Новый ЛЕФ (Журнал левого фронта искусств) [№7. 1928]

Citation preview

20155

ф ф ю СП ю ю

о

см

Г

осударственное

м осква

И

здательство

щ ш ш ш ЁШ іш іааш ш я^ш ш ш вЁШ Ш Ш ЯШ

Л е н и н гр а д

ВЫШЛИ ИЗ П Е Ч А Т И , РАССЫЛАЮТСЯ ПОДП ИСЧИКАМ

И ПОСТУПИЛИ В ПРОДАЖУ

ПЕЧАТЬ И РЕВОЛЮЦИЯ Ж УРНАЛ ЛИТЕРАТУРЫ, ИСКУССТВА. КРИТИКИ И БИБЛИОГРАФИИ К Н И Г А 4-я. М А Й — И Ю Н Ь . С О Д Е Р Ж А Н И Е : СТАТЬИ И О Б З О Р Ы . К п р и е з д у М а к с и м а Г о р ь к о г о . Б ес іа л о в , И. Л о г и к а о б р а з » » р а н н е г о Г о р ь к о г о . М АТЕРИАЛЫ ПО И СТО ­ РИИ ЛИ ТЕРА ТУ РЫ . Л уж ени й, В. И з в о с п о м и н а н и и о п е р в ы х п о с т а н о в к а х М . Г о р ь к о г о п а с п е н е Ä lX A T ‘.i. Г о л ьц ев, В и кто р . Б р іс с о п и Б л о к . Дыини.к, В ал ен ти н а. И с к у с с т в о п а р а д о к с а у А н а т о л л Ф р а н с л . В ДИСКУССИОННОМ П О РЯ Д К Е. Н е к р а с о в , А. И., п р о ф . П у т и а р х и т е к т у р ы . С т р ж и го в ск и й , И. О б щ е с т в о в е д е н и е и п р о с т р а н с т в е н н ы е и с к у с с т в а . О Б О З Р Е Н И Е ИСКУССТВ И Л И ТЕРА ТУ РЫ . П олэнслИ -, Внч. Л и е.тки и і б л о к н о т а . С м и р н ов-К утачевски.і, А. И з п о д м о с к о в н о г о у г л а Ю с о б р . с о ч . П о д ъ я ч е в а ) . Г о р б о в , Д . З а ­ п и с к и о б ы в а т е л и (о р о м а н е Т а р а с о в а - Р о д и о н о в а '. П л и к о з а , М. „ О тс т у п ­ н и к “ F л. Л и д и н а . Х леб цсви I , Евг. К а к к р а с н о а р м е й с к и й м а с с о в ы й ч и т а т ѳ л ь в о с п р и н и м а е т и о ц е н л в а е т М Г о р ь к о г о . П а в л е н к о , П. Т у р е ц к а я х у ­ д о ж е с т в е н н а я л и т е р а т у р а п о с л е д в у х р е в о л ю ц и и . Э тти н гер, П. Р у с с к >е и с к у с с т в о .-».а г р а н и п е іі. А вдиев, В. Н о скр есаю вд и іі д р е в н и й Е г и п е т . К ниж иих, Ив. б и б л и о г р а ф и и и Н О Т . О ТЗЫ В Ы О КНИГАХ. ЛИТЕРА I УРНАЯ Х РО ­ НИКА. 18 и лл ю стр . в тск ст е и 5 п о р тр е т о в М акси м а Г о р ь к о го . С тр . 210. Ц . 2 П о д п и с к а на ж у р н а л п р о д о л ж а з т е я .

ПОДПИСНАЯ ЦЕНА: н а г о д — 12 руб.. на 6 мес. — 6 руб. 50 ко п ., на 3 м е с .— 3 руб. 50 ко п . Ц е н а о т д е л ь н о го н о м е р а — 2 руб.

0 -

N

Q 1 П Д В У Х Н Е Д Е Л Ь Н Ы Й ОР ГАН О Т Д Е Л А А Г И Т А Ц И И Э ’ іи = П Р О П А Г А Н Д Ы И ПЕ Ч А Т И Ц К В К П ( б ) =

М0 И ”

Q 1П Э 'Ш

КРАСНАЯ ПЕЧАТЬ Н ом е р п о с в я щ е н в о п р о с а м х у д о ж е с т в е н н о й л и т е р а т у р ы , л и т е ­ р а ту р о й к р и т и к е и и то га м с ъ е з д а п р о л е т а р с к и х п и с а т е л е й

В Н О М Е Р Е : А. К р и н и ц ки й .—С ъ е з д п р о л е т а р с к и х п и с а т е л е й . В. С у т м р и н — И т о г и с ъ е з д а В А П П . Ф о м а Г о р д е е в .—С о в е щ а н и е - К у л і п ц м “. ТВ О РЧ ЕС К И Е ИТОГИ. А С ел и ван о вски й .— П р о л е т а р с к а я л и т е р а т у р а В. К р ас и л ь н и к о в .— Т е м а т и к а и с. и л ь п р о л е т а р с к о й л и т е р а т у р ы . А. Е ф р ; м ин.—Г а т л е р е н ЛСѵ н и щ і*. А. Р е в я к и н . — К р е с т ь я н с к а я х у д о ж е с т в е н н а я л и т е р а т у р а . ПИСА­ ТЕЛЬСК И Е Р Е З Е Р В Ы . Л и т к р у ж к и МАГПГа.— С т е н о г р а м м а . Б . О си п ов.— „ Р е зе ц * . А. С у ббо тин .— „Ѵ Кернов“. В ГАЗЕТАХ И ЖУРНАЛАХ. А. С вин, А. А р тем о в.—Л и т е р а т у р н о -х у д о ж ес т в е н н ы « * о т д е л ы . И. Н ю р е н б е о г.—Х у д о ­ ж е с т в е н н ы е о т д е л ы н и р о ф ж у р н а л а х . ЛИ ТЕРАТУРА НАЦИОНАЛЬНОСТЕЙ: А. А р ш ар у н и .—П о д з н а к о м с а м о к р и т и к и . И. А чи м ов.— Б а ш к и р с к а я х у д о ­ ж е с т в е н н а я л и т е р а т у р а . В О ПРО СЫ КУЛЬТУРЫ . С. К р и в ц о в .—О Т о л с т о м . М. В о л ьф с о н .—П о б е д а н а к у л ь т у р н о м ф р о н т е . (Б С Э ). ДЕТСКАЯ КНИГА. И. А ги ш ев.—Б о л ь ш е г н и м а н и я н а ц и о н а л ь н о й д е т с к о й к н и г е . К. С вер д л о ­ в а .—О „ Ч у к о в щ и н е “. БИ БЛИ О ГРАФ И Я . ХРО Н И КА. С тр . 112 Ц . 90 к. Ж у р н а л „ К Р А С Н А Я П Е Ч А Т Ь “ п о е д п о л а га е т в д а л ь н ейш ем уд ел и ть з н а ч и т е л ь н о е в н им ан и е в о п р о с а м п о л и т и к и п а р ти и в х у д о ж е с т в е н н о й л и т е р а т у р е . В ж у р н а л е б у д у т р е гу л я р н о п о м е щ а ть с я с - а т ь и и р е ц е н ­ зи и о х у д о ж е с т в е н н о й л и т е р а т у р е в ж ур н а л а х. П о д п и с к а на ж у р н а л п р о д о л ж а е т с я . П О Д П И С Н А Я Ц Е Н А : на го д —10 р., на 6 м.— 5 р. 5 0 к., на 3 м.—3 р. Ц е н а о т д е л ь н о го н о м е р а — 5 0 к. П о д п и с к у и з а я в к и н а J4° 9 — 10 н а п р а в л я т ь : М о с кв а , ц е н тр , Р о ж д е с т в е н к а . 4. Г о с и з д а т . тел .4-87-19, Л е н и н гр а д , п р о с п е к т 25 О к т я б ­ ря, 28, Л е н о т ги з , тел . 5-48-05. в, о т д е л е н и я и м а га з и н ы Г о с и з д а т а .

'3S

A J W /'

7. И ю ль

Н овы й Л е ф

1928

Симуляция невменяемости

О. М. Б р и к

Ю. Олеша написал повесть под названием „Зависть“, написал ловко и язвительно, причем язвительность искусно прикрыта ю род­ ством. Язвительно по отношению к нашему социалистическому строительству. Очень понятно, что без юродства такой повести не напечатаешь, но совершенно непонятно, каким образом наши при­ сяжные критики этой язвительности не разглядели и даже наоборот, приосанившись загордились как, мол, почтительно и лестно написал про нас левый попутчик Олеша. Между тем, секрет Олеши чрезвычайно прост. Он представил вредителей невменяемыми. Вредитель этот — герой его повести — Кавалеров. Олеша изображает дело так, будто мощные, сильные мира сего, Бабичевы, властно делают свое дел о, а несчастные, раздавленные Кавалеровы и Иваны жалостно скулят по пивным и мечтают о каких-то утопических Офелиях. Хорош о, если какойнибудь из этих Бабичевых, проезжая нгРавтомобиле, случайно о б ­ ратит внимание на этих жалких безумцев и временно даст им приют на своем диване. Если бы не это, они давно бы уж е по­ гибли, беспомощные и к нашей жизни неприспособленные. Олеша необыкновенно высоко возносит Бабичевых и необы ­ кновенно низко принижает Кавалеровых. И в этом-то и есть ю род­ ство. Юродивые комплименты по адресу хозяев жизни и юродивые кривляния якобы уж е безопасных невменяемых врагов. В действительности дел о обстоит совсем не так. Кавалеровы опасны соверш енно реальной грозной опасностью. И если хоть на минуту поддаться обману Олеши и ослабить бдительность, то эти господа Кавалеровы уж е без всякого юродства сделаю т свое шахтинское дело. У Олеши Кавалеров в пивной валяет дурака, а настоящие Ка­ валеровы говорят в пивной о зверствах большевиков и о засильи жидов. У Олеши Кавалеров робко жмется на диване, а настоящие Кавалеровы, забравшись в дом, не постесняются выкрасть у хозяина секретные документы. У Олеши Иван выдумывает какую-то фанта­ стическую машину „О ф ел и я“ неспособную ничего разрушить, а в д ей ­ ствительности Иваны ничего не выдумывают, а пускают в х о д уже давно выдуманные машины с клеймом Скотланд Ярда. И в повести и в действительности эти господа прикидываются юродивыми. Только в действительности мы знаем цену этому ю род­ ству, а в повести мы принимаем его за искренность. Наши критики в чистоте сердечной воображают, будто всякий читающий повесть Олеши долж ен убедиться в безвредности и не­ вменяемости этих милых пьяных чудаков Кавалеровых и Иванов. А в действительности, читатель соглашается с ними и сочувствует им, потому что не один Олеша, а вся наша беллетристическая 1

Новый Леф 7

I

братия сплошь пичкает наших читателей такими вот романтиче­ скими бреднями. У нас все повести, романы, рассказы и стихи в последнее время пишутся на одну и ту же тему: „как бы размахнуться, выскочить из узких рамок повседневности; как совершить что нибудь герой­ ское, необыкновенное; как бы не стать таким вот Бабичевым, инте­ ресующимся только своим Четвертаком“. Если уж Гладков и напишет о сельско-хозяйственной коммуне „Авангард“ то непременно легендарным стилем. Если Багрицкий и напишет о коммунисте Когане, то непременно в стиле былинных богатырей. А если захочет современный б е л л е ­ трист показать высшую удаль и размах человеческой души, то на­ поит героя вдребезги пьяным. И вот оказывается, что все те позиции, которые мы с трудом завоевываем на культурном фронте, все эти позиции мы с лег­ костью отдаем, стоит только нас провести на дешевеньком х у д о ­ жественном обмане. Тех людей, которых мы клеймим в нашей культработе как вредителей, эти люди оказываются наипервейшими героями наших повестей и рассказов. А те, которых мы в жизни считаем нашими лучшими активными работниками, оказываются в повестях и романах какими-то тупыми и скучными делягами, о которых автор говорит с несколько презрительной иронической улыбкой. Левидов в своей статье „Герой нашего времени“, напечатанной в „Комсомольской П равде“, даже возвел эту иронию в обязательный художественный прием. По мнению Левидова и не может быть иного худож ественного изображения героев. Ирония необходим а для художественности повествования. Не возражаем. М ожет быть так и "Нужно. Может быть так и надо, чтобы в повести вредитель, враг вызывал жалость, а герой, активный работник вызывал ироническое к себе отношение. Написал же по такому рецепту Сельвинский свой „П уш торг“? Но в таком случае, чорт с ней, с этой художественностью, если она вместо того, чтобы помогать нам в нашей культурной борьбе, разрушает все то, что ^ мы с таким трудом создаем! У нас в художественных кругах за последнее время стало модным взирать на все с какой-то „м удрой“ третьей точки зрения. Пусть там где-то в мире борются буржуазия и пролетариат. Мы не ввязываемся в эту борьбу, мы со своих художественных высот спокойно взираем на правых и левых, на белых и красных и всему видим цену и место. Мы не унизим своего искусства д о служения одной из борющихся сторон. Мы не сторона, мы судья и это право судьи дает нам наша третья точка зрения художника. Нет ничего удивительного, что враги наши становятся именно на эту точку зрения, потому что это та точка зрения, которая нас разоружает, нас усыпляет, переводит нас из состояния боевого в состояние „м удрого“ созерцания, но когда на эту же точку зрения становятся наши пролетписатели или пролеткритики, то это не только

2

удивительно, но и преступно. Нужно уметь тогда, когда он идет на тебя с оружием в он прикидывается юродивым, пьяненьким, хочет сначала тебя усыпить с тем, чтобы Жалеть рано. Н адо сначала добить.

Степной текстиль

видеть врага не только руках, но и тогда, когда невменяемым. Когда он задушить во сне.

Б. К уш н ер

(И з кн и ги „С уховей")

На девственной почве первобытной степи не каждое культур­ ное растение хорош о удается. Лучше всего родится лен. Поэтому на вновь распаханных целинных землях или на многолетней за ­ лежи сеют по всему Северокавказскому краю лен. Лен в степи настоящий застрельщик культуры. Немногим известно, что из черного каменного угля, из не­ привлекательной каменноугольной смолы делают нежные и яркие анилиновые и ализариновые краски, идущие на расцветку тканей. Хозяйки, пересыпающие одеж ду от моли нафталином, не знают, что белы е пахучие нафталиновые хлопья добываются из того же каменного угля. Больной принимает аспирин или салициловый натр и не связывает своего лекарства с блестящими либо тусклыми глыбами минерального топлива, жарко горящего в камине. Самый догадливый человек не догадается, если не знает, что парафи­ новая свеча, дающая хороший свет, вазелин, смягчающий неж ней­ шую кож у, и асфальтовая моСтовая — родственники друг другу и происходят из одного источника. Расскажите-ка женщинам, что их нарядные кофты и прозрачные шелковые чулки сделаны простонапросто из сосновых чурбанов? Большинство не поверит и оби ­ дится. Лен — один из самых древних материалов, какими пользуется человечество. А знают про него широкие массы столько же, сколько про каменноугольную смолу, и во всяком случае меньше, чем про искусственный шелк. В мировом хозяйстве лен играет почтенную роль. В Европе, Азии и Америке льном засевают еж егодно свыше пяти с половиной миллионов гектаров земли. Над обработкой почвы под эти посевы и над сборкой урожая работает не менее пяти миллионов земледельцев. Стоимость мирового урожая льна равна по меньшей мере полумиллиарду рублей. После того как льняное сырье пройдет все стадии фабричной обработки, стоимость его возрастает примерно в четыре раза. Из сельского хозяйства урожай льна выходит в виде трех про­ дуктов: льняного волокна, семени и костры. Костру в крестьянском хозяйстве считают отбросом. Она либо выбрасывается за ненадобностью, либо используется на топливо. 1*

3

Там, где есть силовые установки, костру выгодно превращать в механическую и электрическую энергию. Из костры добывают целлю лозу и делают бумагу. Перевозить костру невыгодно, и она может быть использована только на месте. Волокно и семя льна являются предметами мировой торговли. Из мест произрастания их перебрасывают через океаны и мате­ рики к местам переработки и потребления. Общий вес мирового урожая льняного волокна и семян равен примерно трем миллио­ нам тонн. Чтобы этот груз перебросить через океан, потребовалось бы больше половины всего довоенного торгового флота Германии или весь почти современный торговый ф лот Франции. Чтобы про­ двинуть груз этот к портам, нужны десять тысяч маршрутных поездов и столько ж е — чтобы подвезти его из портов к местам назначения. Целые города живут льном. Л илль— пятый по вели­ чине город Франции, Гент — четвертый город богатейшей и промышленнейшей Бельгии, Бельфаст — самый больш ой, самый бога­ тый и самый промышленный город на территории Ирландского острова, Л енинград— красивейший город СССР и один из самых красивых на земном шаре. Во всем Ленинграде нет замечательней и прекрасней зданий ж елезобетонны х льняных складов в Новом порту. Велико разнообразие тканей, выделываемых из льняного во­ локна. Бельевое полотно различной тонкости и добротности, д а ­ масские ткани для столового белья, покрытые белым тканым узором , тончайший лино-батист, шелковистый наощупь и прозрач­ ный на взгляд, цветные материи для пошивки верхнего платья. Не менее разнообразен ассортимент технических тканей, выра­ батываемых из льняного волокна. Непромокаемый брезент, столь необходимый в технике транспорта и для работ под открытым небом, различные сорта парусины, ткань для палаток и для вся­ кого рода военного снаряжения, пожарные рукава, прорезиненные ткани, прокладка для автомобильных покрышек, приводные ремнипассы и наконец самая грубая мешковина, похожая более на при­ митивное плетение первобытных времен, чем на продукт современ­ ной машинной промышленности. В последнее время льняная пряжа все в больш их и больших количествах употребляется для выработки смешаных тканей в соеди ­ нении с пенькой, хлопчатой бумагой, искусственным шелком и даже шерстью. Льняное масло, выжимаемое из льняных семян, в процессе переработки дает в свою очередь обширный ряд весьма р азн ооб­ разных продуктов. Льняное масло само по себе питательно и обладает высокой калорийностью. В льноводных районах СССР, в Венгрии, быть может, еще кое-где невзыскательные льноводы употребляют это масло в пищу, несмотря на его неприятный запах и специфический вкус. В технической переработке льняное масло варят, прибавляя к нему различные вещества (свинец, марганец). Получают олифу. Большая часть масляных красок делается на 4

льняной олифе. Масляные лаки изготовляются также на льняном масле. Перерабатывают льняное масло и в различных соедине­ ниях со смолами тропических, частью вымерших уж е растений. Так делают диэлектрические лаки, обладающ ие высокой изоля­ ционной способностью в отношении электричества. Большинство электрических машин и аппаратов не может быть построено без диэлектрических лаков. Если бы не существовало льняного масла с его способностью при высыхании образовывать тонкую, прочную и эластичную пленку, обладающую низкой электропроводностью , то электрическое машиностроение никогда не достигло бы гой высокой ступени развития, на которой оно находится в настоящее время. Варя льняное масло в герметических котлах б ез доступа воздуха, получают типографскую олифу, которая и не затвердевает окончательно и легко отмывается от металла. Обрабатывая льня­ ное масло кислородом, получают твердый материал, тонущий в воде и не растворимый в эфире и других сильных растворителях. Из этого материала изготовляют линолеум. Приготовляют из льня­ ного масла и пищевой продукт, обладающий более высокими пи­ тательными и вкусовыми качествами, чем сырое льняное масло. Для этой цели его подвергают сложной механической и химиче­ ской очистке. Прогоняют через систему аппаратов и химических реактивов до тех пор, пока оно совершенно не лишится первона­ чального своего неприятного запаха и своего зеленовато-ж елтого цвета с металлическим отливом. Превращенное в бесцветную мас­ лянистую жидкость без запаха и почти без вкуса, льняное масло подвергается обработке водородом. Тогда получается маргарин — продукт, внешним видом похожий на коровье масло лучшего каче­ ства, очень питательный и высококалорийный. Лен сеют на всем протяжении северокавказских степей. Между Салом и Манычем, между Кумою и Тереком и вдоль по Кубани. Тут растет так называемый лен-кудряш. Урожай его состоит из одного только семени. Кудряш — растение низкорослое, ветвистое, и говорят, что волокна в нем вовсе нет, а если и есть, то так немного его и такое оно скверное, что нет расчета трудиться добывать его из стеблей. Эта легенда о кудряше, такая же древ­ няя, как и сама льняная культура, прочно держалась до нашего времени и до наших дней. Тот же кудряш, что и у нас, культи­ вируется и в иных странах — в Индии, в Аргентине. И везде с него получают одни лишь семена и нигде не перерабатывают на волокно. Кудряш — семенной лен. Но вот в Америке Форд решил сам делать резиновые по­ крышки для своих автомобилей. Для подкладки в покрышки п о­ надобились миллионы метров льняной ткани. Форду очень скоро надоело выписывать ткань эту из Англии, и он приступил к орга­ низации собственного производства. Он не стал покупать европей­ ского волокна, ни эстонского, ни советского, ни даж е деш евого и грубого польского. Форд стал сам разводить лен. В Северной Америке волокнистый лен мало известен. На обширных своих 5

плантациях Форд культивировал лен семенной. Тот самый кудряш, который растет на Северном Кавказе. При уборке с поля при дальнейшей обработке соломы Ф орд поступал как раз наперекор всем установившимся традициям. Всю ручную работу, б ез к о т о ­ рой — люди верили — нельзя получить льняного волокна, он за м е­ нил работой машинной и в результате в нужной мере обеспечил сырьем свои текстильные предприятия. Европейские льноводы удивились необычайным опытам и д о ­ стижениям Форда, но никаких практических выводов для себя из фордовской практики не сделали. Так уж повелось считать, что Форд делает американские чудеса, которые европейцам не под силу и недоступны. В Америке Ф орд добывал из кудряша волокно и делал из него миллионы метров ткани, а в Европе нераздельно продолжала царить легенда о том, что у кудряша волокна нет, а если и есть, то так его мало и такое оно скверное, что добывать его из сте­ блей расчета нет. Ссылаться на опыт Форда у нас не принято. — То Форд. Мало ли что Форд делает! У нас попробуйте-ка в нашей степи из нашего кудряша волокно добывать. Как раз ни­ чего не получите. Растревоженные фордовскими успехами, с одной стороны, и уп ор ­ ной живучестью нашей Кудряшевой легенды — с другой, мы поехали в степь, посмотреть, как живет, как растет и как убирается степ­ ной лен. На немецких концессиях лен с поля снимают жатвенными ма­ шинами нормального типа. Обмолачивают на паровых молотилках. Короткую, перебитую молотилкой солому навивают в большие скирды, которые только бурым цветом своим отличаются от з о л о ­ тых скирд пшеничной соломы. В крестьянских хозяйствах Терской степи лен с поля снимается лобогрейками. Так как крестьянское поле хуж е обработано, чем поля на немецких концессиях, то лен подстригают здесь ещ е выше, почти под самые семенные головки. О бмолот производится камен­ ным катком, который разбивает льняную солому еще больше, чем паровая молотилка. Степные крестьянки ценят льняную солом у. Она горит б ез остатка и не оставляет золы. Не нужно чистить печей и труб. В степи ничего не знают про Форда, ни про легенду о кудряше. Село Отказное расположено на реке Куме. Даже на исходе июля в этом участке реки было довольно воды, мутно катящейся в размытых глинистых берегах. Отказненцы неделикатно обращаются со своею рекой. Они отвели ей место на огородах да на задвор­ ках. Кума злится и обширными оползнями подрывает деревенские плетни и тыны. При въезде в село нас ожидало, правильнее было бы сказать — постигло зрелищ е неслыханное и показавшееся нам соверш енно 6

невероятным с точки зрения наших понятий о степной природе и степном хозяйстве. У ворот крайней избы на завалинке и табуретках сидели не­ сколько женщин и... пряли лен. Мы слезли с тачанки, спросили у женщин, посмотрели вблизи, потрогали руками, — самая обыкно­ венная крестьянская кудельная льняная пряжа. Вот т еб е и легенда о степном кудряше, не имеющем волокна! В Отказном все бабы оказались пряхами и ткачихами, не исключая молодой и бойкой жены председателя сельсовета. Она ж е и повела нас по избам знакомиться со степным текстильным производством. Вырабатывают здесь ткани шерстяные, из поскони и наконец из льна. Из поскони и из льна изготовляют преимущ ественно ручники, полотенца, занавески, скатерти и покрывала. Богато украшают их кружевами собственного плетения и красной вышивкой крестом. Предназначаются эти текстильные изделия невестам на приданое. Живут они долгую крестьянскую жизнь, переходя по наследству от матери к дочери и медленно истлевая, не столько от употре­ бления, сколько от лежания в сундуках. Льняные ткани из кудряша вырабатываются тонкие и очень ценные, но изготовляют их лишь в небольш ом количестве. Не в каждой и збе их встретишь. Не каждый год производят мест­ ные крестьянки льняное волокно. Когда лето случится благоприят­ ное и лен подрастет повыше, они выбирают на поле лучшие участки. Теребят с этих участков лен руками, мочат его в поймах на берегах Кумы, мнут и прелют обычным традиционным способом с помощью деревянных мялиц и ручного трепла. Им соверш енно неизвестно, что ученые специалисты считают волокно кудряша не­ пригодным для прядения. В послевоенные годы мировая льняная промышленность испы­ тывает острый сырьевой голод. Западно-европейские предприятия применяют больш ое количество суррогатов. Наши советские фаб­ рики страдают от вынужденных простоев. Льняной экспорт наш равен лишь пятнадцати процентам от довоенного. Мы изготовляем мешки из иностранного джута, за который приходится расплачи­ ваться драгоценной для нас валютой. А волокно, заключенное в кудряшевой соломе, остается неиспользованным. Сжигается в крестьянских топках, очагах, а больше всего — целыми скир­ дами в степи, освещая розовым сиянием прозрачные синие юбсные ночи. Достойно удивления, что так долго никто не удосужился и не полюбопытствовал заглянуть в степную деревню и посмотреть на приданое степных невест, сработанное из тонкой льняной кудря­ шевой ткани. В Центральной Азии нашли кенаф, в Закавказьи — кендырь, в Кабарде — дикорастущую коноплю, а степного льняного волокна не заметили. Не пристыди нас Ф орд, так бы мы и не знали, чем занимаются бабы на берегах реки Кумы. 7

В Италии растет конопля, дающая лучшее в мире пеньковое волокно. П о тонкости, упругости, шелковистости и прядильным свойствам итальянская пенька не уступает иным сортам льна. Пря­ дильные фабрики Франции в настоящее время в больших количе­ ствах подмешивают итальянскую пеньку к льняной пряже. Выра­ батываемые из этой смеси ткани очень хорош и, и даже опытный глаз не подметит примеси. Итальянская пенька в послевоенные годы стала конкурентом льна и д о известной степени смягчает льняной голод на мировом рынке. Наша конопля ни в какое сравнение с итальянской не идет. Волокно ее грубое, ж есткое, соверш енно не пригодное для вы­ работки тканей. Из него вьют веревки, делаю т сноповязальный шпагат и канаты, изготовляют снасти и сети. Конопля — культура бол ее южная, чем лен. В Западной Европе лучший л е н — бельгийский, лучшая конопля — итальянская. У нас лучший лен растет в районе верхнего течения реки Северной Двины, лучшей пенькой считается орловская и карачевская. На степных огородах в прикумских селах много сеют конопли. М уж ск и е. растения конопли дают волокно лучше и крепче, чем женские. Его называют посконыо. Выработка посконевых тканей в степи распространена гораздо б ол ее, чем льняных. В селе От­ казном мы не нашли избы, где не было бы посконевой пряжи и посконевых тканей. Из них приготовляется большая часть прида­ ного для невест. Почти все женщины ходят в посконевых рубахах. Степные крестьянки охотно показывали нам и посконь свою, и льняные ручники. О хотно рассказывали нам о своей работе. Но лишь только высказали мы намерение купить у них отдельные образцы их мастерства, они сразу стали подозрительными. Сначала совсем наотрез отказались продавать, сославшись на то, что у самых недостаток. Потом, поломавшись вдоволь и по­ шушукавшись друг с дружкой по углам, стали запрашивать со­ вершенно несуразные цены. Урезонить их не удалось. Они не хотели уразуметь научного и экономического значения наших о б ­ следований. Повидимому, у них создалось убеж ден и е, что мы при­ ехали в степь с единственной целью покупки местных текстильных изделий на приданое нашим московским невестам. Ж елание заста­ вить москвичек заплатить за их приданое подорож е было вполне естественным. Нам пришлось отказаться от составления коллекции и ограни­ читься приобретением нескольких разрозненных образцов. В Москве невесты не выказали никакого интереса к степному текстилю, зато специалисты московские очень удивились нашим образцам. Они утверждают, что им никогда не приходилось ви­ деть столь тонких тканей, выработанных из конопли. Исключи­ тельная тонкость степных посконных полотенец заставляет пола­ гать, что в Терской степи растет особый сорт конопли, до сих пор нам неизвестный и близкий по свойствам своим к конопле итальянской. Там, где климатические и почвенные условия благо­

приятны для созревания конопли, обладаю щ ей столь тонким во­ локном, там, весьма вероятно, возможно будет культивировать и Оригинальную итальянскую пеньку. А может быть, терская коно­ пляная разновидность по природным качествам своим даже выше разновидности итальянской.

Опыт учобы на классике

Н. Ч у ж а к

„Мы ленивы и не любопытны“. Пушкин писал это о „бывшем“ классе. Сейчас это не так. Мы не ленивы и любопытны. (Я го­ ворю не о маститой критике). Было бы кому удовлетворять нашу проверенную любознательность! И вот еще: „Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь“. С ей­ час это опять-таки не так. Mjj хотим учиться упорно, но — самому нужному. Мы слишком нищи для того, чтоб делать „что-нибудь“ и „как-нибудь“. (Я не о Рапп’ах, нет!) П оэтому же мы не можем, даже и учась, не быть врагами дедовских традиций. Н е можем возводить в канон лю бое ак-вещание. (Н ет, нет, я не о Гахн’ах, нет!) Жадность д о жизни и боль­ шое „лю бопы тство“ к ней толкают нас даж е на столь крутые преступления, как недоверие — принципиальное! — к учителю. Мы уже выросли из того... класса, когда люди позволяли себе рос­ кошь быть „ленивыми“, и мы не можем, даж е и сидя за партой, не сверять, не „ковыряться“, не примеривать. Что же касается того, чтобы учиться, то — пожалуйста. О би­ жаться на учобу м енее всего приходится. Напротив: было бы чему и у кого учиться. Для начала — у М. Горького. Всего за десять лет октябрьской революции Максимом Горьким выпущено два больших романа: „Дело Артамоновых“ — в 1 9 2 6 го­ ду, и „Жизнь Клима Самгина“ — в 1 927. О „Климе Самгине“ в „Новом л е ф е “ писалось, — остановимся на „Д ел е Артамоновых“. В двух планах. В плане грамоты, и — в отношении „п утей “.

Горький— самый „плановый“ писатель нашего времени. И са­ мый нарочитый, предумышленный. Вся жизнь у него, как в аптеке — по полочкам. Вся по таблеткам с сигнатурками. И каждой сигна­ турке свой черед. Прямой учитель жизни. Горький — типичный реалист-о с о з н а в а т е л ь. Вот именно — не строитель или организатор, а бухгалтер, педагог. Обучающий жизни з а д н и м ч и с л о м . 9

Это не только потому, что сам он нарочитый, но и потому ещ е, что и эстетика его, которой Горький обучался у дворянских классиков, не позволяет нашему учителю слишком якшаться с зло1 бодневной жизнью. События, согласно этой эстетики, должны и з­ рядно „отстояться“ в „ д у ш е“ и во „времени“ художника, пока последний не пропустит их сквозь „призму“ своего „сознания“. Сознание художника — это и есть высший закон. Буде же факты разойдутся с сознанием — тем хуж е для фактов! В лучшем случае они могут... обождать. Горький слишком всерьез и побосяцки жадно впитывал в себя * эту дворянскую эстетику, — как и дворянскую культуру вообщ е, буквально насбирав ее „по корочке“ за годы странствий, — для того, чтобы, идеологически „разбогатев“ на этом занятии, взять да и отказаться от своих ли прирожденных, или же от благопри­ обретенных, но ставших „второй натурой“ приемов и навыков. Мы думаем, что Горький счел бы за оби ду даж е, если бы ктонибудь . ему сказал, что метод „преломления во времени“ есть эстетически-усадебный, догородской и недо-буржуазный даже ме­ т о д ,— метод крепко з а с т о я в ш е г о с я времени и п о ш е х о н ­ с к и х действий. В этом пункте Горький прямо-таки трогательно „прям“, и здесь не может быть для нашего учителя ни отступ­ лений, ни вихляний. Он — упрямейший хранитель сигнатурок тех времен, когда р о ­ ман писался и по десять, и по двадцать лет, и когда... помещики ещ е катались в бричках. Несомненно умный; кропотливый, как аптекарь, собиратель' ежедневного человеческого материала; несколько чрезмерно много­ думный, недоверчивый оценщик человеческих „путей“, — Горький садится за стол только тогда, когда события уж е маячат где-то • в отдалении. В революцию 1905 года он роется в былых пережи­ ваниях интеллигенции, берет период первых стачек и т. п» В р е­ волюцию 1 9 1 7 года он снова и снова воспроизводит давно уж е забытых умствующих поваров и машинистов, виденных им лет этак 3 0 назад. В 1 9 2 4 году мы наткнулись в „Русском Современ­ нике“ на его рассказ „А н ек дот“, где действие происходит при­ мерно в 1 9 0 4 году, т. е. революция 5-го года докатилась до пись­ менного стола через 20 лет. Нужно ли удивляться, что и октябрьская революция дош ла д о нашего учителя лет через 8 — 9? В романе „Д ел о Артамоновых“ М. Горький ещ е впервые, если не ошибаемся, доводит действие д о 1917 г. Впервые — и то только краешком, на 12 страницах из 2 5 9 — находит себе место в этом романе колоссальный октябрь­ ский сдвиг. Явление — воистину замечательное! И это вовсе не потому, что Горький сторонится революции или ее не замечает. Нет: конечно, — нет. Публицистически — Горький во многом с нами. Но художник-Горький, т. е. б е л л е т р и с т , — ее еще не „осозн ал“. Мешают — нарочитость и каноны. Револю­ ция 1917 года, как, может быть, и многое другое, — все ещ е 10

мирно „ о т с т а и в а е т с я “ п о з а п и с н ы м к н и ж к а м писателя, пока окончательно не „отстоится“. Можете ругать за это писателя, но он посвоему добр осов естен , и — просто-напросто подругому не может. О тсю да— и подсобный псевдоним: — Иегудиил Хламида.

Маленькое отступление к „Климу Самгину“. „Клим Самгин“ тоже построен понеземному, с отставанием от жизни лет этак на... Хотя и отпечатан предварительно в газетах. Справка: „Когда Диккенс печатал в газете „Записки Пикквикского кл у ба“ или „Два города“, то это были вещи, специально приспособленные для газеты. Технически — сюжет, монтаж глав, линия тайн — были приспособлены к разм еру газетного подвала. „Самгин“ ни к чему не приспособлен. Это „вообще“ беллетристика, которая „вообще“ печа­ тается. Нужно иметь какое-то безотчетное уважение к „великой ли­ тературе“, и не нужно иметь представления о пользе давления тех­ ники, чтобы так печатать писателей“.

В. Шкловский, этот замечательнейший из научных с л е д о в а ­ т е л е й русской литературы, посвятил роману немногие, но исчер­ пывающие строчки: „Ловят сома из номера в номер. Изменяет Фын-Юй-сян, происхо­ дят события в Ухане, в Вене революция, а сом все еще ловится. Это совершенно комично по несовпадению — темпа романа с темпом газеты, в которой он печатается. Не может же быть, чтобы человек, прочитавший о событиях в Вене или о каких-нибудь других собы­ тиях такого характера, спросил: „Ну, а что сом? Поймали его или нет?“ 5

Сома не поймали, и вообщ е оказалось, что мужики вают интеллигенцию. А следователь уж е сличает факты:

обманы­

„Мы не против самого романа Горького, хотя Горький сейчас с целым рядом других писателей, главным образом начинающих — ж ертва установки на „великую литературу“. Но если возражать про­ тив сома по существу, то можно сказать, что сом этот произошел по прямой линии от рыси из „Крестьян“ Бальзака. Там так же ло­ вили несуществующую рысь и так же ею крестьяне обманывали интеллигенцию. Таким образом сом, плавающий на страницах газе­ т ы — сом цитатный. Горький очень начитанный бытовик".

Вернемся к „Делу Артамоновых“. Там тоже на 2 4 7 страницах люди трех поколений купеческого рода занимаются „ловлей сом ов“ (в душ е!), но там хоть под конец выглядывает современье.

Мы, впрочем, думаем, что и на этот раз наш уважаемый учи­ тель несколько поторопился выложить Октябрьскую революцию на письменный стол. Она в его записных книжечках, судя по 12 И

страницам многолистного романа, еще явно не отстоялась. Горький ещ е не достаточно прощупал революцию, для того чтобы ее по­ казывать. Он ещ е не прикрепил к ней нужных сигнатурок, ещ е расставил правильно по полочкам. Гораздо лучше у него выходят времена давнопрошедшие: пе­ риод хищнического накопления русского капитала, период первого фабричного строительства, уездны е болота, кондово-кряжистые ме­ щане и купцы, время вообщ е до первых стачек. И потом: это так только говорится — „Д е л о Артамоновых“, т. е. какое-то с т р о и ­ т е л ь с т в о трех поколений буржуазного семейства, от первого, ещ е чумазого, починателя до европейски оборудованного предпринимателя-инженера. На д ел е же — ни предприятия, ни д е л а , не говоря уже о рабочих! Есть только „душ евные“ ковыряния, плюс философические размышления мещан и купцов: — „Да, деньги — стружка для этих людей, которые (т. е. бур ­ жуазия) неутомимо, со всею силою строгают всю землю, друг друга, деревню “. — „Купечество долж но всему учиться, на все точки жизни встать“. — „Умненькие среди нас (бурж уазии) заводятся“. Все это, конечно, нужно обязательно, раз ты уж взялся за „показ душ и “ российского купечества 80 или 90 приблизительно годов (роман начинается с 1863 года). Но смешно как-то читать эти купецкие сентенции сейчас, смешно и трудно ими „заражаться“. А еще труднее, думается, было подавать этих „встающих на все точки ж изни“ мертвецов ж и в ы м и в наши дн и ,-„воображ ать“ их, „представлять“ себе и нам, болеть их болями, со-чувствовать, сорадоваться с ними. Да и согласитесь, что в конце концов нужно было иметь на это занятие в о в р е м я р е в о л ю ц и и какой-то сверхрациональный аппетит! Мы уже объясняли себе этот вкус к „покойному“ — эстетикой учителя. Мы говорили и о предумышленности Иегудиила Хламиды. Роман „Д ел о Артамоновых“ дает повод догадываться еще, что Горький вообщ е боится подпускать к себе какие-либо вредные волнения. Горький не любит шумных жестов, потрясающей повышенности речи, беспокойной неуемности, не любит суетных и сует­ ливых лю дей. И суетных событий. Посмотрите, как любовно выписаны у него несуетно-уверенные хищники разлива 1863 года, патриархи-починатели, вроде Ильи или вдовы Баймаковой; как до последней пуговицы выделаны „утеш ители“, вроде горбатого Никиты; как печатью явного благо­ воления писателя отмечены все эти крепкие у к л а д ч и к и - б ы т о ­ в и к и (кстати сказать, побывавшие в русской литературе не раз и не два), и как презрительно трактует он л ю д е й б е з б ы т а , нарушителей традиций, вроде дочери ремесленника Орлова, подан­ ной почти в гротеске! Не в пример устойной благолепости бытовиков, — в безбытниках есть что-то птичье, остроносенькое, неприятно-глупое:

12

„Рядом с ним сидела небольшая, о с т р о н о с е н ь к а я девица Орлова и, приподняв темные брови, б е с ц е р е м о н н о рассматри­ вала всех глазами, которые н е п о н р а в и л и с ь Н иките (уходящему в монастырь горбуну), — они н е п о л и ц у велики, н е п о д е ­ в и ч ь и остры и слишком часто м и г а л и “. Сцена прощания с Никитой: „Н аталья (жена Петра Артамонова, устойная) подошла последней но, не доходя вплоть, прижав руку ко груди своей, низко покло­ нилась и тихо сказала: — П рощай, Никита Ильич... Груди у нее все ещ е высокие, девичьи, а уже кормила троих детей. Вот и все. Да, е щ е О р л о в а : она сунула жесткую, к а к щ е п а , маленькую, горячую руку, — вблизи лицо ее было е щ е н е ­ п р и я т н е й . Она спросила г л у п о : — Н еужели пострижетесь?“

„Да, еще О рлова“, — удостоил, все-таки!.. Орлова — это но­ вая, „чужая“, приходящая. А р я д о м — что это: из „П лодородия“ Золя, или с полотен Халльса— Рубенса? „В Николин день Артамонов (патриарх, Илья) устроил для рабочих сытный, праздничный обед с водкой, брагой. Столы были накрыты на дворе. Бабы украсили его ветками елей, берез, пучками первых цветов весны и сами нарядились пестро, как цветы. Хозяин с семьей и немногими гостями сидел за столом среди старых ткачей, солоно шутил с дерзкими на язы к' шпулышцами, много пил, искусно под­ задоривал людей к веселью и, распахивая рукой поседевшую бороду, кричал возбужденно: — Эх, ребята! Али не живем? Им, его повадкой любовались. Он чувствовал это и еще более пьянел о т р а д о с т и . б ы т ь т а к и м , к а к о в е с т ь . Он сиял и сверкал, к а к э т о т в е с е н н и й с о л н е ч н ы й д е н ь , как вся земля, нарядно одетая ю н о й з е л е н ь ю трав и листьев, дымив­ шаяся запахом берез и молодых сосен, поднявших в г о л у б о е н е б о свои золотистые свечи. Все было празднично, в с е л и к о ­ в а л о ; даже люди в этот день тоже как будто р а с ц в е л и в с е м л у ч in и и, что было в них. Древний ткач Борис М орозов (следует описание под икону) встал, опираясь о плечо старш его сына, мужика лет шестидесяти, и люто кричал (следуют выкрики иконописного ткача о счастье плодо­ родия, дружной работе на хорош его хозяина, о буйном неуемстве пола, и...): — Ты, Илья Васильев, н а с т о я щ и й , тебе долго жить. Ты — хозяин, ты дело любишь, и оно тебя. Т ы — н а ш е г о д е р е в а с у к , — катай! Тебе удача — законная жена, а не любовница. К а т а й в о н е ю с и л у ! Будь здоров, брат, вот что! Будь здоров, говорю... Артамонов схватил его на руки, приподнял, поцеловал, растро­ ганно крича: -— Спасибо, робенок! Я тебя управляющим сделаю... Л ю д и о р а л и , х о х о т а л и , а старый пьяненький ткач... Ульяна не стыдясь вытирала со щек с л е з ы у м и л е н и я . — С к о л ь к о р а д о с т и ! — сказала ей дочь. Она сморкаясь от­ ветила: — Такой уж человек, н а р а д о с т ь и с о з д а н г о с п о д о м ! . . “

Не столько, впрочем, „господом “, сколько Горьким... Это — „свои “. Эго — укладчики. Какие краски!

13

Столь же вкусными— мы бы сказали даже: празднично-эпиче­ скими— красками работает писатель, оперируя и над у ш е д ш и м б ы т о м . Древний ткач, старинный монастырь, обрядовые песни, пьянственный надрыв мятущихся купцов — где-то мы уже все это читали? Чуть ли не у того же Горького. И все это душ евно-просветленно, даже с умилением каким-то, расставляется и расстав­ ляется нашим учителем по самым отдаленным полкам! Все ли, наконец, сигнатурки готовы?

Вот — „слава б о г у “ — и революция. Приходит она на странице 2 4 7 . С ледую щ ие 12 страниц посвящены большевикам. Трудно, конечно, очень много большевиков разместить на 12 полках родового артамоновского шкапа. Тем более, что для того чтобы „осознавать“, нужно ещ е предварительно видеть. Будем же п оэтом у— „без придирок“. Что же „осознал“ писатель на 12 страницах? Что у в и д е л ? Вот — в о ж д ь артамоновских большевиков — солдат-инвалид „Захарка М ор озов “. О нем на страницах 24 7 -8 -й наш учитель пишет: „Захар ходил ц а р ь к о м . Рабочие следовали за ним, к а к б а ­ р а н ы з а о в ч а р к о й . Митя летал вокруг него р у ч н о й с о р о ­ к о й . В самом деле, М орозов п р и о б р е л с х о д с т в о с б о л ь ­ шо й с о б а к о й , к о т о р а я в ы у ч и л а с ь х о д и т ь на з а д н и х л а п а х . Ш агал он важно, к а к т о л с т ы й п о м о щ н и к и с п р а в ­ н и к а . Больш ие пальцы держал за поясом отрепанных солдатских штанов и, пошевеливая остальными пальцами, к а к р ы б а п л а в ­ н и к а м и, покрикивал: — Товарищи, порядок!“

Мы не в обиде на нашего учителя за то, что он — мягко вы­ ражаясь— несколько „престранно“ вожака фабрично-артамоновских большевиков „аттестует“. Дело не столько в том сейчас, ч т о пишется на сигнатурках, сколько в том, к а к эти сигнатурки и з­ готовляются и — можно ли х у д о ж е с т в е н н о й грамоте у данного классика научиться. Д а, на хищнике Илье, на „утешителях“ купецких — можно. Только — не на горьковских большевиках! Только — не на „Захарке М ор озове“! Заметили ли вы, как — несколько раздраженно даже — мечется писатель, тщетно силясь „осознать“ такое неожиданное для него, а главное „неотстоявшееся“ ещ е и не прош едш ее через десятки предварительных записей, явление, как „вождь... Захарка“? По­ смотрите, как смущенно и беспомощно перебегает он от „ обр аза“ к „ о б р азу“ (таков уж способ традиционно-художественного мышле­ ния!), пробуя постичь природу Захарок. „Как — как — как — как“, и ещ е „как — как — как, — семь разных, семь заведомо несостоя­ тельных, т. е. первых попавшихся и взаимно побивающих друг друга „каков“ — в рамках о д н о г о т о л ь к о , по существу, оп ре­ деления! 14

„Ходил царьком"? — нет, не годится, снизит образ! „Как овчар­ к а " ? — нет, обидно, и размер не тот. „Сходство с большой соба­ к о й "?— неудобно как-то. „Как толстый помощник исправника"? — нет, не похоже, он же и не толстый. „Как рыба плавниками"? — ну, это совсем уж никуда! Можно еще добавить, что рабочие ходили за Захаром, „как баран ы ",— „Митя летал вокруг него ручной со­ р о к о й "?— Хорошо бы, — тем более, что это рикошетом „познает" и самого Зах ар а,— но сорока же — не доказательство! Не попытаться ли опять — начать с „царька", разж аловать его в „помощники исправ­ ника", повысить до „большой собаки", снизить снова до „овчарки“, сблизить чуточку овчарку с „бараном", барана — с „сорокой", со­ р о к у — с „рыбой"? Нет, нет, нет! Н ельзя же сигнатурки на большевиков строить по Брему... Раздражение, как видится, — плохой советчик искусства!..

Скольких же еще большевиков отметил в своих записях пи­ сатель? А вот: 1. Юркий инженерик Митя („как ручная сорока“), сбежавший к большевикам от купчихи-жены. Определенно примазавшийся. 2. Дворник Тихон, „утеш итель“, прикрывавший „ш алости“ купцов, противный резонер, оказавшийся под конец с большевиками. 3. „Две лошади, серая и темная“. Большевистские лошади. — И: 4. „Ружье со штыком за спиною солдата, неразличимого в ку­ стах“. Однако — большевистское ружье. И спина большевистская. Ну, вот и все. Остается ещ е, правда, самая революция. Но и революции в романе, кажется, не очень повезло. О времени п р е д революцией один из братьев Артамоновых отзывается так: „ И д и о т с к о е время! “ — раздумчиво говорил он: — „В крестьянской стране рабочая партия мечтает о захвате власти. В рядах этой партии— купеческий сын (внук „первого“ Артамо­ нова), человек сословия, призванного свершить великое дело про­ мышленной и технической европеизации страны. Н е л е п о с т ь н а нелепости!“ О с а м о й революции другой Артамонов полагает: „Всюду Яков наблюдал бестолковую, пожарную суету, все люди дымились дымом я в н о й г л у п о с т и , и ничто не обещ ало близкого конца этим с у м а с ш е д ш и м дням“. Д ело, конечно, не в самых отзывах Артамоновых о революции, а в том, что отзывы эти не только никаким „показом “ не пара­ лизованы, но как бы ещ е иллюстрируются даже самим писателем. „Дымящегося дыма явной глупости“ тех „сумасшедших д н е й “ в р о ­ мане показано ровно столько, сколько можно показать на скром­ ных 12 страницах. Например — Захарка. Он на всех наскакивает с криком о „порядке“, а сам только и делает, что всюду вносит бестолковщину и суету. Другие — не умнее. Например: „Он судил троих парней за кражу... Он приказал высечь воров, и двое рабочих с удовольствием отхлестали их прутьями, а Васька кочегар исступленно пе.ч, приплясывая: 15

— Вот как ныне насекомых секут! Вот какой у нас праведный судья! Сорвался, забормотал что-то, разводя руками, и вдруг крикнул: — Спаси, господи, люди твоя! Митя закричал: „Браво!.."

Нелепость на нелепости? — „Вы что, товарищи, шутите? Разве так лошадей держат? А сено почему не убрано? А в баню под замок хочешь? Человек в белой рубахе встал, сказав негромко в сторону сол­ дата: — Явился еси, с небеси, чорт его унеси! — Командиров стало больше прежнего, — ответил солдат. — И кто их, дьяволов, назначает? — Сами себя. Теперь, браток, все само собой делается, как в ста­ рухиной сказке...“

„И диотское“ время? Есть ещ е наивные чудаки, которые полагают, что так назы­ ваемое художественное произведение, или беллетристика, как-то т в о р и т с я писателем-художником, а не р а б о т а е т с я точно гак же, как и всякие другие произведения — по источникам: по напе­ чатанным чужим материалам, по своим листкам, по старым и новым записям. О собенно упорно насаждается эта старая боговдохновен­ ная идейка среди товарищей из бывшего Ваппа и Кузницы. А между тем п одробное рассмотрение хотя бы только данного романа Горь­ кого, с точки зрения в о з р а с т а образую щ их его отдельных на­ блю дений, позаимствований и образов, могло бы круто подорвать авторитет этой легенды. Ясно, что раз произведение пишется в отдалении от фактов — территориальном (С оренто) и хронологическом (л ет этак в среднем на 30) — то органической средой его или п и т а т е л ь н ы м нача­ лом могут быть лишь те в о с п о м и н а н и я о фактах или зна­ ния, которые н а к о п л е н ы писателем за весь его писательский век и далее в ы в е з е н ы им за границу. Ясно, что только лите­ ратура предшественников и рассказы очевидцев плюс литератур­ ные наметки, записи и вообщ е так называемые з а г о т о в к и п ре­ дыдущих лет — только они и могут лечь в основу „творческих“ воспоминаний, раз „творишь“ роман (или делаеш ь шкап, понашему), охватывающий период 1863 — 1917. И ещ е ясно одно: раз запас воспоминаний или знаний этих окажется почему-либо н едо­ статочным,— оторванному территориально и во времени писателю не останется более ничего, как черпать недостаю щ ее количество наблюдений из окружающей его, уж е новой и чуждой среды, или ж е... 1. прибегать к сочинительству, 2. выдумывать. Вот тут-то и открывается скользкий путь. Мы уж е видели отчасти, как творил-работал-делал Горький своих „Артамоновых“. Горький прекрасно использовал имевшуюся в его распоряжении библиотеку (Горький, Лесков, МелышковПечерский, даже Мамин-Сибиряк и другие) для фиксации укладно16

Ф о т о А. М. Р о д ч е н к о . (С н я т о а п п а р а т о м Л е й к а на к и н о п л е н к е .)

Шото А. М. Р о д ч е н к о . (С н я т о а п п а р а т о м Л е й к а на ки н о п л е н к е .)

бытовых и кондовых кряжей, — и мы говорим это нисколько не в упрек писателю. Горький неплохо сумел использовать и свою собственную записную книжечку, выложив из нее на стол кое-ка­ кие, видимо скудеющие уж е, остатки. Н о... Так как количество запасов писателя не неисчерпаемо, а нового притока нет; так как количество литературных комбинаций вообщ е не бесконечно, и вечно перелицовывать одну и ту же хламиду нельзя; прибавьте сюда ещ е своебразную эстетику писателя; учтите предумышленность его, и — вы поймете, почему владельцу мно­ жества проверенных во времени сигнатурок М. Горькому прихо­ дится, все же, прибегать в конечном счете... к выручающему пальцу. Удивительно, как беспокойно скачет качество его отдельных записей — сравнений, наблюдений, образов, ремарок и вообщ е так называемых отдельных „художественных ш трихов“ — в этом ро­ мане! Не потому ли это, что жизнь все бол ее беспокойно стучится в аптечные двери, и... учитель начинает торопиться и нервничать? „Ш агал вдоль улицы твердо, как по своей зем ле“.,. „Вон как идет, будто это для него на всех колокольнях звонят“... „В Дремове люди живут осторожны е“... „И махнув на сыновей рукой, приказал: выдьте вон! А когда они тихо, гуськом один за другим и соблюдая старшинство, выш ли“... „Ты держись его: этот человек, уповательно. лучш е наш их“... „Никита слушал склоня голову и выгибал горб, как будто ожидая удара“ Садкое тяпанье острых топоров“... „Хирнстос воскиресе, воскиресе! Кибитка потерял колесо“.......И звивался,чуть светясь, тоненький ручей невеселой песни: ж ужжали комары “... „Шагай, я тебя провожу несколько“... „Он видел, что сын растет быстро, но как-то в сторону“ Если не жаловать, на всех всего хватит“ Потом вдруг, очень торопливо, как бы опоздав, испугавшись, заблаговестили к заутрене“... „Меднолицый полицейский поставил Петра на ноги, говоря: — Скандалы не разреш аю тся“... И т. д., и т. д.

Вот — часть таких, из вкрапленных в роман, воспоминанийзаписей, которые могли родиться т о л ь к о с т р о г о о р г а н и ­ ч е с к и : в своей среде, в своей специфике и — вровень с време­ нем. Они-то, наряду с умелой композицией, и делают местами тот „правдо-подобны й“ тон, в котором вся „душ а“ традиционного реализма. В них — несомненный образец р а б к о р с к о г о искусства-мастерства (меткость прицела) и м о н т а ж н о г о искусства (меткость удара) одновременно. На этих образцах можно учиться (в меру!): точности первичных наблюдений, соответствию подбора этих наблюдений поставленной цели. (Вопроса о полезности правдол о д о б и я и сочетания разных занятий здесь не трогаем). А вот: „Затянуло рубец в памяти горожан“ Петру показалось, что жена (на кровати) переш агнула через н его“... „Муха в доме, — про­ бормотала Н аталья, — муха без крыльев" (одиночество)... „Была потребна великая тишина, иначе не разбереш ься в этих дум ах“... „Он шагал по дорожке, заботясь, чтоб щебень под ногами не скри­ п ел “... „В тринадцать лет он уже носил очки, это сделало немножко короче его длинный, птичий нос“... „Ходил всегда с какой-нибудь 2

Новый Леф 7

.17

книгой в руке, защемив в ней палец так, что, казалось, книга при­ росла к н ем у“... „Сито! Я — как сито: какую хошь дрянь насыпь в меня, я тебе песню отсею “... „Послушал, как строго служит рыжий поп А лександр“... „В церкви красиво пел хор, созданный учителем Грековым, человеком, похожим на кота“... И т. д., и т. д.

Какой среды, какого времени — все эти записи? Они безлики и безадресны , индиферентны и вневременны. Как ш т а м п ы . П о ­ чему они прописаны по паспорту Артамоновых? Чем это не С ор­ ренто? „Рыжий по п“ — но почему не к сендз, не патер? „Человек, похожий на к ота“ — но это же не образ, не лицо, а номерок от вешалки, и попросту... дешевка! Ясно, что учиться на таком материале нельзя. Ибо все это продиктовано как раз и с т о щ е н и е м материала, и — само нуж ­ дается в серьезном подновлении гардероба. О скудение последнего — только оно, конечно, и толкает Горь­ кого, этого т о ч н е й ш е г о и изумительнейшего из наших собирателей-рабкоров, на путь подмены органического факта анонимной выдумкой. Оно же, к сожалению, обрекает нашего учителя и на прямое позаимствование недостающих и хоть сколько-нибудь правдо-видных ф актов— из з а г р а н и ч н о г о гардероба! Например: „Вошли двое: седоволосая старуха в очках и человек во ф раке. С таруха села, одновременно обнажив свои желтые зубы и двухцвет­ ные косточки клавиш, а человек во фраке поднял к плечу скрипку, сощурил рыжий глаз, прицелился, перерезал скрипку смычком, и в басовое пение струн рояля ворвался тонкий, свистящий голос скрипки“... Или: , Ничего не надо говорить, — подумал Яков, выходя на кры льцо, и стал смотреть, как тени черной и белой женщин стирают пы ль с камней; камни становятся все светлее“... И так далее, и многое другое, и тому подобное.

Это — Италия?.. Недаром же, наткнувшись в производственных своих метаниях на образ, представляющийся автору и точным и доходчивым, он с подлинно-рабкорской гордостью извлекает этот образ из забы­ той кладовой, наскоро отряхивает от него насевшую „пыль веков“ и, залюбовывая этот испытанный („в мировом масш табе“) образ до отказа, обращ ает его в... п р о с т о д у ш н о -н а в я з ч и в ы й . Дождь, например, если он мелкий (неуверенный), производит на него впечатление как бы незримых пальцев, рассеивающих на головы прохож их соль. П охож е. На странице 154 он и пишет: „Прощай, — проворчал он, сняв фуражку; голову его лениво по­ солил мелкий д о ж д ь “. Н еплохо, но — на странице 192 идет уж е не дождь, а снег (явление законное, тем более, что прошло уж е несколько лет и на дворе зима), но это не мешает автору вбивать: „ С н е г лениво солил обнаженные головы “. Или — еще. У человека, скажем, рыхлого имеется привычка: в волнении подергивать плечами, хватать ли себя за нос, за ухо,

18

или ещ е тому п одобн ое. Автор присваивает одну из таких при­ вычек— дергать себя за ухо — заводчику П етру, наиболее зани­ мающей его фигуре и в романе н а и б о л е е р а з в е р н у т о й , и ухитряется повторить эту фразу об указанном его чудачестве... ровно 2 4 раза! (принудительный ассортимент?). „Петр осторожно усмехнулся и, дергая себя за у х о “ (23)... „Петр, дернув себя за у х о “ (36)... „Дергая себя за ухо, П етр“ (40)... „И дер­ гая себя за у х о “ (43)... „Петр дергал пальцами мочку у х а “ (49)... „По привычке дернул себя за у х о “ (52)... „Дергая себя за у х о “ (56)... „Петр дергал себя за у х о “ (76).. „Подергал себя за у х о “ (86)... „Он дергал себя за у х о “ (99)... „Подумав, дернул себя за у х о “ (101)... „Дергая себя за ухо, Артамонов“ (107)... „С досадой дергая себя за у х о “ (114)... „Дергая себя за у х о “ (119)... „Дернул себя за у х о “ (121)... „Деонув себя за у х о “ (125)... „Дергал себя за у х о “ (129).. „Дернув себя за ухо“ (148)... „И, подергав себя за у х о “ (149).. „Дергал себя за у х о “ (173)... „Дотрагиваясь до своего у х а “ (195)... „Дергал себя за ухо“ (209)... „Дергал дряблую мочку у х а“ (228)... „Холодными пальцами пощупал у х о “ (254)...

Верно, но немножко утомительно... На этом и закончим первый наш урок: литграмота по Горькому. Будем учиться дальше.

казнь

С. Третьяков

(Г л а в а -и з био-инт ервью „Д э н U J u -x y a “) Политическое затишье кончается. Юань Ши-кай объявил себя императором. Бывший юаньшикаевский кучер, ныне генерал Цао Кунь в едет свои войска в Сычуан, на подмогу сычуанскому гу б ер ­ натору, потому что уж е с юга из Юнани угрожает тому армия сунятсеновца Цай Сун-по. По дорогам сычуанских окраин топот солдатского марша. П риез­ жие приказчики рассказывают про неизбеж ность новой войны, про бои и разоренные уезды , но у нас тиш е. Здесь война идет, но не между армиями, а меж ду полицейскими даоиня и туфеями (бандитами). Их много расплодилось на сычуанских дорогах за время последних войн и восстаний. Там и молодчики вроде племянника Чена, живущ его в бамбу­ ковом лесу, и солдаты отрядов, оставшиеся б е з дел, и братья союза Го-ляо, и бродячие батраки, не сумевшие наняться на ра­ боту, и крестьяне, согнанные за неплатеж аренды со своей земли. Оружия хватает на всех. Это не одиннадцатый год, когда ру­ жейные замки своими руками выделывали слесаря-революционеры. Разбитые северные войска оставили в стране достаточно винтовок. Пока у туфеев оружия мало, они делают ночные налеты на од и ­ нокие дома и забирают деньги, подпаливая пятки упорным скупцам. Мелкие банды туфеев сливаются в крупные отряды. Они вы­ лавливают богачей, чиновников и сборщиков податей, уводят в леса и требуют выкуп.

2*

19

Помалу наши богачи из деревень, охраняемые старыми ночными сторожами или добровольцами из крестьян, перебираются в город, под защиту стен и перекрестковых полицейских. В ответ на разбойничьи похищения отряды даоиня рыщут по лесам и -д ер ев н я м , вылавливают туфеев. На стенах деревень б е ­ леют лоскуты, предлагающие за выдачу разбойника или за принос в корзине его головы в полицейское управление аппетитные суммы денег. Казни туфеев в городе идут одна за другой. Повара, приез­ жающие с рынка, рассказывают замечательные истории о том, как ведут себя разбойники во время казни. Попадая в город, я с ви­ новатым страхом обхож у плетеные клетки, за прутьями которых разлагаются страшные, плохо видимые мне головы разбойничьих вождей. Курьер, еж едневно ездящий с канцелярскими конвертами в го­ род, однажды привозит в школу весть: на-днях казнят сразу пять­ десят. — Пятьдесят туфеев! Целых пятьдесят туфеев! Д о чего инте­ ресно! Давно уж е не было такого удовольствия честным горожанам. Курьер захлебывается от восторга. Его глаза горят, перекиды­ вая огонь в зрачки обступивших его живой загородкой учеников. Гул голосов идет по школе. О собенно интересует всех атаман пятидесяти, известный бандит, по слухам — убийца отца одного из школьников. Мы сбиваемся в кружки на кроватях и, забыв карты и кости и медные тунзеры , рассказываем правдивые и выдуманные повести о разбойниках, вспоминаем позы и жесты героев-туф еев, виден­ ных нами на сцене театра, напеваем их песни, декламируем их речи. Знающие товарищи рассказывают, что накануне казни заклю­ ченные получат хороший обед и смогут пить столько водки, сколько в них влезет. Одноклассники того, чей отец был убит атаманом, злорадствуют мстительно. Им возражают немногие: — Разве даоинь и его солдаты лучше самых плохих туфеев? Завариваются споры, переходящ ие в бешенство. Я отхож у в угол и думаю об одном туфее, который мне бли­ зок. Он — мой бывший одноклассник по начальной школе. Учиться в школе он не любил, был драчуном и хулиганом, но прекрасным картежником. Его отец — торговец, зная сыновний картеж, не да­ вал ему денег и скоро взял его из школы. Парень стал приказчи­ ком в лавке отца. Отец скуп, прячет деньги. Сыну не на что стало играть на ярмарках, где веселые бродячие игроки раскидывают заманчивые столы с картами. Сын стал таскать деньги из кассы и товары. Ря­ дом с кассой в лавке шкаф, где деньги хранятся под задвижным медным замком. Каждый вечер отец подсчитывал выручку, записы­ вал в книгу и затем запирал ее в шкаф. Сын крал перед подсче­ том, но помногу было нельзя, а малых денег не хватало. 20

Парень стал воровать товары — сахар, сласти, варенье, носил их в харчевку и продавал. Однажды он напихал себе в карманы столько банок, что пузыри вздулись у него на фалдах. Отец за­ метил, отобрал ворованное и поколотил парня. Избитый и злой, он убежал за город, голодный и ободранный наткнулся на шайку бандитов и остался у них. Туфеям нужен был мальчуган на ролях шпиона. Ребенку легче выведывать в деревн ях— кто продал товар, кто получил деньги, кто отправляется в дорогу. Ребенка не станут подозревать. Исправно помогая бандитам, мой одношкольник вырос в на­ стоящего туфея. Деревни стонали от его проделок. Свою деревню он не трогал, там все знали его в лицо. Поссорься он с жителями, его выдали бы в два счета или забрали заложниками родных. А кроме того своя деревня нужна, чтобы прятаться в трудные часы, Он был очень жесток. Нет в бандитских шайках жесточе на­ рода, чем женщины и полуребята. В Сиань-ши посейчас живет изувеченный им богач. Он был взят парнем и уведен в разбой­ ничье становище. Семья запоздала прислать выкуп, а может быть послала мало. Парень продержал богача на голодовке, пока род­ ные бегали по деревням, ища, где бы занять. Туфеи связали плен­ нику руки и ноги, подвесили его под потолком, били, а затем пытали, прикладывая к спине и раздувая дыханием тлеющие молит­ венные палочки. Душ а обрывается испугом: может быть, он тож е среди пяти­ десяти? Казнят в субботу. С уббота — день сочинений. Сдай работу учи­ телю и свободен до понедельника. Ш колу охватывают фантастическое прилежание и быстрота. У ленивых мозгов отросли крылья, пальцы перегоняют мысль. За какие-нибудь полтора часа с сочинениями кончено, и гудя­ щая толпа черных курточек сбегает к реке. Пустырь за лодочной пристанью под зубастой городской сте­ ной — место казни. Стена, зубцы ее и выступы вчернь усажены народом. Под стеной — дома. Их вторые этажи — как театральные ложи. Они копошатся и чуть гудят вязким разлезающимся черноголовьем зрителей. Вокруг пустыря тройным кольцом стоят люди и глядят на пу­ стырь через плечи и штыки полицейского оцепления. Сначала на пустыре нет никого кроме двух собак и одной грустной свиньи. Потом приходит отряд солдат. Тоскливый медный крик четырех горнистов кидается в уши '. В такт медным печальным сигналам идет передовой отряд сол ­ дат с ружьями на плечах. За солдатами — туфеи, и звяк их руч-

1 — Почему, — спрашиваю я ваете печальной — ведь китайская — Событие печальное, потому печальной, — отвечает Дэн Ш и-хуа

Ш и-хуа, — вы мелодию горнистов назы­ музы ка не различает мажора и минора? и музыка, его сопровождающая, кажется (С. Т.).

21

ных и ножных кандалов похож на пересчет медяков в меняль­ ном ряду. Туфеи идут медленным шагом. Их под-руки ведут полицейские. Руки разбойников скованы за спиной, в браслет оков вставлены бамбуковые тычины, подымающие над затылком каждого разбойника небольшой плакат с именем его деревни и преступления. Процессия длинна. Зрители молчат. Железными зубами клацают кандалы. Рубахи туфеев драны. Одни сутулятся, другие задрали в улыбке лицо поверх зритель­ ских голов, третьи хмурятся волками на публику. Иные закрыли глаза, и кровь их отхлынула от их белых щек. Есть такие, кото­ рых близкая смерть уж е обратила в полутрупы. Можно думать — они разлагаются, их мускулы вязки, как вареное мясо. Они уже не могут итти, полицейские тащат их подмышки, и дорога чуть дымится от проволакиваемых по ней ног. Мы считаем проходящих. Их всего сорок девять. Пятидесятый умер в тюрьме со страху. За спиной последнего преступника отряд войск. Полицейского инспектора четыре носильщика колыхают в синем паланкине. За инспектором палач — высокий человек, глядящий перед собой и торжественно, как ваши священники крест, несущий в вытянутой руке острием вниз огромный меч в кожаных ножнах с красным бантом, повязанным вокруг рукояти. О дет он в обычную полицей­ скую одеж ду. Товарищ рассказывает мне. В императорские времена палач был одет в особую одеж ду с красными кругами на груди и на спине. Он прятался в толпе до момента казни и выскакивал к казнимому внезапно в самый по­ следний миг. Мне страшно. Я комкаю в кулак рукав соседа. Я боюсь через головы человечьего кольца смотреть на разбойников. Меня самого качает, кружится голова, но совестно показать себя перед прияте­ лями слабым. Я стискиваю колотящиеся челюсти и впячиваю в себя грудь, чтобы судорога сердца не заш евелила пуговиц гимназиче­ ской кургки. Процессия подходит к площади. Солдаты прорывают кольцо людей и становятся двойным полукругом, создавая безвоздуш ную зону смерти по направлению к реке. В две шеренги лицом к реке ставятся преступники. П олицей­ ские опускают их на колени. Д вое или трое кричат мучительно и жалобно: — Убейте нас! Убейте нас! Через несколько лет мы возродимся снова такими же молодыми! Убейте нас! Это они произносят буддийское заклинание. Некоторые лежат, ткнувшись раскрытыми мокрыми губами в гр я з­ ный песок, почти без чувств. За спиной шеренги красный квадрат, и на квадрате этом на коленях один человек. Это — атаман. Даоинь разрешил родичам его

22

подослать толстый красный шерстяной ковер, чтобы не выпустить кровь на землю. Родные после казни захлестнут тело ковром и унесут, пока из кровепроводов бьет перегретая струя. За красным ковром, ближе к стене — стол. За столом сидит инспектор; рядом с инспектором офицер отряда и палач. Д яо (па­ ланкин) инспектора и лошадь офицера ж дут за цепью солдат. Какая-то груда свеж еотесанного, грубо окрашенного дерева видна нам у самой реки за зрительским кольцом. Это длинные ящики. Гробы. Пустые. Сорок девять. Они плохи. У них щелястые доски. Подкова зрителей сгущается в однородную твердую массу. На пустыре над головами коленопреклоненных торчат прямые полицейские. Приготовления быстры. Полицейский выдергивает из рук ата­ мана его таблицу и кладет на стол инспектора. Инспектор пово­ рачивает голову в сторону палача и поднимает палец. Палач уверенно и быстро подходит к атаману сзади. Плоско слепя, сверкает секира. Голова, как выроненный арбуз, падает, и шея выстреливает вперед двумя кровяными вожжами. Выстреливает только раз. Сердца хватает только на один удар, дальш е кровь уже льет плоской жижей по ш ее. Палач дает коленопреклоненному телу в спину пинок. В толпе кто-то ахнул, кто-то шарахнулся. В тишине заплакали дети. Туфеи не видят смерти своего атамана — они к нему спинами. Они могут только угадывать эту смерть по удлинившимся шеям напряженных зрителей. Первой шеренгой коленопреклоненных идет полицейский, выди­ рая трости из кандальных браслетов. Веник бамбучин с таблицами на концах инспектор пересчитывает, откладывая по одной на стол. Счет кончен. Палец инспектора дел ает знак оф ицеру. Короткий пронзительный офицерский свисток. Цепь солдат заходит в тыл первому ряду и останавливается — по солдату за разбойником. Двадцать четыре солдата высятся над двадцатью четырьмя о б р е ­ ченными казни. Опять свисток. Ружья вскидываются дулами к затылкам. Корот­ кий выстрел, точно большую доску сломали. Будто кто ткнул людей в загривок. Дым и пыль от грязного пустыря взвиваются иод ударом тел и пуль. Перешагнув через трупы, солдаты становятся в затылок второй ш еренге. По новому свистку — новый вскид прикладов к плечу и новый залп. Внезапно торопливо, почти бегом подкова солдат, обставших смертную пустоту, замыкается в тесное кольцо вокруг трупов. Инспектор, офицер и полицейский обходят лежащ ие груды человеческого мяса и тряпок, удостоверяясь в смерти. Полицейские подымают каждую вялую голову и ищут пулевые дыры. В есел о звенят снимаемые кандалы. Все — наповал. 23

Снова птичий свисток офицера. Горнист играет сигнал. Кордон солдат выстраивается в ряды и уходит. Вместо них плотным коль­ цом над казненными сдавливается публика. Родные убитых явственно плачут в тишине, и подтаскиваемые к трупам гробы сухо скрипят по песку. Родные атамана захлестывают и закатывают ковер, а затем за­ вязывают в огромный страшный узел голову и тело. Шуршащие шаги людей быстро затирают кровяные пятна. Публика расползается, как гнилая ткань. Сквозь только что черную человечью гущ у яснее и яснее просвечивает серое тело пустыря, но зато сгущается лавина в горлах переулков. Люди уходят понуро, жалеют убитых. — А может быть, их неправильно обвинили? М ожет быть, судья постановил несправедливый приговор? — А может быть, они и в разбойники ушли от бедности, когда нечего есть и никто не подает? Поневоле полезеш ь рукой в чу­ жой карман. Теперь ведь голод всюду. — А не все ли равно, где умирать от медленного голода — в мазанке или от быстрой пули на площади? Приказчики городских лавок идут медленными толпами, как из театра, хвалят храбрых. — Каким он молодцом умер: до последнего момента ругал полицейского начальника. Издеваются над трусами, над плакавшими, над грызшими песок. Не утихает встревоженный говор среди учеников. В школьной спальне идут беседы. — Почему люди казнят людей? Кто им дал это право? Эту ночь я не сплю. Я галлюцинирую шеренгами трупов и красными вожжами крови на красном ков ре.. Испуганно замирая, я не раз выставляю голову из-под одеяла, вглядываясь в ш еренгу кроватей, и неизменно навстречу моему ш ороху такие же головы подымаются со многих кроватей. Сегодня днем на городском пустыре солдатами даоиня расстре­ лян наш спокойный сон.

Марксизм(ы) в литературоведении1

В. П ерцов

7. Специалисты, а не диллет ант ы В развитии революционной художественной литературы мы на­ блюдали следую щ ее чрезвычайно характерное явление. Полити­ ческие революционеры, люди безупречно большевистской марксист­ ской идеологии, оказывались сплошь и рядом явными и безн адеж ­ ными консерваторами в области искусства. 1 Статья В. Перцова продолжает обсуждение Лефом вопроса о положе­ нии марксистского литературоведения в СССР.

21

Художественная культурность этих товарищей (то, что мы условно называем „вкусом“) делала их врагами революционного искусства. Их художественный вкус сложился и воспитался под влиянием совершенно случайных и неравноценных образцов прошлой х у д о ­ жественной культуры, с которыми им пришлось столкнуться в годы тюрьмы, ссылки или подполья. Политический революционер-больш евик, предвидевший крах ка­ питалистической системы задолго до ее действительного падения, сплошь и рядом выделял искусство из общ его кризиса капитали­ стической культуры. Часто он бывал настроен по отношению к этому старому искусству очень идиллически, он ощущал его „святость“, не хуж е, чем самый последний обыватель. „Мне известен случай, — говорит в предисловии к своей „П оэ­ зии рабочего у д а р а “ Гастев, — что один экономист, пишущий свои произведения с исключительной академической серьезностью, писал самые отчаянные лирические стихи“. Мы думаем, что этот эконо­ мист-большевик переставал быть большевиком, как только пытался быть поэтом. По этому поводу один современный исследователь-марксист за­ мечает: „Так как политическая и эстетическая идеология даже в одной голове могут лежать в разных социальных планах, свя­ занные с разной социальной практикой, то линия борьбы казалась чрезвычайно- спутанной“. ( И о ф ф е , „Культура и стиль“.) Эта путаница, несомненно, оказала свое вредное влияние на ход развития новой литературы и оказывает еще и сейчас, потому что еще сущ ествует. Но, как видим из предыдущей цитаты, уж е многие вслед за нами, лефовцами, отдают себе в ней отчет. Поскольку эта пута­ ница уж е разъяснена, она стала м енее заразительна, поскольку она будет осознана всеми, она перейдет в 3-й период и вовсе не будет заразительна. Путаница, имеющаяся во многих головах по поводу марксист­ ского литературоведения, находится ещ е в первом, т. е. наиболее опасном периоде. Марксистом-литературоведом считается тот, кто является марк­ систом вообщ е, т. е. согласен с сочинениями Маркса и Ленина. Этот марксизм, который мы условно обозначим как марксизм общ ествоведа, считается необходимым и достаточным для того, чтобы в литературоведении называть себя марксистом. Но точно так ж е, как политический революционер может о бл а­ дать реакционным художественным вкусом, так и марксист общ ество­ ведческого типа, владея наиболее передовым и революционным методом, может делать, не умея применить его к литературе, реакционное дел о. Самые крайние, древние представители этого типа, своего рода марксистские ископаемые, на наших глазах отмирают. Судьба Львова-Рогачевского как нельзя лучше подтверждает это положение. Мы считаем, что на очереди и ГІ. С. Коган. И Львов-

25

Рогачевский и Коган были в свое время, до революции, п ер ед о ­ выми пропагандистами, пользовавшимися литературой как иллюстра­ цией; но они сходят со сцены сейчас именно потому, что не сумели свой марксизм общ ествоведческий превратить в марксизм литера­ туроведческий. К сожалению, многие марксисты, считающиеся у нас литературове­ дами, признаются таковыми по одному тому, что они пишут о литературе. М ежду тем известно, что марксистский метод, будучи в совер­ шенстве разработан в общественных и экономических науках, почти никак не разрабатывается в науке о литературе. М арксист-обществовед еше далеко не сейчас марксист-ли­ тературовед. Специализация в применении марксистского метода имеет не меньшее значение, чем специализация в технике. Паро­ возный машинист и автомобильный шофер управляют движением тел в пространстве; но катастрофа неизбежна в обоих случаях, если они переменятся местами. Все дел о в том, что иной марксист общ ествоведческого типа дает имитацию применения метода, вводит фразеологию, широко пользуется аналогиями, а на худой конец, когда и этого сделать не в силах, то делает просто марксистские заставки и концовки и вме­ сто анализа литературного факта дает какую-то чрезвычайно приблизительную отсебятину. Приведу в качестве примера цитату из статьи Когана, в которой он возражает против формального разбора стихотворения Пушкина „Брожу ли я вдоль улиц шумных“. По мнению П. С. Когана, „со­ циологическая“ сущность этого стихотворения в содержании слова „бр ож у“. Он говорит нам, что речь идет не о городе наших дней, а о городе пушкинской или хотя бы тургеневской эпохи, что „бродит“ и размышляет человек, располагающий досугом, человек, которого так трудно обрести в наши д н и ...“ Сейчас комсомольские поэты собираются на лето „бродить“ по стране, — стало быть, они будут располагать досугом и будут раз­ мышлять, стало быть, они должны стать людьми „пушкинской или хотя бы (нечего сказать, уступка в 40 лет) тургеневской эп охи “, в противном случае социологический анализ П. С. Когана неверен. Правы, конечно, комсомольцы, а не проф. Коган в своих гр е­ зах „марксистско-обществоведческого типа“ . II П роф . В, Ф. П ереверзев. В своих новейших тезисах „О методах изучения литературы“ В. Ф. Переверзев ополчается против изучения литературы как иллюI страции к общ ествоведению. Он говорит: „Мы изучаем литературу, не изучая по ней жизни рабочих и крестьян (для этого нужны другие данные: жизненный опыт, социология, история, статистика, политэко­ номия),—-а для того, чтобы покомумнистически понимать литературу“. Из этого тезиса мы возьмем только первую половину (до „а для т о г о “), потому что она может существовать б ез второй, как вполне законченное утверждение, а вторая половина не совсем понятна.

26

Итак, по литературному произведению нельзя изучать жизни рабочих и крестьян. Совершенно ясно, что в данном случае р або­ чие и крестьяне не составляют какого-то исключения, что по х у ­ дожественному произведению нельзя изучать жизни дворян, поме­ щиков, великих князей, царей и т. п. „Для этого нужны другие данны е“. Теперь посмотрим, как применяет этот свой тезис В. Ф. Пере­ верзев в своих новейших исследовательских работах. Мы имеем в виду статью „О браз нигилиста у Гончарова“. (Ж у р н а л „Л ит е­ р а т у р а и м арк си зм " , кн. /.) В. Ф. Переверзев доказывает в этой статье, что Марк Волохов не нигилист, а обломовец, ударившийся в нигилизм. „Корни волоховского нигилизма лежат в Обломовке. Обломовка, обломовский быт, обломовские понятия являются предметом его критики и отрицания. Отталкиваясь от Обломовки, приходит он (Волохов) к своему нигилизму. Как другие обломовцы, разбужен­ ные толчками капитализма, он бежит от простоты крупнобурж уаз­ ного патриархализма в поисках более сложной жизни и, не найдя дороги, погружается в пустоту нигилизма. Весь его нигилизм сводится к отрицанию семьи и патриархаль­ ного домостроительства, а не к отрицанию рабства и эксплоатации. Этот нигилизм не имеет ничего общ его с тем, именем которого обозначалось радикальное движение эпохи реформ. Для того ни­ гилизма центральным вопросом был как раз социальный вопрос, проблема благосостояния народа, его трудящихся масс. Для того нигилизма крестьянский вопрос, — вопрос о правах трудящегося народа, об обязанностях интеллигенции перед народом, — был основ­ ным вопросом, потому что творцами этого нигилизма были люди, непосредственно принимавшие участие в исторической тяжбе основ­ ных классов крепостного общ ества, к р е с т ь я н с т в а « лс«ещикотГг. По этому отрывку мы можем судить о методе Переверзева: по художественному произведению — роману Гончарова „Обры в“ — он изучает общ ественное явление (нигилизм), привлекая материалы социологии, истории и политэкономии там, где не хватает романа. Поскольку это материалы двух принципиально различных поряд­ ков, то ясно, что, пользуясь ими вместе, не дифференцируя их, мы не изучаем ни литературного произведения, ни общ ественного явления. По этому „м етоду“ написал свою „Историю русской общ ествен­ ной мысли“ Иванов-Разумник. Вот, например, как Иванов-Разумник характеризует „образ нигилиста у Тургенева“: „Базаров, а с ним и весь нигилизм второй половины 60 годов, несом­ ненно, имеет наклонность в сторону индивидуализма; мы, впрочем, не бу­ дем называть Базарова и его единомышленников нигилистами, хотя он себя так называет; этот термин гораздо более подойдет к поколению конца 60-х годов. Писарев назвал Базарова (так же, как и себя) „мыслящим реа­ листом“; это название мы и сохраним. Хотя Базаров и бьет направо, на­ лево, но это еще не тот типичный нигилист, который явится несколькими годами позже". (И в а н о в - Р а з у м н и к , 60-е годы, изд. .Револю ционная мысль", 1918г.) 27

Иванов-Разумник пользуется здесь для характеристики общ ествен­ ного явления (нигилизм) романом Тургенева „Отцы и д ет и “, вы­ сказываниями современника Писарева, историческими справками. Но Иванов-Разумник пишет „Историю общественной мысли“, а В. Ф. П ереверзев— „Историю литературы“. На этом мы приостановим характеристику школы П ереверзева, чтобы в свое время вернуться к ней в связи со следую щ ей груп­ пировкой в марксистском литературоведении. III. П рот ив П ереверзева, за м арксист ский мет од в ли т ер а т ур о ­ ведении. Самый простой и надежный способ прослыть марксистом со­ стоит в следующем: Акт 1-й. Человек объявляет себя марксистом, т. е. сторонни­ ком сочинений Маркса и Ленина. Акт 2-й. Человек объявляет себя противником формалистов в литературоведении. Если к тому же этот человек не слишком известен, то этими двумя актами он упрочивает за собой репутацию марксиста в ли­ тературоведении. Если бы проф. Сакулин был менее известен, то он смог бы прослыть марксистом. Группировка Ленинградского комуниверситета, сложившаяся в связи с необязательным для слушателей курсом социологии искусств, который вел И. Иоффе, возникла в последние 3 — 5 лет. Если нужны какие-нибудь косвенные признаки, которые позволяют признать эту группировку марксистской, кроме ее научных работ, Гс-ммы сошлемся на следующ ий факт. В пёредож5й~-^тат4.р книги 1-й журнала „Литература и марк­ сизм“ работа Иоффе цитируется наравне с работами Бухарина, Пле­ ханова и П ереверзева. Этим самым признается равноправие этой группировки со всеми другими исследовательскими позициями, скла­ дывающимися под знаком марксизма. Автор книги решительно отказывается от того самого простого способа прослыть марксистом, который мы охарактеризовали выше. В частности, говоря о формалистах, он рассматривает эту школу в науке о литературе, проводя параллель со школой физиолога Павлова. „В науках о человеке рефлексология вытесняет психологию и в искус­ ствоведении формальный метод вытесняет эстетико-психологический“. „ ... Рефлексология, отрицающая самодовлеющий психологический инди­ вид, устанавливающая неотрывную и непосредственную связь человека со средой, близко стоит к марксизму".

„Формализм — рефлексология в искусстве“. Отсюда следует, что автор книги устанавливает не только не враждебность, но даже какую-то близость, под определенным углом 28

зрения, какую-то нужность формального исследования для марксист­ ского литературоведения. Дальш е автор, правда, указывает, что исследователь-формалист упускает „социальное назначение конструк­ ции“ , в то время как „только социальное потребление определяет спрос на форму, конструкцию и форма соответствует социальному назначению“. Это положение соверш енно правильно намечает задачу марк­ систского исследования: установить связь формы и социальной функции литературной вещи. Для В. Ф. П ереверзева единственным вопросом истории лите­ ратуры является — определить социальный ген ези с литературного I произведения, а не его социальную функцию, действие. Ленинградская школа по этому поводу говорит: „Не историческая обусловленность, а социальная действенность произвгдения —• проблема марксистского критика. Н о эта же проблема стоит и перед социологом. М арксистская критика искусства и социология искус­ ства — одно и то же. И та и другая оперирую т научным методом, объектом которого является произведение в его практической среде“. („ К ульт ур а и ст иль", ст р. 71.)

Полемизируя с Переверзевым на конференции преподавателей русского языка и литературы в январе 1928 г., я указывал: „Поступая так, как советует т. П ереверзев, мы превратимся в мелан­ холиков, в скучных историко-литературных фаталистов, которые все свои силы тратят на то, чтобы доказать более или менее ловко, что литературное произведение явилось последним звеном экономически-производственного ряда, что так было и иначе быть не могло. Когда строится новый завод, мы знаем не только почему неминуемо его возникновение, но и для чего он строится, какую работу он будет выполнять. Такие же вопросы нужно ста­ вить и в отношении литературы “. (.Н о вы й л е ф ", № 2, 1928 г.)]

На диспуте в Комакадемии 18 апреля 1928 г. о проблемах марксистской критики я был вынужден полнее раскрыть смысл моего выступления на конференции педагогов. Я указывал, что I П ереверзев игнорирует социальную функцию литературного произве­ дения и в этом смысле является литературным фаталистом. При­ веду часть моего выступления по стенограмме: „Он, Переверзев, помоему, не оттенил того, что можно было бы на­ звать биографией литературного произведения. Я совершенно солидарен с тем тезисом, который т. П ереверзев выдвинул, что нам не нужно изучать биографию писателя, а нужно изучать биографию литературного произведе­ ния, в смысле изучения тех социальных функций, которые оно выполняло. Мы знаем, что даже и слово имеет свою биографию. Возьмите такое слово, как „Домострой“. У одного нашего комсомольца спросили: — Что такое Домострой? Он ответил: — Ж илищ но-строительное товарищество. Эго показывает изменение ассоциаций, это показывает биографию слова. Так же можно рассматривать и жизнь литературного произведения и изме­ нение его социальных функций. Чтобы покончить с этим вопросом, я при­ веду такой выразительный пример, как жизнь известного литературного произведения „Путешествия Гулливера“. Это произведение было издано 29

|

200 лет назад и оно представляло собой жесточайший памфлет. Каждое слово этого памфлета было точно адресовано, современники, читая это произведение, раскрывали — кто имеется в виду под этими словами, и это было замечательно приятное занятие для них. Но „Путешествия Гулливера" было понятно современникам и больше никому. Возьмите нынешнее изда­ ние, и вы увидите, что его без комментариев невозможно читать, причем самые добросовестные комментаторы складывают оружие и говорят: при жизни Свифта это произведение доставляло неизъяснимое удовольствие, но мы его понять не можем, потому что не можем раскрыть всех ф игур, ко­ торые изображены здесь. И вы знаете, что это теперь сказка для детей. Я привел этот факт, как очень выразительный, для того чтобы увидеть, какая колоссальная биография у этого произведения".

В. Ф. Переверзев, который был председателем этого диспута, подводя резюмэ, ответил мне следующим образом. Д о в . Перцов усмотрел сущ ественное расхождение своих установок с моими, усмотрел в том, что я как будто бы превращаю изучение, науку о литературе в какую-то науку, проповедующую пассивность, пассивное отношение к литературе. Другими словами, я рассматриваю литературу как факт и совершенно не рассматриваю ее как фактор. Рассматриваю литера­ турное произведение как нечто, произведенное определенной причиной, но не литературное произведение, производящее определенные последствия. Н ужно сказать, что я, конечно, очень ясно всегда отдавал себе отчет в том, что сущ ествует литература как факт, и сущ ествует литература как фактор, но в то же время всегда полагал и сейчас полагаю, что задачей литератуI роведа является изучение литературы-факта, а не литературы-фактора — и по очень простой причине: потому что для генезиса литературы-факта мне нужен один метод, одни приемы, один материал и т. д., которые целиком находятся в ведении литературоведа и литератора-критика. Но совершенно { иной материал потребуется для того, чтобы изучать литературу как фактор. Ведь литература становится фактором в зависимости от того, в какую общественную среду она попадает, и психология общественной группы будет играть здесь, пожалуй, в разгадке этого вопроса решающую роль. Вы будете здесь заниматься психологией читателя, психологией восприятия художественного факта. Но изучение психологии восприятия худож ествен­ ного факта не есть проблема литературоведения, — это есть уж е соверш енно другая проблема, которая будет оперировать с другим материалом и пр. Я понимаю Горнфельда, идеалиста до конца ногтей, я понимаю Горнфельда, когда он предпринимает изучение восприятия. Это мне понятно. Но если ^ вы хотите во имя марксизма отстаивать изучение психологии восприятия, а не изучение рождения поэтического факта, этого я уж е, конечно, не понимаю.

Смысл этого ответа, таким образом, сводится к тому, что п роб­ лема социальной функции литературного произведения представляет собой проблему читателя, а эта последняя не интересует историка литературы. В. Ф. П ереверзев считает, что анализ изменений социальной функции произведения — это то же самое, что в свое время выдви­ гал А. Горнфельд в своей статье „О толковании художественного произведения“. Лучше всего смысл позиции Горнфельда можно понять из сл е­ дую щ его места этой статьи: „Грибоедовского Чацкого, как устойчивого образа, как некоторого за­ конченного содержания, нет и никогда не было. Грибоедовский Чацкий — это прекрасная, необходимая абстракция, но это абстракция, схематическое

30

представление, нуждающееся в том, чтобы чье-нибудь индивидуальное пони­ мание заполнило его содержанием... художественное произведение сущ е­ ствует лишь в своеобразном понимании отдельного человека“. (А. Г. Г о р н ф е л ь д , „Пути творчества“. Петроград, 1922 г., стр. 113.)

Это положение равносильно утверждению махистов о том, что объективно сущ ествует не предмет, а наше ощ ущ ение предмета. Это полож ение не имеет ничего общ его с тем анализом социаль­ ной функции произведения, который мы выдвигали, с анализом „произведения в его практической с р е д е “. Для нас читатель не сущ ествует как отдельный человек. Нам не важна его биография, точно так ж е, как нам не нужна биогра­ фия писателя. Читатель сущ ествует для марксистского исследования как по­ требитель определенного литературного жанра, потребитель, имею­ щий определенное классовое лицо. В самом факте потребления литературного произведения осуществляется его социальная функ­ ция. Объектом марксистского метода является действие произведе­ ния в данной практической среде. Горнфельд — буржуазный индивидуалист — вообщ е отрицает со ­ циальную функцию произведения и вместо нее выдвигает „пони­ мание отдельным человеком худож ественного произведения как интимнейший п роц есс“, т. е. нечто неуловимое. Наука ж е о литературе должна конструировать потребителя произведения всеми доступными способами, опираясь на данные социологии, истории, статистики, политэкономии, критики и публи­ цистики. Если П ереверзев считает возможным конструировать на основании этих данных социальную ср еду, обусловивш ую собой определенное произведение, то, по сути дела, эта операция имеет то же принципиальное значение, что и конструирование потребителя-читателя как социальной категории. В. Ф. П ереверзев сводит на нет агитационное значение х у д о ­ жественного произведения, т. е. как раз то, что находится сейчас в центре самого пристального внимания. Нельзя противопоставлять литературное произведение как факт и как фактор. Это чистейшая схоластика. / Идеальным литературным фактом с точки зрения Переверзева является неизданная рукопись или отпечатанная, но не выпущенная в свет книга. Но так как практическим объектом истории литературы являются продукты полиграфической промышленности, свободно обращаю­ щиеся на книжном рынке, так как даже в самом факте цензурного запрета или конфискации произведения вскрывается его социаль­ ная функция, то, конечно, совершенно немыслимо отделить изуче­ ние произведения от изучения его функции. И, наоборот, только анализируя социальную направленность произведения, его воздействие на определенного классового потре­ бителя мы обеспечиваем себе правильное понимание того, что со ­ ставляет сущность (специфику) литературного произведения. 31

Журналисты XVIII века (И з м ат ери алов к книге Т. Г риц а, В . Тренина, М . „К ниж ная л а вк а А. Ф. С м и рди н а“)

В. Тренин Н икит ина

История литературы — мнимая величина. Д о сих пор она еще не существует как наука. Для построения действительно научной истории литературы не­ обходимо прежде всего диалектически осознать каждый литературный_факт. Каждое литературное произведение нужно рассматривать в ди­ намическом процессе литературной эволюции — в журнальном и книжном окружении, а не статически— в полных собраниях сочинений. Изоляция литературного факта как прием изучения — грубая ошибка, объединяющая собой чисто идеалистическую формально­ философскую группу литературоведов с так называемой эйдологи­ ческой школой, претендующей на звание марксистского литерату­ роведения. В противовес этим метафизическим построениям нами выдви­ гается лозунг: изучение литературы как производства в различных стадиях его развития (О . Брик). Наряду с вопросами литературной технологии (эволюция жанров и стилей) наша эпоха поставила на очередь ряд вопросов о роли производителя и потребителя в литературной эволюции. Старая история литературы утверждала, что писатели XVIII века находились в прямой зависимости от двора, и что только в XIX ве­ ке появился тип писателя-профессионала. Это утверждение неверно. Наша предварительная работа заключается в том, чтобы ввести в научное сознание некоторые реальные факты и расчленить слож ­ ные понятия профессионализации писателя и социального заказа. Уже в русской литературе XVIII века изживались феодальные взаимоотношения писателя с правительством. Профессионализация писателя шла по линии переводной б ел ­ летристики и журналистики. В эту эпоху уж е существовал массовый рынок лубочной литерату­ ры, и первые писатели-профессионалы должны были работатьна этот рынок или переключить его социальный заказ на высокую литературу. Следующие три главы из книги посвящены рассмотрению этих проблем на конкретном материале. I. Ф едор Э мин, первый проф ессионал в русской л и т ер а т ур е Историю развития русских литературных журналов обычно на­ чинают с журнала „Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служ ащ ие“, издававшегося с 1765 г. в Спб. при Академии Наук, под редакцией Г. Ф. Миллера. 32

'Фото А. м. Родченко.