедэксперта. Впрочем, мне не важна личность покойного: моя задача – определить причину смерти и предоставить как можно больше информации, которая поможет установить личность, время или место смерти. Обнаженный мужчина в неглубокой могиле – явное свидетельство того, что перед нами не простая смерть: на убийство указывали следы ударов по голове. Состояние тела дало нам

временные рамки в несколько месяцев. Умер он не там, где его похоронили: его завернули в полиэтилен и перевезли. Место смерти наверняка было залито кровью, и даже при тщательной уборке смыть ее следы не так-то просто. Используя различные методы, мы установили: тело действительно принадлежало Джерри МакГинли. Главными подозреваемыми, разумеется, стали его жена и ее новый партнер. Как и в случае с Мэри Уилан, выяснилось, что Джули МакГинли оформила дорогую страховку незадолго до того, как ее муж «исчез». Полиция Северной Ирландии продолжила расследование, и вскоре жена и ее любовник предстали перед судом. Их признали виновными в убийстве. В день террористической атаки на Всемирный торговый центр в 2001 году я ехала в Голуэй. Пожилую женщину нашли мертвой в ее собственном доме, на голове обнаружились травмы. Я слушала радио, когда передали новости: самолет врезался в одну из башен-близнецов. Почти сразу: еще один самолет, еще одна башня. Мир, каким мы его знали, рухнул как домино. Телефон зазвонил. Мои контакты после дела о военных преступлениях были в  ООН, если я кому-то понадоблюсь. В нашей группе тогда работала судмедэксперт из Нью-Йорка, Ивонна Милевски. Она связалась с  Робертом МакНилом и уточнила, готова ли наша команда выдвинуться в Америку, чтобы помочь им на месте. Разумеется, никто не отказался. Работы могло быть невпроворот. Но никто не мог и предположить, какой насыщенной и трудной она будет. Я позвонила боссу, Джеку Харбисону, затем в  Департамент юстиции, чтобы попросить разрешение на вылет, если потребуется. Они дали согласие, которое не пригодилось. Ивонна держала нас в курсе событий. Ее отделение не было завалено трупами в привычном понимании: многих так и не нашли, других разорвало на мельчайшие кусочки. Перед экспертами предстала самая большая головоломка в истории,

нужно было собрать тысячи тел. Семьям предстояло долгое ожидание. Основная работа легла на плечи антропологов, они и по сей день разбираются с кусочками тканей и осколками костей, найденных в окрестностях башен-близнецов. Когда стоишь на том месте, тебя будто затапливает холодная трезвость: столько утраченных жизней, столько разрушенных семей. Судебномедицинское сообщество довольно небольшое, но мы всегда стараемся помочь там, где это необходимо. Тем временем я прибыла на место преступления в  Голуэй. Мы собрались там, чтобы расследовать смерть пожилой женщины, хотя все наши мысли тогда были далеко за Атлантикой. Независимо от того, какое количество смертей обрушилось на Нью-Йорк, наше дело – убедиться, что мы уделили все свое внимание погибшей женщине. Ее домик был простым и незамысловатым. Кухня-гостиная в беспорядке, женщина лежала на полу, вокруг головы натекла лужа крови. Печальное зрелище. На голове имелась рана, а рядом лежало оружие: сломанная ножка от стула. За преступником далеко ходить не пришлось: это сделал ее сын. Каждые несколько лет случается подобное: отпрыски убивают собственных родителей. Я сталкивалась с такими сыновьями дважды: дело семьи Слэйтор в  2007  году и дело семьи Каддихи в 2014-м. В обоих случаях родители были в возрасте и жили далеко от соседей. Слэйторов застрелил их сын, после чего покончил с собой. Ружье было под рукой и на него имелось разрешение. Семью Каддихи зарубили топором – и снова доступное оружие. Джулиан Каддихи предстал перед судом, но был признан невиновным «по причине безумия». Очевидно, что и Джулиан Слэйтор был не в своем уме, когда убивал. Но что бы ни послужило спусковым механизмом, такие убийства обычно жестокие. По поводу ментального здоровья и темы суицида ведется много споров. Семье тяжело понять, почему это происходит, но как кто-то может вникнуть в проблему, если с ним такого не случалось?

Нам нравится, когда жизнь понятна и упорядочена, но на деле она не такая. Нам нравится, когда для поступков имеются причины, но они есть не всегда. Жизнь сложна, смерть тоже. Шок, который мы испытываем, узнав о том, что кто-то покончил с собой или убил своего супруга или родителя, не сравнится с шоком от того, что родитель может убить собственного ребенка. Мы запрограммированы защищать свое потомство. Пожалуй, самый сложный аспект моей работы – дела об убийствах детей. Мне не приходилось сталкиваться с детскими смертями в своей семье. И даже во времена учебы я не попадала в такие ситуации, когда пришлось бы задуматься, что мы не всегда можем предотвратить смерть, какими бы хорошими врачами мы ни были. Возможно, меня ослепляло желание верить, что я смогу изменить что-то к лучшему, вылечить больных. Даже на стажировке у патологов я понимала, что существуют болезни или генетические аномалии, которые провоцируют детскую смертность, но никогда не сталкивалась с этим в жизни… До того дня, когда я поехала в  Йоркхилл, в педиатрическую больницу в  Глазго, на три месяца, необходимые для завершения моего обучения. Я устроилась в отделение педиатрической патологии, чтобы подготовиться ко второй части экзамена в  Королевском колледже. До того момента детская смерть представлялась мне эфемерной – трагичной и душераздирающей, но смотрящей на меня только со страниц учебных справочников. В отделении обычно вскрытия проводились по утрам, а хирургические вмешательства днем. Под хирургическим вмешательством понималось удаление небольших кусочков ткани в диагностических или терапевтических целях. На тот момент я уже три года обучалась гистопатологии и интересовалась аутопсией. Мир судебной патологии еще не распахнул передо мной свои двери, когда я оказалась в педиатрии. Но, возможно, тогда и зародилась мысль об этой сфере.

Я вошла в чуждый мир: в  нем все оказалось будто бы сжатым – это как пойти в начальную школу уже взрослым человеком, когда вдруг осознаешь, что все стулья и парты крошечные, хотя когда-то казались такими большими и внушительными. Первый шок случился, когда я увидела маленькие тела на столах в морге, тогда как обычно имела дело со взрослыми, большинство из которых достигли совершеннолетия. Эти крохи не видели даже солнечного света – либо видели только из окон больницы. Но я пришла учиться, поэтому сглотнула ком в горле и взяла себя в руки. У меня разрывалось сердце, когда приходилось иметь дело с выкидышами, замершими беременностями, детьми с врожденными пороками, надежды на выживание у которых не было, или смертями во время восстановительных операций. Но именно там я лично убедилась в силе и мужестве тех, кто потерял близких, и поняла, что моя работа заключалась не в том, чтобы горевать вместе с ними, а в том, чтобы попытаться дать ответы на их вопросы. Почему он умер? Почему операция не прошла успешно? Это моя вина? Может ли это случиться с другим ребенком? Могу ли я иметь еще детей? Лишь однажды я позволила маске профессионализма сойти с лица. В тот день я пришла в небольшую часовню, где родители ждали необходимого опознания тела. Я всегда говорю студентам, что при встрече с семьями они должны помнить: родители смотрят на них как на врача, который возьмет ситуацию в свои руки, и они там для того, чтобы помочь. Я должна была предоставить семье информацию, что смерть случилась внезапно, вероятно, это «смерть в колыбели», как тогда говорили. Но при проверке документов я не заметила, что заполненных форм две. Открыв двери, чтобы поздороваться с родителями и утешить их, вместо одной люлькипереноски я увидела две. Два одинаковых ребенка, две одинаковые люльки; вскрытие показало, что в обоих случаях произошла

«внезапная детская смерть». К такому я не была готова. Маска профессионализма треснула, и я вместе с ней. Рядом со стойко переносившими новости родителями я – врач – совсем расклеилась. К счастью, «настоящий» патолог, профессор Ангус Гибсон, догадался проверить, как там дела у его стажера. Меня быстро вывели из часовни. Он справедливо объяснил мне, что я усугубила ситуацию, – это стало для меня важным уроком. Когда дело касается детских смертей, убедитесь в том, что все подготовлены: иногда вам придется побыть тем самым ответственным взрослым. Я многому научилась за те три месяца. Тогда я и представить не могла, что связи, которые установились в педиатрическом отделении, помогут мне после, когда я стану работать судебным патологом. Осознание того, что я могу работать с детскими смертями, сослужило мне добрую службу в карьере судмедэксперта, потому что я очень редко позволяла себе расплакаться в морге. Такое случилось, когда я порезала руку во время вскрытия. Я не заметила, как лаборант убрал одноразовый нож для мозга и заменил его острым новым лезвием, когда я взвешивала почку. Когда я взяла вторую, то, держа ее в левой руке, хотела разрезать, чтобы изучить внутреннюю структуру. Лезвие легко прорезало почку и руку. Тогда я заплакала. Я впервые порезалась на работе, хотя больше 30 лет имела дело с острыми лезвиями. Отстранение – еще одна стратегия, способ справиться с тем, что мы имеем дело со смертью. Она подвела меня лишь однажды. Скорую вызвали в дом, где ребенок упал без сознания. Медики обнаружили избитого малыша. Я уже сталкивалась с подобным. Сейчас мы используем особую терминологию, говорим об «умышленно нанесенной травме» или «синдроме тряски младенца», но того ребенка забили до смерти. Я приехала в тот дом, чтобы лично увидеть тело. Полиция не пыталась подсластить пилюлю. Они

встретили меня у входа и проводили внутрь: коммунальная квартира, рай для наркоманов и отбросов общества. Запах стоял удушающий, вокруг сплошной хлам, повсюду остатки жизнедеятельности. Больше походило на то, что люди здесь выживали, а не жили. Убогая обстановка. Мы прошли через комнаты в спальню. Та оказалась совсем маленькой. На полу грязная одежда. Я осторожно перешагивала ее. Полицейские шли передо мной, затем расступились, чтобы дать мне пройти к телу. Детское тельце лежало в грязных и смятых постельных принадлежностях, вероятно, вместо постельного белья использовались полотенца, там же лежали клочки тряпок и выброшенной одежды. Ребенок, маленькая девочка, подверглась жестокому обращению: ее отбросили в сторону и оставили умирать. На уме крутилось только одно слово для открывшегося мне зрелища: «Ублюдки». Но не мне осуждать и судить, моя работа – забрать маленькое тело и вынести из этого ада. Синяки покрывали девочку с головы до ног. В комнате стояла непривычная для мест преступлений тишина. Обычно повсюду звучат разговоры, приветствия и инструктаж. Такое страшное молчание слышишь, когда имеешь дело с подозрительной детской смертью. Я нарушила тишину, спросив, как зовут девочку, и уточнив некоторые детали для своих записей. «Саманта О’Брайен. Около двух лет. Мы не знаем точной даты ее рождения». В то утро я оставила свою дочь с сестрой мужа, Френсис. Мою дочь зовут Сара О’Брайен, и ей тогда было чуть больше двух лет. От таких совпадений стало ужасно неуютно. Но это лишь подстегнуло меня наказать убийц Саманты. У этой девочки не осталось возможности вырасти в красивую умную молодую женщину, а у моей дочери такая возможность была. Через несколько месяцев после начала моей стажировки в качестве судмедэксперта в  Глазго я столкнулась с первым детоубийством-самоубийством, или с делом о «смерти целой семьи»: мать задушила своих сыновей, а затем убила себя, приняв

смертельную дозу наркотиков. Крошечные детские тела лежали в морге на столах, спроектированных для взрослых. Одно хорошо: мы не нашли никаких свидетельств того, что мать била детей. Она всего лишь смертельно устала. 20 лет спустя я столкнулась с похожим делом семьи Грэйс. Шерон Грэйс не жила с отцом своих детей, Микалы и  Эбби. Никто не знал наверняка, с какими проблемами и трудностями она столкнулась, но нам известно, что в 2005 году субботним вечером она нуждалась в помощи. Вместе с детьми – Микале было четыре, а Эбби три – она отправилась в местную больницу, где попросила встречи с социальным работником. Так как она пришла в нерабочее время, ей сказали вернуться в понедельник. Воскресным утром три тела выловили из воды в  Каатс-Стрэнд в  Уэксфорде. Все трое утонули. О несчастном случае речи не шло: Шэрон вошла в воду вместе с детьми. Она не тащила их, не ударила, чтобы те потеряли сознание, она попросту вошла в воду вместе со своими маленькими детьми. Что случилось тем субботним вечером, чем он отличался от предыдущих? Что подтолкнуло ее к краю? Мы никогда этого не узнаем. Однако нам известно, что она просила о помощи и не получила ее. Мы подвели Шерон. Сколько людей в отчаянии просят руки помощи и не находят ее? Никто из нас представить не может, в каком отчаянии нужно быть, чтобы единственным выходом казалась смерть; в  каком отчаянии нужно быть, чтобы взять собственных детей за руки и намеренно направиться к воде, зная, что вы все утонете. В США было проведено много исследований по таким группам смертей. Есть повторяющиеся темы: проблемы с психическим здоровьем, депрессия, злоупотребление психоактивными веществами или алкоголем, стресс, отсутствие поддержки и экономические трудности. Многие люди выносят такой стресс и напряжение, так почему же другие при этом убивают семью?

Повторюсь, мы никогда не знаем наверняка, что становится спусковым крючком. Мы знаем, что женщины менее склонны к насилию, но это верно не всегда. Мы знаем, что мужчины более склонны к насильственным средствам, но это верно не всегда. Грегори Фокс убил жену и двух сыновей. Эта фраза не передаст того ужаса, который царил в их доме. Мать, отец и двое мальчиков, милый дом и семейный бизнес. У нас есть только его версия событий того рокового дня в июле 2001  года, дня, который закончился смертью всей его семьи и серьезными травмами у самого Грегори. Дети были на школьных каникулах, все вроде бы шло хорошо, но, похоже, что-то назревало в их семье: Грегори Фокс чувствовал, что его жена несчастлива в браке, думал, что у нее интрижка. В тот день они решили прогуляться и выпить, а когда вернулись домой – разгорелась ссора. От словесных оскорблений они перешли к рукоприкладству, и не успел Грегори понять, как это случилось, его жена была мертва. Он полоснул ее по горлу разбившейся в пылу ссоры бутылкой. По прибытии ее тело я увидела первым. Она лежала на полу в кухне в луже крови. На шее виднелась большая резаная рана, а вскрытие показало перерезанную яремную вену. Женщина явно сопротивлялась и получила еще удары кулаком или тупым предметом. Я обнаружила перелом черепа. Печальный конец брачной истории. Но весь ужас сосредоточился в спальнях мальчиков. Порой восстанавливать место преступления по ранениям и следам крови – настоящее проклятье. Исходя из положения их тел, стало ясно, что оба мальчика находились в постелях, когда к ним ворвался отец с ножом. Они не умерли во сне – вероятно, их разбудила ссора родителей или шум, когда в комнату вошли. Обоих мальчиков ударили ножом несколько раз. Они тоже сопротивлялись. Смогли подняться, но не смогли убежать. Каждый умер в собственной спальне, остервенело борясь за свою жизнь. Я никогда не использую

этого слова, когда описываю раны или нападение, но никакое другое не может описать того, что произошло с этими тремя людьми в ту ночь. Попытка самоубийства провалилась, и теперь Грегори придется жить, осознавая все последствия той ночи. На это у него будет достаточно времени, пока он отбывает три пожизненных заключения. Резко отличается от вышеописанной картины другое преступление: смерть Джона Батлера и двух его детей. У Джона была диагностирована депрессия, которую он лечил. В ноябре 2010  года он остался дома присматривать за детьми. В какой-то момент он отправился в гараж, где заполнил канистру бензином. Свидетели рассказывали, что позже он ехал по дороге очень неуверенно, после чего съехал в канаву, где машину окутало пламя. В конце концов его обугленное тело извлекли из автомобиля. Родственники беспокоились о детях и отправились в дом, где нашли тех мертвыми. Смерть детей была тихой и умиротворенной. Не похоже, что Джон потерял терпение, скорее – желание жить. И, вероятно, решил, что и детям в этом мире делать нечего. Примерно в это же время напали на женщину, ее партнера и детей – зарезали в собственном доме. Еще одна ужасная картина преступления. Но в случае с Сарой Хайнс убийца нацелился лишь на нее, а дети и молодой человек попали под руку. Жестокая расправа с бывшей, там не возникало мысли о сопутствующем ущербе, смерти невиновных и случайных жертвах. Мы не должны делать предположения о мотивах убийства целой семьи, не должны думать, будто знаем, какой спектр эмоций сопровождал убийство. Вот только бы научиться замечать сигналы до того, как происходит страшное… Иногда опасность поджидает вас не в доме, а исходит от того, кого вы в него пригласили – от друга. «Невиновен по причине

невменяемости» – этот вердикт не удивил никого, кто присутствовал на заседании по делу Саверио Белланте и видел улики. Тот признался в убийстве и других преступлениях. Том О’Горман подружился с  Саверио, который вскоре стал его квартирантом. Они оба были умными молодыми людьми и любили играть в шахматы. Никто и представить себе не мог, чем эта игра может кончиться. Полицию вызвал сам Саверио, который сообщил, что убил Тома и съел его сердце. Том, по словам Саверио, был дьяволом, а он – Саверио – Иисусом Христом, и единственный способ избавиться от дьявола – съесть его сердце. Полиция была настроена скептически, офицеры считали, что Саверио притворяется, чтобы его признали невменяемым. Кто бы стал придумывать такую историю? В свое время мне приходилось иметь дело с убийствами, в которых тела были изуродованы, а внутренние органы удалены: молодой женщине засунули селезенку в рот, а член мужчины средних лет затолкали ему в глотку. В дом я вошла с пустой головой: со временем учишься не строить предположений заранее и полагаться на осмотр тела. Не было никаких сомнений, что Тома О’Гормана убили с особой жестокостью: его ударили по голове с такой силой, что левая половина черепа оказалась раздроблена, а мозг поврежден. На голове, шее и груди, а также на руках имелись ножевые ранения. Это указывает на то, что на него, вероятно, напали с ножом и били по голове, когда Том упал на пол. Быстрое, но очень жестокое нападение. Рядом с телом обнаружились гантель и нож, и по характеру ран я поняла, что передо мной орудия убийства. Необычной оказалась травма на груди: дыра размером с кулак. Я могла разглядеть внутренние органы и была почти уверена, что сердце Тома на месте. Было ли сообщение о съеденном сердце уловкой? Может, как полиция и думала, перед нами здоровый умный

молодой человек, который пытался сбить нас со следа, притворившись сумасшедшим? Осмотрев тело, я пошла на кухню. На столе стояла тарелка с остатками еды, а на плите – сковорода с жареным мясом. На сердечную мышцу похоже не было. Полицейские обнаружили в мусорном ведре полиэтиленовый пакет, в котором было свежее мясо, похожее на легкие. Я еще раз осмотрела приготовленное «мясо» на сковороде и на тарелке: это могла быть легочная ткань. Было бы логично затребовать заключение психиатра о душевном состоянии Саверио… Вскрытие подтвердило объем внешних повреждений и отсечение части правого легкого. Правое легкое состоит из трех долей, или частей, две из которых здесь отсутствовали. Я изучила пожаренные ткани и «мясо» с кухни под микроскопом и убедилась, что это ткань легких. Судебные психиатры поставили Саверио диагноз – шизофрения. Я не вмешиваюсь в их работу и не могу сказать наверняка, но каждый в зале суда понимал, что с ним что-то не так. Возникает старый как мир вопрос: как уберечь людей? Как распознать сигналы и понять, что человек борется с гневом и вот-вот перейдет к насилию? В какой момент «немного странное поведение» превращается в психическое заболевание? Ответ такой же, как и вопрос: кто знает? К счастью, такого вида убийств случается немного. Сложно дать точную статистику. Я бы хотела сравнить результаты вскрытия в делах, вердикт которых «невиновен по причине невменяемости», с результатами вскрытия жертв, убитых здоровыми людьми. Смогли бы мы на ранних этапах определить, был ли убийца безумен или нет? Это не попытка собрать досье. На самом деле, мало преступлений совершается безумцами. Большинство убийц – люди, потерявшие контроль, попавшие не в ту компанию, безрассудные или попросту глупые. И многие совершают убийство непреднамеренно, однако большая часть людей умеет вовремя остановиться и не перейти грань.

Лю Цин и  Фэн Юэ были китайскими студентами, жившими в центре Дублина. Они уезжали домой, в  Китай, на каникулы, но вернулись к началу семестра. Спасатели прибыли на вызов о пожаре в квартире, которую снимали эти молодой человек и девушка; в спальне обнаружили два тела, лежащие бок о бок на кровати, как будто они все это время спали и не чувствовали огня. Такие обстоятельства сразу заставляют задуматься. В квартире, помимо запаха гари, чувствовался также запах жидкости для розжига, вероятно, бензина. Мы поняли, что квартиру подожгли. Меня что-то тревожило. Может, я слишком остро реагировала, но тела лежали бок о бок, слишком аккуратно уложенные. И они не были одеты для сна, хотя, возможно, молодые люди решили поспать днем, как раз когда начался пожар, однако на шее у юноши обнаружилась сгоревшая ткань. Нам пришлось доставить их в морг для вскрытия, чтобы убедиться в том, что причиной смерти стал пожар. Другой проблемой стало опознание тел: мы знали, кто жил в квартире, но семьи студентов оставались в  Китае. Кто-то из колледжа должен был подтвердить, что тела принадлежали двум гражданам Китая. Их близкого друга, Ю Цзе, пригласили в морг. Мы нашли переводчика, тот объяснил Ю всю процедуру опознания. Молодой человек кивнул в знак согласия. Городской морг в  Дублине располагался в специальном переносном модуле на территории учебного центра пожарных команд. В здании, оборудованном так, как полагается современному моргу, было очень мало места. Родственников отводили в заднюю часть здания в комнату для опознания, спроектированную так, чтобы людям было спокойно в ней, а к покойному проявлялось должное уважение, однако там не установили никакой перегородки, и семьи сразу сталкивались лицом к лицу с погибшими. Для некоторых подобный опыт оказывался тяжелым, особенно если жертва умерла насильственной смертью. Другие, впрочем, были благодарны за возможность увидеть родных и даже прикоснуться к ним.

Ю Цзе привели в комнату, где на тележках лежали его друзья, накрытые простыней. Лица открывали одно за другим. Это произвело на молодого студента ужасающее впечатление. Он рухнул на пол, крича и причитая. Его явно травмировала эта ситуация, а я, находясь в соседней комнате, беспокоилась за его душевное состояние и раздражалась из-за того, как бесчувственно вели себя полицейские, наблюдая, как молодой человек, незнакомый с нашим языком и обычаями, находится в подобном состоянии. Как же мало я знала! Мы попытались его успокоить, но безуспешно. В конце концов Ю отправили домой, когда удостоверились, что там он не останется в одиночестве. Вскрытие показало, что Лю и Фэн умерли до начала пожара. Они не вдыхали едкий дым, заполнивший квартиру. Ткань, которую я нашла на шее Фэна, оказалась удавкой. Огонь не уничтожил следы убийства. Исходя из травм, я посчитала, что на молодых людей напали, они отбивались, но их задушили, после чего отнесли в спальню и уложили в постель. Учитывая, что в квартире они находились вдвоем, вероятно, и убийц тоже было двое, как минимум. Теперь дело за полицией: офицеры должны выяснить, что произошло с молодой парой между их приездом в  Ирландию и смертью. Единственное имя, которое постоянно всплывало в связи с этим делом,  – Ю Цзе. Он был вместе с  Фэном на видео с камер видеонаблюдения неподалеку от подожженной квартиры, а также прогуливался в одиночестве возле дома друзей. Полиция узнала, что у молодого человека были проблемы с деньгами, он занимал у других студентов. Ю привели на допрос, где он сознался: он убил друзей, потому что узнал, что им должны были дать денег, и решил их украсть. Он действовал в одиночку, сперва убил Фэна, затем дождался Лю и убил ее тоже. Оттащил их на кровать, облил квартиру бензином и поджег. Представьте, какой ужас он испытал, когда его попросили их опознать. Он попытался скрыть преступление, а затем его заставили встретиться со своими жертвами. Наверняка он решил,

что это полицейская уловка, – неудивительно, что его так трясло в морге. Попытки скрыть преступление – не редкость, в  Ирландии тела жертв убийств пытаются прятать. Трудность для полиции в том, чтобы определить, была ли жертва убита на том месте, где ее обнаружили, или поблизости. Может, ее заманили в отдаленное место и там убили, или тело перевезли туда уже после смерти? Это было спланированное убийство или спонтанное? Самая понятная реакция на что-то плохое – немедленно уйти подальше, и с убийствами схема та же. Первая мысль – бежать, хотя некоторые преступники остаются и даже вызывают скорую. Большинство убийств происходит неожиданно: разгорается ссора изза какой-нибудь мелочи, вскрывается факт измены, конфликт подпитывается алкоголем или наркотиками. Может, убийца – женщина, которая регулярно подвергалась эмоциональному, вербальному или физическому насилию, и мечтала о том дне, когда все это прекратится, но считает ли она, что смерть ее насильника – ответ на все вопросы? Не знаю. Между законопослушным гражданином и убийцей лежит огромная пропасть. Очевидно, что некоторые убийства планируются. Нападения уличных банд варьируются от любительских, например стрельбы из машины, до спланированных, когда ничего не подозревающая жертва встречается с сомнительными личностями в глухом, отдаленном месте. В таких случаях тела оставляют на месте убийства, но если жертва погибает в машине, им кажется, что просто необходимо эту машину поджечь. И, разумеется, находятся мужчины, которые решают избавиться от своей партнерши. В то время как они сами не прочь встретиться где-нибудь в темном лесу, женщины на такие авантюры не особенно согласны и выбираются в лес, только если у них роман, а встретиться больше негде. Поэтому

большинство женщин погибает дома. Кого-то оставляют там же, где убили, кого-то пытаются спрятать в шкаф или под кровать. Но рано или поздно (обычно рано) их находят. «С глаз долой – из сердца вон»  – эта поговорка здесь не работает, потому что из сердец соседей не уйдешь, в конце концов, они и на запах пожалуются. Тело Энн Шортолл было обнаружено в мастерской на территории дома Роя Вебстера. Еще одна история неудачной любви, закончившейся угрозами и попыткой шантажа Роя со стороны Энн. Они встретились, и он убил ее ударом по голове, но столкнулся с проблемой: как избавиться от тела? Рой закутал его, скорее не чтобы скрыть, а чтобы не испачкать свой фургон, и решил оставить тело в мастерской, не слишком хорошо спрятав. Впрочем, у Роя проснулась совесть: вскоре он во всем сознался своей семье. Иногда убийца может попытаться инсценировать место преступления, чтобы выглядело так, словно жертва погибла от чегото другого, или разыграть самоубийство жертвы. Это показывает уровень планирования преступления. Однако криминалисты всегда следят за нестыковками. Мы не можем знать все, но когда понимаешь, что что-то не так,  – это достаточная причина для тщательного изучения жертвы. Мы всегда настороже и стараемся уловить каждую мелочь, которая не соответствует картине преступления. Тела могут сжигать или выбрасывать в реки, озера или море. И огонь, и вода действуют разрушительно, однако по разным причинам. Огонь всегда заставляет задуматься: случайный ли пожар, поджог или попытка скрыть убийство? Чаще всего пожар разгорается случайно: непотушенная сигарета, когда человек уснул пьяным; неисправная проводка; оставленная свеча. И даже если дом превратился в пепелище, всегда находятся улики, благодаря которым следователи могут установить источник пожара. Если появляется хоть малейшее подозрение (например, запах жидкости для розжига), то пожар считается умышленным. Тогда мы выясняем, почему кто-то развел огонь.

Именно судмедэксперту предстоит определить, была ли смерть вызвана огнем или чем-то еще, и речь не обязательно идет об убийстве. Пожилой человек может готовить обед, загорится кухонное полотенце, и такого шока достаточно, чтобы вызвать сердечный приступ. Вскрытие покажет, что человек упал и умер до того, как начался пожар, потому что в дыхательных путях не будет копоти, а сердце окажется покрыто рубцами. Например, мужчина средних лет с кашлем, вышедший пропустить стаканчик накануне вечером: в  его дыхательных путях найдется копоть, в легких обнаружится инфекция, уровень карбоксигемоглобина и алкоголя в крови будет высоким. Если причина пожара известна, и это несчастный случай, то можно с уверенностью сказать, что причиной смерти стал именно пожар. Однако если пожар произошел в результате поджога, результаты вскрытия мы будем интерпретировать поразному. Копоть в дыхательных путях и высокий уровень карбоксигемоглобина укажут на то, что это было убийство, и нам неважно, что у этого человека были проблемы со здоровьем, а накануне он пил. Места преступлений, где буйствовал пожар, легко потревожить, поэтому судмедэкспертов туда обычно не вызывают, однако как-то раз меня вызвали на такое место преступления в  Глазго. Богатый район, красивые старые каменные здания, старинные изделия и много антиквариата. Огонь охватил здание крайне быстро. Дедушка вместе с внуками успел выбежать из дома, но по какой-то причине женщина – его дочь, мать двух спасшихся детей – не смогла этого сделать, хотя, по свидетельствам, была здорова и в хорошей физической форме, чтобы суметь выбраться. Мне дали каску и отвели в разрушенный, некогда красивый дом. Все почернело от копоти. Верхние этажи провалились, и дом

сложился в гармошку, от двух жилых этажей осталась гора щебня и обломки мебели. Я пришла, чтобы осмотреть тело на месте. Мне потребовалось несколько минут, чтобы оценить состояние головы и плеч – они были одинаково обугленными. Пожарные располагали планом дома, поэтому – исходя из места, где нашли тело – предположили, что женщина была в ванной наверху. Тело отвезли в морг Глазго для вскрытия. Оно обуглилось до того, что опознание провести было невозможно, но на останках обнаружилось ожерелье, которое узнали родные. В легких я нашла следы копоти, а в крови высокий уровень карбоксигемоглобина – женщина умерла от пожара. Но я не могла понять, почему ей не удалось выбраться из дома. Она оказалась в ловушке в ванной? Пожарные нашли жидкость для розжига, поэтому дело расследовали как поджог, а значит, и убийство. В конце концов сынподросток признался, что разжег огонь в приступе гнева на свою мать. Но никто не объяснил, почему она не смогла выбраться из пожара. Масштабы разрушения здания исключали любую возможность объяснить преступление: ванной больше не было, дверь превратилась в кучку пепла, металлические детали от нее нельзя было идентифицировать. Команда судмедэкспертов не всегда может дать ответы на все вопросы. Другой – отличный от этого – случай произошел с пожаром в Корке. Соседи заметили дым в окнах верхнего этажа дома Оливии Данлии. Это посчитали бы несчастным случаем, однако коронер и полиция вызвали меня, так как местный судмедэксперт, Марго Болстер, была в отпуске. Когда я приехала в  Корк из Дублина, команда специалистов уже осмотрела дом и была готова выносить тело. Первый этаж покрывала копоть, но, кроме следов возгорания у кухонного стола, я не обнаружила ничего примечательного. Лестница тоже была повреждена огнем, но чем выше мы поднимались, тем больше попадалось следов от огня.

Добравшись до верхней площадки, я увидела масштабы происшествия: дверь в спальню Оливии была наполовину съедена пожаром, а вся спальня усыпана обломками с чердака. Потолок обвалился вместе со всем содержимым на постель, где лицом вниз лежали останки Оливии. При таком расположении тела мало что можно было увидеть, поэтому мы решили перевезти тело в морг для полного обследования. На тот момент мы решили, что Оливия курила в постели, уснула и случайно подожгла постельное белье. В морге я приступила к снятию и описанию одежды, затем к описаниям повреждений на теле. На шее Оливии я обнаружила след, который при ближайшем рассмотрении выглядел как ножевое ранение. Очистив кожу от копоти, я увидела небольшое скопление колотых ран. Сердце пропустило удар. Смерть Оливии превратилась из несчастного случая в убийство всего за несколько секунд. Тогда я обратилась к команде специалистов и сообщила, что у меня для них плохие новости. Никого это особенно не тронуло: все были заняты сбором улик и фотографией остатков одежды, все еще полагая, что перед ними несчастный случай. – Ее зарезали. Джимми, фотограф, подошел ко мне с камерой наперевес и взглянул на тело. – Она не шутит. Тогда подтянулись остальные. Оливию зарезали. Она не была виновна в пожаре: ее убийца развел огонь намеренно. Теперь дело стало расследованием убийства, неважно, что послужило причиной смерти, ножевое ранение или пожар. Перенесемся в зал суда, где я объяснила обнаруженные улики: жертву пырнули ножом, оставили умирать и развели огонь. Ее

дыхательные пути не выстилал толстый слой копоти, но я нашла мелкие частицы, когда исследовала ее легкие под микроскопом. К тому же уровень карбоксигемоглобина в крови был высоким. Не настолько, чтобы стать смертельным, но этого количества было достаточно, чтобы предположить, что Оливия во время пожара еще дышала. Ее бывший, Даррен Мерфи, признался в непредумышленном убийстве, однако Генеральный прокурор не принял его признания, и  Даррен предстал перед судом по обвинению в предумышленном убийстве Оливии. Его признали виновным, но на апелляции отменили приговор. Когда суд состоялся вновь, жюри присяжных не могло вынести приговор: виновен или нет. На третьем заседании его все же признали виновным в убийстве. Вот вам еще одна неудачная попытка сокрытия убийства. Основная проблема при расследовании пожара заключается в том, что это может быть дымовая завеса, скрывающая истинную причину смерти – убийство. Но такой метод неэффективен, потому как помешать опознанию жертвы и установлению причины смерти пожар может лишь в крайне редких случаях. Для полного сжигания тела требуются высокие температуры в течение довольно длительного времени. В крематории тела сгорают при температуре не менее 760 градусов по Цельсию в течение полутора часов или более, а все для того, чтобы сжечь всю воду, мягкие ткани и органы, оставив только кости. Обычный пожар достигает температуры около 600 градусов, поэтому требуется какой-либо катализатор, чтобы появился бушующий огонь, который сможет сжечь тело, да и тело сгорит дотла, только если пролежит в огне достаточно долго при очень высоких температурах. Несмотря на все попытки мужа сжечь тело, Долорес МакРэй все же опознали по останкам. Я несколько раз видела тела, вокруг которых разбрасывали куски газет и поджигали. Одежда, может, и оплавится, а тело обгорит, но доказательства останутся.

Одного пожилого мужчину задушила его подружка. Она запаниковала, вытащила тело в холл, чтобы никто не увидел их в окна, насыпала на него мусор и подожгла. Огонь вскоре погас, а тело остыло – в таком виде его и нашел сосед. Ошибка женщины заключалась в том, что она не сняла с мужчины галстук, которым его душила. Ткань частично сгорела, но часть материала так и осталась на теле. Вскрытие показало, что мужчину задушили, после чего развели огонь. Был и другой случай: молодой человек зарезал мать друга и попытался устроить пожар. Даже если бы у него все получилось, была одна загвоздка: ее не просто пырнули несколько раз, но ручка ножа сломалась, а лезвие осталось у нее в груди. Как ни странно, но с телами, извлеченными из воды, куда сложнее работать, чем со сгоревшими. Великобритания и Ирландия стоят на воде, здесь много рек и озер. Утопления здесь не редкость: моряки пропадают в море, молодые люди гуляют у воды, с алкоголем или без, младенцы падают в пруд, а также случается много всего, связанного с невезением и глупостью. Кто-то выбирает утопление как способ уйти из жизни, некоторые обвешивают себя грузом или связывают себе руки, чтобы точно не спастись. Такие дела мы прежде всего рассматриваем как убийства, пока не доказано обратное. В Глазго, городе с рекой в самом центре, вода привлекает людей как в счастье, так и в горе. Здесь я встретила человека с очень необычной работой. В конце 1700‐х годов один бизнесмен из Глазго пожертвовал деньги хирургическому факультету для спасения утопающих и их дальнейшего восстановления. Было создано общество защиты прав человека в  Глазго, которое обязалось награждать храбрых спасателей. В конце 1800-х назначили штатного спасателя. Эта должность существует до сих пор. Когда я приступила к работе в отделе судебной медицины в 1985 году, этот пост занимал Джордж Парсонейдж, пришедший на смену своему отцу несколькими годами ранее. Он отвечал за реку Клайд и

ежедневно патрулировал ее воды. Его вызывали на станцию забирать живых и мертвых. Он все еще предпочитал работать на лодке с веслами, хотя уже имелись моторные, и доставлял тела на берег, недалеко от городского морга. Неважно, как вы попали в воду, Джордж вас вытащил бы, по возможности, живым. С мертвыми иметь дело было неприятно, особенно если тело пролежало в воде несколько дней, но Джордж никогда не колебался и всегда отвечал на вызов. Сейчас он уже на пенсии. Вода разрушительно действует на тело, но все же не смывает следы преступления. В Англии произошло шесть убийств, связанных между собой: женские тела находили в воде. Несмотря на то что иногда их находили спустя несколько дней или недель, следы спермы не вымылись, и по ДНК мы установили личность преступника. В Уотерфорде заявили о пропаже молодой женщины: ее коллеги подняли тревогу, когда та не вышла на работу безо всяких объяснений. Полиция устроила поиски по округе. Спустя две недели тело нашли в реке Шур и опознали как Мэг Уолш. На той стадии расследования у нас было мало информации, учитывая обстоятельства ее смерти. Было ли это убийством? Меня попросили провести вскрытие. В последний раз Мэг видели живой 1 октября. Учитывая, что тело пробыло в реке несколько недель, я подумала, что на нем будут видны изменения: от речной живности и течения. Из-за этого визуальное опознание прошло затруднительно, конечности Мэг оказались поврежденными посмертно, как и предполагалось. Не было сомнений, что она получила тяжелую травму головы, от чего могла бы потерять сознание, и такая травма стала бы причиной ее смерти. Однако мне предстояло доказать, что Мэг была жива, когда ее ударили по голове, и что травмы не получены после того, как она упала в воду.

На черепе обнаружилась трещина, больше похожая на травму, нанесенную маленьким тяжелым предметом, а не лодкой. Обычно травмы, полученные перед смертью, можно отличить от посмертных повреждений по наличию кровоизлияния в тканях. В расколотом черепе крови не обнаружилось, впрочем, вода могла легко вымыть ее из открытой раны. И хотя я была уверена, что Мэг погибла от травмы головы, после чего ее тело сбросили в воду, мне понадобились доказательства. Если ее убили, то на теле могли остаться другие травмы, хотя бы следы самозащиты. Тщательное исследование ее конечностей ответило на мой вопрос. Хотя на теле не нашлось видимых повреждений, под кожей на тыльной стороне правой руки обнаружился большой кровоподтек, а пястная кость кисти была сломана: классическая травма, вызванная тем, что жертва прикрывается рукой, чтобы защититься от ударов по голове. На всякий случай я решила провести еще один тест: на диатомовые водоросли. Диатомовые водоросли – это маленькие морские организмы, невидимые невооруженным глазом и, по сути, безвредные. Они могут стать неплохим маркером утопления. Во время утопления вода заполняет дыхательные пути, блокируя попадание воздуха в легкие. Смерть наступает из-за асфиксии, недостатка кислорода в мозге. Пока человек паникует, в легкие активно попадает вода вместе с водорослями, оттуда они переносятся в легочные альвеолы и в основной кровоток; диатомовые водоросли могут обнаружиться во внутренних органах, далеко от легких. И наоборот, если уже мертвое тело выбрасывают в воду, она может попасть в рот, в легкие, но никак не в другие органы; циркуляции крови нет, поэтому в них не может проникнуть инородное тело. Прежде всего воду следует протестировать на наличие диатомовых водорослей: их сотни – если не тысячи – вариаций, и конкретный вид водорослей нужно взять для дальнейшего сопоставления. Кьяран Драйвер, старший судебнобиомедицинский эксперт нашего отдела, тестировал образцы воды и

сверял их с тканями тела, чтобы проверить наличие диатомовых водорослей. Совпадений не было. И хотя тест не дает стопроцентную гарантию, все же он укрепил мое мнение о том, что Мэг Уолш убили, после чего избавились от ее тела в попытке скрыть преступление. Ее муж предстал перед судом, но был оправдан; мы так и не раскрыли это дело. Другой случай: Патрик Крупа был жив, когда его бросили в воду. Он поругался с группой людей, которым задолжал денег. Пара мужчин повезла его куда-то, друзья Патрика не смогли отбить его у похитителей и беспомощно наблюдали, как их друга увозят. Они беспокоились о нем, потому и объявили о его пропаже, присоединившись позже к поисковой группе. Тело Патрика нашли в реке Шаннон. Попытки реанимировать не увенчались успехом. На место приехала команда судмедэкспертов. Мне было очевидно, что его сильно ударили по голове. Вскрытие после выявит истинную причину смерти. Техническое бюро проверило берег поблизости от места, где нашли Патрика, и указало мне на следы волочения по гальке от моста к воде. Патрика притащили туда. Никаких свидетельств, что он сопротивлялся, не обнаружилось: Патрик был без сознания или уже мертв, когда его бросили в воду? Вскрытие подтвердило тот факт, что Патрик получил травмы головы, из-за которых потерял сознание, но не умер быстрой смертью: шокирующим открытием стало состояние его легких, переполненных водой, как при утоплении. Патрика, бывшего без сознания, безжалостно притащили к воде и бросили тонуть. Двух мужчин признали виновными в его убийстве. Идеальное убийство еще не совершено. Попытки скрыть преступление и убедить следствие в иной причине смерти редко оказываются успешными. Судмедэксперты и полиция по своей природе подозрительны и всегда смотрят шире. Скрыть тело может быть чуть легче, однако все зависит от того, появятся ли у кого-

нибудь подозрения насчет исчезновения человека, подумают ли люди, что против пропавшего без вести совершено преступление. Мало кто может исчезнуть без следа так, чтобы о нем никто не забеспокоился. Следовательно, чтобы совершить «идеальное убийство», нужно не только избавиться от человека таким образом, чтобы никто не обнаружил тело, но и обставить все так, чтобы его исчезновение показалось правдоподобным. Никаких следов убийства, никаких следов тела и неопровержимое алиби. Помните принцип Локара: любой контакт оставляет след. Практически невозможно соблюсти все три пункта. Где-нибудь да ошибешься. По крайней мере, мы можем так сказать на основе увиденных преступлений. Даже если смыть кровь с рук, почти невозможно избавиться от всех следов. Некоторые убийцы перевозят тело с места преступления, например в удаленную местность, где выбрасывают или хоронят. Роберту Холохану было 11 лет, когда он исчез, уехав из дома на своем новом велосипеде 4  января 2005  года. В последний раз его видели, когда он заходил к соседу, Уэйну О’Донохью. Их считали хорошими друзьями, хоть Уэйн и был на несколько лет старше Роберта. Когда стемнело, мать Роберта забеспокоилась и подняла тревогу. Его велосипед нашли брошенным у дороги. Восемь дней друзья, соседи, полиция и волонтеры искали Роберта по окрестностям. С каждым часом шансы обнаружить мальчика живым уменьшались. Уэйн О’Донохью принимал участие в поисках. 12 января он признался своему отцу, что убил Роберта и сбросил его тело в канаву на Инч-Странд. Полиция нашла тело и связалась со мной. К месту было непросто подобраться, и опасность заключалась в том, что если туда попадет много людей, они затопчут все улики. Мне сообщили, что тело завернуто в пластиковый пакет и его трудно

разглядеть, но если я приеду, то смогу увидеть тело днем прямо на месте преступления. Было принято решение, что, вместо того чтобы топтать место преступления, достаточно взглянуть на тело с доступной высоты. Меня подняли над ним на автокране. Мне было необходимо оценить землю и местность вокруг, чтобы понимать, какие травмы на теле Роберта могли остаться после волочения тела. В морге мы вырабатывали стратегию: нужно было понять, как наилучшим образом собрать улики. Если тело заворачивают в пластик, на том остаются отпечатки пальцев; если скотчем перетягивают конечности или заклеивают рот, как в случае с  Энн Шортолл, нам нужно быть осторожными, чтобы не стереть отпечатки. С материала можно снять отпечатки, затем убрать его или осторожно разрезать, после чего отнести в лабораторию на анализ. Если шею, запястья или лодыжки связывали, то нас интересует узел – в этом случае ДНК может остаться на нем,  – и веревку мы разрежем подальше от него. Решение о том, как лучше собрать улики, принимает весь коллектив. Иногда улики можно собрать на месте происшествия, чтобы ничего не потерялось при переносе тела, но если оно лежит в таком месте, где улики могут повредиться, лучше отвезти его в морг и собрать все доказательства там. В случае Роберта Холохана тело находилось в труднодоступном месте, и его перевезли раньше, чем мы с командой пришли к общему решению. Долго и мучительно я снимала пластик с тела мальчика, осторожно разрезала и старалась особо не тревожить материал, после чего передала на анализ дактилоскописту. У нас на руках осталось тело ребенка, и пришла пора выяснить, что же с ним случилось. При первом осмотре ничто не указывало на причину смерти. Никаких очевидных следов насилия: да, на теле имелись синяки, но

у каждого ребенка они есть из-за обычно активной жизни. Было очевидно, что Роберт умер неожиданно. Если бы он умер от естественных причин, я полагаю, любой человек позвал бы на помощь. Когда Роберт погиб, кто-то спрятал его тело, и единственная мысль, которая приходит в голову, – действия этого человека как-то поспособствовали смерти Роберта. Вокруг шеи обнаружились едва заметные следы, а вокруг глаз крошечные кровоизлияния – это навело меня на мысль об удушении. Специальное обследование выявило небольшие гематомы в мышцах и больше ничего. Оказалось, что здоровый мальчик умер после того, как ему сдавили горло. Пришлось провести другие обследования, но это точно было убийство. Уэйн признался, что поругался с Робертом: тот бросал небольшие камни в его машину. Уэйн схватил мальчика за шею, а когда отпустил, Роберт замертво упал на землю. Уэйн отнес его в дом, в ванную комнату, где побрызгал ему на лицо водой, но безрезультатно. Тогда он завернул его в черные полиэтиленовые пакеты, засунул в багажник и поехал в отдаленное место, где и бросил тело. Уэйна обвинили в убийстве. На заседании, когда судья и присяжные выслушали его рассказ о событиях того дня, его признали виновным в непредумышленном убийстве. В некоторых случаях преступники очень стараются избавиться от тела: они могут увезти погибших в отдаленные места, которые не связаны ни с убийцей, ни с жертвой, и похоронить в глубокой могиле. Во время поисков пропавших без вести при беспорядках в  Северной Ирландии мне посчастливилось познакомиться с археологом Нив МакКалоу. Она работала с невероятным упорством. Меня раздирало изнутри от того, что она тратит месяцы на безуспешные поиски мест преступлений. Однако Нив ничто не останавливало. Она стала востребованным специалистом, когда у полиции появилась информация о потенциальном месте захоронения одной из жертв.

Последнее дело, над которым я работала, было дело Джеймса Нолана. История, похожая на прочие: в  2011  году мужчина гулял со своим псом по пляжу Доллимаунт-Странд в Дублине и наткнулся на руку. Кости и части тел находят на пляже чаще, чем вы думаете. Как правило, речь идет о костях животных, но попадаются и человеческие, но не всегда перед нами убийство: обычно это кости моряков, а также случайно утонувших или покончивших с собой людей в море. Мы всегда стараемся установить личность, однако большинство попыток напрасны. Шансы возрастают, если на кости осталось мясо. Обычно наше внимание привлекают руки, но часто они оказываются плавниками морских млекопитающих. Трупный мешок привезли в морг, и я побеседовала с офицером полиции, чтобы узнать то немногое, что знал он сам. В комнате для вскрытий я расстегнула мешок и тут же переглянулась с лаборантом, Карлом Лионом: «Думаю, у нас тут убийство». Полицейский едва не поперхнулся кофе, когда я попросила его позвонить старшему офицеру и прислать к нам техническое бюро. Рука была аккуратно и весьма профессионально отделена от тела. Я уже видела части тел из водоемов, поврежденные лопастями лодки. Эта же рука была отрезана чем-то острым, но не винтом. Большие куски кожи были удалены, открывая мышцы, а кончики пальцев с отпечатками тщательно срезаны. Повреждение кожи и пальцев нельзя было объяснить крабами и другими ракообразными: кто-то постарался, чтобы мы не опознали человека, чья рука лежала передо мной. Если наша жертва сталкивалась с полицией, мы бы нашли ее досье по отпечаткам пальцев или татуировкам. Хотя все случилось до создания в  Ирландии базы ДНК, мы отправили материал на анализ. Тело или его часть, найденная на пляже в  Ирландии, не обязательно будет принадлежать ее жителю: люди падают за борт корабля, их может принести из Великобритании по течению, тело может попасть в сети траулера.

Поэтому мы решили отправить результаты анализа ДНК в Великобританию. Бинго! Удар, и сразу в яблочко. Джеймсу Нолану предъявляли обвинение за незначительное нарушение правил дорожного движения в  Великобритании, поэтому его ДНК нашлась в их базе данных. В последний раз его видели в 2010 году. Неужели с тех пор его никто не искал? Мы подумали, что остальные части его тела рано или поздно обнаружатся. Время шло, и я почти забыла об этой искалеченной руке. В 2017 году мне сообщили, что полиция получила информацию о местонахождении останков Джеймса Нолана. Они расследовали самоубийство и нашли письмо: покойный сообщал, что убил Джеймса Нолана. Он утверждал, что связал его и разрезал тело на части, которые выбросил в разных местах. Похоже, найденная в  2011  году рука была брошена в реку Толка. Другие части разбросаны по графству Монахан, некоторые захоронены в парке Толка-Вэлли. Безрезультатно полиция обшарила окрестности графства, но решила заняться раскопками под руководством судебного антрополога Нив. У Нив за плечами огромный опыт исследований территории: она может сказать, где вскапывали землю, а также пользуется приборами, чтобы видеть, что творится под слоем почвы. К тому времени, когда я прибыла на место происшествия, она раскопала наиболее вероятное место, где можно было похоронить тело, глубоко в зарослях на крутой насыпи. Я порадовалась, что сменила каблуки на резиновые сапоги, и принялась наблюдать, как под зорким глазом Нив техническое бюро делало всю грязную работу, раскапывая слой за слоем. Внезапно из-под земли показались очертания тела. Мы все столпились и смотрели, как Нив осторожно смахивает рыхлую землю. Перед нами была не похороненная собака, не закопанный мусор, а человеческий торс,

обернутый одеждой. Первым порывом было оттолкнуть Нив, забрать лопату и самой выкопать тело из импровизированной могилы, но я научилась ждать своего часа: вскоре тело окажется на моем столе, и я смогу выведать его тайны. Пока мы стояли в роще, я думала о том, насколько же трудно было закапывать здесь части тела и где другие останки Джеймса Нолана. Анализ ДНК подтвердит, что торс принадлежит ему. Убийца приложил огромные усилия, чтобы скрыть преступление, однако угрызения совести взяли верх. Благодаря Нив мы стали на шаг ближе к тому, чтобы узнать, что же случилось с Джеймсом Ноланом. Расчленение может показаться практичным решением, если преступник хочет избавиться от тела, однако теперь вместо одного тела нужно избавиться от шести или более частей, зависит от того, насколько он скрупулезен. (Если надрезы сделаны точно по суставам, вероятно, их сделал кто-то со знаниями анатомии: врач, ученый, ветеринар или мясник.) Кроме того – чем убийца пользуется? Большой нож, топор или пила оставляют определенные следы на коже и кости, которые могут указать на орудие преступления. Где расчленяют тело? Для этого нужно уединение и много места. В попытке избавиться от тела станет ли человек его переносить, тем самым потенциально лишаясь возможности его расчленить? Или оставит на месте убийства? Многие совершают ошибку, когда расчленяют тело в ванне: доступ к телу ограничен, а еще остаются следы. Грязное и тяжелое занятие. А теперь что? Сложить куски тела куда-то? В чемодан или сумку, или завернуть в пластик, бумагу или другой материал? А потом? Избавляться от каждой части по отдельности или попытаться выбросить все сразу? Я видела все вышеперечисленное. К тому же, части тела обычно все равно находятся, даже если мы не можем поймать преступника. Ему стоит опасаться не только принципа Локара, но и упорства полиции и следователей.

Захоронение тела требует времени и больших усилий, поэтому его проводят в уединенном месте. Признаться, если убийца хладнокровен, тело можно никогда и не обнаружить. В  Ирландии давно подозревали, что шесть женщин, пропавших без вести в 1990х годах, были убиты, а их тела спрятаны. Хоть дело и давнее, о нем не забыли. Если их тела похоронены где-то в  Ирландии, то из останков теперь мы найдем только кости. Поэтому каждая обнаруженная нами кость, часть или все тело рассматриваются как потенциально принадлежащие одной из тех шести женщин, о чем сообщается в  Управление государственного судмедэксперта. Если кость принадлежит человеку, мы передаем ее судебным антропологам. На моей памяти было два случая, когда тела, надежно спрятанные в импровизированных могилах, все же обнаружили. Роберта МакОли убили в  Шотландии в  1996  году: отец его девушки напал на него с молотком, после чего задушил. Двое друзей убийцы помогли ему избавиться от тела, завернутого в ковер, они похоронили Роберта в лесах Хартвилла, в  30 километрах от Глазго. На их беду один из друзей не смог скрывать информацию и рассказал о случившемся другу, который обратился в полицию. Даже зная детали захоронения, найти спрятанные останки было непросто. Мэри Грин пропала 13  февраля 2011  года. Она работала проституткой в  Атлоне, а  Джимми Девани был одним из ее постоянных клиентов. Она угрожала, что раскроет их связь его семье, и долгое время Джимми давал ей денег, вероятно, тем самым покупая ее молчание. Постепенно ее аппетиты росли. Джимми договорился о встрече с ней, чтобы обсудить этот вопрос, завязался спор, в ходе которого Мэри получила несколько ножевых ранений в голову, шею и грудь, после чего умерла от удара ножом в сердце. У  Джимми появилась серьезная проблема: мертвая женщина в его

фургоне. «Свидание» проходило в отдаленном районе за пределами Атлона – идеальное место, чтобы избавиться от тела. Он съехал на проселочную дорогу и оставил тело в болотистой местности, в канаве, скрытой подлеском, после чего вернулся в паб, где пил ранее этим вечером. Там-то и заметили, что он покрыт кровью и грязью. На следующий день он вернулся на место преступления и вырыл глубокую могилу. В таком месте Мэри могли не найти еще долгое время. Полиция как раз расследовала ее исчезновение, когда в поле зрения попался Джимми. Его привели на допрос, и в конце концов он выдал место ее захоронения. 22  февраля тело выкопали из могилы. Джимми Девани осудили за непредумышленное убийство Мэри Грин. Мы никогда не узнаем, сколько тел сокрыто и не обнаружено. Если не считать тех, кто случайно находит останки, прогуливаясь с собаками, нам приходится полагаться только на совесть преступника. Если бы полиция не обратила внимание на Джимми Девани, он бы сдался сам? Этого мы никогда не узнаем. Сколько еще убийц на свободе, живут и надеются, что тело их жертвы никогда не найдут? Кто знает? Все, на что могут надеяться семьи,  – что их близкий человек вернется домой в целости и сохранности, с полными карманами историй о собственных приключениях. Все до ужаса боятся звонка в дверь и слов: «Мы обнаружили тело молодой девушки и полагаем, что это…» Найденное в тихом, укромном месте вдали от всего тело – не всегда признак того, что пытались скрыть смерть. Бывает так, что скрывали другое преступление, а смерть произошла случайно. Обычно в таких местах происходят сексуальные нападения. Жертвой может стать человек, который идет один, а преступнику требуется уединенное место, и он принимает меры, чтобы нападение никто не увидел. Часто такие преступники полагаются на благоприятные стечения обстоятельств, они не вооружены или используют оружие лишь для того, чтобы припугнуть жертву: смерть может произойти

случайно, в отличие от изнасилования. Другое дело – серийные убийцы или преступники-садисты, которые – помимо сексуального насилия – обязательно наносят жертве увечья. Кроме того, нужно помнить о таких вариантах, как случайная смерть в результате удушения или естественная смерть от сердечного приступа во время тайных встреч. Однажды на лестнице многоквартирного дома обнаружили тело полуобнаженного полноватого мужчины. Одежда валялась рядом. На теле были небольшие следы и ссадины, но никаких очевидных причин, почему он упал и почему оказался раздет. Вызвали полицию. Виновник обнаружился быстро. Полиция знала о женщине, живущей на пролет выше в этом доме и утешавшей порой одиноких мужчин. Когда полиция пришла к ней, та призналась, что найденный мужчина был одним из ее клиентов, который отключился во время их довольно энергичного свидания. Она запаниковала и вытащила его из своей квартиры на лестницу. Довольно неловко было встречаться с женой погибшего, когда та пришла в морг для опознания мужа, потому как она не расстроилась ни по поводу его смерти, ни по поводу того, по какому адресу он встретил свою кончину. Этот мужчина не был первым и не станет последним человеком, умершим во время секса. Расследование убийств на сексуальной почве – непростая задача для всех судмедэкспертов. Выяснить причину смерти легко, но сложность состоит в том, чтобы собрать доказательства, которые подтвердят сексуальное нападение и помогут установить личность преступника. Обычно есть признаки борьбы, чего и следует ожидать, если на жертву нападают внезапно, а сила при сопротивлении зависит от роста и веса жертвы и преступника. Убийств на сексуальной почве в год происходит меньше, чем изнасилований и покушений с целью изнасиловать.

В Ирландии полиция регистрирует около полутора тысяч сексуальных нападений каждый год, но это лишь верхушка айсберга: ежегодно на горячую линию по борьбе с изнасилованиями поступает примерно десять тысяч звонков. Жертвами чаще становятся женщины. Преимущественно речь идет о женщинах от 18 до 50, а более половины нападений совершаются знакомыми людьми: от близких контактов до парней, предложивших купить в баре выпивку. Почему некоторые сексуальные домогательства заканчиваются смертью? Преступник переходит от домогательств к изнасилованию, а от изнасилования к убийству? Может, серийный преступник так начинает свою «карьеру» или пытается замести следы и меняет почерк? Или смерть – результат паники? Порой бывает так, что жертва оказывается не в то время не в том месте. Сестра Филомена Лайонс оказалась именно такой жертвой. Не она должна была попасться преступнику, и, вероятно, именно поэтому ее и убили. Мужчина собирался изнасиловать другую женщину, но пришлось довольствоваться пожилой монахиней. Сестра Филомена собиралась уезжать, когда в декабре 2001 года на нее напали. Нападавший застал ее врасплох на автобусной остановке в  Баллибей, в графстве Монахан, схватил и утащил с улицы за монастырь, укрытый за живой изгородью. Позже кто-то обнаружил ее багаж, а потом неподалеку нашли и тело. По положению тела и состоянию одежды сразу стало понятно, что на нее напали с целью изнасилования. Вскрытие показало, что задушили ее собственным шарфом. Душить руками или удавкой в такого рода преступлениях – обычное дело. Цель нападавшего – не убийство, и часто отсутствие ран на теле жертвы говорит о том, что преступник не был вооружен. Удавку могут оставить рядом с телом, или мы обнаруживаем кровоподтеки и царапины на шее, появившиеся в результате сжатия руками, а также точечные кровоизлияния в глазах и на лице, которые подтвердят, что причина смерти – удушение. Смерть наступает не сразу, жертва теряет сознание постепенно и прекращает попытки сопротивления.

Изнасилование происходит, когда жертва находится в бессознательном состоянии. Помимо одежды в ход идут кирпичи или камни, лежащие поблизости, – к сожалению, их использование тоже может привести к смерти. Изнасилования с последующим убийством лежат на краю спектра сексуальных нападений: обычно можно обнаружить раны на теле, несовместимые с жизнью, но до 45  % сексуальных нападений заканчиваются травмами на теле жертвы, даже если не происходит убийства. Раны могут быть от легких до требующих медицинского вмешательства. Иногда присутствуют травмы на лице из-за ударов или от того, что преступник зажимает рот жертве. Могут быть синяки, ссадины и порезы, полученные во время борьбы или при попытке нападавшего удержать свою жертву; могут найтись следы от ударов руками или ногами, а также от укусов или связывания. В таких делах укусы – кладезь информации для судмедэкспертов, так как по следам и ДНК можно определить личность преступника. Следующим шагом становится поиск доказательств, подтверждающих сексуальное нападение. Эксперт, судебный врач или танатолог – в зависимости от того, жива жертва или мертва – будет искать особые травмы, полученные в результате полового акта. Так как это важный аспект для установления, было ли нападение именно сексуальным, эксперт должен оставаться непредвзятым. Исследования показали, что травмы возникают даже во время полового акта по обоюдному согласию примерно в  50  % случаев: обычно присутствует не более чем легкое натирание, но могут также возникнуть синяки и кровотечения. Обнаружение травм, полученных в результате полового акта, не подтверждает изнасилование. И наоборот, большинство сексуальных нападений совершается в отношении женщин, ведущих половую жизнь, у многих из которых есть дети, а на теле может не быть никаких травм, связанных с половым актом.

Стоит помнить, что отсутствие травм не отменяет версию об изнасиловании, а их наличие не свидетельство в ее пользу. После осмотра мы должны лишь подтвердить, есть признаки нападения и полового контакта или их нет. Врачи не выносят вердикт об изнасиловании. Сделать можно только предположение о том, что – в случае серьезных травм или смерти – перед нами скорее сексуальный контакт без согласия. Сестра Филомена подверглась сексуальному насилию, и следующим шагом был сбор доказательств для опознания нападавшего. Мы забрали ее одежду и вещи, чтобы проверить на пятна, биологические жидкости, волосы и волокна, очки исследовали на предмет возможных отпечатков. Тело также тщательно изучили, чтобы найти волосы, волокна ткани или засохшие жидкости. Один ноготь у нее оказался сломан, и на нем обнаружился застрявший волос. Мазки были отправлены в лабораторию на предмет присутствия спермы и, если возможно, установления профиля ДНК преступника. Я взяла стандартные анализы, чтобы сравнить найденные на теле улики или исключить их. Так проходит сбор вещественных доказательств. Тем временем полиция опрашивала всех, кто был поблизости от места преступления, и пыталась установить личности тех, кто в то утро, когда на сестру Филомену напали, попал в камеры видеонаблюдения в том районе. Чтобы сузить круг подозреваемых, всех мужчин попросили сдать отпечатки пальцев и образцы ДНК. Все встало на свои места: нападавший был зафиксирован системой видеонаблюдения на улице примерно в момент нападения; его отпечаток пальца, взятый добровольно, совпал с отпечатком на очках сестры Филомены, а его ДНК совпала с  ДНК, взятой с ее одежды. Его попросили предоставить одежду, ее волокна совпали с волокнами, найденными на теле сестры Филомены. Эдмон Локар был бы счастлив.

Нам известен еще один случай подобного нападения: девушку изнасиловали и убили в Голуэе в 2007 году, через три дня после того, как она приехала в  Ирландию. Местный житель по дороге домой увидел рюкзак и сумочку на земле, а затем что-то бледное в кустах. Он совсем не думал, что найдет тело молодой девушки. Место было скрыто от случайных прохожих, а девушку утащили в кусты, где и совершили насилие. Впрочем, попыток скрыть тело намеренно не предпринималось – высокомерному убийце было все равно. Ему стоило быть осторожней. Как обычно, из штаб-квартиры дублинской полиции выехала команда криминалистов, а я прибыла из Сордса. В сумочке нашлись документы, поэтому полиция получила имя предполагаемой жертвы: Мануэла Риедо, 17  лет, студентка из Швейцарии. Мы проследили ее маршрут: вероятно, она сократила дорогу, когда добиралась из дома в Ренморе на встречу с друзьямистудентами в центре Голуэя. Мы огородили лентой место, где было совершено преступление: тропу и заросли. В небольшой яме лежала молодая девушка, частично прикрытая курткой, которую прижали к земле большими камнями. Не было сомнений, что девушку избили, задушили и изнасиловали. Вокруг валялась одежда. Голоса постепенно утихли, мы погрузились в рабочую атмосферу. Все мы играем свои роли и осознаем собственные ограничения. Сейчас все зависело от найденных доказательств, поэтому на месте преступления требовался эксперт-криминалист. Я понимала, с чем имею дело: молодую девушку изнасиловали и убили – вскрытие лишь уточнит некоторые детали, – но мне не хотелось рисковать и потерять хоть одну важную улику, которая поможет установить личность преступника, поэтому пока что я осталась в стороне. В ожидании эксперта мы осмотрелись. Это место, очевидно, использовалось алкоголиками и наркоманами, а также парочками для романтических встреч, чтобы никто им не помешал. Неудивительно, что вокруг обнаружились упаковки из-под презервативов и сами презервативы, висящие на ветках соседних деревьев, а также пустые пивные банки.

Все находки тщательно фотографировались, упаковывались и нумеровались. Вскоре набралась увесистая куча улик. На раннем этапе расследования никто не знает, что именно из найденного пригодится. К этому времени у нас была «криминалистическая» версия обстоятельств. Полиция проведет дальнейшее расследование и соберет доказательства, чтобы подготовить свою версию. Также найдется убийца со своей версией произошедшего. Но в центре расследования была Мануэла, и мы надеялись добиться для нее справедливости. Мы окружили ее, встав в замкнутый круг, будто могли оградить от большего вреда. Каждый из нас был с ней связан, каждый судмедэксперт и следователь почти доходили в расследовании до зоны ответственности другого члена команды, но никогда не лезли на чужую территорию. Круг людей вокруг Мануэлы рос с каждым этапом расследования от места происшествия до суда, где к нам присоединились семья, друзья девушки, свидетели, Генеральный прокурор, судья и присяжные,  – все мы смотрели на Мануэлу. Когда к нашей команде присоединился эксперт, я уступила ему место в кругу и встала на колени перед Мануэлой на случай, если понадобится моя помощь. Обычные анализы – волосы, частицы изпод ногтей, мазки изо рта, влагалища, ануса, с шеи, запястий, лодыжек и груди – берет судмедэксперт. Криминалисты обычно приезжают на место преступления, когда их опыт и экспертиза могут помочь в более неожиданных аспектах. К счастью для нас, изнасилования с последующими убийствами редко совершают незнакомцы, а все наши предположения по делу подтвердились на ранних этапах расследования, и мы ничего не пропустили. В таких делах мы используем «картирование» тела: обклеиваем тело небольшими кусочками клейкой ленты, больше походящей на рыбную чешую. Каждая часть тела обклеена, каждый кусочек ленты пронумерован, будто огромный паззл. Кусочки ленты

будут изучены, с них возьмут ДНК на анализ. Есть надежда, что удастся восстановить картину прикосновений нападавшего: вот он схватил ее за шею, стиснул запястья, прикоснулся к груди, дернул за лодыжки. Работа кропотливая и требующая концентрации. Пока мы занимались своим делом, молчаливая толпа наблюдала за нами. В конце концов, круг специалистов распался, тело перевезли в  Ренмор, оттуда в морг для полноценного изучения. Но я столкнулась с трудностью, когда не смогла установить точное время смерти. Полиция имела смутное представление о том, когда Мануэла вышла из дома принимавшей ее семьи, и не было больше никакой информации вплоть до следующего вечера, когда обнаружили ее тело. Мы могли лишь пригласить еще одного специалиста. Профессор Патриция Уилтшир – эксперт в судебной палинологии (учении о пыльце), экологии и ботанике. Смогла ли она изучить содержимое желудка и установить примерное время последнего приема пищи, а также сравнить содержимое желудка с тем, что Мануэла ела дома в принимающей семье? Да и да. Судебный эколог даже смогла установить, что Мануэла погибла примерно через два часа после приема пищи. Теперь у полиции появились временные рамки. Мы разошлись, а тело Мануэлы вернули родителям. Лаборатория занималась обработкой найденных на месте преступления улик. Неожиданной находкой, ставшей важным доказательством, стал презерватив: ДНК Мануэлы с внешней стороны, значит, его использовали во время изнасилования. Разумеется, ДНК с внутренней поверхности поможет установить личность насильника и убийцы, но теперь нам был необходим подозреваемый. Однако лаборатория нас опередила: неизвестная ДНК с презерватива принадлежала мужчине, замешанном в другом нападении. Джеральда Барри подозревали в изнасиловании

француженки восемью неделями ранее. Преступники порой не так умны, как им хочется казаться. Мы будто сыграли в игру «передай посылку»[37]: передавали улики друг другу по кругу, но вместо того, чтобы становиться меньше, наша «посылка» обрастала доказательствами. Музыка оборвалась, когда «посылка» дошла до генерального прокурора: все зависело от него – бросит ли он «посылку» на пол и игра закончится, или кивнет и передаст дальше, судье и присяжным? В суде мы услышали одну версию, которой не было раньше: версию обвиняемого. Больше мы ни на что не могли повлиять, дело за присяжными. Джеральда Барри признали виновным в убийстве Мануэлы Риедо. На протяжении всего процесса мать и отец Мануэлы присутствовали в зале суда. Они отправили свою дочь в Ирландию, чтобы та подтянула английский, а теперь им приходилось слушать мрачные подробности последних минут ее жизни. Было тяжело смотреть им в глаза и пытаться поддержать хотя бы мысленно в потере их «ангела». Они подарили каждому из нас по фарфоровой фигурке ангела, чтобы мы не забывали о  Мануэле. Моя смотрит на меня сверху вниз, когда я сижу за столом, и напоминает о том, как хрупка наша жизнь. Родители Мануэлы организовали Фонд Мануэлы Риедо в  Ирландии, чтобы больше людей помнили об опасности изнасилования, – так они хотели повлиять на проблему сексуальных нападений в стране. Фонд помогает финансировать благотворительные организации и агентства, которые оказывают поддержку жертвам сексуального насилия. Позор нам: эти люди потеряли швейцарского ангела, а мы за это получили жизненно необходимую помощь жертвам сексуального насилия.

Глава 8 Суд и дознание В 1990-х годах в  Глазго случилась серия смертей: убивали проституток, и по городу прокатился слух о маньяке, который навел на всех ужас. Боялись появления еще одного «Библейского Джона». Библейский Джон имел обыкновение проводить вечера в танцевальном зале Барроулэнд в  Глазго в конце 1960-х годов, там он знакомился с женщинами, которых позже находили мертвыми, избитыми, задушенными и изнасилованными. Библейским Джоном его назвали люди, которые были с теми женщинами и могли его описать, они рассказывали, что он цитировал Библию, осуждая пришедших на вечер женщин и упрекая их в супружеской неверности. Несмотря на массовый розыск, полиции так и не удалось установить личность маньяка. Из нескольких подозреваемых ни одного нельзя было обвинить наверняка. Я подключилась к расследованиям много лет спустя, когда начала работать в  Королевской прокурорской службе судмедэкспертом. В середине 1990-х годов достижения в области анализа ДНК позволили полиции вернуться к нераскрытым делам, так как появилась возможность установить личность преступников. Разумеется, дела об изнасилованиях, как со смертельным исходом, так и без, казались более подходящими для повторного расследования, так как на жертвах часто оставалась сперма. Одним из подозреваемых по делу Библейского Джона был Джон МакИннес. Он подходил под описание преступника и был замечен в  Барроулэнде. Но ни одна женщина, имевшая информацию о человеке, с которым уходили жертвы, не опознала его. Полиция считала, что косвенные улики связывают Джона МакИннеса с

убийством одной из жертв, Хелен Патток. МакИннес покончил с собой в 1980 году, тогда же закончился весь кошмар в Барроулэнде. В 1993  году расследование по делу Хелен Патток возобновили. В  1968  году на ее одежде эксперты обнаружили пятно спермы, и теперь технологии позволили получить нужный профиль ДНК. Братьев и сестер Джона МакИннеса проинформировали о ведущемся расследовании, и те дали согласие на взятие мазков для анализа. Эксперты пришли к выводу, что между профилями родственников и профилем, полученным из спермы, достаточно совпадений, чтобы расследовать причастность Джона МакИннеса к смертям в  Барроулэнде. Было принято решение эксгумировать его тело и взять образцы для анализа ДНК. Профессор Тони Бусуттил выступал в расследовании от лица семей погибших девушек, а я работала судебным медиком от прокуратуры. Эксгумацию тел обычно планируют на неприлично ранние часы, чтобы все сделать быстро, пока не прознала пресса. В назначенный день мы рано собрались на кладбище, чтобы обсудить план действий. Над могилой поставили палатку, и полиция начала раскопки. Это очень сложная операция: прилегающие могилы нельзя трогать, что затрудняет доступ к интересующему нас телу. Есть и другие сложности: сколько тел находится в могиле, порядок их захоронения, когда тело было захоронено, состояние гроба и состояние почвы. В этом случае пришлось копать довольно глубоко, чтобы достать интересующий нас гроб. Первое тело в могиле принадлежало миссис МакИннес, матери Джона, которая ушла из жизни спустя семь лет после смерти сына. Мы удостоверились в том, что гроб в целости и сохранности, перевезли его в похоронное бюро, где оставили для повторного захоронения. Раскопки продолжились, вскоре мы добрались до второго гроба. Ни я, ни Тони не обладали достаточным ростом, поэтому меня пришлось спустить в могилу, чтобы убедиться в том, что перед нами нужное тело. Тони предпочел

остаться на краю могилы, однако и это было не лучшим решением: он почти соскользнул вниз, но полиция успела его подхватить. Вытаскивать гроб из могилы оказалось сложно, так как зазор для этого был всего несколько сантиметров шириной, но мы справились. Останки перенесли в морг, а кости взяли для образцов ДНК – единственная возможность, учитывая, сколько времени прошло. К сожалению, несмотря на все наши старания, лаборатория не смогла получить полный профиль и результаты посчитали неубедительными. Личность серийного убийцы из Барроулэнда так и не установили. Вернемся к смертям в  1990-е годы. Пресса писала о возможном появлении нового серийного убийцы в Глазго. Однако единственной связью между жертвами была их работа – все они занимались проституцией. Четыре дела из шести довели до суда, но только один судебный процесс закончился осуждением через 20  лет после смерти жертвы. Два процесса закончились приговором «не доказано» и  один – приговором «невиновен». Это были очень жестокие убийства. Я давала показания в суде, как всегда, помня о том, что эксперт должен объяснить, как погибли жертвы, и предложить свою версию обстоятельств их смерти. Помню о случае на одном из процессов, произошедшем после перекрестного допроса, дачи показаний и повторного допроса адвокатом защиты и прокурора. В то время уголовные процессы проходили в обновленном, переоборудованном под суд здании бывшего банка – роскошного места с колоннами и мраморными полами. Я шла по коридору к деревянным дверям, уводящим в холл, мои каблуки клацали по полу. Внезапно я услышала, как звук эха нарастает. Обернувшись, я увидела, что друзья погибших женщин целой толпой идут за мною. Я ускорила шаг, испугавшись, что улики могли привести девушек в ярость и теперь они жаждали возмездия. Подбежав к двери, я не смогла открыть ее быстро – она оказалась тяжелой,  – поэтому женщины меня нагнали и в холл мы вывалились всей толпой.

Я огляделась в поисках полицейских, которые могли бы прийти мне на помощь, но, на удивление, вместо гнева на меня обрушилась благодарность: девушки жали мне руку и благодарили за проявленную чуткость в деле. Когда почти все ушли, одна из них повернулась и сказала: «Не представляю, как вы справляетесь с этой работой». Ответа не нашлось. Теперь официально можно было сказать, что даже проститутки считали мою профессию ужасной. Несмотря на различия в правовых системах, судебное преследование в уголовных делах в Шотландии и Ирландии в целом похоже: происходит преступление (смерть), улики говорят о том, кто виновен в преступлении, начинается судебное преследование, человеку предъявляют обвинение в предумышленном или непредумышленном убийстве, защита оспаривает имеющиеся против подзащитного улики. Может, есть что-то еще, но если кратко, все происходит так. Моя роль в суде – эксперт. Я непредвзята. Я работаю с полицией, но не на нее. Коронер, такое же независимое лицо в расследовании, как и я, обычно просит меня принять участие в следствии, пока полиция готовит материалы дела для генерального прокурора (в  Ирландии), фискального прокурора (в  Шотландии) или для Службы уголовного преследования (в  Англии и  Уэльсе). Дело также может отправиться обратно к коронеру, чтобы тот провел дознание. В первом случае прокуратура решает, достаточно ли доказательств, чтобы предъявить обвинение лицу или лицам, имеющим отношение к смерти жертвы, и могут ли они предстать перед судом. Если доказательств оказывается недостаточно или они не дают делу продвинуться дальше, то его возвращают коронеру для открытого расследования. Так или иначе, улики будут обнародованы, а семья узнает о причине и обстоятельствах смерти близкого человека. В  Шотландии в этом случае не проводится дознание, а дело ждет достаточных улик.

Разница между судебным слушанием и коронерским расследованием в том, что коронер не имеет права предъявить обвинение, даже если речь идет об убийстве. Особенно тяжело это переживают семьи, для которых справедливость не восторжествует, если прокурор посчитает, что имеющихся доказательств недостаточно для продолжения расследования. Система уголовного правосудия руководствуется правилом: защищай невиновных и справедливо наказывай виноватых. В этом деле всегда присутствует страх осудить невиновного. Непростая работа… Бремя ответственности лежит на полиции, судах и лицах, дающих показания, ведь необходимо, чтобы улики были достоверны и выдержали любую проверку. Помните: человек невиновен, пока не доказано обратное. Решение обвинить человека, особенно в убийстве, нельзя принять легкомысленно. Огромная работа проводится для того, чтобы собрать улики и опросить всех свидетелей. Чтобы довести дело до суда, требуются месяцы, если не годы. В  Шотландии срок суда устанавливается после того, как человеку официально предъявлено обвинение в убийстве. До того как я уехала из Глазго в  Дублин в начале 1998  года, у обвинения было 110 дней, чтобы начать судебное разбирательство: отсчет шел с того дня, когда лицо, обвиняемое в преступлении, заключается под стражу. Это делалось для того, чтобы обеспечить правосудие без неоправданных задержек и при этом оказать давление на систему: три месяца на сбор доказательств и завершение судебно-медицинских исследований. В последние годы подготовка к судам усложнилась, поэтому с 2005 года срок продлили до 140 дней, и даже в эти рамки укладываться трудно. Это правило необходимо для того, чтобы обвиняемые не томились в тюрьме в течение долгого времени до суда. Большинство из них после предъявления обвинения содержалось под стражей, в отличие от Ирландии, где более распространено освобождение под залог даже за тяжкое преступление. Хотя человеку под залогом приходится соблюдать строгие правила, он все же находится на свободе и,

вероятно, не спешит скоро оказаться в суде. Человек невиновен, пока не доказано обратное… Система Великобритании и  Ирландии скорее враждебно настроенная, в отличие от европейской, «любопытствующей» системы правосудия, где у дела может быть две и более версий: сторона обвинения представляет свою версию, а сторона защиты от лица обвиняемого оспаривает доказательства. Сторона обвинения воспроизводит картину преступления, используя фотографии, указывает, где и как жертва была ранена или убита. Затем представляются обстоятельства, приведшие к смерти: кем была жертва, что делали участники событий, куда пошли и что случилось. Свидетелей просят рассказать суду только то, что они слышали и видели сами: правило, которое исключает доказательства «с чужих слов». Свидетельские показания – непростое дело даже для экспертов. На месте свидетеля ты стоишь один. Многие до этого вообще не бывали в суде. Многие в первый раз выступают в суде по делу об убийстве. Люди, бывает, выглядят ошеломленными: не об этом они думали, когда выходили с друзьями пропустить по стаканчику. Неважно, вызвали вас в суд как свидетеля обвинения или защиты, нужно придерживаться фактов и не делиться собственными умозаключениями по делу: в  суде это вызовет ужас, а милый адвокат, следуя за вашими словами, превратит их в сущий кошмар. К сожалению, из-за того, что до начала суда иногда проходит много времени, воспоминания могут помутиться, и предоставленный собственным мыслям свидетель не вспомнит правильно или перепутает что-то в событиях конкретного дня. Всегда лучше признаться, что вы не помните, чем придумывать, даже в попытке помочь. Обычно сразу после происшествия полиция записывает ваши показания, и они могут пригодиться в суде, чтобы освежить вам память. Хорошие честные люди порой слишком сильно

стараются помочь, но в суде не время и не место для подобного. Существует другой тип свидетелей: те, кто намеренно врет и путает следствие. С ними будет разбираться суд. Правда рано или поздно откроется. Некоторым свидетелям нравится стоять у трибуны в центре внимания, когда суд ловит каждое их слово. Однажды меня попросили явиться в суд в определенное время, чтобы дать показания. Когда я приехала, меня попросили подождать, так как суд все еще не отпустил одного из свидетелей. Я села на скамью, не слишком-то заинтересованная в словах гражданских. Мужчина описывал стороне обвинения, чему стал свидетелем в ночь происшествия, и очень меня поразил: он был уверен, говорил точно и ясно о том, что видел и слышал. Его речь меня увлекла. «Какой надежный свидетель», – подумала я тогда. Адвокат защиты поднялся с места и приступил к перекрестному допросу свидетеля, который, с его собственных слов, являлся очевидцем смертельного происшествия. Адвокат пытался найти хоть какое-то несоответствие или толику сомнения в словах молодого человека. Свидетель оставался непреклонным относительно того, что видел и слышал. Все шло довольно хорошо, пока молодой человек не почувствовал надобность приукрасить свой рассказ. Не сами действия, которые поспособствовали смерти жертвы, но предполагаемый «разговор», который у убитого состоялся с обвиняемым, – молодой человек добавил пару ругательств. Меня это не смутило, поскольку я из Глазго, и у нас в повседневной речи брань является нормой. Но когда речь идет о том, что один человек угрожает другому, уровень опасности становится значительно выше. Согласитесь, фраза: «Этот чертов дождь уже достал» звучит не так уж и страшно в сравнении с  «Я, черт возьми, тебя прикончу»? Разумеется, сторона защиты

зацепилась за изменение акцента в предполагаемой беседе жертвы и преступника. Свидетеля спросили, почему эта часть диалога не звучала ранее в суде и не значится в его первоначальных показаниях, на что тот дал слабый ответ: «Не знаю». Достоверность его показаний оказалась под вопросом, а сам он стал ненадежным свидетелем. Придерживайтесь фактов. Теперь, когда мы добрались до той части судебного заседания, где у нас есть более или менее точная версия событий, приведших к смерти, пора представить вам свидетелей, которые объясняют улики, касающиеся причины смерти (судмедэксперты), и то, как обвиняемый связан с жертвой и местом преступления (криминалисты). Судмедэксперты-танатологи объясняют улики, найденные при вскрытии, каждую рану, неважно, насколько она мала, и рассказывают, от которого ранения наступила смерть. Эксперту разрешено высказывать мнение о том, как травма появилась на теле, например, был это удар рукой, ногой, падение или удар предметом. При этом всегда проводится перекрестный допрос, в дело вступает адвокат защиты. Иногда это необходимо для уточнения некоторых фактов, иногда – потому что обвиняемый предоставляет несколько иную версию событий и адвокату нужно убедиться, что его версия правдоподобна. Иногда у стороны защиты имеется собственный эксперт, у которого может быть иное мнение относительно обстоятельств и даже причины смерти. Чаще такое случается, если смерть произошла от ударов по голове. В таких делах травмы могут быть сложными, как и объяснение того, как они были получены. Я отчитываюсь только перед судом, и все же я должна быть уверена в том, что мои показания беспристрастны. Мое мнение может благоприятствовать той или иной стороне процесса, но я не могу подгонять факты под дело. Когда улики не поддерживают

сторону обвинения, я обязана объяснить это присяжным, так как именно в их руках исход дела – они полагаются на улики. Кроме того, в мои обязанности не входит делать сенсационные заявления: факты должны говорить сами за себя. Сторона обвинения порой может описывать обстоятельства смерти в таких терминах, как «агрессивное нападение», но я стараюсь не использовать подобные слова. Я всегда помню о том, что в зале суда находится семья погибшего. Мы никак не защитим их от того факта, что их любимого человека больше нет в живых, но в наших силах избежать излишнего драматизма или ненужных подробностей. Было у нас одно дело, в котором молодого человека жестоко избили, он умер от травм головы. Пять человек предстали перед судом как причастные к его смерти. Я считала, что тяжелые травмы были нанесены тупым предметом. Кожа на голове была повреждена в нескольких местах, череп серьезно пострадал, мозг был в гематомах и вытек из головы. Я держалась фактов и описала травмы, какими бы страшными они ни были. Судью потрясли мои слова. – Череп раскололся на мелкие кусочки? – Да, ваша честь, оскольчатый перелом черепа, как будто паззл. – И осколки впились в мозг? – В результате ударов мозг серьезно пострадал, – поправила я. На этом моменте адвокат защиты попросил судью отложить рассмотрение дела, поскольку его клиенту стало дурно. Подозреваю, тошнило большую часть сидевших в зале суда. Когда мы вновь собрались, адвокат защиты сообщил судье, что один из его клиентов признал вину. Полагаю, молодой человек испытал такой же шок от описания травм, что и судья. Остальные обвиняемые не признали вину, и суд продолжился. Я могу лишь надеяться, что тот молодой человек осознал свой поступок и смог реабилитироваться в тюрьме. Я не юрист и никогда не стремилась им стать, но некоторым людям кажется, будто я должна иметь определенные знания о системе правосудия. Жаль разочаровывать, но опасно быть

одновременно и в лагере судмедэкспертов, и в лагере законников. Мы из разных стай, и роли у нас тоже разные. Судебный патолог верен суду, независим и непредвзят, в то время как адвокаты выбрали стороны – обвинения или защиты – и верны своему клиенту: государству или лицу, обвиняемому в преступлении. Так как моя роль – объяснить суду, что случилось с жертвой и какова причина смерти, мне приходится общаться с обеими противоборствующими сторонами. В Шотландии стороны обвинения и защиты беседуют с судмедэкспертом до судебного процесса по отдельности, чтобы понять, что именно, по мнению судмедэксперта, произошло и поможет или навредит эта информация стороне обвинения или защиты. Для меня это не имеет никакого значения: я не защищаю и не обвиняю, я в суде лишь для того, чтобы «говорить правду, только правду и ничего, кроме правды» о том, как погибла жертва и почему я считаю, что это убийство. В Ирландии беседы с адвокатом менее формальны, часто они напоминают быстрый разговор во время судебного заседания, непосредственно перед тем, как я занимаю место для дачи показаний. Поэтому крайне важно, чтобы мой отчет о вскрытии был детализирован и понятен: каждый должен уловить и разобрать основные детали. А также необходимо, чтобы все дела и последующие отчеты перепроверялись хотя бы еще одним человеком. Это гарантия того, что будут исключены небольшие ошибки вроде случайно названной левой стороны вместо правой при описании ран, проверены грамматика и правописание. А еще того – и это имеет большее значение, – что будут перепроверены выводы о вскрытии, чтобы финальный отчет содержал только факты, был точен и выдержал проверку судом.

Когда после 13 лет дачи показаний в шотландском суде я попала на судебное заседание в Ирландии, меня поразило, что мои показания не подверглись сомнению, суд принял их безоговорочно, коротко поблагодарил и отпустил меня. Мне следовало облегченно вздохнуть, но я встревожилась, ведь я всего лишь человек, а люди совершают ошибки. Эти самые люди в суде, на мой взгляд, совершают колоссальную ошибку, считая, будто мнение эксперта непогрешимо. Что, если я ошиблась? Однако центральный уголовный суд Ирландии зачем-то полагается на миниатюрную блондинку из Глазго, которую там знали не со времен Адама (или Евы, раз уж на то пошло). Важно заслужить уважение, а я понимала, что в  Ирландии меня никто не знает. Тот факт, что я работала заместителем государственного судмедэксперта, не означал, что я действительно эксперт в судебной патологии. Я проходила много разных проверок в  Шотландии, прежде чем заслужить звание эксперта, но в Ирландии я им еще не стала. Я решила обсудить с генеральным прокурором свое беспокойство о том, что все мои слова слепо принимаются на веру. Джек Харбисон, бывший в то время государственным судмедэкспертом, посчитал, что я сошла с ума: он все не мог взять в толк, зачем мне нужно, чтобы стороны обвинения и защиты меня допрашивали. Однако я именно этого и хотела: если есть хоть малейшая вероятность, что я ошиблась в вопросе, как именно погибла жертва, суд должен знать, что есть и другая версия событий. И хотя я трачу дни, недели или месяцы, обдумывая и перепроверяя факты, после чего прихожу к определенным выводам, могу ли я поклясться в суде, что говорю только правду? Может, есть какая-то неизвестная мне информация или версия событий, которую не рассмотрела сторона защиты, раз уж они не проверяют мои показания. Генеральный прокурор признал недостаток системы, но заметил, что если сторона обвинения будет беседовать со мной

перед слушанием, чтобы проверить мою версию событий, то и сторона защиты будет рассчитывать на те же условия. Именно! Говорят: «Будьте осторожны со своими желаниями», но в моей истории речь не о том, чтобы показать суду, какая я умная, а о том, чтобы справедливость восторжествовала. На кону может стоять чья-то свобода. И необходимо все сделать по уму. На сегодняшний день существует процедура обязательной экспертной оценки: все дела обсуждаются на встрече по их рассмотрению, а отчеты по вскрытию повторно читают один или два эксперта, прежде чем передать их коронеру. Таким образом можно быть уверенными, что улики, предоставленные судмедэкспертом, проверяются перед тем, как дело передадут в суд, поэтому, когда судмедэксперт появляется на слушании, он или она знают, что пройдут серьезный перекрестный допрос. В Англии и  Уэльсе существует давняя традиция проведения досудебных конференций, которые значительно упрощают уголовные процессы. Судмедэксперты предоставляют сторонам защиты и обвинения факты и улики до судебного разбирательства и вместе приходят к единому мнению. Когда слушание начинается, стороны понимают, по каким вопросам все согласовано с судмедэкспертом, а где мнения расходятся. Обычно речь идет о спорных разбирательствах по делам, в которых взрослые или дети погибают от ударов по голове. Правовая система Шотландии отличается от принятой в Англии, Уэльсе и Ирландии, так как в ней при убийстве с телом работают два судмедэксперта. Это позволяет уменьшить шанс ошибиться при изучении улик. В большинстве дел об убийствах улики, собранные судмедэкспертами, не подвергаются критике и не оспариваются, как и названная причина смерти. Сторона защиты может отстаивать версию о нанесении ограниченного ущерба, особенно при

множественных травмах: адвокаты заявляют, что из всех ран к смерти привела только одна, поэтому остальные не имеют отношения к делу. Не думаю, что присяжные принимают во внимание подобные выходки в суде. Такое случается редко, но судмедэксперт иногда может сделать неожиданное заявление в суде. Если он или она не знали о некоторых уликах или о версии событий стороны защиты, судмедэксперты могут пересмотреть свои показания. Подобное вызывает тревогу, когда происходит посреди процесса, поэтому лучше побеседовать об этом до суда. Никому не хочется, чтобы дело просело. В этом не заинтересована ни сторона обвинения, ни сторона защиты. Удивительно, но некоторые адвокаты не понимают, в чем заключается роль эксперта: сторона обвинения считает меня своим свидетелем против подозреваемого, а сторона защиты – врагом. Еще больше раздражают эксперты, которые сами не понимают, зачем находятся на слушании. Неважно, на кого ты работаешь, твоя задача – ответить перед судом. Чаще всего в делах об убийствах человек, которому предъявлены обвинения, в рамках своей стратегии защиты имеет право потребовать проведения повторного исследования для уточнения обстоятельств смерти. Это делается для того, чтобы сторона защиты понимала, что именно она защищает. Полиция обычно информирует адвокатов о том, в чем обвиняют их клиентов, но не дает деталей: количества травм, есть ли раны, подтверждающие самооборону, имеются ли повреждения, которые подтвердят версию их клиента. На составление полного отчета уходит несколько недель, и защита должна подготовить свою версию, так как в ее же интересах добыть как можно больше информации для своего клиента. Также второй судмедэксперт – гарантия того, что первый не сможет дать оценку в пользу стороны обвинения, которую примут без проверки. Такое уже

происходит не так часто, но все же случается. Второй судмедэксперт обычно является независимым специалистом, не связанным ни с одной юрисдикцией. Сложность с повторным вскрытием заключается в том, что таким образом мы оттягиваем момент возвращения тела родственникам. Существует негласное правило пяти рабочих дней, введенное относительно недавно бывшим дублинским коронером Брайаном Фарреллом. В Шотландии тело остается у экспертов до двух недель; либо арест подозреваемого производится незамедлительно, либо принимается решение о том, что следствие займет несколько месяцев – тогда тело возвращается родственникам. В  Англии и  Уэльсе тела могли удерживать порой несколько месяцев в ожидании завершения расследования – трудное испытание для семьи жертвы, однако частично ситуацию поправили коронеры, которые запрашивали повторное вскрытие в затяжных делах, чтобы семьи смогли организовать похороны. Я предоставляла свою оценку в делах об убийствах в  Северной Ирландии. Если первый судмедэксперт достаточно опытный, второй эксперт редко обнаруживает пропущенные улики, но порой эти улики можно интерпретировать по-разному. Если у судмедэкспертов разные точки зрения, суду лучше об этом узнать. Это дает возможность обоим судмедэкспертам пересмотреть свои выводы по делу. Это ведь в интересах суда. Однажды меня сбила сторона защиты, представив отчет, подготовленный другим судмедэкспертом, у которого имелась иная точка зрения на события, и узнала я об этом только во время перекрестного допроса. Проблема в том, что фразы, вырванные из контекста, могут иметь разное значение и необязательно отражать истинную позицию судмедэксперта. В таких случаях приходится объяснять суду – я не знала о существовании еще одного отчета и мне нужно время, чтобы его прочесть и рассмотреть улики. Чаще всего мое мнение и точка зрения второго судмедэксперта не слишком различаются, если рассматривать их вместе с уликами,

предоставленными суду. Порой сторона защиты пытается таким образом спутать карты. Я всегда готова рассмотреть альтернативную точку зрения и поменять свое мнение, если необходимо. Помните, я поклялась говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Раздражают судмедэксперты, которые заявляют, что мое мнение неверное, но не предлагают альтернативного. В конце концов, мои умозаключения основаны на тех уликах, которые я нахожу при вскрытии, а также на обстоятельствах дела и уликах с места преступления. Я всегда готова признать, что существует другой вариант развития событий, и могу принять его, если его мне предоставят. Хуже только те эксперты, которые путают следствие, заявляя, что готовы предоставить другое мнение, но так его и не дают. В Глазго молодую женщину застрелили в многоквартирном доме. Ее нашли мертвой на лестнице, ведущей к квартирам на верхних этажах. При выстреле в рот пуля застряла в языке. Это убило женщину не сразу, мы обнаружили кровавый след, ведущий от ее квартиры на два лестничных пролета вверх,  – вероятно, она пыталась позвать на помощь соседей, но затем вернулась к квартире и потеряла сознание. Ее молодой человек утверждал, что, приехав домой, застал ее еще живой. Она умерла до приезда скорой. Полиция немедленно объявила дом местом преступления и вызвала соответствующих специалистов, в том числе меня и команду криминалистов. Салли Кэннон была вся в крови, а предварительный осмотр показал травму за ухом; тщательное обследование в морге подтвердило наличие еще двух огнестрельных ранений в голову, то есть всего было три выстрела. Мы шли по ее кровавым следам, представляя, в какой панике она искала помощи, серьезно раненная и боявшаяся за свою жизнь.

Вскрытие оказалось любопытным. В голове обнаружилось три огнестрельных ранения: одну пулю извлекли из языка, вторую и третью из черепа. Пули могут быть крошечными, но когда они поражают свою цель на высокой скорости, огромное количество энергии расходится по всему телу. Отверстия на поверхности тела при этом небольшие, но внутренние повреждения ужасны. Именно из-за них и наступает смерть: повреждение жизненно важных органов или потеря крови. Салли потеряла много крови, но недостаточно для того, чтобы умереть от этого. Несмотря на рану в языке, которая и послужила основной причиной кровопотери, она не захлебнулась в крови. В черепе была дыра, там застряли две пули, но помимо небольшой гематомы в мягких тканях головы, никакого кровоизлияния самого головного мозга не оказалось, как и кровотечения в полость черепа – ничего, что указывало бы на причину смерти. Похоже, все пули застряли в теле. При убийстве использовалось оружие, пули из которого вылетали не на самой большой скорости, – впрочем, пистолет так и не нашли. Салли употребляла наркотики, но, помимо этого, была относительно здорова. И хотя было очевидно, что она умерла от огнестрельной раны головы, как это произошло? Загадка для судмедэксперта. Криминалисты осмотрели место преступления, одежду Салли и ее молодого человека и пришли к выводу, что вся кровь принадлежала девушке; что после выстрела она еще могла ходить; и что, вероятно, ей выстрелили в голову там, где нашли ее тело. Их выводы совпадали с моими. Но осмотр одежды Салли эту теорию не подтвердил. Когда мы осмотрели одежду ее парня, выяснилось, что на ней имеются крошечные капли крови, которые, как решили специалисты, объясняются тем, что, когда пуля разрывает мягкие

ткани, кровь брызгает и попадает на любого, кто находится поблизости от жертвы. Выводы такие: молодой человек Салли стоял рядом с ней, когда в нее стреляли, а так как он утверждал, что больше никого вокруг не было, когда он ее нашел, то можно предположить, что стрелял именно он. Сторона защиты не согласилась с этим мнением, сказав, что такие следы появились в момент, когда парень обнимал Салли, обнаружив ее, а она кашляла кровью перед самой смертью. Дело дошло до суда. Все мы дали показания. Я попыталась объяснить, как огнестрельные раны могли привести к смерти Салли: я  предположила, что ударная волна, вызванная застрявшей пулей, кинетической энергией разрушительно прошла через ткани мозга. Это можно сравнить с ударившей молнией: если ствол головного мозга, т.  е. электростанция, оказался на пути ударной волны, в сущности, случилось короткое замыкание. Прямое следствие – моментальное прекращение работы сердечно-сосудистой и дыхательной систем. Эта версия пришлась стороне защиты не по душе, ведь, если девушка умерла почти сразу после выстрела, то не могла кашлять, когда парень нашел ее, а значит, это опровергало их объяснение пятен крови на одежде подсудимого. Предлагая свою версию событий того дня, я понимала, что сторона защиты станет яростно атаковать меня. Подобных моментов боишься больше всего, будучи свидетелем, – когда знаешь, что твои показания опровергнут версию защиты. Раньше я, бывало, молилась о божественном вмешательстве или хотя бы о том, чтобы судья приказал стороне защиты не давить на свидетеля. Но обычно мне приходилось крепиться и сохранять спокойствие. В такие моменты я и задавалась вопросом, зачем я все это делаю. Честно говоря, суть лишь в том, чтобы предоставить свои свидетельские показания и дать присяжным решить, согласны ли они с ними.

Допрос со стороны защиты оказался непростым, но я выдержала. Присяжные и зрители в зале суда обычно не знают о том, что – чаще всего – судмедэксперты и адвокаты обеих стороны знакомы и уважают друг друга. Я никогда не принимала на свой счет вопросы относительно моих показаний: мы все играем свои роли в судебном процессе и должны делать это в интересах правосудия. Однако правосудие одного не всегда равняется правосудию другого. Я предпочитаю политику честности и всегда стараюсь быть именно таким свидетелем. Это признают обе стороны судебного процесса. Несправедливость начинается там, где мои показания не проверяются должным образом. Потому что речь здесь идет о том, как все участники процесса исполняют свои роли: дело разбирается, стороны обвинения и защиты выступают с заявлениями, а судья делает вывод из представленных улик. Во многих судебных процессах по делам об убийствах от обвиняемого не требовалось давать показания. Будет ли он или она это делать – решение стороны защиты. Это, конечно, вопрос их стратегии: если защита утверждает, что обвиняемого не было на месте преступления и он не совершал противозаконных действий, то тут и сказать нечего. У одного из самых опытных адвокатов защиты в  Шотландии, Дональда Финдли, была интересная тактика в подобных случаях: как только я занимала место свидетеля, он поднимался, оглядывался, убеждаясь, что все видят его жест, и выходил из зала суда, шелестя мантией. Таким образом он давал понять, что не заинтересован в трагичных деталях дела, поскольку мой отчет не имеет никакого отношения к его клиенту. Я лишь подавляла вздох облегчения, так как понимала, что не попаду в неловкую ситуацию, если мои показания будут оспаривать. Прелесть работы на стороне защиты заключается в том, что ты получаешь доступ ко всем уликам, а не только к тем, которые

сторона обвинения посчитала важными для дела,  – можно ознакомиться со «списком неиспользованных материалов дела». Я получаю целые коробки таких материалов, которые сторона обвинения никогда не запросит. У меня могут уйти дни на то, чтобы увидеть картину целиком и понять, что относится к обстоятельствам смерти – и это уже решаю я, а не сторона защиты или обвинения. Читать все материалы может быть утомительно, особенно если дело касается домашнего насилия, когда оно длилось месяцами – физическое, эмоциональное и сексуальное, – прежде чем привести к смерти жертвы. Эксперту сложно оставаться беспристрастным, как и обычному гражданину, при чтении об ужасных событиях, приведших к чьей-то смерти, потому что иногда внутри все просто кричит: «Его нужно навсегда отправить за решетку» или «Почему она не убила его раньше?» Но я не среднестатистический гражданин: я  могу рассмотреть аргументы обеих сторон, и моя задача – убедиться в том, что улики говорят сами за себя, в том числе и экспертиза судебного медика. Особенно мне интересно читать допросы подозреваемых. Несколько встреч с полицией, а ответ один: «Без комментариев». Их расспрашивают о днях или часах, приведших к убийству: с кем они были, кто что говорил. Им рассказывают подробности убийства, иногда показывают фотографии с места происшествия. «Без комментариев». А затем что-то происходит, и дело обретает иной оборот: они начинают разливаться соловьем, сыплют деталями. Что заставило их сознаться? Совесть заела? Или адвокат сказал, что стоит раскрыться, что факты говорят за себя, а все улики против подозреваемого? Я всегда думаю: «Ты бы протянул и до следующего допроса, но правда сильнее». Тем временем присяжные в  Глазго вынесли приговор «виновен в убийстве» и отправили молодого человека Салли в тюрьму отбывать

пожизненное заключение. Конец! Хотя погодите. Есть те, кто принимают приговор молчаливо, но большинство выражают протест, особенно когда речь идет о пожизненном заключении. Некоторые винят суд в несправедливости, другие уверяют, что невиновны. Сторона обвинения и полиция чувствуют, что справились со своей работой, и они удовлетворены приговором, равно как и семья жертвы. Все верят, что справедливость восторжествовала. Может, так. А может, и нет. Сторона защиты может сослаться на ошибку в законе, несправедливость судьи при вынесении приговора, особенно если защита не разъяснила присяжным, что могла иметь место самооборона, частичная оборона при потере контроля, провокация или нанесение ограниченного ущерба, что позволило бы им рассмотреть вариант непредумышленного убийства. Осужденный может быть очень недоволен своей командой защиты, утверждая, что они не смогли защитить его должным образом; что произошла судебная ошибка из-за того, что судья неправильно интерпретировал улики или вовсе их не признал; что совокупность доказательств не смогла повлиять на приговор. Что касается Салли, погибшей в Глазго: ее молодой человек подал апелляцию на том основании, что его защита не сработала должным образом, так как не вызвала собственных экспертов для опровержения показаний, данных судмедэкспертом в суде. Обжалования приговоров редко проходят успешно для подсудимого, однако в ходе повторного рассмотрения дела подтвердилось, что судебное заседание не было проведено так, как полагается, поэтому приговор аннулировали и назначили дату повторного слушания. Шесть лет спустя мы вернулись в зал суда. К тому моменту я работала заместителем государственного судмедэксперта Ирландии и, когда пришла повестка, находилась в  Сьерра-Леоне по заданию

ООН. Я полетела в  Эдинбург через Париж. К сожалению, из-за особенностей работы в  Сьерра-Леоне у меня был всего один комплект одежды для перелета, остальные вещи остались в городе. В аэропорту Парижа мне пришлось покупать что-то приемлемое, чтобы явиться в суд; выбор оказался ограничен, но все лучше, чем то, что было на мне. После 24-часовой дороги в аэропорту меня встретила полиция и сразу отвезла в зал суда для дачи показаний. Не самые идеальные условия. У новой команды защиты не было желания подвести своего клиента, поэтому они всячески старались выступить в суде хорошо. Тон перекрестного допроса был крайне враждебным. Мои показания подвергались всевозможным сомнениям со стороны адвоката защиты, а их судмедэксперт категорически настаивал на том, что я ошиблась в умозаключениях относительно характера смерти. Смерть от травмы головы не происходит мгновенно, как утверждала я: мозгу требуется время, чтобы остановить работу, поэтому девушка могла быть жива, когда ее молодой человек обнаружил ее. Как и на первом слушании, я согласилась с тем, что случай нестандартный. Я также согласилась, что обычно смерть от травмы головы происходит из-за серьезных повреждений мозга или его сдавливания при внутреннем кровотечении. Я проверяла: ни того, ни другого не обнаружилось. Эксперт, выступавший на первом слушании, придерживался тех же показаний. Стратегия защиты заключалась в том, чтобы опровергнуть показания эксперта обвинения. На этот раз сторона защиты дралась ревностно, а свидетели – в том числе и я, как эксперт,  – уходили с поля боя изрядно покалеченными. По окончании судебного разбирательства новый состав присяжных удалился для рассмотрения представленных доказательств. На этот раз они вернулись с вердиктом «не доказано». В  Шотландии подобный приговор – редкость: он означает, что доказательств недостаточно для вынесения обвинительного приговора, но есть некоторые сомнения в

невиновности подсудимого. Проведя несколько лет в тюрьме, молодой человек вышел из здания суда свободным, но не невиновным. Моя роль как эксперта состоит в том, чтобы представить свои доказательства суду, в частности, присяжным: не только огласить факты, но и объяснить, как я пришла к таким выводам. После шести лет в медицинском институте и зубрежки терминологии на латыни в первый рабочий день в качестве судебного медика я получила задание все это бросить и вернуться к нормальному человеческому языку. Мои отчеты – длинные и детальные, в них может быть описано с десяток повреждений, внешних и внутренних. Я напоминаю себе о том, что описания развернутые и присяжным может быть сложно сосредоточенно слушать о каждом полученном синяке, ссадине, ножевом или огнестрельном ранении или рваной ране. Во время вскрытия каждое повреждение на теле фотографируется. Каждая фотография в принципе рассказывает историю, что уж говорить о фотографиях со вскрытия. Было бы куда проще, имей я возможность продемонстрировать эти снимки присяжным, подкрепляя свои описания, но сторона защиты считает, что подобное может пагубно повлиять на их клиента. Эй! Ваш клиент предстал перед судом в качестве обвиняемого по делу об убийстве, или я что-то не так понимаю? Чтобы наглядно показать, как сложно бывает сосредоточиться, когда судмедэксперт дает показания без каких-либо подкрепляющих материалов – фотографий, диаграмм или рисунков, – я проверила свою теорию на группе студентов-медиков. Разумеется, у них были как минимум базовые знания анатомии и медицинской терминологии. Каждому студенту дали лист бумаги с нарисованным контуром головы и шеи, после чего я зачитала часть отчета о вскрытии.

Незадолго до этого я как раз давала показания по делу в уголовном суде Лондона Олд-Бейли. Убийство произошло в Ирландии, но убийца сбежал из страны. Чтобы не томить вас: его в конце концов арестовали и доставили в британский суд, так как мужчина оказался гражданином Великобритании. Речь шла о жестоком убийстве молодой женщины – ее несколько раз пырнули ножом. Дело оказалось интересным из-за ран на шее. При нападении можно ожидать хаотичных случайных ранений, но здесь раны в заднюю поверхность шеи были нанесены очень точно. Лезвие ножа прошло через мягкие ткани над шейным позвонком, частично перерезав спинной мозг. У нас родилось предположение, что нападавший был знаком с медициной. Это был ключевой момент, поскольку человек, представший перед судом за убийство, имел медицинское образование. Очень важно, чтобы присяжные понимали значение того, где располагались травмы и какое имели последствие. Вполне успешно я использовала в суде диаграммы, и прокурору удалось добиться обвинительного приговора. В своем мини-исследовании я попросила студентов послушать описание 12 ножевых ранений в голову и шею, после чего отметить каждое на диаграмме. Пока вроде бы неплохо. Но боже! Результаты оставляли желать лучшего. Большинству удалось нанести 12 ран на диаграмму, но анатомическое положение сильно различалось, и только десятая часть группы правильно показала местонахождение всех колото-резаных ран. Во второй части исследования я пыталась определить, поможет ли иллюстрация улучшить понимание того, о чем говорит эксперт. Студентам раздали цветные и черно-белые снимки, диаграммы, а также зарисовки ран от художника, после чего попросили разложить

их по порядку, который, по их мнению, покажет, какие из иллюстраций окажутся наиболее полезными для присяжных. Большинству фотографии показались отталкивающими, и они выбрали диаграммы. Вот такие нежные создания наши юные врачи. Надеюсь, они заматереют раньше, чем выйдут в большой и страшный мир. Суть в том, что если студентам-медикам было трудно без иллюстраций, то для присяжных представить ранения порой и вовсе невозможно. Я вглядывалась в каждого, пока давала показания, искала так называемый синдром собаки, когда они кивают – значит, включены и следят за моими словами. Порой я ловила озадаченные взгляды, после чего пробовала объясниться немного по-другому, чтобы увидеть кивок «я вас понял». Иногда изза того, что я так пристально следила за каждым присяжным, я замечала, что мои показания действуют на них плохо, потому что они сильно бледнели,  – тогда я обращала внимание суда на это обстоятельство. К счастью, в подобных случаях всем вскоре становилось легче. Лишь однажды члена коллегии увезли на скорой, но судья решил, что мы можем продолжить и без одного человека. После того, как все свидетели дали показания, присяжные решают, виновен подсудимый или нет, исходя из всех предоставленных улик. Задача не из простых. Во многих процессах улики против обвиняемого настолько очевидны, что обвинительный приговор неизбежен, однако бывает, что присяжные могут засомневаться. В подобных ситуациях вердикт невозможно предугадать, все зависит от присяжных, вернее, от их выборки. Если в  США подбор коллегии – настоящее искусство, то в  Великобритании и  Ирландии – скорее дело случая. Присяжные выбираются наугад из списка избирателей. Многие избегают обязанности быть присяжным, поэтому некоторые слои общества среди них не представлены. Сначала в суде собираются

потенциальные присяжные, из которых – опять же – случайным образом выбираются те, кто будет участвовать в начинающемся процессе. Бояться нечего: детективы не роются в темном прошлом присяжных, их секреты надежно спрятаны. Как правило, если адвокатам нравится, как вы выглядите,  – вы в деле, нет – вас исключают, но нужна веская причина, чтобы оспаривать участие кого-то из членов коллегии в судебном деле. Выбор присяжных – вопрос пары часов, а не дней. Награда за ваши старания – небольшие деньги на транспорт, около пяти фунтов на обед и мизерная сумма в счет пропущенных рабочих дней. В  Ирландии обед нужно приносить с собой. Не слишком внушительная компенсация за то, что вы решаете чью-то судьбу в деле об убийстве. И они еще удивляются, почему люди избегают своего гражданского долга! Но людям тяжело осознать, что человек, сидящий на скамье подсудимых, действительно мог совершить преступление, которое так подробно днями или неделями описывают в суде. Суды, особенно уголовные, переполнены: суд или даже судья могут быть заняты, а дело могут отложить до тех пор, пока не появится окно в расписании. Порой не приходят важные свидетели, или подозреваемый в последний момент признает свою вину. И ладно присяжные, но только подумайте о подсудимом или свидетелях, которые являются в суд, чтобы услышать «приходите в другой день». Иногда вопрос решается быстро: улики ясно говорят, что подсудимый виновен; иногда среди присяжных мнения могут разделиться. Если присяжные не могут прийти к единому мнению, судья может вынести приговор в пользу решения большинства. Или отправить их на повторное совещание. На эту группу разных людей с разным опытом и прошлым оказывается колоссальное давление: они должны решить, виновен или нет, черное или белое.

Однако если разобраться с жизнью сложно, то и со смертью не легче, и поэтому я всегда полагала, что шотландцы пришли к хорошей альтернативе: приговор «не доказано» (нет достаточных доказательств) означает, что улик не хватает ни для обвинительного приговора, ни для того, чтобы снять с человека обвинения. Это можно рассматривать как отговорку, но я не особенно удивлялась, когда этот вердикт выносили в некоторых судебных процессах по делу об убийствах, поскольку и мне казалось, что доказательства не были на сто процентов убедительными. Основная проблема заключается в том, что в таком случае подсудимого нельзя судить повторно. Понимаю, почему родственники жертвы в таких делах злятся: для них этот вердикт в той или иной мере означает, что преступник «невиновен». Человек, которого обвиняли в чудовищном преступлении, не сел в тюрьму, а справедливость не восторжествовала. Одним холодным дождливым пятничным вечером 1992  года со мной связалась полиция по поводу подозрительной смерти, случившейся в  Гамильтоне, примерно в  25  километрах от Глазго. Тело молодой женщины нашли на автостоянке в кустах возле магазина Marks & Spencer в центре города. Я выехала на место преступления. Было темно, а к телу подобраться оказалось непросто. Оно лежало в самых зарослях, как будто женщину тащили: упасть так далеко она не могла, да и добровольно пойти – вряд ли. Она лежала на спине, одежда в беспорядке, нижнее белье отсутствовало. При плохом освещении трудно было разобрать повреждения на теле, но лицо покрывала кровь, а ветки, казалось, торчали из носа. Боясь потерять улики, шатаясь по месту преступления, мы приняли решение вытащить тело и как можно скорее доставить его в морг. Мы обнаружили все признаки убийства на сексуальной почве. Если мы правы, то время имело принципиальное значение. Я хотела немедленно провести вскрытие, чтобы собрать важные для

следствия улики, которые могли бы помочь в опознании убийцы. В  Шотландии на вскрытии должны присутствовать два судмедэксперта, поэтому я позвонила доктору Уолтеру Спилгу, своему коллеге, который в тот день дежурил на дому. Я извинилась за поздний звонок и попросила приехать в морг Глазго. Мы проработали всю ночь. Как только мы осмотрели тело при ярком освещении, стало понятно, какая серьезная работа нам предстоит. Девушку изувечили до неузнаваемости. Но, как и в любом другом деле, мы начали с ее макушки и за несколько часов дошли до ступней. Перед нами стояла задача опознать жертву, определить причину смерти и собрать доказательства. Нам повезло: при ней оказалось студенческое удостоверение, в котором были фотография и имя, Аманда Даффи. К сожалению, изза полученных травм мы не могли быть уверены, что перед нами именно Аманда, потому что ее лицо было сильно поцарапано, стало темно-коричневым и распухло. Но волосы на фотографии были такими же, как у жертвы, длинными с тугими завитками. Мы предположили, что это Аманда. Тело покрывали ужасные травмы. Девушку били по голове, а повреждения на шее свидетельствовали о том, что ее душили ладонью, рукой или даже ногой. Ее смерти могли поспособствовать травмы головы или шеи, но, вероятно, повлияло все в совокупности. На нее совершили жестокое нападение. Состояние одежды и следы травм также говорили, что нападение было совершено с целью сексуального насилия. Сложность заключалась в том, что тело изуродовали уже после убийства, ветки сунули в нос, рот и влагалище. Я никогда ничего подобного не видела, и даже Уолтер, человек бывалый в нашем деле, притих. Я все это время вела записи. Настроение в морге повисло мрачное. Обычно на выходных мы разбирались с убийствами от рук банд и со случаями домашнего насилия. Этот случай выбивался: Аманда всего несколькими часами

ранее праздновала новый этап своей жизни, и кто-то забрал у нее эту жизнь самым жестоким образом. Мы собрались вокруг тела молодой девушки, будто в попытке ее защитить. К сожалению, для этого было слишком поздно. Тогда мы постарались сделать все, что в наших силах: убедиться, что все улики зафиксированы, а каждый волосок и кусочек ткани сняты с тела. Если есть та самая улика, которая поможет нам опознать убийцу, мы ее найдем. К утру мы сделали все возможное. Осталось только одно: во время осмотра тела мы описали травму на груди, это была необычная рана в необычном месте. Я подумала, что она напоминает след от укуса, а значит, нужно связаться с судебным стоматологом и попросить его прибыть в морг. Затем нужно было проинформировать семью и попросить ближайших родственников приехать в морг, чтобы те подтвердили наше предположение, что это Аманда Даффи. В большинстве случаев никаких колебаний в этом вопросе нет. Конечно, никому не хочется рано утром услышать стук в дверь, никому не хочется ехать в морг на опознание члена семьи, но мы должны были точно знать, Аманда ли лежит перед нами. Лицо девушки было так повреждено – вполне вероятно, что это мог оказаться кто-то другой. Студенты часто берут удостоверения друг друга, но если и правда это Аманда Даффи, что почувствуют родители, увидев ее такой? Тогда мы решили сперва попробовать установить ее личность другим путем. Нам помог судебный стоматолог, который описал ее зубы и сравнил со стоматологическими записями Аманды Даффи. Перед нами лежала именно она. Он также подтвердил, что рана на груди – агрессивный укус (потому что кожа оказалась порвана), и убийца оставил характерный след от зубов. По этой детали врач смог составить стоматологический профиль и сделать слепок укуса, благодаря чему позже удалось предположительно установить

личность человека, виновного в убийстве. У нас на руках была причина смерти, улики, а также тело, которое мы изучили при помощи научных методов. Что еще мы могли сделать? Поразмыслив, мы решили проявить сочувствие к родителям Аманды и дать семье запомнить Аманду такой, какой она была, одетой для вечеринки, взволнованной по поводу будущего, а не замученной и избитой, безжизненно лежащей на столе в морге. Патерналистский подход, который, как мы теперь понимаем, не всегда совпадает с интересами семей. За годы работы я усвоила, что семьям не всегда достаточно знать, что их близкий умер: многие желают увидеть человека собственными глазами, потрогать, подержаться за него, поцеловать и поплакать над телом. Мы отказали семье Аманды в этом праве. Теперь я стараюсь дать семьям попрощаться со своими родными. Такое не всегда возможно, но даже если они могут увидеть тело или подержать за руку – этого часто достаточно. Современные лаборанты морга обучены процедуре восстановления, как и похоронное бюро, однако в некоторых случаях мне приходится обращаться за особой помощью к специалистам. Одним из таких профессионалов является лаборант Глин Таллон, он опытен, к нему обращаются, когда дело связано с серьезными травмами головы или посмертными изменениями, например, изменением цвета кожи или отеками. Он мастерски скрывает это или маскирует, чтобы семьи не были так шокированы тем, как изменился их близкий человек. Услуги Глина стоят дорого, и не каждый может их себе позволить, но Глин не жалеет времени и помогает в особенно тяжелых ситуациях. Например, его услуги пригодились в недавнем деле, когда муж убил свою жену и спрятал тело на несколько дней. Женщину с трудом можно было узнать из-за

травм и посмертных изменений, но Глин поколдовал над ней, и семья смогла увидеть тело. Но родителям Аманды предстояло перенести еще один удар, который в итоге привел к изменению в законодательстве. Когда дело дошло до суда, обвиняемым оказался мужчина, Фрэнсис Олд, Аманда его знала и в ту ночь появлялась в его обществе. Фрэнсис сообщил, что видел девушку в ту ночь в компании другого мужчины, с которым она и ушла. Причину смерти никто не оспаривал. Я рассказала о травмах, поделилась мнением о том, как погибшая могла их получить, после чего детально описала посмертные повреждения. Даже адвокат защиты согласился, что смерть была чудовищной, но, разумеется, его клиент не имел к ней никакого отношения. Не было сомнений, что только психически нездоровый человек мог совершить подобное, а этот мужчина оказался здоров. Вот вам еще одна уловка защиты: нормальный, здоровый человек не может совершать ужасных поступков, поэтому человек, совершивший подобное, явно должен быть не в своем уме. Убедительной уликой стал укус на груди девушки. Сомнений не было: его оставил Фрэнсис Олд, чего он не отрицал, однако меня поразило его заявление, что после этого девушка поправила одежду и ушла с другим мужчиной. На лифчике не было следов крови. Судмедэксперт подтвердил это и сообщил, что волосы, найденные на месте преступления, совпадают с волосами Фрэнсиса Олда. Адвокат защиты, Дональд Финдли, отклонил эту улику, сославшись на вторичный перенос: волосы оказались на Аманде, когда они с обвиняемым находились вместе, а значит, Фрэнсису не нужно было находиться на месте убийства, чтобы оставить там свои волосы. Криминалист согласился. Когда все эксперты дали показания, присяжные удалились для вынесения приговора. «Не доказано». Обвиняемый ушел из здания суда.

Большинство слушателей приговор поразил, однако я с самого начала сомневалась, что присяжные решат в пользу тюремного заключения. Дональд Финдли опроверг некоторые из улик, полученных в ходе экспертизы, чем и вызвал сомнения у присяжных. Родители Аманды были опустошены произошедшим: казалось бы, решенное дело с понятным исходом, но преступник на свободе, а их дочь мертва. На этом история не закончилась. Родители Аманды пытались исправить положение. Один из вариантов – возбудить дело частного обвинения против человека. Такое бывает нечасто, но подобное происходило в деле О.  Джея Симпсона в  Америке и в деле об убийстве Стивена Лоуренса в Великобритании. Так что семья Даффи выдвинула гражданский иск против Фрэнсиса Олда. Уровень доказательности в гражданском суде ниже, чем в уголовном: вероятность преступления против фактов, не вызывающих обоснованные сомнения. Фрэнсис Олд был признан виновным в смерти Аманды Даффи и обязан был выплатить ее родителям 50  тысяч фунтов. Гражданский суд может назначить лишь выплату компенсации. Родители Аманды так и не получили эти деньги. После уголовного процесса по делу об убийстве дочери родители Аманды неустанно ратовали за изменения в законе: им хотелось отмены приговора «не доказано». В  Шотландии в  2011  году был принят закон о вторичном привлечении к уголовной ответственности за одно и то же преступление, почти через 20 лет после смерти Аманды. Теперь любого можно судить за одно преступление дважды, но вердикт «не доказано» остался. Дело о смерти Аманды рассматривали повторно, однако суд так и не принял доказательства, поэтому Фрэнсис Олд остался свободным человеком. Через пару лет он умер от рака, а у родителей Аманды так и не появилось чувство, что справедливость восторжествовала.

Выступая в суде, я в полной мере осознаю силу собственных показаний. Всегда есть страх несправедливого приговора для подсудимого, но что если при этом есть шанс несправедливо обойтись с семьей погибшего?

Глава 9 Специалисты Одна женщина не видела свою подругу несколько дней. Они вместе работали, а если не появляешься на работе – не получаешь деньги. Этого ни одна из них себе позволить не могла, не только изза вопроса денег, но еще из-за того, что мог бы сделать с ними их сутенер. Когда подруга не явилась снова, женщина решила проверить ее квартиру: в  их деле никогда не знаешь, чем все закончится. В квартире оказалось темно и тихо. На стук никто не отозвался. Порой стоит доверять инстинктам. Вот и женщина, не попав в квартиру, решила вызвать полицию – решение, которое такие девушки принимают с тяжелым сердцем. Дверь оказалась хлипкой, и полиция без труда вошла внутрь. Даже неопытному человеку одного взгляда на квартиру – кровать, если точнее,  – хватило бы, чтобы поднять тревогу, а уж полиция видела и не такое. Грязь и нищета – досадные побочные явления от наркотиков и проституции. Посреди этой разрухи полиция обнаружила тело женщины, та была наполовину обнажена и мертва, по меньшей мере, несколько дней. Температура и на улице, и в квартире была низкой. В подобных жизненных обстоятельствах по счетчикам не платят. Мысленно полиция уже записала это убийство в графу «связанное с наркотиками», но необходимо было соблюсти все протоколы, поэтому началось расследование. В общем, я увидела то же, что и полиция, но под другим углом. Большинство синяков на теле женщины, вероятно, были связаны с ее образом жизни, но не след на шее: ее задушили. Когда тело привезли в морг, причина смерти подтвердилась. Ее убили. Благодаря ее подруге мы знали, кто эта девушка, а также как и где она умерла. Не знали мы лишь личность убийцы, пусть

информация о причинах смерти у нас имелась: секс или наркотики. Но решать эту головоломку предстояло не мне. Требовалась целая армия экспертов различного профиля: мы позвали специалистов. Кто ответит или поможет найти ответ на крайне важные вопросы? У каждого расследования свои требования. В этом деле мы взяли образцы на анализ, чтобы по ним попытаться установить личность убийцы. Однако сперва нам требовался список подозреваемых. Трудная задача в данной ситуации. Чтобы сузить поиски, нужно было ответить на старый как мир вопрос: «Когда она умерла?» Лучшее, что я могла предоставить следствию: девушка умерла по меньшей мере за два дня до того, как ее нашли. Спустя 48 часов после смерти методы определения давности наступления смерти уже ненадежны. Как только останавливается кровообращение, из тканей уходит кислород, отчего происходит цепь химических реакций, которые воздействуют на мышечные клетки, уплотняя их. Чем больше мышца, тем больше времени занимает этот процесс. Первым делом коченеют мышцы лица и ладоней. Окоченение постепенно расходится по всему телу, и оно становится несгибаемым. Иногда такое происходит мгновенно: подобное состояние еще известно как «каталептическое трупное окоченение»[38]. Писатели его просто обожают, описывая, как героя находят «с зажатым в руке пистолетом». Самый яркий пример подобного на моей памяти – молодой человек, вдохнувший пары углеводородного газа в лаборатории. Его словно заморозили: он так и застыл, слегка согнувшись над стеклянной банкой, в правой руке он сжимал ключи. Когда мы убрали банку, он остался стоять. Такое трупное окоченение связано с внезапной остановкой сердца из-за газа, который человек вдохнул. Обычно окоченение происходит постепенно после смерти, но его интенсивность, а также степень естественных физико-химических

изменений в теле зависят от внешних и внутренних факторов. В случае с окоченением самый важный фактор – температура окружающей среды и тела в момент смерти. Температура в  Великобритании и  Ирландии умеренная, и тело целиком может закоченеть в промежуток от 12 до 24 часов, а после стать снова довольно мягким в срок от 24 до 48 часов. В жарком климате процесс ускоряется и занимает несколько часов, а при температуре ниже десяти градусов тело может не закоченеть вовсе. Кроме этого, мы полагаемся на трупные пятна и трупное охлаждение. Трупные пятна также известны как «синюшность», или покраснение кожи. Появляются они в связи с застоем крови в сосудах и гравитационным эффектом: верхняя поверхность тела будет бледной, в то время как нижняя – красной или фиолетовой. Если человек лежал лицом вверх, то оно будет бледным, поэтому часто при обнаружении трупа люди говорят: «Я сразу понял, что передо мной труп, потому что он был совсем белым». Крови требуется некоторое время, чтобы потерять способность перемещаться по сосудам из вышележащих отделов в нижележащие, поэтому, если труп переносили, это будет заметно по трупным пятнам. Примерно через 12  часов после смерти кровь становится более густой и теряет свою способность перемещаться по сосудам, и смена положения тела уже никак не отразится на локализации пятен. Но это знание помогает установить, меняли ли положение тела или переносили ли труп. Если открытие ДНК стало сенсационным в мире криминалистики, то открытие алгоритмов по вычислению давности наступления смерти с использованием температуры тела было преподнесено судмедэкспертами как простой инструмент, позволивший совершить прорыв в расследовании убийств.

Еще в 1840-х годах профессор Рейни установил, что температура тела падает после смерти, что соответствует закону охлаждения Ньютона. Так как тело примерно цилиндрической формы, то предполагается, что и охлаждаться оно будет так же, как и цилиндр. В последующие годы проводились и другие исследования в попытке определить факторы, влияющие на охлаждение тела, чтобы, измерив температуру сразу после обнаружения тела, можно было определить время смерти. В конце концов сообщество судмедэкспертов согласилось использовать один алгоритм, но в нем имелась большая погрешность и множество переменных, которые необходимо было принимать во внимание. Это не точная наука. Некоторые из нас предоставляют команде точное время смерти, другие же настаивают на том, что время стоит рассматривать как приблизительное. Все, что я могу сказать в такие моменты: «Вероятно, жертва умерла днем во вторник, а не в среду». Мне кажется, что такие показания сильно помогают следствию, однако полиция обычно на это восклицает: «Но, док, выходит, что его мог убить кто-то другой, у нашего подозреваемого есть алиби на вторник!». Вот именно! За последние годы точные показания относительно времени смерти дискредитировали себя в суде, и правы были те из нас, кто опасался давать точные данные. Профессор Бернард Найт, бывало, говорил: «Если вы знаете, когда человека в последний раз видели живым, и знаете, когда его нашли мертвым, умер он где-то в промежутке». Мудрые слова. Когда я учу студентов, полицейских или других экспертов, причастных к расследованию, то даю простое как мир правило: возьмите руку или ногу жертвы и проверьте, насколько тело теплое или холодное под одеждой. Если теплое и гибкое, человек умер в течение последних пары часов; если конечности окоченели, но тело еще теплое, жертва умерла несколько часов назад; а  если руки и ноги окоченели, а тело холодное, смерть случилась от 12 до 24  часов назад. Это лишь примерная схема, но, предоставляя временные рамки, особенно когда речь идет о

потенциальном убийстве, она помогает команде, расследующей преступление, искать того, кто понесет ответственность за содеянное. Где вы были с восьми до десяти вечера? Где были во вторник утром? Ни одна из «телесных» улик не помогла нам определить давность наступления смерти, учитывая большой промежуток времени между убийством и обнаружением тела. Что еще могло нам помочь сузить интервал? Что ж, в подобных ситуациях любые подсказки с места преступления и прочие свидетельства могут пригодиться. Газета с датой, стопка писем из почтового ящика, даже анализ содержимого желудка на предмет того, чем жертва питалась в последний раз. Любая деталь может помочь, даже если всего лишь узнать расписание человека: когда он в последний раз забегал за газетой или сигаретами по пути на автобусную остановку? Когда в последний раз девушка была на работе? Полиция понимает важность свидетельских показаний и опрашивает любого, с кем жертва обычно общалась, чтобы установить временную цепь событий. Как-то раз в полицию позвонила пожилая женщина: она беспокоилась насчет того, что почти неделю ничего не слышала от сестры – и это было странно. Выяснилось, что каждый вторник вечером та звонила, а прошлым вечером звонка не было. Сестра редко выходила из дома и за последние 20 лет ни разу не пропустила время звонка. Полиция расспросила женщину, какой ей показалась сестра во время последнего звонка: не жаловалась ли на плохое самочувствие, не говорила ли, что падала в последнее время? Женщина объяснила полиции, что, если честно, даже не разговаривала с сестрой, им нечего было сказать друг другу. Тогда зачем тратить время полиции из-за пропущенного звонка? Но женщина рассказала, что обычно звонила сестре, ждала три гудка и

клала трубку, затем сестра делала то же самое. Если случались неприятности, они все же могли поговорить и сделать это даже не во вторник. Она сказала, что в тот день звонила несколько раз и теперь волновалась за сестру: сама она жила в  Англии, а сестра в  Шотландии, и просто заскочить проверить ее она не могла. Полиция пообещала связаться с отделением в  Шотландии и попросить кого-нибудь зайти к ее сестре – они держали в уме худший вариант, так как обеим женщинам было за восемьдесят. Прибыв на место, шотландская полиция обнаружила дверь в дом женщины незапертой. На дворе стояло позднее утро, а занавески все еще были задернуты, и сам дом казался мрачным, хоть и в идеальном состоянии. Не было никаких свидетельств проникновения, но и женщины дома тоже не обнаружилось. В спальне убрано, одежда аккуратно сложена на стуле, кровать застелена. Только когда распахнули занавески и комнату заполнил свет, стало понятно, что под одеялом кто-то есть. Одеяло аккуратно сдвинули и увидели пропавшую сестру. Она была мертва, на ее лице лежала подушка, ноги выпрямлены, а руки сложены на груди, словно кто-то положил ее так после смерти. Однако это не самая шокирующая находка: в  углу комнаты, спрятавшись в темноте, скрючившись, кто-то сидел. Это был сын жертвы, он тихо плакал; полиция решила, что он совсем обезумел, обнаружив тело матери, и из уважения к ней укрыл ее одеялом. К тому моменту, как я приехала, его увели, но мне достаточно было всего лишь взглянуть на тело, чтобы точно сказать: ее задушили. Вот еще одна история о семейных конфликтах: сын убил собственную мать. Он страдал психическим заболеванием, его брак развалился, он жил с матерью, очень требовательной, особенно в отношении своего дома,  – это и стало последней каплей. К счастью, сестра жертвы, благодаря своеобразному ритуалу, помогла раскрыть дело раньше, чем о нем стало бы известно. В отличие от пожилых сестер, у молодой задушенной проститутки не было привычного распорядка дня, жила она довольно хаотично,

но полиция все же нашла свидетеля, который утверждал, что видел погибшую на главной улице – она ела булочку с кокосовым кремом, главный деликатес Глазго. Этот свидетель последний видел ее живой. Обычно в ходе вскрытия образец содержимого желудка сохраняется, если считается, что это поможет определить время смерти или восстановить порядок последних перемещений жертвы: может, она останавливалась у фургона с бургерами или ела вечером кебаб. На этот раз содержимое желудка было достаточно хорошо переварено, и я засомневалась, что смогу в нем разглядеть кусочки кокоса, поэтому пришло время звать нужного специалиста по определению растений, фруктов и овощей. Нет, не местного садовода, а ботаника. В то время наш офис располагался в недрах университета Глазго, который буквально кишел различными специалистами мирового уровня. Я сверилась с картой университетского городка и с банкой наперевес отправилась искать кого-нибудь в ботаническом департаменте, кто захотел бы помочь нам в расследовании. Всегда в деле есть кто-то вроде меня, кому не терпится его раскрыть, и поэтому я порой не думаю о последствиях, например, что специалистам придется давать показания в суде. Я объяснила ботаникам, что смерть молодой женщины пока квалифицируется как насильственная, а содержимое ее желудка может быть полезным следствию. Но я намеренно не сказала о съеденной булочке с кокосом. Оставила банку, ушла и принялась ждать. Через пару дней мне позвонили: «В содержимом желудка мы нашли обычную смесь хорошо переваренных овощей и мяса, но есть и кое-что необычное, и оно похоже на кокос!». Вот за что я люблю специалистов. Показания очевидца подтвердились, мы установили временные рамки убийства, и теперь полиция могла делать то, что умеет лучше всего: искать преступника.

Целая плеяда специалистов может внести вклад в расследование. Шерлок Холмс говорил: «Вы знаете, в чем заключается мой метод: он основан на изучении мелочей», а теперь у нас есть наука и технологии, позволяющие нам исследовать эти мелочи под микроскопом, чтобы найти доказательства нашему «чутью» и  недостающие кусочки паззла. У нас есть доступ к разного рода специалистам, чья область исследования может дать информацию, которая поможет описать место преступления или найти убийцу: на каждую мелочь – от пыльцы и листвы до биологических жидкостей и анализа ДНК – найдется тот, кто сможет нам помочь. Разумеется, есть постоянная группа специалистов – от полиции до ученых, – которая присутствует на каждом месте происшествия, это мои «напарники по преступлениям». Ежедневно криминалистов вызывают для помощи в расследовании нападений, изнасилований, убийств, преступлений, связанных с наркотиками, грабежей и многого другого. К расследованию убийств подключаются фотограф, дактилоскопист, эксперт по баллистике, эксперт по составлению карты места преступления и судмедэксперты. Исходя из преступления, можно понять, какой эксперт вам нужен. Мой лучший союзник – судебный фотограф: он фотографирует тело на каждом этапе исследования. Сделанные фотографии будут храниться бессрочно: чем лучше фотограф, тем лучше снимки. Мне невероятно везло, особенно в  Ирландии, потому что все судебные фотографы были специалистами высшего класса. Сегодня, вместе с техническим прогрессом, я могу попросить сколько угодно фотографий; раньше приходилось надеяться на количество кадров на пленках, которые фотограф взял с собой. Некоторые фотографы скромно признавались перед началом съемки вскрытия, что взяли только одну или две пленки. Тишина, следовавшая обычно за такими

заявлениями, ясно давала им понять: нужно позвонить в офис и попросить дополнительные пленки. И хотя в течение всего вскрытия я делаю записи в блокноте, бесценно, когда есть фотографии, на которые можно сослаться. От того, что фотограф подходит близко к телу, пока я его исследую, у меня появляется возможность отойти и посмотреть на жертву со стороны, порой это кое-что дает: можно увидеть очертания ран или разглядеть синяки, которых не видно под «естественным» освещением морга. У меня появляется шанс ничего не упустить. Все эксперты, в особенности криминалисты, вносят неоценимый вклад в расследование, но самым ценным кадром для меня всегда был специалист по следам крови. Пусть я не новичок в делах с кровавыми местами преступлений и могу отличить потеки от брызг крови, я все же считаю, что эти специалисты делают невероятную работу, особенно в случаях сложных травм головы, когда жертву бьют неоднократно тяжелым предметом. По количеству и размеру ушибленных ран я могу сделать вывод о возможном орудии, принимая во внимание повреждение черепа. Например, от молотка остаются маленькие, но характерные травмы; большие предметы, такие как камень, оставляют множественные нерегулярные отметины; такие же может оставить и молоток, если им ударить несколько раз. Анализ следов крови поможет определить количество ударов, а эта информация позволит мне лучше описать потенциальное орудие убийства. Взаимопомощь и сотрудничество – ключ к хорошей работе судебных специалистов. Никто из нас не должен работать поодиночке. Когда дело доходит до определения времени смерти, а тело уже остыло, всего один эксперт может нам с этим помочь: энтомолог. Не представляю, как нужно любить насекомых, чтобы изучать их, но каждому свое. К тому же я только рада воспользоваться чьей-то

страстью, если она поможет мне раскрыть дело. В Великобритании и Ирландии почти сразу после смерти, часто в течение нескольких минут, тело жертвы привлекает мух запахом смерти, то есть выбросом летучих компонентов. Мы так же чувствуем запах бекона: сразу выделяется слюна и нас тянет к еде. Можно ли винить мух? Мы для них – неплохая пожива. Синяя мясная муха может прилететь через несколько минут после смерти и отложить яйца в темных уютных уголках тела: в ушах, носу, глазах и других доступных местах. Обычные домашние мухи не торопятся, но подождите пару дней, когда начнется процесс гниения, они прилетят. Из яиц вылупляются черви, или личинки, которые питаются телом. Обычно их сотни или тысячи, они образуют целый рой и перемещаются по телу и сквозь него, пожирая любую гниющую ткань на своем пути. Они так яростно едят, что от них будто пар идет. Личинки растут до так называемого третьего возраста. Затем они покидают тело в поисках безопасного места для окукливания. Эта «миграция» важна для энтомологов, изучающих место преступления, и поэтому они предпочитают оставить тело на месте до тех пор, пока не будут уверены, что собрали все необходимые доказательства. Обнаружение куколок – самая трудоемкая стадия расследования, потому что энтомологи пытаются понять, куда делись личинки, после чего мы потрошим ковры и роем землю. Именно на этой стадии неопытные энтомологи и ошибаются. Я «любитель» во многих областях, включая энтомологию, и всегда осознаю пределы своих знаний, а также момент, когда нужно звать специалиста. Прежде всего, я не умею отличать мух друг от друга, мне больше нравится прихлопывать их газетой. То же касается и пауков. Однако эти мухи – ключ к пониманию произошедшего для энтомологов. У разных мух разный цикл жизни, а это важно при определении, когда муха отложила яйца: выясняется не время смерти или сколько прошло с тех пор, а время заселения мух. К тому же рост личинок зависит от температуры окружающей среды и ее

колебаний, поэтому необходимо получить и проанализировать подробные метеорологические карты за интересующий нас период. Речь идет не о банальной арифметике. Я имела удовольствие сотрудничать с доктором Джоном Мэнлавом, судебным энтомологом. Он участвовал в расследовании нескольких дел в Ирландии, пытался уточнить временной интервал с момента смерти жертвы до обнаружения тела: он работал с пожилой женщиной, найденной спустя несколько месяцев после смерти, и с женщиной, которую убили и бросили тело в лесу. И хотя энтомологи предпочитают увидеть тело на месте преступления, это не всегда выполнимая задача. Но с помощью современных технологий энтомологи могут говорить мне, что делать, дистанционно, чтобы я могла собрать личинок и куколок. После чего образцы доставляются в лабораторию, где личинки выращиваются в определенных условиях – обычно это занимает несколько недель. Летом можно предположить, что мухи сразу слетелись к телу, однако в зимнее время года, когда средние температуры довольно низкие, мухи впадают в спячку и не просыпаются, пока температура не повысится. Тела часто заворачивают в пластик или другие материалы, и мухи не могут забраться туда; иногда тела закапывают или помещают в герметичные контейнеры, например холодильные камеры. Разумеется, мухи не могут в этом случае прилететь к телу, что влияет на вычисления энтомологов. С точки зрения этих специалистов, одним из интересных фактов является отложение яиц в ранах: об этом стоит тревожиться не только мертвым, но и живым. Я видела, как из-за пренебрежительного отношения у пожилых людей в пролежнях появлялись личинки. Исследование личинок может быть полезно в случаях, когда тело разложилось так сильно, что установить точную причину смерти очень трудно.

Однажды из психиатрического отделения пропал молодой человек. У него была депрессия. Несмотря на хорошую охрану, ему удалось выскользнуть из больницы. Всю больницу осмотрели сразу же, как только медсестры заметили его отсутствие, однако пациента не нашли. Через десять дней рабочий, чистивший территорию школы, в зарослях обнаружил тело. Об этом сообщили в полицию, и сразу же появилось предположение, что это и есть пропавший пациент. Тело уже довольно сильно разложилось, и в нем обнаружились личинки. К счастью, так как велось расследование о пропаже молодого человека, в полиции имелись все записи, в том числе и его стоматологическая карта – это ускорило процесс опознания. Как он умер? Помимо того, что личинки обнаружились на лице покойного, их также было довольно много на предплечьях и шее. Мух явно привлекли именно эти части тела – раны на них походили на те, какие человек может нанести себе сам. Этот бедняга вырвался из-под больничной охраны, чтобы покончить с собой. Его семья была благодарна хотя бы за то, что его тело обнаружили и теперь они знали, что с ним случилось. Смерть бывает очень жестокой. Личинки питаются тканями и биологическими жидкостями и поэтому могут быть полезны в особых случаях, например, при смерти от наркотиков. Личинки во время поедания будут инфицированы теми же веществами, которые принял – добровольно или нет – покойный. К тому же наркотики повлияют на их жизненный цикл: например, кокаин его ускорит. В случаях, когда степень разложения такая, что кровь, печень и другие жидкости и ткани организма разрушены, личинок можно использовать для определения наличия или отсутствия препаратов, которые могли убить человека. Токсикологи не слишком жалуют такие методы, но это последняя зацепка для судмедэксперта. В тех немногих случаях, когда я

посчитала подобный анализ необходимым, он дал результаты, которые указали на причину смерти. Токсикологический анализ обычно проводится в ходе расследования, когда есть подозрение, что алкоголь или наркотики могли спровоцировать смерть жертвы или поспособствовать ей. Токсикологи готовят и анализируют образцы крови и мочи. В них можно обнаружить алкоголь или наркотики, а часто и то, и другое. Иногда смерть наступает от одного только алкоголя, т. е. алкогольной интоксикации, и часто так бывает в случае с насильственными смертями: жертва или преступник могут находиться под влиянием алкоголя во время инцидента, который приводит к смерти. Так или иначе, алкоголь не оправдывает ничье поведение, но я часто подчеркиваю, что он и некоторые наркотики могут повлиять на реакции человека, включая и то, что люди могут плохо оценивать опасность или вести себя безрассудно. Алкоголь начинает свое действие со снятия зажимов, кружит голову, затем его уровень в крови повышается, а работа мозга ухудшается, наступает стадия непонятного поведения, человека шатает, и если он продолжит выпивать, то дыхание замедлится, появится спутанность сознания, а ствол головного мозга будет поражен, и наступит коматозная стадия. У некоторых наркотиков – героина и транквилизаторов – схожий и часто смертельный эффект, неважно, есть ли при этом алкоголь в крови. Кокаин считается смертельным наркотиком. Есть все-таки определенный снобизм как в приеме наркотиков, так и в употреблении алкоголя. Люди покупают себе алкоголь, который могут себе позволить, чтобы забыться, но помните, что убить вас может и, Шатонеф-дю-Пап, и  Бакфаст[39], неважно, пьете ли вы из хрустальных бокалов или из бутылки, завернутой в коричневую бумагу. В случае с наркотиками не вопрос цены разделяет «бедных» и  «богатых», но сам наркотик. У алкоголя действие одно, и людям кажется, что чем больше они заплатят, тем больше шансов избежать неприятных побочных эффектов. Может, просто пить меньше

алкоголя и больше воды? Но вот наркотики – совсем другое дело. Беспамятство против перевозбуждения; героин и транквилизаторы против кокаина и экстази. Отключиться от жизни или ворваться в нее на всех парах. Простите, но итогом любого вашего выбора может стать смерть. Когда вы пьете, вы можете рассчитать результат: если выпиваете больше четырех бокалов или мешаете напитки, то похмелье неизбежно. С наркотиками же, принимаете ли вы их по инструкции, покупаете у парня за углом или в темноте ночного клуба, – вы всегда играете в русскую рулетку. Вы платите деньги и надеетесь на лучшее. Что ж, удачи. Кокаин привлек наше внимание, когда выяснилось, что его принятие часто сопровождается странным, параноидальным и порой агрессивным поведением перед смертью. У человека, принявшего наркотик, выступит пот от повышенной температуры, он может срывать с себя одежду, чтобы остыть. Такое странное поведение обычно привлекает внимание полиции или охраны, но человек не успокаивается, а остановить его почти невозможно из-за неожиданно проявляющейся нечеловеческой силы. Это состояние называется делирий (перевозбуждение и бред). К сожалению, иногда попытки успокоить человека в подобном состоянии заканчиваются его смертью. Смерти в таких обстоятельствах вызывают тревогу, потому что они случаются во время ареста или под полицейским надзором. Абсурд: те, кто призван хранить мир и присматривать за нами, виновны в смерти жителей города. И виновны ли? Такие противоречивые случаи подвергаются тщательному анализу. Пусть все дело в кокаине, но давно понятно, что смерть в подобных обстоятельствах – не просто «плохая» реакция на наркотик, приправленная грубым обращением со стороны представителей закона. Порой мозг «подвисает», а химическая реакция запускает цепочку процессов, результатом которых может стать смерть. Об

этих смертях еще многое предстоит узнать, и важно, чтобы полиция понимала, как справляться с такими ужасными ситуациями. Токсикологи ведут непрерывную борьбу в попытке угнаться за наркотиками, появляющимися на улицах. То же делают и судмедэксперты. За последние годы самым сложным испытанием для нас стало появление так называемых легальных психоактивных веществ, считающихся безопасными наркотиками для вечеринок. К сожалению, не существует такого понятия как «безопасные наркотики». У всех препаратов есть побочные эффекты, даже у простого аспирина. Эти новые наркотики были нацелены на молодежь и сперва не привлекали достаточного внимания, чтобы укрепиться на рынке. К счастью, от них погибло лишь немного людей, но этого хватило, чтобы привлечь внимание властей. Был принят закон с целью ограничить употребление потенциально опасных препаратов среди молодых людей. Проблема в том, что формула наркотика постоянно меняется, а значит, и токсикологам приходится подбирать другие реагенты в лаборатории, чтобы обнаружить следы наркотических веществ в новых препаратах. К незаконным препаратам не прилагается списка вероятных побочных эффектов. Также нет предупредительных надписей «не принимать, если у вас проблемы с психикой», да и те, кто собираются принять наркотики, едва ли прислушаются к скептикам, говорящим, что делать этого не стоит. Лучше не принимать ничего, что не выписывал вам врач, но если вы решились и что-то пошло не так, я вас предупреждала. Ночью в одном из домов в  Голуэе вспыхнул пожар. На вызов приехала пожарная бригада. Паре молодых людей удалось выбраться из дома. Они попытались помочь остальным, но не смогли вернуться в дом из-за пламени. Из сгоревшего здания позже вытащили три тела. Двое – около 30 лет, одно тело принадлежало женщине за 60. Мужчина был найден на верхней лестничной площадке, женщины – в своих постелях. Мы полагали, все погибли от пожара. Тела сильно пострадали в огне, но личности можно было

установить. Вскрытие показало копоть в дыхательных путях, что значило: люди были живы, когда начался пожар. Кровь отправили на анализ, чтобы установить уровень угарного газа и продуктов горения. Это подтвердило бы, что они задохнулись. Тем временем было необходимо ответить на вопрос: почему они не выбежали из дома? Самое простое объяснение: газ быстро добрался до них, и они задохнулись. Но люди иногда попадают в ловушки, огонь или осыпавшаяся кладка дома блокирует им путь, кто-то застывает от ужаса. Замечено, что дети часто стараются спрятаться в шкаф или под кровать в таких ситуациях, а не убежать. Дым может дезориентировать, особенно если у жертвы мутится сознание от отсутствия кислорода. Так одна пожилая пара погибла в доме при пожаре. Они жили в бунгало большую часть совместной жизни. Пожар случился из-за неполадок в проводке. Он начался в холле, перетек в гостиную, а оттуда в спальни и заднюю часть дома. Пару обнаружили в гостиной. Похоже, пожар разбудил их, и они бросились именно туда. Как только огонь и дым затихли, стены поведали нам историю последних минут жизни пострадавших: отпечатки пальцев показывали, что пара отчаянно пыталась выбраться наружу. Сколько раз они проходили мимо окон и дверей, не понимая, где находятся? Ослепляющий дым, паника и нехватка кислорода спутали карты и предрешили их судьбу. История в  Голуэе не походила на эту: у  трех жертв в крови обнаружился повышенный уровень карбоксигемоглобина. Но почему они даже не попытались выбраться, когда сработала сигнализация? Найденный мужчина до этого сломал ногу и был в гипсе. Он оказался в ловушке на верхних ступенях лестницы, потому что не мог спуститься, вскоре его заволокло дымом, сознание помутилось, и он умер, не сумев выбраться. Токсикологический анализ объяснил, почему две женщины не спаслись и умерли в

собственных постелях: у  одной из них обнаружилась алкогольная интоксикация, вторая приняла таблетку снотворного. Судмедэксперт и токсиколог работали вместе, чтобы предоставить семьям погибших все детали случившегося. Положительный токсикологический анализ может дать ключ к причине смерти, но и отрицательный анализ тоже способен помочь. В одном доме нашли трупы четырех женщин. Они не особенно с кем-то общались, и соседи не видели их около недели. Тела обнаружил хозяин дома. Дверь была заперта и забаррикадирована. Четыре тела разом – довольно необычная ситуация, поэтому коронер, профессор Кьюсак, лично решил прибыть на место преступления. Я встретила его у дома, и как только фотограф закончил снимать внутри, мы тоже вошли. В доме стоял стойкий запах трикальцийфосфата, его я помнила с подросткового возраста, когда боролась с прыщами. Запах был настолько сильным, что почти перебивал запахи гниения. Дом вымыли до блеска. Единственным потревоженным местом осталось то, где лежали четыре женских тела. Самая старшая из жертв лежала отдельно от остальных, и мы предположили, что она умерла первой, а три девушки положили ее так, словно та умерла во сне, вот только ее нашли не в постели. Три оставшихся девушки нашлись в том месте, где упали и умерли. На телах не было видимых повреждений. На кухне обнаружилось немного еды, однако не было признаков того, что ее кто-то готовил или ел. Окна закрывали занавески, погружая дом в полумрак. Когда мы открыли занавески, то с удивлением обнаружили, что окна были заклеены скотчем – кто-то удостоверился, что дом нельзя будет проветрить. Дальнейший осмотр показал, что и камин был заблокирован. Кто-то и правда постарался хорошенько закупорить дом.

Я немедленно предположила, что девушки договорились о самоубийстве, а погибли от того, что вдохнули углекислый или угарный газ или проглотили что-то токсичное и отравились. В любом случае, я считала, что посторонние люди не были причастны к этому – девушки все сделали сами. Я описала найденные на месте улики токсикологам и попросила их поискать что-нибудь необычное, что девушки могли выпить или съесть, а также проверить уровень углекислого газа в крови. Но токсикологи не обнаружили ничего особенного. Вскрытие показало, что у самой взрослой из жертв было респираторное заболевание, но никаких болезней у других – ничего, что могло бы привести к смерти. Однако у трех девушек были признаки терминальной стадии обезвоживания. В желудках не обнаружилось еды, и тонкий и толстый кишечники были, на удивление, пусты. Мы исключили гастроэнтерит из причин смерти, потому что я не нашла никаких признаков инфекций или воспаления желудочно-кишечного тракта и других частей тела. В ходе дознания выяснилось, что одна из девушек придерживалась голодания и специально посещала ретриты. Мы пришли к выводу, что причиной смерти стали голод и обезвоживание, скорее даже последнее. Старшая из жертв, учитывая ее возраст и респираторное заболевание, похоже, скончалась на несколько дней раньше остальных. Невиданное коллективное решение. Кто знает, что творится за закрытыми дверями? Люди не всегда видят разницу между судебным танатологом и судебным антропологом. Если по-простому: судмедэкспртытанатологи имеют дело с телами, а антропологи – с костями; танатологи – медики, антропологи – ученые; танатологи работают с более-менее свежими телами, в то время как антропологам комфортнее работать с древними останками. Однако их области пересекаются в процессе расследования смертельных случаев. За многие годы я поработала с невероятными антропологами: с  Сью Блэк в  Шотландии и  Сьерра-Леоне и с  Лорин Бакли

в Ирландии, не говоря уже о бесчисленном множестве антропологов из Америки и  Англии, когда они содействовали ООН в расследовании военных преступлений. Несмотря на то что основной их задачей является опознание останков, американские антропологи также специализировались на травмах, которые можно определить по костям. Я многое узнала об огнестрельных ранениях, даже о такой простой вещи, как порядок попадания пуль в череп. Первый выстрел вызывает паутинный узор от перелома черепа в том месте, куда попадает пуля; это меняет узор последующих переломов от выстрелов, так как новые обрывают паутинную линию первого перелома (последующие образующиеся линии не пересекают те, что уже имеются). И одного выстрела достаточно, чтобы вызвать сильные повреждения и смерть; при многочисленных выстрелах смерть неизбежна. Любая информация, добытая с тела, может добавить красок общей картине преступления – с миру по нитке! Благодаря опыту работы с антропологами я могу отличить кости животных, хотя в некоторых случаях это не так просто. Один местный врач однажды принял закопанные кости мертвой собаки за человеческие останки. Мне пришлось карабкаться по холмам и пересекать долины, чтобы добраться до места преступления, где мне вручили лопату и отошли. Хватило несколько подкопов, чтобы обнажить тазовые кости и понять, что перед нами не человек. На месте строительства отеля Red Cow в Дублине обнаружили останки, которые, как позже оказалось, принадлежали свинье. Почему кто-то похоронил свинью – загадка. Для этого дела я вызвала Лорин, потому что там были ребра, а по ним не так легко опознать, человек это или животное. На всех стройках в  Ирландии можно встретить археологов, они наблюдают за этапом раскопок, чтобы установить любые свидетельства древних поселений; они также не дают пропасть ценной информации, которая может пролить свет на жизнь наших

предков. Их интересуют физические свидетельства жизни: стены, здания, дороги и артефакты, но иногда они натыкаются на человеческие останки, тела или могилы. Строители в такие моменты обязаны сложить инструменты и сообщить о находке коронеру. Дальнейшие действия зависят от давности останков: древние или свежие. Водораздел – от 50 до 70 лет; даже если есть подозрение, что человек, которому принадлежат останки, был убит, полного расследования не будет, если станет понятно, что преступник, скорее всего, уже мертв. Лучше всех отличить древние кости от свежих на месте преступления могут остео-археологи, и я полагаюсь на их мнение, неважно, иметь ли потом дело с этими останками мне или музею. В  Ирландии и недели не проходит без того, чтобы кто-нибудь не нашел кости – обычно животных – или не наткнулся на древние останки. И очень мало случаев, когда требуется вмешательство судмедэксперта. В 2003 году фермер, работавший на торфяных землях, обнаружил там тело. Он связался с полицией, те – с коронером, меня также пригласили на место находки в графство Оффали. Я приехала в то же время, что и техническое бюро: дело посчитали потенциальным убийством. Тело было замотано в пластик или брезент. Фотограф сделал серию снимков, как только мы открыли останки. Затем позвали меня, чтобы провести предварительный осмотр. К моему удивлению, «тело» состояло из рук и туловища; голова и ноги отсутствовали. Кожа была медно-коричневой и выглядела жесткой. На одной руке обнаружился амулет. Передо мной лежало мое первое болотное тело, старик Кроган. Я уже слышала от других судмедэкспертов о телах, которым может быть больше сотни лет, сохранившихся во льдах или болотах, но никогда прежде не видела лично такой «хорошей» плоти.

К счастью, на место преступления пригласили антрополога, от которого я получила первый урок о силе болотистой местности, влияющей на сохранность тел. Уникальный климат сохраняет кожу и придает ей эффект загара, в то время как кости деминерализируются. Меня поразило, насколько тело хорошо сохранилось. Физически передо мной был явно хорошо развитый мужчина. Судя по рукам, я могла предположить, что он был около метра восьмидесяти ростом. Как только подтвердилось, что это болотное тело, мои услуги больше не требовались, и полиция связалась с музеем, который с радостью принял такой ценный экспонат. На этом все должно было закончиться, но спустя некоторое время со мной связался музей и сообщил, что им нужны различные эксперты, чтобы изучить тело старика Крогана, и спросил, не хочу ли я присоединиться. Разумеется, я хотела! Вот это удача! Собралась целая команда экспертов из Ирландии, Великобритании и Европы – всем нам не терпелось приступить к работе над телом. Я присутствовала там как судмедэксперт и должна была установить, есть ли на теле травмы, и предоставить версию, почему он умер. Образцы отправили на анализ, чтобы установить время, в которое старик жил, и так мы узнали, что это было в железном веке, т.  е. в  400–200  годах до нашей эры. Невероятно! Как же мне повезло прикоснуться – с крайней бережностью – к такой ценной части ирландской истории. Вскоре стало ясно: хоть и нельзя исключать, что повреждения на теле были вызваны торфорезом, голова старика была отрезана намеренно. На груди также обнаружилась рана, повыше сердца, из-за которой тот, скорее всего, и умер. Были взяты образцы внутренних тканей, так как легочная ткань сохранилась. Мы сделали рентген и изучили желудочно-кишечный тракт, чтобы узнать, чем питались в то время. Я чувствовала гордость от того, что участвую в исследовании. С тех пор я поучаствовала в исследовании Клоникаванского человека – также еще одного болотного тела, принадлежавшего

мужчине. Вернее, исследовали только верхнюю часть тела: его выдавала характерная прическа. А позже, в 2011 году, я исследовала Кашельского человека, который жил четыре тысячи лет назад в начале бронзового века. Не мне раскрывать их истории – с этим лучше справятся эксперты в музее. Истории давно забытых королей и королевств, предательств, государственных измен, истории пыток и смертей. Вот бы побыть судмедэкспертом в те времена! Я благодарна команде за то, что мне разрешили поучаствовать в изучении истории наших праотцов. Загляните в  Национальный Музей Ирландии в  Дублине, посмотрите на болотные тела – они невероятные. Антропологи и судмедэксперт входят в когорту экспертов, которые работают с вещественными доказательствами: с  тем, что можно увидеть, потрогать, ощутить или понюхать. Суды и присяжные принимают собственные решения, они соглашаются с нашими показаниями или нет,  – сейчас, благодаря сериалу «CSI», каждый считает себя специалистом в расследованиях. Другие эксперты взаимодействуют с миром, который мы толком не можем увидеть. Поэтому мы зависим от их оценки: речь может идти об уликах, рассмотренных под микроскопом; о  результатах анализов, выполненных аппаратами, которые определяют и оценивают вещества – естественного происхождения или нет; об анализах ДНК. Улики со стороны этих экспертов нельзя потрогать руками. Их показания выходят за рамки наших знаний, поэтому мы лишь надеемся на существующую систему проверки, которая гарантирует надежность улик. Например, есть калибровка оборудования, используемого токсикологами для определения уровня алкоголя или наркотиков в крови; есть экспертная оценка образцов для микроскопического анализа и других результатов научных исследований. Важно все проверить и перепроверить. Уже много лет врачи должны выносить свои отчеты и решения на экспертную оценку. Задолго до того, как эта процедура стала обязательной, в офисе государственного судмедэксперта ее

проходил любой врач. Судебные медики прекрасно понимают, что у их ежедневных решений могут быть неблагоприятные последствия: подозрение в убийстве может пасть не на того, можно пропустить убийство или расстроить семью погибшего. Если мы можем сделать все правильно, нужно это сделать. Дела обсуждаются с коллегами, анализируются, и если те не могут помочь, нужны альтернативные точки зрения. Но что случится, если кто-то намеренно будет манипулировать фактами, фальсифицировать доказательства и вводить суд в заблуждение? Если эксперт считает, что цель оправдывает средства, а его доказательства поддерживают сторону защиты или обвинения? Или эксперт придерживается мнения, не принятого его коллегами, и считает себя правым? Эксперт обманывает или сам заблуждается? Однажды кто-то додумался до сумасшедшей мысли о том, что Земля круглая, а не плоская. Через пару тысячелетий наука и фотография доказали это, и все равно до сих пор есть люди, которые верят в плоскую Землю. Сегодня мы верим во что-то, что завтра может быть подвергнуто обструкции. И это в мире современных наук и медицины. Обе стороны в суде могут обратить физические улики в свою пользу. Судмедэксперты пользуются системой примерно так, как происходило в сказке о Золушке: если туфелька вам впору, может, это подходящая нога, но не исключено, что и другая тоже может подойти. Помните суд над О. Джей Симпсоном по обвинению в убийстве его жены и ее друга? Тогда принесли улику, окровавленную перчатку, найденную во время изучения места преступления и дома О.  Джей Симпсона. Взгляды устремились на О.  Джея, он втискивал руку в перчатку. Он пытался надеть ее, подняв руку, однако потерпел неудачу: перчатка не подошла, он – не наша «Золушка». Несмотря на то что его ДНК и волосы были найдены на месте преступления,

присяжные посчитали его невиновным в двойном убийстве. Вот она, сила вещественных доказательств: присяжные видели перчатку, могли ее потрогать, понюхать, но она не подошла. «Если не подошла, выноси оправдательный приговор». Порой эксперты придерживаются мнения, которое отличается от общепринятого. И только наука может объяснить, кто прав, а кто ошибается. Иногда конфликтные экспертные мнения сталкиваются из-за нацеленных на противоборство судов Великобритании и  Ирландии. Возникают споры, хотя нам следовало бы достичь единения в вопросе и уже потом разбирать разницу мнений. Судмедэксперт выступает со стороны обвинения и должен объяснить суду свою точку зрения, но, как независимому эксперту, ему необходимо изложить и альтернативное мнение и объяснить, почему оно возникло. Обычно это приводит к минимальным разногласиям между «противоборствующими» сторонами и редко влияет на исход дела. Власть сосредоточена не в руках судмедэкспертов. Однако если жертва преступления – ребенок и есть улики, указывающие на насильственную смерть, вероятно, между прокурором и защитой разразится битва. Все улики будут подвергаться сомнению, а танатологам и прочим экспертам предстоит нелегкое времяпрепровождение в кресле свидетеля. В подобных обстоятельствах вопрос в том, является ли травма результатом несчастного случая или ее нанесли намеренно. Несчастный случай или убийство. С одной стороны, борьба за справедливость для ребенка, пострадавшего от чьих-то рук, с другой – справедливость для человека, ошибочно обвиненного в причинении вреда ребенку. Непросто. Обе стороны должны предоставить свидетельства, подтверждающие их точку зрения, а те должны пройти проверку судом. Эксперты со стороны обвинения должны помнить о том, что они представляют улики суду, им не нужно пытаться отстоять точку зрения обвинения. Важно, чтобы эксперт знал о современных теориях и исследованиях и понимал, подкрепляют они его мнение

или нет. Важно, чтобы эксперт не настаивал только на своем, а был готов рассматривать альтернативные теории и мнения, согласен он с ними или нет. Я всегда старалась руководствоваться именно этим принципом в своей работе. Удалось ли мне это – судить другим. Дело не доходит до суда, если сторона обвинения считает, что доказательств недостаточно, чтобы предъявить обвинение в убийстве. Сторона защиты обычно опровергает улики. Ей нужно показать, что существует альтернативное объяснение событий. В делах, связанных с детьми, защите нужно доказать, что те травмы, которые, как полагает обвинение, были нанесены намеренно, на самом деле случайные. Защита обычно ищет эксперта, который может дать альтернативное – или совершенно противоположное – мнение тому, которое представила сторона обвинения. Один из самых противоречивых случаев – синдром тряски младенца: когда ребенка трясут так сильно, что это приводит к повреждению мозга и смерти. Было проведено много исследований, и существуют противоречивые теории о том, как возникает травма головного мозга. Есть те, кто верит в тряску; те, кто утверждает, что с ребенком приключилось что-то более серьезное; и  те, кто не соглашается, что повреждение мозга было вызвано травмой, и предлагает естественные причины смерти. Мы должны принимать во внимание и оценивать самые разные точки зрения. Травма, полученная неслучайно и приведшая к смерти, – еще один сложный диагноз. Есть ли объяснение повреждению? На суде сторона защиты попытается опровергнуть доводы обвинения и доказательства судмедэксперта, вызвав эксперта, который придерживается противоположных взглядов. К несчастью, я имела дело с младенцами, погибшими от травм головы, предположительно, нанесенных намеренно. В каждом деле я ждала, что мои показания будут подвергаться сомнению. Когда я

начала работать судмедэкспертом, то наивно верила всему, что мне говорили. С годами, повстречавшись со многими убийцами, я поняла, что жизнь не черно-белая, впрочем, как и расследования. Я никогда не пыталась намеренно ввести суд в заблуждение, но сейчас понимаю, что могла просто поверить мнению тех, кто был старше и мудрее. Медицина – не точная наука, и теперь мы стараемся пользоваться только ее доказательной стороной. Мы не доверяем чьему-то мнению просто так. Это большой шаг вперед. Стало очевидно, что мы не можем понять и объяснить все улики. Как только приходит понимание того, что все, чему мы раньше верили, не всегда могло быть верным, легче придерживаться объективного и непредвзятого мнения, а также не считать «новую» науку шарлатанством. Вероятно, мне легче, чем коллегам, в расследовании подозрительных смертей признать, что существуют и другие объяснения улик, найденных при вскрытии, а значит, и того, как жертва умерла. Нож за пазухой я не держу, личные интересы не защищаю, напротив, я более чем готова принять новую теорию, если ее подкрепляют научные доказательства. Мы постоянно раздвигаем границы научных и медицинских знаний, и стоит признать прогресс в этой области: достижения совершаются только путем проверки существующих теорий, которые сначала считаются лишь гипотезами. Как ученому, мне нравится решать проблемы постепенно, проверяя каждый шаг, иначе гипотеза никогда не перерастет в теорию или закон. Сложные вопросы существовали всегда: таково было положение дел в судебной патологии, когда я приступила к работе в этой области. За годы ученые проделали большую работу, которая помогла нам лучше узнать многие болезни, а это значит, что судмедэксперт в некоторых обстоятельствах стал лучше понимать, как умерла жертва.

Легче всего отвергнуть противоположную вашей точку зрения, но это непродуктивно и неполезно для суда. Защита подбирает экспертов, потому что их мнения могут принести пользу их клиенту. Суду решать, какие улики подтверждают или опровергают мнение стороны обвинения. Так как дела об убийствах младенцев редки, экспертов в этом тоже немного, и в зале суда раз за разом появляются одни и те же люди. Судмедэксперты обычно выступают со стороны обвинения, так как проводят вскрытие младенцев, но как обвинение, так и защита пользуются услугами специалистов из других областей медицины. Некоторые эксперты выступают исключительно на стороне защиты, так как их мнение отличается от мнения коллег. К несчастью, это может повредить их репутации, так как могут подумать, что они отстаивают сторону обвиняемого и не остаются непредвзятыми. Судья должен решать, кого следует рассматривать в качестве эксперта в судебном процессе и, следовательно, может ли этот человек давать показания. Судмедэксперты обычно считаются экспертами, но некоторые из нас дискредитируют себя в глазах судебной системы. За все эти годы было много людей, которые подвергали сомнению мои показания, но гораздо меньше тех, чьи мотивы вызывали вопросы. Одним из таких людей был биохимик, интересовавшийся костями, другим – педиатр-невропатолог, изучавшая синдром тряски младенца. Наши пути пересеклись, когда дети умерли при жестоких обстоятельствах, а родителей и нянь обвинили в убийстве. Оба специалиста старались найти иное объяснение травм; единственным доказательством намеренно причиненного вреда оказались травмы и их характер – вскрытие установило, что они получены не в результате несчастного случая, иными словами, это были умышленно нанесенные травмы. Я всегда настороженно относилась к подобной терминологии, так как она намекает, что решение было вынесено до того, как завершилось расследование. Я не пользуюсь термином «умышленно нанесенная травма» даже когда описываю рану на голове у

взрослого человека, где может быть прекрасно видно, что ее и правда нанесли намеренно. Так для чего мне использовать такие термины при описании травм ребенка? «Умышленно нанесенная травма» может быть первой в моем списке характерных диагнозов, но я должна помнить о том, что может существовать и другое объяснение. Разумеется, когда я представляю суду улики, то рассказываю обо всем: как раны соотносятся друг с другом, описываю характер их нанесения,  – я даю обзор с разных точек, а не фиксирую внимание на одной травме. Вот где мы с экспертами разошлись в подходах. Их мнения основывались только на одном аспекте: биохимик говорил о сломанных костях, а невропатолог – об изменениях в головном мозге. Они не приняли во внимание другие улики, которые подтверждали вероятность того, что детей убили. Я бы и согласилась, что они правы, сосредоточившись на области своей экспертизы, но было ли понятно суду, что они отбросили все остальные улики? Поскольку биохимик, хоть и был экспертом в метаболизме костных тканей, не разбирался в детских смертях и патологии, ему следовало напомнить суду об этом. Женщина-педиатр подвергла сомнению диагноз «тряски младенца» и  еще несколько раз приходила в суд, чтобы представить свою, отличную от мнения других экспертов, точку зрения. Судмедэксперты обнаружили субдуральную гематому в составе черепно-мозговой травмы, отек головного мозга и кровоизлияние в сетчатку, что признается «триадой», сопровождающей синдром тряски младенца, – этой точки зрения придерживались многие годы. Однако это утверждение не так давно подверглось сомнению. Высококвалифицированные специалисты в области машиностроения провели много исследований по поводу того, возможно ли ребенка

трясти так сильно, чтобы вызвать серьезную травму мозга; некоторые говорят, нет, некоторые говорят, что возможно. Исследования, проведенные невропатологами, показывают, что существуют другие объяснения черепно-мозговой травмы, кроме тряски. Было высказано предположение, что кровоизлияния в сетчатку глаза и изменения в головном мозге могли быть вызваны гипоксией, недостатком кислорода, что привело к набуханию мозга и повышению давления внутри черепа, и не обязательно дело в тряске. Но как подтвердить или опровергнуть эту гипотезу? У нас имеется ограниченное количество улик, недостаточное для доказательства. Несмотря на это, эксперт со стороны защиты произвел впечатление на суд; ученые провели дополнительные исследования, благодаря которым синдром тряски младенца больше не является веским доказательством. Тряска не создала достаточной силы, чтобы вызвать черепно-мозговую травму, и существовали другие объяснения. Не было доказательств, что ребенку нанесли травму намеренно. Проблема суда заключается в том, что приходится полагаться на доказательства судмедэкспертов, хотя никто из независимых экспертов не был свидетелем событий, приведших к тому, что ребенок получил смертельную черепно-мозговую травму. Какая дилемма. Два противоположных мнения. Уже появления сомнений в том, что тряска ребенка может спровоцировать серьезные повреждения мозга, оказалось достаточно, чтобы суд поколебался, вызвав недовольство многих экспертов. Та самая педиатр-невропатолог совершенно справедливо поставила под сомнение долгоиграющую веру в происхождение черепно-мозговых травм. Если существуют научные доказательства, поддерживающие альтернативные теории, мы не можем закрыть на них глаза. Но необходимо провести больше исследований, чтобы прояснить ситуацию. Однако и педиатру следовало пояснить суду, что она не судмедэксперт и ее мнение основано лишь на изучении

мозга, она не брала в расчет другие повреждения, даже перелом черепа. Важно, чтобы каждый эксперт понимал, что ограничен собственной сферой деятельности. Тем, кто выдвигает неожиданные мнения, следует подкрепить их сильными доказательствами. Но еще раз: высказывая мнение, противоречащее общепринятому, вам стоит помнить об ограниченности ваших знаний и не трогать области вне вашей компетенции. Нам присуще желание быть полезными: заниматься благотворительностью, помогать старикам переходить дорогу, устраивать ярмарку выпечки, чтобы собрать денег для местной школы. Но не попадайте в эту ловушку, когда вас просят ответить на вопрос о чем-то, в чем вы не разбираетесь. Если вас заставляют или вы чувствуете, что обязаны ответить, говорите, что это не ваша область знаний. И, когда высказываете свое мнение защите или обвинению, важно помнить, что совсем необязательно вы – тот эксперт, которого они желали видеть. Возможно, вы шестой в очереди из тех, кого они выбирали. Другие, более компетентные люди, могли попросту отклонить предложение поучаствовать в процессе, часто потому что слишком заняты. Иногда – потому, что не хотят включаться в подобное дело. Если вы соглашаетесь принять участие в деле, удостоверьтесь, что знаете, о чем вас спросят, и что вы действительно являетесь экспертом с необходимыми конкретно в этом деле знаниями. Не будьте таким экспертом, который появляется на любом процессе, этаким человеком-оркестром. Во многих случаях, прочтя об имеющихся уликах, я объясняла следствию, что я не та, кто им нужен, и давала контакты нужного эксперта. Порой я желала удачи стороне защиты, потому что видела: улики говорят о том, что она им понадобится.

Важно избежать судебной ошибки. «Осуждены присяжными, оправданы наукой»: мы должны удостовериться, что принятое присяжными решение основано на веских научных доказательствах, представленных всеми экспертами, в том числе мной. Никогда не заблуждайтесь: если мы ученые, не обязательно, что доказательства, представленные нами, истинно верные. Все мы можем совершить ошибку.

Глава 10 По ту сторону полицейских заграждений Больше 30 лет я рассказываю истории мертвецов. Я – их голос. Я видела смерть во всех ее обличиях: нежное, даже в чем-то прекрасное естественное окончание жизни и полную его противоположность. Порой смерть может быть ужасной в своей внезапности, убийце наплевать, чего вы ожидали от жизни. Ясно одно: однажды любая жизнь подойдет кконцу. И хоть я понимаю это лучше прочих, я не боюсь смерти: куда больше пугают минуты до кончины. А что случится после: с  душой, сущностью или энергией? Кто знает? За свою карьеру я встретила замечательных людей: родственников жертв, которые стоически переживали ужасные трагедии; бесстрашные семьи, которые могут дойти до правительства и добиться изменений в законе; профессионалов, которым не все равно, – полицейских и следователей, лаборантов и работников похоронного бюро; судмедэкспертов, которые не прекращают изумлять меня своей гениальностью. Если за годы и произошли изменения в судебной патологии, то они случились тихо, однако как прекрасно теперь осматриваться на конференциях и быть не единственной присутствующей женщиной. Врачи борются со смертью, а мы, патологи, всегда старались в ней разобраться. Только поняв, как и почему люди умирают, можно предотвратить дальнейшие смерти в похожих обстоятельствах, будь то естественная смерть, смерть от наркотиков, в дорожном происшествии, суицид или даже убийство.

Финансирование может быть направлено на исследования, в фармацевтические центры, консультационные службы или напрямую сотрудникам, чтобы помочь им. Мы не должны недооценивать вклад работы с мертвыми в поддержание жизни. Жизнь коротка, и люди сейчас, кажется, думают об этом все чаще. Мы вступили в эру «Что нужно успеть до смерти». Даже если вас хотят слушать и человеку не наплевать, вряд ли стоит говорить о том, что вам хочется роскошно отдохнуть в пятизвездочном отеле. Нет, теперь каждое путешествие преподносится как «дело, которое нужно выполнить до смерти». Серьезно? Хочешь умчаться на сафари, увидеть северное сияние, заняться серфингом на Мальдивах, да что угодно – скопи денег, обратись в агентство или забронируй поездку онлайн. Нам все равно. Только почему я должна чувствовать себя белой вороной, если хочу всего лишь провести недельку в Блэкпуле или на Бали? Что касается впечатлений: прыжки с тарзанки с моста Золотые ворота, плавание с акулами – вы в своем уме? Вот уж точно «список предсмертных желаний», которые к смерти вас и приведут. Покажите видео со своими приключениями тем, кому не наплевать. Найдутся такие? Хотите сделать что-то полезное – поухаживайте за людьми, даже незнакомыми, выслушайте их: вы, может, и очень интересный человек, но вокруг могут найтись не менее интересные люди, каждый по-своему; и, прежде всего, будьте добрее. Итак, в последний раз я кладу скальпель, снимаю фартук и халат, скручиваю их и бросаю в мусорное ведро. Беру записи, дверь в морг распахивается, я в последний раз оглядываюсь, чтобы удостовериться, что ничего не забыла, прежде чем дверь за мной закроется с глухим стуком. Резиновые сапоги убираются – имя на них со временем тускнеет и стирается, они вернутся обратно уже на других ногах. Толкаю дверь в коридор. Передо мной вьется лестница в стиле ар-деко, разделяя мир живых и мертвых. Я поднимаюсь,

каблуки отстукивают по мраморным ступеням, оглашая мой неизбежный уход. Полицейские ютятся за столом, перед ними чашки и пустые упаковки из-под бутербродов. Голоса стихают, детективы выжидающе смотрят на меня. – Убийство. Дайте мне минутку: налью себе кофе и посвящу вас во все детали. В последний раз я рассказываю им историю, уникальную, особую историю человека, лежащего на столе в морге. Он встретил свою смерть. Впервые я стою по ту сторону полицейских заграждений вместе с вами, как обычный сторонний наблюдатель. Вон там вагончик технического бюро: должно быть, серьезное дело. Смотрите, а там фотограф. А это, должно быть, государственный судмедэксперт. В этих ужасных белых костюмах не различишь. Любопытно, что случилось, кто умер? Как? Если бы я могла пройти под полицейской лентой – сколько всего это место могло бы мне поведать!

Благодарности Я бы хотела выразить благодарность всем сотрудникам издательства «Hachette Ireland» за настойчивость, которая привела меня к написанию этой книги. В особенности мне хочется поблагодарить Сиару Консидайн. Я с первой встречи поняла, что попала в надежные руки. Этой книги бы не было, если бы не мой агент Фэйт О’Грэйди, которая провела меня по незнакомому миру книгоиздательства и медиа. Столько людей повлияли на меня: я  благодарна каждому, кто говорил мне «нет» на начальных этапах карьерного пути, моя жизнь сейчас могла быть совершенно иной. Но важнее для меня люди, которые всегда меня поддерживали: Род Бернетт, который позволил мне прийти в мир патологии – счастливые были деньки в больнице Стобхилл; Джон Кларк, невероятный человек, приведший меня в  Ирландию, и  Бернард Найт, отстоявший меня на собеседовании, судмедэксперт, каким я всегда стремилась быть. Мне было радостно работать со всеми, кого я встретила в  Глазго и  Дублине: может, это и преувеличение, но все-таки я встречала больше хороших людей, чем плохих. Спасибо вам. Последние 20 лет в  Ирландии были замечательными, преимущественно благодаря людям, особенно техническому бюро, государственной лаборатории и судебной медицине Ирландии, а также лаборантам, ассистировавшим мне в морге. Разумеется, я бы не была государственным судмедэкспертом без нашего офиса и трех мушкетеров, Киарана, Дафни и Лоррейн. Все вы важны для меня. За все эти годы судебно-медицинская клика превратилась в моих друзей. Спасибо моей семье: Филу, которому часто приходилось быть единственным родителем в доме, и моим невероятным детям, Киарану и  Саре. Я скучала по вам, когда не была рядом, но, по крайней мере, вы всегда знали, что я вернусь домой, хоть в Сьерра-

Леоне и было опасно. И, конечно, спасибо Монике, моей младшей сестре, которая всегда смотрела на меня снизу вверх, но только лишь потому, что была на пару сантиметров ниже.

Об авторе Профессор Мэри Кэссиди стала судебным медиком в  1985  году после того, как прошла обучение на гистопатолога. В течение следующих 13 лет она работала консультирующим судебным патологом в  Департаменте судебной медицины и токсикологии в Глазго, расследуя неестественные смерти и убийства: от бандитских перестрелок и ножевых ранений до смертей от наркотиков, дорожно-транспортных происшествий и самоубийств. В 1998  году вместе с семьей она вернулась на родину, в  Ирландию, в качестве заместителя государственного судмедэксперта, где работала бок о бок с профессором Джоном Харбисоном. Выйдя на пенсию, профессор Харбисон передал свой пост Мэри Кэссиди, после чего ее имя стало ассоциироваться у всех с трагедиями и убийствами. За более чем 30 лет практики она провела тысячи вскрытий и имела дело с сотнями убийств. Мэри вышла на пенсию в 2018 году и теперь живет в Лондоне. Это ее первая книга.

Примечания 1 В русском прокате «CSI: Место преступления», американский телесериал, транслировавшийся в 2000–2015 годах. – Прим. ред. Вернуться

2 Шотландский детективный сериал, транслировавшийся в  1983– 2010 годах. – Прим. ред. Вернуться

3 Аутопсия – вскрытие (англ.) – Прим. ред. Вернуться

4 Переходный год – это необязательная одногодичная школьная программа, которую можно пройти через год после получения аттестата в Ирландии. – Прим. пер. Вернуться

5 Американский телесериал, 1983 годах. – Прим. ред.

транслировавшийся

в 

1976–

Вернуться

6 Государство в  Западной Африке. В  1990-х годах в стране произошел внутренний вооруженный конфликт. – Прим. ред. Вернуться

7 Оранжевый орден – протестантское братство, базирующееся в основном в Северной Ирландии и Шотландии. – Прим. пер. Вернуться

8 Речь идет о главных героях романа «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл. – Прим. ред. Вернуться

9 Метод внепочечного очищения крови с помощью специального аппарата. – Прим. ред. Вернуться

10 Хирургическое лечение геморроя. – Прим. ред. Вернуться

11 В отоларингологии существует даже так называемая калорическая проба, с помощью которой исследуют функцию вестибулярного аппарата. Слуховой проход промывается водой различной температуры. Если говорить о холодной воде, то в норме возникает так называемый нистагм (быстрое движение глаз), направленный в сторону уха, которое подвергается калоризации. – Прим. науч. ред. Вернуться

12 Старшая из должностей в больничной иерархии. – Прим. ред. Вернуться

13 Речь идет о политическом конфликте в  Северной Ирландии, его официальными датами считаются 1960–1990-е годы. – Прим. ред. Вернуться

14 Софи Тоскан дю Плантье была французским телевизионным продюсером, ее забили до смерти возле дома, где она отдыхала. – Прим. пер. Вернуться

15 Коронер – это должностное лицо, расследующее смертельные случаи. – Прим. пер.

Вернуться

16 Речь идет о персонажах английских средневековых баллад о  Робине Гуде. Брат Тук – монах, помощник Робина; шериф – главный антагонист историй. – Прим. ред. Вернуться

17 «Адамово яблоко», или кадык,  – самый большой из 11  хрящей щитовидной железы, выступающий из гортани. «Адамово яблоко» присутствует у обоих полов. Оно защищает голосовые связки и щитовидную железу. Кадык женщин меньше, так что он незаметен, но у многих из них его можно прощупать. – Прим. ред. Вернуться

18 Специальное подразделение в  Гарда Шихана, ирландской полиции. Техническое бюро занимается, среди прочего, снятием отпечатков пальцев, судебной экспертизой документов, карто- и фотографией. – Прим. ред. Вернуться

19 Фред Астер – известный американский актер и танцор.  – Прим. пер. Вернуться

20 Карбоксигемоглобин – соединение гемоглобина и угарного газа. Такой гемоглобин лишается возможности переносить в себе кислород, в результате чего развивается острая гипоксия и смерть. – Прим. науч. ред. Вернуться

21 Быт. 3:19. – Прим. ред. Вернуться

22 Чуть больше 200 км. – Прим. ред. Вернуться

23 В судебной медицине это называется перчатками смерти. – Прим. науч. ред. Вернуться

24 Так называют полностью или частично сохранившиеся человеческие останки, обнаруженные в торфяных болотах на севере Европы. – Прим. ред. Вернуться

25 Вероятно, автор имеет в виду резус-фактор: четыре группы с резусом + и четыре с резусом —. – Прим. ред. Вернуться

26 Так называемые в судебной медицине фазы травмы. – Прим. науч. ред. Вернуться

27 Отчасти такое наименование Глазго связано и с романом «No Mean City» Кингсли Лонга и Александра МакАртура, который вышел в 1935 году и описывает Глазго. – Прим. пер. Вернуться

28 Поговорка, значение которой: «Тот, кто уязвим для критики по определенной проблеме, не должен критиковать других по той же проблеме». – Прим. пер. Вернуться

29 Так называемые «насечки», когда человеку тяжело и больно самому себе наносить повреждения и он как бы прицеливается. – Прим. науч. ред. Вернуться

30 Так называемые «схематические изображения повреждений», которые рисуются вручную или на компьютере. – Прим. науч. ред. Вернуться

31 Такой мозг называют «звездным небом». – Прим. науч. ред. Вернуться

32 Кроме того, алкоголь влияет на свертывающую систему крови, поэтому кровотечения более обильные и сложнее останавливаются. Это чаще всего и играет злую роль при таких травмах: даже если нет переломов черепа или внутричерепных повреждений, фатальной может стать просто кровоточащая рана на голове. – Прим. науч. ред. Вернуться

33 Судебные медики не любят субдуральные гематомы. В отличие от эпидуральных гематом, они могут возникать и не из-за травм и вызывать диагностические трудности. – Прим. науч. ред. Вернуться

34 Диффузное аксональное повреждение головного мозга (ДАП)  – распространенный вид черепно-мозговой травмы, при которой резкое ускорение либо торможение головы приводит к натяжению и

разрыву аксонов (отросток, который передает импульс от одной нервной клетки к другой). – Прим. науч. ред. Вернуться

35 Так называемая штанцмарка. – Прим. науч. ред. Вернуться

36 The Late Late Show, американское комедийное ток-шоу.  – Прим. ред. Вернуться

37 В игре «передай посылку» под музыку игроки передают посылку друг другу, снимая с нее обертку за оберткой. – Прим. пер. Вернуться

38 Каталептическое трупное окоченение развивается тотчас после наступления смерти в результате значительного повреждения продолговатого мозга или подкорковых областей головного мозга и фиксирует то положение человека, в котором он находился в момент остановки сердца. – Прим. науч. ред. Вернуться

39

Шатонеф-дю-Пап считается одним из лучших французских вин. Бакфаст – крепленое вино с добавлением кофеина и сахара, особенно популярное в западной  Шотландии и практически культовое в Северной Ирландии. – Прим. пер. Вернуться