№4 (5) VALLLA

Citation preview

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No . 4 ( 5 ) 2018

18+

[VALLA] Основан в 2015 г.

Современный. Открытый. Этичный. Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований

No . 4 ( 5 ) 2018

[VALLA] Журнал посвящён проблемам истории европейской культуры от Средневековья до XIX в. Приоритетные направления – источниковедение, история повседневности, социальная антропология, cultural studies, case studies, межкультурные контакты (включая историю перевода), история гуманитарных наук.

Главный редактор Елифёрова М.В. e-mail: [email protected] Заместитель главного редактора Несин М.А. e-mail: [email protected]

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Акопян О. (University of Warwick), Ауров О.В. (РГГУ), Голубков А.В. (РГГУ), Макаров В.С. (МосГУ), Марков А.В. (РГГУ), Михайлова Т.А. (МГУ – Институт языкознания РАН), Успенский Ф.Б. (НИУ ВШЭ – Институт славяноведения РАН), Тихонова Е.С. (СПбГЭТУ «ЛЭТИ»). Рукописи статей на рассмотрение можно присылать на адрес главного редактора или подавать через регистрационную форму на сайте журнала: http://www.vallajournal.com Приём материалов к публикации полностью бесплатный. ISSN 2412-9674 Журнал является независимым частным проектом. © М.В. Елифёрова, 2015-2018.

Содержание выпуска 5 за 2018 г. English Summaries for Feature Articles ....................................................................................... i Статьи ............................................................................................................................................. Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы?................................................ 1 Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. ................... 17 Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. ..................................... 36 Труды членов редколлегии ..................................................................................................... Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии ................................................................................................. 51 Рецензии ..................................................................................................................................... Наследие С.Н. Азбелева и журнал «Исторический формат»: Круглый стол ...... 78 Клейн Л.С. Предисловие ........................................................................................................ 78 Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате ........................ 79 Губарев О.Л. Сомнительные построения на основе сомнительного источника. Рецензия на статью: Карпенко А.А. О генеалогических преданиях Иоакимовской летописи Татищева // Исторический формат. 2018 (2017). №3-4. С. 252-280.................................. 110 Верхотуров Д.Н. Был ли Гостомысл предком Рюрика? ..................................................... 114 Подвальнов Е.Д. Краткие заметки о двух статьях международного журнала «Исторический формат» №3-4 за 2017 г. ............................................................................. 120 Елифёрова М.В. Заключительное слово редактора ............................................................ 125



Valla. 2018. Vol. 4. No. 5.

English Summaries for Feature Articles. Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы? С. 1-16. The ‘Joachim Chronicle’ Story of the Christianization of Novgorod: Have the Archaeological Findings Debunked the Verdict of Textual Criticism? Pp. 1-17. By Andrey Gorovenko, independent researcher (Tambov). e-mail: [email protected] The paper addresses the historiographic case of the so-called ‘Joachim Chronicle’ allegedly used by the early 18th-century historian Vasily Tatischev in his pioneering work on Russian history. The belief in the authenticity of JC has been reinforced by influential academics since the early 20th century. There is also a broadly accepted belief that the JC story of the forcible Christianization of Novgorod the Great is substantiated by archaeological findings, which at a closer look proves to be bogus. In fact, the JC problem has little to do with the question whether the events described in it were real. Determining whether a given text is authentic or not is a matter of textual criticism and not of archaeology. Archaeologists, lacking knowledge of the textual history of JC, tend to find ‘substantiation’ even for those ‘facts’ that were absent in the earlier version and only appeared after some easily identifiably additions and corrections by Tatischev himself. Keywords: Joachim Chronicle; Vasily Tatischev; hoax  Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в.. С. 17-36. From the History of the Novgorodian Archbishopric. Pp. 17-36. By Mikhail Nesin, Deputy Editor of Valla (St. Petersburg). e-mail: [email protected] The paper revisits some unsolved issues from the history of the Novgorodian archbishopric in the 12th to 16th centuries: who exactly the ‘Sophians’ mentioned in Novgorodian sources were, what the nature and jurisdiction of Novgorodian archiepiscopal court was before the Muscovite annexation and what else Archbishop Serapion I did, beyond his better-known conflict with Joseph Volotsky. Besides, the chronology and the number of victims of 1507-1508 plague outbreak and fire in Novgorod, under Serapion, are updated and revised. Finally, a more critical assessment is given to the chronicle evidence of what has been routinely called ‘Bolotov treaty’ of 1348 (actually, not a treaty at all). Keywords: Novgorod the Great; archbishopric; Serapion; Sophians 

i

Valla. 2018. Vol. 4. No. 5.

Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. С. 36-50. Armour Vocabulary in Muscovy, 1445-1625. Pp. 36-50. By Oleg Schindler, independent researcher (Toronto, Canada) e-mail: [email protected] The purpose of this article is to present a short list of Russian military terms related to armour in the period from 1445 to 1625. During this period, Russian warfare went through a metamorphosis of so-called ‘orientalization’, which resulted in changes in the tactics and strategies of war. In turn, the ‘orientalization’ affected Russian armour. The author introduces the main armour terms based on evidence from written sources. Etymologies from Persian and Turkic are specified. Keywords: 15th century; 16th century; 17th century; armour; etymology  Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии. С. 51-77. From ‘the Lure of Empire’ to the “Emperor of Culture”: Alfonso X in the contemporary historiography in the USA. Pp. 51-77. By Oleg Aurov, School of Advanced Studies for the Humanities, Russian Academy of National Economy and Public Administration, Moscow e-mail: [email protected] The articles deals with the studies in Spanish medieval history and culture in the framework of American medieval studies focused on the figure of Alfonso X the Wise, king of Castile and Leon (1252-1284). The main periods in the history of the Alphosine Studies development are analyzed. The author emphasizes the part of religious and ethnic factors in the process; he analyzes the role of Alphonsine Studies (as a part of Hispanic Studies) for the evolution of American Catholics and Spanish people identity and culture of historical memory. Keywords: Alfonso X; American medieval studies 

ii

[VALLA] статьи

Valla. №4(5), 2018.

Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы? Сии тетради, видно, что из книги сшитой выняты, по разметке 4, 5 и 6-я, письмо новое, но худое, склад старой, смешанной с новым, но самой простой и наречие новгородское. Начало видимо, что писано о народах, как у Нестора, с изъяснениями из польских, но много весьма неправильно, яко славян сарматами и сарматские народы славянами имяновали и не в тех местах, где надлежало, клал, в чем он, веря польским, обманулся. По окончании же списания народов и их поступков зачал то писать, чего у Нестора нет, из которых я выбрал токмо то, что у Нестора не находится или здесь иначе положено, как следует [Татищев 1962(1): 107-108].

Так описывает Татищев загадочные тетради, доставленные ему 20 мая 1748 г. посланцем «ближнего свойственника» – игумена Мелхиседека. За долгие годы работы над «Историей Российской» Татищев приобрёл полезную привычку снимать копии с прошедших через его руки рукописей. Обычно он снимал копию для себя, а оригинал приносил в дар Академии; ещё важнее было сделать копию, если не владелец рукописи не желал её продавать1. К 1748 г. Татищев был уже очень опытным исследователем; по меньшей мере странно, что он не скопировал полностью три доставленные ему тетради, где была уникальная информация о начальном периоде русской истории («чего у Нестора нет»). Ещё более странно, что Татищев ни словом не обмолвился о сенсационной находке в письмах к Шумахеру. Историк ограничился тем, что пересказал содержание загадочного источника в рукописи первой части «Истории Российской» (причём к этому месту, как увидим, он возвращался неоднократно). Можно предполагать, что местами текст воспроизведён буквально (ибо рассказ ведётся от первого лица). Повествователем Татищев объявляет первого епископа Новгорода – Иоакима Корсунянина. Соответствующий фрагмент главы 4 первой части татищевского труда традиционно обозначается в российской исторической науке как «Иоакимовская летопись Татищева» (чаще попросту как Иоакимовская летопись). В широких кругах любителей истории этот текст давно пользуется популярностью как источник. Содержание Иоакимовской летописи в такой степени фантастично, что уже Миллер, издатель и поклонник Татищева, объявил её подложной. Миллер полагал, впрочем, что Татищев сам ничего не выдумывал, а всего лишь стал жертвой мистификации [Миллер 2006: 99]. Нашлись и сторонники подлинности Иоакимовской летописи; на некоторое время они восторжествовали, что отразилось даже в учебной литературе (см. напр. о карьере Тимофея Мальгина, активного адепта Иоакимовской летописи, сочинения которого много раз переиздавались [Лепёхин 1984]). Однако в рамках чисто научной дискуссии добиться перевеса им не удалось. В 1811 г. один из авторов «Вестника Европы», явно желающий быть нейтральной стороной в споре, выразился так: Я не намерен защищать летопись Иоакима. Читая доказательства Татищева, (295-296) Болтина и Елагина, и опровержения Миллера, Шлецера и кн. Щербатова и наипаче примечания на ответ Болтина (Спб 1790 624 стр. in 4-to), в которых сильнейшия доказательства приведены в опровержение, склоняюсь более верить, что выдаемая (так в публикации – А. Г.) нам выписка из летописи Иоакима подвержена сомнению [Брусилов 1811: 295-296].

Карамзин, сформировавшийся как исследователь под мощным влиянием передовой немецкой исторической науки, обвинил Татищева в попытке мистифицировать читателей, а читателей – в излишнем легковерии: «Сию шутку многие приняли за истину и начали с 1 В Рукописном отделе Библиотеки Академии наук было по меньшей мере 4 ценных списка летописей, поступивших от Татищева; три уцелели, один не разыскан [ИОиОФРО БАН (1): 437, №№ 23, 24, 25, 27]. Там же хранится присланная Татищевым копия редкой Львовской летописи [ИОиОФРО БАН (1): 437, № 26].

1

Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы? важностью говорить о Летописце Иоакиме» [Карамзин 1989 (1): 24; курсив Карамзина]. На протяжении XIX века фигура мнимого летописца и приписываемый ему текст неоднократно привлекали внимание исследователей, но ничего принципиально нового сказано не было [библиографию см.: Творогов 1987: 206]. Любопытно, что в числе сторонников её подлинности оказался А.А. Шахматов (что компрометирует его научную биографию). В рассказе Иоакимовской летописи о крещении новгородцев Шахматов увидел «черты, изобличающия современника» [Шахматов 1900: 183], что очевидным образом некорректно: только в тексте безусловно аутентичном особенности рассказа могут свидетельствовать о его происхождении. А в тексте апокрифическом или художественном (что, в общем, одно и то же) повествование от первого лица может быть просто литературным приёмом. Шахматов наверняка с ним сталкивался в своей жизни: читал же он, по крайней мере, «Капитанскую дочку» и «Робинзона Крузо»? Там тоже рассказ ведётся от первого лица. «Робинзон», между прочим, впервые издан был в 1719 г., как раз во времена Татищева; кто-нибудь из служивших под его началом в Оренбургской комиссии англичан – например, знаменитый капитан Элтон – вполне мог подарить начальнику-библиофилу эту прославленную книгу: маленькие подарки укрепляют дружбу… Спешу успокоить читателя: это не более чем шутка. Татищев английского не знал и беллетристикой не увлекался. Примеры повествования от первого лица он видел в летописях2 и конечно, вполне оценил возникающий эффект присутствия очевидца. В основном тексте «Истории Российской» есть безусловно вымышленный (псевдолетописный) «некролог» Игоря Ольговича, где Татищев данный приём эффектно использует: «Часто мне с ним случалось в церкви петь, когда был он во Владимире» [Татищев 1962 (2): 176]3. В Иоакимовской летописи приём повествования от первого лица использован в рассказе о крещении новгородцев. Для Шахматова этот апокрифический текст оказался очень удобен: открывалась возможность объявить Иоакима причастным к древнейшему новгородскому летописанию [Шахматов 1900: 184-185]. Возможность эта была совершенно иллюзорной: вся летописная традиция, до XVII в. включительно, не содержит никаких следов знакомства с рассказом Иоакимовской летописи о крещении новгородцев. Однако Шахматов предпочёл это щекотливое обстоятельство обойти. На протяжении всей своей научной карьеры он упорно пытался отодвинуть начальную фазу развития летописания как можно дальше в прошлое, и фигура Иоакима оказалась для него важнее, чем жёсткое следование принципам источниковедения. Именно Иоакиму Шахматов приписал составление фантастической «Новгородской летописи 1017 г.» [Шахматов 2001: 363]. Советская наука унаследовала точку зрения, восходящую не к Шахматову, а к Миллеру. В 1940 г. авторитетный историк М.Н. Тихомиров, будущий академик, писал: Нет никакого сомнения, что летопись, напечатанная Татищевым, не имеет никакого отношения к епископу Иоакиму XI века. В этом нас убеждает характер памятника и его содержание. Черты позднейшей выдумки особенно заметны в прозвищах новгородцев, которые были возмущены (то есть вовлечены в бунт против власти, «возмущение» – А. Г.) тысяцким Угоняем и жрецом Богомилом или Соловьём. Но совершенно неправильно обвинять Татищева в обмане, жертвой которого явился он сам. Да и как упрекать историка первой половины XVIII века в легковерии, если исследователи второй половины XIX века готовы были признавать черты достоверности в некоторых известиях Иоакимовской летописи. Между тем Иоакимовская летопись является типичным 2

«К нему же и аз приидох худыи, прият мя, лет ми сущу 17 от рожения моаго» [ПСРЛ 1989 (38): 69, под 6559 г.];«Егоже повеленью бых аз и первое самовидець» и далее [ПСРЛ 1989 (38): 85, под 6599 г.]; «Се же хощю сказати, яже слышел преже сих 4 лет, еже ми сказа Гурята Рогович новгородець» и далее [ПСРЛ 1989 (38): 93, под 6604 г.]; «и мне ту сущу... посла по мя князь Давыд» и далее [ПСРЛ 1989 (38): 97, под 6605 г.]; «преставися Янь, старець добрыи... У него же и аз многа словеса слышах, еже и писах в летописании сем» [ПСРЛ 1989 (38): 102, под 6614 г.]; «пришедшю ми в Ладогу, поведаша ми Ладожане» и далее [ПСРЛ 1998 (2): 277-278, под 6622 г.]. 3 Ср. версию первой редакции: «почасту пехом во церкви, егда бе во Владимере» [Татищев 1964 (4): 210].

2

Valla. №4(5), 2018. произведением конца XVII – начала XVIII века. Среди подобных сочинений Иоакимовская летопись выделяется лишь тем, что она передает, хотя и вымышленные, но всё же вероятные факты [Тихомиров 1940: 54]4.

При подготовке советскими археографами научного издания «Истории Российской» рукописи Татищева интенсивно изучались, и в 1962 г., ознаменованном выходом в свет первого тома, для Иоакимовской летописи настал момент истины. В 1963 г. появилась статья малоизвестной архивистки В.М. Моргайло, где подробно рассказывалось, как Татищев работал над текстом мнимой летописи, исправляя его и улучшая [Моргайло 1963: 260-268]. Правка оказалась незначительной по объёму, но весьма выразительной по содержанию, особенно – в рассказе о крещении новгородцев. Покажем важнейшие находки Моргайло в удобной для восприятия форме – в виде таблицы, выделяя расхождения между редакциями жирным шрифтом. Академический список отражает самую раннюю версию текста Иоакимовской летописи среди всех ныне известных списков: это автограф Татищева, с его авторской правкой. Воронцовский список отражает более позднюю стадию формирования текста: правка Татищева, известная по Академическому списку, внесена в текст, и добавлена ещё одна фраза принципиально новая (что позволяет предположить существование между Академическим и Воронцовским списками некоего промежуточного текста, который утрачен). Описание рукописей см.: [Валк 1962: 59-60 (№ 1); 60-61 (№ 6)]. Академическая рукопись. Источник: [Татищев 1962 (1): 110; 398 (варианты к главе 4)]. В Новеграде людие, уведавше еже Добрыня идет крестити я, учиниша вече и закляшася вси не пустити во град и не дати идолы опровергнути. И егда приидохом, они, разметавше мост великий, изыдоша со оружием, и асче Добрыня прельщением и лагодными словы увесчевая их, обаче они ни слышати хотяху и вывесше 2 самострела великие со множеством камения, поставиша на мосту, яко на сусчие враги своя.

Мы же стояхом на торговой стране, ходихом по торжисчам и улицам, учахом люди, елико можахом. Но гиблюсчим в нечестии слово крестное, яко апостол рек, явися безумием и обманом. И тако пребыхом два дни, неколико сот крестя. Тогда тысецкий новгородский Угоняй, ездя всюду, вопил: «Лучше нам помрети, неже боги наша дати на поругание». Народ же оноя страны, разсвирепев, дом Добрынин разориша, имение разграбиша* и неких от сродник его избиша. Тысецкий же Владимиров Путята, яко муж смысленный и храбрый, уготовав лодиа, избрав от ростовцев 500 муж, носчию перевезеся выше града на ону страну и вшед во град, никому же пострегшу, вси бо видевши чаяху своих воев быти. Он же 4

Воронцовская рукопись. Источник: [Татищев 1962 (1): 110]. В Новеграде людие, уведавше еже Добрыня идет крестити я, учиниша вече и закляшася вси не пустити во град и не дати идолы опровергнути. И егда приидохом, они, разметавше мост великий, изыдоша со оружием, и асче Добрыня пресчением и лагодными словы увесчевая их, обаче они ни слышати хотяху и вывесше 2 порока великие со множеством камения, поставиша на мосту, яко на сусчие враги своя. Высший же над жрецы славян Богомил, сладкоречиа ради наречен Соловей, вельми претя люду покоритися. Мы же стояхом на торговой стране, ходихом по торжисчам и улицам, учахом люди, елико можахом. Но гиблюсчим в нечестии слово крестное, яко апостол рек, явися безумием и обманом. И тако пребыхом два дни, неколико сот крестя. Тогда тысецкий новгородский Угоняй, ездя всюду, вопил: «Лучше нам помрети, неже боги наша дати на поругание». Народ же оноя страны, разсвирепев, дом Добрынин разориша, имение разграбиша, жену и неких от сродник его избиша. Тысецкий же Владимиров Путята, яко муж смысленный и храбрый, уготовав лодиа, избрав от ростовцев 500 муж, носчию перевезеся выше града на ону страну и вшед во град, никому же пострегшу, вси бо видевши чаяху своих воев быти. Он же

Ср.: [Тихомиров 1962: 51] (за 22 года взгляды Тихомирова не переменились).

3

Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы? дошед до двора Угоняева, онаго и других предних мужей ят и абие посла к Добрыне за реку. Людие же страны оные, услышавше сие, собрашася до 5000, оступиша Путяту, и бысть междо ими сеча зла. Некия шедше церковь Преображения господня разметаша и домы христиан грабляху. На разсвитании Добрыня со всеми сусчими при нем приспе**

дошед до двора Угоняева, онаго и других предних мужей ят и абие посла к Добрыне за реку. Людие же страны оные, услышавше сие, собрашася до 5000, оступиша Путяту, и бысть междо ими сеча зла. Некия шедше церковь Преображения господня разметаша и домы христиан грабляху. Даже на разсвитании Добрыня со всеми сусчими при нем приспе и повеле у брега некие домы зажесчи, чим люди паче устрашени бывше, бежаху огнь тушити; и абие преста сечь, тогда преднии мужи, просиша преста сечь, тогда преднии мужи, пришедше к мира. Добрыне, просиша мира. * над строкой приписано: жену (издателями это не указано в вариантах, но см. прямое и не вызывающее сомнений указание: [Моргайло 1963: 261]). ** на полях приписано: и повеле у брега некие домы зажесчи, чим люди паче устрашени бывше, бежаху огнь тушити; и абие

Проанализировав таблицу, мы отчётливо увидим три стадии развития сюжета. При чтении собственного автографа (будущая Академической рукописи) Татищеву приходят в голову две свежие идеи: припиской единственного слова над строкой он вводит в действие жену Добрыни (её убийство язычниками значительно усиливает драматизм происходящего) и добавляет на полях фразу о поджоге домов у берега (после гибели жены Добрыня идёт на самую крайнюю меру, грозящую уничтожить весь город). Правка переселяется в текстпосредник. Читая эту обновлённую версию, Татищев вносит мелкие поправки (в частности, архаизирует обозначение камнемётного орудия, меняя «самострелы» на «пороки») и вводит в действие очередное новое лицо (жреца Богомила-Соловья) . После перебеливания этой версии получается тот канонический текст Воронцовского списка, который широко известен по изданию 1962 г. Всё это – типичные признаки литературного творчества: вопрос предельно ясен. Однако робкая исследовательница, анализировавшая в 1962 г. работу Татищева над Иоакимовской летописью, не смогла осознать значения своего открытия: её формулировки крайне сдержанны, и вещи нигде прямо не названы своими именами. Такое бывает нередко: каждому Христофору Колумбу нужен свой Америго Веспуччи. В данном случае, однако, такового не нашлось (кое-кто, возможно, видел истину, но открыто выступить не решился). Что касается двух крупнейших татищевских апологетов той эпохи, М.Н. Тихомирова и Б.А. Рыбакова, то они, разумеется, никаких выводов для себя не сделали. «Убеждение, воспитанное работою целой жизни, до такой степени всасывается во всё существо человека, сливается с ним, что даже в то время, когда уже начинает сознавать свою собственную ложность, оно не может вдруг отказаться от самого себя, потому что это значило бы отказаться от труда целой жизни, а такого рода подвиги совершаются не легко» [СалтыковЩедрин 1966: 64]. В общем, советская историческая наука покатилась и дальше по наезженной колее: восходящие к Миллеру представления остались господствующими. Их рецидив можно встретить ещё и в наши дни (с модификацией в русле взглядов зарубежного слависта М. Горлина [Gorlin 1939]). Автором Иоакимовской летописи объявляется теперь некий оставшийся неизвестным современник Татищева, «один из просвещённых людей конца XVII – первой половины XVIII в.», с объёмом знаний, приближавшимся к татищевскому [Свердлов 2009: 91; Свердлов 2011: 474]. То есть автор – своего рода двойник Татищева, но всё-таки не сам Татищев: обвинять в мистификации самого Татищева не решаются. Появление в двухвековой дискуссии об Иоакимовской летописи принципиально нового ответвления связано с именем известного археолога В.Л. Янина: в 1983 г. он опубликовал в 4

Valla. №4(5), 2018. двух научно-популярных журналах («Знание-сила», №3, затем «Наука и религия», №11) сходные статьи весьма спорного содержания [Янин 1983а; Янин 1983б]. Вероятно, автор ждал острых возражений, но их не последовало; в следующем году статья из журнала «Наука и религия» была воспроизведена автором (под иным названием, в слегка расширенном виде и со ссылочным аппаратом) в сборнике научных статей «Русский город» [Янин 1984]. Редактором сборника был сам Янин, поэтому предъявлять замечания было некому. Эта публикация закрепила достигнутый в предыдущем году успех (на статью Моргайло, опубликованную 20 лет назад, Янин дал ссылку, не отражающую содержания; таким образом, выводы Моргайло оказались задвинуты в тень). Со временем взгляды Янина – выдающегося учёного, неутомимого популяризатора науки, авторитетнейшего специалиста по средневековому Новгороду – оказали сильнейшее влияние на восприятие проблемы: широко распространилось мнение, что сведения Иоакимовской летописи «подтверждаются данными археологии» (что, как увидим, не соответствует действительности). Сам Янин приобрёл круг приверженцев, в числе которых на первом месте оказался известный сторонник «устной истории» Азбелев, и более четверти века упорствовал в своём заблуждении. Статья из «Русского города» была вновь перепечатана в 2004 г. [Янин 2004: 130-143]. Янин повторил все выводы своих публикаций об Иоакимовской летописи даже в 2008 г., то есть через три года после выхода в свет нашумевшей монографии Алексея Толочко с доказательствами апокрифичности всех без исключения «татищевских известий». Текст Иоакимовской летописи Толочко приписал Татищеву (причём не голословно, как в своё время Карамзин, а вполне аргументированно). «…И тем не менее, – пишет Янин в 2008 г., – самая поздняя версия, извлеченная В.Н. Татищевым из несохранившейся Иоакимовской летописи, находит существенные археологические подтверждения» [Янин 2008: 29]. Видимо, Янину придала уверенности погромная рецензия на книгу Толочко, опубликованная годом раньше Азбелевым [Азбелев 2007а: 255-261]. Занятно, что реальных недостатков, коих немало, строгий рецензент у Толочко не увидел: высказанные им претензии частью мелки, частью нелепы. Зато он использовал очень сильные выражения, вплоть до сравнения Толочко с Фоменко (для профессионального историка более тяжёлого оскорбления быть не может). В 2008 г. текст рецензии Азбелева был перепечатан в сборнике «Новгород и Новгородская земля» (ответственный редактор тот же В.Л. Янин) под выразительным заглавием «Фиаско историка, игнорировавшего данные археологии» [Азбелев 2008: 217-226]. К рецензиям Азбелева мы ещё вернёмся; сперва, однако, попробуем определить, что не так с версией Янина вообще и с «данными археологии» в частности. Янин полагает, что Иоакимовская летопись «принадлежит к числу наиболее спорных памятников летописания» [Янин 1984: 50; Янин 2004: 137]; это в корне ошибочная формулировка, предопределяющая все дальнейшие уклонения от истины. Во-первых, там нет сетки годов: это «история», а не «летопись» (сам Татищев так её и называл: «История Иоакима епископа новогородскаго»). Во-вторых, Иоакимовская летопись (оставим ей укоренившееся ошибочное название) не может принадлежать к памятникам древнерусской книжной традиции – спорным или бесспорным, всё равно – по той простой причине, что её не существует. Ни в виде древней рукописи, ни в виде копии. Всё, что мы имеем – свидетельство Татищева, который в «Истории Российской» приводит не текст утраченного источника, а его пересказ. Даже верующие в реальность Иоакимовской летописи признают, что Татищев лишь местами воспроизводит утраченный оригинал буквально. В сущности, мы не имеем текста «памятника» (в отличие от ситуации со «Словом о полку Игореве», где текст имеется, и к тому же в двух версиях, с интересными разночтениями). Янин фактическую сторону дела прекрасно знает: «Иоакимовской летописи посвящена специальная глава, в которой воспроизведены отрывки рукописи» [Янин 1984: 51; Янин 2004: 138]. Но археолог, увы, не в состоянии осмыслить этот факт и констатировать отсутствие «памятника летописания». На отсутствие сетки годов он и вовсе внимания не обращает. Вот ещё пример его рассуждения: 5

Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы? Согласно версии Никоновской летописи, Ростов крещён раньше окончательной христианизации Новгорода; в ряде летописей особая роль Ростова подчеркнута исключительным упоминанием только ростовского епископа Фёодора. Между тем в Иоакимовской летописи военной опорой насильственного крещения Новгорода выступают ростовцы. Не скрывается ли за тезисом о том, что Ростов и ростовцы провозглашены более ранними, нежели Новгород и новгородцы, неофитами христианства, ростовское происхождение самого источника? [Янин 1984: 53; Янин 2004: 139].

С таким же успехом можно было бы порассуждать о происхождении «Слова о полку Игореве», обращаясь не к тексту памятника, а к его пересказу у Карамзина. Как можно судить о происхождении источника, если мы не располагаем аутентичным текстом? Продолжение уже не удивляет: «Нас, однако, в первую очередь занимают возможные источники Иоакимовской летописи, а не она сама» [Янин 1984: 54; Янин 2004: 139]. То есть археолога занимают источники текста, которого нет (он ведь и сам признал, что мы располагаем лишь отрывками). Следовало бы добавить, что аутентичность этих отрывков под сомнением, но археолог этого не делает. Вместо этого он вступает на поле текстологии, выходя за рамки своей компетенции. Вначале он констатирует наличие общих мотивов в реальной Никоновской летописи и мнимой Иоакимовской летописи. В самом деле – там и там упоминается первый киевский митрополит Михаил; утверждается, что с ним от патриарха пришли некие епископы; что крестителем Новгорода был Добрыня. Никоновская летопись была в числе основных источников Татищева; версия заимствования её сведений прямо напрашивается, и археолог вынужден её рассмотреть… только для того, чтобы «решительно отвести: если бы Иоакимовская версия опиралась на Никоновскую или любую зависимую от неё летопись, в ней также фигурировали бы шесть (а не четыре) епископов и Анастас Корсунянин» [Янин 1984: 54; Янин 2004: 139]. В Никоновской летописи читаем: «Того же лета иде Михаил митрополит Киевский и всея Руси в Новгород Великий, с епископы Фотия патриарха, даде бо ему Фотий патриарх шесть епископов на помощь, и з Добрынею, дядею Володимеровым, и с Анастасом» [ПСРЛ 1862 (9): 63-64]. Но почему Татищев (или, если угодно, «анонимный автор Иоакимовской летописи») обязан был механически переписать всю фразу, вместо того чтобы творчески преобразовать содержащуюся там информацию? Банальная логическая ошибка (тезис не вытекает из основания) выдаётся Яниным за решающий аргумент, и здесь уже специальность исследователя не виновата. Свести проблему к естественной для археолога текстологической некомпетентности нельзя, беда гораздо глубже: исследователь не различает силлогизм и алогизм. Ниже мы ещё не раз с этим столкнёмся. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев Янину представляется совершенно исключительным, поскольку повествование в нём ведётся от первого лица Указанная особенность не только создает эффект присутствия очевидца, но и со всей очевидностью характеризует весь рассказ о крещении Новгорода как самостоятельную повесть, использованную составителем летописи в числе других его источников [Янин 1984: 53; Янин 2004: 139].

Конечно, очевидность тут есть, но очевидно вовсе не то, что хочется видеть Янину. Очевидно иное: через 83 года после Шахматова воспроизводится его некорректная аргументация. Из насыщенного невозможными именами и реалиями текста, который приписывают то неизвестному книжнику конца XVII – начала XVIII века, то самому Татищеву, рождается, как феникс из пепла, подлинная древнерусская повесть («которая, как это очевидно, включает в себя вполне фантастический элемент в духе ономастического творчества XVII века» [Янин 1984: 54; Янин 2004: 140]). Почему именно XVII века, а не «конца XVII – начала XVIII века», как у Тихомирова? Потому что в XVIII веке работал над 6

Valla. №4(5), 2018. «Историей Российской» Татищев; не стоит наводить читателя на мысль об очень позднем возникновении Иоакимовской летописи вообще и рассказа о крещении Новгорода в частности. «Однако, – продолжает Янин, – критической оценке вполне поддаются историкотопографические детали этого рассказа» [Янин 1984: 54; Янин 2004: 140]. Совершенно справедливо: вполне поддаются. Только не следует подменять критическую оценку искажением данных. В рассказе Иоакимовской летописи фигурирует деревянная церковь Преображения на Софийской стороне. В Новгороде и его окрестностях было несколько церквей Спаса Преображения; на Софийской стороне вне детинца их было две, деревянная и каменная, причём ранние летописи знают только одну. Под 6902 (1394) г. в Новгородской первой летописи младшего извода читаем: «Поставиша церковь древяну, святыи Спас, конец Кузмодемьяне улице» [ПСРЛ 2000 (3): 387]. Янина такой расклад не устраивает: какой 1394 год, когда нужен 989-й! Приходится прибегать к натяжкам: построенная в 1394 г. деревянная церковь не упоминается вовсе, а более поздняя каменная выдаётся за единственную (вне детинца) и при этом очень древнюю: Преображенская церковь находилась на Разваже улице в Неревском конце, в густо заселённом ещё в X веке районе. Xотя первые летописные сведения о ней относятся только к 1421 г., они касаются не первоначального строительства, а создания первой каменной постройки этого храма [Янин 1984: 55; Янин 2004: 140].

Во-первых, плотность населения Неревского конца в X в. археологическими методами не может быть определена; во-вторых, Разважа (иначе Розважа) улица не соприкасается с Неревским раскопом; в-третьих, «первоначальное строительство» на Розваже улице деревянной Преображенской церкви – домысел Янина, и к тому же мало правдоподобный: получается, что древнейшая новгородская церковь, которую должны были особо почитать, более четырёх веков окружена была заговором молчания. Как известно, с 1959 г. существует возможность датировать остатки деревянных сооружений Новгорода методом дендрохронологии (разработал и внедрил его в практику Б.А. Колчин). Обращаясь к дендрохронологическим данным, Янин сообщает, что для Неревского конца установлено «существование 26-го яруса мостовых и построек, целиком сооружённого в 989-990 гг.» [Янин 1984: 55; Янин 2004: 140]. На самом деле речь должна идти, конечно, не о «ярусе мостовых и построек», а о ярусе мостовых и культурного слоя, причём необходимо уточнить, о каком пласте культурного слоя идёт речь – о лежащем кверху или книзу от мостовой (в этом пункте нет единообразия в археологической литературе [Стёганцев 2015-2016: 116-156]). Ниже увидим, что Янин подразумевает культурный слой, лежащий кверху от мостовой. Чтобы прояснить ситуацию, приведём датировки четырёх древнейших ярусов [Колчин, Черных 1977: 106]. Определены, собственно, даты укладки деревянных настилов мостовых, которые и определяют ярус. № яруса 25 26 27 28

время строительства 1006 г 989 г. 972 г. 953 г.

Мостовые, определяющие 26-й и 25-й ярусы, разделены во времени семнадцатью (!) годами; почему Янин утверждает, что «26-й ярус мостовых и построек» был «целиком» сооружён в 989-990 гг.» – неясно. Наиболее вероятная разгадка такова: пишет он о «ярусе мостовых и построек», а подразумевает лишь ярус мостовых. 7

Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы? Далее Янин сообщает нам, что укладке мостовой 989-990 гг. предшествовал большой пожар, уничтоживший все сооружения (в пределах раскопа) на площади более 9000 м 2: В слоях 27-го яруса (972-989 гг.)5 на одной усадьбе обнаружен клад дирхемов, состоявший из 60 целых и 811 обломков серебряных монет с младшей датой 971/72 г., а на другой усадьбе – клад дирхемов, состоявший из 131 целой и 604 обломков серебряных монет с младшей датой 974/75 г. Общий вес обоих кладов равен 1,5 кг серебра. То, что сокровища оказались «невостребованными» после пожара 989 г., указывает на гибель их владельцев в этом году [Янин 1984: 55; Янин 2004: 140].

Напрашивается вопрос: почему хозяева «невостребованных» кладов погибли именно в 989-м, а не в предыдущем или любом ином году, начиная с 975-го? На протяжении 14 лет довольно бурной политической истории (с тремя большими походами – на Полоцк, Киев и Херсонес) шансов погибнуть у владельцев этих кладов было больше чем достаточно. Автор просто подгоняет факты под некую априорную схему. «Не менее важной находкой» представляется Янину «медный крест-тельник с изображением распятия, найденный между настилами Великой улицы на том её участке, где она разделяет две обнаруженные здесь усадьбы. Стратиграфическое положение креста свидетельствуют о том, что он попал в землю до 989 года» [Янин 1984: 55; Янин 2004: 140]. Данная единичная находка становится для Янина достаточным основанием, чтобы постулировать существование в Неревском конце христианской общины, причём ещё до крещения города. Факты в статье не отделяются от интерпретаций. Далее мысль Янина переносится из Неревского конца в Людин. Без этого никак нельзя: согласно Иоакимовской летописи, тысяцкий Путята с дружиной человек переправился с Торговой стороны на «ону» где-то «выше града», то есть, судя по направлению течения Волхова, в Людином конце. Здесь тоже проводились раскопки (речь идёт, конечно, о Троицком раскопе, где с 1973 г. руководил работами сам Янин). При этом выяснилось, что «послепожарное восстановление застройки здесь было предпринято в 991 г.» [Янин 1984: 55; Янин 2004: 141]. Итак, мостовая Неревского раскопа уложена в 989 г., а послепожарная застройка Людина конца датируется 991 г. Увидеть какую-либо связь между этими двумя событиями, разделёнными и топографически, и хронологически, затруднительно. Аргументы Янина исчерпаны; впрочем, он полагает, что их достаточно для того, чтобы сделать выводы: До 989 г. в Новгороде существовала христианская община, территориально локализуемая близ церкви Спас-Преображения на Разваже улице. В 989 г. в Новгороде, несомненно, был большой пожар, уничтоживший береговые кварталы в Неревском и, возможно, в Людином конце. События этого года не были бескровными, так как владельцы сокровищ, припрятанных на усадьбах близ Преображенской церкви, не смогли вернуться к пепелищам своих домов [Янин 1984: 55-56; Янин 2004: 141].

Вся эта шаткая конструкция покоится на домыслах и натяжках. Янин использует лишь один реальный факт: следы большого пожара в Неревском конце. Но соответствуют ли археологические данные тому описанию подавления бунта на Софийской стороне, который содержит Иоакимовская летопись? Обратимся снова к татищевскому тексту, оценивая теперь не историю его формирования, а представления автора о Новгороде времён его крещения. …И егда приидохом, они, разметавше мост великий, изыдоша со оружием, и асче Добрыня пресчением и лагодными словы увесчевая их, обаче они ни слышати хотяху и вывесше 2 порока великие со множеством камения, поставиша на мосту, яко на сусчие враги своя. Мы же 5

Здесь становится ясно, что Янин подразумевает культурный слой, лежащий кверху от мостовой.

8

Valla. №4(5), 2018. стояхом на торговой стране, ходихом по торжисчам и улицам, учахом люди Народ же оноя страны, разсвирепев, дом Добрынин разориша, имение разграбиша, жену и неких от сродник его избиша. Тысецкий же Владимиров Путята, яко муж смысленный и храбрый, уготовав лодиа, избрав от ростовцев 500 муж, носчию перевезеся выше града на ону страну и вшед во град, никому же пострегшу, вси бо видевши чаяху своих воев быти. Он же дошед до двора Угоняева, онаго и других предних мужей ят и абие посла к Добрыне за реку. Людие же страны оные, услышавше сие, собрашася до 5000, оступиша Путяту, и бысть междо ими сеча зла. Некия шедше церковь Преображения господня разметаша и домы христиан грабляху. Даже на разсвитании Добрыня со всеми сусчими при нем приспе и повеле у брега некие домы зажесчи, чим люди паче устрашени бывше, бежаху огнь тушити; и абие преста сечь, тогда преднии мужи, пришедше к Добрыне, просиша мира. [Татищев 1962 (1): 112-113].

Прежде всего отметим, что рассказчик ничего не знает о Рюриковом Городище на правобережье (название позднее; поселение, существовавшее здесь уже в IX в., отождествляется с известным из саг Hólmgarđr [Носов, Плохов, Хвощинская 2017: 31-32]). Городище известно как княжеский административный центр; именно он естественным образом приобрёл бы значение главной базы дружин Добрыни и Путяты в том случае, если бы христианизация Новгорода вызвала сопротивление. Именно отсюда Путята должен был выступить со своим отрядом, чтобы перебраться «на ону страну». Но Татищев о роли Городища в Х в. ничего не знал, и вполне естественно, что у «Иоакима» нет ни малейшего намёка на существование укреплённого княжеского административного центра на правобережье. Роль базы для Добрыни и Путяты играет торговая сторона (в какой степени данный топоним оправдан для 989 г. – пока неизвестно). В летописях «торговище» на правом берегу впервые упомянуто под 6621 (1113) г. [ПСРЛ 1198 (2): 277], археологически время его появления здесь не установлено, что тоже порождает домыслы: «В XI веке Торг с левого берега Волхова, где занимал место, вошедшее в 1116 году в южную часть Детинца, перешел на правый берег» [Семёнов 1959: 56]. Существование в 989 г. Великого моста долгое время отрицалось, но сейчас считается возможным: в 2018 г. подводные археологические исследования выявили на дне Волхова пять забутованных камнем срубов, образующих пунктирную линию, с расстоянием между центрами около 22 м. По словам руководителя работ Айвара Степанова, возраст трёх взятых образцов древесины – около 1060 лет (установлен в лаборатории изотопных исследований РГПУ им. А.И. Герцена). Степанов поспешил объявить найденные конструкции остатками существовавшего уже в X в. Великого моста (что подтверждает, по его мнению, достоверность рассказа Иоакимовской летописи [В результате подводных раскопок 2018]). На самом деле наличие подводных конструкций отнюдь не доказывает, что в дополнение к ним существовали некогда и надводные конструкции. Расстояние между предполагаемыми опорами слишком велико, около 22 м, что позволяет утверждать: начатое строительство моста в самой начальной фазе было прекращено. Степанов предполагает «существование в древности весьма протяженных и сложных пролётов моста» [там же], но это маловероятно: «техзадание» такого рода было бы неисполнимо даже в XIX в.6 Впрочем, татищевский рассказ не спасли бы и самые убедительные доказательства существования моста. Посмотрим, как новгородцы с левобережья обороняются от войск Добрыни и Путяты: «разметавше мост великий», устанавливают на мосту же (надо полагать, на его остатках со своей стороны) «2 порока великие со множеством камения». Здесь отчётливо видна рука инженера-артиллериста, то есть Татищева: какой-нибудь учёный монах «конца XVII – первой половины XVIII в.» ничего подобного вообразить себе не смог бы. Заметим, что Татищев бывал в Новгороде, и не раз: он ездил по делам службы из Петербурга в Москву и обратно, а обычный маршрут в XVIII в. пролегал через Новгород (вспомним хотя бы Радищева). Будучи профессиональным военным с немалым боевым 6

Ср. успешно реализованный в 1811-1813 гг. проект Бетанкура – деревянный Каменноостровский мост через Малую Невку в Петербурге (семь арок с наибольшим отверстием 20,8 м) [Щусев 1952: 241].

9

Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы? опытом, Татищев легко сообразил, как следовало бы строить оборону Софийской стороны от наступающего с Торговой стороны неприятеля: разрушить один-два пролёта моста, а на оставшуюся часть выкатить пару пушек. При составлении «Истории Иоакима» эта картина явно стояла у него перед глазами (пушки, естественно, пришлось заменить средневековым аналогом). В одном только Татищев просчитался: средневековые камнемётные орудия, в отличие от пушек, не могли стрелять прямой наводкой. Ещё одна забавная черта татищевского рассказа: «пороки» новгородцы не строят, а берут откуда-то в готовом виде (то есть предполагается – ни много ни мало – наличие городского арсенала с метательной артиллерией). Дальнейшие события тоже не лучшим образом согласуются с археологией. Путята, высадившись посреди ночи «выше града» с мощной дружиной (500 человек – очень крупный отряд для того времени), смог беспрепятственно войти в детинец (ворота которого, видимо, на ночь не запирались). Там никто не спал, приближающуюся толпу в 500 человек прекрасно видели (допустим, в лунном свете), но приняли почему-то за «своих воев» (невесть откуда взявшихся). Оказавшись в детинце, Путята арестовал «предних мужей», то есть лучших людей города, которые все, оказывается, в 989 г. жили именно здесь (поскольку детинец оказался не заперт – ясно, что «предние мужи» здесь жили постоянно, а не сбежались по тревоге, чтобы сесть в осаду). Вместо того чтобы запереть ворота детинца и занять его укрепления, Путята отослал заложников за реку к Добрыне, потеряв драгоценное время («смысленный и храбрый» Путята, видимо, был всё-таки более храбр, нежели смышлён). Сбежавшиеся новгородцы атаковали отряд Путяты внутри крепости; обладая десятикратным численным превосходством, они должны были смять и уничтожить неприятеля в ближайшие несколько минут, но этого почему-то не произошло. Допустим, что воины Путяты засели в домах, стоявших внутри детинца, но тогда встаёт новый вопрос: как вообще могли сражающиеся поместиться в крошечном детинце X в.? Исследования палеорельефа и раскопки 2016 г. позволили выявить контуры древнейшего «града» (земляной вал, вероятно с частоколом по гребню) и определить его площадь: 2 га [Олейников 2017: 128] 7. Для сравнения: площадь известного нам каменно-кирпичного детинца составляет 12,1 га. Два гектара – это 20 000 м2; сражалось там 5500 человек; на каждого бойца приходится только 3,6 м2, а если учесть, что значительную часть площади занимали жилые дома – места для такого количества сражающихся людей вообще не остаётся. А вот если допустить, что рассказчик ориентировался на площадь детинца позднего, каменно-кирпичного (хорошо известного Татищеву) – картина боя становится уже реалистичной. Между прочим, откуда взялись атаковавшие Путяту 5000 новгородских бойцов? Зная о скромной величине «града» X в., невозможно поверить, что на одном только левом берегу (будущая Софийская сторона) нашлось пять тысяч мужчин, способных носить оружие. А ведь были и ещё какие-то мужчины левобережья – те, что разметали по брёвнышку церковь Преображения господня (на Розваже улице, согласно Янину) и разграбили дома христиан. Это явно были не бабы с детьми и не старики. И надо помнить, что выше у Татищева упоминается торговая сторона, где тоже людей было немало («ходихом по торжисчам и улицам»). Татищев изображает большой, густонаселённый город, что не соответствует реалиям X в. Археолог Янин следует за Татищевым, потому что очень хочет верить, что Новгород 989 г. – не княжеский административный центр на Городище плюс два посёлка на другом берегу Волхова, с жалкой крепостцой на прибрежном возвышении между ними, а вполне сложившийся город, с большим детинцем и прилегающими к нему жилыми кварталами. Продолжение татищевского рассказа, однако, находится в прямом противоречии с версией Янина. Отряд Путяты каким-то чудом удерживает гибельную позицию внутри 7

Взгляды Олейникова не являются общепринятыми, полученные им данные не обязательно доказывают наличие укреплений X в. Ср.: [Носов, Плохов, Хвощинская 2017: 31; Новгородский детинец 2017: 32].

10

Valla. №4(5), 2018. детинца; на рассвете через Волхов переправляется Добрыня (где именно – не сказано) и приказывает поджечь «некие домы» у берега. Не станем напоминать о том текстологическом факте, что в самой ранней версии татищевского рассказа речь о поджоге вообще не шла; рассмотрим одну только итоговую версию. Итак, бой прекращается, новгородцы кидаются тушить пожар (который, подчеркнём, изображается у Татищева локальным, а не катастрофическим). Нет известия о поджоге в двух удалённых друг от друга концах города. Как же совместить версии Татищева и Янина? Предположив, что пожар, начавшийся у берега Волхова в одном месте, охватил и Людин, и Неревский конец? Но в этом случае выгорело бы и всё пространство между ними. Другими словами, пожар должен был уничтожить всю застройку в районе детинца и сам детинец (что археологически не засвидетельствовано). Да был ли вообще в 989 г. пожар в районе берега, хотя бы и локальный? Если береговой квартал Неревского конца уже существовал, он должен был находиться между Волховом и улицей Великой, далее которой Неревский раскоп в сторону реки не идёт (Янин допускает очередную натяжку, когда говорит, что «участок раскопа на Неревском конце близко примыкает к волховскому побережью» [Янин 1984: 55; Янин 2004: 140]). Троицкий раскоп в Людином конце тоже расположен отнюдь не у берега. Таким образом, в береговых кварталах следы пожара 989 г. археологически не засвидетельствованы, так же как и в районе детинца. Необходимо учитывать и хронологию. 26-й ярус деревянных мостовых Неревского раскопа датируется 989 г. Пожар был не позднее этого года (возможно, в предыдущем). Если связывать описанные в Иоакимовской летописи события с археологически засвидетельствованным пожаром, то крещение новгородцев «мечом и огнём» приходится датировать 988 или 989 г.; к 990 г. отнести события уже нельзя. Византийский историк Лев Диакон (ок. 950 – после 989) описывает комету и некие «огненные столбы» (северное сияние?), знаменующие, по его мнению, падение Херсонеса [Лев Диакон 1988: 90-91]; по другим источникам известно, что комета была видна в июле-августе 989 г. [ibid.: 222, прим. 68]. Следовательно, Владимир взял Херсонес где-то около этого времени, то есть летом 989 г.8 После возвращения из нелёгкого и затянувшегося похода у Владимира уже не было ни времени, ни ресурсов, чтобы в пределах того же года организовать ещё и второй поход – на Новгород. Даже в 1014-1015 гг., когда князь-наместник Новгорода Ярослав перестал выплачивать дань, Владимир оказался не в состоянии сразу выступить против мятежного сына: подготовка к большому походу требовалась нешуточная [ПСРЛ 1997 (1): 130 (под 6522 г.)]. А Иоакимовская летопись, рассказывая о насильственном крещении новгородцев, изображает большой поход: отряд Путяты в 500 человек – лишь небольшая часть тех сил, которыми располагал Добрыня. Самое интересное, что Янин всё это прекрасно понимает: недаром же он пишет об укладке мостовой в 989-990 гг. (а не в 989 г., как Колчин и Черных). У читателя может возникнуть вопрос: если сомнительный характер версии Янина столь очевиден, почему её никто и никогда не критиковал? Во-первых, при поверхностном знакомстве с темой (а подавляющее большинство людей знакомо с ней крайне поверхностно) никакой очевидности нет. Автор этих строк прочёл первые публикации Янина в 1983 г., будучи 20-летним студентом-медиком, и сам тогда воспринял их некритично. Во-вторых, надо учитывать, как устроена академическая наука: молодые историки очень зависимы, любое продвижение зависит от благосклонности занимающих сильные позиции «корифеев». Для аспиранта самая разумная линия поведения – развивать в своих публикациях взгляды старших товарищей и наставников или иных авторитетных в научном мире специалистов. Очень характерно, что даже А.П. Толочко в первой своей монографии неоднократно ссылался на «Историю Российскую» Татищева как на исторический источник [Толочко 1992: 63, 135, 137 (дважды), 138]: таков был во времена его молодости общепринятый ритуал. Что касается «корифеев», то в их узком кругу критиковать друг друга считается дурным тоном. В 8

Хронологию Повести временных лет в пределах IX-X веков не рассматриваем, её достоверность – отдельный вопрос.

11

Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы? традиции истеблишмента входит взаимная поддержка: достаточно вспомнить рецензии Азбелева, разделяющего взгляды Янина, на «еретическую» книгу Алексея Толочко. В какой степени украинский историк задел чувства двух маститых российских коллег, показывают эталонные образцы перехода на личность, добавленные при переиздании рецензии Азбелева в сборнике по редакцией Янина [Азбелев 2008: 217 (первый абзац); 225 (последняя фраза)]. Возмутителю спокойствия поставили в вину даже его социальное происхождение: «особенно удивляет игнорирование результатов археологических исследований в Великом Новгороде и в Полоцке (! – А. Г.) молодым киевским автором, который рос в семье директора Института археологии Национальной Академии наук Украины» [Азбелев 2008: 224-225]. Выписывать прочие грубые выпады не будем, интересующиеся проблемами научной этики при желании найдут их сами; посмотрим лучше, имел ли Азбелев какие-либо претензии к оппоненту по существу. Оказывается – имел: Толочко проявил вопиющую небрежность в ссылках на работы рецензента. Кроме того, Толочко склонен уклоняться от обсуждения версий историков прошлого и от полемики с возражавшими ему историками наших дней. В глазах Азбелева – грех непростительный: его собственное небольшое исследование об Иоакимовской летописи, существующее в трёх незначительно различающихся версиях, построено принципиально иначе [Азбелев 2003: 527; Азбелев 2007б: 6-34; Азбелев 2016: 14-42]. Для сравнения: у Толочко глава, отведённая Иоакимовской летописи, занимает 25 страниц [Толочко 2005: 196-245], причём мелким шрифтом набрано более половины этого текста. Толочко работает с текстом и делает собственные выводы; у Азбелева исследование текста подменяется конспектом материалов историографии, прокомментированным его собственными замечаниями – то одобрительными, то скептическими (совсем как в опубликованных во времена СССР рабочих конспектах классиков марксизма-ленинизма). В теоретическом плане Азбелев всего лишь некритично воспроизводит шахматовские постулаты 1900 г. о существовании «Новгородской летописи 1017 г.» и причастности Иоакима к летописанию [Азбелев 2016: 39-41; ср.: Шахматов 1900: 183-185; 363]. Мысль, что некоторые работы Шахматова устарели, Азбелеву в голову не приходит: «Вызывает удивление тот факт, что к ним русские исследователи НИЛ почему-то почти не обращались» [Азбелев 2007б: 7; Азбелев 2016: 15]. «НИЛ» у Азбелева – «Новгородская Иоакимовская летопись»; таким обозначением он подчёркивает свою веру в её реальность; в первой версии работы она ещё была просто «ИЛ» [Азбелев 2003: 22]. Крайне возмущён был Азбелев тем, что Толочко лишь бегло упомянул «важнейшую работу академика В.Л. Янина» [Азбелев 2008: 218]. В самом деле – Толочко значение статьи Янина недооценил, причислив её к заурядным попыткам «восстановить Иоакимовскую летопись в правах источника» [Толочко 2005: 198] и не удостоив обсуждения. Но Азбелев ошибался, утверждая, что Толочко проигнорировал данные археологии. На самом деле он проигнорировал нечто иное – домыслы Янина. Вообще дискуссия в науке может быть продуктивной только при наличии у дискутирующих общих методологических принципов. Задумаемся: есть ли они у Толочко и Янина? Первый полагает, что «судить о вероятности события можно будет только в том случае, если текст устоит» [Толочко 2005: 296]; второй судит о вероятности событий, излагаемых в апокрифическом тексте, апеллируя к данным археологии (татищевский текст как таковой ему не интересен, ему нужно только его содержание). Исходная непримиримость позиций налицо. Эпигоны Янина, разделяющие его сомнительную методологическую установку, приложили немало усилий, доказывая, что Иоакимовская летопись «содержит некоторые отголоски реальных событий» [Конча 2012]. Но с этим никто и не спорит! Новгород во времена Владимира Святославича уже существовал (хотя и был совсем не таким, каким изображает его Иоакимовская летопись); христианизация Новгорода безусловно имела место; Владимир Святославич и Добрыня – лица несомненно исторические, и к тому же 12

Valla. №4(5), 2018. тесно связанные с Новгородом; имя «Путята» – подлинное древнерусское, известное отнюдь не только по былинам9. Проблема в том, что упоминание исторических лиц и реальных событий отнюдь не делает текст аутентичным. В романе Александра Дюма «Три мушкетёра» описывается осада Ла Рошели; этот город в самом деле существовал, жители его не принимали господствующую религию; король Людовик XIII, двинувший для покорения Ла Рошели свои войска, и кардинал Ришельё, руководивший осадой – лица несомненно исторические; даже д’Артаньян существовал. Но для реконструкции обстоятельств осады Ла Рошели роман Дюма историками почему-то никогда не привлекался (хотя, вне всякого сомнения, «содержит некоторые отголоски реальных событий»). Может быть, историки не используют материал «Трёх мушкетёров» только потому, что реальных документов по истории XVII в. достаточно много? Нет, причина иная: они следуют правилам научной методологии, настоятельно требующей, чтобы историк работал только с аутентичными источниками. Даже в том случае, если их очень мало. Иоакимовская летопись бесспорно содержит историческое зерно – как и все другие исторические и литературные произведения, посвящённые прошлому. В тексте литературного происхождения (идёт ли речь о талантливо исполненном подлоге, вроде Краледворской рукописи, или об историческом романе – безразлично) детали повествования могут совпадать с реалиями прошлого даже в большей степени, чем у Татищева, но статус вымышленного повествования не изменится при любом уровне приближения к реалиям. Сама идея Янина – апеллировать к данным археологии – была порочной, и постигшее его в конечном итоге фиаско вполне закономерно. В случае с Иоакимовской летописью решающее слово навсегда останется за текстологией, а не за археологией; пора уже это признать. Горовенко А.В., г. Тамбов Источники Лев Диакон 1988 – Лев Диакон. История / Пер. с греч. – М.: Наука, 1988. ПСРЛ 1862 (9) – ПСРЛ. Т. 9: Летописный сборник, именуемый Патриаршею или Никоновскою летописью. [859-1176 гг.] – СПб., 1862. ПСРЛ 1989 (38) – Полное собрание русских летописей. Т. XXXVIII. Радзивилловская летопись. – Л.: Наука, 1989. ПСРЛ 1997 (1) – Полное собрание русских летописей. Т. I. Лаврентьевская летопись. – М.: Языки русской культуры, 1997. ПСРЛ 1998 (2) – Полное собрание русских летописей. Т. II. Ипатьевская летопись. – М.: Языки русской культуры, 1998. ПСРЛ 2000 (3) – Полное собрание русских летописей. Т. III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. – М.: Языки русской культуры, 2000. Литература Gorlin 1939 – Gorlin, Michel. ‘La chronique de Joachim’, Revue des études slaves. T. 19, fascicule 1-2. Paris, 1939. Pp. 40-51. [http://www.persee.fr/doc/slave_00802557_1939_num_19_1_7689] – Accessed 20 October 2018. Азбелев 2003 – Азбелев С.Н. К изучению Иоакимовской летописи // Новгородский исторический сборник. – СПб., 2003. Т. 9 (19). С. 6-27.

9 Хотя Татищев его взял, видимо, всё-таки из былины: «В песнях же старинных о увеселениях Владимира тако поют: Против двора Путятина, против терема Зыбатина старого Путяти темной лес. Ис чего можно видеть, что знатный муж был» [Татищев 1962 (1):118-119].

13

Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы? Азбелев 2007а – Азбелев С. Н. [Рецензия на кн.:] Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М., 2005. 544 с. // Вестник СПГУ. Сер. 2. Вып. 3. 2007. С. 260. Азбелев 2007б – Азбелев С.Н. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2007. Азбелев 2008 – Азбелев С.Н. Фиаско историка, игнорировавшего данные археологии // Новгород и Новгородская земля: История и археология (материалы научной конференции). Новгород, 22-24 января 2008 г. Вып. 22. – Великий Новгород, 1995. С. 217-226. Азбелев 2016 – Азбелев С.Н. Летописание Великого Новгорода. Летописи XI-XVII вв. как памятники культуры и как исторические источники. – М.: Русская панорама; СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «Блиц», 2016. Базиленко 2017 – Базиленко И.В. Дело английского капитана Джона Эльтона (John Elton) в истории отношений России и Ирана XVIII в. // XXIX Международный конгресс по источниковедению и историографии стран Азии и Африки, 21-23 июня 2017 г. Материалы конгресса. Vol. 1. – СПб.: СПбГУ, НП-Принт, 2017. С. 114-122. Брусилов 1811 – Брусилов П. Историческое рассуждение о начале Русского государства // Вестник Европы. 1811. №4. С. 295-296. В результате подводных раскопок 2018 – В результате подводных раскопок 2018 года обнаружен древнейший мост через Волхов. 20 июня 2018. 13.23. [http://novgorodmuseum.ru/novosti/1899-v-rezultate-podvodnykh-raskopok-2018-godaobnaruzhen-drevnejshij-most-cherez-volkhov.html] – Доступ на 20.10.2018. Валк 1962 – Валк С.Н. О рукописях первой части «Истории Российской» В.Н. Татищева // Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. – М.: Наука, 1962. С. 54-75. ИОиОФРО БАН (1) 1956 – Исторический очерк и обзор фондов Рукописного отдела Библиотеки Академии наук. – Выпуск I. XVIII век. – М. – Л.: АН СССР, 1956. Карамзин 1989 (1) – Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 1. – М.: Наука, 1989. Колчин, Черных 1977 – Колчин Б.А., Черных Н.Б. Дендрохронология Восточной Европы. – М.: Наука, 1977. Конча 2012 – Конча С.В. Два текста к историографии Иоакимовской летописи. 2012. [https://nestoriana.wordpress.com/2012/11/19/%D1%81%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5% D0%B9-%D0%BA%D0%BE%D0%BD%D1%87%D0%B0-%D0%B4%D0%B2%D0%B0%D1%82%D0%B5%D0%BA%D1%81%D1%82%D0%B0-%D0%BA%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%BE%D0%B3%D1%80%D0%B0 %D1%84/] – Доступ на 20.10.2018. Лепёхин 1984 – Лепёхин М.П. Об одном неосуществленном замысле Тимофея Мальгина // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1980 год. – Л.: Наука, 1984. С. 29-73. Миллер 2006 – Миллер Г.Ф. Избранные труды / Составление, статья, примечания С.С. Илизарова. – М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2006. Моргайло 1963 – Моргайло В.М. Работа В.Н. Татищева над текстом Иоакимовской летописи // Археографический ежегодник за 1962 год. – М.: АН СССР, 1963. С. 260-268. Новгородский детинец 2017 – Новгородский детинец и владычный двор в XI-XV вв. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. Носов, Плохов, Хвощинская 2017 – Носов Е.Н., Плохов А.В., Хвощинская Н.В. Рюриково городище. Новые этапы исследований. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. Олейников 2017 – Олейников О.М. Великий Новгород. Детинец // Города, поселения, некрополи. Раскопки 2016 года. Материалы спасательных археологических исследований. Т. 19. – М.: Институт археологии РАН, 2017. С. 126-131. Салтыков-Щедрин 1966 – Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений в двадцати томах. Т. V. Критика и публицистика. 1856-1864. – М.: Художественная литература, 1966. 14

Valla. №4(5), 2018. Свердлов 2009 – Свердлов М.Б. Василий Никитич Татищев – автор и редактор «Истории Российской». – СПб.: Европейский дом, 2009. Свердлов 2011 – Свердлов М.Б. М. В. Ломоносов и становление исторической науки в России. – СПб.: Нестор-История, 2011. Семёнов 1959 – Семёнов А.И. Древняя топография южной части Славенского конца Новгорода // Новгородский исторический сборник. Вып. 9. 1959. С. 55-73. Стёганцев 2015-2016 – Стёганцев М.А. Археологический детектив: куда исчез доярусный слой Новгорода Великого? (разыскания в печатных итогах раскопок Неревского конца) // Российский археологический ежегодник. 2015-2016. № 5-6. С. 116-156. Татищев 1962 (1) – Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. – М. – Л.: Наука, 1962. Татищев 1963 (2) – Татищев В.Н. История Российская. Т. 2. – М.: Наука, 1963. Татищев 1964 (4) – Татищев В.Н. История Российская. Т. 4. – М.: Наука, 1964. Творогов 1987 – Творогов О.В. Иоаким, епископ Новгородский // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1 (XI – первая половина XIV в.). – Л.: Наука, 1987. С. 204206. Тихомиров 1940 – Тихомиров М.Н. Василий Никитич Татищев // Историк-марксист. 1940. № 6(082). С. 43-56. Тихомиров 1962 – Тихомиров М.Н. О русских источниках «Истории Российской» // Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. – М. – Л.: Наука. С. 39-53. Толочко 1992 – Толочко А.П. Князь в Киевской Руси: власть, собственность, идеология. – Киев: Наукова думка, 1992. Толочко 2005 – Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. – М. – Киев: НЛО; Критика, 2005. Урьева, Черных 1995 – Урьева А.Ф., Черных Н.Б. Дендрошкалы Новгорода: опыт компьютерной обработки // Новгород и Новгородская земля: История и археология (материалы научной конференции, Великий Новгород, 24-26 янв. 1995 г.). Вып. 9. – Великий Новгород, 1995. С. 106-114. Шахматов 1900 – Шахматов А.А. Общерусские летописные своды XIV и XV веков // ЖМНП. 1900. Сентябрь. С. 90-200. Шахматов 2001 – Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах // Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. – М.: Академический Проект; Жуковский: Кучково поле, 2001. С. 7-508. Щусев 1952 – Щусев П.В. Мосты и их архитектура. – М.: Государственное издательство по строительству и архитектуре, 1952. Янин 1983а – Янин В.Л. День десятого века // Знание – сила. 1983. №3. С. 15-18. Янин 1983б – Янин В.Л. Как и когда крестили новгородцев // Наука и религия. 1983. №11. С. 27-31. Янин 1984 – Янин В.Л. Летописные рассказы о крещении новгородцев: О возможном источнике Иоакимовской летописи // Русский город (исследования и материалы). Вып. 7. – М., 1984. С. 40-56. Янин 2004 – Янин В.Л. Средневековый Новгород: Очерки археологии и истории. – М.: Наука, 2004. Янин 2008 – Янин В.Л. Очерки истории средневекового Новгорода. – М.: Языки славянских культур, 2008. 

15

Горовенко А.В. Рассказ Иоакимовской летописи о крещении новгородцев: могут ли данные археологии опровергнуть текстологические выводы?

Аннотация Статья исследует историографический казус так называемой Иоакимовской летописи, тесно связанный с проблемой «уникальных татищевских известий». Рассматривается, каким образом убеждение в реальности ИЛ оказалось освящено авторитетом известных учёных в XX в. Оспаривается расхожее мнение, что рассказ ИЛ о насильственном крещении новгородцев подтверждается археологическими данными (при ближайшем рассмотрении оказывается, что это фикция). Доказывается, что проблема ИЛ вообще не решается оценкой степени приближения описываемых событий к реалиям прошлого. Установление апокрифичности текста – целиком и полностью в компетенции текстолога, а не археолога. Незнакомые с историей текста ИЛ археологи находят «подтверждения» даже тех данных, которые отсутствовали в ранней версии и появились лишь после очевидного редакторского вмешательства Татищева. Ключевые слова Азбелев С.Н.; археология; Иоакимовская летопись; Татищев В.Н.; татищевские известия; текстология; Янин В.Л.; Шахматов А.А.; Иоаким; Моргайло В.М. Сведения об авторе Горовенко Андрей Витальевич, г. Тамбов, независимый исследователь. e-mail: [email protected]



16

Valla. №4(5), 2018.

Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. 1. Кто такие софьяне? В новгородских источниках есть несколько упоминаний софьян, местной социальной категории, существовавшей во времена новгородской независимости. Они до сих пор комплексно не были изучены. Исследователи высказывали разные суждения о том, что собой представляли софьяне. В историографии существуют 4 основные версии. 1. Согласно наиболее распространенной версии, софьяне – это служители владычного двора или кафедрального собора св. Софии. Наиболее обоснованно она высказана П.В. Лукиным, упоминавшим участие софьян в избрании новгородского архиепископа в 1193 г. [Лукин 2014: 182]. Софьяне в соответствующем летописном известии указаны среди представителей духовенства [НIЛ 2000: 40]. 2. Софьяне – служебные приставы. Эта версия наглядно обоснована А.В. Быковым с привлечением 23-й статьи Новгородской Судной грамоты, в которой софьяне упоминаются в числе 4 видов приставов, которым надо было заплатить за доставку свидетеля в суд по 4 гривны за 100 верст пути [Быков 2006: 87-88]. 3. Софьяне – жители Софийской стороны. Такая версия фигурирует в дореволюционных географических указателях к некоторым томам ПСРЛ и современном словаре русского языка XI-XVII вв. [ПСРЛ 1879: 44; ЛА 1889: 52; CлРЯ 2002: 235]. Ни в одном из этих изданий, однако, нет ни единого примера упоминания софьян как жителей Софийской стороны. В изданном в 1879 г. III томе ПСРЛ в составе Новгородского летописца церквам божьим XVII в. под 1348 г. упоминается о том, что новгородцы «даше жалованье городу Пскову» не держать во Пскове посадников, не позволять своим посадникам судить псковичей и не вызывать последних в Новгород ни через дворян, ни через подвойских, ни через софьян, ни через изветников, ни через биричей [ПСРЛ 1879: 224]. Вместе с тем новгородцы с левобережной Софийской стороны никак не отличались в политических правах от жителей правобережной Торговой. Было бы странно, если бы только Софийская сторона имела право поставлять судебных приставов в Псков. В летописи Авраамки фигурирует то же самое известие, а также устав Ярослава «о мостех», в котором софьяне тоже никак не названы жителями Софийской стороны Новгорода (да и вообще жители какой-либо стороны города в этом документе не выделены) [ЛА 1889: 80, 324]. В Cловаре русского языка XI-XV вв. приводится в пример все то же новгородское «жалованье» под 1348 г. Кроме того, упоминается псковский конфликт с новгородским владычным наместником 1435 г. Наместник судил псковичей не по их правилам, и те вступили в бой с софьянами [CлРЯ 2002: 235]. Неясно, какие основания это дает для интерпретации софьян как жителей Софийской стороны Новгорода, если они выступают в качестве судебных исполнителей новгородского владычного наместника. И ни в одном источнике не сказано, что только уроженцы левобережной половины города имели право становиться судебными приставами в новгородском святительском суде. К тому же под 1193 г. софьяне упомянуты отдельно от «новгородцев», среди духовенства [НIЛ 2000: 40]. 4. Софьяне – cлужилые люди, владычные воины. Иногда эта версия постулируется без каких-либо ссылок на источники [Костомаров 1994]. Или даются ссылки на текст источника, в котором нет соответствующей информации. Так, Е.Е. Голубинский ссылается на Устав Ярослава «о мостех» [Голубинский 1901: 501], в котором ничего не сказано о причастности софьян к военному делу. Современный исследователь А.В. Быков столь же произвольно связывает софьян-приставов из 23 статьи Новгородской Судной грамоты с известными из летописного и актового материала архиепископскими ратниками – владычными молодцами, 17

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. владычными людьми, большими1 людьми (боярами)2 из владычного стяга в Шелонской битве 14.07.1471 г. [Быков 2006: 87-88]. Версия о софьянах как о служилых воинах владыки имеет еще два недостатка: новгородское войско в период независимости не носило служилого характера. Служилые люди были у правивших в Новгороде князей и у служилых князей, не имевших властных полномочий, но несших воинскую службу, за это получавших в кормления территории Новгородской земли. А владычное войско ни разу надежно не упоминается до XV в.3, зато в этом столетии фигурирует неоднократно [Кузьмина 2008; Быков 2006: 88; Несин 2015: 112-115], из чего напрашивается логичный вывод, что в 1193 г., когда впервые упоминаются софьяне, оно, скорее всего, еще не существовало. По крайней мере как некая значимая сила, которая могла принять участие в выборах кандидатуры нового архиерея, как это делали софьяне в 1193 г. Таким образом, в историографии сложилось четыре версии социальной сущности новгородских софьян. Эти версии далеко не равноценны. И в тоже время все они основаны в лучшем случае лишь на сведениях отдельных источников. В настоящей работе будут системно проанализированы все известия о софьянах. Первое упоминание новгородских софьян, как уже говорилось, относится к 1193 г. Тогда после смерти новгородского владыки Гавриила надо было избрать нового святителя: новгородьци же съ княземь Ярославомь и съ игумены и съ софьяны и съ попы съдумавъше, изволиша богомь избрана Мартурия, и послаша по нь, и приведоша из Русе, и посадиша и въ епископии, и послаша къ митрополиту; и присла по нь съ чьстью [НIЛ 2000: 40].

Как мы видим, здесь софьяне противопоставлены «новгородцам» – указаны среди категорий духовенства. В этой связи П.В. Лукин совершенно оправданно относил их к дому св. Софии [Лукин 2014: 182]. Но, возможно, слишком категорично их причислил к клирошанам кафедрального Софийского собора, потому что помимо соборного клироса важную роль в жизни владычного двора играли и его хозяйственные служители вроде ключника. В истории Новгородской республики были прецеденты, когда владычный ключник выдвигался в качестве одного из кандидатов на должность архиепископа. А ключник Алексий в XIV в. даже занял владычную кафедру. В этой связи я не исключаю, что ключник мог иметь в 1193 г. не меньшее отношение к выборам новгородского владыки, чем клирошане. Более удачным мне представляется определение софьян как людей дома св. Софии, данное в географическом указателе к Новгородской I летописи [НIЛ 200: 676] и в словаре русского языка XI-XVII вв. [CлРЯ 2002: 235]. В дальнейшем не было известно ни одного случая, чтобы софьяне каким-то образом участвовали в архиерейских выборах, не в пример игуменам и попам. Трудно сказать, с чем это было связано – с особенностями летописных известий, не являвшихся исчерпывающими документальными протоколами всех подробностей выборов новгородских владык, или как-то отражало реальную практику архиерейских выборов в Новгородской республике. 1

Быков называет их «руководящим составом» владычного стяга [Быков 2006: 88]. В новгородском летописном известии о Шелонской битве большие люди упоминаются как эквивалент самого владычного стяга, а не какой-либо его части: «И новгородци изыдоша противу себе на Шалону, а к Русе послаша новгородци судовую рать, и пеши бишися много, и побиша москвич много; и пешей рати паде много, а иныи разбегошася, а иных москвичи поимаша; а коневаа рать не пошла к пешей рати на срок в пособие, занеже владычнь стягъ не хотяху ударитися на княжю рать, глаголюще: “Владыка нам не велел на великого князя руки подынути, послалъ нас владыка на пьскович”. И начаша новгородци вопити на больших людей, которыи приехали ратью на Шолону. “Ударимся ныне”» [цит. по: НIVЛ 2000: 446]. Никаких данных о том, что в составе владычного воинства был кто-либо кроме знатных, больших людей, нет. На основе вышепроцитированного летописного известия мной был в свое время сделан вывод об элитарном характере владычного войска [Несин 2015] 2 Понятия «большие» и «бояре» прямо отождествляются в новгородском летописании [СI 2000: 335-336]. 3 Д.А. Селиверстов предположил, что впервые владычный полк упоминается под 1398 г., когда новгородский владыка благословил на войну сперва своих «детей», потом «воевод» и «воев» [Селиверстов 2015: 56]. С другой стороны, согласно устному замечанию А.В. Быкова, возможно, что это обобщенное церковное обращение к всему войску – воеводам и «воям»: «дети мои» [Несин 2015: 312].

18

Valla. №4(5), 2018. Согласно уставу Ярослава «о мостех» 1265-1267 гг., cофьяне мостили участок мостовой по соседству с владыкой: «владыце сквозь городнаа ворота съ изгои и съ другыми изгои до Острои городне... до софьянъ, софьяномъ до тысячьского» [НIЛ 2000: 507]. В.Л. Янин и А.А. Гиппиус установили, что территория мощения софьян, как и владыки, находилась в пределах северной части Детница [Янин 1977; Гиппиус 2005]. Софьяне здесь опять же, скорее всего, служащие владычного дома, а не только клир: кроме них за мощение северной части Детинца отвечал только архиерей, использовавший для дорожных работ труд изгоев. Изгои – люди, выпавшие из социальной среды. В церковном уставе Всеволода изгои относятся «к церковным людям», находящимся под опекой церкви и подведомственным святительскому суду [НIЛ 2000: 456]. По-видимому, архиепископы в благодарность за приют использовали силы изгоев при мощении Детинца, как некоторые современные русские православные монастыри, что дают кров, пищу и одежду опустившимся людям и привлекают на этом основании последних к хозяйственным работам на своей территории. В XIV-XV в. софьяне фигурируют в качестве судебных исполнителей святительского суда. Под 1348 г. в новгородских летописях XV в. – Новгородской IV летописи и летописи Авраамки – сообщается, что псковичи помогали новгородцам осаждать их пригород Орешек, занятый шведами, но им надоела долгая осада, и они пожелали уйти. В ответ на это новгородцы заявили, что они «теперво» (теперь)4 дали им «жалобу на Болотове» (здесь: пожалование – М. Н.) присылать к ним своих посадников, не давать своим посадникам права их судить, не вызывать их в Новгород ни через дворян, ни через подвойских, ни через софьян, ни через изветников, ни через биричей. А псковские воины это «жалованье» «борзо» забыли и хотят оставить своих союзников. Но пускай уедут хотя бы в полночь, чтобы не позорить новгородцев перед шведами. Однако псковичи отбыли в полдень под звуки оркестра, вызвав смех у сидевших в Орешке шведов [ЛА 1889: 80; НIVЛ 2000: 278]. Таким образом, согласно этому летописному рассказу, новгородцы дали псковичам такие льготы незадолго до описываемых событий 1348 г. Софийская I летопись того же XV в. под тем же годом приводит тот же самый текст новгородских условий, но не сообщает об участии псковичей в осаде Орешка и их обидном для новгородцев отъезде [СI 2000: 472]. Это повторено в позднем Летописце церквам божьим [ПСРЛ 1879: 224] 5. Историки высказывали различные догадки о датировке этого т. н. «Болотовского договора (?! – М. Н.)» [историю вопроса см: Петрова 2016: 153-155] (непонятно, на каком основании в историографии его называют договором, если, по словам новгородских источников, речь шла не о двустороннем соглашении, а о новгородском «жалованье» псковичам послаблений в одностороннем порядке)6. Стоит иметь в виду, что упоминаемое в «Болотовском договоре» новгородское посадничество во Пскове трудно связать с реалиями XIV в.: оно неизвестно после 1130-х гг. 4

Н.А. Петрова, отметив в словаре И.И. Срезневского три значения этого слова – «теперь», «только что» и «в первый раз», произвольно выбрала – «только что» [Петрова 2016: 157]. Я в свою очередь, пока предпочитаю придерживаться наиболее привычного значения – «теперь». Потому что И.И. Срезневский не привел ни одного примера, когда оно однозначно означает «только что». Но в любом случае речь идет о недавнем событии, которое псковичи «борзо» забыли. Поэтому понимать теперво как «то перво» («в первый раз») в данном случае не стоит. В летописи Авраамки это слово употреблено в форме топерво (через букву «о»). К сожалению, при подготовке древнерусской рукописи к публикации составители произвольно поставили пробел между первым и вторым слогами: то перво [ЛА 1889: 80], что дает смысл «в первый раз» и противоречит контексту летописного рассказа. Даже если предположить, что то перво могло иногда обозначать «сперва», это тоже не соответствует смыслу повествования: псковичи ведь просто хотели уйти из под Орешка, а не требовали новых льгот после тех, что новгородцы им дали в Болотове. 5 Н.А. Петрова, сопоставляя тексты НIVЛ и СI, тоже пришла к выводу, что по этим летописям договор был заключен в 1348 г., незадолго до новгородско-псковской осады Орешка [Петрова 2016: 157]. 6 Впрочем, в историографии эпизодически высказывались мнения о «Болотовском договоре» как о пожаловании [Круглова 2011; Вовин 2014: 115]. Правда, ученые ссылались на характер текста самих новгородских условий, больше напоминавший, по их мнению, жалованную грамоту, а не новгородскопсковское «докончание». Однако примечательно, что тот же А.А. Вовин не смог отказаться от традиционного историографического названия «Болотовский договор», употребляя его без кавычек [Вовин 2014: 86].

19

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. [см. напр: Янин 2004: 263]. Согласно устному замечанию А.А. Вовина, новгородское «жалованье» в 1340-х гг. было в этом отношении «скорее закреплением уже существующей старины, и псковский летописец его не фиксирует, потому что для Пскова ничего de facto не менялось». По мнению С.А. Салмина, новгородцы перед походом под Орешек могли подтвердить «то, что уже раньше существовало». Можно согласиться с Т.В. Кругловой, что цитируемый новгородскими летописцами текст «жалованья» напоминает жалованные грамоты [Круглова 2011]. И в то же время стоит задаться вопросом, можно ли в полной мере доверять новгородским летописцам XV в. в том, что касается связи этого «жалованья» с событиями середины XIV в.? В XV в. отношения Новгорода со Псковом были весьма напряженные. И новгородские книжники могли быть в освещении новгородско-псковских отношений не вполне объективны, а тенденциозно изобразить дело так, что свои вольности господин Псков получил сравнительно недавно, исключительно благодаря жалованной грамоте новгородцев. Причем, вероятно, эта легенда создавалась в два этапа: сперва было сочинена история о новгородском пожаловании псковичам вольностей в 1348 г. (CI летопись), затем – о недостойном с точки зрения новгородцев поведении псковичей под Орешком, когда псковичи не только покинули своих союзников при осаде крепости, но сделали это на виду у противника, в результате чего шведы смеялись над новгородским войском (НIVЛ, ЛА). Вряд ли бы составитель СI летописи бы умолчал о последнем инциденте, если бы о нем знал. Кроме двух новгородских памятников XV в. – Новгородской IV летописи и летописи Авраамки, – ни один источник ни псковского, ни новгородского происхождения не упоминает об участии псковичей в новгородско-шведской войне 1348 г. Вероятно, этот эпизод является поздней легендой, созданной для того, чтобы исторически обосновать вероломство «мнимой братии» псковичей. В данном случае интересно, что софьяне изображены хронистами XV в. в качестве судебных приставов, в обязанности которых входило доставить псковичей в Новгород, наряду с биричами, изветниками и прочими судебными исполнителями. Но их название «софьяне» говорит об их связи с владычным домом. То есть определенно выдает в них приставов святительского суда. Судя по всему, они не были мирянами. Весьма интересен рассказ Псковской III летописи о конфликте псковичей с новгородскими софьянами в 1435 г. В это время новгородский владычный наместник стал судить псковичей не по псковской «пошлине», что привело к столкновению жителей Пскова с софьянами: и оучял наместник его соуд соудити не по псковской пошлине, оучял посоужяти роукописаньа и рядници, а иное оучяли диаконов сажяти у гридницю, а все то оучял деяти новину, а стариноу покиноув; а псковичи перед прави, и попове за его подъезд и оброк не стояли, но стало по грехом и по дьяволю навоженью, стал бои псковичам с софьаны [ПЛ2 1955: 131].

По замечанию О.В. Кузьминой, Ставленники владыки нарушили очень важные статьи псковского законодательства, касающиеся дел, связанных с «рукописанием и рядницами». «Посудить грамоты» – означает признать грамоты недействительными в результате судебного разбирательства. Среди непризнанных грамот были «рукописанья» – термин, обозначающий письменные завещания, а также «рядницы» – письменные акты, в которые заносились сведения об уплате должником своего долга полностью или по частям. Дело в том, что к середине 20-х гг. XV в. псковские светские власти взяли на себя суд о земле, принадлежащий до этого владычному суду новгородского архиерея. От имени прихода в гражданском суде по вопросам церковного землевладения выступали церковные старосты. Статья 70 Псковской Судной грамоты гласит: «А за церковную землю и на суд помочю не ходят, итти на суд старостам за церковную землю». Евфимий попытался вернуть суд о земле в сферу компетенции своего наместника. Псковичи этому не противились. Однако владыка пошел еще дальше. Поставленные им люди «софьяне» начали пересмотр старых дел. Это не могло не вызвать недовольства всех тех, в чью

20

Valla. №4(5), 2018. пользу были вынесены прежние решения. Столь грубое вмешательство людей архиепископа в дела горожан привело к военному столкновению [Кузьмина 2008].

Софьяне, на которых обратилась агрессия псковичей за суды владычного наместника, явно являлись судебными исполнителями, связанными со святительским судом. Интересно, почему, не оправдывая судебную деятельность владычного наместника, псковский хронист сожалел о том, что дело дошло до силового столкновения псковичей с софьянами? Ведь это несвойственно для сообщений псковских источников о конфликтах псковичей с новгородским владыкой. Остается предположить, что софьяне являлись представителями духовного сословия. Потому нападение на них считалось греховным. Одно дело покуситься на владычные земли или плохо принять архиепископа и отказать ему в праве на святительский суд во Псковской земле. А другое дело поднять руку на людей в рясе, что у христиан не считалось хорошим тоном. При этом большого вреда владычным людям – софьянам – псковичи не причинили (иначе бы официозный новгородский хронист несомненно бы не стал замалчивать избиение исполнителей святительского суда). Но сам факт «боя с софьяны» был, по мнению псковичей, отнюдь не богоугодным делом и связывался с дьявольским наваждением, постигшим их в наказание за какие-то прежние проступки. 23 статья Новгородской Судной грамоты, переписанной в 1471 г. на имя Ивана III, упоминает, что тяжущаяся сторона, которая захочет вызвать в суд свидетеля, должна уплатить судебному приставу за его доставку по 4 гривны за 100 верст пути. «А кто с кем пошлется на послуха, ино взять заклад шестнику на сто верст по старине, а подвойским и софьяном, и биричем, и изветником на сто верст четыре гривны» [НСГ 1984: 308]. Софьянин по своему наименованию выделяется, как и в летописном сообщении за 1348 г., среди прочих судебных исполнителей в качестве представителя дома св. Софии, из чего опять-таки следует, что это пристав владычного суда. Любопытно, что приставы перечислены почти в том же самом порядке, что и в новгородском «жалованье» псковичам, упомянутом в летописях под 1348 г. Не исключено, что в новгородских актах использовалась традиционная форма перечисления этих судебных исполнителей. Таким образом, cофьяне в новгородских источниках – это люди новгородского влыдычного двора. Иногда они также фигурируют в качестве исполнителей святительского суда. При этом они принадлежали к духовенству и поднимать на них руку считалось грехом. 2. К вопросу о структуре и компетенции новгородского владычного суда в домосковский период Политическая история Новгородской республики безусловно относится к популярным темам в отечественной историографии. Однако в ней по-прежнему имеется ряд недостаточно изученных и дискуссионных вопросов. К их числу относятся сфера компетенции и структура новгородского владычного суда времен независимости. Настоящая работа представляет собой попытку взглянуть на эти проблемы с точки зрения свидетельств новгородских письменных источников. Эта тематика меня заинтересовала по нескольким причинам. Как исследователь гражданских (в том числе и судебных полномочий) новгородских тысяцких [Несин 2017; Несин 2018а], я не мог не заинтересоваться судом архиепископа, которому некоторые исследователи приписывают схожие полномочия. Изучение архиерейской деятельности первого московского ставленника на Новгородской владычной кафедре – Сергия, обложившего игуменов и попов судебными штрафами, заставило меня сопоставить структуру и полномочия святительского суда недавней эпохи новгородской независимости с порядками московского периода [Несин 2018: 9-10] и побудило посвятить отдельное исследование компетенции и структуре владычного суда времен Новгородской республики. Да и наличие в историографии на сей счет 21

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. разнообразных оценок вкупе с отсутствием комплексного исследования истории вопроса и письменных источников по соответствующей проблематике делает эту тему весьма интересной и актуальной для изучения. Следует отметить, что в историографии практически не выходило специальных работ, посвященной этой проблематике. Лишь в 2013 г. увидела свет статья Л.М. Кочкиной, посвященная сфере деятельности новгородского владыки в домосковский период [Кочкина 2013]. Автор делает любопытные замечания о наличии в Новгороде четкого разграничения судов архиепископа и тысяцкого и важной судебной роли владычного наместника по Новгородской Судной грамоте. Вместе с тем статья не содержит ни комплексного анализа письменных источников, ни полного обзора истории вопроса, а итоговый вывод о сфере судебной деятельности новгородских владык исследовательница делает исключительно под влиянием концепций своих предшественников. Относительно сферы деятельности владычного суда историки не пришли к согласию. И. Куницын определил его как церковный [Куницын 1843: 3]. Данная характеристика судебной деятельности новгородского владыки впоследствии не вызывала возражения у исследователей, хотя, по мнению некоторых ученых, владычное судопроизводство также занималось разрешением некоторых иных, сугубо мирских проблем. Так, Н.И. Костомаров полагал, что новгородский архиерей, как контролер торговых мер и весов, должен был судить своим владычным судом виновных в их искажении [Костомаров 1994]. В то же время отсутствие таких подробностей в церковном уставе князя Всеволода, в котором достаточно обстоятельно прописаны полномочия владычного суда, склоняет к выводу, что такие дела могли передаваться в торговый суд тысяцкого при церкви cв. Иоанна на Опоках. В.Л. Янин, ссылаясь на присутствие владычных печатей на духовных, данных и купчих грамотах, полагает, что «на каком-то этапе своего развития владычный суд кроме вопросов, связанных с преступлениями против церкви и морали, включил в сферу своего действия многообразные имущественные отношения новгородцев» [Янин 1977: 38]. C ним согласился его ученик А.С. Хорошев [Хорошев 1998: 131]. Им оппонирует О.В. Мартышин, отмечая: Завещание (духовная) всегда считалось в древности делом, связанным с церковью, данные нередко оформлялись в пользу церквей и монастырей. Скрепление печатью владыки придавало такому документу (даже если он не касался церкви непосредственно) особый авторитет. Оформление, своего рода регистрация, земельных сделок – слишком зыбкое основание для заключения о судебных правах в этой сфере [Мартышин 1992: 344].

Сам О.В. Мартышин на основе «княжеских церковных уставов» заключает, что «владыка судил всех христиан-новгородцев по делам духовным и церковных людей, а также население принадлежащих владыке земель по всем делам» [там же: 343], тем самым высказывая взгляды, близкие к характеристике А.И. Куницына. Л.М. Кочкина, опираясь на сведения О.В. Кузьминой об участии новгородских архиепископов в решении споров между новгородцами и их ганзейскими торговыми партнерами, склоняется к выводу, что следует включить в «сферу действия суда новгородского архиепископа торговых споров с иноземными, прежде всего ганзейскими, купцами, а также дел, связанных с осуществлением контроля за правильностью образцов мер и весов» [Кочкина 2013: 78]. Ныне мною было отмечено, что новгородские законодательные памятники, характеризующие сферу деятельности владычного суда, не упоминают у него таких функций и что следует отделять полномочия владык времен новгородской независимости от непосредственной сферы деятельности святительского «суда». К примеру, новгородское вече иногда выносило приговоры отдельным лицам и решения по вопросам взаимоотношений Новгорода с князьями и иноземцами. Но перечни новгородских судов Новгородской IV летописи под 1386 г. и Новгородской Судной грамоты не упоминают «суда веча» [Несин 2018: 9]. При этом, как отмечает та же Л.М. Кочкина, суд владыки всегда отделялся от суда тысяцких [Кочкина 2013: 77]. А ведь именно торговый суд последнего при церкви Иоанна на Опоках ведал 22

Valla. №4(5), 2018. проблемами взаимоотношений новгородцев с иноземными купцами7. К сожалению, источники не упоминают и не описывают ни одного конкретного судебного дела и процесса новгородского владычного суда интересующего периода. Приходится ограничиваться законодательными актами. Компетенцию владычного суда довольно ясно очерчивает Церковный устав князя Всеволода [НIЛ 200: 486-488]: А се приказываю своим наместником и тиуном: суда церковнаго не обидети, ни судити без владычня наместника. А се дах в олтарь святей Софии и причту церковьному вседеньник сенаник веньце; что суды церковный, то святей Софии.... А тыи суды вси церкви даны суть епископу; а князю, и боляром, и судиям в ты ся суды не въступатися. А то дал есмь по прьвых царев уряжению, и по вселенъскыих святых 7 съборов великых святитель. А по сем не въступатися детем моим, ни внучатам моим, ни всему роду моему до века в люди церковный, ни в вси суды их... А се церковный люди: игумен, игумениа, поп, диякон, и дети их; а кто в крилосе: попадия, чернець, черница, проскурниця, паломник, свещегас, стороник, слепець, хромець, вдовиця, пущеник, задушьныи человек, изгои (деклассированные элементы, выпавшие из общества по нищете или иной причине – М. Н.) трои: попов сын грамоте не умееть, холоп из холопьства выкупится, купець одолжаеть; а се и четвертое изгойство и себе приложим, аще князь осиротееть; манастыреве, болници, гостинници, странноприимъници. То люди церковный, богаделныи; или митрополит, или епископ,– тыи ведають между ими суд или обиду, или кому прикажють. Или которого задниця (наследство – М. Н.), или будетъ иному человеку с тыми людми речь, ино обчии суд.

Как мы видим, владычный суд занимался церковными и религиозно-нравственными вопросами, в частности, проблемами института семьи с точки зрения христианских норм; помимо духовенства владычному суду подлежали и светские «церковные люди» – изгои. По мнению А.А. Гиппиуса, архетип этого памятника составлен до 1136 г., но в дальнейшем устав неоднократно редактировался, и последняя его редакция относится к концу XIII-XIV вв. [Гиппиус 2003]. Неудивительно, что по своим церковным и религиозным функциям новгородский владычный суд казался согражданам вполне эквивалентным митрополичьему суду – когда новгородцы выходили из подчинения митрополичьему судопроизводству, то все святительские суды переходили в ведение местного архиерея. Причем под 1386 г. в Новгородской IV летописи использована следующая формулировка: «не зватися к митрофолиту, а судити владыке Алесию въ правду и по манакануну» [НIVЛ 2000: 342], т. е. по номоканону. Поскольку текст данного летописного сообщения очень напоминает по стилю вечевую грамоту, не исключено, что новгородский хронист воспроизвел текст соответствующего акта, утверждавшего независимость Новгорода от митрополичьего судопроизводства [Несин 2016: 123-124]. В дальнейшем этот акт неоднократно упоминался в летописях. Некоторое время спустя его забрал новгородский митрополит Киприан [Андреев 2008: 52]. А поскольку новгородский святительский суд упоминался в перечне прочих новгородских «судов» – посадника и тысяцкого, то вполне возможно, что здесь давалась общая емкая характеристика сферы деятельности этого суда, а не просто упоминались судебные обязанности митрополита, перекладываемые на новгородского архиерея. Тем более что новгородский владыка и сам, наряду с митрополитом, ведал церковным судом. В 1 статье Новгородской Судной грамоты указано: «нареченному на архиепископство 7 [Несин 2017]. Сложно в этой связи согласиться с заявлением О.В. Кузьминой, будто бы обычным местом судебных разбирательств на предмет споров между новгородцами и иностранными купцами был владычный двор [Кузьмина 2008]. В процитированных исследовательницей отрывках ганзейского донесения речь идет не о судебном процессе, а лишь о переговорах иноземных торговых партнеров с новгородскими должностными лицами, которые пребывали на дворе у архиепископа, являвшемся, как известно, обычным местом их собраний. И нет нужды видеть владычный двор ареной дальнейшего судебного разбирательства. Скорее, напротив, указание ганзейцев, что они отправились на владычный двор к новгородским властям, склоняет к выводу, что владычная палата не являлась привычным местом судебных заседаний по вопросам взаимоотношений русских и иноземных торговцев. Трудно согласиться и с категоричным утверждением исследовательницы, что все торговые дела в Новгороде решались через владыку [там же]. Мною приводился ряд примеров, когда тысяцкий вершил суды без участия архиепископа [Несин 2017].

23

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. Великого Новагорода и Пскова священному иноку Феофилу судити суд свои, суд святительски по святых отецъ правилу, по манакануну» [НСГ 1984: 304]. Это не оставляет никаких сомнений в компетенции владычного суда: текст прямо ссылается на церковное право. НСГ была переписана на имя Ивана III во второй половине 1471 г., и упоминание нареченного владыки Феофила несомненно относится именно к тому времени: в конце 1470 г. он был избран, а хиротонисан лишь в декабре 1471 г. Следовательно, вышеуказанная характеристика владычного суда Феофила была вполне актуальна для того времени и отражала действительность последних лет новгородской независимости, когда Новгород подчинялся не только владычному, но и митрополичьему суду. Таким образом, новгородские письменные источники четко обозначают компетенцию местного владычного суда: согласно им, он решал церковные и религиозно-нравственные вопросы. Попытки приписать новгородскому владычному суду дополнительные функции – вроде решения конфликтов новгородцев с иноземными купцами и земельных споров – не представляются достаточно обоснованными. Нет нужды смешивать политические права владыки как видного новгородского сановника участвовать в обсуждении разнообразных вопросов с юрисдикцией новгородского владычного «суда». Не менее интересна структура владычного суда, согласно данным новгородских письменных источников. По Н.И. Костомарову, Новгородская епархия была поделена на 10 округов – десятин, в каждой из которых вершил суд десятинник [Костомаров 1994]. Это положение без возражения привела Л.М. Кочкина [Кочкина 2013: 77]. Однако впервые десятинники в Новгородской земле упоминаются в XVI в. В период независимости ни десятинников, ни десятин в качестве судебных округов источники не упоминают. Летописцы этого времени часто упоминали топоним «Десятина» применительно к городскому Десятинному монастырю. При этом сам монастырь (известный как «девичий» уже в Московский период) во времена новгородской независимости был связан с владычным домом [ЛА 1889: 80, 218; Несин 2019] – летопись Авраамки второй половины XV в. сообщает, что в нем имелись владычные кельи, и приводит версию, согласно которой он был основан в 988 г. первым новгородским владыкой Иоакимом Корсунянином для себя. Кроме того, источники второй половины XV – начала XVI в. (летопись Авраамки под 1466 г. и Семисоборная роспись) упоминают в нем чернецов, а не черниц [Несин 2019], что закономерно для владычного монастыря, каким он был в период Новгородской республики. Но из этого никак не следует судебное значение ни Десятины, ни находившегося на ней соименного монастыря. Важную роль в новгородском владычном судопроизводстве играл, по данным местных письменных источников, владычный наместник. Время появления этой должности неизвестно. По мнению В.Л. Янина, она появилась в конце XIII в. Ученый апеллирует к позднему появлению ладожских и новоторжских печатей владычного наместника [Янин 1977: 38], не поясняя, кем в таком случае в более раннее время осуществлялись церковные суды в этих удаленных от митрополии на сотни километров новгородских «пригородах», как и иных городах Новгородской земли. К тому же считанное количество находящихся в научном обороте новоторжских и ладожских булл склоняет к более осторожным оценкам периодизации деятельности новгородских владычных наместников, чем жесткая схема Янина. Положения Янина принял и развил Я.Н. Щапов, по словам которого, должность новгородского владычного наместника имела позднее происхождение: «в Синодальной редакции Устава Владимира о десятинах (конца XIII в.) вставлено запрещение судить княжеские суды без “владычня наместника”» [Щапов 1989]. Однако этот нюанс мог быть связан лишь с тем, что новгородцы дополнили этот памятник в соответствиями с реалиями своей епархии8. 8 Стоит заметить, что еще начиная с позапрошлого века в историографии высказывались критические отношения к подлинности такого сложного памятника, как церковный устав Владимира, и его применимости ко временам самого Владимира Святославовича. (об этом см. напр.: [Петр (Гайденко) 2008]). Конечно, было бы

24

Valla. №4(5), 2018. При этом Янину принадлежит интересное наблюдение о развитии в XIV в. деятельности владычных наместников в самом Новгороде. В середине XIV в. анонимная владычная печать, которой пользовались владычные наместники, приобретает массовый характер [Янин 1977: 38]. Другое дело, что ученый связывает эти преобразования владычного суда с событиями 1352-1354 гг., последовавшими после возвращения Моисея на новгородскую кафедру. В 1352 г. «послаша послы свои архиепископ Моиси в Цесарьгород к цесарю и патриарху, прося от них благословения и исправления о неподобных вещах, приходящих с насилием от митрополита». В 1354 г. «приидоша послове архиепископа новгородчкого Моисиа из Цесаряграда, и привезоша ему ризы крестъцаты и грамоту с великим пожалованием от цесаря и от патриарха, и златую печать» [там же]. Но при непредвзятом прочтении этих известий новгородского летописания трудно сделать вывод о реальном преобразовании в системе новгородского владычного судопроизводства. Новгородские письменные источники сообщают о судебных полномочиях и обязанностях владычных наместников времен новгородской независимости. Согласно процитированному выше церковному уставу Всеволода, княжеским тиунам и наместникам было запрещено судить церковные суды без владычного наместника. По-видимому, это относилось к тем спорным делам, которые касались как княжеского суда, так и владычного, так как в целом, согласно приведенному выше тексту устава, князю и его людям было запрещено вмешиваться в собственно «церковные суды». Но так или иначе, владычный наместник был важным судьей в новгородском церковном суде, без которого княжеским людям не полагалось вершить связанные с церковными делами судебные разбирательства. Аналогичная статья имеется в Синодальной редакции Церковного устава Владимира по Новгородской I летописи (ок. конца XIII в.) [НIЛ 2000: 480]. В Новгородской Судной грамоте, переписанной в 1471 г. на имя Ивана III, владычный наместник не единожды фигурировал в числе новгородских судей. В историографии упоминания архиепископского наместника в этих статьях практически не рассматривались. Разве что Л.М. Кочкина анализировала значение 6 и 9 статей [Кочкина 2013: 77]. Поэтому считаю целесообразным процитировать и проанализировать все случаи упоминания этой должности в указанном памятнике. 5 статья запрещала прерывать его суд и суды иных судей: «А посадника и тысецкого и владычня наместника и их судей с суда не сбивати» [НСГ 1984: 304]. Я.Н. Щапов отмечал упоминание в Новгородской Судной грамоте судей владычных наместников [Щапов 1989]. Но из текста 5 статьи (как и приведенной ниже 27), не вполне ясно, имеются ли в виду судьи всех троих – и посадника, и тысяцкого, и архиерейского наместника – или же к примеру, только судьи посадника и тысяцкого. 6 статья гарантировала правовую защиту судьям, включая владычного наместника: А истцю на истца наводки не наводить, ни на посадника, ни на тысетцкого, ни на владычня наместника, ни на иных судей, или на докладшиков. А кто наведет наводку на посадника, или на тысетцкого или на владычна наместника, или на иных судей, или на докладшиков, или истець на истца у суда или у доклада или у поля, ино взять великим князем и Великому Ноугороду на виноватом на боярине 50 рублев, а на житьем дватцать рублев, а на молодшем 10 рублев за наводку; а истцю убытки подоймет [НСГ 1984: 304].

опрометчивым считать все нормы данного памятника, известного в разных редакциях, a priori аутентичными концу Х в. Вместе с тем скептические замечания сторонников позднего происхождения этого документа представляются недостаточно убедительными. Тот же иеромонах Петр (Гайденко), который привел наиболее развернутые сомнения по поводу подлинности устава, приводит такие не вполне убедительные доводы, как неактуальность для конца Х в. упоминания князей во множественном числе и передачи любимых Владимиром дружинников под суд митрополита [там же: 13]. У Владимира в то время росли сыновья, которые в начале следующего века уже получили в княжения города. Потому в конце Х в. князь не мог не знать, что в обозримом будущем князем на Руси будет не только он один. А сентенция о любимых дружинниках и вовсе мне представляется неудачной, поскольку одно дело любить дружину, а другое дело – считать ее подсудной митрополиту с точки зрения христианских норм.

25

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. По заключению Л.М. Кочкиной, в Новгородской Судной грамоте впервые появляются попытки зафиксировать принцип неприкосновенности судей... В исследовательской и комментаторской литературе предлагаются различные трактовки термина «наводка» (организация нападения, подача доноса.... Независимо от различий этих трактовок, все они объединяются явно выраженным стремлением законодателя обеспечить правовую защиту судей с тем, чтобы дать им возможность довести рассмотрение дела до конца [Кочкина 2013: 77].

8 статья регламентировала долю судей, в том числе и владычного наместника, от судебных прибылей как в тех случаях, когда иск кончался по суду, так и тогда, когда дело завершалось до суда при составлении соответствующих документов: «а от судного рубля взять владыке, и его наместнику, и ключнику от печати гривна, а от безсуднаго рубля от грамоты взять владыке и его наместнику и ключнику три денги» [НСГ 1984: 305]. 9 статья запрещала судьям, включая владычного наместника (названного здесь владычным посадником), затягивать судебное разбирательство больше, чем на 1 месяц: «А орудье судить посаднику, и тысецкому и владычню посаднику, и их судьям, и иным судьям месяць; а дале того им орудья не волочить» [там же]. Как резюмирует Л.М. Кочкина, В целях защиты истцов от судебной волокиты законодательство Новгородской республики устанавливало предельные сроки рассмотрения судебного дела... В данном отношении Новгородская Судная грамота продвинулась значительно дальше Псковской Судной грамоты, которая не упоминала об ограничении волокиты, и является предшественницей московских судебников, последовательно усиливавших законодательные ограничения волокиты [Кочкина 2013: 77].

27 статья требовала от всех судей, включая владычного наместника, вести суд честно и целовать крест (для клятвы перед Богом в праведности своего суда): «а посаднику и тысятцкому и владычню наместнику и их судьям и иным судьям, всим крест целовать да судить им в правду» [НСГ 1984: 308]. Кроме известных из вышеприведенной 5 статьи судебных деятелей, 27 статья упоминает и иных судей. Под последними могли, к примеру, подразумеваться княжеские наместники и тиуны, «пересуду» которых посвящена 3 статья памятника: «а наместником великого князя и тиуном пересуд свой ведати по старине» [там же: 305]. Тем более что требование целовать крест и судить честно не могло не иметь к ним отношения. Наконец, 28 статья судья устанавливала штрафы судьям за прекращение суда до решения дела – по 50 рублей, не считая возмещения истцу судебных убытков: а земное орудье судити два месяця, а болши дву месяць не волочити. А как межник приедет с межи, ино той суд кончати посаднику в другие два месяца тому ж посаднику, а дале не волочить. А кой посадник, межника дав, а поедет прочь из города не кончав того суда, ино великим князем и Великому Ноугороду на том посаднике 50 рублев, а истцю убытки подоимет; или тысетцкои поедет прочь из города не кончав суда, или владычень наместник, ино взять великим князем и Великому Ноугороду 50 рублев, а истцю убытки подоимет [там же: 308].

Начало статьи ограничивает допустимый срок судебного разбирательства по земельным вопросам 2 месяцами. Но ни к торговому суду тысяцкого, ни к церковному суду владычного наместника это отношения не имело: с межником – человеком, занимавшимся проблемами границ спорных земель – имел дело только посадник. И именно посаднику предписывалось вести в пределах тех двух месяцев разбирательство до конца, не перекладывая его на другого. Судебные дела тысяцкого и владычного наместника данная статья никак по времени не ограничивала. Им запрещалось лишь бросать дело незавершенным. Это опровергает вышеприведенные мнения В.Л. Янина и А.С. Хорошева о включении в сферу деятельности владычного суда Новгородской республики земельных вопросов. Не исключено, что отчасти был прав О.В. Мартышин, полагая, что владычный суд этим не занимался даже тогда, когда 26

Valla. №4(5), 2018. дело касалось церковных земель [Мартышин 1992: 343]. Не исключено, впрочем, что владычный наместник участвовал в таких разбирательстве на совместном суде посадника с великокняжескими людьми (выше мною приводилось требование Церковного устава князя Всеволода по отношению к княжеским людям не судить без владычного наместника). Но тем не менее Новгородская Судная грамота не рассматривала суд владычного наместника как специализировавшийся на решении спорных земельных вопросов – это считалось делом посадника. Исследователи неоднократно подчеркивали важную судебную роль владычного наместника. Например, по словам Л.М. Кочкиной, владыка чаще всего судил не сам, а суд осуществлял владычный наместник. Исследовательница привела в пример 5-6 статьи Новгородской Судной грамоты, в которых именно наместник упоминался в перечне новгородских «судей» [Кочкина 2013: 77]. Правда, это могло быть связано не с неучастием владыки в судопроизводстве, а c большими размерами новгородской епархии, протянувшейся на многие сотни километров с севера на юг и с запада на восток. Вне зависимости от того, насколько часто архиепископ судил в Новгороде, областное судопроизводство определено осуществлялось его людьми. Как выше отмечала сама Кочкина, в Пскове владычный суд был возложен на наместника [там же]. Владычные наместники являлись единственными представителями новгородского архиерейского штата, которые в период новгородской независимости фигурировали в качестве вершителей владычного суда. В отличии от эпохи Московской Руси, источники не упоминают участия во владычном суде архиерейских бояр. Владычный суд располагал особыми судебными приставами – софьянами, служителями владычного двора из среды духовенства. О них мною подробно рассказано в 1 очерке. В нем также отмечено, что согласно 23 статье НСГ, если тяжущаяся сторона посылает за свидетелем, то услуги софьянина, как и иных новгородских приставов, обходятся в стоимость 4 гривны за 100 верст пути. Итак, в период новгородской независимости новгородские письменные источники в качестве судей, ведавших владычным судом, упоминают владычных наместников, или владычных посадников. Притом в XV в. в Новгородской Судной грамоте деятельность новгородских владычных наместников, вероятнее всего, подверглась дополнительной регламентации – им, наряду с иными новгородскими судьями, гарантировалась неприкосновенность, но зато ограничивался срок судебной волокиты. Эти пункты были новыми в отечественном судебном законодательстве даже по сравнению с Псковской Судной грамотой, обе редакции которой, 1397 и 1467 г., не знают подобных правил. Вероятно, те статьи Новгородской Судной грамоты были составлены в 1471 г., когда грамота была переписана на имя Ивана III. Не вполне ясно, кто был их инициатором – Новгород или Иван III. (Формально новгородцы сами создали этот акт, доложив московскому правителю и его сыну; при этом именно новгородское вече, а не князья, носило в нем титул государя [НСГ: 304])9. Но скорее всего, инициатива принадлежала Новгороду – судебник Ивана III 1497 г. не содержит аналогичных пунктов... Даже 32 и 36 статьи данного московского памятника [CИIII 1985: 58], упоминавшие понятие волокиты, никак конкретно не лимитировали срок судебного разбирательства, не поясняя, по прошествии какого времени оно делалось «волокитным». Во всяком случае, стоит признать, что в этом отношении судебное законодательство Новгородской республики было более регламентированным, чем московский судебник ее сокрушителя Ивана III.

9

О значении в Новгородской судной грамоте и других актах социальной категории «Весь Новгород и титулов «господин» и «государь» см.: [Несин 2015а].

27

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. 3. Деятельность новгородского архиепископа Серапиона I помимо его конфликта с Иосифом Волоцким История трех с половиной лет новгородского святительства Серапиона I больше известна в историографии в связи с драматической историей конфликта архиепископа с игуменом Иосифо-Волоцкого монастыря Иосифом Саниным. Этой проблеме даже были посвящены специальные работы [Витлин 2011; Малинский 2012]. К сожалению, практически неизученной осталась сама святительская деятельность Серапиона. Данный очерк восполняет эту лакуну. После того, как летом 1504 г. новгородский архиепископ Геннадий был низложен за мздоимство [подробнее об этом: Несин 2018: 11-12, 22-23], новгородская кафедра пустовала полтора года. Вероятно, московские власти были в замешательстве, кому доверить управление удаленной от Москвы обширной Новгородской епархией, сознавая, что не в состоянии постоянно контролировать деятельность самих святителей и их аппарата, вроде замешанного в коррупции владычного дьяка Геннадия М.И. Алексеева [там же: 24]. Лишь в начале 1506 г., уже при новом московском государе Василии III, новгородскую кафедру занял игумен Троице-Сергиева монастыря Серапион. Возможно, что инициатором выдвижения кандидатуры Серапиона на должность новгородского архиепископа был сам великий князь: житие Иосифа Волоцкого упоминает, что впоследствии Серапион заявил Василию III: «азъ тебе не билъ челомъ, чтобы мя еси послалъ в Новъградъ архиепископомъ» [ЖПИ 1868: 481]. Житие самого Серапиона, составленное между 1518 и 1538 гг. кем-то из москвичей, близких к троицкому игумену Иакову, и вовсе уверяет, что Серапион был выдвинут на должность новгородского святителя по воле самого покойного Ивана III, завещавшего своему сыну Василию «собрав [священный] собор, поставити сего Серапиона архиепископом Новограду». После смерти родителя Василия III исполнил это распоряжение [Моисеева 1965: 157]. Трудно сказать, насколько эти подробности реальны, насколько являются результатом литературного вымысла агиографов. Но в основе них мог лежать известный современникам факт назначения Серапиона новгородским владыкой по распоряжению московского государя10. Согласно сообщению Софийского свода 1518 г., в основе которого лежит митрополичье летописание, он был хиротонисан митрополитом Симоном 15 января [СII 1863: 51, 255]11. Эту же дату приводит житие Серапиона [Моисеева 1965: 157]. Вероятно, сразу после этого он поехал в Великий Новгород к месту службы. Путь до Новгорода в то время нередко занимал более месяца. В Новгород он прибыл в феврале [ПСРЛ 1879: 141; НIVЛ 2000: 468, 536] на сборной неделе [ПЛ 1941: 91; ПЛ2 1955: 225]. Список Н.И. Никольского Новгородской IV летописи уточняет, что это произошло 27 февраля, в пятницу соборной недели, на память Прокопия «Десятоградца» (Декаполита) [НIVЛ 2000: 611]. То есть через месяц и 12 дней после его поставления. В начале правления Серапиона в Новгородской земле свирепствовал мор. В новгородских летописях он упоминается под 7015 г. ( 1506/1507 от Р. Х.) как «мор железой» – то есть бубонная чума. В них сказано, что эпидемия длилась три года, а ее последняя осень отнесена к 7016 (1507) г. [НIVЛ 2000: 460, 468-469, 536]. Не позднее февраля 1507 г. Новгород из-за эпидемии попал в зону карантина: въезд в Новгородскую землю был со стороны Москвы закрыт у Торжка. 10

А.А. Зимин считал, что Серапион был, наряду с некоторыми другими противниками секуляризации церковного землевладения, ставленником группировки Василия III, победившей в борьбе с приверженцами Дмитрия Внука [Зимин 1972]. Между тем в основе этой гипотезы лежит свойственное советской историографии преувеличенное представление о вражде Ивана III с видными «стяжателями», которое не находит подтверждения в источниках [Несин 2018: 23-24]. 11 Это сообщение дословно повторяется в ряде более других поздних памятников – Иосафовской летописи, Никоновской, Уваровской, Вологодско-Пермской etc. В Типографской по ошибке перепутаны даты поставления Серапиона на Новгородскую и Вассиана Cанина на Ростовскую кафедры [Тип 2000: 215].

28

Valla. №4(5), 2018. В послании Иосифа Волоцкого И.И. Третьякову и житии Иосифа Волоцкого сказано, что Иосиф хотел получить разрешение новгородского владыки выйти со своим монастырем из подчинения удельного князя Федора Борисовича Волоцкого, но не смог этого сделать, поскольку в Новгород был закрыт путь по причине морового поветрия, после чего великий князь Василий III присоединил монастырь к своим владениям, не предупредив новгородского архиерея [ЖПИ 1868: 1477-478; ПИВ 1959: 192]. Монастырь попал в подчинение Василия III в феврале 1507 г. [Тип 2000: 216]. Впрочем, вероятно, разгар эпидемии пришелся уже на весну. Псковская летопись делает запись о новгородском море под 7015 г. ниже упоминания мартовских событий [ПЛ 1941: 91; ПЛ2 1955: 225]. То есть определенно за 1507 г. с поправкой на сентябрьский стиль летоисчисления: год начинался 1 сентября. Выше за 7014 г. в этом же источнике фигурирует мор во Пскове, указанный ниже сообщения о приезде архиепископа Серапиона в Новгород на сборной неделе (февраль); таким образом, он относится к 1506 г. [там же]. Можно предположить, что в Пскове мор был в 1506 г., а в Новгороде – в 1507 г. А поскольку Псков относился к новгородской епархии, то новгородский хронист, сообщая о трехлетней эпидемии, мог посчитать и его, тем более что, возможно, обе эпидемии были прямо взаимосвязанными. Расположенный менее чем в двух с половиной сотнях километров к юго-западу от Новгорода Псков мог оказаться прямым источником заразы для соседней Новгородчины, и в истории известны примеры, когда мор начинался во Пскове и оттуда продолжался по Новгородской земле. Трех лет это все равно не дает, но цифра 3 могла быть эпическим преувеличением [Конявская 2012: 807]. Осенью 1507 г. мор кончился, но только за эту осень он унес, по данным новгородского летописания XVI в., аж 5000 без 400, т. е., 4600 жизней [НIVЛ 2000: 469, 536] (по Голицынскому списку Новгородской IV летописи – 15 000 без 400 [там же: 460]). Я предлагаю придерживаться первой оценки, поскольку в Голицынском списке данные о численности погибших явно дефектны: первая цифра нарисована в круге [там же], к тому же потеря в 14 600 человек была бы гибельной для 20-30-тысячного населения города, которому вдобавок вскоре предстоит потерять несколько тысяч горожан в пожаре. А ни один источник не сообщает, что город за эти годы подвергся полному запустению. (Поздний новгородский Летописец церквам божьим XVII в. сообщает, что осенью от эпидемии скончалось 15 396 человек, причем указал это неправдоподобное число с подозрительной точностью – до 1 человека [ПСРЛ 1879: 312], что наводит на мысль, что хронист, не располагая достоверными данными, прибег к приему ложной точности. П.В. Лукин показал, что к такому приему иногда в новгородском летописании, по-видимому, вполне намеренно прибегали для создания обманчивой точности при завышении численности боевых потерь [Лукин 2014: 459]). Житие Cерапиона содержит малоправдоподобную информацию о чудесах святителя, которые абсолютно неизвестны новгородским хронистам. Например, сообщается, что во время мора он исцелил слепого, расслабленного и бесноватого. И тут же мор кончился, а народ прославил своего пастыря [Моисеева 1965: 158]. 15 октября 1507 г., на день мученика Лукьяна Антиохийского, в Детинце на площади перед кафедральным собором была в один день построена церковь Похвалы Богородицы. Для православных это был в старину большой праздник – день спасения Константинополя от натиска иноземных интервентов. Житие Серапиона ставит ему в заслугу устройство некой «обыденной церкви» [там же]. Однако этот неновгородский источник содержит сомнительные сведения о чудесах Серапиона, которые абсолютно неизвестны новгородским хронистам. Также источник содержит более правдоподобную информацию: Серапион много молился о прекращении эпидемии и совершил крестный ход вокруг города [там же]; ни подтвердить, ни опровергнуть ее нельзя. Неясно, где проводился крестный ход – вокруг всего Новгорода, или «города» в узком значении Детинца: постройка обыденной церкви вклинена в описание этого шествия. А обыденная церковь в то время, по новгородским источникам, была построена только одна – в Детинце, во имя Похвалы Пречистой [ПСРЛ 1879: 312; НIVЛ 460, 469, 536]. 29

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. Поздний Летописец церквам божьим упоминает, что Серапион ее освятил [ПСРЛ 1879: 312]. И все-таки, по-видимому, в этих ненадежных источниках содержится верная информация о том, что эта церковь как-то связана с Серапионом. Так, Академический список Новгородской IV летописи, завершенный 7023 (1518) г., упоминает, что Серапион в ней служил в тот день [НIVЛ 2000: 469]. Автор списка, несомненно, был современником Серапиона, потому его сведения заслуживают внимания. Список Дубровского середины XVI в. упоминает о гибели здания в огне пожара в субботу 2712 декабря 1535 г. (отмечая заодно, что оно стояло против южных ворот Софийского собора [там же: 569]) и сообщает как нечто естественное, что храм был заложен по благословению Серапиона [там же]. По-видимому, составитель опирался на устойчивые представления современников о связи Серапиона с этой церковью. В середине XVI в. еще не вымерли и современники Серапиона. Да и странно было бы, чтобы архиепископ никак не участвовал в создании этой церкви, расположенной фактически на территории владычного двора а то и на ней самой: в 1551 г. на владычном дворе, подле уже построенной в камне на старом месте церкви Похвалы Богородицы [там же: 575] был построен храм св. Анастасии [ПСРЛ 1879: 81]13. Не исключено, что день ее постройки и освящения на память Лукьяна был выбран не случайно. Лукьян отличался ученостью и перед смертью, находясь в римской темнице, закованный цепями, совершил на своей груди для своих сокамерников-христиан литургию. Вероятно, этот святой имел особое значение для новгородского архиепископа Серапиона: сам Серапион в послании митрополита Симона тоже показал себя очень принципиальным и образованным, со ссылкой на 16 правило Карфагенского собора отстаивая свое право самому судить игуменов из своей епархии, без вмешательства какого бы то ни было высшего начальства [Моисеева 1985: 160]. Житие Серапиона сообщает о втором чуде новгородского святителя: он устроил пиршество в день Успения Богородицы и на нем чудесным образом исцелил хромого. Успение праздновали в старину 15 августа [Моисеева 1965: 160]. Поскольку второе чудо стоит между описанием мора 1507 г. и крупного городского пожара конца августа 1508 г., этот фантастический случай должен быть ориентировочно отнесен к 1508 г. Если, конечно, автор жития не перепутал порядок чудес (поскольку житие писал не новгородец). В свое время мною было установлено, что в житии новгородского архиепископа Ионы, составленном около 1472 г. [подробнее об этом: Несин 2018а: 106-109], был спутан по времени эпизод, связанный с его поездкой в Москву к Василию II, который по ряду примет явно относился к самому началу его святительства и был сопряжен с поездкой на поставление в 1459 г.: например, именно после этой поездки им был создан храм Сергия Радонежского. Да и вообще в другой раз он поехал в Первопрестольную уже при Иване III [там же: 105-107]. К тому же весь этот эпизод с пиром на праздник Успения и чудесным исцелением хромого не находит подтверждения в новгородском летописании, то есть, скорее всего, является плодом авторского вымысла москвича. Покойный В.Ф. Андреев при характеристике жития Александра Невского резонно привел мудрое замечание В.О. Ключевского, что агиография не столько занимается правдивым описанием исторических событий, сколько создает определенный образ, необходимый для возвеличивания своего героя [Андреев 1996: 244]. В ночь на 20 августа 7016 (1508) г. Новгород постигло новое бедствие – на правобережной Торговой стороне разгорелся страшный пожар, унесший, по оценкам 12 По другой версии, это произошло 26 числа [ПСРЛ 1879: 126]. Скорее всего, эта цифра более верна. Ведь по тому же списку Дубровского 7 февраля 1535 г. пришлось на воскресенье [НIVЛ 2000: 569]. А если эта дата верна, то на субботу выпадало именно 26 декабря 1534 г. 13 Новгородское летописание ее также относит к околотку [ПСРЛ 1879: 126]. Околоток иногда отделялся от владычного двора, но порой воспринимался как территория всего Детинца вплоть до Владимирской церкви в северной Владимировой башне, выходивший в северо-восточную часть владычного двора [НIЛ 2000: 350, 386б, 416].

30

Valla. №4(5), 2018. новгородских летописей, тысячи жизней. Согласно Голицынскому списку НIVЛ, доведенному до 1518 г., и Академическому, доведенному до 1515, сгорело 2314 человек, при этом количество утонувших и сгоревших в «пепел» осталось неизвестным [НIVЛ 2000: 461, 469]. Новгородская летопись по списку Дубровского отмечает 5314 сгоревших, опять же не считая неустановленного числа утонувших или сгоревших в «пепель», а по списку Никольского – 2000 утопших и сгоревших [там же: 536, 612]. Более поздние Новгородская II летопись и Летописец церквам божьим называют 3315 сгоревших, отмечая, что помимо этого было еще неизвестное количество утонувших [ПСРЛ 1879: 64, 315]. Какая из этих оценок наиболее точная – трудно сказать. Можно аккуратно предположить, что первая. Потому что летописцы не пишут, что город был на грани демографической катастрофы. Учитывая, что за одну только последнюю осень недавнего мора Новгород потерял 4600 человек, в пожаре он в общей сложности навряд ли утратил более 3000 жизней. Иначе бы 20 или 30-тысячный город понес бы непоправимые потери, превратившись в заштатный провинциальный городок задолго до основания Санкт-Петербурга. Бедствие сопровождалось сильным вихрем, из-за которого огонь перешел на речные корабли. Кроме того, ужас происходящего довершали грозовые раскаты на фоне ясного неба – вполне реальное погодное явление, хотя и не очень частое, а для обывателя, не сведущего в метеорологии, довольно страшное. По данным новгородского летописания XVI в., пожар начался в 11 часу ночи (т. е. по средневековому счету, где-то под утро) и длился день, ночь и до середины дня следующего дня – 21 числа [НIVЛ 2000: 460-461, 469, 536, 611]. Новгородская II летопись рубежа XVI-XVII вв. и Летописец церквам божьим относят начало пожара к первому часу дня, а конец – к 7 часу следующего дня [ПСРЛ 1879: 64-65, 312, 314]. (притом в Летописце церквам божьим то сообщается о возгорании в первом, то во втором часу [там же: 312, 314]). Это, однако, не так уж существенно противоречит версии более ранних источников: первый и второй час светового дня не так уж далеко отстояли от 11 ночного часа, а 7 час дня как раз приходился в конце августа почти на зенит. Новгородское летописание XVI в. не упоминает никаких заслуг Серапиона в связи с пожаром. Неновгородское по происхождению житие Серапиона первой половины XVI в. сообщает, что тот, плача, молился о спасении города. Как только он вышел «на пожар» с «кресты и иконы», огонь унялся и народ опять прославлял своего святителя [Моисеева 1965: 160]. Не исключено, что этот сюжет был заимствован Летописцем церквам божьим: согласно ему, Серапион тоже вышел с крестами и иконами, молился со слезами, с той, однако, разницей, что слезы ему мешали вслух внятно произносить слова молитвы, и огня он, по версии этого источника, не остановил – то была кара Божья, которая обжалованию, как видно, не подлежала; зато Серапион организует захоронение погибших в ямах (скудельницах, братских могилах) и собирает народ, чтобы проклясть тех, кто во время пожара наживался за счет грабежей сограждан, а остальных горожан призывает к духовной чистоте и богобоязненности, а иереев – учить людей чистоте, благоверию, божественному писанию и правилам святым отцов, призывать к покаянию и накладывать епитимьи за грехи [ПСРЛ 1879: 314-315]. Трудно сказать, правдиво или нет это позднее предание. Мы знаем, что еще во времена Новгородской республики таких пожарных грабителей считали безбожниками. По мнению А.В. Петрова [Петров 2003: 241], во многом поддержанному О.В. Кузьминой [Кузьмина 2008], теми двигали языческие мотивы. Не исключено, что постройка в 1311 г. в башне Детинца церкви св. Владимира, крестителя Руси, была ответом на случившиеся в тот год пожарные грабежи «непомнящих Бога», «окаяннных» людей, к тому же эта башня направлена на Неревский конец, в котором и начался пожар. В принципе не так уж неправдоподобно, что Серапион пошел дальше прежних новгородских святителей и не только обругал, но и проклял грабителей. Но подтвердить достоверность этого известия невозможно. Как бы то ни было, вероятно, именно при Серапионе в Новгороде вступил в силу запрет на противоречащий православию обычай класть деньги в гроб покойникам. При 31

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. раскопках некрополя Николо-Дворищенского собора именно в наиболее ранних могилах рубежа XV-XVI вв. были найдены деньги [Пежемский, Мацковский 2013: 93]. В более поздних погребениях их не было. Такое впечатление, что после этого времени в силу резко вступил какой-то жесткий запрет14. Теоретически не исключено, что это произошло еще при предшественнике Серапиона, Геннадии, сведенным с кафедры в 1504 г. Однако, мы знаем, что Геннадий насаждал московские порядки в Новгороде в первую половину своего 19,5летнего святительства. А в начале XVI в. он боролся исключительно с еретиками – «жидовствующими» – и за сохранение церковных земельных богатств. Наиболее вероятный кандидат на такую реформу похоронных обрядов – это все же Серапион, занимавший новгородскую кафедру в начале XVI в. Новгородская IV летопись по Голицинскому списку, доведенному до 1518 г., и Академическому, доведенному до 1515, упоминает что в 7017 (1508/09) г. по распоряжению Серапиона в кафедральном Софийском соборе был «дописан» деисус мастерами Андреем Лаврентьевым и Дермой «Ярцевым сыном» [НIVЛ 2000: 461, 469]. В действительности речь шла о довершении существовавшего с первой половины XV в. деисусного ряда Успенского иконостаса Софийского собора 8 изображениями Дмитрия Солунского, Григория Богослова, Василия Великого, Апостола Петра, Апостола Павла, Иоанна Богослова, Николая Чудотворца, великомученика Георгия. Все эти 8 икон существуют до сих пор, дополняя 5 более ранних изображений 1438 г. Те тоже хорошо сохранились. Это единственные достоверные вещественные памятники, связанные с Серапионом, которые уцелели до наших дней15. В целом у нас мало достоверной информации о святительской деятельности Серапиона в Новгороде – гораздо больше он известен своей распрей с Иосифом Волоцким, которая ему стоила кафедры и свободы. Но можно предположить, что его святительская деятельность была успешной, так как ему никто не поставил в вину ни чумного мора, ни пожара, хотя в средневековье бывали случаи, что в катастрофах обвиняли власти, которые будто бы прогневали высшие силы. Несин М.А., зам. глав. ред. журнала Valla, г. Санкт-Петербург, [email protected] Источники ЖПИ 1868 – Житие преп. Иосифа, написанное епископом Саввой Крутицким // Великие Минеи-Четии, собранные всероссийским митрополитом Макарием. – СПб., 1868. Сентябрь 1-13. Стб. 453-499. ЛА 1889 – Летопись Авраамки // Полное собрание русских летописей. Т. 16. – СПб., 1889. Моисеева 1965 – Моисеева Г.Н. Житие новгородского архиепископа Серапиона // ТОДРЛ. Т. 21. – М., 1965. С. 147-165. 14 В данной работе Д.В. Пежемский и В.В. Мацковский заявляют, не приводя никаких ссылок и примеров: «Открытым остался лишь вопрос о связи монет с погребальными комплексами. Разрешить его можно только в процессе специальных исследований, сейчас же, с учетом опыта работ на новгородских позднесредневековых кладбищах, можно предположить, что монеты происходят не из погребений, а из культурного слоя вокруг них, из заполнения могильных ям (которые на Дворищенском раскопе практически никогда не читаются)» [там же]. Но прежде тот же Пежемский высказывал совсем иную оценку: «Оставлять мелкие монеты при захоронении – это была чисто новгородская черта, часть новгородской культуры, сказал Пежемский» [РИАН 2007]. Я предпочитаю пока придерживаться ее, поскольку Д.В. Пежемский так и не уточнил, на каких кладбищах Новгорода оказались монеты, которые «происходят не из погребений». 15 Новгородская владычная печать Серапиона, которую В.Л. Янин считал принадлежащей Серапиону I, на самом деле, вероятно, была связана уже с Серапионом II [ср: Янин 1970: 169; Белецкий 2017].

32

Valla. №4(5), 2018. НСГ 1984 – Новгородская Судная грамота // Российское законодательство X-XX веков. Т. 1. – М.: Юридическая литература, 1984. НIЛ 2000 – Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов // Полное собрание русских летописей. Т. 3. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIVЛ 2000 – Новгородская IV летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 4. Ч. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. ПЛ 1941 – Псковские летописи. Вып. 1. – М. – Л.: АН СССР, 1941. ПЛ2 1955 – Псковские летописи. Вып. 2. – М.: Наука, 1955. ПСРЛ 1879 – Полное собрание русских летописей. Т. 3. – СПб., 1879. СI 2000 – Софийская I летопись // // Полное собрание русских летописей. Т. 4. Ч. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. CII 1853 – Софийская II летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 6. – СПб., 1853. СИIII 1985 – Cудебник Ивана III // Российское законодательство X-XX веков. В 9 тт. – М.: Юрид. лит., 1985. Т. 2. Тип 2000 – Типографская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 24. – М.: Языки русской культуры, 2000. Литература Андреев 1996 – Андреев В.Ф. Александр Невский и Новгород // Средневековая и Новая Россия: Сборник научных статей. К 60-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова. – СПб.: СПбГУ, 1996. С. 244-253. Андреев 2008 – Андреев В.Ф. Из Истории Русской церкви XIV – нач. XV вв. Митрополит cв. Киприан. – Великий Новгород: Виконт, 2008. Белецкий 2017 – Белецкий С.В. Псковские печати владычных наместников с именем «Серапион» // Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. 2017. №7. С. 179-183. Быков 2006 – Быков А.В. Новгородское войско в XI-XV вв.: канд. дис. – Великий Новгород, 2006. Вовин 2014 – Вовин А.А. Эволюция политических институтов Пскова в XIV-XV вв.: канд. дис. – СПб., 2014. Гиппиус 2003 – Гиппиус А.А. К изучению Церковного устава Всеволода // Новгород и Новгородская земля: История и археология. 2003. Вып. 17. С. 163-173. Гиппиус 2005 – Гиппиус А.А. К изучению княжеских уставов Великого Новгорода: Устав князя Ярослава о мостех // Славяноведение. 2005. №4. С. 9-24. Голубинский 1901 – Голубинский Е.А. История русской церкви. Т. 1. Период 1. – М., 1901. Зимин А.А. Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.). – М.: Мысль, 1972. [https://litlife.club/br/?b=215974&p=15] – Доступ на 20.10.2018. Конявская 2012 – Конявская Е.Л. Рассказы о Суздальской битве 7 июля 1445 года и Знамении в Суздале в русских летописях // Русское средневековье. Сб. статей в честь профессора Юрия Георгиевича Алексеева. – М., 2012. С. 799-809. Костомаров 1994 – Костомаров Н.И. Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки). – М.: Чарли, 1994. [http://dugward.ru/library/kostomarov/kostomarov_severorusskoe_narodopravstvo.html] – Доступ на 20.10.2018. Кочкина 2013 – Кочкина Л.М. Суд новгородского владыки: сфера деятельности // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. №4(30): в 3-х ч. Ч. III. C. 76-78. 33

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII – начала XVI в. Круглова 2011 – Круглова Т.В. «Болотовский договор»: тип утраченного акта с точки зрения дипломатики // Псков, русские земли и Восточная Европа в XV-XVII вв. – Псков, 2011. С. 34-50. Кузьмина 2008 – Кузьмина О.В. Республика Святой Софии. – М.: Вече, 2008. [https://www.litmir.me/br/?b=174208&p=35] – Доступ на 20.10.2018. Куницын 1843 – Куницын А. Историческое изображение древнего судопроизводства в России. – СПб., 1843. Лукин 2014 – Лукин П.В. Новгородское вече. – М.: Индрик, 2014. Мартышин 1992 – Мартышин О.В. Вольный Новгород. – М.: Русское право, 1992. Несин 2015 – Несин М.А. Новгородский тысяцкий Федор Елисеевич – один из воевод зимнего похода на Ржеву 1435/1436 гг.: к истории внешней политики Новгорода в период его нахождения у должности и организации новгородского войска в XV в. 21.12.2015 // История военного дела: исследования и источники. 2015. Т. VII. С. 291-325. [http://www.milhist.info/2015/12/21/nesin_6] – Доступ на 20.10.2018. Несин 2015а – Несин М.А. О терминах «господин» и «государь», употребляемых применительно ко «всему Великому Новгороду», в новгородских публично-правовых актах XV столетия // Valla. 2015. Т. 1. №6. С. 23-29. Несин 2016 – Несин М.А. Был ли Новгород привилегированным великокняжеским городом? // Valla. 2016. Т. 2. №1. С. 122-131. Несин 2017 – Несин М.А. Гражданские функции русских тысяцких // «Воронеж – форпост российского государства» (к 840-летию упоминания г. Воронежа в русском летописании): Материалы всероссийской научной конференции / Науч. ред. Ю.В. Селезнев. – Воронеж, 2017. С. 41-47. Несин 2018 – Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия – первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова в московский период новгородской истории; к истории взаимоотношений московских властей с двумя его ближайшими преемниками – Геннадием и Серапионом // Valla. 2018. Т. 4. №1-2. С. 1-34. Несин 2018а – Несин 2018 – Несин М.А. Институт новгородских тысяцких в XII-XV вв.: дис. канд. ист. наук. – Воронеж, 2018. Несин 2019 – «Десятина» в средневековых источниках; возникновение и статус Десятинного монастыря в период Новгородской независимости // Новгородика 2019. В печати. Пежемский, Мацковский 2013 – Пежемский Д.В., Мацковский В.В. О датировке кладбища у Никольского собора на Ярославовом Дворище в Великом Новгороде // Вестник антропологии. 2013. №3(25). С. 89-99. Петр (Гайденко) 2008 – Иеромонах Петр (Гайденко П.И.). К вопросу о подлинности устава князя Владимира «о десятинах, судах и людях церковных» // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. 2008. Вып. 1(26). Серия 2: История. История Русской Православной Церкви. С. 7-15. Петров 2003 – Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). – СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2003. Петрова 2016 – Петрова Н.А. Псковская земля в системе государственных образований Восточной Европы. Последняя треть XIII – XIV вв.: канд. дис. – СПб., 2016. РИАН 2007 – В Великом Новгороде археологи обнаружили фрагменты фресок 12-го века // РИА Новости 25.08. 2007. [https://ria.ru/culture/20070825/74516228.html] – Доступ на 20.10.2018. Селиверстов 2015 – Селиверстов Д.А. Русь и Орда. Рубеж XIV-XV веков. Военнополитическое положение в Восточной Европе в конце XIV века. 17.07.2015 // История военного дела: исследования и источники. 2015. Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. Ч. I. C. 1-70 [http://www.milhist.info/2015/07/17/seliverstov_1] – Доступ на 20.10.2018. СлРЯ 2002 – Словарь русского языка XI-XVII вв. – М.: Наука, 2006. 34

Valla. №4(5), 2018. Хорошев 1980 – Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. – М.: МГУ, 1980. Щапов 1989 – Щапов Я.Н. Государство и Церковь в Древней Руси X-XIII вв. – М.: Наука, 1989. [http://www.a-nevsky.ru/library/gosudarstvo-i-cerkov-drevney-rusi-x-xiiivv6.html#footnote10>] – Доступ на 20.10.2018. Янин 1970 – Янин В.Л. Актовые печати Древней Руси XI-XV вв. Т. 2. – М.: Наука, 1970. Янин 1977 – Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения. – М.: Высшая школа, 1977. Янин 2004 – Янин В.Л. Средневековый Новгород.– М.: Наука, 2004. Аннотация Данная работа посвящена загадкам истории новгородского владычного дома XII – начала XVI вв.: кто такие новгородские «софьяне», каковы были компетенции и структура новгородского святительского суда в домосковский период и чем занимался на новгородской кафедре Серапион I, помимо конфликта с Иосифом Волоцким? Кроме того, уточнены хронология и число жертв новгородского чумного мора и пожара 1507-1508 гг. при святительстве Серапиона, а также критически пересмотрены летописные свидетельства о т. н. Болотовском договоре 1348 г. Ключевые слова софьяне; Cерапион I; владычный суд; святительский суд; владычный наместник; архиепископ; Великий Новгород; судебный пристав Сведения об авторе Несин Михаил Александрович, г. Санкт-Петербург, зам. глав. ред. журнала Valla по работе с авторами. e-mail: [email protected]

 35

Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг.

Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. Оружиеведение в России появилось еще в самом начале XIX столетия, параллельно с аналогичным процессом в европейских странах. На волне романтизма и зарождающегося национализма, в каждой европейской стране как ученые, так и энтузиасты стали изучать «героическое прошлое» своего народа [Smith 1999] и, в числе прочего, также и военное дело, включая наступательное и защитное снаряжение. Почти каждое фундаментальное исследование оружия и доспехов содержало также и глоссарий оружейных терминов, в котором авторы пытались объяснить современникам непонятные слова и описать их происхождение. XIX век подарил нам целую плеяду талантливых исследователей, к чьему мнению и определениям современные ученые обращаются до сих пор. К сожалению, зарождение интереса к оружию и доспехам повлекло за собой также и некоторые отрицательные явления, которые до сих пор полностью не исправлены. Так, можно выделить неустанное стремление исследователей атрибутировать сохранившиеся предметы и археологические находки конкретному «героическому лицу» или связать их с определенным историческим событием. Другой проблемой, которую породило первое поколение российских исследователей доспехов, стали попытки удревнить и национализировать любые наличные артефакты. Именно таким образом остатки кольчатого доспеха и шлема, найденные в 1808 г. в селе Лыково (Владимирская область) стали «принадлежать» князю Ярославу Всеволодовичу и связываться с Липецкой битвой 1216 г. [Оленин 1832: 57], а «шапка иерихонская» ОР-119 (№4411 в описи 1884 г.), изготовленная Никитой Давыдовым в 1621 г. для царя Михаила Романова, «по преданию» стала шлемом Александра Невского [ДРГ 1853: 7]. Наконец, согласно нашему недавнему разысканию, байдана из Оружейной палаты не принадлежала Борису Годунову, в то время как его настоящая байдана, скорее всего, находится сегодня в Государственном Эрмитаже [Шиндлер 2018б]. Еще одной проблемой оружиеведения стала невероятная путаница в доспешной терминологии, порожденная любительским подходом и незнанием лингвистики исследователями XIX века1. В результате их ошибки прочно вошли в историографию и до сих пор продолжают тиражироваться различными учеными. Именно последней проблеме и посвящено данное исследование. Изучение доспехов и оружия значительно продвинулось вперед, и, возможно, пришло время представить научному сообществу обновленный перечень доспешных терминов Русского царства и их этимологию. Уместно здесь также отметить, что интерес к данной проблеме высказывает целый ряд современных исследователей. А совсем недавно вышла статья О.В. Комарова, также посвящённая доспешной терминологии [Комаров 2018]. Автор, безусловно, прав в том, что средневековый язык источников и язык раннего Нового времени допускали двойственное трактование доспешных терминов, которые не имели четких границ, а некоторые определения могли меняться со временем, иметь разные значения в разное время и разных местах. Однако нам кажется целесообразным возразить мнению коллеги в том, что «разнообразная, меняющаяся и подчас противоречивая терминология XV-XVII вв. объективно не может чётко соотноситься со строгой классификацией оружиеведения XIXXXI в.» [там же: 12]. Не утруждая себя анализом артефактов, Комаров допустил ряд ошибочных суждений по части терминологии. Калантари у него оказываются родственны 1

Следует упомянуть, что, по мнению некоторых современных исследователей, оружиеведам вообще не стоит заниматься этимологией доспешных терминов. Так, Д.Е. Бузденков считает, что эту задачу следует оставить лингвистам [Бузденков 2017]. Мы не согласны с таким подходом, хотя бы потому, что без знания исторического контекста, а также без знаний о доспехах, любые лингвистические построения также могут оказаться несостоятельными. В любом случае, с нашей точки зрения систематизация сведений и попытки их трактовки – это неотъемлемая часть любого исследования.

36

Valla. №4(5), 2018. байданам, потому что в источниках они упомянуты рядом, при этом исследователь проигнорировал историографию вопроса, лишь вскользь упомянув мнение А.Н. Чубинского [Чубинский 2015]; бахтерцы c бармицей он по тому же принципу рассматривает вместе с куяками. А про полубайданы автор и вовсе высказал спекулятивное суждение: «разновидность кольчуги с Ближнего Востока называлась байдана, а когда этот термин стал применяться для обозначения дорогих доспехов сверхвысокого статуса, то простые варианты стали называться полубайданами» [Комаров 2018: 21]. Ограничивая свой анализ исключительно письменными источниками, действительно очень трудно добиться более четких выводов, особенно параллельно преодолевая разночтения в источниках Великого княжества Литовского и Польши. Наш подход также в значительной мере опирается на письменные источники, однако отличается в том, что не меньшее внимание уделяется сохранившимся артефактам и новонайденным предметам защитного снаряжения, детальный анализ которых позволяет определять конструкционные и технологические различия, которые мы и пытаемся сопоставить со сведениями из письменных источников. Доспешная терминология XV-XVII вв. чрезвычайно разнообразна и отображает следы межкультурного взаимодействия России и ее соседей. Учитывая, что названия многочисленных составных частей доспехов, инструментов для их изготовления и другая «околодоспешная» терминология составляет несколько сотен слов, мы сосредоточим внимание исключительно на основных доспешных терминах периода т. н. «ориентализации» военного дела Российского Государства с середины XV до первой четверти XVII вв. В данный исторический период происходило становление централизованного российского государства, и не в последнюю очередь благодаря развитию военного дела, которое в это время прошло через метаморфозу «ориентализации». Под этим термином мы понимаем целый комплекс изменений в тактике, модернизации комплекса снаряжения коня и всадника, а также замену копейного боя лучным [Курбатов 2013: 227], а под «ориентализацией доспехов», в частности, мы понимаем выборочную адаптацию избранных элементов, которая позволила создать в России самодостаточную традицию защитного снаряжения на восточной основе [Шиндлер 2017а: 807]. Отдельную оговорку следует посвятить самой «ориентализации». В научном сообществе нет единого мнения, а была ли вообще «ориентализация», и если да, то в чем именно она проявляется. Вопрос заимствования элементов военного дела Востока в Москве требует еще тщательной проработки, однако стоит отметить огромный интерес и споры, которые тема «ориентализации» уже вызвала в научном сообществе. Так, в 2015-2017 гг. на страницах спецвыпуска журнала «История военного дела: исследования и источники», посвященного Стоянию на реке Угре 1480 г. и роли этого события в жизни государства и военного дела, вопрос «ориентализации» стал одним из центральных [История военного дела 2015-2017]. Важность изучения доспешных терминов заключается в возможности подробнее исследовать векторы заимствований самих терминов и в этом контексте лучше понять уровень межкультурных связей, торговли и дипломатических отношений между различными регионами Евразии в интересующий нас период. Следует указать, что автором настоящей статьи сознательно не производится группировка терминов по типам. Данному вопросу посвящены другие работы автора, посвященные как определенным группам: защите корпуса [Шиндлер 2014], защите рук и ног [Шиндлер 2015б], а также шлемам [Шиндлер 2016], – так и отдельным видам доспехов в рамках этих групп, например, московским бахтерцам [Шиндлер 2017б], шишакам и шапкам железным [Шиндлер 2018а]. В данной же работе нам более важно понять, когда появился каждый из терминов. Для удобства исследования мы разделили доспешные термины по времени их первого появления на соответствующие периоды: 37

Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. 1. до 1445 г. – года битвы при Суздале, от которой некоторые современные исследователи и начинают отсчет ориентализации [Шиндлер 2015а; Несин 2016]; 2. 1445-1505 – время от битвы при Суздале до конца правления Ивана III; 3. 1505-1547 – время от конца правления Ивана III до воцарения Ивана IV; 4. 1547-1584 – время правления Ивана IV – пик ориентализации военного дела; 5. 1584-1625 – время от конца правления Ивана IV и до условного окончания ориентализации. Стоит добавить, что, как и любая периодизация, предложенная нами носит относительно условный характер. В то же время такое деление позволяет отмерять примерно равные по длине периоды. Перечень терминов, актуальных в рамках данного исследования, правильнее всего будет составить, основываясь на письменных источниках, созданных в интересующее нас время. Что касается доспешной лексики, то еще до начала пресловутой ориентализации доспехов в северо-восточной Руси активно бытовали такие термины, как доспех, шелом, шапка (в доспешном значении), щит, броня, встречающиеся как в летописях, так и в делопроизводстве. В начальный период ориентализации, начавшейся во второй половине XV в., такими источниками выступают летописные сведения, документы дипломатической переписки, а также некоторые нарративы Куликовского цикла и Задонщины. В этот период впервые встречаются такие термины, как пансырь, байдана, калантарь, зерцала, наручи, бутурлыки, наколенки, тегиляй. В период от смерти Ивана III до воцарения Ивана IV основным источником терминов становятся духовные грамоты, а также летописи. В это время фиксируется первое появление таких терминов, как кольчуга, бехтерец, юшман. Время правления Ивана IV характеризуется появлением большего количества источников. В это время в рамках реформ Ивана Грозного выходит «Уложение о службе» (1556 г.), в результате которого в делопроизводстве Московии появляются документы о поместной службе – десятни, которые содержали подробную информацию о защитном снаряжении, использовавшемся в поместной коннице. Помимо десятен, доспешная терминология представлена в многочисленных юридических, а также личных документах. Во второй половине XVI в. впервые появились такие доспешные обозначения, как куяк, мисюрка и другие. Наконец, в последний период «ориентализации» в делопроизводстве появляются термины шишак, латы и иерихонка. Помимо самих доспешных терминов, чрезвычайно важны для нас также прилагательные, употребляемые по отношению к доспешным терминам, и в особенности географические обозначения. Так, мы можем отдельно выделить западные и восточные географические указатели. Среди западных можно выделить литовские, немецкие, меделенские (т. е. миланские) и аглинские (английские) доспехи; а среди восточных встречаются шамохейские (от Шемахи в совр. Азербайджане), кызылбашские, турские (турецкие), мисюрские (мамелюкские или сирийские, большой Ближний Восток), черкасские (Кавказ), калмыцкие и прочие. 1. Доспешные термины, появившиеся до 1445 г. Доспех. Это общий термин для защитного снаряжения и впервые появляется еще в Ипатьевской летописи (Хлебниковский список) в статье за 1185 г. [Срезневский 1893: 711]. Термин бытовал в качестве обобщающего на протяжении всей русской истории и употреблялся довольно массово – нам известны сотни случаев. Шелом. Наиболее древний термин для обозначения защиты головы – шелом, впервые зафиксирован еще в конце XII в. в «Слове о полку Игореве» [Ленц 1896: 44]. Термин признан общеславянским и, возможно, тождественен по происхождению общегерманскому helm [Вельтман 1860: 217]. Вероятно, начиная с XIV-XV вв. стал означать вполне определенный 38

Valla. №4(5), 2018. вид шлемов – а именно, конической, сфероконической и цилиндроконической формы. В период «ориентализации» это наиболее часто встречаемый термин. Кроме того, мы располагаем примерно полусотней сохранившихся шеломов. Шапка. Точная этимология не установлена. Обычно предполагают заимствование через ср.-в.-нем. sсhарёl от ст.-франц. chapel, сhаре из лат. cappa. Изначально обозначал мужской головной убор и в таковом значении зафиксирован в духовной грамоте Ивана Калиты 1327-1328 гг. [Фасмер 1987 (4): 406]. Начиная с середины XVI в. становится массовым обозначением определенных видов шлемов – шапка железная, шапка медная и т.д. Броня. Этим словом называли кольчатый доспех до XV в. Впервые зафиксировано в Лаврентьевской летописи под 968 г. [ПСРЛ 1926 (1): 67]. Щит. Славянский термин. Впервые замечен в Лаврентьевской летописи под 968 г. [ПСРЛ 1926 (1): 67]. В период «ориентализации» встречается нечасто. 2. Доспешные термины, появившиеся в начальный период ориентализации 1445-1505 гг. Пансырь. Этот термин в современном русском языке используется для обозначения пластинчатых доспехов. Однако, как известно, в период ориентализации он обозначал один из видов кольчатого доспеха. Так, по наблюдению А.Н. Кирпичникова, упоминания «пансыря» как кольчатого доспеха появляются в 70-х гг. XV в.: в Никоновской летописи под 1472 г. и Псковской 2-й летописи под 1476 г.2 [Кирпичников 1976: 40]. Тем более удивительно, что, ссылаясь на труды И.И. Срезневского, А.Н. Кирпичников пришел к следующему выводу: «Слово “панцирь” – это греческое заимствование в русском языке. Оно встречено в документах XV-XVI вв. Византийские панцири были пластинчатыми, поэтому этим же наименованием мы вправе обозначить русский раннесредневековый доспех сходного устройства» [Кирпичников 1966: 15]. При этом сам Срезневский утверждал другое: «пансырь – кольчатый доспех, в форме рубахи до колен или выше, с рукавами по запястье или по локоть». Сам же термин пансырь может быть как греческого происхождения, от греческого πανσιδηριον в значении «всеоружие» или «доспех»; или, по другой версии, от итальянского pancia «живот» [Ленц 1896: 5]. В значении кольчатого доспеха пансырь фигурировал и в соседних Польше и Литве. Так, в Литве он зафиксирован в начале XV в. и выводится от немецкого panzer [Бохан 2002:76-77]. По совокупности сведений, мы склонны относить термин именно к немецкому заимствованию через посредство контактов с Королевством Польским и Великим княжеством Литовским. Нами зафиксировано несколько сотен случаев использования пансырей; до наших дней сохранилось много музейных экземпляров. Байдана. Первое документальное упоминание байданы встречается в «Слове о Куликовской битве» Софония Рязанца – одном из списков «Задонщины» 1470 г.: «Грянуша копия харалужныя, мечи булатныя, топори легкие, щиты московьскыя, шеломы немецкие, боданы бесерменьскыя» [Виноградова 1958: 198]. Традиционно происхождение термина выводится от арабского бадан или бадана [Ленц 1896: 5]. Однако также весьма вероятно, что в русское военное дело «байданы» пришли именно из тюркских языков Улуса Джучи. В киргизском языке термин имел значение панциря [Фасмер 1986 (1): 103]. А в азербайджанском и казахском бадан означает «тело». Кроме того, в новоперсидском badane имеет то же значение [Khorasani 2010: 116]. Случаев упоминания байдан зафиксировано всего несколько. Также в нашем распоряжении менее десятка артефактов, вероятно, являющихся байданами.

2 Хотя Никоновская летопись – это памятник второй половины XVI века и там может быть поздняя вставка, Псковская вторая летопись доведена до 1486 г. и потому вполне отражает реалии последней трети XV века, когда «пансырь» и упоминается впервые.

39

Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. Калантарь. Первое упоминание о калантаре находится в Кирилло-Белозерском списке «Задонщины», датируемом 1470-ми гг. [Виноградова 1958: 198]. Калантарь происходит от тюркского военного титула. Так в «Книге побед» Шереф ад-Дина Йедзи указано, что «калантар, с персидского это – старейшина племени, предводитель; старшина (административный чиновник), купеческий старшина» [Шереф ад-Дин Йедзи, 1973: 242]. В современной историографии существует две точки зрения по поводу калантарей. Первая следует из описания единственного экземпляра из Оружейной палаты: «доспех без рукавов, из двух половин, застегивавшихся или завязывавшихся на обоих плечах и на боках» [Висковатов, 1841: 30-31]. Вторая точка зрения основывается на исследованиях артефактов кольчато-пластинчатой конструкции, отличных от бахтерцев и юшманов. Согласно этим представлениям, калантарь – это кольчато-пластинчатый доспех из квадратных или прямоугольных пластин, вплетенных в кольчужное полотно с четырех сторон [Бобров, Худяков, 2008: 391, 396]. Термин калантарь крайне редко встречается в источниках, а что касается артефактов – то существует всего несколько конструкционно похожих между собой доспехов, возможно, являющихся калантарями. Тегиляй. Первое упоминание о тегиляях встречается в переписке между Иваном III и королем Польши Казимиром за 1489 г. [СИРИО 1882 (35, 1): 32-33]. Термин тегиляй происходит от монгольского слова тегель, означающего «шитьё», «стёжка». Д.Д. Банзаров считал, что «древнерусский тегиляй» – это доспех, который монголы в XIX в. называли олбок, тогда как термином тегиляй они стали называть монгольский доспех «хуяк», аналогичный русскому куяку [Банзаров 1850: 354]. Также следует признать несостоятельным давнее мнение А.В. Висковатова, что тегиляи, в числе прочего, усиливались небольшими пластинами или обрывками кольчатого полтона. Данное мнение построено всего лишь на предположении Висковатова, что «о тегиляях ясное понятие дают бумажные шапки» [Висковатов, 1841: LXVIII]. А по мнению О.Ф. Федорова, обрывки стеганой материи с кольчужным полотном внутри – это скорее остатки казагандов (кафтанов, в которые вшиты распашные кольчуги), а не тегиляев [Федоров 2016]. Тегиляи были вторым наиболее распространенным русским корпусным доспехов в XVI в. Зафиксировано несколько сотен случаев их использования. К сожалению, ни одного сохранившегося тегиляя не удалось обнаружить, поскольку это был неметаллический доспех. Зерцала. Зерцальные доспехи впервые упоминаются еще в переписке между Иваном III и королем Польши Казимиром за 1490 г., где зерцала фигурирует в списке украденных у русского купца товаров [СИРИО 1882 (35, 1): 45]. Происхождение термина зерцало долгое время считалось исконно русским из-за созвучия со словом в значении «зеркало», а также ошибочно связывалось с полировкой пластин доспеха до зеркального блеска. Так, Н.В. Гордеев считал, что: «Наименование доспеха – чисто русского происхождения; зерцало тождественно современному слову “зеркало”. Обычно гладкие металлические пластины зерцала шлифовались и начищались до блеска, часто золотились и серебрились, украшались гравировкой и чеканкой» [Гордеев 1954: 105]. Однако зирь по-татарски означает «доспех», «кольчуга» или «броня» [Ленц 1896: 22] и, вероятнее всего, происходит от персидского zereh ‫[ زره‬Khorasani 2011: 175], от которого и произошёл термин зерцала. Зерцала в источниках упоминаются не так часто, но количество сохранившихся артефактов позволяет изучить особенности этих доспехов. Под этим термином скрывалось два вида корпусного доспеха, один османского и один иранского происхождения. Наручи. Термин наручи безусловно русского происхождения – доспехи, защищающие руку. Впервые появляются в документах в переписке между Иваном III и королем Польши Казимиром за 1490 г. [СИРИО 1882 (35, 1): 45]. Примечательно, что в русскую военную терминологию не были заимствованы ни польский термин karwasz [Gradowski, Żygulski Jun, 2010: 128-129], ни персидский термин bāzuband ‫[ بازوبند‬Khorasani 2011: 150-153], хотя конструкционно все эти термины обозначали похожие формы защиты руки. Поскольку наручи не являлись «обязательным» доспехом, их почти не упоминали в десятнях. Впрочем, 40

Valla. №4(5), 2018. в духовных грамотах наручи часто присутствуют, а в музеях сохранилось значительное количество артефактов, которые еще только начинают систематически изучаться. Бутурлыки. Еще один восточный доспешный термин, обозначавший защиту ног. Любопытно, что современный русский термин поножи в документах нигде не встречается. Первое упоминание бутурлык зафиксировано в той же переписке между Иваном III и королем Польши Казимиром за 1490 г. [СИРИО 1882 (35, 1): 45]. Дорджи Банзаров считал, что термин бутырлык турецко-татарского происхождения и имел значение «панталонник или наножник» [Банзаров 1850: 355]. В.Я. Бутанаев выводит значение термина от тюркского «батырлык», где основа «“балтыр” обозначает икры ног» [Бутанаев 2002: 173]. Количество сохранившихся бутурлык невелико. Эпизодов упоминаниq этого доспеха также немного. Наколенки. Еще один элемент доспеха с названием русского, а не заимствованного, происхождения. Первое упоминание наколенок также отмечается в переписке между Иваном III и королем Польши Казимиром за 1490 г. [СИРИО 1882 (35, 1): 45]. Оружиеведы XIX в. использовали более правильное русское название этого доспеха – набедренник. Центральноазиатское же название этого элемента защитного снаряжения – дызлык-бутлук, обозначавшее названия частей ног – колена и бедра [Бобров, Худяков, 2002: 134], почему-то не прижилось на Руси. В российских музеях, количество сохранившихся наколенок не столь большое, впрочем, в источниках встречается не более десяти случаев их упоминания. Шеломы немецкие. Какие-то немецкие шеломы упомянуты в 1470-е, в КириллоБелозерском списке «Задонщины» [Виноградова 1958: 198]. В источниках зафиксировано лишь несколько случаев «шеломов немецких». 3. Доспешные термины, появившиеся в средний период ориентализации 1505-1547 гг. Зерцала московские. Зерцала московские впервые замечены в 1510 г. в Реестре посполитых речей скарбных как «зерцадла московския» [Бохан 2002: 56]. Примечательно, что в русских документах первое появления московских зерцал отмечено в 1543 г. [АФЗХ 1956: 164-165]. Кольчуга. До XV в. кольчатый доспех на Руси назывался термином броня. Так, в Лаврентьевской летописи упоминается «броня» под 968 г. [ПСРЛ 1926 (1): 67]. Как мы уже упомянули выше, с XV в. в обиход входит термин пансырь, а собственно термин кольчуга впервые зафиксирован в 1525 г. в духовной грамоте князя Афанасия Ивановича Шадрина [АРГ 1975: 254]. Слово кольчуга славянского происхождения, от кольцо [Ленц 1896: 5]. Этот термин, скорее всего, заимствован из польского kolczuga. Уместным также будет упомянуть дискуссию о различии кольчуги и пансыря. Так, еще Н.Е. Бранденбург отметил различное сечение колец у этих двух доспехов: «кольца кольчуг – преимущественно круглые, пансырей, за небольшими исключениями, – плоские» [Бранденбург 1877: 203]. Н.В. Гордеев считал, что главным их различием было устройство заклепки – двухсторонней у кольчуги и односторонней у пансыря [Гордеев 1954: 65-66]. А.Н. Кирпичников считает, что главное преимущество пансыря над кольчугой было в меньшем весе и лучших защитных качествах, и якобы именно поэтому пансыри вытеснили кольчуги [Кирпичников 1976: 40]. В любом случае, мы можем быть уверены, что эти два доспеха точно различались в России. Так, в переписной книге Государевой оружейной казны 1687 г. пансыри и кольчуги были разделены в отдельные статьи как разные доспехи [Чубинский 2015: 365]. Добавим также, что в этом документе в одной статье сведены байданы, кольчуги и шестерни кольчужные (49 статья), а в отдельной статье – пансыри (50 статья)3. Стоит также отметить, что и в ВКЛ термин кольчуга появился позднее термина пансырь. Ю.М. Бохан предполагал, что, 3

Такое деление натолкнуло нас на то, что наличие плоских колец у пансырей и байдан не являлось достаточным фактором для их объединения, вероятно, свидетельствуя об их различном происхождении. В то же время кольчуги и байданы имеют больше общего. На данный момент нами в соавторстве с Эрихом Манном разрабатывается методология определения типа кольчатого доспеха по технологии склепки кольца: на «шип» и на «гвоздь» [Манн, Шиндлер 2018].

41

Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. вероятно, со временем, термин пансырь получил также и более широкое значение и употреблялся (по крайней мере во второй половине XVI в.) в отношении тех видов доспехов, которые не были изготовлены только из кольчужного полотна. Так, в ряде случаев под панцирем в Польше и Литве могли пониматься не только чисто кольчатые, но и любые эластичные металлические доспехи, в том числе кольчато-пластинчатые, в конструкции которых использовалось кольчужное плетение. В таком случае появление специального определения кольчуга для доспеха исключительно из колец представлялось ученому вполне логичным [Бохан 2002: 83-84]. Сомневаться в том, что кольчуги массово использовались, не приходится. Впрочем, сам термин кольчуга встречается в несколько десятков раз реже по сравнению с пансырем. Бахтерец. Этот термин для обозначения кольчато-пластинчатого доспеха появился примерно в начале XV в. Польский исследователь Антон Ходынский выводит происхождение терминов bechter, behtar или baktar от древнеперсидского названия провинции Бактрия [Chodyński 2000: 85; 90]. Таким образом, бахтерец может трактоваться как «бактрийский доспех». Бактрия находилась на части территории современных Узбекистана, Таджикистана и Афганистана. Эти территории безусловно входили в орбиту иранского культурного и политического влияния. Кроме этого, в сочетании zirah bakhtar или zirah bagtar этот термин фигурирует в качестве названия могольского кольчатопластинчатого доспеха [Bahri 2005: 135; Craven 1893: 74]. Первое упоминание бахтерца в русских документах встречается в 1521 г. в духовной Григория Дмитриевича Русинова [АРГ 1975: 199]. Стоит также указать, что в соседнем Великом Княжестве Литовском доспех под названием бехтер впервые отмечен в 1510 г. [Бохан 2002: 54]. Бахтерец, или бехтерец (в России чаще употреблялась форма бехтерец), возможно, происходит от монгольского слова бэктер. Впрочем, неизвестно, из какого именно языка этот термин попал в русский, учитывая, что в монгольские языки это слово, вероятно, пришло из персидского begter [Банзаров 1850: 356-357]. В любом случае, стоит отметить, что в России сформировалась отличная от персидской форма бахтерца, в виде безрукавки, застегивающейся на боку и плечах [Шиндлер 2017б]. Сегодня мы располагаем примерно двадцатью артефактами, из которых чуть более половины, вероятно, имеет московское происхождение. Что касается упоминаний в документах – таких эпизодов мы имеем несколько десятков. Юшман. Юшман впервые зафиксирован в духовной грамоте Григория Васильевича Жукова Оплечуева 1540-1541 г. [АФЗХ 1956: 151], причем в документах это слово практически всегда пишется как юмшан. В одном из случаев он даже назван умшан. Юшман – видоизмененный термин, который прижился в историографии с XIX в. [АФЗХ 1956: 392]. Первоначально он происходит от персидского jŏšan ‫[ ﺟﻮﺷﻦ‬Khorasani 2011: 160]. Согласно П.И. Савваитову, джоу-шен в татарском произношении изменилось в юшан, а со вставкой эвфонического «м» между «ю» и «ш» превратилось в юмшан [Савваитов 1865: 319-320]. Интересное наблюдение можно сделать из иранской терминологии для обозначения кольчато-пластинчатых доспехов. Так, помимо термина jŏšan в иранских источниках встречается также tanure ‫تنﻮره‬, у которого пластины были крупнее, чем у jŏšan [Khorasani, 2010: 385]. Количество сохранившихся юшманов не уступает количеству сохранившихся бахтерцев. Однако в документах упоминания юшманов встречаются реже. Бармица. Вероятно, под этим термином имелся в виду какой-то вспомогательный доспех, который чаще всего использовался в сочетании с бахтерцем. Впервые отмечен в 1556 г. [Боярская книга 2004: 85; 95; 103]. Вероятно, бармица обозначала кольчато-пластинчатый доспех, защищавший плечи и шею ратника [Висковатов 1841: 33]. Нам известно всего пять эпизодов упоминаний бармиц. Шелом шамахейский. Первое упоминание шелома шамахейского приходится на 15211522 гг. в духовной грамоте Григория Дмитриевича Русинова [АРГ 1975: 199]. Топоним шамохейский или шамахинский указывает на город Шемахы (азерб. Şamaxı) в современном Азербайджане, который с XV в. стал столицей государства ширваншахов. Таким образом, это прямое свидетельство иранского влияния на русское военное дело [Гусейнов 1963: 55]. 42

Valla. №4(5), 2018. Шамахейские доспехи – наиболее часто встречаемые восточные доспехи в документах. По каждому виду есть несколько эпизодов. Пансырь московский. Кольчатый доспех московского производства. Впервые зафиксирован в духовной грамоте Д.А. Белеутова за 1543-1544 гг. [АФЗХ 1956: 164-165]. Наручи московские. Защита рук московского производства. Первое упоминание в 152-1522 гг. в упомянутой выше духовной грамоте Г.Д. Русинова [АРГ 1975: 199]. Наручи шамахинские. Защита рук закавказского происхождения. Впервые зафиксированы в 1521-1522 гг. в духовной грамоте Г.Д. Русинова. Свидетельство иранского импорта [АРГ 1975: 199]. Шелом грановит. Шелом, на поверхности которого были выбиты грани. Зафиксировано в 1510 г. в духовной грамоте Петра Михайловича Плещеева [АРГ 1975: 61]. Шелом московскова дела. Сфероконический шлем, московского производства. Впервые отмечен в 1543 г. [АФЗХ 1956: 164-165]. Пансырь шюмячий. Данный термин зафиксирован в 1543 г. [АФЗХ 1956: 170]. Вероятно, обозначал какое-то восточное происхождение доспеха, но на данный момент установить, какое именно, нам не удалось. 4. Доспешные термины, появившиеся в период пика ориентализации 1547-1584 гг. Бахтерец шамохейский. Бахтерец, импортированный из Шемахы. Впервые отмечен в 1547 г. в духовной грамоте князя Юрия Андреевича Оболенского [АФЗХ 1956: 208-211]. Такие бахтерцы имели центральноосевой разрез на груди, кольчатые рукава и подол. Пример иранского импорта в Московию. В нашем распоряжении примерно десяток артефактов, которые, вероятно, можно атрибутировать как «бахтерец шамохейский». Юшман шамохейской. Юшман азербайджанского происхождения. Первое упоминание в 1547 г. в духовной Ю.А. Оболенского [там же]. Пример иранского импорта в Московию. Шелом черкасский. Шелом черкасского производства. Впервые отмечен в 1547 г. в духовной Ю.А. Оболенского [там же]. Пример кавказского импорта в Московию. Черкасские доспехи чаще встречаются уже в XVII веке, чем в XVI. Шелом грановит московский. Шелом московской работы, имеющий грани. Впервые зафиксирован в 1547 г. в духовной Ю.А. Оболенского [там же]. Пример иранского импорта в Московию. Наколенки шамахейские. Защита бедер и колен, изготовленная в Шемахе. Впервые замечены в той же духовной Оболенского [там же]. Пример иранского импорта в Московию. Куяк. Куяки впервые задокументированы в «Боярской книге» 1556-1557 гг. [Боярская книга 2004: 84-86; 94]. С нашей точки зрения, мнение А.Н. Кирпичникова, что можно распространять этот термин на все пластинчатые доспехи с XIII по XVII вв., все же ошибочно [Кирпичников 1976: 36-37]. Практически все упоминания куяков зафиксированы лишь в XVI-XVII вв. Так, у монгольских народов еще в XIX в. существовал доспех под названием хуяк, который изготовлялся из железных пластин, пришитых к основе [Банзаров 1850: 353]; см. также выше в настоящей статье. Термин куяк следует рассматривать как вероятное калмыцкое заимствование и след монгольского влияния на военное дело. Всего за XVI-XVII вв. зафиксировано около десяти случаев упоминания куяков. Мисюрка, или шапка мисюрская. Первое упоминание термина шапка мисюрская встречается в 1556 г., в каширской десятне [Гуляев 1900: 36]. Большинство оружиеведов выводили термин мисюрка от арабского названия Египта – Миср [Вельтман 1844: 31-32; Савваитов 1865: 310]. Стоит также отметить, что благодаря А.В. Висковатову с термином мисюрка прочно ассоциируются также такие термины, как прилбица и наплешник или приплешница [Висковатов 1841: 79]. Однако, в свете более глубокого изучения вопроса,

43

Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. сегодня следует признать, что как минимум термин прилбица вряд ли связан с мисюрками4. Термин прилбица – исключительно западнославянский, на что указывалось еще в «Древностях Российского Государства» [ДРГ 1853: 34]. Более того, под прилбицей в Польше и Литве понимали совсем другие виды шлемов, зачастую западноевропейского происхождения. И хотя Ю.М. Бохан допускал возможность, что за прилбицами, упомянутыми в одном документе 1510 г., могут скрываться мисюрки, оснований для этого у нас нет [Бохан 2002: 34-43]. Что касается наплешников, сам Висковатов оправдывал его употребление предлогом использования этого термина в «древних описях монастырских оружейных» [Висковатов 1841: LXX]. Впрочем, вопрос о термине наплешник еще требует уточнения, а кроме того, существует пока не подтвержденное мнение, что все шлемы, именуемые мисюрками-наплешниками в России, которых сохранилось большое количество, относятся к XVII в. Шапка железная. Мы выделяем термин шапка железная, поскольку он обозначал вполне определенный тип шлема полусферической формы, который появился в середине XVI в. На данный момент первым упоминанием шапок железных следует признать Боярскую книгу 1556-1557 гг. [Боярская книга 2004]. Начиная с 1570-х гг. «шапки железные» начинают вытеснять шеломы в списках вооружения русских войск. Мы располагаем двумя десятками артефактов, атрибутируемых как «шапка железная». Шапка турская. Шапка турская упоминается лишь один единственный раз в Боярской Книге 1556-1557 гг. [Боярская книга 2004: 83]. Как видно из названия, этот шлем был атрибутирован на смотре как турецкий либо турецкого происхождения. Шапка бумажная. Согласно сведениям из Боярской книги, «шапки бумажные» не считались полноценной защитой головы [там же: 83; 86-87]. Шапками бумажными, или шапками куячными, называли шлемы монгольского или калмыцкого происхождения. Они были сделаны из плотно простеганной материи с вшитыми металлическими деталями, а также имели металлическую подвижную стрелку, защищавшую нос. Примечательно, что Ф.А. Жиль именовал «шапкой куячной» тот же шлем, который Э.Э. Ленц называл шапкой бумажной [Жиль 1860: 151; Ленц 1908: 281-282]. Шапки бумажные встречались редко, а количество артефактов ограничивается несколькими экземплярами. Пансырь меделенский. Кольчатый доспех из плоских колец, итальянского производства. Впервые зафиксирован в 1558 г. в духовной С.Г. Обобурова [АФЗХ 1956: 285]. Свидетельство западноевропейского импорта доспехов. Упоминаний миланских кольчатых доспехов немного. Пансырь немецкой. Кольчатый доспех из плоских колец, немецкого производства. Впервые отмечен в 1558 г. в духовной грамоте князя Семена Михайловича Мезецкого [АССЕМ 1998: 224]. Стоит отметить высокую популярность данных пансырей и частое их упоминание как в духовных, так в описях [Опись 1884: 68-71]. Немецких кольчатых доспехов сохранилось большое количество, а частые упоминания в источниках предполагают достаточно широкое их использование. Шолом шумарской. Такой шелом замечен в 1558 г. [АФЗХ 1956: 285]. Мы считаем, что этом шелом мог иметь какое-то восточное происхождение. К сожалению, на данный момент установить, какое именно, нам не удалось. Щит турской железен. Железный щит турецкого производства. Вероятно, круглой формы. Зафиксирован в духовной грамоте Дмитрия Григорьевича Плещьева за 1558-1559 гг. [Лихачев 1895: 30-36]. Полубайдана. Впервые такой доспех зафиксирован в 1577 г. в коломенской десятне [Десятни 1891: 7]. На данный момент версии, что полубайданами назывались доспехи с 4 Впрочем, стоит отметить, что слово прилбица упоминается еще под 1172 г. [ПРСЛ 2000 (2): 199], а также фигурирует в новгородской берестяной грамоте №383, датированной 1380-1400 гг. [Зализняк 2004: 632633]. А.Н. Кирпичников считал, что древнерусская «прилбица» являлась меховым подшлемником [Кирпичников 1966: 31].

44

Valla. №4(5), 2018. меньшей длиной и короткими рукавами по сравнению с байданой [Винклер 1984: 325], или с меньшим размером колец, чем у байданы [Гордеев, 1954: 95], не выдерживают критики. С нашей точки зрения, наиболее правдоподобной гипотезой является мнение О.В. Федорова, согласно которому, полубайдана – это доспех, в котором сочетаются кольца обычных кольчуг с кольцами, характерными для байдан. Чаще всего в данной группе доспехов присутствуют цельные плоские кольца, которые высечены, выбиты матрицей из листового железа. Такие кольца обычно входят в плетение байдан, но собственно в байданах они соединяются с такими же, но клепаными кольцами. А в данной группе доспехов эти плоские кольца соединены с обычными кольчужными кольцами. Таким образом, полубайдана – это переходный от кольчуги к байдане кольчатый доспех [Федоров 2018]. Случаев упоминаний полубайдан в источниках – единицы. 5. Доспешные термины, появившиеся в период заката ориентализации 1584-1625 гг. Юшман мисюрской. Вероятно, юшман мамлюкского происхождения. Отмечен в 1586 г. в духовной грамоте князя Ивана Михайловича Глинского [Лихачев 1895: 30-36]. Может считаться свидетельством османско-ближневосточного влияния на военное дело России. Мисюрские доспехи в источниках встречаются редко. Байдана мисюрская. Вероятно, байдана мамлюкского происхождения [Вельтман 1844: 3]. Может считаться свидетельством османско-ближневосточного влияния на военное дело России. Шишак. Длительное время считалось, что первым упоминанием шишака была духовная грамота князя Ивана Ивановича 1356 г., где упомянут «чечакъ золотъ съ каменьемъ съ жемчуги» [Савваитов 1865: 308]. Однако последние наши наблюдения показывают, что термин «шишак» появился в России не ранее 1590 г. Русское шишак, скорее всего, происходит от венгерского sisak посредством польского szyszak, обозначения гусарского шлема [Шиндлер 2018а]. Термин шишак следует употреблять по отношению к всевозможным полусферическим шлемам, появившимся в России под влиянием польской, немецкой и венгерской моды, особенно в полках нового строя, в частности, рейтар. Иерихонка, или шапка иерихонская. Термин шапка иерихонская впервые зафиксирован 3 апреля 1621 г., в росписи имущества князя Федора Ивановича Мстиславского [Опись 1884: 21]. Кроме того, 18 декабря 1621 г. в приходорасходной книге казенного приказа мастеру Никите Давыдову было указано сделать царю Михаилу Федоровичу «шапку на Ерихонское дело» [Опись 1884: 24]. А.В. Висковатов считал шапки иерихонские и шапки медные одинаковыми шлемами, отличавшимися лишь материалом изготовления [Висковатов 1899: 36]. А.Ф. Вельтман считал их шлемами «закавказского» и грузинского производства [Вельтман 1844: 69-71]. П.П. фон Винклер подчеркивал фактор «статусности» иерихонок за счет исключительно дорогой отделки [Винклер 1894: 333-334]. Количество артефактов в числе русских доспехов около десятка. Пансыр аглинской. Вероятно, кольчатый доспех, произведенный в Англии5. Упомянут в 1586 г. в духовной грамоте князя Ивана Михайловича Глинскаго [Лихачев 1895: 30-36]. Пример импорта доспеха из Англии. Шолом литовский. Пример литовского импорта. Отмечен в 1589 г. в описи доспехов царя Бориса Годунова [Савваитов 1865: 36]. Латы литовские. Скорее всего, это какой-то европейский пластинчатый доспех. Упомянут в описи доспехов Бориса Годунова 1589 г. [там же: 38]. Латы немецкие. Вероятно, какой-то европейский пластинчатый доспех. Упомянут в описи доспехов Бориса Годунова [там же]. 5 Производство кольчатого доспеха в Англии XVI в. нам представляется сомнительным. Скорее «английский панцирь» мог быть кирасой, какие в изобилии присутствуют на портретах тюдоровской эпохи и хорошо сохранились в музеях Великобритании. – Ред.

45

Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. Оплечья немецкие. Европейская пластинчатая защита плеч. Упомянуты в описи доспехов Бориса Годунова [там же]. Щит бухарской. Еще один ориентальный щит из описи доспехов Годунова [там же: 35]. Шолом кизылбаской. Под этим шеломом, вероятно, имелся в виду шлем, произведенный на территории современного Азербайджана. 1589, опись доспехов Годунова [там же]. Еще один источник иранско-кавказского доспешного импорта. «Шолом щолканской на булатное дело». Мы предполагаем, что это какой-то восточный шелом. 1589, опись доспехов Годунова [там же]. Шапка аглинская. Вероятно, под этим названием имелись в виду какие-то западноевропейские шлемы. 1589, опись доспехов Годунова [там же: 36]. Шапка немецкая. Вероятно, за этим названием скрывались немецкие полусферические шишаки. 1589, опись доспехов Годунова [там же]. Заключение Данное исследование систематизирует доспешную терминологию Московской Руси, замеченную в письменных источниках во время т. н. ориентализации военного дела России в период с 1445 по 1625 гг. Для удобства читателей все рассматриваемое время разделено на пять условных периодов, знаменовавших вехи российской истории. Отдельное внимание уделено векторам иностранного влияния на российское военное дело. Так, в рамках исследования можно выделить факты заимствования иностранных терминов, а также использование географических маркеров, показывающее векторы импорта доспехов. В частности, можно выделить наличие влияния нескольких военных традиций – западноевропейской, ирано-кавказской, центральноазиатской и османо-мамлюкской. Среди прочего, некоторые ориентальные заимствования произошли не через непосредственный контакт с восточной традицией, но в результате предыдущего проникновения некоторых ориентальных доспешных элементов в военное дело западных соседей России. Заканчивая исследование, автор также считает нужным упомянуть, что многие факты этой статьи, вполне вероятно, могут быть обновлены или дополнены. Кроме того, уместно подчеркнуть, что в данный обзор были включены лишь основные доспешные термины. Так, у многих доспехов были свои составные части, которые могли иметь собственные названия. А в свете постоянного обнаружения ранее неизученных документов, в будущем вполне вероятен выход дополненной версии нашего исследования, а также отдельного исследования, посвященного детальному анализу культурных и торговых связей России с восточными странами, на примерах импорта и заимствований защитного снаряжения. Шиндлер О.В., г. Торонто Источники АРГ 1975 – Акты Русского Государства 1506-1526. – М.: Наука, 1975. АССЕМ 1998 – Акты Суздальского Спасо-Евфимьева монастыря: 1506-1608 гг. – М.: Памятники исторической мысли, 1998. АФЗХ 1956 – Акты феодального землевладения и хозяйства XIV-XVI веков. Ч. 2. – М.: АН СССР, 1956. Боярская книга 2004 – Антонов А.В. «Боярская книга» 1556/57 года. // Русский дипломатарий. Вып. 10. – М., 2004. С. 79-117. Гуляев 1900 – Гуляев Е. О детях боярских и отроках княжеских и вообще о дворянах, служивших в России до конца XVIII столетия. Каширская десятня 1556 года. // Heraldica. Исторический сборник Н.В. Шапошникова. Т. I. – СПб., 1900. С. 28-44. 46

Valla. №4(5), 2018. Десятни 1891 – Десятни XVI века // Описание документов и бумаг, хранящихся в московском архиве министерства юстиции. Кн. 8. – М., 1891. Лихачев 1895 – Лихачев Н.П. Сборник актов, собранных в архивах и библиотеках. – СПб., 1895. Опись 1884 – Опись Московской Оружейной палаты. Ч. 3. Кн. 2. Броня. – М., 1884. ПСРЛ 1926 (1) – Полное собрание русских летописей. Т.1. – М., 1926. ПСРЛ 2000 (2) – Полное собрание русских летописей. Т. 2. – М.: Языки русской культуры, 2000. СИРИО 1882 (35, 1) – Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским // Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 35. Ч. 1 (годы с 1487 по 1533). – СПб., 1882. Шереф ад-Дин Йедзи 1973 – Шереф ад-Дин Йедзи. Книга побед // Материалы по истории киргизов и Киргизии. – М.: Наука, 1973. Литература Банзаров 1850 – Банзаров Д.Д. О восточных названиях некоторых старинных русских вооружений // Записки Санкт-Петербургского Археологическо-Нумизматического общества. – СПб., 1850. С. 352-358. Бобров, Худяков 2002 – Бобров Л.А., Худяков Ю.С. Защитное снаряжение среднеазиатского воина эпохи позднего Средневековья // Военное дело номадов Северной и Центральной Азии. – Новосибирск, 2002. С. 106-168. Бобров, Худяков 2008 – Бобров Л.А., Худяков Ю.С. Вооружение и тактика кочевников Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени (XV – первая половина XVIII в.). – СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2008. Бохан 2002 – Бохан Ю.М. Узбраенне войска ВКЛ другой паловы ХІV – канца ХVІ ст. – Мінск, 2002. Бранденбург 1877 – Бранденбург Н.Е. Исторический каталог С.-Петербургского артиллерийского музея. Ч. I. – СПб., 1877. Бузденков 2017 – Бузденков Д.Е. «Бэгтер». 27.04.2017. [https://sovicesnezni.livejournal.com/3923.html] – Доступ на 20.10.2018. Бутанаев 2002 – Бутанаев Я.В. Военное искусство тюрко-монгольских кочевников и его влияние на развитие ратного дела Средневековой Руси // Военное дело номадов Северной и Центральной Азии. – Новосибирск, 2002. С. 169-176. Вельтман 1844 – Вельтман А.Ф. Московская оружейная палата. – М., 1844. Вельтман 1860 – Вельтман А.Ф. Московская оружейная палата. – М., 1860. Винклер 1894 – Винклер П.П. фон. Оружие. Руководство к истории, описанию и изображению ручного оружия с древнейших времен до начала XIX века. – СПб., 1894. Виноградова 1958 – Виноградова В.Л. Некоторые замечания о лексике «Задонщины» // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы. Т. 14. – М. – Л., 1958. С. 198-204. Висковатов 1841 – Висковатов А.В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. Ч. 1. – СПб., 1841. Висковатов 1899 – Висковатов А.В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. Ч. 1. – СПб., 1899. Гордеев 1954 – Гордеев Н.В. Русский оборонительный доспех // Сборник научных трудов по материалам Государственной Оружейной палаты. – М.: Искусство, 1954. С. 63114. Гусейнов 1963 – Гусейнов А.Н. Азербайджано-русские отношения XV-XVII веков. – Баку: Академия наук Азербайджанской ССР, 1963.

47

Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. ДРГ 1853 – Солнцев Ф.Г. Древности Российского государства, изданные по высочайшему повелению государя императора Николая I. Отделение III. Броня, оружие, кареты и конская сбруя. – М., 1853. Жиль 1860 – Жиль Ф.А. Царскосельский музей. – СПб., 1860. Зализняк 2004 – Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. 2-е издание, переработанное с учетом материала находок 1953-2003 гг. – М.: Языки славянской культуры, 2004. История военного дела 2015-2017 – Несин М.А. (ред.). История военного дела: исследования и источники. 2015-2017. – Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре 14802015. Кирпичников 1976 – Кирпичников А.Н. Военное дело на Руси в XIII-XV вв. – Л.: Наука, 1976. Кирпичников 1966 – Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 3. Доспех, комплекс боевых средств IX-XIII вв. – Л.: Наука, 1971. Комаров 2018 – Комаров О.В. Русская доспешная терминология XV-XVI вв.: постановка проблемы // Valla. 2018. Т. 4. №4. C. 12-25. Курбатов 2013 – Курбатов О.А. «Копейный бой» русской поместной конницы в эпоху Ливонской войны и Смутного времени // История военного дела: исследования и источники. 2013. – Специальный выпуск. I. Русская армия в эпоху царя Ивана IV Грозного: материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны. Ч. I. Статьи. Вып. II. C. 227-235. [http://www.milhist.info/2013/04/23/kyrbatov_2] – Доступ на 20.10.2018. Ленц 1896 – Ленц Э.Э. Опись собрания оружия графа Шереметьева. – СПб., 1896. Ленц 1908 – Ленц Э.Э. Императорский Эрмитаж. Указатель отделения средних веков и эпохи Возрождения. – СПб., 1908. Манн, Шиндлер 2018 – Манн Э., Шиндлер О. Как определять вид кольчатого доспеха XV-XVII вв.?» // Muscovite Armor. 23.04.2018. [https://muscovitearmor.wordpress.com/2018/04/23/как-определять-вид-кольчатого-доспех] – Доступ на 20.10.2018. Несин 2016 – Несин М.А. Ответ на замечания Быкова А.В. изложенные в статье «Отзыв на статью О.В. Шиндлера “Смена доспешной моды на Руси во второй половине XV в.”» и отзыв на статью Шиндлера О.В. «Смена доспешной моды на Руси во второй половине XV в.» // История военного дела: исследования и источники. 2016. – Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. Ч. II. C. 614-652. [http://www.milhist.info/2016/10/28/nesin_9] – Доступ на 20.10.2018. Оленин 1832 – Оленин А.Н. Опыт об одежде, оружии, нравах, обычаях и степени просвещения славян от времени Трояна и русских до нашествия татар. – СПб., 1832. Савваитов 1865 – Савваитов П.И. Описание старинных русских утварей, одежд, оружия и ратних доспехов и конского прибора. – СПб., 1865. Срезневский 1893 – Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. I. – СПб., 1893. Чубинский 2015 – Чубинский А.Н. Классификация оружия в переписной книге Государевой оружейной казны 1687 года // Война и оружие. Новые исследования и материалы Труды Шестой Международной научно-практической конференции 13-15 мая 2015 года. Ч. IV. – СПб. : ВИМАИВиВС, 2015. С. 362-379. Шиндлер 2014 – Шиндлер О.В. Классификация русских корпусных доспехов XVI века // История военного дела: исследования и источники. 2014. Т. V. С. 417-486. [http://www.milhist.info/2014/08/18/schindler] – Доступ на 20.10.2018. Шиндлер 2015а – Шиндлер О.В. Смена доспешной моды на Руси во второй половине XV в. // История военного дела: исследования и источники. 2015. – Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. Ч. I. C. 72-97. [http://www.milhist.info/2015/08/18/schindler_2] – Доступ на 20.10.2018. 48

Valla. №4(5), 2018. Шиндлер 2015б – Шиндлер О.В. Защита рук и ног, щиты и другие «необязательные по уложению» русские доспехи XVI века // История военного дела: исследования и источники. 2015. Т. VI. С. 352-403. [http://www.milhist.info/2015/04/30/schindler_1] – Доступ на 20.10.2018. Шиндлер 2016 – Шиндлер О.В. Русские шлемы XVI века // История военного дела: исследования и источники. 2016. Т. VIII. С. 167-219. [http://www.milhist.info/2016/05/10/schindler_3] – Доступ на 20.10.2018. Шиндлер 2017а – Шиндлер О.В. Заметки об ориентализации и смене «доспешной моды» (Отзыв на статьи Быкова А.В., Несина М.А., Комарова О.В., Панкратова А.Г., Бузденкова Д.Е., Кулешова Ю.А., Пенского В.В., опубликованные в специальном выпуске №5 «Стояние на реке Угре 1480-2015») // История военного дела: исследования и источники. 2017. – Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. Ч. III. C. 796-843. [http://www.milhist.info/2017/08/29/schindler_4] – Доступ на 20.10.2018. Шиндлер 2017б – Шиндлер О.В. Неопознанные «московиты»: известные и неизвестные «московитские» бахтерцы XVI-XVII вв. // История военного дела: исследования и источники. 2017. Т. IX. С. 263-292. [http://www.milhist.info/2017/12/14/schindler_5] – Доступ на 20.10.2018. Шиндлер 2018а – Шиндлер О.В. К вопросу о правомерности использования термина «шишак» в XVI веке, его происхождении и развенчании одного устаревшего мифа // История военного дела: исследования и источники. 2018. Т. X. С. 163-187. [http://www.milhist.info/2018/09/24/schindler_6] – Доступ на 20.10.2018. Шиндлер, 2018б – Шиндлер О. Где байдана Бориса Годунова? // Muscovite Armor. 14.01.2018. [https://muscovitearmor.wordpress.com/2018/01/14/где-байдана-бориса-годунова] – Доступ на 20.10.2018. Фасмер 1987 – Фасмер М. Этимологический словарь русского языка = Russisches etymologisches Wörterbuch / Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачёва. – 2-е изд., стер. В 4 тт. – М.: Прогресс, 1986-1987. Федоров 2016 – Федоров О.В. Доспех типа казаганд в русском поместном войске начала XVII века // История военного дела: исследования и источники. 2016. – Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. Ч. II. C. 518-536. [http://www.milhist.info/2016/06/29/fedorov] – Доступ на 20.10.2018. Федоров 2018 – Федоров О.В. К вопросу о полубайданах // Muscovite Armor. 26.04.2018. [https://muscovitearmor.wordpress.com/2018/04/26/олег-фёдоров-к-вопросу-ополубайданах/] – Доступ на 20.10.2018. Bahri 2005 – Bahri, Dr. Hardev. Rajpal Pocket Hindi English Dictionary. – Delhi: Rajpal & Sons, 2005. Chodyński 2000 – Chodyński A.R. (ed.). Oręż perski i indoperski XVI-XIX wieku ze zbiorów polskich: katalog wystawy. Malbork, 2000. Craven 1893 – Craven, Thomas. The Royal Dictionary: In Two Parts, English and Hindustani, and Hindustani and English. Lucknow: Methodist publishing house, 1893. Gradowski, Żygulski Jun 2010 – Gradowski, Michał; Żygulski Jun, Zdzisław. Słownik uzbrojenia historycznego. Warszawa: Wydawnictwo Naukowe PWN, 2010. Khorasani 2010 – Moshtagh Khorasani, Manouchehr. Lexicon of Arms and Armor from Iran: A Study of Symbols and Terminology. Tübingen: Legat Verlag, 2010. Khorasani 2011 – Moshtagh Khorasani, Manouchehr. ‘Linguistic terms describing different types of armour in Persian manuscripts’, Gladius. 2011. Vol. XXXI. Pp. 149-188. Smith 1999 – Smith, Anthony D. Myths and Memories of the Nation. Oxford, NY: Oxford University Press, 1999. 

49

Шиндлер О.В. Доспешная терминология Московии 1445-1625 гг. Аннотация Цель данной статьи – представить краткий перечень российской доспешной лексики в период с 1445 по 1625 гг. В это время военное дело России прошло через метаморфозу «ориентализации», вылившейся в изменения в тактике и стратегии войны. В свою очередь, изменения испытали и доспехи. Автор представляет основные доспешные термины, отмеченные в письменных источниках, рассматривает их этимологию, дает справку о частотности их употребления, о материальной сохранности соответствующих артефактов и их идентификациях в историографии. Ключевые слова XV в.; XVI в.; XVII в.; доспехи; Московская Русь; этимология Сведения об авторе Шиндлер Олег Владимирович, г. Торонто, Канада, независимый исследователь. e-mail: [email protected]

 50

[VALLA] труды членов редколлегии

Valla. №4(5), 2018.

От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии

Альфонсо Х. Миниатюра из составленной по его заказу «Книги игр» (трактата о настольных играх, 1283). Источник: https://commons.wikimedia.org.

Настоящая статья посвящена истории изучения политической и культурной деятельности короля Кастилии и Леона Альфонсо Х Мудрого (1252-1284) в контексте истории современной американской испанистики1, Значимость этой темы определяется не только уровнем развития американской (и шире – англосаксонской) школы Hispanic Studies, давно и заслуженно поставившего ее на второе место в изучении истории и культуры Испании после собственно испанской (обзор американской испанистики см., напр., в [Elliott 1989; Kagan 2002]. Дело еще и в том, что исследование американской историографии Альфонсо Х в ее исторической эволюции весьма значимо не только с научной, но и с политической и культурной точек зрения. Ниже я постараюсь показать, что история исследований биографии и многообразной политической и культурной деятельности «Мудрого Короля» в США позволяет более глубоко понять некоторые значимые аспекты политической и культурной истории современной Америки. Что особенно важно, поскольку история исследований истории и культуры средневековой Испании в США до сих пор почти не изучена (исключением являются лишь небольшие по объему исследования Т.Ф. Руиса и Б.Ф. Рейли, содержание которых не отличается полнотой [Ruiz 2002; Reilly 2015]). Работы же, специально посвященные истории изучения фигуры Альфонсо Мудрого в североамериканской медиевистике, нам неизвестны. В методологическом плане основу моей работы составило исследование научных концепций (в данном случае – связанных с интерпретацией фигуры и эпохи Альфонсо Х Мудрого) в контексте биографий их авторов. Этот путь познания историографии (и шире – истории науки) через биографии создателей историографических концепций нельзя отнести к числу принципиально новых, в том числе – и применительно к истории англоязычной 1 В настоящей статье авторы сознательно ограничились лишь американской медиевистикой stricto sensu, отказавшись от рассмотрения работ медиевистов из Великобритании и Канады, где традиция Hispanic Studies представлена достаточно широко, но более четко вписана в контекст развития европейской испанистики. В первую очередь речь идет о работах британо-канадского ученого Дж. Хиллгарда.

51

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии испанистики [см. напр.: González 2014; Peiró Martín 2013]. Более того, в последние годы историки испанистики пошли даже дальше, выдвинув в качестве объекта историографических исследований автобиографии ученых [Aurell i Cardona 2012; Caballé, Pope 2014; Aurell i Cardona 2015]. Ведь в конечном счете, лишь «биографическое» измерение историографических исследований позволяет исследовать историографию как явление, развитие которого определяется не только внутренними закономерностями развития исторической науки, но и факторами внешнего характера – от политических и культурных до индивидуальных, обусловленных жизненным и культурным опытом конкретного историка. 1. Alfonsine Studies: предыстория (У.Х. Прескотт и В. Ирвинг) Начнем с замечания о том, что, при всеобщем интересе к Испании и ее историческому месту в европейской и мировой культуре, рождение и развитие испанистики как особой академической дисциплины в США имело еще и собственные причины, обусловленные местными обстоятельствами. Прежде всего на протяжении XIX в. Испания выступала в качестве ключевого соперника Америки за влияние на американском континенте и в этом смысле в глазах американского общества являлась олицетворением «типичной» колониальной империи, которой последовательно противопоставляла себя молодая американская демократия. В американской историографии подобное восприятие в первой половине XIX в. в трудах выдающегося историка-испаниста Уильяма Хиклинга Прескотта (1796 – 1859). Выучив испанский язык под влиянием своего друга (и будущего биографа), филолога-испаниста и профессора Гарварда Джорджа Тикнора (1791-1871) [Ticknor 1863: 67], он осуществил ряд фундаментальных исследований испанской истории, начав с важной для американского сознания эпохи правления Католических Королей (Изабеллы (Изабелла I, 1474-1504) и Фердинанда (Фернандо V Кастильский, 1474-1516), стоявших у истоков экспедиции Христофора Колумба и открытия Америки [Prescott 1838]. Труд получил позитивную оценку в Испании: уже в 1839 г. У. Прескотт был избран членом-корреспондентом Королевской академии истории. К этому же времени относится заочное знакомство историка с выдающимся испанским медиевистом и востоковедом Паскуалем де Гайянгосом-и-Арсе (1809-1897)2, хорошо знавшим английский язык (редкость для испанского историка того времени), активно работавшим над испанскими материалами в библиотеке Британского музея [Gayangos 1875-1893; Álvarez Ramos, Álvarez Millán 2007] и имевшим тесные связи с британскими коллегами. Именно П. Гайянгос обратил внимание своих испанских коллег на вновь вышедший труд У. Прескотта [Gayangos 1839; Gardiner 1959]. С течением времени испанский ориенталист, по существу, взял на себя функции агента американского коллеги в Европе. Из писем, направленных ему У. Прескоттом, явствует, что он получал от П. Гайянгоса подробные сведения о европейских рукописных собраниях; кроме того, именно испанский историк осуществлял взаимодействие с академиком Мартином Фернандесом де Наваррете (1795-1844) в связи с работой над переводом «Истории Фердинанда и Изабеллы…» на испанский язык 3. Но главное – именно П. де Гайянгос координировал огромную работу по сбору материала для главных трудов У. Прескотта, и прежде всего – фундаментальной «Истории правления Филиппа II, короля Испании» ([Prescott 1857-1858]; исследование не завершено). Формально «Историю правления Филиппа II…» можно рассматривать как часть своеобразной трилогии. Начало ей положила упомянутая выше монография о Католических Королях, далее следовало бы поставить исследование правления Карла I Габсбурга (1516

2

О его творческой биографии см.: [Alvárez Millán 2004]. Перевод издан в 1848 г. [Prescott 1848]. Несмотря на то, что сам У. Прескотт называет А. де Бенавидеса ‘my translator’ [Ticknor 1863: 195], реально перевод осуществил другой член той же Академии – Педро Сабау-иЛарройя (1807-1879). 3

52

Valla. №4(5), 2018. /15204 – 1556) [Prescott 1857], и формально серия завершалась книгой об Испании Филиппа II. Однако по глубине содержания и значимости поставленных в ней проблем последняя являлась не завершением, а основной частью трилогии: не случайно ее основная часть была написана раньше монографии о Карле I (V), а причиной написания самой этой монографии стала необходимость уяснения background’a царствования его сына и преемника на испанском престоле Филиппа II. На самом деле к идее создания монографического исследования об эпохе Филиппа II У. Прескотт подошел в ходе работы над фундаментальными трудами, посвященными истории завоевания испанцами Мексики (1843-1844) и Перу (1848), также осуществлявшейся при активном участии П. де Гайянгоса [Ticknor 1863: 170-180]. В свою очередь, обращение к этой теме стало логическим продолжением исследования о Католических Королях: от изучения эпохи первооткрывателей Америки У. Прескотт перешел к истории конкистадоров. Однако, при всей своей важности эта причина не являлась единственной. Не меньшее значение имел и политический климат в США второй четверти XIX в., ознаменованный изданием знаменитой «доктрины Монро» (1823 г.) и нарастающим обострением американомексиканских отношений, главной причиной которого стало обострение ситуации вокруг Техаса. Рост числа американских колонистов в слабо заселенных регионах мексиканского штата Коауила-и-Техас и стремление Мехико поставить этот процесс под контроль вылились в Войну за независимость Техаса (1835-1836), в результате которой значительная часть бывшего мексиканского штата провозгласила себя независимым государством. В 1845 г. Техас был официально присоединен к США, что стало причиной начала Американомексиканской войны 1846-1848 гг., в результате которой по грабительскому договору Гуадалупе-Идальго Америка присоединила около 55% территории своего южного соседа, включая Верхнюю Калифорнию и Новую Мексику (земли современных штатов Калифорния, Нью-Мексико, Аризона, Невада и Юта) [Альперович, Лавров 1960; Альперович 1991; Russell 2010]. Несмотря на столь значительный военный успех, отношение к моральным аспектам мексиканской кампании было неоднозначным даже в среде американской военной элиты 5, тем более, что грубое унижение Мексики сопровождалось насильственным восстановлением рабства в регионах, где оно было отменено еще в 1829 г., что было негативно воспринято на Севере США, где активно росли аболиционистские настроения6. Реагируя на эти события, уже летом 1836 г. У. Прескотт писал своему другу У. Тикнору: Ныне моя душа обращена к испанскому сюжету, к тому, смогу ли я добиться материалов о завоевании Мексики и предшествовавшей ему мексиканской цивилизации, прекрасной эпической прозе, богатые неизученные материалы для которой находятся в Симанкас и Мадриде, а также, возможно, в Мехико… Но как я смогу добиться этого в эти бурные времена, даже, как может показаться, слишком бурные для старого Наваррете, чтобы он мог следовать за ходом истории, которую довел до самых времен Кортеса [Ticknor 1863: 152].

Ясно, что речь могла идти лишь о бурных событиях, связанных с провозглашением независимости Техаса, которые поставили под сомнение концепцию освоения американского континента, утвердившуюся в испанской историографии. В данном случае, последняя персонифицировалась пятитомным трудом упоминавшегося выше историка военно4 Год избрания на императорский престол Священной Римской империи германской нации под именем Карла V; при этом для испанцев он остался королем Карлом I. 5 В качестве примера можно привести, в частности, высказывание участника войны, будущего президента США У.С. Гранта: «Эта война явилась одной из самых несправедливых войн, которую когда-либо вела сильная нация против слабой» (цит. по: [Альперович, Лавров 1960: 158]). 6 Незыблемость рабовладения была провозглашена уже Конституцией Техаса 1835 г. Исключением стала лишь Верхняя Калифорния. См.: [Альперович, Лавров 1960: 128].

53

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии морского флота Испании Мартина Фернандеса де Наваррете «Собрание путешествий и открытий, совершенных испанцами на море с конца XV века…» [Fernández de Navarrete 1825-1837]. Это грандиозное собрание документов и материалов. Приступивший к работе над «Завоеванием Мексики» в апреле того же 1837 года, в котором правительство США официально признало независимый Техас (6 марта 1837 г.), Прескотт заложил основы современной парадигмы восприятия истории испанской конкисты Центральной и Южной Америки. Если М. Фернандес де Наваррете рассматривал свое издание как отражение «… идеи прогресса, который эти экспедиции придали развитию географии и мореплавания, и того, как испанская нация во все времена сохранила ту преобладающую склонность, которая создает изобилие и является непременным следствием занятия промышленностью и торговлей, поскольку таковые способствуют развитию торгового и военного флота», и связывал с этим его политическую актуальность [Ibid. T. 1. 1825: I], то У. Прескотт сформулировал принципиально иной взгляд на эпоху открытия и освоения Америки и ее исторические последствия. В своих трудах об испанском завоевании (а вовсе не открытии!) Мексики и Перу американский историк дал высокую оценку доколониальной цивилизации обоих регионов и подверг уничижительной критике конкистадоров, представших в его трудах жадными циничными завоевателями, ведомыми лишь стремлением к личному обогащению. Т аким образом, вне зависимости от своих субъективных целей, У. Прескотт внес существенный вклад в развитие т.н. «черной легенды», негативных стереотипов восприятия образа Испании, испанцев и испанской культуры, сложившихся в протестантской (главным образом англоязычной) исторической мысли начиная с XVI-XVII вв. В эпоху Контрреформации негативное восприятие Испании объяснялось отношением к политике испанских Габсбургов, ставших главным союзником папского Рима. В XVIII в. развитие легенды «подпитывалось» фактором англо-испанского соперничества, проявившегося со времен Войны за испанское наследство. Наконец, в XIX в. в качестве фактора сохранения и развития негативного образа Испании на первый план вышло испано-американское соперничество, обострившееся на фоне антиколониальных движений в Южной и Центральной Америке, а также появления знаменитой «доктрины Монро». Работа о Филиппе II стала логическим завершением тенденции, наметившейся в более ранних трудах У. Прескотта. Значительная часть объема этого фундаментального труда была посвящена испанской политике в Нидерландах, завоеванию Португалии, изгнанию морисков и другим репрессивным кампаниям времен правления Филиппа II, тогда как позитивные аспекты многолетнего царствования (1556-1598) оказались явно на обочине внимания историка. И хотя книга об Испании времен Филиппа II не была завершена автором, но то, что он успел сделать, дает достаточно полное представление об авторском замысле. В этом смысле едва ли случайным был сознательный отказ историка от посещения страны, изучению истории которой он посвятил столь значительное время. Во всяком случае, в период своих длительных европейских путешествий, совершенных в апреле 1816 – мае 1817 гг. (Англия, Франция, Италия) и в июне-сентябре 1850 г. (Англия, Франция, Бельгия), он так и не пересек Пиренеи, ограничив знакомство с регионами, о которых столько писал, лишь посещением исторических испанских Нидерландов. Вне всякого сомнения труды У.Х. Прескотта сыграли свою роль в подготовке общественного мнения США к Испано-американской войне 1898 г., завершение которой подвело черту под историей испанской колониальной империи. Вместе с тем даже в XIX – начале ХХ вв. образ Испании в американской культуре не был полностью негативным. И дело не только в сознательных действиях элит обеих стран по восстановлению отношений, разорванных в результате войны7, но и в факторах более фундаментального плана. С одной 7 Обращу внимание на такие мероприятия, как лекции выдающегося испанского врача и интеллектуала С. Рамона-и-Кахаля, будущего лауреата Нобелевской премии (1906), в Вустерском университете (г. Вустер, Массачусетс) по приглашению американской стороны (1899), основание «Института Бостон-Мадрид»

54

Valla. №4(5), 2018. стороны, позитивным нотам в восприятии образа Испании способствовали события Войны за независимость (1808-1813) и принятие Кадисской конституции (1812). С другой, притягательная сторона испанской истории в тот же период была широко представлена американскому обществу литературой и искусством эпохи романтизма. Ярким свидетельством интереса к испанской культуре в США является, в частности, творчество американского писателя Вашингтона Ирвинга (1773-1859), влияние «Рассказов об Альгамбре» (1832) которого на американское общество вполне можно поставить в параллель влиянию пушкинского «Каменного гостя» (1830) на современное ему образованное общество России. Впервые оказавшийся в Испании в 1826 г., а в 1842 г. даже занявший пост посла США в Мадриде, В. Ирвинг имел достаточно времени и возможностей не только для подробного знакомства со страной, но и для работы в ее библиотеках и архивах. Следствием его ученых занятий стали труды по испанской истории. В 1828 г. вышло в свет его четырехтомное исследование о Христофоре Колумбе [Irving 1828]. Годом была издана «Хроника завоевания Гранады», беллетризированное повествование об истории и культуры последнего осколка мусульманской Испании, изложенное от лица вымышленного испанского священника бр. Антонио Агапида [Irving 1829]. Наконец, в 1849 г. появилась книга «Магомет и его преемники», повествование в которой закономерно завершалось завоеванием Испании [Irving 1849]. В результате англоязычный читатель получил довольно подробное представление об Испании и испанской культуре (особенно мусульманского периода). Завершая разговор об роли американских путешественников в формировании образа Испании в США, замечу, что, вслед за Ирвингом (1829), Испанию посетил еще один видный американский поэт-романтик – Г. Лонгфелло, впоследствии заложивший основы традиции преподавания испанской литературы и языка в Гарварде. Его книга «Испанский студент» (1842) также способствовала формированию позитивного образа пиренейской страны и ее культуры в США. Несколько позднее Испания превратилась в место паломничества английских и американских путешественников и художников, характеристика многообразной деятельности которых выходит далеко за рамки этой статьи. Следует лишь заметить, что опубликованные ими записки также сыграли свою роль в том, что образ Испании в глазах американцев не был окрашен исключительно в темные тона [см., например: Suárez-Zuloaga 2015]. 2. Сэмьюэл Парсонс Скотт и его перевод «Семи Партид» Альфонсо Х Вторая половина XIX – начало ХХ вв. стали временем формирования основ американской школы Hispanic Studies; это касается и проявления интереса к фигуре Альфонсо Х. Растущий интерес к Испании, ее истории и культуры, увеличение числа публикаций об этом в американской прессе (главным образом, речь идет о заметках и очерках путешественников) способствовали формированию «происпанского» направления в американском общественном мнении, уничтожить которое не смогла даже Испаноамериканская война. В этих условиях в США появились первые труды по испанистике, авторы которых не имели профессионального исторического или филологического образования; впрочем, такого образования университеты Америки еще не давали. Зато эти люди были искренними энтузиастами, свидетельством чего стали их научные труды. И хотя профессиональный уровень последних, как правило, был относительно невысок, переоценить значение этих работ в контексте становления американской испанистики невозможно. В этом контексте особое место занимает деятельность Сэмьюэла Парсонса Скотта (1846-1929), видного американского мецената, путешественника и страстного поклонника (изначально – учреждения по развитию женского образования) (1903), а позднее – на финансирование вновь созданного мадридского Института физики и химии Фондом Рокфеллера (1932) и др.

55

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии 8 испанской культуры . Его интерес к последней, в первую очередь, объяснялся полученным им классическим образованием (прежде всего хорошим знанием латыни и древнегреческого), полученным в Академии Хиллсборо (г. Хиллсборо, Огайо). В дальнейшем он углубил ее в ходе обучения в Университете Майами9 (Огайо), в котором с момента основания особый акцент делался на преподавании латинского и греческого языков и истории Рима10. Однако знание классических языков, насколько можно понять, стало не единственной причиной интереса С.П. Скотта к Испании и испанской культуре. Огромную (если не решающую роль) в этом процессе сыграл субъективный фактор, а именно – впечатления, полученные в ходе поездки по Испании, предпринятой не позднее начала 1876 г., а скорее – одним или двумя годами ранее11. К этому времени будущий испанист, окончив университет первым в своем выпуске (и став членом братства Фи-Бета-Каппа12), получил дипломы бакалавра (1866) и магистра (1868) в области юриспруденции, был принят в члены адвокатской палаты штата Огайо (1868) и успел позаниматься частной юридической практикой (1868-1875) в столице штата, а затем вернуться в родной Хиллсборо и принять на себя руководство семейным бизнесом в качестве председателя правления Первого национального банка [Kearley 2014: 6-8]. Можно предположить, что поездка в Испанию была предпринята в 1875 г., на распутье между карьерами адвоката и банкира. Очевидно, однако, что на полуостров С.П. Скотт ехал с уже сложившимися интересами. Косвенно об этом свидетельствует итинерарий путешествия, составленный с большим знанием предмета. Судя по данным сборника путевых очерков «По Испании: рассказ о путешествии и приключениях на Пиренейском полуострове» (1886), С.П. Скотт прибыл в страну поездом из Франции, через Бордо. Затем, через Старую Кастилию, перевалив через Центральную Кордильеру, он проследовал в СанЛоренсо-де-эль-Эскориал (где осмотрел знаменитый дворец-монастырь Филиппа II), а оттуда – в Мадрид. Из столицы он направился поездом на юго-запад, в Мериду, откуда далее проследовал в Кордову, Гранаду (где посетил Альгамбру), Малагу, Ронду и Севилью. Из Севильи путешественник поехал в Кадис, а оттуда, по дороге вдоль средиземноморского побережья Испании, проследовал в Альмерию, Валенсию и Каталонию (Таррагону и Барселону). Из Барселоны С.П. Скотт направился в Сарагоссу (Арагон), а оттуда – в Толедо (вероятно, через Мадрид, хотя сам путешественник об этом не сообщает). Из Толедо его путь лежал в Сеговию (Старая Кастилия), Саламанку и Леон (историческая область Леон). Далее на его пути был Бургос (вновь Старая Кастилия), с его роскошным готическим собором, через который С.П. Скотт проследовал в Астурию (Овьедо, Кобадонга, Аренас, Сантильянадель-Мар) и Бискайю (Сантандер и Бильбао). Вероятно, далее его путь лежал во Францию, через которую он вернулся в США обычным для своего времени морским путем.

8 Наиболее полное современное исследование научной биографии С.П. Скотта принадлежит видному современному американскому историку права Т.Дж. Кирли [Kearley 2014]. 9 Университет Майами расположен в г. Оксфорд (Огайо) и получил название от долины Майами, расположенной к северо-западу от р. Огайо. Является одним из старейших американских университетов: Акт об учреждении университета принят в 1809 г. (правда, фактически образовательную деятельность университет начал несколько позднее – в 1824 г.). См.: Miami University. History and Traditions // https://miamioh.edu/aboutmiami/history-traditions/index.html – Доступ на 28.08.2018. 10 Департамент классических языков до сих пор занимает важное место в структуре Университета Майами. См.: http://miamioh.edu/cas/academics/departments/classics/academics/index.html – Доступ на 28.08.2018. 11 В книге очерков о поездке в Испанию, опубликованной С.П. Скоттом в 1886 г., упоминается о том, что он прибыл в Испанию в период карлистской войны [Scott 1886: 20-23, 347-348]. Речь идет о Третьей Карлистской войне (1872-1876), закончившейся в начале марта 1876 г. На этот факт обоснованно указывает и Т.Дж. Кирли [Kearley 2014: 8]. 12 Американское студенческое общество, возникшее в 1776 г. и объединяющее лучших студентов гуманитарных специальностей, отличающихся незаурядными «моральными качествами». См.: About the Phi Beta Kappa Society // USC Dornsife College of Letters, Arts and Sciences (https://dornsife.usc.edu/phi-beta-kappaabout/ – Доступ на 28.08.2018.

56

Valla. №4(5), 2018. Представленный итинерарий включает абсолютное большинство исторических областей страны, за исключением Галисии, Эстремадуры, Мурсии и значительной части Новой Кастилии (кроме Толедо). Впрочем, и этого более чем достаточно для небольшой поездки, продолжавшейся не более двух-трех месяцев, которую (даже с учетом указанной лакуны) следует признать более чем насыщенной. О том же свидетельствует и содержание вошедших в книгу очерков, включающих не только описание всех основных историкокультурных памятников посещаемых регионов, но и развернутые историко-краеведческие экскурсы. Очевидно, что С.П. Скотт начал сбор материала по истории и культуре Испании еще будучи в США. О том же говорят и некоторые другие факты, в частности – его знакомство с «доном Карлосом» (Карлос де Бурбон-и-Аустрия-Эсте, 1848-1909), претендентом на испанский престол от карлистской партии, еще во Франции, перед поездкой в Испанию [Scott 1886: 347-348]. Едва ли эта встреча могла состояться случайно, поскольку несомненно требовала предварительной подготовки. Изначальным (возможно, сложившимся под влиянием сочинения В. Ирвинга 13) было и преимущественное внимание к историческим и архитектурным памятникам бывшего мусульманского юга страны. Они произвели на него огромное впечатление, несопоставимое с тем, которое он поучил во время посещения других испанских исторических областей. Не случайно восторг перед культурным наследием мусульманской Испании (аль-Андалуса) ощущается уже в очерке «Гранада и Альгамбра», опубликованном в 1881 г. в журнале «Липпинкотт’c мэгэзин…». Его содержание не идентично главе «Гранада» сборника 1886 г. (хотя оно и легло в основу последней). Будучи своеобразной пробой пера, оно отличается более выраженным акцентом на истории аль-Андалуса; при этом вклад испанских мусульман в мировую культуру оценивается очень высоко, а их цивилизация именуется «эстраординарной» по уровню развития, в противовес современной ей «полуварварской Европе» [Scott 1881: 425]. Конечным итогом увлечения мусульманской историей стала публикация фундаментального трехтомного исследования «Мусульманская империя в Европе» [Scott 1904]. С.П. Скотт посвятил этому труду более двадцати лет [Scott 1904 1: v]. Причем, чем меньше удачи сопутствовало его бизнесу (вплоть до 1896 г., когда полностью обанкротился руководимый им Первый национальный банк, после чего С.П. Скотта был вынужден полностью отказаться от активной предпринимательской и общественной деятельности), тем с большим жаром он отдавался своим ученым штудиям. Его «Мусульманская империя…» интересна здесь в первую очередь потому, что на ее страницах американский читатель впервые встретился с Альфонсо Х Мудрым – и как с политиком, и как с деятелем культуры, усвоившим и развившим в своих начинаниях многие важные идеи, сформировавшиеся в Аль-Андалусе [Scott 1904 2: 424, 440-445, 451; Scott 1904 3: 43, 150, 342]. Но еще более значимым вкладом С.П. Скотта в складывание традиции изучения личности и наследия Альфонсо Х в США стала его работа по переводу знаменитого правового кодекса «Семь Партид» [Scott 1931]. Следует отметить, что это был далеко не единственный памятник древнего или средневекового права, переводом которого занимался гениальный дилетант. В 1910 г. он перевел «Вестготскую правду» («Книгу приговоров»), знаменитый памятник права вестготской Испании [Scott 1910]. В 1922-1932 гг. он подготовил перевод «Кодекса» и «Новелл» Юстиниана [Kearley 2014: 29-34], не отвечавший 13

Следует подчеркнуть, что увлечение историей и искусством аль-Андалуса являлось обычным для европейской культуры того времени, сформировавшимся под влиянием романтизма. Не случайно можно найти множество параллелей между восприятием культурного наследия мусульманской Испании С.П. Скоттом и русским путешественником В.П. Боткиным, посетившим полуостров тремя десятилетиями ранее. См., например: «Я знаю, что сожаление о падении мавританской Гранады сделалось давно общим местом. Но что ж делать! Невольную грусть чувствую я, видя перед собой эти легкие, нежные следы исчезнувшего и так горько пострадавшего благородного племени. Что ж делать, когда с каждым шагом по этим улицам живее и живее возобновляется в моей душе жалоба о падении мавританской Гранады…» [Боткин 1976: 171]. Ср.: [Scott 1886: 56-197].

57

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии ряду критериев историко-правовой науки, но создавший основу для появления блестящего перевода Ф. Блюме [Kearley 2007]. Подобный исследовательский ракурс вполне объясним: в отсутствие прочной академической традиции, занятия переводами оригинальных текстов являются первым и необходимым шагом в познании неизученной области гуманитарного знания. Стремление же переводить тексты мотивировалось как азартным стремлением получить информацию из первых рук, так и притягательностью экзотической культуры, интересу к которой способствовали труды американских романтиков, о которых говорилось выше. В этих условиях к переводам испанских средневековых текстов нередко обращались ученые, научная специализация которых имела весьма мало общего с испанистикой. Так, например, в 1909 г. преподаватель Департамента латинского языка Университета Цинциннати 14 Джордж Г. Аллен (1879-1919) транскрибировал с рукописи и издал текст Фуэро Куэнки, замечательного памятника средневекового кастильского права конца XII-XIII вв. [Allen 19091910]. В дальнейшем он уже никогда не занимался текстами испанского происхождения, хотя его роль в развитии американской испанистики очевидно: ранее американские исследователи не имели опыта работы с рукописями. Пример С.П. Скотта был принципиально иным. Его любовь к Испании являлась глубокой и неслучайной. Именно поэтому над переводом знаменитого кодекса Альфонсо Х переводчик-дилетант трудился особенно долго, посвятив ему едва ли не больше времени, чем всем остальным своим переводам. Он работал над ним, по меньшей мере, с начала 1911 г. [Kearley 2014: 23]. Издание, получившее много более позитивную оценку современников, чем малоудачный перевод вестготского кодекса [ibid.: 25], было переиздано (с некоторыми исправлениями) в 2001 г. Р.И. Бернсом (о котором еще пойдет речь ниже), что говорит о приличном качестве работы [Scott, Burns 2001]15. Перевод, грамотный с юридической стороны, сопровождается краткими постраничными комментариями, по преимуществу – терминологического характера. Однако пространное вступительное исследование к каждому тому, а также важные приложения в издании 2001 г. добавлены исключительно Бернсом: в издании 1931 г. они отсутствовали (именно поэтому текст удалось вместить в единственный том). Отсутствие качественного вступительного исследования и приложений – явно негативная черта перевода в издании 1931 г. Однако в более широком смысле его значение было колоссальным. Труд С.П. Скотта не только позволил англоязычному читателю ознакомиться если и не с деталями, то с основным содержанием выдающегося памятника испанского права, но дал ему определенные сведения о фигуре Альфонсо Мудрого. Это был важный шаг в процессе складывания традиции англосаксонских Alphonsine Studies, за которым через несколько десятилетий последовали другие. 3. А.М. Хантингтон и становление католического «измерения» американской испанистики Однако эти шаги последовали далеко не сразу. Сначала нужно было подготовить для этого подходящую почву, сформировать в американскому обществе устойчивый интерес к истории и культуре Испании. И в этой сфере огромная заслуга принадлежит Арчеру Милтону Хантингтону (1870-1955), который стал испанистом почти случайно – также, как и С.П. Скотт. Для А.М. Хантингтона увлечение историей и культурой Испании также переросло в фундаментальные историко-филологические исследования, результатом 14

Department of Classics (McMicken College of Arts & Sciences) // https://classics.uc.edu/index.php/aboutthedepartment/historyofdepartment – Доступ на 26.10.2018. 15 В первый том вошла первая Партида (церковное право), во второй – Вторая (публичное право), в третий – Третья (процессуальное право), в четвертый – Четвертая и Пятая (семейное, обязательственное (а также торговое) и морское право), в пятый – Шестая и Седьмая (наследственное и уголовное право).

58

Valla. №4(5), 2018. которых стало, в частности, появление в 1897-1903 гг. первого полного перевода «Песни о Сиде» с параллельным средневековым кастильским текстом16. В 1904 г. А. Хантингтон положил начало Испанскому обществу Америки (1904). Это учреждение, созданное на личные средства мецената и имеющее штаб-квартиру в НьюЙорке, было основано специально для продвижения испаноязычной культуры в США. Оно обладает значительной коллекцией предметов искусства (часть которых экспонируется в музее Общества), книг и рукописей (в том числе – средневековых)17. Основу этого собрания составила личная коллекция А.М. Хантингтона, глубокий интерес которого к истории и культуре Испании сформировался не только вследствие общей интеллектуальной моды на собирание предметов европейского искусства, свойственной периоду конца XIX – XX вв. («европейский вирус», как называет его А. Бонет Корреа [Bonet Correa 2015: 7-8]), но и под влиянием матери – Арабеллы Дювал (в девичестве – Яррингтон, 1852-1924), ирландки по происхождению [ibid.]18. Последний факт представляется весьма существенным, поскольку с начала ХХ столетия интерес к испанской истории (в том числе – средневековой) в немалой степени подпитывался ростом католической общины США, в том числе – испаноязычной, широко представленной в Нью-Йорке, а также в юго-западных и южных штатах – Калифорнии, Техасе, Нью-Мехико, Нью-Джерси и Флориде, где испанский язык в настоящее время является доминирующим и его влияние ощущается, среди прочего, и в разговорном английском диалекте этого региона. Для католиков, традиционно игравших второстепенную роль в экономике, политике и культуре Америке, былая мощь испанской империи и богатство испанской культуры постепенно стали местами памяти и существенным фактором этнокультурной идентичности, обрели свое место в системе идеологии «испанизма» (Hispanism) рубежа веков19. Особенно эта была тенденция характерна для консервативно настроенной части американских католиков [Ruiz 2002: 299]. Деятельность последних активно поддерживалась целым рядом специализированных учреждений. В их ряду в первую очередь следует выделить Католический университет Америки (CUA) в Вашингтоне, основанный по решению Поместного собора в Балтиморе (1885), санкционированному распоряжением папы Льва XIII (1887), который в 1889 г. издал специальную энциклику Magni Nobis, после чего в университете начались занятия. В настоящее время CUA, с 1904 г. действующий как частное высшее учебное заведение, объединяет более 60 католических образовательных и академических учреждений и ведет активную издательскую деятельность; он является крупнейшим из десятков католических образовательных учреждений в США, в 1899 г. объединившихся в Ассоциацию католических колледжей и университетов (ACCU)20. Укажем также на «Американскую католическую историческую ассоциацию» (ACHA), начало которой в 1919 г. положил о. Питер Гилдей (1884-1947), ирландец по происхождению, уроженец Пенсильвании, священник и историк, целью деятельности которого стали исследования «католических аспектов светской истории»21. 16

Об А.М. Хантингтоне как интеллектуале и испанисте см., например: [Bonet Correa 2015]. Общую информацию об Обществе см.: http://hispanicsociety.org/about-us/history/ – Доступ на 25.04.2018. 18 Родным отцом А.М. Хантингтона являлся Д. Уошем, скончавшийся вскоре после рождения сына (1870); К.П. Хантингтон, фамилию которого унаследовал филантроп, был его отчимом. А. Бонет Корреа указывает также на значимость влияния на А. Хантингтона его второй жены А. Вон Хайятт Хантингтон (18761973), известного американского скульптора [Bonet Correa 2015: 9]. 19 Об идеологии «испанизма» в контексте истории становления американской традиции испанских исследований см., например: [Miguel-Prendes 2016]. Ее основу составила идеология «испанской миссии» (Hispanidad) испанского консервативного философа и общественного деятеля Рамиро де Маэсту (1875-1936), связь этих течений представляется несомненной. См. [Maestu 2009 (1931)]. 20 The Catholic University of America // https://www.catholic.edu/about-us/faithfully-catholic/index.html – Доступ на 25.04.2018. 21 American Catholic Historical Association //https://www.achahistory.org/about/ – Доступ на 25.04.2018. 17

59

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии Первые академические итоги этой организационной деятельности проявились довольно скоро. Профессор ACUA и глава университетского Департамента истории, священник о. Алоизий Кьеран Циглер (1895-1979)22 первым, после У. Прескотта, обратился к изучению средневекового периода испанской истории и создал фундаментальное исследование истории взаимоотношений Церкви и государства в вестготской Испании [Ziegler 1930]. Это был крайне важный шаг, однако, окончательно традиция испанских исследований утвердилась в американской медиевистике лишь с 1950-1960-х гг., с трудами Чарльза Джулиана Бишко (1906-2002), также католика по вероисповеданию, не связанного, однако, с академическими учреждениями прокатолической направленности. Выпускник Сиракузского университета и Гарварда, большую часть своей профессиональной жизни он работал в Виргинском университете (г. Шарлотсвилль, Виргиния) [Dillard 2002]. Его религиозные предпочтения проявились, в частности, в активных занятиях церковной историей Испании и Португалии, результатом которых стал комплекс работ по истории средневекового пиренейского монашества, позднее составивших увесистый том [Bishko 1984]. Еще одной темой, интересовавшей историка, стала история испанского фронтира – приграничных территорий эпохи Реконкисты, что следует признать вполне объяснимым для американского ученого [Bishko 1980]. Ч.Дж. Бишко впервые в истории североамериканской медиевистики удалось создать целую школу ученых-испанистов. Наиболее известными из его учеников стали видные современные историки-медиевисты Х. Диллард, Б. Рейли, Дж. Пауэрс и Дж. Бродман [Ruiz 2002: 303]. В конечном итоге именно Ч.Дж. Бишко определил формирование той интеллектуальной и культурной атмосферы, которая предопределила вступление в науку испанистов следующего поколения, труды которых стали первыми в американской медиевистике фундаментальными исследованиями феномена Альфонсо Х. 4. «Соблазн Империи»: образ Альфонсо Х в американской историографии 1960-х – 1980-х гг. В числе историков, поколения, вошедшего в науку одновременно с учениками Ч.Дж. Бишко, в первую очередь необходимо назвать Джеймса О’Каллагэна. Родившийся в 1928 г. в американо-ирландской католической семье, он посещал светскую школу, но высшее образование получил в католических университетах «Ласаль» (г. Филадельфия, Пенсильвания) (1950, бакалавр истории) и Маркетт (г. Милуоки, Висконсин). Последний из названных учебных заведений тесно связан с «Обществом Иисуса»23; тоже самое можно сказать и о Фордемском университете (г. Нью-Йорк), где в 1957 г. историк получил степень доктора философии и где преподавал до конца своей академической карьеры в 1994 г. 24. Еще одним католическим учреждением, с которым оказалась тесно связана профессиональная судьба ученого, стала уже упоминавшаяся выше «Американская католическая историческая ассоциация»: в 1980 г. О’Каллагэн в течение года даже являлся ее сопредседателем (вместе с Лоуренсом Д. Макейфи)25. Научные интересы историка включали (и включают) историю Средних веков в целом, историю средневековой Испании, средневековых институтов на Пиренейском полуострове, особенно – монархии и парламентских учреждений. В ряду этих разнообразных научных интересов нашлось место и для фигуры Альфонсо Х, что видно уже по содержанию первой 22 Aloysius Ziegler (Head of Department) // https://cuexhibits.wrlc.org/exhibits/show/cua-historydepartment/the-history-of-cua-history/books-and-bombs--the-catholic-/ziegler – Доступ на 25.04.2018. 23 Официальное название ордена иезуитов. 24 Общие сведения о Дж. О’Каллагэне см.: Curriculum Vitae. Joseph F. O’Callaghan // https://www.fordham.edu/download/downloads/id/2192/joseph_f_ocallaghan_cv.pdf – Доступ на 25.04.2018. 25 American Catholic Historical Association // https://www.achahistory.org/about/presidents/ – Доступ на 25.04.2018.

60

Valla. №4(5), 2018. фундаментальной монографии О’Каллагэна – «Истории средневековой Испании», вышедшей первым изданием в 1975 г. и с тех пор неоднократно переиздававшейся и к настоящему времени признанной классической и далеко за пределами англоязычного мира [O’Callaghan 1975]. Монография охватывает период приблизительно в 1000 лет испанской истории – от появления вестготов на полуострове (415) до взятия Гранады (1497), открытия Америки Колумбом (1492-1499) и начала запиренейской экспансии объединенной Империи. Название последнего параграфа «Европейская империя» [O’Callaghan 1975: 674] в полной мере согласуется с таким подходом и не вызывает удивления. В этом контексте (который явно продолжает линию, намеченную некогда У. Престоном) Альфонсо Х посвящена целая глава, которая именуется «Альфонсо Х и соблазн Империи» (‘Alfonso X and the Lure of Empire’ [ibid.: 358-381]. Акцент в ней делается на процессах политического характера, связанных с завершением основной базы «Великой Реконкисты» Фернандо III (1217-1252) и его сына Альфонсо Х, последовавшей за падением Империи альмохадов, борьбе кастильского короля за престол Священной Римской империи (1256-1275), а также сопутствующих им военнополитических событиях (мятеж мусульман-мудехаров (1264-1266/7), отношения с Латинским Востоком, восстания кастильской знати в начале 1270-х гг., едва не стоившие Альфонсо Х престола). Большое внимание уделяется также отношениям кастильского короля с его арагоно-каталонскими визави – Жауме I Завоевателем (1213-1276) и Пере III (1276-1285). Глава закономерно завершается параграфом «Падение Альфонсо Х», где констатируется крах его имперских амбиций и пагубность «соблазна Империи» [ibid.: 380-381]. При этом о культурной политике Альфонсо Х, которого современники прозвали «Мудрым Королем» (Rey Sabio) не сообщается практически ничего, за исключением оговорки об этом прозвище, которое О’Каллагэн переводит то как Wise, то как Learned [ibid.: 359]. В целом правление Альфонсо Х, если смотреть с точки зрения О’Каллагэна, в политическом плане выстраивается вокруг попытки стать императором Священной Римской Империи, что прямо констатируется историком: «большую часть его правления главным для Альфонсо Х было получить корону Священной Римской Империи» [ibid.: 362]. Уже само выражение «соблазн Империи» (the lure of Empire) можно было бы трактовать как перевод на английский кастильского fecho del imperio, но при ближайшем рассмотрении проявляется игра слов, придающая английскому эквиваленту явно негативный оттенок. Говоря о конкретных политических событиях 1256-1275 гг., О’Kаллагэн отмечает, что в Германии с 1245 г. велась активная борьба за власть. Альфонсо Х вступил в нее тогда, когда в 1256 г. «умер антиимператор, выбранный пропапской фракцией» [ibid.]. Бороться за престол кастильскому королю позволяло его происхождение – он был сыном Беатрисы Швабской, внучки Фридриха Барбароссы. Практически вся борьба за имперский престол со стороны кастильского короля состояла в выдаче денег различным группировкам имперской знати для получения их поддержки, причем сам пиренейский монарх никогда не бывал и не мог быть в Германии, в отличие, например, от своего соперника Ричарда Корнуольского. Как денежные траты, так и усилия по завоеванию германской короны в ущерб правлению собственным королевством создали Альфонсо Х множество врагов на Пиренейском полуострове множество врагов. Таким образом, fecho del imperio предстает у О’Каллагэна абсолютно бессмысленным результатом имперских амбиций – продолжением старых претензий Леона и следствием желания Альфонсо Х стать императором не только в Германии, но и в Испании. Любые попытки короля создать в Кастилии сильную монархическую власть вызывали против короля недовольство в среде знати, а идея правовой унификации, выраженная в «Семи Партидах», знаменитом правовом кодексе, полностью провалилась. Насколько можно понять, позиция Дж. О’Каллагэна в полной мере соответствовала исследовательским трендам 1960-х – 1980-х гг., существовавшими в англоязычной испанистике в целом. Показательно, в частности, что изданная в 1975 г. в Барселоне на английском языке книга К.Х. Сокарраса была полностью посвящена проблеме краха 61

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии имперской политики Альфонсо Х [Socarras 1975]. Нам не удалось обнаружить какой-либо информации об этом у исследователей (хотя на его монографию ссылаются до сих пор), однако ее ориентация на англоязычного читателя и содержание говорят сами за себя: ученый исследует судьбы имперской идеи в Испании от ее возникновения в Кастилии и Леоне второй половины XI – XII вв. (Альфонсо VI и Альфонсо VII Император) до кристаллизации в эпоху Альфонсо Х (с учетом внешний, бургундских, влияний) до краха политики fecho del imperio. Этот подход слишком явно пересекается как с идеями, восходящими к У. Престону, чтобы признать его случайным: для британского и американского сознания этого времени концепты империи и ее краха (в том числе – применительно к Испании) все еще имели первостепенное значение26. После выхода в свет «Истории средневековой Испании» Дж. О’Каллагэн в той или иной мере продолжал заниматься по преимуществу политической историей, постоянно все более сосредотачиваясь на эпохе Альфонсо Х. В своих статьях он разрабатывал такие проблемы, как история взаимоотношений Альфонсо Х и кастильской Церкви его времени [O’Callaghan 1985], экономический упадок, вызванного политикой короля [O’Callaghan 1985a], а также история законодательства [O’Callaghan 1985b]. Аналогичные тенденции прослеживаются и в тематике выпущенных им в тот же период монографий «Кортесы Кастилии и Леона, 1188-1350» [O’Callaghan 1989] и «Альфонсо Х, кортесы и государство в средневековой Испании» [O’Callaghan 1998]. В первую очередь, однако, следует выделить написанную историком биографию «Мудрого Короля» («Ученый король: Альфонсо Х Кастильский», 1993), которая получила широкое признание в среде коллег: не случайно книга дважды переиздавалась в Испании [O’Callaghan 1996 (1999)], а ее переводчиком которой стал наиболее крупный современный специалист по эпохе «Мудрого Короля» М. Гонсалес Хименес [González Jiménez 2004]. Монография Дж. О’Каллагэна 1993 г. меньше всего напоминает классическую биографию. Акцент в ее содержании делается на изложении важнейших событий политической истории, построенном по проблемно-хронологическому принципу. Выделяются вступление короля на престол, методы проведения его внутренней и внешней политики (включая активную законодательную деятельность), отношения с Церковью и светской знатью, городами, этноконфессиональными меньшинствами, экономическое состояние Кастилии и Леона, мятеж мудехаров 1260-х гг. и мятежи знати 1270-х гг. Внешняя же политика представлена с большим акцентом на хронологии событий: отношения с Португалией, Арагонской Короной и запиренейскими христианскими государствами, планы африканской экспансии (ст. каст. fecho de allende), борьба за имперский престол (которая излагается достаточно подробно: ей посвящены целых две главы – 13 и 14), отношения с марокканскими берберами-маринидами. Вместе с тем было бы неверным утверждать, что монография 1993 г. отличается от «Истории средневековой Испании» лишь более подробным изложением отдельных аспектов политической истории. В ее рамки не укладывается содержание двух глав – второй (посвященной характеристике идеологии царствования) и девятой (где говорится о политике короля в области литературы и искусства). В первом случае историк предпринимает углубленный анализ концептуальной составляющей памятников законодательства эпохи Альфонсо Х – «Зерцала», «Королевского фуэро» и, конечно, «Семи Партид», с учетом влияния на них политических концепций средневекового аристотелизма (Фома Аквинский и др.). В качестве отдельных проблем выделены понимание государства, участники политического процесса и их роль, представление о королевской власти как средстве достижения блага королевства, патриотизм, отношения с Империей и папством, светский характер кастильской монархии, прерогативы короля как главы государства, концепты 26

Ср., например, выпущенную в тот же период работу британского историка Дж.Х. Эллиотта, касающуюся более позднего периода, но явно соотносимую концептуально [Elliott 1963].

62

Valla. №4(5), 2018. тирании и предательства как наиболее тяжких государственных преступлений. Ставится (и решается) проблема взаимосвязи политических идеалов и практической политики [O’Callaghan 1996: 39-54]. Что касается изложения основ культурной политики «Мудрого Короля», то оно носит по преимуществу фактологический характер: развитие системы университетов, покровительство интеллектуальной деятельности и формирование круга придворных интеллектуалов, характеристика содержания важнейших законодательных памятников, исторических сочинений («Истории Испании» и «Всеобщей и великой истории»), переводов с арабского, поэтических произведений, создававшихся Альфонсо Х либо под его непосредственным руководством. При этом констатация высочайшего уровня образованности короля и блестящего качества его интеллектуальных трудов не сопровождается попыткой определения их места во внутренней и внешней политике монарха, за исключением лишь памятников его законотворческой деятельности [ibid.: 169187]. К решению этой задачи Дж. О’Каллагэн приступает лишь в заключении, но ограничивается замечанием о том, что Альфонсо Х не являлся «сумасшедшим интеллектуалом» на престоле, а был образованным и талантливым политиком, целью которого являлось благо его страны и подданных. Печальный же конец царствования видится исследователю лишь следствием чрезвычайной глубины предпринятых преобразований и поспешностью их проведения в жизнь [ibid.: 332]. Вне зависимости от отношения к степени обоснованности этого вывода, тот факт, что в работе над этой книгой Дж. О’Каллагэн вышел за рамки традиционной политической истории, не является случайным. В конце 1980-х – начале 1990-х гг. историк существенно изменил вектор своих научных интересов. В 1987 г. появилась его первая работа, посвященная не политической, а культурной истории эпохи Альфонсо Х – написанным им «Кантигам», хвалебным песнопениям на галисийско-портгуальском языке в честь Девы Марии [O’Callaghan 1987]. В тот же период О’Каллагэн принял участие в проекте, руководимом о. Р.И. Бернсом и целиком посвященном культурным аспектам деятельности кастильского короля, о котором будет сказано ниже [O’Callaghan 1990]. После этого появилась монография «Альфонсо Х и Кантиги Святой Марии: поэтическая биография» [O’Callaghan 1998a] и комментарии к переводу «Хроники Альфонсо Х», осуществленному Ш. Текером [Thacker 2002]. На рубеже 1990-х – 2000-х гг. «культурная» проблематика возобладала полностью и окончательно [O’Callaghan 1991-1992; O’Callaghan 1999; O’Callaghan 2001; O’Callaghan 2003; O’Callaghan 2014]. 5. Альфонсо Х как «император культуры»: от «филологического поворота» к новой исследовательской парадигме Отмеченные выше изменения в сфере научных интересов Дж. О’Каллагэна, помимо субъективных, имели и определенные объективные причины. Прежде всего, к середине 1970-х гг. ощутимо возросло число американских историков-испанистов, в том числе занимавшихся средневековой Испанией – настолько, что в 1974 г. они создали особую организацию – Академию американских историков средневековой Испании 27 на правах отделения Американской ассоциации историков. В конечном итоге круг исследуемых сюжетов значительно расширился, а прежняя связь американских испанистов с определенной религиозной и этнической средой хотя и не исчезла, то была несколько сглажена. Одновременно (и даже несколько ранее) важные изменения затронули также корпорацию американских филологов-испанистов, как лингвистов, так и литературоведов, сформировавших собственный «вопросник» к испанскому средневековому прошлому, в том числе – к эпохе Альфонсо Х. Последняя оказалась принципиально важной для ученых – 27

Подробнее об этом учреждении см. ниже.

63

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии филологов и лингвистов, – поскольку стала временем важных лингвистических изменений, обусловленных переходом с латинского на средневековый кастильский язык как в официальном делопроизводстве, так и в литературе в самом широком смысле, от правовых текстов до ученой прозы [см. напр. Niederehe 1985; González Redondo 1998]. В условиях отсутствия современных исследований общего характера на означенную тематику как в англоязычной, так и (строго говоря) в испаноязычной историографии, филологи были вынуждены сами удовлетворить возникший запрос, при всех очевидных издержках «непрофессиональной» историографии. Первым это сделал видный американский испанист Джон Истен Кук Келлер III (1917-2010 [Bak Buccitelli 2012]). В контексте настоящего исследования крайне существенно то, что Дж. Келлер по своему этническому происхождению и вероисповеданию не имел никакого отношения ни к испаноязычной, ни к католической общинам США. Его путь к занятиям испанским языком и культурой был абсолютно нетрадиционным. Получив в Университете Кентукки специальность ботаника, он должен был выучить испанский, поскольку намеревался исследовать флору Латинской Америки, однако настолько увлекся изучением этого языка, что решил полностью сменить научную специализацию. В 1943 г. он поступил на докторскую программу по филологии в Университете Северной Каролины и в 1946 г. защитил диссертацию по истории испанского языка (кстати оказался и латинский язык, изначально выученный для занятий ботаникой). По характеру своих интересов Дж. Келлер практически не выходил за пределы истории языка и литературы (главным образом фольклористики): лишь две его значимых работы могут быть хотя бы в минимальной степени соотнесены с исторической тематикой [Keller 1978; Keller, Cash 1998]. Поэтому его монография 1967 г., посвященная культурной политике Альфонсо Х, вполне закономерно носила по преимуществу компилятивный характер. Важен, однако, принцип отбора материала, обусловивший структуру содержания книги: за краткими сообщениями о ситуации в Испании ко второй половине XIII в. и биографии Альфонсо Х, следуют главы, посвященные политике «Мудрого Короля» в сфере литературы и искусства, кастильским переложениям фантастических повествований восточного происхождения («Калила и Димна» и т.п.), поэтическому творчеству Альфонсо Х, его юридической прозе, переводам с арабского, а также ученым и историческим сочинениям [Keller 1967]. Несмотря на вторичность выводов Дж. Келлера, его книга очень быстро нашла благодарного читателя, свидетельством чему является неуклонный рост публикаций по испанской филологии и лингвистике, касающихся эпохи Альфонсо Х. В первую очередь речь идет о трудах группы блестящих американских лингвистов и филологов под руководством, работавших под руководством ветерана американской испанистики Ллойда А.У. Кастена (1905-1999), вся профессиональная жизнь которого связана с Университетом Висконсина (г. Мэдисон, Висконсин). Основы традиции испанских исследований в этом университете заложил видный испанский филолог-медиевист, лингвист и текстолог Антонио Гарсия Солалинде (18921937). Ученик и сотрудник выдающегося испанского филолога-медиевиста Рамона Менеднеса Пидаля (1869-1968) (который и сам активно сотрудничал с американскими университетами с начала ХХ в.28), профессор Центрального университета (Мадрид), в разное время он занимал посты сотрудника Центра исторических исследований Совета по развитию научных исследований и директора Испанской школы истории и археологии в Риме 29. Отсюда в 1931 г. А. Солалинде перебрался в Мэдисон, где занял должность преподавателя испанского языка и основал Семинар по исследованию средневековой Испании (Semianrio de 28

Р. Менендес Пидаль по приглашению Испанского общества Америки в апреле 1909 г. прочитал в Колмубийском университете курс по истории романсеро и средневековому эпосу. В том же университете он преподавал в 1937 г. и представил курсы лекций по истории испанского языка, а также эпоса и романсеро. См.: [Catalán 2012]. 29 Основателем обоих этих учреждений являлся Р. Менендес Пидаль.

64

Valla. №4(5), 2018. Estudios de España Medieval [Miguel-Prendes 2016: 57]). Его преемником по кафедре стал другой выдающийся испанский ученый – Америко Кастро Кесада (1885-1972). Филолог, философ и лингвист, он преподавал в Висконсине в 1937-1939 гг., после чего перебрался в университет Техаса (1939-1940) и Принстон (1940-1953), где основал еще одну американскую школу испанистики [Sicroft 1974; Gerli 1979]. Годы, последовавшие за окончанием Гражданской войны в Испании (1936-1939), вообще оказались необычайно плодотворными для американской испанистики: на западное побережье Атлантики высадился настоящий «десант» испанских гуманитариев-эмигрантов, в считанные годы сформировавшие в университетских кругах США крайне благоприятный интеллектуальный климат для развития испанистики. В числе многих имен достаточно назвать таких ученых, как выдающийся испанский (каталонский) лингвист Жуан Куруминаси-Виньо (1905-1997, преподавал в Университете Чикаго), филологи Хосе Фернандес Монтесинос (1897-1972, с 1940 г. преподавал в Беркли) и Рамон Хосе Сендер (1901-1982, с 1942 г. преподавал в университетах Нью-Мехико (Лас-Вегас), Денвера, Гарваде и др.), философ Хосе Ферратер Мора (1912-1991, преподавал в США с 1947 г.), поэты и эссеисты Педро Салинас Серрано (1891-1951) (с 1946 по 1951 гг. преподавал в Балтиморе и Бостоне) и Хорхе Гильен Альварес (1893-1984) и др. [Caballé, Pope 2014: 19]. Однако даже на фоне многочисленных вновь основанных центров и кафедр испанских исследований Висконсин сохранил свое особое место. В немалой степени это связано с деятельностью ученика А. Солалинде Л.У. Кастенса, который не только продолжил дело своего учителя, но и воссоздал в 1970-х гг. совместно со своим собственным учеником, профессором Джоном Нитти (род. в 1943 г.) семинар, основанный А. Солалинде, под названием Испанского семинара по средневековым исследованиям. Проекты, реализованные под эгидой этого семинара в 1970-х – 1990-х гг., совершили настоящий переворот в американской испанистике. В первую очередь речь идет о фундаментальных словарях средневекового кастильского языка, главным из которых следует признать трехтомный «Словарь кастильской прозы Альфонсо Х» [Kasten, Nitti 2002]30. В дополнение (и в продолжение) Л. Кастен и Дж. Нитти, ставшие новаторами в сфере применения цифровых технологий в своей области лингвистики, подготовили цифровые копии целого ряда важнейших текстов эпохи Альфонсо Х, коллекция которых была изначально собрана для работы над указанными выше словарями. Важнейшие из этих текстов (включая полное собрание документов его канцелярии) представлены на сайте Испанского семинара31. Параллельно Л. Кастен участвовал в ряде крупных издательских проектов литературных и правовых памятников эпохи Альфонсо Х. В их числе следует выделить издание второй части «Всеобщей и великой истории» (начатого совместно с А. Солалинде и продолженного в сотрудничестве с В.Р.Б. Оэшлегером)32 [Solalinde, Kasten, Oelschläger 1957-1961] и астрологического сочинения «Книга о крестах» (совместно с Л.Б. Киддлом) [Kasten, Kiddle 1961]. Следует подчеркнуть, что целый ряд фундаментальных проектов в сфере истории испанского языка и литературы, а также издания средневековых текстов (в первую очередь – текстов эпохи Альфонсо Х), реализованных Л. Кастеном и его учениками, не имеют параллелей за пределами США (включая Испанию); их результаты закономерно вывели американскую испанистику на первое место в мире. В рамках настоящей статьи отметим лишь некоторые из них. Роберт А. Макдональд (1940-2006), профессор Ричмондского университета (г. Ричмонд, Виргиния) издал тексты «Зерцала» [MacDonald 1990], 30 Следует упомянуть также еще один фундаментальный словарь, в котором учтен лингвистический материал эпохи Альфонсо Х: [Kasten, Cody 2001]. 31 Hispanic Seminary of America. Digital Library of Old Spanish Texts // http://www.hispanicseminary.org/textconc-en.htm – Доступ на 25.04.2018. 32 Оэшлегер, Виктор Рудольф Бернхардт (1909-1993) – американский испанист, филолог-медиевист, уроженец Канады. Работал под руководством Антонио Солалинде, а позднее – в сотрудничестве с Л.У. Кастеном.

65

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии Вильгельмина Йонксис-Хенкеманс – «Фуэро Хузго», старокастильского переложения кодекса законов вестготских королей, осуществленного по приказанию Альфонсо Х [Craddock, Jonxis-Henkemans 1992], а Айви Э. Корфис (Университет Виконсина, Мэдиссон), ставшая преемницей Л. Кастена по руководству Семинаром, подготовила издания других выдающихся правовых памятников того же периода – «Королевского фуэро» [Corfis 1993] и «Семи Партид» по печатному изданию конца XV в. [Corfis 1997]. Закономерным (но далеко не последним) результатом этой работы стало подготовленное Л. Кастеном, Д. Нитти и У. Йонксис-Хенкеманс электронное издание «Электронные тексты и конкордансы прозаических произведений Альфонсо Х Мудрого [Kasten, Nitti, Jonxis-Henkemans 1996]. В числе американских филологов и лингвистов-сподвижников Л. Кастена следует особо выделить Джерри Р. Крэддока, в 1967 г. защитившего диссертацию в Университете Калифорнии (г. Беркли)33 и уже в 1974 г. обратившегося к литературным памятникам эпохи Альфонсо Х – знаменитому кодексу «Семь Партид» (текст которого еще не был известен Дж. Келлеру [Craddock 1974]). В 1981 г. появилась колоссальная по своему значению работа о хронологии издания законодательных памятников Альфонсо Х [Craddock 1981], а в 1986 г. – фундаментальная библиография проблемы [Craddock 1986], до сих пор имеющая статус классического труда (в частности, из-за полноты информации о рукописной традиции памятника) и, наконец, в 1990 г. – издание «Семи Партид» с конкордансом на основе испанского издания 1807 г., подготовленное совместно с Дж. Нитти и Х. Темпрано [Craddock, Nitti, Temprano 1990]. Не будем перечислять других работ Дж. Крэддока на указанную тематику. Отметим лишь, что в 2008 г. важнейшие исследования ученого по историко-юридической тематике, касающиеся эпохи Альфонсо Х, были переизданы отдельной книгой [Craddock 2008]. Все эти впечатляющие результаты не могли не отразиться и на трудах историковмедиевистов. С одной стороны, кардинально изменился круг источников эпохи Альфонсо Х: если Дж. Келлеру не была доступна значительная часть текстов литературных памятников этого времени, то теперь в распоряжении историков появились их издания, соответствовавшие требованиям современной науки. С другой стороны, развитие лингвистических и филологических исследований формировало запрос на фундаментальные исследования фигуры Альфонсо Х и его эпохи. Ответом на этот запрос стало появление двух масштабных научно-издательских проектов, реализованных под руководством и при активном участии о. Роберта Игнациуса Бернса (1921-2008). Родившийся в Сан-Франциско, этот выходец из американо-ирландской семьи в 1939 г. поступил в Университет Сан-Франциско, один из крупнейших католических университетов США, основанный «Обществом Иисуса» в 1855 г. (тогда он назывался Академия св. Игнатия) и до сих пор находящийся под его влиянием. В 1940 г. будущий медиевист и сам вступил в ряды иезуитов. В дальнейшем историк продолжил образование в других католических учебных заведениях, также основанных и курируемых «Обществом Иисуса» – Университете Санта-Клара (г. Санта-Клара, Калифорния) и Школе философии «Св. Михаил» Университета Гонзага (г. Спокан, Вашингтон), где изучал классическую филологию и древнюю историю (1945-1947). Параллельно он работал в Историческом архиве американского отделения «Общества Иисуса» (г. Спокан, Вашингтон) и тогда же заинтересовался сюжетами из истории средневековой Испании, обратив особое внимание на проблему христиано-мусульманского приграничья – сюжет, традиционный для американских испанистов. В 1950 г. Р. Бернс получил степень магистра истории в том же католическом Фордемском университете (г. Нью-Йорк), где позднее учился и преподавал Дж. О’Каллагэн. В 1952 г. он был рукоположен в сан священника, а в 1954 г. получил степень бакалавра 33

Craddock J.R. Curriculum Vitae and Bibliography https://cloudfront.escholarship.org/dist/prd/content/qt5n80v6z2/qt5n80v6z2.pdf – Доступ на 25.04.2018.

66

Valla. №4(5), 2018. теологии в Калифорнийском университете (г. Лос-Анжелес). В 1958 г. в Университете Джона Хопкинса (г. Балтимор, Мэриленд) он защитил докторскую диссертацию по медиевистике, написанную под руководством видных американских медиевистов Сидни Пейтера (1902-1960, специалист по истории Франции) и Фредерика Лейна (1900-1984, специалист по истории Италии). До 1976 г. о. Р.И. Бернс преподавал в Университете СанФранциско, после чего был приглашен в Калифорнийский университет, где основал Институт по изучению средиземноморской средневековой Испании в г. Плайя-дель-Рей (Калифорния) [Chevedden 2009]. Интересы о. Р. Бернса как испаниста концентрировались главным образом на истории средневековой Валенсии, отношениях христиан и мусульман в контексте Реконкисты и крестоносного движения, межконфессиональных отношениях на Пиренейском полуострове в Средние века и др. [Burns 1967; Burns 1968; Burns 1975; Burns 1985]. В контексте же настоящей работы особенно значимы события, связанные с научной конференцией «Миры Альфонсо Мудрого и Жауме Завоевателя: интеллект и сила в Средние века», состоявшейся в апреле 1981 г. под патронатом Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA). Условно созыв конференции был приурочен к двум основным событиям – смерти Жауме I (1276) и Альфонсо Х (1284); фактически же задачей форума североамериканских испанистов явилось, с одной стороны, подведение итогов сделанного в 1960-е – 1970-е гг., а с другой – разговор о перспективах дальнейших исследований. Грандиозные результаты конференции в первую очередь определялись последствиями описанного выше своеобразного «филологического переворота» в сфере Alfonsine Studies. Американские филологи-испанисты и лингвисты не только осуществили настоящий научный прорыв, но и создали важный стимул для дальнейшего развития исследований, в том числе и в области истории. К середине 1970-х гг. для этого были созданы существенные наработки, прежде всего – в том, что касается кадров. Помимо роста числа испанистов уже ставших традиционными для американской медиевистики специализаций, к ним постепенно добавились еще и востоковеды – арабисты и гебраисты, также разрабатывавшие «испанскую» тематику в том, что касается истории и культуры мусульманской Испании (аль-Андалуса), испанских евреев-сефардов, а также морисков и маранов. Помимо количественных изменений, эта тенденция (ставшая особенно заметной в более поздний период, в 1980-е – 1990-е гг.) породила и качественные, существенно разбавив (но не растворив полностью) изначальное этноконфессиональное ядро корпорации испанских испанистов, в числе которых оказались уже далеко не только убежденные католикиконсерваторы. В этих условиях в декабре 1973 г. в Сан-Франциско медиевисты-испанисты, входившие в состав Американской ассоциации историков (American Historical Association), договорились о создании отделения этой организации, специально посвященной исследованию пиренейского Средневековья, которое получило название «Американской академии историков-исследователей средневековой Испании» (AARHMS)34. Она объединила исследователей истории Пиренейского полуострова, занимающихся периодом 400-1500 гг. Начавшее свою работу с 1974 г., это учреждение сначала именовалось Академией американских историков средневековой Испании, а в 1980 г. было перерегистрировано под нынешним названием. С 1976 г. Академия получила официальный статус общества, аффилированного с Американской ассоциацией историков. Ныне она открыта для исследователей (не только из США и Канады), специализирующихся в области любых дисциплин, связанных с означенной областью. Начиная с конца 1990-х, после завершения работы по «дигитализации» деятельности Академии, значительную роль в этой деятельности играет специальный сайт в сети Интернет. Он содержит информацию о событиях внутриакадемического характера, академической жизни (связанных с профилем Академии), новостях (включая распределение 34

American Academy of Research Historians of Medieval Spain (AARHMS).

67

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии исследовательских и травел-грантов), новых книгах. Сайт содержит также выпуски бюллетеня новостей Академии (Newsletters; издавался в 1975-2012 гг.; с 1999 г. рассылался членам по электронной почте), журнала Академии (Journal of Medieval Iberian Studies) и виртуальную библиотеку (Library of Iberian Resources on line – LIBRO). Глава Академии – президент – избирается раз в три года. В настоящее время (с 5 марта 2018 г.) этот пост занимает Майя Сойфер Айриш, профессор истории Университета Райса (Хьюстон, Техас). Аналогичным образом избирается также секретарь-казначей Академии; в настоящее время этот пост занимает Мигель Д. Гомес, профессор истории из Универстета Дейтона (католический университет в Дейтоне, Огайо). Под влиянием примера AARHMS в 1978 г. с подобными целями и структурой оформилось Севеоамериканское каталонское общество (North American Catalan Society, NACS). Решение о его создании по предложению видного каталонского лингвиста Жозепа Рока-и-Понса (1914-2000) стало одним из итогов I Коллоквиума по каталонским исследованиям в Северной Америке, состоявшегося в Иллинойском университете (г. УрбанаШампейн, Иллинойс). Знаками признания деятельности Общества со стороны автономного правительства (Женералитата) Каталонии и барселонского Института каталонских исследований стали присвоение ему в 1997 г. Премии им. Рамона Льюлля и награждение в 1997 г. Крестом «Сан-Жорди»35. Общество успешно действует поныне и, помимо реализации ряда учебных и научных проектов, издает журнал «Каталонское обозрение» (Catalan Review)36. Возвращаясь к разговору о конференции 1981 г., следует отметить, что NACS выступило ее соорганизатором, наряду с AARHMS. Крайне представительная по составу (более 40 участников, в том числе – иностранных)37, конференция тематически четко отражала исследовательские тренды второй половины 1960 - начала 1980-х гг. с их растущим акцентом на историю культуры в самом широком смысле: фигуры Жауме Завоевателя и Альфонсо Мудрого о. Р.И. Бернс в написанной им вступительной главе призывал в первую очередь рассматривать именно в этом контексте [ibid.: XV; cf. ibid.: 3-22]. Фактически, однако, число докладов, посвященных военно-политической и социальноэкономической тематике и слабо связанных с проблематикой истории культуры оказалось весьма значительным (главным образом, в докладах, посвященных истории Арагонской Короны), а потому их было решено издать отдельно. В 1985 г. под редакцией о. Р.И. Бернса была опубликована монография «Миры Альфонсо Мудрого и Жауме Завоевателя: интеллект и сила в Средние века» [Burns 1985a; переизд. 2014]; при этом лишь две главы книги были посвящены собственно Альфонсо Х. Одна (гл. 3, написанная уже упоминавшимся Дж. О’Каллагэном) касалась экономических и финансовых итогов правления кастильского короля, причем в первую очередь применительно к последствиям борьбы за имперский престол (fecho del imperio) [ibid.: 41-65]. Другая (гл. 7), автором которой являлся филологиспанист из Ричмонда (Виргиния) Р.А. Макдональд, касалась политической мысли эпохи Альфонсо Х. Она написана на основе широкого круга источников; используя наработки своих коллег, Р. Макдональд исследовал политические идеи Альфонсо Х, отразившиеся не только во всех трех его правовых кодексах («Зерцале», «Королевском фуэро» и «Семи Партидах»), но и в изданных им публично-правовых актах (включая постановления кортесов), а также в историографических памятниках («Первой всеобщей хронике»38 и 35

North American Catalan Society // http://nacs.espais.iec.cat/# – Доступ на 10.05.2018. Catalan Review: International Journal of Catalan Culture // http://nacs.espais.iec.cat/catalan-review-2/ – Доступ на 10.05.2018. 37 В числе иностранных участников находились видные испанские медиевисты Х. Лалинде Абадиа (Сарагоса), Э. Саэс Санчес (Мадрид), Ф. Удина Марторелл (Барселона), а также французский испанист Ш.Э. Дюфурк. См.: [Burns 1985a: XVIII-XIX]. 38 Под этим названием, данным ей в издании Р. Менендеса Пидаля, была долгое время известна «История Испании» Альфонсо Х. 36

68

Valla. №4(5), 2018. «Всеобщей и великой истории» Альфонсо Х, его биографической «Хронике Альфонсо Х») и литературных памятниках («Семичастие»). Привлекались также другие материалы, в том числе – документы из королевских канцелярий, местные хартии и судебники (фуэро), хроники разного времени и происхождения и др. В итоге ученому удалось создать впечатляющую картину эволюции политических идеалов Альфонсо Х и трагических неудач, обусловленных попыткой их воплощения в жизнь [ibid.: 150-202]. Статья Р. Макдональда (прежде всего ее впечатляющая эмпирическая основа) – зримое выражение того колоссального прогресса, которого достигла американская испанистика за относительно краткий период 1970-х – начала 1980-х гг. Показательно и содержание заключения к сборнику, написанное о. Р.И. Бернсом, значительная часть которого была посвящена роли Альфонсо Х с акцентом на культурные достижения его эпохи и их неразрывную связь с политическим курсом правителя [ibid.: 203-209]. В полной мере эта идея развернулась в следующей монографии, в состав которой вошли материалы, по разным причинам не вошедшие в книгу 1985 г. и специально посвященные фигуре Мудрого Короля. Монография «Император культуры: Альфонсо Х Мудрый Кастильский и его Ренессанс XIII в.» [Burns 1990] завершила «филологический поворот» в том разделе американской испанистики, который был посвящен эпохе Альфонсо Х. Формально посвященная 700-летию смерти Мудрого Короля, книга явилась прямым продолжением монографии 1985 г., что констатировалось уже в первых строках «Введения» [ibid.: XI]. В своей вступительной главе редактор и идеолог издания о. Р.И. Бернс уверенно ввел кастильского короля, имя которого ранее не было широко известно за пределами сообщества испанистов, на первые позиции в истории мировой культуры, определив результаты его миссии как «восхищение мира» (stupor mundi) [ibid.: 1-13]. С учетом сказанного особенно показательной представляется попытка о. Р. Бернса вписать фигуру Альфонсо Х в историю самих США. Интерпретируя историю Кастилии и Леона эпохи Реконкисты как определенный аналог истории американского фронтира 39, он уверенно сближает два общества и две культуры по их типологическим характеристикам, усиливая эту аналогию акцентом на историю права ряда южных штатов (территории которых ранее входили в состав Мексики), а также бывшей французской Луизианы, правовые системы которых сложились под прямым влиянием «Семи Партид» – первого светского кодекса в истории европейского права, составленного на новом, разговорном, языке, с учетом богатых традиций не только христианской, но и исламской культуры (последнее прямо отсылало американского читателя к известному образу «плавильного котла»). Создание «Семи Партид» и других выдающихся кодексов, подчеркивает историк, поставило кастильского короля в один ряд с наиболее великими европейскими законодателями – Юстинианом и Наполеоном [ibid.: 5]. В связи с этим о. Р. Бернс вспоминает даже о статуе Альфонсо Х в Вашингтоне, поставленной там в ряду скульптурных изображений других «величайших в мире законодателей» [ibid.]. Реконкиста, испанский «фронтир» (в первый период жизни40) и забота о развитии культуры, «ренессанс XIII века» (как доминанта ее заключительной части) – вот что, по мнению историка, определило историческую значимость фигуры Альфонсо Х. Отметим, что, используя понятие «ренессанс XIII века» в качестве определения характера деятельности Альфонсо Х, о. Р.И. Бернс уверенно подчеркивал связь представленных в книге сюжетов с давними традициями американской медиевистики, восходящими к Чарльзу Хомеру Хаскинсу (1870-1937), автору концепции «ренессанса XII века», что делало тему более понятной для американского читателя. С учетом важности самого понятия «ренессанса» для общественной мысли Америки (который, как известно, воспринимается американцами в качестве предтечи Реформации, протестантизма и, в 39

‘Castile was then an upland frontier…’ («Кастилия была тогда высокогорным фронтиром…») [ibid.: 1]. Об имперском предприятии Альфонсо при этом, лишь упоминается, т.к. рассказ об имперских амбициях явно противоречил позитивному образу. 40

69

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии конечном итоге, идей американской революции), о. Р. Бернс подчеркивал всемирноисторическую значимость фигуры Мудрого Короля: …Альфонсо Мудрый может рассматриваться как главное действующее лицо в процессе передачи традиции образованности и письменной культуры от Ислама христианскому Западу, главным образом, но отнюдь не только, в отношении его собственной страны в рамках этого глобального трансферта. Если принять во внимание также его роль как реформатора христианского общества, языка и права, а также всемирно-историческое значение его функции как отца испанского права для многих стран, включая и нашу собственную, мы поймем, насколько он заслужил свои прозвища “El Sabio”41 и «императора культуры». Много больше, чем его современник, император Священной Римской империи Фридрих II Гогенштауфен, он является подлинным stupor mundi – королем, восхитившим мир [ibid.: 13].

Заявленный подход определил содержание книги в целом. Большая часть составивших ее глав была написана Л. Кастеном (автору ключевой главы по истории испанского языка эпохи Альфонсо Х [ibid.: 33-45]) и его прямыми учениками Эллен Космер (Ворчестерский государственный университет), соавтором которой стал уже упоминавшийся Дж. Пауэрс [ibid.: 46-58], Джули Болтон Холлоувэй (Университет Колорадо) (прямо утверждавшей о влиянии наследия Альфонсо Х на таких деятелей итальянского Возрождения, как Данте и Брунето Латини) [ibid.: 109-123], Джозефом Томасом Сноу (Мичиганский государственный университет) [ibid.: 126-140], Нэнси Джо Дайер (Техасский университет A&M42) [ibid.: 141158], Джерри Крэддоком [ibid.: 182-197] и Энтони Х. Карденасом (университет Нью-Мехико) [ibid.: 90-108; 198-208]. Отдельно отметим участие Дж.И. Келлера, которого можно уверенно назвать вдохновителем ключевой идеи книги [ibid.: 72-89]. Обратим внимание также на присутствие в числе других исследователей израильского историка средневековой музыки Исраэля Каца (Еврейский университет в Иерусалиме) [ibid.: 159-181]. В последнем случае мы видим значимый пример сотрудничества между американскими и израильскими медиевистами, который применительно к исследуемому периоду едва ли можно назвать случайным. С высокой долей вероятностью позволим себе заявить, что речь идет о своеобразном отражении набиравших популярность Judish Studies, постепенно ставших неотъемлемой частью Hispanic Studies в качестве раздела, посвященного истории и культуре испанских евреев и их потомков. Об этом говорит также присутствие в числе авторов Нормана Рота (Университет Висконсина, Мэдиссон), одним из первых поставившего проблему роли образованных иудеев в культурной жизни Кастилии и Леона времен Альфонсо Х [ibid.: 59-71]. С этого времени Alfonsine Studies приняли четко выраженный межконфессиональный характер, который в дальнейшем был усилен за счет «мусульманской» составляющей, на значение которой, как говорилось выше, указывал уже о. Р. Бернс. При этом содержание книги отнюдь не было сведено к экскурсам в историю литературы (и шире – испанской культуры) XIII в. Главная идея, наиболее последовательно выраженная в главах, написанных Дж. О’Каллагэном, А. Карденасом и самим о. Р. Бернсом, была связана с инструментальной ролью деятельности «императора культуры». Говоря словами Дж. О’Каллагэна (текст которого непосредственно следовал за главой о. Р. Бернса, по существу, выполнявшей функцию предисловия и, соответственно, носил наиболее выраженный концептуальный характер), …Альфонсо не был ни легкомысленным человеком, ни лентяем, ни дураком, ни распутным или рассеянным типом, но являлся трудолюбивым монархом, серьезно воспринимавшим свои королевские обязанности. Его меры по возвышению монархической власти, организации управления 41

Мудрый (исп.). A&M – Сельскохозяйственный и механический университет (Agricultural & Mechanical University), один из типов университетов в США. 42

70

Valla. №4(5), 2018. королевством, развитию налоговой системы, права, судопроизводства, кортесов, а также консолидация им завоеваний его отца, ставит его в один ряд с величайшими правителями Средневековья и делают достойным современником императора Фридриха II, Людовика IX Французского и Эдуарда I Английского. Если Альфонсо и претерпел оскорбительное непонимание со стороны своего сына и большинства своего народа, то это произошло, вероятно, потому, что он стремился сделать слишком многое и двигал свое королевство вперед слишком быстро [ibid.: 32].

В аналогичном духе высказался и Э. Карденас, исследовавший скрипторий Мудрого Короля и пришедший к выводу о сугубо прагматической направленности его деятельности и неразрывной связи translatio studii и translatio potestatis в ее рамках [ibid.: 107-108]. Подводя итоги анализа монографии 1990 г., отметим, что ее роль в развитии Alfonsine Studies трудно преувеличить, ибо она поставила американскую историографию средневековой Испании на тот же высочайший уровень, на который труды Л. Кастена и его учеников поставили историю испанской средневековой литературы. Влияние концептуальных подходов о. Р. Бернса и его коллег ощущается и в монографии наиболее крупного испанского специалиста по эпохе Альфонсо Х Мануэля Гонсалеса Хименеса (Севильский университет) [González Jiménez 2004], и в ряде коллективных монографий 1990х – 2000-х гг., на первое место в ряду которых следует, вероятно, поставить работу «Альфонсо Х и его эпоха. Век Мудрого Короля» под редакцией Мануэля Родригеса Льописа (университет Мурсии43), в числе авторов которой выступил целый ряд наиболее авторитетных европейских медевистов, в числе которых – Хосе Мануэль Ньето Сория (Мадридский университет «Комплутенсе»), Хулио Вальдеон Баруке (1936-2009), уже упоминавшийся М. Гонсалес Хименес, Антонио Перес Мартин (университет Мурсии), Жорж Мартен (Университет Париж-I-Сорбонна) и др. [Rodríguez Llopis et al. 2001]. Разумеется, концептуальная составляющая монографии 1990 г. получила развитие и в самой американской историографии. Это видно уже по содержанию выдающегося научного проекта, осуществленного большой группой медиевистов всех специализаций (историков, филологов, философов, богословов и др.) под редакцией видного современного американского филолога-испаниста и лингвиста Э. Майкла Герли (Университет Вирджинии), признанного специалиста по истории испанской литературы Средневековья и Возрождения44. Речь идет о фундаментальной энциклопедии «Средневековая Иберия», в которой немалое место нашлось и для целого ряда статей об Альфонсо Х [Medieval Iberia 2003]. В связи с этим показательны и широта тематики, и персональный состав авторов статей, большинство которых являлось и участниками издания 1990 г.: Ана Домингес Родригес (Мадридский университет «Комплутенсе») (Альфонсо Х как покровитель искусств и т.п. [ibid.: 63-65]), Чарльз Ф. Фрейкер-мл. (Мичиганский университет)45 (историографические труды Мудрого Короля [ibid.: 65-67]), Роберт А. Макдональд (законодательство Альфонсо Х [ibid.: 67-68]), Исраэль Кац (музыкальные инструменты и музыка [ibid.: 68-69, 69-71]), Джозеф Ф. Сноу (поэзия Альфонсо Х [ibid.: 71-72]), Дж. О’Каллагэн (политическая история [ibid.: 72-73]), Энтони Х. Карденас (ученые труды Альфонсо Х [ibid.: 73-74]). Такое внимание к фигуре Мудрого Короля (достаточно сказать, что ни один другой выдающийся политический, церковный или культурный деятель иберийского Средневековья не удостоился более чем одной статьи: исключения не сделали даже для Исидора Севильского) определяется как местом Alfonsine Studies, ставших одним из центральных направлений в современной американской испанистике и медевистике в целом, так и авторитетом американской испанистики в данной конкретной области. 43

Университеты Мурсии и Севильи, городов, с которыми были связаны значимые события времен правления Мудрого Короля, традиционно являются крупнейшими центрами изучения наследия Альфонсо Х. 44 Gerli, E. Michael // http://spanitalport.as.virginia.edu/people/mg2u – Доступ на 10.05.2018. 45 Чарльз Ф. Фрейкер-мл. – филолог-романист, в 1965-1992 гг. работавший в Мичиганском университете. См.: Charles F. Fraker Jr. // https://www.lib.umich.edu/faculty-history/faculty/charles-f-fraker-jr – Доступ на 10.05.2018.

71

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии Об этом же говорит содержание недавно опубликованной книги Саймона Р. Даблдея (Университет Хофстра, Нью-Йорк), выпускника Кэмбриджского (1988) и Гарвардского университетов (1996)46. В настоящее время C.Р. Даблдей является крупнейшим историкомспециалистом по эпохе Альфонсо Х. основателем и редактором «Журнала средневековых иберийских исследований» и экс-президентом упоминавшейся выше AARHMS. В своей биографии Альфонсо Х («Мудрый Король: христианский правитель, мусульманская Испания и начало Ренессанса» [Doubleday 2015]) он развивает идеи предшественников, делая акцент на межконфессиональных аспектах истории Кастилии и Леона и обусловленном ими межкультурном диалоге. Деятельность С.Р. Даблдея интересна и как отражение новых тенденций в развитии Alfonsine Studies в США: ни он сам, ни университеты, которые сформировали его как исследователя, никак не связаны с католической Церковью. Идея «плавильного котла» восторжествовала полностью и всецело, по меньшей мере – на уровне Alfonsine Studies. Вместе с тем говорить о полном и абсолютном доминировании межконфессионального и культурологического в этой сфере было бы преждевременно: интерес к имперской политике Мудрого Короля вовсе не ушел в прошлое. Даже наоборот: теперь эта политика воспринимается в ином, более широком, чем ранее, контексте, а деятельность Мудрого короля в сфере культуры оказывается ничем иным как ее оружием [Gerli 2011]. Ауров О.В., г. Москва Литература Альперович, Лавров 1960 – Очерки Новой и Новейшей истории Мексики, 1810-1945 / Под ред. М.С. Альперовича и Н.М. Лаврова. – М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1960. С. 120-158. Альперович 1991 – Альперович М.С. Мексика во второй трети XIX века // История Латинской Америки. Т. 1: Доколумбова эпоха – 70-е годы XIX века. – М.: Наука, 1991. С. 221-227. Боткин 1976 – Боткин В.П. Письма об Испании. – Л.: Наука, 1976. С. 37-194. Allen 1909-1910 – ‘Forum Conche. Fuero de Cuenca. The Latin Text of the Municipal Charter and Laws of the City of Cuenca’, ed. by … George H. Allen, in University Studies. University of Cincinnati. Ser. 2. 1909. Vol. 5. No. 4. Pp. 4-91; 1910. Vol. 6. No. 1. Pp. 3-134. Alvárez Millán 2004 – Alvárez Millán C. ‘Pascual de Gayangos y la historia medieval de España’, Espacio, Tiempo y Forma. Ser. III: Historia Medieval. 2004. T. 17. Pp. 37-51. Álvarez Ramos, Álvarez Millán 2007 – Álvarez Ramos M.A., Álvarez Millán C. Viajes literarios de Pacual de Gayangos (1850-1957) y origen de la archivística española. Madrid: CSIC, 2007. Aurell i Cardona 2012 – La historia de España en primera persona. Autobiografías de historiadores hispanistas. Ed. por J. Aurell i Cardona. Barcelona: Editorial Base, 2012. Aurell i Cardona 2015 – Aurell i Cardona J. Theoretical Perpective’s in Historian’s Autobiographies: from Documentation to Intervention. New York, London: Routledge, 2015. Bak Buccitelli 2012 – Bak Buccitelli A. ‘Keller, John Esten (1917-2010)’, in Celebrating Latino Folklore. An Encyclopedia of Cultural Tradition. Ed. by M. Herrera-Sobek. Santa Barbara, Denver, Oxford: ABC-Clio, 2012. Vol. 1. Pp. 639-641.

46

Simon R. Doubleday, Professor of History // https://www.hofstra.edu/faculty/fac_profiles.cfm?id=381 – Доступ на 25.04.2018.

72

Valla. №4(5), 2018. Bishko 1980 – Bishko Ch.J. Studies in Medieval Spanish Frontier History. London: Variorum Reprints, 1980. Bishko 1984 – Bishko Ch.J. Spanish and Portuguese Monastic History, 600-1300. London: Variorum Reprints, 1984. Bonet Correa 2015 – Bonet Correa A. ‘Semblanza del hispanista Archer Milton Huntington, fundador de la Hispanic Society of America’, Cuadernos de arte e iconografía. 2015. T. 24. No. 47. Pp. 7-12. Burns 1967 – Burns R.I. The Crusader Kingdom of Valencia: Reconstruction on a ThirteenthCentury Frontier. 2 vols. Harvard: Harvard University Press, 1967. Burns 1968 – Burns R.I. Muslims, Christians and Jews in the Crusader Kingdom of Valencia: Societies in Symbiosis. Cambridge: Cambridge University Press, 1968. Burns 1975 – Burns R.I. Medieval Colonialism: Postcrusade Exploitation of Islamic Valencia. Princeton: Princeton University Press, 1975. Burns 1985 – Burns R.I. The Jesuits and the Indian Wars of the Northwest. Idaho Research Foundation, 1985. Burns 1985a – The World of Alfonso the Learned and James the Conqueror: Intellect and Force in the Middle Ages. Ed. by R.I. Burns, S.J. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1985. Burns 1990 – Emperor of Culture: Alfonso X the Learned of Castile and His ThirteenthCentury Renaissance. Ed. by R.I. Burns, S.J. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1990. Caballé, Pope 2014 – ¿Por qué España? Memorias del hispanismo estadounidense. Eds. A. Caballé, R.D. Pope. Barcelona: Galaxia Gutenberg, 2014. Catalán 2012 – Catalán D. ‘Ramón Menéndez Pidal’, Diccionario Biográfico Español. Madrid: Real Academia de la Historia, 2012. Pp. 651-657. Chevedden 2009 – Chevedden P. In Memoriam. Robert I. Burns, SJ (1921-2008) [https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-history/may-2009/inmemoriam-robert-i-burns-sj] – Доступ на 11.06.2015. В настоящее время сайт не действует. Corfis 1993 – Text and Concordance of the “Fuero Real” Escorial MS/Z.III.16. Ed. by I.A. Corfis. Madison: Hispanic Seminary of Medieval Studies, 1993. Corfis 1997 – Text and Concordance of the “Siete Partidas” October 25, 1491. Ed. by I.A. Corfis. Madison: Hispanic Seminary of Medieval Studies, 1997. Craddock 1974 – Craddock J.R. ‘La nota cronológica inserta en el prólogo de las Siete Partidas: edición crítica y comentario’, Al-Andalus. 1974. No. 39. Pp. 363-390. Craddock 1981 – Craddock J.R. ‘La cronología de las obras legislativas de Alfonso X el Sabio’, Anuario de Historia del Derecho Español. 1981. T. 51. Pp. 365-418. Craddock 1986 – Craddock J.R. The Legislative Works of Alfonso X, el Sabio. A Critical Bibliography. London: Grant & Cutler, 1986. Craddock 2008 – Craddock J.R. Palabra de Rey: selección de estudios sobre legislación alfonsina. Salamanca: Seminario de Estudios Medievales y Renacentistas. Sociedad de Estudios Medievales y Renacentistas, 2008. Craddock, Jonxis-Henkemans 1992 – Text and Concordance of “Fuero Juzgo” MS. B2567 Hispanic Society of America. Ed. by J.R. Craddock, W. Jonxis-Henkemans. Madison: Hispanic Seminary of Medieval Studies, 1992. Craddock, Nitti, Temprano 1990 – Craddock J.R., Nitti J.J., Temprano J.C. The Text and Concordance of “Las Siete Partidas” de Alfonso X based on the Edition of the Real Academia de la Historia, 1807. Madison: Hispanic Seminar of Medieval Studies, 1990. Dillard 2002 – Dillard H. ‘Charles Julian Bishko (1906-2002): A Personal Memoir’, La corónica: A Journal of Medieval Hispanic Languages, Literatures, and Cultures. 2002. Vol. 31. No. 1. Pp. 142-159. Doubleday 2015 – Doubleday S.R. The Wise King: A Christian Prince, Muslim Spain, and the Birth of the Renaissance. New York: Basic Books, 2015. Elliott 1963 – Elliott J.H. Imperial Spain, 1469-1716. London: Edward Arnold, 1963. 73

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии Elliott 1989 – Elliott J.H. Why Spain? A Historian’s Retrospective. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1989. Fernández de Navarrete 1825-1837 – Fernández de Navarrete M. Colección de los viajes y descubrimientos que hicieron por mar los españoles desde fines del siglo XV: con varios documentos inéditos concernientes á la historia de la marina castellana y de los establecimientos españoles en Indias. 5 vols. Madrid: En la Imprenta Real, 1825-1837. Gardiner 1959 – Gardiner C.H. ‘Prescott’s Most Indispensable Aide: Pacual de Gayangos’, The American Historical Review. 1959. Vol. 39. No. 1. Pp. 81-115. Gayangos 1839 – Gayangos P. ‘The History of the Reign of Ferdinand and Isabella the Catholic of Spain. By W. H. Prescott’, The Edinburg Review. 1839. Vol. 68. No. 138. Pp. 376-401. Gayangos 1875-1893 – Catalogue of the Manuscripts in the Spanish Language in the British Museum by Don Pacual de Gayangos. 4 vols. London: Printed by the Order of the Trustees, 18751893. Gerli 1979 – Gerli E.M. ‘History, Medieval Spanish Literature and the Lessons of Américo Castro’, Kentucky Romance Quarterly. 1979. Vol. 26. Issue 2. Pp. 169-179. Gerli 2011 – Gerli E.M. ‘The Destiny of Iberian Empire: Alfonso X and the Cultural and Political Significance of the Libro de Alexandre’, in Studies in Homage to John Esten Keller. Ed. Roger Tinnell. Newark, DE: Juan de la Cuesta, 2011. Pp. 93-109. González 2014 – González M.J. ‘Historicizing the Historian: Writing the Life of Raymond Carr’, Journal of Historical Biography. 2014. No. 16. Pp. 33-60. González Jiménez 2004 – González Jiménez M. Alfonso el Sabio. Barcelona: Ariel, 2004. González Redondo 1998 – González Redondo F. Historia de la prosa medieval castellana. Vol. 1. La creación del discurso prosístico: el entramado cortesano. Madrid: Cátedra. Crítica y estudios literarios, 1998. Pp. 423-851. Irving 1828 – Irving W. A History of Life and Voyages of Christopher Columbus. 4 vols. London: John Murray, 1828. Irving 1829 – Irving W. Chronicle of the Conquest of Granada, from the mss. of fray Antonio Agapida. London: John Murray, 1829. Irving 1849 – Irving W. Mahomet and his Successors. New York, London: The Cooperative Publication Society, 1849. Kagan 2002 – Spain in America: The Origins of Hispanism in the United States. Ed. by Richard L. Kagan. Urbana, Ill: University of Illynois Press, 2002. Kasten, Cody 2001 – Tentative Dictionary of Medieval Spanish. Ed. by L. Kasten y F. Cody. 2 ed. New York: Hispanic Seminary of America, 2001. Kasten, Kiddle 1961 – Alfonso X. Libro de las cruzes. Ed. por L.A. Kasten, L.B. Kiddle. Madrid: CSIC, 1961. Kasten, Nitti, Jonxis-Henkemans 1996 – The Electronic Texts and Concordances of of the Prose Works of Alfonso X el Sabio. Ed. by L. Kasten, J. Nitti, W. Jonxis-Henkemans. Madison: Hispanic Seminary of Medieval Studies, 1996. Kasten, Nitti 2002 – Diccionario de la prosa castellana del Rey Alfonso X. Bajo la dir. de L.A. Kasten y J.N. Nitti. 3 vols. New York: Hispanic Seminary of Medieval Studies, 2002. Kearly 2007 – Kearley T.G. ‘Justice Fred Blume and the Translation of Justinian’s Code’, Law Library Journal. 2007. Vol. 99. Pp. 525-554. Kearley 2014 – Kearley T.G. ‘The Enigma of Samuel Parsons Scott’, Roman Legal Tradition. 2014. No. 10. Pp. 1-37. Keller 1967 – Keller J.E. Alfonso X, Sabio. New York: Twayne Publishers, 1967. Keller 1978 – Keller J.E. Pious Brief Narrative in Medieval Castilian and Galician Verse: from Berceo to Alfonso X. Lexington, Ky: University Press of Kentucky, 1978 (Studies in Romance Languages, 21). Keller, Cash 1998 – Keller J.E., Cash A.G. Daily life depicted in the “Cantigas de Santa Maria”. Lexington: The University Press of Kentucky, 1998. 74

Valla. №4(5), 2018. MacDonald 1990 – Espéculo. Texto jurídico atribuido al Rey de Castilla Don Alfonso X, el Sabio. Edición, introducción y aparato crítico.... por R.A. MacDonald. Madison: Hispanic Seminary of Medieval Studies, 1990. Maestu 2009 (1931) – Maestu R. La defensa de la Hispanidad // https://guardiadelahispanidad.files.wordpress.com/2009/09/defensa-de-la-hispanidad.pdf – Доступ на 10.05.2018. Medieval Iberia 2003 – Medieval Iberia, an Encyclopedia. New York, London: Routledge, 2003. Miguel-Prendes 2016 – Miguel-Prendes S. ‘Medieval Iberian Studies: Borgers, Bridges, Fences’, in American / Medieval. Nature and Mind in Cultural Transfer. Göttingen: V&R Unipress GmbH, 2016. Pp. 47-73. Niederehe 1985 – Niederehe H.-J. ‘Alfonso el Sabio y la fisionomía lingüística de la Península Ibérica de su época’, La lengua y la literatura en tiempos de Alfonso X. Actas del Congreso Internacional. Murcia, 5-10 marzo 1984. Murcia: Universidad de Murcia, 1985. Pp. 415436. O’Callaghan 1975 – O’Callaghan J.F. A History of Medieval Spain. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1975. O’Callaghan 1985 – O’Callaghan J.F. ‘Alfonso X and the Castilian Church’, Thought. 1985. No. 60. Pp. 417-429. O’Callaghan 1985a – O’Callaghan J.F. ‘Paths to Ruin: The Economic and Financial Policies of Alfonso the Learned’, in The Worlds of Alfonso the Learned and James the Conqueror. Ed. by R. I. Burns, S.J. Princeton: Princeton University Press, 1985. Pp. 41-67. O’Callaghan 1985b – O’Callaghan J.F. ‘Sobre la promulgación del Espéculo y del Fuero Real’, Estudios en homenaje a Don Claudio Sánchez Albornoz en sus 90 Años. 3 vols. Buenos Aires: Instituto de Historia de España, Universidad de Buenos Aires, 1985. Рp. 167-179. O’Callaghan 1987 – O’Callaghan J.F. ‘The Cantigas de Santa María as an Historical Source: Two Examples (nos 321 and 386)’, Studies on the Cantigas de Santa María: Art, Music and Poetry. Edited by J.E. Keller and I. Katz. Madison: The Hispanic Seminary of Medieval Studies, University of Wisconsin, 1987. Pp. 387-402 O’Callaghan 1989 – O’Callaghan J.F The Cortes of Castile-Leon: 1188-1350. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1989. O’Callaghan 1990 – O’Callaghan J.F. ‘Image and Reality: The King Creates his Kingdom’, in Emperor of Culture: Alfonso X the Learned of Castile and his Thirteenth-Century Renaissance. Ed. by R.I. Burns, S.J. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1990. Pp. 14-32. O’Callaghan 1991-1992 – O’Callaghan J.F. ‘The Ideology of Government in the Reign of Alfonso X of Castile’, Exemplaria Hispanica. 1991-1992. No. 1. Pp. 1-17. O’Callaghan 1996 (1999) – O’Callaghan J.F. El Rey Sabio: El Reinado de Alfonso X de Castilla. Transl. by M. González Jiménez. Sevilla: Universidad de Sevilla, 1996 (2-a ed. esp. – 1999). O’Callaghan 1998 – O’Callaghan J.F. Alfonso X, the Cortes, and Government in Medieval Spain. Cambridge: Ashgate, 1998. O’Callaghan 1998a – O’Callaghan J.F. Alfonso X and the Cantigas De Santa Maria: A Poetic Biography. Leiden: Brill, 1998. O’Callaghan 1999 – O’Callaghan J.F. ‘El carácter multicultural de la Edad Media: El Ejemplo de la Universidad de Sevilla de Alfonso X el Sabio’, Concentus Libri. 1999. No. 9. Pp. 219-227. O’Callaghan 2001 – O’Callaghan J.F. ‘Alfonso X and the Partidas’, in Las Siete Partidas. Transl. by S.P. Scott. Ed. by R.I. Burns, S.J. 5 vols. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2001. Pp. XXX-XL. O’Callaghan 2003 – O’Callaghan J.F. ‘War (and Peace) in the Law Codes of Alfonso X’, in Crusades, Condottiere, and Cannon: Warfare and Society around the Medieval Mediterranean. Ed. by D.J. Kagay and L.J. A.Villalon. Leiden: Brill, 2003. Pp. 3-18. 75

Ауров О.В. От «соблазна Империи» к «императору культуры»: Альфонсо Х в современной американской историографии O’Callaghan 2014 – O’Callaghan J.F. ‘Una ley de las Cortes de Sevilla de 1252 incorporada en la Primera Partida del rey don Alfonso X, el Sabio’, Anuario de Historia del Derecho Español. 2014. T. 84. Pp. 789-796. Peiró Martín 2013 – Peiró Martín I. Historiadores en España: historia de la historia y memoria de la profesión. Zaragoza: Prensas de la Universidad de Zaragoza, 2013. Prescott 1838 – Prescott W.H. History of the Reign of Ferdinand and Isabella the Catholic of Spain. 2 vols. New York: A.L. Burt, 1838. Prescott 1848 – Prescott W.H. Historia de los Reyes Católicos D. Fernando y D.a Isabel. 4 vols. (8 tomos). Madrid: Imprenta de la Biblioteca del Siglo, 1848. Prescott 1857 – Prescott W.H. History of the Reign of the Emperor Charles the Fifth, with an Account of Emperor’s Life after the Abdication. 2 vols. London: George Routledge & Co., 1857. Prescott 1857-1858 – Prescott W.H. History of the Reign of Philip the Second, King of Spain. 3 vols. Boston: Philips, Sampson & Co., 1857-1858. Reilly 2015 – Reilly B.F. ‘Medieval Iberian Studies in the United States’, in The Emergence of León-Castile, c. 1065-1500. Essays presented to J.F. O’Callaghan. Ed. by J.J. Todesca. Farnham, Surrey: Ashgate, 2015. Pp. 1-8. Rodríguez Llopis et al. 2001 – Alfonso X y su época. El siglo de Rey Sabio. Coord. por M. Rodríguez Llopis. Autores: Julio Valdeón Baruque, Miguel Rodríguez Llopis, José Manuel Nieto Soria, Armin Wolf, Manuel González Jiménez, José María Monsalvo Antón, Antonio Pérez Martin, Georges Martin, Rafael Cómez Ramos. Barcelona: Carrogo S.A. De Ediciones, 2001. Ruiz 2002 – Ruiz T.F. ‘La historia medieval de España en el mundo norteamericano’, Medievalismo. 2002. No. 12. Рp. 299-312. Russell 2010 – Russell F.L. The History of Mexico. From Pre-Conquest to Present. New York: Routledge, 2010. Pp. 192-211. Scott 1881 – Scott S.P. ‘Granada and the Alhambra’, Lippincott’s Magazine of Popular Literature and Science. 1881. Vol. 27. P. 425. Scott 1886 – Scott S.P. Through Spain: A Narrative of Travel and Adventure in the Peninsula. Philadelphia and London: R. Bentley, 1886. Scott 1904 – Scott S.P. History of the Moorish Empire in Europe. 3 vols. Philadelphia, London: J.P. Lippincott Company, 1904. Scott 1910 – The Visigothic Code (Forum Judicum). Translated by S.P. Scott. Boston: The Boston Book Company, 1910. Scott 1931 – Las Siete Partidas. Translation and notes by S.P. Scott; introduction, table of contents and index by Ch.S. Lobingier; bibliography by J. Vance. Chicago: Commerce Cleaning House / Comparative Law Bereau, American Bar Association, 1931. Scott, Burns 2001 – Las Siete Partidas. Transl. and notes by S.P. Schott. Ed. by R.I. Burns, S.J. 5 vols. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2001. Sicroft A.A. ‘En torno a las ideas de Américo Castro’, AIH. Actas V. 1974. Pp. 105-119. Socarras 1975 – Socarras C.K. Alfonso X of Castile: A Study on Imperialistic Frustration. Barcelona: Ediciones Hispam, 1975. Solalinde, Kasten, Oelschläger 1957-1961 – Alfonso X. General Estoria. Segunda parte. Ed. por A. Solalinde, L.A. Kasten, V.R.B. Oelschläger. 2 vols., Madrid: CSIC, 1957, 1961. Suárez-Zuloaga 2015 – Suárez-Zuloaga I. ‘Huntington, Zuloaga y la divulgación de España en los Estados Unidos’, Cuadernos de arte e iconografía. 2015. T. 24. No. 47. Pp. 65-67. Thacker 2002 – Chronicle of Alfonso X. Introduction and Notes by Joseph F. O’Callaghan. Translation by Sh. Thacker and José Escobar. Lexington: The University Press of Kentucky, 2002. Ticknor 1863 – Ticknor G. Life of William H. Prescott. New York: Dana Estes & Company Publishers, 1863. Ziegler 1930 – Ziegler A.K. Church and State in Visigothic Spain. Washington: Catholic University of America, 1930. 76

Valla. №4(5), 2018.  Аннотация Статья посвящена исследованиям по средневековой истории и культуре Испании в современной американской медиевистике на примере фигуры Альфонсо Х Мудрого, короля Кастилии и Леона (1252-1284). Рассмотрены основные периоды в истории изучения феномена Альфонсо Мудрого. Автор обращает внимание на роль религиозных и этнических факторов в развитии исследований в этой области, анализирует их значение для развития самосознания и культуры исторической памяти. Ключевые слова Альфонсо Х Мудрый; американская медиевистика; религиозное самосознание; этническая идентичность

средневековая

империя;

Сведения об авторе Ауров Олег Валентинович, г. Москва, Школа актуальных гуманитарных исследований Института общественных наук Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ – Российский государственный гуманитарный университет. e-mail: [email protected]

 77

[VALLA] рецензии

Наследие С.Н. Азбелева и журнал «Исторический формат»: Круглый стол Предисловие Электронный журнал «Исторический формат» был создан с целью обеспечить кружок антинорманистов (и толпу их сторонников среди любителей), своим печатным органом, какового они до того не имели в нынешней науке. Естественно, этот орган привлек к себе участников и извне научного круга, и откровенных активистов лженауки типа пропагандистов «Влесовой книги», сторонников теории славян в палеолите и т. п. Но и отдельные представители академической науки, питавшие по тем или иным причинам тайные симпатии к этим взглядам, но стеснявшиеся выдавать это, перестали стесняться – нашли, где можно откровенно высказаться без того, чтобы отшатнулись случайные соседи. К моему удивлению и сожалению, среди таких авторов, утративших заботу о профессиональной репутации, оказался историк С.В. Томсинский, который, как нам казалось, понимает науку, как все мы. Данный круглый стол созван электронным журналом Valla прежде всего для того, чтобы защитить принципы научности в истории, отделить профессиональную среду от воинствующего дилетантизма и попыток откровенной идеологии подстроиться под науку. А для этого приходится показывать, насколько отличны приемы антинорманистов от требуемых истинной наукой, то есть переносить спор на почву науки. Этому и посвящены разборы сочинений А.А. Карпенко, Л.П. Грот, А.В. Журавеля и, к сожалению, еще одного ревнителя антинорманизма с ученым статусом и большими научными заслугами в прошлом, С.Н. Азбелева. Здесь можно еще раз убедиться, насколько доводы антинорманистов далеки от фактического материала. В своих попытках опровергнуть выдуманную ими «норманскую теорию» антинорманисты обычно цепляются ко всяким возможностям истолковать древние ситуации иначе, чем присутствие скандинавов. Да, конечно, в древней истории много пробелов и неясностей, многие источники фрагментарны и лакунарны, многое возможно восстановить лишь на основе большей или меньшей вероятности, но часто это очень различные вероятности. Вероятность локализации норманнской прародины варягов у западнобалтийских славян столь же реалистична, как локализация Ладоги (Альдегйобурга) на месте Дорестада. Все этнонимы, однотипные с Русью, располагаются в восточнобалтийском регионе, а не в Западной Прибалтике или на Днепре. С восточнобалтийским путем из варяг в греки совпадает и распространение археологических следов викингов – все эти Плакуны, Гнёздовы и Черные могилы. Я не настолько наивен, чтобы надеяться, что в результате критики авторы «Исторического формата» пересмотрят свои взгляды, но для читателей действительно показана безосновательность антинорманистских доводов, впервые, пожалуй, в столь концентрированном виде. Клейн Л.С., г. Санкт-Петербург, доктор Honoris causa Высшей Антропологической Школы, ответственный соредактор портала Генофонд.рф, [email protected]

78

Valla. №4(5), 2018.

Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате Этим летом, после более чем годичного перерыва, вышел новый выпуск журнала «Исторический формат». Это издание давно зарекомендовало себя как сомнительное с научной точки зрения [Губарев 2015]. Представляет ли собой приятное исключение свежий номер? Будучи специалистом по истории cредневековой Руси, я фактически ограничусь рассмотрением тех материалов, которые посвящены соответствующей тематике. Но их в номере достаточное количество для оценки научного уровня всего выпуска. Этот выпуск, как и было обещано [Жих 2017], посвящен памяти доктора филологических наук С.Н. Азбелева, скончавшегося 25.12.2017. Азбелев прожил долгую жизнь, дожив до 91 года. Его давние исследования, посвященные поздним памятникам новгородского летописания, до сих пор не утратили актуальности. Но, к сожалению, этого нельзя сказать про его новейшие работы, демонстрирующие некритическое отношение к источникам. На этой почве его монография «Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли» [Азбелев 2007] встретила критику в научном сообществе [Петрухин 2011: 288; Cелин 2011; Лукин 2014: 50-51]. Вышедшая в 2016 г. его последняя книга о новгородском летописании недавно была рассмотрена мной. Я пришел к заключению, что данный труд заслуженного научного работника недоброкачествен и несет потенциальную опасность для неподготовленного читателя [Несин 2017б]. Не исключено, что из-за столь низкого уровня последних работ С.Н. Азбелева никто, кроме антинорманистов из редколлегии «Исторического формата», не выпускал сборников в честь его 90-летия и по случаю его смерти. С другой стороны, именно такое потребительское отношение к поздним и сомнительным источникам, в частности, Иоакимовской летописи (ИЛ), сблизило Азбелева в последние годы жизни с антинорманистами. В 2015 г. С.Н. Азбелев вошел в состав редколлегии их журнала: его инициалы можно прочитать в перечне редакторов уже начиная со второго выпуска. И даже после смерти «навсегда остался членом редакции Исторического формата» (с. 10). 1. Об «ущербности» «плохой работы» Первая статья мемориального выпуска, посвященная памяти ученого, принадлежит перу заместителя главного редактора журнала М.И. Жиха и самого главного редактора В.И. Меркулова (c. 11-31). Она представляет собой вполне добротный, хотя и обычный материал для вводного биографического очерка в мемориальном сборнике. Любопытно другое. Едва ли не наибольший пиетет у авторов вызывают монографии Азбелева по устной истории Новгородской земли, в частности, вышеупомянутая книга «Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли». В них, по словам Жиха и Меркулова, С.Н. Азбелев показал, что устная история является не менее важным и ценным историческим источником, чем история письменная... как показал С.Н. Азбелев, в относительно поздних летописных списках могут содержаться вполне достоверные сведения о более ранних временах, обязанные своим сохранением устной исторической традиции (с. 18).

В действительности в своих поздних работах С.Н. Азбелев профанировал фольклористику, объявляя, например, что «имя ганзейского бюргера Ильи Руса может быть связано с отражением былин об Илье Муромце» [Cелин 2011]. Или на основе сходства имен былинного Василия Казимировича, избавившего Русь от даннической зависимости от татар, и реального новгородского боярина Василия Александровича Казимира, «открыл», что последний вместе с новгородским контингентом участвовал в Стоянии на Угре 1480 г. [Азбелев 2007: 177]. Последнее совершенно невероятно: известно, что в первой половине декабря 1477 г. новгородское боярство со второй попытки выпросило себе у Ивана III право не служить в «Низовской земле» на «Берегу» – южной границе Московского княжества 79

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате [Алексеев 1991; МЛС 2004: 317-318]. К тому же, как показал А.А. Горский, представление о стоянии на Угре как о свержении ордынского ига «возникло за пределами русского средневековья» [Горский 2000: 183-185]. Стоит ли говорить, что столь буквальное восприятие былинных сюжетов, даже не вчерашний, а позавчерашний день былиноведения. И печально видеть его ренессанс в XXI в. Более того, Азбелев иногда писал о вовсе не существующих устных преданиях. Так, уникальные подробности ИЛ о Гостомысле он, по выражению П.В. Лукина, объяснил с помощи «универсальной отмычки – гипотезы об их устном, фольклорном происхождении» [ср: Азбелев 2007: 64-67; Лукин 2014: 50], в то время как «никем вроде бы не было представлено никаких свидетельств бытования такого персонажа, как Гостомысл (в отличие от Алеши Поповича) в реальных памятниках фольклора» [Лукин 2014: 51]. Впрочем, подобный стиль работы с поздними и сомнительными материалами – той же ИЛ или немецкими генеалогиями – характерен для антинорманистов, порой готовых ради своей концепции южнобалтийского происхождения Рюриковичей, как это неоднократно делал главный редактор «Исторического формата» В.И. Меркулов, пойти на фальсификацию [Воронин 2017]. В заключение своего очерка про С.Н. Азбелева М.И. Жих и В.И. Меркулов написали критический отзыв на опубликованную в настоящем издании мою рецензию на последнюю монографию ученого, посвященную новгородскому летописанию XI-XVII в. Вопреки Жиху и Меркулову, моя работа вышла не ровно в день смерти Азбелева (с. 21), а на следующий день, 26.12.17. М.И. Жих и В.И. Меркулов дали моей рецензии весьма низкую оценку. Слово «рецензия» (с. 21, 25) они взяли в кавычки. По их мнению, я не рассмотрел всю книгу и методологию С.Н. Азбелева, а сосредоточился на отдельных сюжетах (там же). Однако я обосновал это соответствующим содержанием рецензируемой монографии: с другой стороны, за пределами нескольких любимых автором проблем история летописания описана довольно кратко и скупо, не упоминаются доводы исследователей... в работе никак не отражена заявленная в названии проблематика новгородских летописей как памятников культуры. Гораздо обстоятельнее и подробнее освещаются такие излюбленные автором проблемы, как достоверность ИЛ, личность словенского правителя Гостомысла, древнейшая история Валаамского монастыря, обстоятельства возникновения храма Дмитрия Солунского и Куликовская битва. Тут появляется авторская аргументация и иногда приводятся доводы других историков (хотя, как будет показано ниже, история вопроса и в этих случаях представлена Азбелевым не всегда полно). Глава о новгородском летописании как об историческом источнике (с. 166-187) вся посвящена перечисленным выше сюжетам – политической биографии Гостомысла, ранней истории Валаамского монастыря и т. д. Читатель не увидит ни слова, например, об уникальном новгородском летописном рассказе о взятии крестоносцами Константинополя в 1204 г., который является весьма важным источником по этим событиям, или о списке городов дальних и ближних, незаменимом при изучении исторической географии Восточной Европы [Несин 2017б: 102].

Ниже я рассмотрел не только выводы Азбелева, но и его аргументы по соответствующим сюжетам, и охарактеризовал его подходы к источникам [там же: 103-112]. Конечно, Жих и Меркулов вправе по-другому видеть монографию С.Н. Азбелева и обосновать иную точку зрения. Но этого они не сделали, даже не сообщив, о чем, по их мнению, книга Азбелева и в чем заключалась, на их взгляд, его методология. И сами, в свою очередь рассмотрели далеко не все сюжеты моей рецензии, а только связанные с происхождением ИЛ и Гостомыслом (с. 22-24). Вместо этого они объявили мою рецензию «плохой работой», c которой «бессмысленно спорить по существу» и надо «просто показывать ущербность», а «академическая полемика» «просто невозможна» (с. 25). Что же, как будет показано ниже, Жих и Меркулов действительно оказались не в состоянии по существу оспорить мои выводы и положения. И тон самих авторов трудно назвать академичным, более того, они скорее демонстрируют беспомощность собственных претензий, поскольку походя бросаются необоснованными, однако весьма ответственными обвинениями. Например, они бездоказательно назвали мою работу клеветой и пасквилем (с. 80

Valla. №4(5), 2018. 20), огульно приписали мне «хамский тон», «далекое от науки» стремление «целенаправленно оскорбить оппонента» (с. 21), что меня «не интересуют» рассматриваемые сюжеты, и я преследую иную «цель» – «во что бы то ни стало опорочить С.Н. Азбелева» (с. 25). Однако в своей критической рецензии на монографию С.Н. Азбелева я не допускал неакадемического тона и, в отличии от своих «критиков», не доходил до недопустимых с точки зрения научной этики голословных обвинений. Оппоненты доходят до совершенно нелепого заявления, что «новый виток полемики можно было бы только приветствовать, но суть претензий М.А. Несина к С.Н. Азбелеву состоит в том, что он просто отказывает учёному в праве на собственную позицию» (c. 22). Нетрудно заметить, что я этого не делал. А отрицательную характеристику книге дал за некритическое отношение к источникам и фактическое отсутствие полезной информации по истории новгородского летописания [Несин 2017б]. Видимо, «суть претензий» М.И. Жиха и В.И. Меркулова ко мне состоит в том, что я посмел нелестно охарактеризовать книгу Азбелева. Между тем редакторам исторического журнала надо знать, что жанр научной рецензии обязывает давать оценку рассматриваемой работе, и рецензия не обязана быть елейной, если ее автор приходит к отрицательному заключению. Конкретный пример нарушения мной «академической корректности» они привели только один, да и то сомнительный: по их словам, я нарушил некое «прекрасно всем известное правило»: не выговаривать за неупоминание в монографии работ, опубликованных за 2-3 года до ее издания (с. 21). Между тем, во-первых, такого правила нет. Во-вторых, обычно книги по истории выходят быстрее, чем за 2 года. Если Жих и Меркулов сочли, что я поступил неэтично, разумнее было сослаться на свое мнение, а не на несуществующее правило. Столь же необоснованно «впечатление» М.И. Жиха и В.И. Меркулова, что «молодой автор» специально избрал мишенью для «самоутверждения» снятого со всех постов пенсионера (с. 21). В 2016 г. в настоящем издании была опубликована моя не менее отрицательная рецензия на труд Ю.В. Кривошеева [Несин 2016]. Кривошеев не вышел в отставку и занимает важные посты профессора, заведующего кафедрой, члена ученого совета СПбГУ и Института истории СПбГУ. Эти эмоциональные нападки Жиха и Меркулова сами по себе не стоят внимания. Но беда в том, что авторы попытались выставить в ложном свете мою научную компетентность и систему аргументации. Так по их словам, мои «наработки» по ИЛ и Куликовской битве «неизвестны» (с. 22). Однако я в рецензии на С.Н. Азбелева неоднократно давал ссылки на свои опубликованные наблюдения по соответствующим сюжетам [Несин 2017б: 103-104, 108, 110], поэтому заявить, что у меня нет соответствующих наработок, можно лишь при поверхностном прочтении рецензии – или же это намеренная ложь. Но, как бы то ни было, если среди читателей «Исторического формата» окажутся те, кто заинтересуется не только филиппикой Жиха и Меркулова, но и самой моей работой, то они обнаружат несправедливость их утверждения. В 2017 и в 2018 гг. вышли мои статьи, посвященные Куликовской битве [Несин 2017а; Несин 2018а]. О них Жих и Меркулов могли не знать, но сказанного выше вполне достаточно для того, чтобы понять, что мне не чужда эта тематика и я в состоянии профессионально оценивать изыскания других ученых. Не менее некорректно Жих и Меркулов передают мои аргументы о ненадежности сведений ИЛ о Гостомысле и неубедительности мнения Азбелева о тождестве ободритского и словенского правителей. Например, они пытаются выставить дело так, будто бы я в принципе отрицаю связи балтийских славян и ильменских словен и вменяют мне в вину незнание соответствующей историографии (c. 24). Но в этом можно убедить разве что самого невнимательного читателя: в процитированном ими самими на той же самой странице фрагменте моей работы вопрос ставится совершенно иначе – «и какие связи в первой половине IX в. были у ободритов с Приильменьем?» (там же; [Несин 2017б: 105], курсив мой – М. Н.). То есть в тот период, к которому Азбелев отнес эмиграцию ободритского короля Гостомысла в земли словен. И этот вопрос актуален: наука не дает на него исчерпывающего ответа. Потому упрек в незнании историографии стоит переадресовать. Свою тираду про 81

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате связи ильменских словен и балтийских славян Жих и Меркулов завершают следующим пассажем: К слову, в пользу династических связей Балтийского Поморья и Новгорода свидетельствует корпус северонемецких историко-генеалогических источников, и имя Гостомысла в них фигурирует совершенно независимо (Меркулов 2015) (с. 24).

Между тем в указанной статье Меркулова представлен отнюдь не целый «корпус» источников о «династических связях Балтийского Поморья и Новгорода» с упоминанием Гостомысла, а всего лишь один труд немецкого историка И.Ф. Хемница, повествующий о происхождении Рюрика от балтийско-славянской династии и упоминающий не связанного с Новгородом ободритского правителя Gozomuslo, убитого в 844 г. [Меркулов 2015]. Притом сведения Хемница о южнобалтийской родословной Рюрика заимствованы из труда Б. Латома начала XVII в. [Губарев 2015а; Воронин 2017], в котором рассказ о происхождении Рюриковичей носил вставной и ненадежный характер [Воронин 2017: 101]. Хемниц сам сослался на Латома, чего Меркулов предпочел не заметить [Губарев 2015а; Воронин 2017: 101]. Если с рецензией В.М. Воронина В.И. Меркулов мог не успеть ознакомиться, то игнорирование работы О.Л. Губарева говорит либо о незнании историографии, либо о замалчивании неудобной критики. Второго исключить не могу, ибо Меркулов был уличен в фальсификации [Воронин 2017]. При цитате текста Хемница Меркуловым «к чему-то приводится обширное сравнение текстов Герберштейна (здесь, неизвестно на каком основании, отождествляются Гостомысл и Gozomuzlo, у Хемница – король ободритов, убитый в 844 г.)» [Воронин 2017: там же]. Сведения o короле Gozomuzlo, убитом в 844 г., нельзя признать «совершенно независимыми», поскольку они явно перекликаются с известными сообщениями раннесредневековых Фульдских и Ксантенских анналов о гибели в том году ободритского короля по имени Gestimus / Gostomuizli. О связях этого лица со словенами анналы тоже не сообщают. Жих и Меркулов заявили, что я пытался оспорить мнение Азбелева о древней основе рассказа ИЛ про Гостомысла потому что «Гостомысл впервые упоминается лишь в новгородских памятниках XV в. (103)» (с. 24). Между тем я воздержался от столь однозначной оценки: Азбелев считает сведения ИЛ об словенском правителе в значительной степени достоверными. Между тем за отсутствием этих данных в ранних источниках доказать их достоверность невозможно. Да и сама историчность личности Гостомысла, впервые упомянутого в новгородских памятниках XV в., под вопросом – во всяком случае, в качестве правителя словен, жившего до призвания варягов.

В примечании № 6 я оспаривал доводы Азбелева по поводу надежности сведений ИЛ о приглашении на княжение внука Гостомысла по матери, указав на сходство с современными Татищеву событиями российской истории. В примечании № 7 я отметил, что вымышленности или историчности Гостомысла ни доказать, ни опровергнуть невозможно [Несин 2017б: 105]. Вдобавок, Жих и Меркулов не учли моего принципиального замечания, показывающего разительные отличия предания ИЛ от известия Новгородско-Софийского свода о Гостомысле: ...в ИЛ, в отличие от других русских летописей, словенский князь Гостомысл оказывается связан отнюдь не с Приильменьем, а с Великим градом у моря, в котором логичнее всего видеть Ладогу. град Великий у Ильменя, по ИЛ, был построен уже после смерти Гостомысла его преемником Рюриком [Татищев 1962: 110]. В примечании № 5 мною, наряду с С.В. Кончей, была отмечена перекличка этого известия ИЛ с сюжетом Ипатьевской летописи о прибытии Рюрика в Ладогу и основании им потом Новгорода выше по течению р. Волхов. Не исключено, что составитель преданий ИЛ о Гостомысле и Рюрике мог воспользоваться Ипатьевской летописью. Выше отмечалось наличие в этих сюжетах поздних элементов... К тому же Азбелев либо случайно, либо 82

Valla. №4(5), 2018. сознательно обходит тот факт, что в наиболее ранних летописных упоминаниях Гостомысл фигурирует отнюдь не в качестве старшего современника Рюрика [НIVЛ 2000: 3; СI 2000: 4] – его скорее стоит отнести ко временам появления словен в Приильменье и постройке ими первых укреплений, т. е. за несколько веков до призвания варягов (когда, кстати, появились и первые словенские укрепления в Приильменье – городок на Маяте). Как ни относиться к проблеме достоверности этих сообщений, возникает вопрос – почему же в относительно ранних русских средневековых источниках нет никакой информации о Гостомысле как прямом предшественнике Рюрика, зато в таком качестве он начинает фигурировать в источниках XVI-XVII вв. и приведенном Татищевым рассказе ИЛ, содержащем поздние реалии? Не потому ли, что предание о смерти Гостомысла незадолго до призвания Рюрика возникло позднее? Во всяком случае, исключать этого нельзя. И мы определенно не можем поручиться, что сведения ИЛ более достоверны, чем известия старших новгородских летописей о старейшине Гостомысле [Несин 2017б: 106].

Таким образом, я показал, что летописи расходятся в сведениях о времени жизни Гостомысла. И не исключено, что ИЛ, изображая его старшим современником Рюрика, следует более поздней традиции. К тому же Жих и Меркулов неоправданно обвиняют меня в поверхностном знакомстве с работами С.Н. Азбелева. Они пишут, что Азбелев, вопреки моему утверждению, не считал ИЛ цельным сводом XI в., а предполагал в ней наличие поздних правок XV и XVII вв. (с. 22-23). Однако на деле это никак не противоречит моему заключению, что он воспринимал ее как памятник XI в. [Несин 2017б: 102-103]. Ведь признание наличия в этом своде поздних правок не мешало Азбелеву рассматривать известия ИЛ как вполне достоверные и надежные, а не сочиненные в XV или XVII в. поздним переписчиком, либо же в XVIII в. самим Татищевым [Азбелев 2016а]. А в заключении, на с. 188, на которую дана ссылка в моей рецензии, Азбелев относит записи ИЛ только к 1017 и 1036 гг. [Азбелев 2016а: 188; Несин 2017б: 102]. При этом cам Азбелев использует формулировку «свод Иоакима Корсунянина, дополненный вероятно, до 1036 г.». [Азбелев 2016а: 40]. Так что я отнюдь не «приписал» Азбелеву «утверждение» про «свод XI в.» (ср: с. 22), а констатировал наличие у него таких взглядов. Собственные попытки Жиха и Меркулова обосновать древнюю историческую основу в преданиях о Гостомысле трудно признать убедительными. По мнению исследователей, сюжет о Гостомысле восходит к «древней» летописной «традиции», поскольку Гостомысл возглавляет посадничий список из Новгородской I летописи. Причем, по словам исследователей, «именно так рассуждал А.А. Шахматов... (Шахматов 2002: 431)» (c. 24). Однако соавторы не учли работ В.Л. Янина [см. напр: Янин 2003: 25-63], установившего составление посадничьих списков в том же самом XV в.1, когда в новгородском летописании фиксируется упоминание «старейшины» Гостомысла. А ссылка на Шахматова в данном контексте неуместна, потому что по ней не найти упоминаний о Гостомысле-посаднике. Как, впрочем, и на других страницах его монографии. По мнению Жиха, титул «старейшина» был неактуален в XV в. [Жих 2015: 12]. Но, как мною неоднократно отмечалось [Несин 2010: 68; Несин 2017б: 105], на Руси этот термин обозначал должностных лиц от старейшины конюхов Вещего Олега [Лавр 1999: 29] до князя Рюрика, который по Новгородской IV летописи XV в. «седе въ Новгороди» «стареишиною» [НIVЛ 2000: 11]; в той же НIVЛ под 1446 г. записано, что жители новгородской области злились как на Новгород, так и на его старейшин [там же: 441], должностных лиц2. Согласно утверждению Жиха и Меркулова, 1

Впрочем, ныне Т.В. Гимон предполагает, что этим спискам предшествовал некий более ранний реестр, в котором содержались имена не то 5, не то 8 лиц, неизвестных из сохранившихся до наших дней источников. Однако, безусловно отдавая себе отчет в том, что существование этого раннего гипотетического посадничьего перечня доказать невозможно, исследователь не исключает вероятности, что их почерпнули из какой-то утраченной летописи [Гимон 2012: 613]. Что касается имени Гостомысла, то исследователь допускает, что оно могло быть добавлено уже в XV в. [там же: 615]. 2 Потому интерпретация Жихом известия о Рюрике-старейшине: «видимо, этим летописец хотел подчеркнуть, что князь Рюрик занял в словенском обществе то место, которое ранее принадлежало местным старейшинам, которых он оттеснил на второй план» [Жих 2015: 12], – мне представляется излишне сложной.

83

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате само имя Гостомысла восходит к «раннему времени», «когда балтийско-славянские имена были в ходу у предков новгородцев, и потому не могло быть выдумано позднейшими книжниками» (с. 24). Однако, например, имя Ратибор тоже было известно в раннем средневековье у западных славян. В Новгороде же фигурирует только тысяцкий Ратибор Клуксович, который действовал уже во второй половине XIII в. [см. Несин 2014: 123; Несин 2015б: 145; Несин 2018: 59, 61, 158]. Упоминаний других новгородских Ратиборов источники не сохранили. Таким образом, сюжет про словенского правителя с именем Гостомысл не обязательно появился в домонгольский период. По безапелляционному заявлению Жиха и Меркулова, «сходство имен и годов жизни» Гостомысла словенского и Гостомысла ободритского – «серьёзный аргумент», «нравится это М.А. Несину, или нет» ( с. 24). Однако это утверждение сомнительно даже в рамках той, вероятно, поздней, летописной версии, которая относит словенского правителя Гостомысла к IX в.: Жих и Меркулов фактически отрицают возможность существования тезок-современников, с чем нельзя согласиться: навряд ли они бы стали отождествлять Гарольда Английского с Гарольдом Норвежским. Тем более что ниже они сами пишут: «Конечно, невозможно утверждать, что с появлением в Новгородcком регионе западнославянских переселенцев здесь не могли появиться собственные “гостомыслы”». (24-25). А мнение Азбелева о тождестве Гостомыслов словенского и ободритского они назвали всего лишь «гипотезой» (c. 24). Похоже на то, что Жиху и Меркулову было важнее в резкой форме со мной не согласиться, несмотря на то, что их «возражение» откровенно искусственно. Таким образом, им не удалось оспорить моих выводов и положений, зато они попытались выставить мою компетентность и аргументы в ложном виде, чем поставили свой очерк за рамки науки. Упреки в хамстве, пасквиле, нарушении норм академической корректности и пр. должны быть переадресованы. Пожалуй, им вполне удалось продемонстрировать «ущербность» «плохой работы» (с. 25) – своей собственной. В целом авторам удалась первая часть работы, посвященная биографии Азбелева, однако завершающий их очерк развязный отклик на мою рецензию сложно признать приемлемым для научной работы. Потому с сожалением констатирую, что первая статья в номере вышла некачественной – и значительно более низкопробной, чем поздние малонаучные труды самого Азбелева, памяти которого посвящен выпуск: Азбелев не позволял себе подобного тона по отношению к оппонентам, не искажал их аргументов. «Защищая» имя Азбелева таким способом, редакторы журнала только компрометируют память о нем, которая и так в глазах научного сообщества омрачена уровнем его поздних работ. 2. Легенды о Гостомысле Ниже редакция «Исторического формата» поместила список работ С.Н. Азбелева, опубликованных с 2016 по 2018 гг. (с. 32), и краткие воспоминания дочери Азбелева Т.С. Федотовой об отце (c. 33-40). Далее в рецензируемом номере журнала опубликована статьи самого С.Н. Азбелева под названием «Гостомысл» (с. 41-66). Текст с небольшими изменениями перепечатан из одноименной работы 2010 г. [Азбелев 2010]. Поскольку редакция не упомянула о завещании покойного ученого переиздать статью, надо полагать, что она сама сделала такой выбор. Статья отстаивает историчность словенского правителя Гостомысла; автор доверял сведениям поздних источников о нем как о старшем современнике и даже родном деде Рюрика. Это согласуется со взглядами антинорманистов и их методами работы с поздними источниками, в частности, Иоакимовской летописью. Правда, основная идея статьи, что словенский правитель Гостомысл и правивший в первой половине IX в. ободритский король Гостомысл – одно лицо, не вызвала однозначного Никаких двойных смыслов в ясном летописном рассказе видеть нет резона, потому надо ли множить сущности? Просто, вокняжившись в Новгороде, Рюрик стал местным должностным лицом.

84

Valla. №4(5), 2018. согласия даже у редакторов «Исторического формата». Как уже отмечалось, М.И. Жих и В.И. Меркулов называют ее всего лишь «гипотезой»; Л.П. Грот и вовсе считает, «что король ободритов Гостомысл и князь Гостомысл в княженье словен – два разных исторических лица с одинаковым именем» (с. 316). Ни русские сведения о словенском Гостомысле, ни иноземные об ободритском не отождествляют этих лиц и не упоминают о связях словенского правителя с Поморьем и ободритского с Приильменьем. Ныне я показал ненадежность отождествления двух Гостомыслов и отметил, что в самых ранних источниках новгородский Гостомысл фигурирует отнюдь не как старший современник Рюрика и, соответственно, единовременник ободритского Гостомысла [Несин 2017б: 104-106]. Но в этой статье Азбелева есть ряд иных любопытных моментов: поиски древней основы преданий о словенском правителе Гостомысле и фольклорных сюжетов в ИЛ; новый взгляд на биографию ободритского короля etc. Все это неподготовленному читателю может показаться научной истиной, тем более что написано заслуженным научным работником. По словам Азбелева, в русских летописях Гостомысл начинает фигурировать как старейшина и посадник c XIV в., (с. 42, 44)3, но «исключение составляет Иоакимовская летопись», в которой Гостомысл назван князем и вообще упоминаются местные князья до Рюрика (c. 42) В действительности, как уже отмечалось выше, первые упоминания о Гостомысле-старейшине времен славянского расселения относятся к НовгородскоCофийскому своду начала XV в., и к тому же веку относятся посадничьи списки, упоминавшие имя Гостомысла; впервые в качестве современника Рюрика Гостомысл фигурирует уже в более позднем источнике Московского периода: Сказании о князьях Владимирских, которое исследователи относят либо к концу XV, либо к первой трети XVI в4. В нем Гостомысл – новгородский воевода и инициатор приглашения Рюрика из Прусской земли. Сам же Рюрик происходил от римского императора Августа [БЛДР 2000: 282], что не имело исторической основы, но соответствовало генеалогическим притязаниям московских государей-Рюриковичей [Петрухин, Каменецкая 2008]. Впервые Гостомысл назван князем в сказании о Словене и Русе XVII в., в котором, как известно, упоминаются и другие тамошние князья, правившие до Рюрика [СНВ 2004: 48-61]; притом Гостомысл назван в нем не только князем, но и старейшиной [там же: 61]. что роднит его с вышеназванным новгородским летописным преданием начала XV в., откуда также безусловно заимствован соответствующий кусок о приходе словен с Дуная и оседании по оз. Ильмень [НIVЛ 2000: 3; СI 2000: 4; СНВ 2004: 48-61]. С другой стороны, как и в сказании о князьях Владимирских конца XV/XVI вв., Гостомысл тоже оказывается инициатором призвания Рюрика из Прусской земли [БЛДР 2000: 282; СНВ 2004: 60-61]. Соответственно, упоминание в ИЛ княжеского статуса Гостомысла не уникально; так же, как и повеление Гостомысла призвать на княжение Рюрика5. Никакой надежной древней исторической основы эти сюжеты не имеют, и логично предположить их позднее литературное происхождение. То же, скорее всего, относится и к оригинальным данным ИЛ о родословной Гостомысла: имя его отца Буривоя могло быть взято из чешской хроники Козьмы Пражского, в которой фигурировал Борживой, cын Гостивита [Свердлов 2009: 82]. Не будь фигура Гостомысла связана с проблемами образования Древнерусского государства, едва ли кто в новейшей историографии стал бы всерьез относиться к этим поздним разноречивым легендам. Но 3

Первый раз Азбелев утверждал это со ссылкой на с. 424 книги В.В. Фомина «Варяги и Варяжская Русь: к итогам дискуссии по варяжскому вопросу». Но ни на искомой странице, ни в других местах данного издания читатель не найдет ничего про Гостомысла в источниках XIV в. 4 В.В. Фомин, приведя разные версии датировки этого произведения, выбрал первую, поскольку якобы из этого сказания уже в конце XV в. проник в московское летописание сюжет о старейшине Гостомысле [Фомин 2005: 474]. Но поскольку сюжет про старейшину Гостомысла появился еще в Новгородско-Софийском своде начала XV в. [НIVЛ 2000: 3; СI 2000: 4], он никак не мог происходить из более позднего сказания о князьях Владимирских, в котором Гостомысл упомянут как воевода. 5 Сам Азбелев признавал, что в Сказании о Словене и Русе «о Гостомысле... говорится в основном то же, что» в ИЛ (с. 46).

85

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате происхождение Руси и национальность ранних правителей в России больной вопрос. Потому ничего не мешает современным антинорманистам писать о реальном существовании этого словенского правителя в качестве старшего современника Рюрика. Как отмечалось в историографии, Гостомысл не относится к числу фольклорных персонажей [Петрухин 2011: 289-290; Лукин 2014: 51]. Чтобы уверить читателей в том, что предания о Гостомысле в Новгороде имеют древнее происхождение, Азбелев сослался на слова А.А. Шахматова: «память о Гостомысле держалась в Новгороде долго. Ср. новгородских бояр Гостомысловых (из их рода святая Иулиания Тверская» (с. 42). Очевидно, имелась в виду св. княгиня Иулиания Вяземская, или Новоторжская, если называть по месту ее гибели. Версия о боярах Гостомысловых и родстве их с этой княгиней появилась в труде тверского церковного историка В.Ф. Владиславлева, но она не подтверждается источниками: в летописях фигурирует разве что новоторжец Максим, но его фамилия и связь с Иулианией неизвестны [Гадалова 2013]. Кроме того, Азбелев доверял сведениям поздних источников о погребении Гостомысла на Волотовом поле (c. 46). В действительности нет оснований искать в этом предании древние фольклорные мотивы [Петрухин 2011: 289-290; 293-294]. 3. О фольклорных источниках предания ИЛ Утверждая, что сведения ИЛ восходят к «устной традиции», Азбелев солидно сослался на свою статью 2003 г. и рецензию И.А. Гагина 2006 г. на монографию А.П. Толочко о татищевских известиях (с. 42). Однако в той работе Азбелева отсутствует соответствующая аргументация. Вместо этого в предположительной, а затем утвердительной форме заявлено о некой фольклорной основе сведений ИЛ о Гостомысле, и бездоказательно постулируется какой-то фольклорный источник рассказа ИЛ о крещении Новгорода [Азбелев 2003]. Гагин, в свою очередь, просто сослался на ту же статью самого Азбелева от 2003 г. [Гагин 2006]. К сожалению в рецензируемой статье разыскания о фольклорных мотивах ИЛ того же уровня. Так, Азбелев утверждал, что предания ИЛ о вещем сне Гостомысла имеет фольклорную основу (с. 43), хотя тут же отметил параллели с аналогичным сюжетом у Геродота (там же). Казалось бы, любой непредвзятый читатель может задать вопрос, не является ли рассказ ИЛ литературной калькой с него? Но для Азбелева очевидно, что сюжет основан на устном источнике. Никаких доказательств ученый не привел, помимо глухой ссылки на похожие мотивы в фольклоре скандинавов и неких иных народов (там же). Но эти примеры излишни, поскольку сюжет ИЛ о сне князя Гостомысла имеет ближайший аналог именно в письменном рассказе Геродота о сновидении последнего мидийского царя Астиага: в обоих сюжетах правителю снится выросшее из тела его дочери гигантское растение, что знаменует рождение внука, преемника на престоле. Я допускаю, что этот сюжет в ИЛ был вставлен самим В.Н. Татищевым [Несин 2017б: 106]. Не более убедительно выглядят и попытки Азбелева связать сведения ИЛ с балтийскославянскими реалиями. Так, по словам исследователя, эта летопись упоминает «Великий град» как столицу, которая была захвачена пришельцами «варягами». Столицей ободритов был Велиград, название которого и латинские тексты передают как Магнополис, т. е. именно «Великий город». Этот город, известный также под названием Рерик, был разрушен во время нападения датского правителя Годфреда в 808 г., о чем сообщают хроники, причем была опустошена земля ободритов, вынужденных пообещать выплату дани. О возложении дани в связи с захватом «Великого града» и «протчих» говорится и в ИЛ. Согласно ее тексту, Гостомысл, посланный отцом по просьбе людей, которые «терпяху тугу велику от варяг», их «овы изби, овы изгна», и после победы над ними «град во имя старейшего сына своего Выбора при мори построи». Критики ИЛ летописи указывали на то, что город Выборг построен шведами значительно позже в бухте Финского залива. Последний переписчик ИЛ, вероятно, думал действительно о нем, транскрибируя соответственно написание своего скорописного оригинала. Но можно полагать, что там читалось не совсем так. Разрушенный Велиград находился на некотором удалении от Балтийского моря; он со временем возродился, но прежнего значения уже не имел и, хотя оставался

86

Valla. №4(5), 2018. главным городом ободритов, был известен уже под своим немецким именем Микилинбург (отсюда позднейшее название немецкой земли Мекленбург). Зато именно «при мори» – на той же реке, что и Велиград-Рерик, но при впадении ее в море, вскоре появился город Вышмор (или Весмир), впоследствии получивший немецкое название Висмар, который стал крупным центром торговли, каким был прежде Велиград (с. 52).

Однако ИЛ не только не связывает владения словенского князя Гостомысла с южной Балтикой, но и ничего не сообщает о возвышения Выбора за счет Великого града: преемником Великого града становится Новый Великий град у Ильменя – Великий Новгород [Татищев 1962: 110]. А сюжет ИЛ про изгнание варягов при Гостомысле словенами и их союзниками, чтобы не платить дани, прямо перекликается с похожим сюжетом из древнерусского летописания. Да и слова ИЛ, что после изгнания варягов наступила «тишина» [там же: 108] нет смысла вслед за Азбелевым (с. 53) связывать с историей ободритов: они, скорее, являются ответом на ту же древнерусскую летописную легенду, по которой после изгнания варягов за море между словенами и их соседями произошла усобица, а затем был призван Рюрик. В свою очередь, ИЛ, как и позднесредневековое сказание о Словене и Русе, не сообщает ни о каких конфликтах перед призванием Рюрика. Замечу, что Великий град, в котором княжил Гостомысл, выше упоминается под названием Славянск и был, по ИЛ, основан Словеном, пришедшим со стороны Дуная [Татищев 1962: 108]. Тут заметны параллели с вышеуказанным новгородским летописным преданием о приходе словен с Дуная и сюжетом сказания о Словене и Русе – об основании Словенска Словеном. Вот только согласно последнему Словенск находился в Приильменье [CНВ 2004: 50-51], тогда как «великий град» Славянск был у моря: ИЛ сообщает, что к Гостомыслу иноземные правители приплывали «морем и землею» [Татищев 1962: 110]. Потому его стоит отождествлять с Ладогой, тем более что согласно ИЛ Рюрик на 4-й год своего правления переселился в Новый Великий град у Ильменя [Татищев 1962: 110], что соответствует сюжету Ипатьевской летописи о переезде Рюрика из Ладоги по р. Волхов и основании Новгорода [Несин 2017б: 104, 106]. И едва ли есть основания связывать Выбор из ИЛ с Вышмором – скорее всего, речь идет о Выборге, который должен был прикрыть с моря Ладогу от новых набегов варягов. В допетровской Руси ни новгородцы, ни москвичи не строили никаких городов на взморье – первым, кто стал строить морские города в России, был Петр I, в правление которого и жил Татищев. А еще Татищев был современником присоединения Выборга к России в 1710 г. Бывшая приморская шведская крепость, по меткому выражению Петра I, стала крепкой подушкой Санкт-Петербургу 6. 4. Гостомысл-ободрит Небезынтересны отдельные наблюдения Азбелева по ободритской истории, согласно которым военный поход франкского императора Людовика на ободритов в 844 г. не был таким удачным, как можно заключить из официозных Фульдских анналов, а ободритские правители скоро вышли из повиновения франкам и Людовику пришлось совершить новый поход против балтийских славян (с. 44-45). Однако трудно согласиться, что ободритский 6 Связь сюжета ИЛ о Выборе с взятием Петром I Выборга предполагал и М. Горлин. Но он ее видел в петровских притязаниях на шведскую крепость в годы Северной войны [Gorlin 1939: 47]. С ним вступил в полемику С.В. Конча, отметив, что и в допетровские времена новгородцы и московиты пытались взять Выборг [Конча 2012]. Но если рассматривать основание Выбора как морского форпоста словен от нового набега варягов, то это гораздо ближе именно к пониманию стратегического значения Выборга Петром I. Ни новгородцы, ни москвичи не строили на берегу Финского залива крепостей для обороны Руси с моря. Трудно согласиться с Кончей, что морской город Выбор из ИЛ мог быть, как предполагал сам Татищев, тождествен Выбору в Псковской губернии [там же]. Городище Выбор около одноименной деревни Новоржевского района Псковской обл. находится в 250 км по прямой от берега Финского залива. Не исключено, что Татищев нарочно мистифицировал читателей, тем более что как отмечал сам Конча, некоторые топонимы в рассказе ИЛ про Гостомысла заимствованы из переписки самого Татищева с Э.Ю. Биорнером [Конча 2012а].

87

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате король Гостомысл, вопреки сведениям анналов, остался в живых (с. 44-46). Для обоснования этой версии Азбелев привел 3 аргумента. 1. По Азбелеву, о гибели Гостомысла сообщается только в Фульдских анналах, которые являлись «официозной хроникой руководившего вторжением короля Людовика Немецкого» (с. 44); Согласно Ксантенским анналам, Гостомысл interiit, что по мнению Азбелева, можно понять двояко, не только как смерть, но и как исчезновение ободритского правителя (с. 44). 2. В Бертинских анналах, которые дают об этой войне, пожалуй, наиболее содержательное известие (?! – М. Н.)... среди ее жертв Гостомысл вообще не назван... Между тем независимая от этого короля хроника Гинкмара (соответствующая часть Бертинских анналов) подробно повествует, в сущности, о поражении войск Людовика, единственным успехом которого оказалось добывание заложников... Если бы действительно во время интервенции Людовика Немецкого он находился на берегах Лабы и если бы, только убив славянского короля, Людовик сумел добиться подчинения местных князей, то весьма осведомленный труаский епископ Пруденций, писавший тогда хронику, дошедшую в составе Бертинских анналов, не умолчал бы о столь существенном факте, ибо он уделил специальное внимание этим событиям 844 г. (с. 44-45).

3. «Сведения русских летописей позволяют оспорить основанное на односторонней информации мнение, что Гостомысл был убит в 844 г.». (с. 45). Относительно последнего «аргумента» остается развести руками: русские известия о словенском Гостомысле не сообщают о его связи с ободритами. Но и первые два тоже на поверку не выдерживают критики. Во-первых, контекст известия Ксантенских анналов, процитированного самим Азбелевым: Ibique unus ex regibus eorum interiit, Gestimus nomine, reliqui vero fidem prebentes veniebant ad eum. Quam illo absente statim mentientes (с. 44) – предполагает, что Гостомысл погиб, а не пропал без вести: «и один из их королей погиб, по имени Гестимус, другие пришли [к Людовику] и поклялись в верности. А в его отсутствие обманули» (перевод мой – М. Н.). Это по существу не противоречит классическому переводу Ксантенских анналов А.И. Сидоровым [ИЭК 1999]. Таким образом, cведения Ксантенских анналов не расходятся с данными Фульдских, согласно которым Гостомысл погиб, а франкский император Людовик покорил ободритов, просто добавляют, что те скоро нарушили присягу. Что касается Бертинских анналов, то процитированное Азбелевым (с. 44) известие о походе Людовика на балтийских славян гласит, что почти все местные царьки погибли или подчинились германскому королю: Hludowicus rex Germanorum populos Sclavorum et terras adgressus, quosdam in deditionem cepit, qosdam interfecit, omnes pene illarum partium regulos sibi aut vi aut gratia subegit («Людовик, король германцев, атаковав народы и земли славян, принудил тех самых к сдаче, перебил их, всех почти тех краёв царьков или силой или влиянием подчинил» [PA 1852]). Трудно согласиться с Азбелевым, что единственным успехом похода было взятие пленных: подчинение местных царьков означало покорение всего края. При этом хронист не называет имени ни одного из убитых или подчинившихся вождей. Неясно, зачем ему было выделять погибшего Гостомысла. Идея Азбелева о связи Арсании арабских источников с Арконой (c. 54-57) на первый взгляд кажется любопытной. Но никаких схожих реалий, кроме созвучия слов, ученый не назвал. Потому его гипотеза не более обоснована, чем альтернативная версия о расположении этой земли в средней полосе России. Сообщая о связях словен и балтийских славян, Азбелев сослался на версию В.Г. Вилллинбахова о тождестве былинного о. Буяна с балтийским Рюгеном – Руяном (с. 47-48). Но с точки зрения филологии это тождество сомнительно [Юдин 1994: 43]. Наконец, Азбелев связал топонимы с корнем рус- в Приильменье с миграцией ободритов (с. 60). Однако я отмечал, сославшись на исследование В.В. Васильева [Васильев 2012: 623-631], что «русская» топонимия Приильменья имеет 88

Valla. №4(5), 2018. балтское происхождение [Несин 2017б: 106]. Можно заключить, что существование словенского Гостомысла и древность преданий ИЛ о нем научно доказать невозможно. И работа Азбелева, несмотря на то, что она, в отличие от ряда материалов того же номера, с виду напоминает научный труд, является образцом потребительского источниковедения. Жаль, что редакция «Исторического формата» в память об Азбелеве переиздала именно этот опус, а не одну из его ранних, не потерявших актуальности работ по новгородскому летописанию, вроде статьи «Новгородские местные летописцы», содержащую исследование и публикации текстов трех церковных хроник [Азбелев 1958]. Между прочим, в ней Азбелев указал, что поздний летописец церкви св. Дмитрия Солунского не знал ряда событий XIVXV вв. из истории храма, известных по более ранним источникам. Это выгодно контрастирует с более поздним некритическим отношением ученого к сведениям этого источника о закладке храма по «обещанию князя Дмитрия Донского» [ср: там же: 365; Азбелев 2016а: 177; Несин 2017б: 107-108]. Но антинорманистам из «Исторического формата» больше полюбились не серьезные источниковедческие исследования, а легенды о Гостомысле. 5. «Сенсации» студенческого уровня Видное место в номере занимает работа другого, ныне здравствующего члена редколлегии «Исторического формата» – Л.П. Грот о древнейших традициях передачи власти в России (с. 80-94). Шведская исследовательница российского происхождения давно известна своими яркими псевдонаучными сочинениями по древнерусской истории, с весьма острой критикой распространенных в историографии взглядов [отзывы см.: Михеев 2004; Губарев 2015; Губарев 2016; Губарев 2017а]. И данная работа не исключение. Грот с самого начала статьи выражает недовольство тем, что в историографии «отсчет начала русской истории» ведут с расселения славян в I тысячелетии н.э. среди финноугорского субстрата (с. 81). Грот заявляет, что «идея о финноугорском субстрате – прямое тиражирование шведского политического мифа» и даже историки времен СССР опирались на работы шведского ученого XVII – нач. XVIII в. Oлафа Рудбека: рудбекианистские взгляды о финно-угорском субстрате и о позднем появлении восточноевропейского славянства, т. е., русских в Восточной Европе, и соответственно, о позднем старте русской истории прочно укоренились в советской науке без особых дискуссий, чем и был определен вышеназванный хронологический ограничитель для исследований древнерусской истории (c. 81-82).

Это утверждение не соответствует истине: дискуссии о времени появления славян в восточной Европе не завершены до настоящего времени [Щукин 1997]. Доказательств влияния идей Рудбека на советскую науку Грот не приводит, кроме ссылок на свои собственные работы (с. 82). Но и в этих статьях нет обстоятельного разбора сведений средневековых источников, а также работ археологов и лингвистов новейшего времени, несмотря на то что археология выявила наличие в Восточной Европе целого ряда археологических культур, связанных с финноуграми, а филология – финноязычных топонимов и гидронимов. Это подменяется голословными заявлениями о влиянии на современную науку давних шведских политических мифов, апологетическими ссылками на публикации псевдоученого А.А. Клесова [о нем см.: Балановская,  Боринская,  Бужилова,  Дыбо,  Клейн и др. 2015]7   и априорным утверждением, что Повесть временных лет «не связывает» чудь с «эстонцами». Берясь столь ответственно рассуждать о значении слова «чудь», серьезному историку следовало бы рассмотреть различные упоминания этого 7 Сам Клесов обвиняет ученых в «русофобстве», противостоящем «патриотизму» [Лебедев 2015] и заявляет, что им «мешает» ДНК-генеалогия [Клесов 2016], подменяя научное обсуждение навешиванием ярлыков.

89

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате этнонима в данном источнике. Грот этого не сделала, иначе бы она легко обнаружила, что чудь фигурирует в ПВЛ под 1030 г. в качестве населения территории современной Эстонии [Лавр 1997: 149]. Подобные примеры можно множить и с привлечением других русских летописей [cм. напр: НIЛ 2000: 20, 26, 26, 40, 52, 57, 78, 86, 357]; «Чудская земля» локализовалась в пределах нынешних Эстонии [там же: 61] и Латвии [там же: 74], где издавна проживали близкие в этническом и языковом отношении финноугорские народы – эсты и ливы. А древнерусские летописцы не считали чудь родственной славянам ни по языку, ни по этнической принадлежности: в недатированной части ПВЛ чудь относится к «иным языцам» [Лавр 1997: 11]8. Как видно из контекста данного летописного рассказа о восточноевропейских народах, слово «язык» означало как этническую, так и языковую идентичность: чудь относится не к славянам, а к «иным языцам», но на славянском языке говорят болгары. В этой связи древнерусских летописцев, со времен ПВЛ относивших к чуди как коренное прибалтийское население, так и проживавшие на территории России народности типа чуди заволочской [там же: 4], видимо, тоже стоит обвинить в «рудбекианизме»? Чтобы показать глубокую древность истории России, Грот обнаруживает на Руси традиции передачи власти путем материнского усыновления и на основе их сходства с древнеиндийскими представлениями заявляет, что их сложно объяснить, «отталкиваясь только от заданного в науке позднего старта начала русской истории», и их изучение важно для изучения «многотысячелетней глубины» русской истории (с. 82-93). По логике автора само сходство русских и древнеиндийских традиций уже служит показателем хронологической древности первых. Между тем любой студент-историк знает о существовании сравнительно-исторического метода и синхростадиальности. Они предусматривают независимое существование у различных этносов в разные временные периоды похожих явлений и объясняют его сходством генезиса и / или развития народов. К примеру, в историографии имеется версия об образовании Новгорода из трех поселков как об отражении племенных традиций словен, сходных с аналогичными явлениями у заокеанского индейского племени виннебаго [Петрухин 1982: 115]. Но никто же не пишет о непосредственном влиянии этих народов друг на друга. Однако оказывается, что это неведомо кандидату исторических наук и члену редколлегии «Исторического формата» Л.П. Грот. Из книги Дж. Фрэзера «Фольклор в Ветхом Завете» Грот берет сведения о древней церемонии включения постороннего в состав кровнородственного коллектива через усыновление (с. 82) и приведенные Фрэзером примеры использует некритически9. Но самое главное, что вслед за ним она упоминает о наличии похожих обычаев не только в среде «индоевропейских народов», а, к примеру, в Восточной Африке (с. 82-83). Любой читатель может спросить, а не могли ли древнерусские традиции передачи власти возникать независимо от древнеиндийских и в другие века? Все-таки древнерусское население, 8

C другой стороны, проследуя по ссылке Грот на ее работы, читатель легко обнаружит в начале одной из указанных ей статей странное заявление, будто в «русской исторической мысли» XVII-XVIII в. о чуди известно, как «о носителе индоевропейских языков (ИЕ) и предков современных русских. Например, иеродиакон Холопьего монастыря на реке Мологе Тимофей Каменевич-Рвовский в работе “История о начале Русской Земли и о создании Новгорода” (1699) писал о чуди как о потомках скифских жителей, вернувшихся с Дуная в Приильменье, в прежние места обитания. Эта же традиция была представлена русским летописанием XVII века (например, Мазуринский летописец последней четверти XVII века, Летописец Новгородский или Новгородская третья летопись и др.)» [Грот 2016: 94]. Как нетрудно догадаться, речь идет о списках Сказания о Словене и Русе. Только в нем не сказано о принадлежности чуди ни к предкам русских, ни к потомкам скифов. А просто сообщается, что с Дуная в землю Словенскую и Русскую пришли скифы, болгары и иные народы [CНВ 2004: 58-59]. 9 Например, однозначно трактует вслед за ним авторский сюжет жителя Римской республики Диодора Сицилийского о примирении Геракла с Герой как отражение древнегреческой мифологии (!) передачи власти через усыновление (там же), не обратив внимание на то, что, по ее же собственным словам, Гера усыновила Геракла по просьбе Зевса уже после того, как он был возведен в ранг олимпийцев. Соответственно, божественный статус Геракла от нее никак уже не зависел.

90

Valla. №4(5), 2018. несмотря на свою принадлежность к индоевропейской языковой семье, не было в этническом отношении тождественно древним индийцам, да и жило на другом конце континента. Но Грот не снисходит до таких мелочей. Далее автор пытается доказать наличие таких традиций на Руси. Для начала она обращается к истории Смутного времени, а точнее, к встрече Марии Нагой (в иночестве – Марфы) с Лжедмитрием I (Григорием Отрепьевым) в селе Тайнинском 18 июля 1605 г., во время которой та публично признала его своим сыном, царевичем Дмитрием Ивановичем, после чего три дня спустя Отрепьев венчался на царство. Эти события однозначно трактуется Грот как передача власти через усыновление (с. 83-84). Рассматривая этот сюжет, Грот полностью опиралась на описание сношений Лжедмитрия I с Нагой в работах Р.Г. Скрынникова, Н.М. Карамзина, C.М. Соловьева. Но почему-то решила, что «в исторической литературе встреча Марии / Марфы и Лжедмитрия воспринимается как непонятная (?! – М. Н.) комедия» (там же: 83). В действительности, если проследовать по ее ссылкам на труды указанных историков, то там найдется вполне ясное объяснение этой сцены: Лжедмитрий хотел всех наглядно убедить, что является настоящим царевичем. И публичное признание мнимой матери должно было рассеять все сомнения. Но далее исследовательница заявляет, что ее предшественники «не увидели» подлинного значения этих событий. К сожалению, сенсационные наблюдения Грот вряд ли достойны кандидата наук – они больше сродни подвигам первокурсника, еще не искушенного работой с историческими источниками, но готового храбро сражаться с историографическими концепциями. Более того, иногда она занимается откровенным сочинительством. Так, описанный Карамзиным и Соловьевым эпизод уединения Лжедмитрия с мнимой матерью в шатре в самом Тайнинском смело толкуется с точки зрения не то древнеиндийских, не то монгольских ритуалов (с. 83-84). Согласно приведенным ею же словам Карамзина и Соловьева, для окружающих все, что происходило в шатре оставалось тайной – все видели только, как инокиня с царевичем потом из него вышли, обнимаясь как родственники. Но для фантазии Грот нет преград: она лихо домысливает, что внутри шатра состоялся специальный обряд второго рождения, непонятно только, по какому образцу, древнеиндийскому или монгольскому (с. 84). Грот игнорирует самое простое и логичное объяснение: Отрепьеву перед коронацией было выгодно получить поддержку своей мнимой матери, для того чтобы убедительнее выдать себя за царевича в городе, где были живы люди, которые его знали в лицо как инока кремлевского Чудова монастыря. Тем более что внешность у Отрепьева была приметная – рыжие волосы, разная длина рук, бородавки на лице. Еще до встречи с Нагой он уже был обличен патриархом Иовом, у которого в свое время исполнял секретарские обязанности. Кроме того, опознать расстригу в любой момент мог чудовский игумен или кто-нибудь из думных бояр, видевших Отрепьева вместе с патриархом при Годунове. Прилюдное признание мнимой матери должно было удержать потенциальных обличителей. При этом ему конечно, могло быть мало заочной договоренности с Нагой и он имел резон предварительно с ней встретиться лично, чтобы убедиться, что она ничем не выдаст обман на людях. Это было удобнее сделать под Москвой в шатре, чем в далеком северном женском монастыре. Не меньшее недоумение вызывают и другие открытия исследовательницы в истории Смуты. Так, оказывается, инокиня Марфа объявила Григория Отрепьева не родным, а приемным, «названным сыном» (с. 83). Этот вывод делается исключительно на том основании, что «историк Р.Г. Скрынников нашёл даже предание о том, что Лжедмитрий посылал в монастырь к Марии “постельничего своего Семёна Шапкина, штоб его назвала (выделено мной – Л. Г.) сыном своим царевичем Дмитрием...” (Скрынников 1990: 164)» (там же). В этой связи для Грот почему-то оказывается «совершенно очевидно, что обсуждался вопрос о том, чтобы вдовствующая царица провозгласила Лжедмитрия названным сыном» (там же). Таким образом, по Грот понятия «назвать сыном» и «названный сын» синонимичны. И на базе этого фантастического вывода Л.П. Грот выстраивает свою концепцию встречи Отрепьева с Марией Нагой, заключая: 91

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате То, что встреча вдовы Ивана Грозного, царицы Марии (Марфы), являла собой обряд, имевший смысл юридического акта, понятный русским людям периода Смутного времени, доказывается последующими событиями. Только после этой встречи состоялась коронация Лжедмитрия. Произошло это, как известно, с составлением присяжной записи особой формы: присяга на имя царственной матери и её сына. Данный документ свидетельствует о том, что законным членом правящего рода можно было сделаться не только по рождению, но и при осуществлении определённых ритуалов, на основе обычая и права (с. 84).

Оказывается, Лжедмитрий вовсе не притворялся Дмитрием, родным сыном вдовствующей царицы, а был ею официально усыновлен, о чем якобы «документ свидетельствует». Ссылки на такое свидетельство Грот не дала. Но, как можно понять из процитированного выше пассажа, само наличие присяги на имя матери и является в глазах исследовательницы однозначным признаком того, что мать признается приемной. Для серьезного ученого подобная логика невозможна. К тому же Грот не прокомментировала версию того же Карамзина, по которой приближенные торопили Лждемитрия с коронацией, а тот сам готовил «явление» – публичную встречу с Нагой [Карамзин 2000: 539-540]. А ведь она ставит под сомнение ее идею традиции передачи власти через усыновление, поскольку встреча с мнимой матерью перед коронацией произошла, согласно Карамзину, исключительно по воле самозванца. Конечно, нельзя утверждать, что Отрепьеву никто не дал такой совет. Но никем не доказано и обратного, как и то, что без встречи с Нагой Отрепьев бы не имел права короноваться. Ниже Грот, со ссылкой на Р.Г. Скрынникова, намекает на то, что на самом деле современники знали, что настоящий Дмитрий Иванович мертв (с. 90-91). Таким образом, по ее словам выходит, что в возвращение Дмитрия по-настоящему не верили, и он смог стать законным царем только посредством ритуальной церемонии «усыновления». Но в указанной работе Скрынникова нет утверждений, что во времена Григория Отрепьева гибель Дмитрия была для всех столь очевидной. Зато Грот не учла известный факт, что следующий царь, Василий Шуйский, для пресечения самозванчества, перевез гроб с покойным царевичем из Углича в столицу и показательно открыл его перед народом [cм. напр: Cкрынников 1979: 68]. Потому не увлекает предложение Грот (с. 89) видеть в самозванцах от Лжедмитрия I до Пугачева проявление русских представлений о реинкарнации. Верующих в переселение душ не должен был бы смутить вид прежнего тела зарезанного царевича и разуверить в возможности реинкарнации его души в плоть нового самозванца. Других примеров верований в переселение душ на Руси Грот привести не может. Кроме того, «косвенный аргумент» в пользу наличия традиции передачи власти через усыновление исследовательница видит в вычитанных ею у C.М. Соловьева претензиях Бориса Годунова на царство, выдвинутых на том основании, что его сестру Ирину сам Иван IV назвал дочерью, а про него самого сказал, что тот в его «милости» «все равно как сын». Из этого исследовательница сделала далеко идущий вывод: ...следовательно, Ирина и Борис Годуновы при жизни Ивана Грозного были провозглашены названными детьми царя Ивана или, говоря современным языком, являлись удочерёнными / усыновлёнными особами законного правителя и, следовательно, имели бесспорное право первоочерёдности на престол перед другими кандидатами в довольно обширной генеалогической системе Рюриковичей. Таким образом, опыт использования «модели» названного сына был совсем свежим, а для Григория Отрепьева – очень привлекательным (c. 91).

Вот только если пройти по данной Грот ссылке на Соловьева, то окажется что исследовательница выдернула фрагмент из контекста, неправильно поняв смысл обоснования прав Бориса на трон. Суть заключалась в том, что Иван IV поручал заботам Годунова своего наследника Федора, ставшего последним Рюриковичем на русском престоле. В этом контексте Борис был назван все равно как сыном, а Ирина – дочерью Ивана IV. Таким образом, при оглашении прав Бориса Годунова на престол было дано понять, что 92

Valla. №4(5), 2018. боярин Годунов стал фактическим правителем страны при царе Федоре Иоанновиче по завещанию самого Ивана IV. Грот не учла то обстоятельство, что на Руси произошло не рядовое событие: пресеклась династия царей Рюриковичей и надо было выбирать нового государя из числа лиц, близких к прежней династии. Боярин Б.Ф. Годунов был не самым знатным из потенциальных претендентов на трон: оставались князья Рюрикова древа. И при перечислений прав Бориса на престол ничего не оставалось, как напомнить, что сам Иван IV поручил ему заботиться о наследнике и тем самым санкционировал дальнейшее превращение Годунова в истинного властителя государства. А то что Годунова, породнившегося с царским домом через свою сестру, выданную замуж за Федора Иоанновича, царь назвал все равно как сыном – не могло иметь ключевого значения для легитимации его прав на шапку Мономаха, поскольку не делало его Рюриковичем. Недаром Ирина, вышедшая замуж за царевича, названа свекром дочерью, а Борис, бывший всего лишь братом царской невестки, оказался «в милости» «все равно как» сын, а не сын. Такая оговорка означала, что Борис все-таки не совсем член царской семьи. Еще одним историческим источником о традиции передачи власти для удочерения стали для Грот «Уральские сказы» П.П. Бажова (с. 86-87). Исследовательница безоговорочно использует их как достоверный фольклорный источник, не поинтересовавшись историографией вопроса о соотношении в них фольклорных и литературных пластов. Для того, чтобы доказать существование в древнерусском фольклоре «хозяйки Медной горы», умевшей принимать облик ящерицы, Грот указывает на фигуру женщины с хвостом и задними лапами дракона на позднесредневековой русской иконе «Страшный суд», атрибутируя её не иначе как... «ящерицу (!? – М. Н.) с женским телом», «хозяйку Медной Горы» (с. 88). Не менее фантастически Грот трактует сюжеты сказов П.П. Бажова, выдавая их за свидетельства сохранения обряда передачи власти посредством «материнского усыновления», подчеркивающие «глубину архаики этих древнерусских (sic! – М. Н.) сказов» (с. 86). Исследовательница не заметила, что в приведенной ей самой цитате из «Малахитовой шкатулки» сказано, что Танюшку, с детства не похожую на своих родителей, словно подменили (с. 87). В этой связи возникает риторический вопрос, стоит ли сюжет Бажова рассматривать с точки зрения удочерения, если образ Тани можно интерпретировать как подменыша? Слова Бажова, что красивая девочка у отца «из кисти выпала», Грот толкует так, что та выпала из рук своего отца (там же). Только если обратиться к тексту, то окажется, что у Бажова речь идёт о кисти расшитого гарусом праздничного пояса. Потому найденные Грот параллели из древнеиндийской мифологии и русской Голубиной книги про расчленение первого человека и происхождение из частей его тела разных социальных групп (там же) совершенно неуместны. Данная статья Грот является примером, как не нужно готовить научные работы. И в номере журнала, о котором идёт речь, таких статей много. Впрочем, стоит отметить, что в данном номере есть и вполне приличные работы, например, статьи Д.С. Логинова (с. 67-79) и В.И. Кулакова (с. 125-153). Кроме того, приятное впечатление производит работа М.И. Жиха «Восточнославянский политогенез и реформа княгини Ольги» (с. 175-234). Она развивает и подводит определенный итог более ранним наработкам автора по этой проблематике. Исследователь плодотворно использует свидетельства древнерусских и иноземных источников, а также достижения историографии. Другое дело, что не со всеми положениями можно согласиться. К примеру, он со ссылкой на И.Я. Фроянова и на одну из собственных статей называет славянских старейшин / старцев градских племенной знатью (с. 180). Между тем мною в свое время были оспорены его доводы, обоснована иная трактовка этих персонажей (как городских должностных лиц) и показано, что термины «старцы» / «старейшины» не были полными синонимами знатных – «лучших» и «нарочитых» людей; при этом понятие старейшин города как обозначение городских должностных лиц сохранилось и в XV в.: согласно известию Новгородской IV летописи за 1446 г., жители новгородской области негодовали не только город, но и его старейшин [ср.: Жих 2012; Несин 2012; Жих 2015; Несин 2015а]. Однако моя аргументация в работе Жиха не упомянута. 93

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате Полагаю также, что Жих не смог окончательно закрыть в пользу Новгорода спорный вопрос о первоначальном месте вокняжения Рюрика (с. 186-188). Опираясь на мнения таких известных археологов, как А.Н. Кирпичников, В.В. Седов, Е.Н. Носов, Жих создает внешне убедительную картину историко-археологических реалий VIII-IX вв. на северо-западе Руси: до середины IX в. варяги не продвигались большими отрядами далее Ладоги, в которой не существовало укрепленного поселения, претендующего на место княжеского стола; но с середины IX в. они проникают вглубь восточнославянского мира, появляются на новгородском Городище и в других местах, что отвечает «новгородской» летописной версии о призвании Рюрика (с. 186-187). Притом именно в это самое время на Городище появляются следы «дружинной культуры» (с. 188). Вместе с тем, при внимательном рассмотрении выясняется, что звенья этой стройной теории не получают надежного и однозначного обоснования. Во-первых, стоит заметить, что безоговорочно принятая Жихом датировка Кирпичникова древнейших известных ладожских укреплений (с. 186-187) в настоящий момент не является единственной и далеко «не бесспорна» с точки зрения археологов (историю вопроса см: [Кузьмин 2008]). Во-вторых, не следует исключать, что в ходе будущих археологических изысканий на территории Старой Ладоги удастся найти более раннее деревянное укрепление. Д.А. Мачинский и И.П. Шаскольский сделали весьма любопытное замечание по поводу концепции В.А. Булкина, И.В. Дубова и Г.С. Лебедева о «протогородских» «открытых торгово-ремесленных поселениях»: Интересная гипотеза о существовании «открытых торгово-ремесленных поселений» как протогородов восточнославянской земли нуждается в коррективах. Вряд ли все поселения этого рода окажутся «открытыми» – ведь на одном из них, подробно исследованном И.В. Дубовым Темеревском поселении, уже обнаружено укрепление (мощный частокол), окружающее его древнейшую часть (с. 120). Возможно, что подобные укрепления были и на других поселениях, не говоря уж о родственных им южнорусских поселениях – городище на Лысой горе и в Шестовицах [Мачинский, Шаскольский 1982: 291].

Сам Кирпичников не исключает возможного существования деревянного оборонительного сооружения времен летописного призвания варягов, предшествующего «крепости Олега» [Кирпичников 1984: 37-38]. Потому на мой взгляд, говорить о Ладоге времен летописного призвания варягов как о неукрепленном поселении следует осторожно, а тем более не стоит торопиться строить на этом основании вывод о том, где не могло быть места для княжеского стола. Во-вторых, принятая Жихом версия В.В. Седова и Е.Н. Носова, по которой до середины IX в. новгородское Городище представляло собой словенское, а не варяжское или словено-варяжское поселение (с. 188), не имеет надежной опоры. В письменных источниках данное урочище в тот период не фигурирует. А ранние археологические находки Городища датируемые ранее середины IX в. – угольки во рву, византийские и арабские монеты, остатки постройки, – ни Носов, ни Седов в указанных Жихом работах не атрибутировали в качестве этнического маркера местного населения [Cедов 1999: 102-103; Седов 2003: 4-5; Носов 2012: 109, 111; Носов 2017: 24]. Таким образом, мнение Седова, что поскольку пребывания на Городище варягов до середины IX в. не установить, то оно было славянским [Седов 1999: 102; Cедов 2003: 4-5], не представляется обоснованным, поскольку данных об этническом составе городищенских жителей того времени просто нет. То же самое, вероятно, касается ранних слоев и некоторых10 других поселений, на которых Жих со ссылками на Седова отмечает первые признаки появления варягов не ранее середины IX в. (с. 187): если проследовать по ссылкам, то выясняется, что тот не обнаруживал в этих урочищах археологических маркеров первоначального славянского населения да и вообще каких-либо вещественных находок, характеризующих 10 Я не уверен, что среди поселений, в которые до середины IX в., по мнению Жиха, практически не пускали варягов, корректно выделять Псковское и Труворово городище. Дело в том, что на них не появляется варяжских находок и после середины IX в. [см. напр: Несин 2015: 77; Несин 2017: 113].

94

Valla. №4(5), 2018. этническую принадлежность обитателей данных населенных пунктов до эпохи летописного призвания варягов. Соответственно, новая гипотеза Носова о происхождении Городища из словенского поселения Холмгород [Носов 2017: 32] пока что остается столь же предположительной, как и его старая точка зрения о приоритете скандинавского топонима Н Holmgarđr [Носов 1984: 31]. Позднее середины IX в. Жих, явно отдавая дань известной концепции Носова, постулирует наличие на Городище выразительной варяжской дружинной культуры (с. 188). Вместе с тем эта точка зрения небесспорна. Следует обратить внимание на недавно вышедшую работу М.В. Елиферовой, в которой приводятся любопытные аргументы против распространенной трактовки Городища как княжеской резиденции [Елиферова 2018]. Об этой статье Жих, вероятнее всего, не успел узнать до того, как подал свою статью в редакцию. Но тем не менее теперь ее необходимо учитывать при обсуждениях статуса Городища. Более того, само определение «дружинной культуры» нуждается в оговорках. Ныне высказываются серьезные замечания об условности атрибуции дружинных и воинских захоронений (историю вопроса см: [Несин 2017: 119]) – важнейших вещественных маркеров дружинной культуры. Данное обстоятельство заставляет задуматься о критериях археологических признаков последней. Или хотя бы об уточнении и дополнительном обосновании этих маркеров. Кроме того, не все специалисты согласятся с Жихом в правомерности употребления термина «Русский каганат» (с. 189-190). Жих походя употребляет этот оборот, как аксиому, как будто существование русского каганата является в историографии общепризнанным, историки спорят только, где он располагался. Но это далеко не так. «Русский каганат» – историографический конструкт: в источниках он не упоминается, известен только титул «кагана русов». В работах В.Я. Петрухина [Петрухин 2001] и А.П. Толочко [Толочко 2015: 112-135] высказаны серьезные замечания относительно недостаточной обоснованности гипотезы «Русского каганата». Жиху стоило бы их хотя бы вкратце упомянуть в своей работе, чтобы корректно представить состояние изученности вопроса. Но все это не умаляет положительной оценки его работы. 6. Бунт против истории, или тайное послание для своих Обращает на себя внимание яркий заголовок статьи тульского историка А.В. Журавеля – «Бунт источниковедения против истории» (c. 235-251). Англоязычный перевод названия этой статьи – A riot against history – не вполне корректен, поскольку в переводе на русский язык попросту означает «Бунт против истории», но зато, по иронии судьбы, наиболее точно отражает сущность данной работы, которую как будет показано ниже, и в самом деле сложно назвать историческим исследованием. Ссылаясь на неаргументированные заявления В.Л. Янина и А.Г. Кузьмина, что сложившаяся ныне традиция «охотно отдает нумизматике историю денежного обращения, сфрагистике – историю государственных институтов, эпиграфике – проблему возникновения русской письменности, искусствоведению – комплекс эстетических проблем, генеалогии – историю целых сословий, геодезии и истории архитектуры – историю градостроительства»,

– А.В. Журавель вслед за Кузьминым объявил о существующем с XX в. бунте источниковедения и иных вспомогательных исторических дисциплин против исторической науки (c. 235-236). По мнению Журавеля, ВИДы восстали успешно и даже свершили переворот – стали «командовать историей, определяя ей ее собственные пределы компетенции, указывая, чем именно она должна и чем не должна пользоваться» (c. 240); «текстология диктует свою волю историкам, определив для них круг источников», не подчиняться «солидный историк просто не вправе; этим он лишь подставит под удар собственную репутацию» (там же). 95

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате Правда, некоторые рассуждения Журавеля о соотношении истории и ВИДов вызывают вопросы. Так, цитируя слова учебника по ВИДам о том, что источниковедение включает в себя внешнюю и внутреннюю критику источника, исследователь делает из этого далеко идущий вывод: что несчастным историкам будто бы «не остается ничего другого, как читать труды специалистов по вспомогательным историческим дисциплинам (ВИДам) и обобщать их исследования, становиться тем самым теоретиками» (с. 236). Затем Журавель образно характеризует «сложившуюся в исторической науке ситуацию» как «феодальную раздробленность, когда королевский удел сжимался, а король был реально слабее и беднее своих вассалов, и только его более высокий статус – короля, а не графа; историка, а не какого-нибудь нумизмата – позволял ему держать высоко голову и надеяться на восстановление со временем исходных позиций» (там же). Хотя ниже он сам отмечает, что по словам учебника, и внешнюю, и внутреннюю критику источника осуществляет историк (там же). Получается, что этим занимаются и историк, и источниковед. Следующие ниже рассуждения автора, что у историка должно быть больше прав (с. 236-237 и далее), никак не проясняют, почему если историк делает ту же работу, что источниковед, он оказывается в «вассалах» у источниковеда. Стоит оговориться, что историк, по мнению Журавеля, отличается от источниковеда, текстолога не «дипломом», а историческим мышлением. Для историка важно содержание источника, а не только текстологические особенности или возраст документа (с. 239). По заключению Журавеля, «история не должна подминаться своими ВИДами» (с. 246). И «важной задачей своего исследования» историк видит «именно восстановление нормального соотношения между ними и реабилитацию тех источников, к которым ныне принято относиться с подозрением» (с. 246). С одной стороны, нужно отдать должное смелости автора, не побоявшемуся заявить в печати о столь острой проблеме в исторической науке. В настоящее время в историографии это очень нечасто встречается – историки в основном ограничиваются разговорами о недостаточной изученности отдельных сюжетов и иногда бьют тревогу по поводу фолкисторических работ тех же антинорманистов, но глобальные проблемы самой исторической науки в печати редко выносят на специальное обсуждение. Может быть, можно также уважать автора за отсутствие ложной скромности – исследователь честно выразил надежду, что его «исследование» обеспечит «восстановление нормального соотношения» между историей и «ВИДами» (с. 246). Проблема в том, что данная статья Журавеля нисколько не способствует научному решению этой задачи. И дело здесь не в его нелестных выводах о состоянии исторической науки, а в том, что его работа лишена необходимой для научной статьи аргументации. Свои положения о господстве ВИДов над «метрополией» автор не подкрепил ни одним конкретным примером; читатель не найдет ни одного имени источниковеда /текстолога, «подмявшего» под себя историков, ни единой ссылки на соответствующую публикацию. Потому рассуждения Журавеля о господстве источниковедения над историей оказываются беспредметными. Сомневаюсь, что статью в таком виде могло бы принять к публикации какое-нибудь профессиональное историческое издание. То, что она «вписалась» в «Исторический формат», скорее говорит о тамошней редакторской политике: как уже приходилось видеть, члены редколлегии данного журнала порой демонстрируют неспособность к научной критике и серьезной работе с источниками. В целом статья напоминает шифрованное послание, написанное исключительно для своих и совершенно непонятное для посторонних. Вот только в качестве непосвященного тут оказывается любой вдумчивый и грамотный читатель, который не просто поверит на слово автору, а захочет узнать, какие именно лица диктуют волю историкам, где и когда. И, главное, каким образом этот некий безымянный «солидный историк» теряет свою научную репутацию, посмев возразить источниковеду (этого не случилось в свое время с даже с А.А. Зиминым, выступившим с весьма скандальной гипотезой происхождения «Слова о Полку Игореве», и теми вполне солидными историками, которые сочли нужным его поддержать). В работах историков совершенно не ощущается боязнь лишиться научного имени за несогласие с источниковедами. Ю.Г. Алексеев в своей монографии «Под знаменами 96

Valla. №4(5), 2018. Москвы» [Алексеев 1992: 220] не просто спорил с видным ленинградским источниковедом Я.С. Лурье о покорении Новгорода при Иване III, но и не старался найти какую бы то ни было опору своим контраргументам в высказываниях иных крупных летописеведов, что было бы логично, если бы полемика с источниковедом действительно грозила этому безусловно «солидному историку» потерей «собственной репутации». Другой заслуженный историк, П.В. Лукин, разбирая сюжет о Гостомысле, равно ссылался на гипотезы разных источниковедов и историков и формулировал собственное мнение, споря с некоторыми из них [Лукин 2014: 50-52], что опять же не стоило ему научного имени. Ю.В. Селезнев оспорил расхожее мнение о недостоверности сведений Сказания о Мамаевом побоище про деление русских войск на 5 полков, не считая засадный [Cелезнев 2009], и опять же не потерял авторитета в научном сообществе. Такие примеры, неудобные для концепции Журавеля о фактически безраздельном господстве источниковедов над историками, можно множить. А вот противоположные примеры в пользу его утверждения найти мудрено. Того же порядка и сетования Журавеля по поводу распространенного в историографии критического отношения к поздним источникам о Куликовской битве. Даже его утверждение, что историки «крайне осторожно» относятся к сведениям Сказания о Мамаевом побоище (с. 243), лишено должной конкретики. Ведь хрестоматийные сведения данного памятника о засадном полке и его решающей роли в победе русского оружия за редким исключением воспринимаются в историографии некритически, хотя противоречат составленным при жизни участников Мамаева побоища летописным рассказам, в которых победа русских над татарами не расценивается как результат спланированной военной хитрости, напротив, битва была выиграна благодаря мужеству и удаче отрядов московских и серпуховских князей после того, как поначалу татары обратили в бегство часть русских воинов [Несин 2017а: 342-343, 347; Несин 2017б: 112, Несин 2018а: 75]. Да и вообще стремление Журавеля совершить «реабилитацию тех источников, к которым ныне принято относиться с подозрением», оказывается несостоятельным уже потому, что автор не приводит ни историографических ссылок, ни аргументов, почему надо доверять известиям Сказания о Мамаевом побоище и Никоновской летописи о Куликовской битве, на каком основании для него «явно», что в Задонщине и Сказании о Мамаевом побоище «использованы источники фольклорного происхождения». Хотя Журавель сам дает понять, что его мнения противоречат распространенным в науке взглядам. (А значит, не должны высказываться в качестве аксиомы – М. Н.). Неясно, как это сообразуется с призывами самого автора о необходимости внимательного изучения известий поздних источников в отдельности (c. 241). Читатель найдет разве что ссылку на его статьи, отстаивающие достоверность татищевских известий о Мамаевом побоище (с. 243), выводы которых, впрочем, небесспорны11. 11 Наиболее развернуто выводы Журавеля о достоверности уникальных татищевских известий о Куликовской битве (далее Тат) представлены в статье 2017 г., специально посвященной данной проблематике. Там Журавель пытается доказать, что в Тат есть уникальные данные о расположении солнца в разные фазы боя, которые не могли быть выдуманы, а следовательно, восходят к показаниям современника из недошедшего до нас источника: «незамысловатые указания, кому солнце слепило глаза в разные фазы сражения, никто не будет придумывать задним числом, но именно они создают объективную схему боя, не зависящую от чьих-либо субъективных хотений» [Журавель 2017: 76]. Впрочем, сам Журавель не всегда объективен – в начале статьи он заявил, что «Как оказалось, татищевский текст 3-й части «Истории», основанный на Никоновской летописи почти не содержал какой-либо “отсебятины”... Но коль скоро это так, то с чего он стал бы делать это в частях предыдущих» [там же: 68-69]. То есть, если Татищев почти не допускал «отсебятины», то он ее не мог допустить вообще? Притом тезис, что подробности про солнце не могли быть выдуманы, не имеет под собой серьезных оснований: чем эти детали по сути отличаются от иных живописных подробностей из поздних источников, типа предания про участие русского засадного полка в Куликовской битве, которое, как отмечалось выше, противоречит по смыслу более ранним источникам о победе русского оружия в Донском побоище? Тот факт, что Татищев не только тиражирует сведения поздних источников об этом полке, но и добавляет подробность о том, как на него светило солнце, уже заставляет с осторожностью отнестись к сообщению. К тому же сам Журавель в устной беседе допустил литературное происхождение рассказа

97

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате Сказанное не означает, что в научной работе не следует обсуждать проблему соотношения истории и ее ВИДов или наличие ранней основы в поздних текстах о Мамаевом побоище. Но, к сожалению, по формату статья к научным работам не относится. Непонятно, каким образом автор такой работы надеется реабилитировать историческую науку и поздние источники? Будут ли специалисты всерьез воспринимать труд без должной аргументации и примеров из историографии? И не заподозрят ли они, что Журавелю попросту нечего сказать по существу, но у него вызывает досаду произошедшее в последние десятилетия развитие критического подхода к известиям нарративных источников, мешающее произвольно дополнять скудные рассказы ранних летописных повестей о Куликовской битве более цветистыми подробностями из поздних текстов? 12 Правда, по словам Журавеля, данная статья – всего лишь неопубликованная часть введения к его монографии о Куликовской битве 2010 г. Но сам автор тут же отметил, что расширил его за счет добавления в квадратных скобках ссылок на вышедшие позднее работы (с. 249). Поэтому она должна восприниматься как самостоятельная работа, а не законсервированный кусок введения к книге. Если уж автор внес в текст новые ссылки, то почему было не добавить указаний на соответствующие сюжеты своей монографии? Объяснения в стиле «примеры и имена – в книге», на мой взгляд, не могут быть приняты. Публикация в историческом журнале должна быть рассчитана не только на узких специалистов по Куликовской битве, а прочие читатели вряд ли станут разыскивать пояснения к рассуждениям Журавеля в его двухтомной книге 8-летней давности. Никоновской летописи о том, что в шестом часу солнечные лучи освещали русских. Были ли солнечные сюжеты Татищева более документальными? Принципиально новыми сведениями Тат об обозначенных последних 2 этапах сражения является указание на положение солнца – в седьмом часу оно светило в лицо русским, а в 9 – «стало» позади татар и светило в спину засадного полка, но в глаза татарам. Между тем, в Ник есть интересный эпизод, где в разгроме татар помимо засадного отряда участвовал небесный «трехсолнечный полк» с огненными стрелами [Ник 1897: 61]. Упоминание этого полка был очевидно дословно переписано составителем рассказа Никоновской летописи из пространной летописной повести о Куликовской битве XV в. [ВПДР 1985: 186] вместе с рядом других деталей [ср: Ник 1897: 59-61; ВПДР: 185-186]. Таким образом, хотя рассказ Ник считается Киприановской редакцией Сказания о Мамаевом побоище, он включал в себя и компиляцию из пространной летописной повести. Не исключено, что и сведения Ник о холмах, с которых спустились навстречу друг другу русские и татары [Ник 1897: 58-59] на самом деле восходит к фразе из Пространной летописной повести, согласно которой когда войска пошли навстречу друг другу, от множества воинов загудела земля, горы и холмы [ВПДР 1985: 185]. А эту метафору никому не приходило в голову использовать для реконструкции сражения. Потому и к сведениям о холмах из Ник стоит относиться с осторожностью, а не строить различные гипотезы о местоположении этих возвышенностей [ср.: Журавель 2010 1: 58-63; Азбелев 2016: 93; 2016б: 24]). Для русских летописцев этот трехсолнечный полк явно имел мистическое значение. В Тат небесное войско не упомянуто, вместо этого сообщается, что, когда ветер подул засадному полку в спину, «солнце позади стало, а татарам в очи» [Тат 1965: 147]. Между тем, Татищев, по признанию того же Журавеля при точной передаче известий Никоновской летописи все же не был склонен воспроизводить летописные «церковные “чудеса”» [Журавель 2017: 69]. В этой связи возникает вопрос – а не мог ли Татищев этот мистический трехсолнечный полк с огненными стрелами истолковать совершенно рационалистически – как то, что татары смотрели на русский засадный отряд против солнца. Нетрудно заметить, что здесь легко можно найти аналогию с известным оптическим эффектом: если взглянуть на средневековое войско против солнца, то это будут черные фигуры в ярком сиянии, как бы окаймленные огнем. И именно при таком ракурсе вытащенные из колчанов стрелы будут казаться огненными. Не случайно образ стрел, на которые падают солнечные лучи, в отличие от сверкающих на солнце доспехов, никогда не фигурирует в русских источниках. Согласно устному замечанию Журавеля, этот эпизод из Ник можно трактовать как символическое противопоставление светлых положительных русских темной татарской силе. Насколько это верно, сложно сказать. Но можно предположить, что этот солнечный эпизод из Никоновской летописи имел не реалистический [cр: Азбелев 2016: 93; 2016б: 24], а литературный характер: Ник явно перекликается со Сказ, в которых в похожих выражениях описаны образа святых на знаменах с той разницей, что те были не реально озарены солнечными лучами, а имели похожий блеск. И этот сюжет, в отличие от Ник, относился не к начальной фазе сражения, а к несколько более раннему времени [ВПДР 1985: 228]. Другое дело, что Татищев переписал этот эпизод из Ник без каких-либо оговорок. И надо сказать, что, если не знать историю его происхождения, то он внешне не кажется фантастическим. 12 Подобные оценки статьи Журавеля я слышал от коллег – историков А.М. Молочникова и О.Л. Губарева.

98

Valla. №4(5), 2018. Кроме того, в качестве нового дополнения к тексту из введения работа Журавеля содержит свежее заключение с воспоминаниями об отношениях автора с покойным Азбелевым. С одной стороны, могут тронуть благородные слова А.В. Журавеля, что, несмотря на свои последние разногласия с Азбелевым, он сохранил к тому чувство глубокого уважения (с. 249). С другой стороны, настораживает следующее обстоятельство: историк развернуто поведал о том, что Азбелев сначала не принял его передатировки Куликовской битвы 1379 г. лишь на том основании, что ему привычнее придерживаться стандартных взглядов. А о вышедшей в 2014 г. статье Азбелева [Азбелев 2014: 149-150], в которой тот разобрал и опроверг аргументы Журавеля о дате Мамаева побоища, последний упоминает мельком, без ссылки на нее (с. 249). Впрочем, Журавель сообщил, что ответит в печати на критику (там же). Жду с интересом. Книга А.В. Журавеля о Куликовской битве [Журавель 2010 1-2] позволяет составить о нем впечатление как об умном исследователе с независимым и неординарным мышлением. Но хотелось бы, чтобы это была предметная полемика, а не новый «бунт против истории». Из работ, которые даже с виду сложно признать научными, также стоит выделить эмоциональное эссе С.В. Томсинского «Чего и следовало ожидать: снова о том же (по поводу ленинградского неонорманизма и статьи Н.И. Платоновой)» (c. 154-174). Сам Томсинский не скрывал, что его ответ Платоновой не академичен, а «максимально» приближен к жанру «филиппики» (с. 155-156). Остается всецело согласиться с оценками О.Л. Губарева, сделавшего прекрасный разбор этой статьи в рамках настоящего круглого стола. Публикуя материал Томсинского в таком виде, редакция «Исторического формата» не может способствовать трансляции его идей в научной среде. Надо согласиться с Губаревым, что такой зрелый и умный исследователь, как Томсинский, скорее всего понимал, что его труд в подобной форме не опубликует ни одно серьезное историческое издание. Зато приняла редакция «Исторического формата», которая настолько не придает значения качеству антинорманистских публикаций, что неоднократно печатала опусы А.А. Клесова13. Досадно, что обидевшись на «норманистов», Томсинский счел для себя достойным публиковаться в таком журнале, а не продолжил спор с Н.И. Платоновой в научном формате. 7. Для фантазии и дилетатизма нет границ В работе А.А. Карпенко (с. 252-280) делается попытка дополнить родословную Рюрика и первых Рюриковичей по ИЛ. Статья с самого начала обращает на себя внимание нарушением ряда основных научных принципов: практически не упомянуты аргументы предшественников, да и вообще историография приведена выборочно; часто освещаются мнения лишь тех историков, с чьей трактовкой солидарен автор. Спорные вопросы о достоверности уникальных известий ИЛ фактически не рассмотрены, автор походя руководствуется позицией тех ученых, которые опирались на ИЛ при реконструкции исторических событий (да и то не всех: забавно, что в статье ни разу не фигурирует имя самого С.Н. Азбелева, в работах которого версия об историчности рассказов ИЛ представлена наиболее развернуто). И сам Карпенко проявляет к оригинальным известиям ИЛ от времен Владимира Вандаловича до Владимира Святославича практически безграничное доверие. Уникальные сообщения ИЛ автор а priori причисляет к «фактам». А если эти «факты» расходятся с версией ПВЛ, то последняя сразу становится в глазах автора недостоверной и следуют конспирологические догадки, что заставило ошибиться киевского хрониста (с. 266). Столь же некритически автор отнесся и к дискуссионной проблеме достоверности уникальных известий Никоновской летописи о временах Рюрика: он 13 Впрочем, имя А.А. Клесова смущает некоторых авторов журнала. А.А. Журавель сообщил мне, что он справлялся у редколлегии «Исторического Формата», не будет ли в этом номере материала Клесова. Но если его работы были в других выпусках, то может ли журнал, принимающий к публикации тексты подобного уровня, считаться научным?

99

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате постулирует существование древней Асколдовой летописи, не упомянув, что далеко не все ученые признают возможность ее выделить из состава Никоновской 14; сообщая о схожих известиях Никоновской летописи и ИЛ, Карпенко заявляет, что последняя «по крайней мере, не моложе Никоновской летописи» (с. 259), а те сюжеты «перекочевали» из ИЛ в Никоновскую (с. 261), не допуская вероятности, что все могло быть наоборот. Обидно, что будучи соискателем ученой степени кандидата исторических наук, Карпенко не знает азов критики источника и не понимает необходимости комплексного рассмотрения дискуссионных вопросов с учетом всех аргументов предшественников, а не только мнений отдельных ученых. Обычно историк с этим знакомится еще на студенческой скамье. Как видно, молодому ученому не повезло с научным руководством. Зато, быть может, опубликовавшая этот труд редакция «Исторического формата» нашла в нем ценные исторические наблюдения по основной заявленной проблематике: генеалогии Рюриковичей? Увы, и там автор проявил дилетантизм и склонность к фантазированию на грани беллетристики. Так, отмечая, что ИЛ прямо не назвала Рюрика внуком Гостомысла, Карпенко объявляет его… зятем Гостомысла, мужем его старшей дочери… но эта женщина не родила достойного наследника, потому, дескать, Рюрик сделал своей главной женой Ефанду (с. 263264). А среднюю дочь Гостомысла, Умилу, Карпенко выдает не то за брата Рюрика Трувора, не то за того же Рюрика (с. 264), что является полной фантазией: имен мужа старшей безымянной дочери Гостомысла, как и супруга средней (Умилы) ИЛ не называет. Зато из контекста ИЛ ясно следует, что призвание Рюрика и его братьев связано со сном Гостомысла, в котором тот увидел, что сыновья его средней дочери Умилы станут его преемниками [Татищев 1962: 110]. Иная интерпретация этого сюжета ИЛ едва ли оправдана: иначе бы призвание варягов произошло вопреки вещему сну Гостомысла15. Между тем, по недвусмысленному сообщению ИЛ, Гостомысл сам отправил посланцев «в варяги», ссылаясь на свое «сновидение» [Татищев 1962: 110]. Следовательно, Рюрик и вокняжившийся в Изборске Трувор являлись внуками Гостомысла по женской линии. А для того, чтобы изборянке Прекрасе / Ольге быть, по версии ИЛ, от рода Гостомысла, ей достаточно было, к примеру, приходиться дочкой / внучкой изборскому князю Трувору. Однако вряд ли Трувор мог взять в жены собственную мать Умилу16. Другую версию Карпенко, что Ольга – потомок Рюрика (c. 264), тоже стоит исключить, иначе бы ИЛ ее отнесла к роду последнего, а не Гостомысла: Ольга от рода Гостомысла упоминается именно как супруга Игоря, сына Рюрика [Татищев 1962: 111]. Таким образом, у новобрачных общим предком был один лишь Гостомысл. Олега, по ИЛ – «князя урманского» [там же: 110], Карпенко делает князем «северянским» просто потому, что тот наложил на северян относительно небольшую дань. Это историк объяснил однозначно – не иначе как Олег имел с ними особую связь и надеялся на их поддержку (с. 268-269). В доказательство того, что «урманское» княжество не было норвежским, историк заявляет: «Ефанда во время женитьбы на Рюрике “дочерь Князя Урманского”. Следовательно, Олег в тот период сын Князя Урманского и наследник трона. Но в период смерти Рюрика Олег уже сам “Князь Урманский”. Где ж это “урманское княжество”, где принцы, становясь князьями, навсегда покидают свою Родину?» (с. 268). Неясно только, почему автор не задал этот вопрос применительно к собственной версии о северянском княжестве? Чем оно в этом отношении отлично от Норвегии? И где, кстати, в ИЛ указано, что Олег покинул родину сразу после женитьбы Рюрика на его сестре, а не 14

Подробнее об этом см. в работе О.Л. Губарева в материалах круглого стола. Ссылка А.А. Карпенко на «спешку», «с которой, судя по рассказу ИЛ, все делается» (с. 263) совершенно неуместна: ни о какой спешке ИЛ не сообщает. К тому же повествование ИЛ не датировано. И временной промежуток между сном Гостомысла и призванием Рюрика никак не обозначен. 16 Карпенко заявляет, что «от Трувора и средней дочери Гостомысла – Умилы ИЛ выводила Ольгу – мать всех древнерусских князей (Татищев 1768: 35)» (с. 260). Однако на самом деле ИЛ сообщает лишь о принадлежности Ольги к роду Гостомысла и ее проживании в Изборске до брака с Игорем [Татищев 1962: 111]. Можно лишь предполагать связь Ольги с изборским князем Трувором, сыном Умилы и внуком Гостомысла. 15

100

Valla. №4(5), 2018. позднее, унаследовав «урманское» княжество?17. Для профессионального, добросовестного ученого изучать Древнюю Русь нелегко – ряд ограничений накладывают известный дефицит информации и необходимость критического подхода даже к мизерному количеству имеющегося материала. Но для фантазии и дилетантизма, как видно, нет никаких ограничений. Только к научному поиску это отношения не имеет. Публикуя эту статью, редакция «Исторического формата» заметно понижает уровень своего журнала. 8. На войне все средства хороши? В разделе «Рецензии» помещен отклик члена редколлегии журнала Л.П. Грот на последнюю книгу С.Н. Азбелева о новгородском летописании (с. 307-322), ту самую, на которую в настоящем издании вышла моя рецензия. Появление второй рецензии на монографию можно было бы только приветствовать. Но работу Грот трудно отнести к этому жанру, ибо она не содержит аналитического разбора книги, а представляет собой хвалебный пересказ ее содержания. Может быть, поэтому М.И. Жих и В.И. Меркулов назвали ее «обзором» (c. 17), а не рецензией. Вдобавок повествование Грот перемежается огульными, но весьма ответственными нападками на «норманистов», которые, среди прочего – используют сведения из НИЛ (Новгородской Иоакимовской летописи – М. Н.) о князе Олеге и о названии его князем урманским. При этом путем «лингвистических» манипуляций норманисты подводят к выводу о том, что князь урманский означает «норвежец»... Здесь же считаю уместным обратить внимание на селективность норманистского подхода при анализе источников: если сведения НИЛ используются для доказательства славянского происхождения Рюрика, то НИЛ – недостоверный источник. Если же при помощи НИЛ удается «обосновать» норвежскую «национальность» князя Олега, то такие сведения НИЛ рассматриваются как имеющие научную ценность (с. 310).

Как обычно, «норманисты» оказываются анонимами – Грот не упоминает ни одного имени и не дает ссылок на их работы. Зато пишет о них в настоящем времени, как будто они по крайней мере живы. Между тем не известно ни одного здравствующего ученого, который бы доверял сведениям из ИЛ про Олега. Этот пассаж из ИЛ интересует лишь саму Грот. Даже в специальной работе, посвященной данному сюжету, она смогла назвать лишь одного автора, который на основании известия ИЛ считал Олега норвежцем: давно покойного Г.В. Вернадского [Грот 2015: 39]. К слову, «селективности» в отношении ИЛ он не проявлял. Сама Грот ссылается на свою вышеупомянутую статью 2015 г., в которой будто бы «показала несостоятельность... вывода», что «князь мурманский означает “норвежец”» (с. 310). Но, как продемонстрировал О.Л. Губарев, ту работу трудно признать убедительной, а Грот, для того, чтобы придать своим априорным заявлениям вес, в ней дала глухие ссылки на свои труды, которых не существует в реальности [Губарев 2017а]. Можно ли теперь верить на слово многочисленным обвинениям Грот в адрес неизвестных «норманистов»? Но куда хуже то, что Грот откровенно занимается политизацией истории: ей не

хочется напомнить, что обе эти темы [происхождение Рюрика и Куликовская битва] являются только объектами теоретических исследований, но используются и в современной 17

Рассуждая о северянском происхождении Олега и упомянутой в ИЛ его сестры Ефанды, Карпенко ссылается на мнение Е.С. Галкиной, что северяне были в орбите влияния донских алан, а имя Ефанды Карпенко выводит вслед за Галкиной из иранского месяца Есфанд (с. 269). В действительности «Ефанда» – имя, фигурирующее в договоре Игоря с греками 945 г., где все ранние списки ПВЛ дают чтение «Сфандра», имя, которое, как наглядно показано А.В. Циммерлингом, происходит от скандинавского Svanheiðr [Циммерлинг 2012]. Следовательно, «Ефанда» – плод недоразумения. Имя Олега же Карпенко, опираясь на гипотезу Галкиной, предположительно возводит к иранскому Халегу (c. 269), такая «версия» в его глазах почему-то «выглядит наиболее приемлемой». Автор так и не сообщил, по каким критериям Халегу ближе к летописному Олегу, чем, к примеру, скандинавское имя Helgi?

101

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате информационной войне против России, где в качестве основного оружия применяются фальсификаты русской истории. Норманские трактовки призвания Рюрика в контексте развития так называемой «викингской» темы используются как историческое обоснование закономерности для России «управления со стороны». Представление о Куликовской битве как о стычке немногочисленных конных отрядов хорошо вписывается в другую тенденцию информационной войны – стремление лишить русскую историю её героических страниц. И книга С.Н. Азбелева вносит свой вклад в дело противостояния этим фальсификатам. Но при этом неизбежно задеваются и личные интересы очень многих (с. 317-318).

Этот пассаж нельзя назвать иначе, чем политическим доносом (хотя такие выходки вкупе с неакадемичным тоном бывают присущи антинорманистам в качестве компенсации недостатка собственных аргументов [Верхотуров 2015]). И упоминать Азбелева в таком контексте совершенно некорректно, поскольку тот никогда подобного тона не допускал. Даже заявляя в своих последних трудах по Куликовской битве, что «не только интересы исторической истины, а и интересы суверенитета России теперь более, чем прежде, требуют внимательного отношения к героическим страницам её истории» [Азбелев 2016: 74; Азбелев 2016б: 17], ученый не относил оппонентов к фальсификаторам и врагам своей страны. А Грот, мало того что огульно причислила неугодные ей взгляды на варяжский вопрос и численность войска на Куликовом к фальсификатам, так еще и объявила, что они якобы «используются в информационной войне против России». Конечно, всем порой присущи иррациональные идеи. Но работа Грот в принципе не содержит дельных выводов и наблюдений. Зато некоторые авторские суждения вызывают недоумение. Согласно ее словам, рассказ ИЛ о сне Гостомысла – это «образец дохристианского менталитета и относится ко времени, близкому к описываемым событиям, при этом неважно, когда рассказ был зафиксирован письменно» (с. 316). Однако приводимые ею примеры из истории первобытного общества и Древнего Египта совершенно излишни: не секрет, что явление высших сил во сне неоднократно встречаются в христианских памятниках, написанных в церковной среде – хрониках и агиографии. А вера в вещие сны не утратилась и в более поздние времена, чем эпоха Татищева. Каждому школьнику известно про вещий сон Татьяны Лариной. (Любопытно, что тот же Азбелев, который объявил сюжет про сон Гостомысла поздно записанным русским фольклорным преданием, все-таки не связал его с древними славянскими языческими представлениями [Азбелев 2010: 469; 43]). Потому сказание о вещем сне Гостомысла могло быть записано и самим Татищевым. К тому же сюжет о сне Гостомысла (вырастание из чрева его средней дочери Умилы большого дерева, покрывшего город) имел литературное происхождение: он перекликается с описанным у Геродота сном мидийского царя Астиага, будто из чрева его дочери Манданы выросла огромная виноградная лоза, которая опутала собою землю [ср: Татищев 1962: 110; Геродот 2001: 50]. Сходность обоих сюжетов еще и в том, что эти сны знаменовали появление внуков по женской линии, которым суждено было стать преемниками своих дедов-правителей. Ученые неоднократно приходили к логичному выводу, что сюжет ИЛ являлся калькой с легенды Геродота [Данилевский 2004: 292; Толочко 2005: 241]. К этому же склонился А.Л. Топорков, исследовавший мифологический образ дерева, растущего из женского тела. Исследователь отметил, что «ни в каких других текстах о первых русских князьях данный мотив не встречается» [Топорков 2011: 313]. По словам Грот, содержащиеся в ИЛ сведения о наследных правах князя Рюрика как внука своего деда по матери (аналогично Петру III, унаследовавшему российский престол как внук своего деда Петра I от его дочери Анны) согласуются с общей особенностью института верховной власти – учётом двух линий в традиции преемственности власти –отцовской и материнской. Амбилинейность традиции наследования составляла как бы несущие опоры потестарно-политической системы (с. 315).

102

Valla. №4(5), 2018. Однако в Древней Руси такой системы наследования не известно. Она стала возможна именно в постпетровское время при жизни Татищева. Как недавно было мною отмечено, нельзя исключать возможность вставки этого сюжета В.Н. Татищевым. Ведь легенда о призвании внука по материнской линии местного правителя могла иметь значимость в современные Татищеву годы царствования Елизаветы Петровны. Тогда в связи с петровским указом о престолонаследии, к примеру, было вполне возможным выписать из Голштинии в качестве наследника русского престола внука Петра I по материнской линии, Карла Петера Ульриха. Притом легенда о связи Рюрика с местным словенским княжеским домом была вполне актуальна в середине XVIII в. в пору борьбы с немецким засильем [Несин 2017б: 106].

Но Грот проигнорировала это замечание. Зато в заключение своего опуса она помещает гневный отклик на данную работу, представляющую собой рецензию на эту же монографию Азбелева. Почему-то она, как Жих и Меркулов, ее охарактеризовала как «пасквиль» (с. 321) и сделала ту же самую ошибку в датировке ее выхода (там же), притом заявила, что «вряд ли эту публикацию можно назвать рецензией, поскольку в ней не сказано ни одного позитивного слова о труде С.Н. Азбелева» (с. 318). Однако это не соответствует действительности: я отмечал наличие в нем положительных моментов, хорошо отозвался о 6 главе [Несин 2017б: 113]. И члену редколлегии исторического журнала должно быть известно, что качество рецензии определяется ее объективностью, а не количеством добрых слов. Впрочем, надо заметить, что возмущение Грот вызвал не только отрицательный характер рецензии, но и то, что она противоречит постулатам антинорманизма. Так, приведенные мной ясные и последовательные доказательства ненадежности свидетельств ИЛ о Гостомысле почему-то объявляются «сумбурными» (c. 319). При том Грот не утверждает, что мои рассуждения и заключение в чем-то неверны по существу. Видимо, дело в том, что, ознакомившись с моей работой, «сообразительный читатель и сам додумается, что, следовательно, и доказательства славянского происхождения Рюрика также неисторичны» (с. 319-320). Такая политизация истории вызывает досаду: Грот оказывается не нужен поиск научной истины, ей нужно, чтобы исследования не были, так сказать, идеологически вредными. С другой стороны, если объявлять неугодные научные концепции оружием информационной войны против России, то можно прийти и не к таким выводам. Например, решить, что на войне все средства хороши, в том числе и те, которые в научной работе недопустимы. Если в научных исследованиях неэтично намеренно представлять оппонентов в ложном виде, то на войне это приемлемо, там никто этого не осудит. Не исключено, что именно такую тактику Грот избрала по отношению к моей работе. Так, по словам исследовательницы, при критике взглядов Азбелева о месте и значении Куликовской битвы, заявив, что слово «устье» имело несколько значений и обвинив автора монографии в том, что он произвольно использовал только одно – выгодное для его концепции, М.А. Несин обнаружил непонимание того общего смысла, который несет исследование С.Н. Азбелева о Куликовской битве. Перед нами очевидный факт: вопиющее несоответствие между сведениями многочисленных источников о Куликовской битве и результатами современных археологических исследований. С.Н. Азбелев предлагает информацию к размышлению: возможно, несоответствие объясняется неправильным прочтением летописи, надо бы перепроверить... исследования С.Н. Азбелева о Куликовской битве – это обращение к будущим историкам о том, чтобы ещё раз тщательно перепроверить факты, связанные с этим событием. Куликовская битва стоит того! (с. 320).

С последним утверждением – «Куликовская битва стоит того!» – трудно не согласиться. Однако в моей рецензии на монографию Азбелева [Несин 2017б], как и в статьях о Куликовской битве [Несин 2017а, Несин 2018а] проведена именно такая ревизия. И в своей рецензии на книгу Азбелева я не только «заявил», что слово «устье» имело два 103

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате значения (что подкрепил соответствующими примерами), но и разобрал прочие аргументы Азбелева о локализации места Мамаева побоища в верховьях р. Непрядвы. И наглядно показал, почему, согласно письменным источникам, Куликовская битва не могла произойти у Волова оз., а была недалеко от р. Дона, а также обосновал ошибочность доверия Азбелева к разноречивым нарративным данным о количестве русских войск и, наконец, доказал неубедительность каких бы то ни было расчетов численности войска по размерам поля боя, а взамен аргументированно предположил возможность наличия двух мест сражения – в нижнем и среднем течении р. Непрядвы [Несин 2017б: 109-112]. Тем самым я, с одной стороны, оспорил идею Азбелева о необходимости искать для нарративных сотен тысяч бойцов более обширное поле в верховьях Непрядвы. Но, с другой стороны, поставил под сомнение выводы его оппонентов, что в сражении могло участвовать лишь некрупное конное войско, способное разместиться на тесном участке у устья этой реки. Трудно сказать, действительно ли Грот умудрилась этого не заметить, или нарочно извратила мою аргументацию. Как было сказано выше, О.Л. Губаревым за этой исследовательницей были замечены случаи сознательного подлога при работе с историографией – глухие ссылки на свои несуществующие работы [Губарев 2017а]. В этой связи вполне ожидаемо, что она может столь же непорядочно поступать со статьями неугодных ей авторов, для того, чтобы дискредитировать их в глазах читателя. Но как бы то ни было, она исказила мою аргументацию. К сожалению, Грот этим не ограничилась. В дальнейшем, приведя «пространную» цитату из моего заключения, она резюмирует, что по моему мнению, «главная “вина” С.Н. Азбелева заключается в том», что он рассматривал ИЛ «как исторический источник» (с. 320), не обратив внимание на то, что процитированный ею отрывок начинается с фразы: «Полезной познавательной информации по истории новгородских летописных памятников рецензируемая работа фактически не содержит» (с. 320). Таким образом, Грот исказила смысл моей характеристики книги Азбелева. Сложно сказать, было ли это сделано нечаянно, или Грот сознательно применила нечистоплотный прием. Но именно сочинение Грот «скорее напоминает пасквиль», говоря ее собственными словами (с. 321). Видимо, Грот, как и Жих с Меркуловым, следует двойным стандартам – отрицательную научную рецензию на книгу Азбелева гневно объявляет пасквилем, но сама, со своей стороны, себе позволяет отнюдь не академичный тон по отношению к оппоненту. Хуже всего то, что это делают не рядовые авторы журнала, а члены редколлегии, что характеризует направленность издания. Приходится заключить, что работу Грот сложно признать научной. Как и рецензируемый номер журнала в целом. Обращает на себя внимание большая концентрация в данном выпуске откровенно низкокачественных работ редакторов и авторов журнала: как минимум 7 материалов (М.И. Жиха – В.И. Меркулова, С.Н. Азбелева, статью и обзор Л.П. Грот, публикации С.В. Томсинского, А.В. Журавеля, А.А. Карпенко) невозможно отнести к научным исследованиям. Это по крайней мере половина номера. Для научного издания наличие такого количества слабых работ в выпуске неприемлемо. Но хуже всего не это. Публикация в таком виде трудов Жиха-Меркулова, Грот, Карпенко, Журавеля, Томсинского создает впечатление, что редакция журнала отныне даже не занимается «эрзац-наукой» [Губарев 2015б; Губарев 2017], поскольку больше не старается сохранять декорум наукообразия и окончательно стала на путь тотальной «информационной войны» с исторической наукой. Отдельные профессиональные работы, вроде статей Д.С. Логинова, В.И. Кулакова, положения не спасают. Равно как и членство в редколлегии журнала некоторых достойных ученых вроде того же Кулакова и В.Д. Пузанова. По поводу подобных авторов и редакторов «Исторического формата» хорошо высказался О.Л. Губарев: ...удивление вызывает другое: в таком журнале, как «Исторический формат», в состав редакции помимо явных антинорманистов входят и не стесняются публиковать свои работы авторы вполне профессиональных научных исследований. Конечно, до известной степени можно оправдать таких авторов тем, что они не разбираются в уровне публикаций, не относящихся к профилю их научных

104

Valla. №4(5), 2018. интересов. Однако такая неразборчивость вызывает некоторое недоумение. Неужели авторы, работы которых с удовольствием опубликует любой профильный научный журнал, не видят разницы, где и с кем рядом публиковать свои статьи?... Безусловно, публикация в журнале, где среди вполне компетентных научных работ проскочила одна статья, выполненная на низком научном уровне, ничуть не умаляет достоинства автора, публикующего свою работу в данном журнале. Но когда статья публикуется в журнале, имеющем на протяжении длительного времени вполне определенное заданное направление и ведущем определенную редакторскую политику, – это совсем другое дело... Этика в науке, как мне кажется, понятие далеко не отвлеченное, и ее границы каждый определяет для себя сам. Но есть и вполне устоявшееся общее представление о ней. Соблюдать ее неписаные требования и проявлять некоторую разборчивость в выборе издания для публикации своих трудов, как мне кажется, весьма желательно [Губарев 2018]18.

Что особенно актуально для данного номера, выполненного не в псевдо-историческом, а анти-историческом формате. Несин М.А., зам. глав. ред. журнала Valla, г. Санкт-Петербург, [email protected] Источники БЛДР 2000 – Библиотека литературы Древней Руси. Т. 9. – СПб.: Наука, 2000. БСЭПоН 1975 – Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о нибелунгах. – М.: Художественная литература, 1975. ВПДР 1985 – Воинские повести Древней Руси. – Л.: Наука, 1985. ИЭК 1999 – Историки эпохи Каролингов. – М.: РОССПЭН, 1999. Лавр 1997 – ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. – М.: Языки русской культуры, 1997. МЛС 2004 – ПСРЛ. Т. 25. Московский летописный свод конца XV в. – М.: Языки русской культуры, 2004. НIЛ 2000 – ПСРЛ. Т. 3. Новгородская I летопись старшего и младшего изводов. – М.: Языки русской культуры, 2000. НIVЛ 2000 – ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Новгородская IV летопись. – М.: Языки русской культуры, 2000. Ник 1897 – ПСРЛ. Т. 11. Никоновская летопись. – СПб., 1897. СНВ 2004 – Сказания Новгорода Великого XI-XV вв. – СПб.: Политехника, 2004. CI 2000 – Cофийская I летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 6. Вып. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. PA 1852 – S. Prudentii annales sive Annalium Bertinianorum pars secunda. Ab anno 835 usque ad 861 PL. P. 1852. T. CXV. Col. 1375-1420. [http://www.vostlit.info/Texts/rus14/Annales_Bertiani/frametext2.htm] – Доступ на 20.10.2018. Литература Азбелев 1958 – Азбелев С.Н. Новгородские местные летописцы // ТОДРЛ. 1958. Т. 15. С. 364-370. 18

В 2015 г. я сам по ошибке оказался в числе авторов этого издания. М.И. Жих пригласил меня публиковаться в своем новом независимом научном журнале. Но для меня оказалось довольно прочитать первые нескольких номеров, чтобы понять фолк-историческую направленность издания, удостоверившись, что редколлегия не следит за научным уровнем антинорманистских работ, о чем, к примеру, свидетельствовали периодические публикации в журнале статей псевдоученого А.А. Клесова. И я в тот же год прекратил сотрудничество с журналом.

105

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате Азбелев 2003 – Азбелев С.Н. К изучению Иоакимовской летописи // Новгородский исторический сборник. – СПб., 2003. Т. 9(19). С. 6-27. [http://www.spbiiran.nw.ru/wpcontent/uploads/2016/01/Azbelev_S_N_19.pdf] – Доступ на 20.10.2018. Азбелев 2007 – Азбелев С.Н. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2007. Азбелев 2010 – Азбелев С.Н. Гостомысл // Варяго-русский вопрос в историографии. – М.: Русская панорама, 2010. С. 598-618. Азбелев 2014 – Азбелев С.Н. К вопросу о месте и дате Куликовской битвы // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2014. №3. С. 145-151. Азбелев 2016 – Азбелев С.Н. Куликовская битва по летописным данным // Исторический формат. 2016. №1. С. 73-109. Азбелев 2016а – Азбелев С.Н. Летописание Великого Новгорода. Летописи XI-XVII вв. как памятники культуры и как исторические источники. – М.: Русская панорама; СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «Блиц», 2016. Азбелев 2016б – Азбелев С.Н. Место сражения на Куликовом поле по летописным данным // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2016. № 3(65). С. 17-32. Алексеев 1991 – Алексеев Ю.Г. «К Москве хотим». Закат боярской республики в Новгороде. – Л.: Лениздат, 1991. [http://www.bibliotekar.ru/rusNovgResp/6.htm] – Доступ на 20.10.2018. Алексеев 1992 – Алексеев Ю.Г. Под знаменами Москвы: борьба за единство Руси в XV в. – М.: Мысль, 1992. Балановская,  Боринская,  Бужилова,  Дыбо,  Клейн и др.  2015 – Балановская Е.В., Боринская С.А., Бужилова А.П., Дыбо А.В., Клейн Л.С. и др. ДНК-демагогия Анатолия Клёсова  // Троицкий вариант – наука. 2015.  № 170. [https://trv-science.ru/2015/01/13/dnkdemagogiya-kljosova/comment-page-25/] – Доступ на 20.10.2018. Васильев 2012 – Васильев В.Л. Славянские топонимические древности новгородской земли. – М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2012. Верхотуров 2015 – Верхотуров Д.Н. Донос как метод научной полемики // Valla. 2015. Т. 1. №6. С. 116-121. Гадалова 2013 – Гадалова Г.С. Иулиания // Православная энциклопедия. 2013. Т. 28. С. 534-537. [http://www.pravenc.ru/text/1237847.html] – Доступ на 20.10.2018. Гагин 2006 – Гагин И.А. Очередное покушение на В.Н. Татищева // Вестник Липецкого государственного педагогического университета. Серия 6. Гуманитарные науки. 2006. Вып. 2. С. 119-130. [http://suzhdenia.ruspole.info/node/3540] – Доступ на 20.10.2018. Геродот 2003 – Геродот. История. – М.: Ладомир, АСТ, 2001. Гимон 2012 – Гимон Т.В. События XI – начала XII в. в новгородских летописях и перечнях // Древнейшие государства Восточной Европы. 2010. – М., 2012. C. 484-703. Горский 2000 – Горский А.А. Москва и Орда. – М.: Наука, 2000. Горский 1983 – Горский А.Д. Куликовская битва 1380 г. в исторической науке // Куликовская битва в истории и культуре нашей родины. – М.: МГУ, 1983. С. 28-33. [http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000023/st004.shtml]. Грот 2015 – Грот Л.П. О летописных урманах и титуле «князь урманский» // Исторический формат. 2015. №2. С. 29-53. Грот 2016 – Грот Л.П. Как летописная чудь превратилась в «эстонские племена» // Ученые записки Петрозаводского Государственного Университета. 2016. №1(154). С. 93-100. Губарев 2015 – Губарев О.Л. «Исторический формат» не вписался в формат науки // Генофонд.рф. 15.03.2015. [http://генофонд.рф/?page_id=503] – Доступ на 20.10.2018. Губарев 2015а – Губарев О.Л. В.И. Меркулов и таинственные источники немецких историков XVII в. // Генофонд.рф. 29.06.2015. [http://генофонд.рф/?page_id=4021] – Доступ на 20.10.2018. Губарев 2015б – Губарев О.Л. Рождение эрзац-науки: современная отечественная медиевистика и общество // Троицкий вариант – наука. Гайд-парк онлайн. 24.12.2015. 106

Valla. №4(5), 2018. [https://trv-science.ru/2015/12/24/rozhdenie-ehsatz-nauki/] – Доступ на 20.10.2018. Губарев 2016 – Губарев О.Л. Несостоявшееся изгнание норманнов // Valla. 2016. Т. 2. №6. С. 83-87. Губарев 2017 – Губарев О.Л. Еще раз об эрзац-науке в медиевистике // Троицкий вариант – наука. 2017. №236. С. 12. [https://trv-science.ru/2017/08/29/esche-raz-ob-erzac-naukev-medievistike/] – Доступ на 20.10.2018. Губарев 2017а – Губарев О.Л. Урманский князь Олег и воинственная Лидия Грот // Генофонд.рф. 05.08.2017. [http://генофонд.рф/?page_id=3998] – Доступ на 20.10.2018. Губарев 2018 – Губарев О.Л. О разборчивости ученого // Троицкий вариант – наука. 2018. №261. С. 3. [https://trv-science.ru/2018/08/28/o-razborchivosti-uchenogo/] – Доступ на 20.10.2018. Данилевский 2001 – Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.): Курс лекций. – М.: Аспект-Пресс, 2001. Данилевский 2004 – Данилевский И.Н. Повесть временных лет: герменевтические основы источниковедения летописных текстов. – М.: Аспект-пресс, 2004. Елиферова 2018 – Елиферова М.В. Рюриково городище: что же откопали на самом деле? // Valla. 2018. Т. 4. №3. С. 87-92. Жих 2012 – Жих М.И. Славянская знать догосударственной эпохи по данным начального летописания // Социальная мобильность в традиционных обществах: история и современность: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием, посвященной 90-летию со дня рождения профессора М.М. Мартыновой и 100летию со дня рождения профессора Б.Г. Плющевского. Ижевск, 20-21 ноября 2012 г. – Ижевск, 2012. С. 19-37. Жих 2015 – Жих М.И. Славянская знать догосударственной эпохи по данным начального летописания // Исторический формат. 2015. №2. С. 7-28. Жих 2017 – Жих М.И. Ушел из жизни Сергей Николаевич Азбелев. 28.12.2017. [http://pereformat.ru/2017/12/azbelev-umer/] – Доступ на 20.10.2018. Журавель 2010 1-2 – Журавель 2010 – Журавель А.В. «Аки молния в день дождя». Кн. 1-2. – М.: Русская панорама, 2010. Журавель 2017 – Журавель А.В. В.Н. Татищев о Куликовской битве // Астраханские Петровские чтения. – Астрахань, 2017. С. 68-76. Карамзин 2000 – Карамзин Н.М. История государства Российского: в 3-х кн. Кн. 3. – М.: Кристалл, 2000. Кирпичников 1984 – Кирпичников А.Н. Каменные крепости новгородской земли. – Л.: Наука, 1984. Клесов 2016 – Клесов А.А. Кому мешает ДНК-генеалогия? Ложь, инсинуации и русофобия в современной российской науке. – М.: Неформат, 2016. Конча 2012 – Конча С.В. Два текста к историографии Иоакимовской летописи. 19.11.2012. [https://nestoriana.wordpress.com/2012/11/19/сергей-конча-два-текста-кисториограф/] – Доступ на 20.10.2018. Конча 2012а – Конча С.В. Скандинавские элементы Иоакимовской летописи и вопрос о ее происхождении // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2012. №3(49). С. 98-111. Кузьмин 2008 – Кузьмин С.Л. Ладога в эпоху раннего средневековья (середина VIII – начало XII в.) // Исследование археологических памятников эпохи средневековья. – СПб.: Нестор-История, 2008. С. 69-94. Лебедев 2015 – Лебедев В.П. Война комментариев по делу Клесова в «Троицком варианте» // Альманах «Лебедь». 2015. №730. [http://lebed.com/2015/art6637.htm] – Доступ на 20.10.2018. Лукин 2014 – Лукин П.В. Новгородское вече. – М.: Индрик, 2014. Мачинский, Шаскольский 1982 – Мачинский Д.А., Шаскольский И.П. Рец.: Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Археологические памятники Древней Руси IX-XI вв. – Л., 1978 // Советская археология. 1982. №2. C. 277-282. 107

Несин М.А. Выпуск памяти С.Н. Азбелева в антиисторическом формате Меркулов 2015 – Меркулов В.И. Рюрик и первые русские князья в «Генеалогии» Иоганна Фридриха Хемница // Исторический формат. 2015. №2. С. 54-74. Михеев 2004 – Михеев С.М. Скандинавистика: Изгнание варягов. 30.07.2004. [http://www.norge.ru/lnic/july04.html] – Доступ на 20.10.2018. Несин 2010 – Несин М.А. К истории происхождения Галича // Русин. 2010. №3(21). С. 58-76. Несин 2012 – Несин М.А. Некоторые черты социальной трансформации в X-XI вв. в восточнославянском обществе в летописной социальной терминологии // Социальная мобильность в традиционных обществах: история и современность: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием, посвященной 90-летию со дня рождения профессора М.М. Мартыновой и 100-летию со дня рождения профессора Б.Г. Плющевского. Ижевск, 20-21 ноября 2012 г. – Ижевск, 2012. С. 38-48. Несин 2014 – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в ХII – начале XIV столетия по данным письменных источников // Документальное наследие Новгорода и Новгородской земли. 2014. Вып. 12. С. 116-129. Несин 2015 – Несин М.А. Градообразование у псковских кривичей в работах В.В. Седова (на примере Изборска и Пскова) // Исторический формат. 2015. №3. С. 72-86. Несин 2015а – Несин М.А. Некоторые черты социальной трансформации в X-XI вв. в восточнославянском обществе в летописной социальной терминологии // Исторический формат. 2015. №2. С. 103-116. Несин 2015б – Несин М.А. Новгородские тысяцкие в XIII в. // Гуманитарные, социально-экономические и общественные науки. 2015. №11. Т. 2. С. 143-146. Несин 2016 – Несин М.А. Северо-Восточная Русь при монголах // Valla. 2016. Т. 2. №6. C. 64-82. Несин 2017 – Несин М.А. Все о культуре псковских длинных курганов // Valla. 2017. Т. 3. №4. C. 113-121. Несин 2017а – Несин М.А. К проблеме логистики Куликова поля // Война и оружие. Новые исследования и материалы. Труды Восьмой Международной научно-практической конференции 17-19 мая 2017 года. – СПб., 2017. Ч. 3. С. 333-348. Несин 2017б – Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам // Valla. Т. 3. №6. С. 101-121. Несин 2018 – Несин М.А. Институт новгородских тысяцких в XII-XV вв.: Дис. канд. ист. наук. – Воронеж, 2018. Несин 2018а – Несин М.А. К вопросу о логистике Куликова поля // Вестник УдГУ. 2018. Т. 28. Вып. 1. С. 70-80. Носов 1984 – Носов Е.Н. Новгород и новгородская округа IX-X вв. в свете новейших археологических данных (к вопросу о возникновении Новгорода) // Новгородский исторический сборник. 1984. №2(12). С. 3-34. Носов 2012 – Носов Е.Н. Новгородская земля: Северное Приильменье и Поволховье // Русь в IX-X веках: археологическая панорама. – М. – Вологда: Древности Севера, 2012. С. 92-121. Носов 2017 – Носов Е.Н. Рюриково городище – резиденция новгородских князей и его роль в становлении Новгорода // Носов Е.Н., Плохов А.В., Хвощинская Н.В. Рюриково городище. Новые этапы исследований. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. C. 18-33. Петрухин 2001 – Петрухин В.Я. «Русский каганат», скандинавы и Южная Русь: средневековая традиция и стереотипы современной историографии // Древнейшие государства Восточной Европы. 1999 г. – М., 2001. С. 127-142. Петрухин 1982 – Петрухин В.Я. Три «центра» Руси: Фольклорные истоки и историческая традиция // Художественный язык средневековья. – М.: Наука, 1982. C. 143-158. Петрухин, Каменецкая 2008 – Петрухин В.Я., Каменецкая Е.В. Пруссия и Русь: средневековый миф и новейшая историография // Славяноведение. 2008. №5. С. 77-83. Петрухин 2011 – Петрухин В.Я. «Русь и вси языци: аспекты исторических 108

Valla. №4(5), 2018. взаимосвязей: историко-археологические очерки. – М.: Языки славянских культур, 2011. Свердлов 2009 – Свердлов М.Б. Василий Никитич Татищев – автор и редактор «Истории Российской». – СПб.: Европейский дом, 2009. Cедов 1999 – Седов В.В. У истоков восточнославянской государственности. – М.: УРСС, 1999. Седов 2003 – Седов В.В. О русах и русском каганате IX века // Славяноведение. 2003. №2. С. 3-15. Селезнев 2009 – Селезнев Ю.В. Уникальные сведения Новгородской IV летописи по списку Дубровского и расстановка войск великого князя Дмитрия на Куликовом поле // Новгородика-2008. Материалы международной научно-практической конференции 21-23 сентября 2008 г. – Великий Новгород, 2009. Ч. 1. С. 185-188. Селин 2011 – Селин А.А. XIII век: взгляд из XXI-го. О книге Д.Г. Хрусталева «Северные крестоносцы» // Староладожский сборник. 2011. №8. С. 67-74. Скрынников 1979 – Скрынников Р.Г. Борис Годунов. – Л.: Наука, 1979. Толочко 2005 – Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. – М.: НЛО; Киев: Критика, 2005. Толочко 2015 – Толочко А.П. Очерки начальной Руси. – Киев – СПб.: Лаурус, 2015. Топорков 2011 – Топорков А.Л. Мифологический образ дерева, растущего из женского сердца // Славянский и балканский фольклор. Виноградье. 2011. №11. С. 305-314. Фомин 2005 – Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. – М.: Русская панорама, 2005. Циммерлинг 2012 – Циммерлинг А.В. Имена варяжских послов в «Повести временных лет»: Материалы к докладу на V круглом столе «Древняя Русь и германский мир в филологической и исторической перспективе» 13-14 июня 2012 года [https://antonzimmerling.files.wordpress.com/2012/07/varangian_guests.pdf] – Доступ на 20.10.2018. Щукин 1997 – Щукин М.Б. Рождение славян. Из истории вопроса. Два пути ретроспективного поиска // Стратум Плюс. Структуры и катастрофы. 1997. C. 110-147. Юдин 1994 – Юдин А.В. Буян // Русская ономастика и ономастика России. Словарь / Под ред. О.Н. Трубачева. – М.: Школа-пресс, 1994. С. 43. Янин 2003 – Янин В.Л. Новгородские посадники. – М.: Языки славянской культуры, 2003. Gorlin 1939 – Gorlin M. ‘La Chronique de Joachim’, Revue des études slaves. Paris, 1939. T. 19. Pp. 40-51.



 109

Губарев О.Л. Сомнительные построения на основе сомнительного источника

Сомнительные построения на основе сомнительного источника Рецензия на статью: Карпенко А.А. О генеалогических преданиях Иоакимовской летописи Татищева // Исторический формат. 2018 (2017). №3-4. С. 252-280. Антинорманисты отстаивают подлинность Иоакимовской летописи Татищева, поскольку среди используемых ими источников она является единственным близким по времени к событиям IX в., а именно, к приходу на Русь Рюрика «со всей русью». Сразу нужно отметить, что как источник ИЛ весьма спорна, поскольку ее сообщения перекликаются с сообщениями поздних летописей и как бы дополняют пропуски в списках ПВЛ. В первой части статьи А.А. Карпенко кратко рассказывает историю обретения данной летописи, точнее выписок из нее, В.Н. Татищевым (с. 252-253). Далее автор приводит историографию по вопросу подлинности или фальсифицированности ИЛ. Собственно, сама статья представляет собой не что иное, как историографический обзор, рассматривающий отношение к ИЛ и к различным аспектам сообщаемых в ней сведений различных историков, начиная с Н.М. Карамзина и Д.И. Иловайского, и заканчивая отношением к ней современных историков А.Н. Сахарова и А.Г. Кузьмина. К сожалению, историография в статье не отделена от полемических рассуждений самого автора статьи. Рассказывая об отношении историков к ИЛ как источнику, Карпенко не находит места для работы А.П. Толочко, целиком посвященной рассмотрению вопроса о методах работы Татищева, подлинности ИЛ и отношению Татищева к древней истории Руси. Уже одно это ставит под вопрос объективность исследователя. То есть получается, что, полемизируя с Г.В. Вернадским и Б.А. Рыбаковым, рассматривавшими вопрос о сообщениях ИЛ вскользь среди прочего, автор полностью игнорирует основной современный труд, посвященный Татищеву и ИЛ – монографию А.П. Толочко [Толочко 2005]. И это даже несмотря на то, что Толочко [Толочко 2005: 199] поддерживает тезис автора статьи об избирательном использовании некоторыми современными историками сообщений ИЛ для подтверждения своих гипотез (с. 254). Создается впечатление, что автор сам избирательно относится к оппонентам и спорит в своей статье с теми из них, с кем ему удобно спорить. Так, в историографии опущены упоминания работ исследователей, отрицавших подлинность ИЛ и считавших ее вымыслом Татищева, как например Е.Е. Голубинского, или считавших ее документом XVII-XVIII вв., как И.А. Линниченко. Из авторов, признававших подлинность ИЛ, не упомянуты работы С.К. Шамбинаго и С.В. Кончи. И, что еще более удивительно, в сборнике, посвященном памяти С.Н. Азбелева, автор статьи не упоминает его работ об ИЛ. Карпенко, ограничившись выборочным рассмотрением мнений отдельных историков об ИЛ и уже более не обсуждая вопроса ее подлинности, далее бездоказательно начинает рассматривать сообщения ИЛ как достоверный источник и анализировать их в таком качестве. Хотя вопрос о подлинности ИЛ является основным вопросом, без рассмотрения которого все рассуждения о том или ином отдельном сообщении данного документа теряют всякий смысл. Исследователя сразу должно насторожить то, что в ИЛ рассказывается история Гостомысла1, который упоминается в летописях только начиная с XV в. А это позволяет установить terminus post quem данного документа. И тогда данная «летопись» Татищева ничем не отличается от других поздних летописей, в которых рассказывалась мифическая история происхождения Рюрика от Пруса, брата императора Августа. 1 М.А. Несин отмечает, что Гостомысл в XV в. упоминался как современник расселения славян и лишь в памятниках Московской Руси он стал описываться как старший современник Рюрика и инициатор его призвания [Несин 2017: 104-106].

110

Valla. №4(5), 2018. Кроме того, автор сам отмечает, что как известно, утверждение древнерусской княжеской династии в большинстве летописей друг от друга мало чем отличается: везде есть место призванию Рюрика, упоминанию двух его братьев, также с ним призванных, – Синеуса и Трувора, с указанием городов, в которые они «сели» – Белоозера и Изборска, правда без уточнения, кто из братьев средний, а кто младший; отмечен факт отправки Рюриком двух своих «мужей» – Аскольда и Дира в Киев; везде говорится о смерти Синеуса и Трувора через два года по призвании. Затем по сюжету летописей умирает и сам Рюрик (с. 258).

Таким образом, у непредвзятого исследователя уже возникает основа для недоверия сообщениям ИЛ, нигде более не встречающимся. При сообщениях других списков летописи, в целом (в отличие от стоящих особняком сообщений ИЛ) подтверждающих ход исторического процесса, пусть и с некоторыми разночтениями. А сама история обретения и исчезновения тетрадей с выписками из ИЛ тоже носит весьма сомнительный характер, что убедительно показал А.П. Толочко. Карпенко привлекает для сопоставления с известиями возможного фальсификата – ИЛ – известия реконструированной Б.А. Рыбаковым и М.Ю. Брайчевским гипотетической «летописи Аскольда», подвергнутой жесткой критике [Лурье 1997; Толочко 2000; Толочко 2003; Рычка 2012], то есть поверяет сообщения одного сомнительного источника сообщениями другого еще более сомнительного и не признанного большинством историков. Правда, даже Г.С. Лебедев поддался «соблазнительности» сопоставления «Руси Аскольда» с внутренней Русью Константина Багрянородного и «Руси Дира» с послами Руси, посетившими в 839 г. двор Людовика Благочестивого [Лебедев 1994]. Что только подтверждает тезис самого Карпенко и А.П. Толочко об избирательном использовании некоторыми историками сообщений ИЛ для подтверждения своих гипотетических конструкций. Имена из ИЛ также использовал в своих фальсификациях А.И. Сулакадзев [Gorlin 1838: 44]. Привлекая сообщения «Аскольдовой летописи», выделенной Б.А. Рыбаковым из состава Никоновской летописи, автор статьи не рассматривает вопрос о достоверности используемого источника. «Аскольдова летопись», по мнению многих историков, – историографический казус и фантом. Автор же рассматривает ее на полном серьезе как вполне аутентичный документ (с. 259). Не соответствует действительности заявление Карпенко о том, что «Г.В. Вернадский первым за всю историографию “норманнского вопроса” сделал на её основе вывод не о шведском или датском (как всей династии), а о норвежском происхождении Вещего Олега» (с. 258). Если внимательно прочесть работу Вернадского в оригинальном издании на английском языке, то он, говоря о Рюрике и Олеге, постоянно ссылается на статью Н.Т. Беляева от 1929 г. «Рорик Ютландский и Рюрик Начальной летописи» [Беляев 1929], где Беляев делает предположение о приходе Олега из Халогаланда. Именно Беляев, на работу которого Вернадский опирался, приводит сведения Татищева об Олеге, в том числе и из ИЛ, а вообще ссылки на «урманское» происхождение Олега принадлежат П.Г. Буткову и М.Г. Халанскому. Н.Т. Беляев считал на основании доступных ему к тому времени работ Буткова, Лавровского, Сенигова и Линниченко, что возможно использовать сведения второй части ИЛ «от призвания князей» как аутентичного документа. Сейчас данное мнение должно быть пересмотрено с учетом последних работ в данной области, на основе которых напрашивается вывод об ИЛ как фальсификате Татищева. То, что герой Хельги из песней «Старшей Эдды» мог послужить эпонимом для халейгов, жителей Халогаланда в современной Норвегии, вполне возможно. Интересны параллели между сообщениями ПВЛ о «Вещем» Олеге и «Саги об Одде-Стреле», о которых упоминает Г.В. Вернадский. И отсюда можно с большой долей осторожности допустить норвежское происхождение князя Олега древнерусской летописи. А вот привлечение 111

Губарев О.Л. Сомнительные построения на основе сомнительного источника сообщений ИЛ для восстановления исторических событий в свете последних исследований о достоверности ИЛ представляется совершенно необоснованным. Спорной также является возможность использования сообщений о Начальной Руси поздних летописей, таких, как Никоновская. Похоже, Карпенко гордится тем, что «исправил» «вольный перевод», сделанный, по его мнению, Вернадским с работы Татищева (с. 255). Правда, он сам совершенно справедливо оговаривается, что возможно это «фокусы перевода на английский язык и обратно». Тем не менее, видимо, он считает, что именно Вернадский сам делал перевод с английского языка к русскому изданию своей книги в 2004 г.? Но в книге указано, что редакция русского текста выполнена Б.А. Николаевым, а перевод глав 4-8 – Е.П. Беренштейном. Вернадский перевел отдельные места из ИЛ на английский язык, и на этом его участие в переводе сообщений ИЛ было закончено. Конечно, это незначительная ошибка автора статьи, но она, как и указание на приоритет Вернадского в сообщении об «урманстве» Олега, говорит о крайней невнимательности Карпенко при работе с источниками. Далее, рассматривая указание Вернадского о сходстве Олега Вещего с Оддом Стрелой скандинавских саг, автор статьи заявляет что «конкретного материала, позволяющего отождествить Олега и Одда, за исключением совпадения смерти обеих героев от коня, так же не имеется» (с. 255). Подробный сравнительный анализ летописного текста и текста исландской «Саги об Орваре Одде» был проведен еще А. Стендер-Петерсеном, потом Е.А. Рыдзевской и другими исследователями (см. [ДР 1999: 489 и сл.]). В хрестоматии, которая, видимо, осталась неизвестной автору статьи, приведены и рассмотрены все параллели, позволяющие предположить связь двух сказаний. «Исправив» Вернадского, Карпенко бездоказательно называет Олега «князем северянским», причем делает это не один раз, так что это не случайная оговорка автора статьи (с. 256, 262). На основании чего сделан такой вывод, мы узнаем из догадок и фантазий автора (с. 268-269). «Олег после победы над северянами и вопреки логике облагает их меньшей данью, чем остальные окрестные восточнославянские племена». А значит, по мнению Карпенко, он рассчитывал на их поддержку (с. 269). Умозрительные бездоказательные рассуждения и ссылки на логику являются характерным методологическим приемом антинорманистов. Тут поле для фантазии необъятное. Если сообщения в источнике нет, то «додумывать» можно что угодно. Я.С. Лурье еще в 1977 г. ясно указал, чем научная гипотеза отличается от «догадок» [Лурье 1977]. Далее автор статьи пускается в полностью фантастические рассуждения со ссылками на «авторитетного» исследователя – Е.С. Галкину и ее то ли художественную, то ли научнопопулярную книгу «Тайны русского каганата». Книга эта неоднократно подвергалась самой жесткой критике, как и другие «открытия» Галкиной, полностью переворачивающие все представления современной исторической науки. Достаточно только вспомнить алан, посылаемых Галкиной на Балтийское побережье. У А.А. Карпенко хватает смелости, чтобы не сказать жестче, обвинить Вернадского в том, что тот «безапелляционно принимает скандинавскую версию происхождения его [Олега] имени» (с. 256). Склонность к безапелляционным, причем самым широковещательным суждениям и бездоказательным обобщениям вообще-то является особенностью методологии неоантинорманистов, последователей А.Г. Кузьмина, к коим автор статьи и принадлежит. И он тут же, «поставив на место», Вернадского это доказывает, делая совершенно голословное утверждение, что из всех остальных иранская версия происхождения его [Олега] имени выглядит наиболее приемлемой (sic! – Хочется спросить – приемлемой для кого? – О. Г.). Имя «Олег» образовано от иранского «Халегу» – «творец», «создатель» (с. 256).

А единственное «доказательство», приведенное Карпенко – это ссылка на упомянутое художественное произведение Галкиной (признать его научной работой абсолютно 112

Valla. №4(5), 2018. невозможно) [Комар 2010]. Взаимные ссылки неоантинорманистов друг на друга при создании «альтернативной истории» из параллельного мира, с совершенно иной логикой и другими законами, являются у них общепринятой практикой. Борьбу со скандинавским происхождением имени Олега они ведут уже давно. Достаточно вспомнить статьи Л.П. Грот в том же журнале. Соответственно после этих «открытий» автора статьи разбирать какие-то другие детали его «научных» рассуждений совершенно бессмысленно. Первооткрыватель, сделавший скандинава Хельги «ославяненным иранцем», способен на многое. Спорить и полемизировать с человеком, на полном серьезе отстаивающим иранское происхождение имени Олег невозможно. Это уже даже не «эрзац-история», а настоящее фолк-хистори. Подобное невежество простительно человеку с улицы или историку XV-XVI вв., писавшему об амазонках, великанах и людях с песьими головами, но не автору современной научной публикации. Губарев О.Л., независимый исследователь, г. Санкт-Петербург, e-mail: [email protected] Литература Gorlin 1939 – Gorlin M. ‘La Chronique de Joachim’, Revue des études slaves, 1939. Vol. 19, No. 1/2. Pp. 40-51. Беляев 1929 – Беляев Н.Т. Рорик Ютландский и Рюрик начальной летописи // Seminarium Kondakovianum. Prague, Вып. III. 1929. С. 215-271. ДР 1999 – Древняя Русь в свете зарубежных источников: Учеб. пособие для студентов вузов / Под ред. Е.А. Мельниковой. – М.: Логос, 1999. Комар 2010 – Комар А.В. «Тайны Русского каганата» и другие проблемы научной графомании (заметки по поводу работ Е.С. Галкиной) // Ruthenica. Т. IX. – Киев, 2010. С. 9396. Лебедев 1994 – Лебедев Г.С. Русь Рюрика, Русь Аскольда, Русь Дира? // Старожитности Русi и Украiны. – Киев, 1994. С. 146-153. Лурье 1977 – Лурье Я.С. О гипотезах и догадках в источниковедении // Источниковедение отечественной истории: сборник статей. 1976. – М.: АН СССР, 1977. С. 26-41. Лурье 1997 – Лурье Я.С. История России в летописании и восприятии Нового Времени // Россия древняя и Россия новая. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1997. С. 13-171. Несин 2017 – Несин М.А. О двух новых монографиях, посвященных новгородским источникам // Valla. 2017. №3(6). С. 191-121. Рычка 2012 – Рычка В.М. «Летопись Аскольда»: об источниковедческих мнимостях и казусах историографии // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 9. 2007-2009. – М.: РГГУ, 2012. С. 15-27. Толочко 2000 – Толочко О.П. Ще раз про «Літопис Аскольда» (Дещо про міфи української текстології) // Записки Наукового товариства імені Шевченка. Т. 240. – Львів, 2000. С. 690-701. Толочко 2005 – Толочко А.П. «История российская» Василия Татищева: источники и известия. – М.: НЛО; Киев: Критика, 2005. Толочко 2003 – Толочко П.П. Русские летописи и летописцы X-XIII вв. – СПб.: Алетейя, 2003.



 113

Верхотуров Д.Н. Был ли Гостомысл предком Рюрика?

Был ли Гостомысл предком Рюрика? После обстоятельных статей коллег, посвященных разбору сразу нескольких статей, опубликованных в журнале «Исторический формат» (№ 3-4, 2017), посвященном памяти почившего в декабре 2017 года С.Н. Азбелева, признаюсь, что испытывал некоторые трудности в выборе темы для своего выступления на нашем круглом столе. В обзоре общей методологии антинорманистов и довольно длинной полемики с ними мне пришлось бы повторять многое из того, что высказали уже Михаил Несин и Олег Губарев, а это вряд ли будет интересно читателям и внесет какой-то существенный вклад в дискуссию. Поразмыслив, я решил взять достаточно узкую тему, буквально один тезис из недавно опубликованных работ антинорманистов, а именно тезис С.Н. Азбелева о том, что Рюрик – потомок Гостомысла, который выводился в его посмертной статье, опубликованной в рассматриваемом номере журнала «Исторической формат». Тезис этот, как мне представляется, имеет для них большое значение, поскольку именно на нем, по существу, Азбелев построил свое длинное и довольно путаное, на мой взгляд, изложение своей гипотезы о том, что летописный Гостомысл – это ободритский король Гостомысл, имевший будто бы владения вокруг озера Ильмень. Чтобы не быть голословным, процитируем Азбелева: Ни дань фольклорной традиции в устной основе этого текста, ни принципиально возможные и местами довольно ощутимые плоды «олитературивания» в его письменной передаче не заслоняют важности центрального содержания: Рюрик – внук Гостомысла, рожденный его дочерью в замужестве за одним из «князей» в землях «варягов», для Гостомысла – «соседних» [Азбелев 2017: 43].

Речь идет о сообщении В.Н. Татищева, которое он относил к известиям Иоакимовской летописи, полученной им в позднейших списках или выдержках от архимандрита Мелхиседека Бизюкова монастыря в Смоленской губернии в мае 1748 г. Ни сама Иоакимовская летопись, ни те тетради, которые Татищев получил от архимандрита Мелхиседека и которые, по его словам, принадлежали монаху Вениамину [Татищев 1994: 107], до нас не дошли. Мы имеем в распоряжении лишь те фрагменты, которые Татищев привел в своей работе, отмечая несходство обретенных им сообщений с Нестором. Разумеется, что отсутствие исходных списков, не только самого Иоакимовского летописца, но и даже тех монастырских тетрадей, с которыми работал Татищев, не добавляет доверия к этим сведениям. Однако мы имеем то, что имеем. Азбелев сделал отрывок «F» из соответствующего места Татищева, где как раз говорится о Гостомысле и Рюрике, центральным доказательством своего тезиса об их родстве и дал обстоятельную цитату. Приведу ее и я. Гостомысл имел четыре сына и три дсчере. Сынове его ово на войнах избиени, ово в дому изомроша, и не остася ни единому им сына, а дсчери выданы быша суседним князем в жены. И бысть Гостомыслу и людем о сем печаль тяжка, иде Гостомысл в Колмогард вопросити боги о наследии, и, возшед на высокая, принесе жертвы многи и весчуны угобьзи. Весчуны же отвесчаша ему, яко боги обесчают дати ему наследие от ложесн его. Но Гостомысл не ят сему веры, зане стар бе и жены его не раждаху, посла паки в Зимеголы к весчунам вопросити, и ти реша, яко имать наследовати от своих ему. Он же ни сему веры не ят, пребываше в печали. Единою спясчу ему о полудни виде сон, яко из чрева средние дсчери его Умилы произрасте древо велико плодовито и покры весь град Великий, от плод же его насысчахуся людие всея земли. Востав же от сна, призва весчуны. да изложат ему сон сей. Они же реша: «От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением его», и вси радовахуся о сем, еже не имать наследити сын большия дсчере, зане негож бе. Гостомысл же, видя конец живота своего, созва вся старейшины земли от славян, руси, чуди, веси, мери, кривич и

114

Valla. №4(5), 2018. дрягович, яви им сновидение и посла избраннейшия в варяги просити князя. И приидоша, по смерти Гостомысла Рюрик со двема браты и роды ею [Татищев 1994: 109; Азбелев 2017: 42-43].

Зная некоторую склонность антинорманистов к вольному обращению с цитатами, я первым делом справился с изданием Татищева. Сравнение показало, что и цитата, и ссылка на нее правильны (только в использованном мной переиздании Татищева 1994 г. этот фрагмент оказался на с. 109, вместо с. 110 издания 1962 г.). Во всяком случае, Азбелев цитату не обрезал, не исказил и ничего в нее не приписал. Поскольку нам не с чем сравнить, других списков и других цитат из Иоакимовской летописи, независимых от Татищева, в нашем распоряжении нет, то придется нам поверить Татищеву на слово. Не думаю, что в отсутствие других списков мы сможем убедительно разрешить проблему существования этой летописи и достоверности ее сообщений. Собственно, рассмотрение вопроса о том, была ли Иоакимовская летопись на самом деле или нет, мало что добавляет к рассматриваемой теме, поскольку Азбелев определенно считал этот фрагмент достоверным и базировал на нем свою аргументацию. Думаю, что нужно подчеркнуть один немаловажный момент, связанный с научными дискуссиями. Мой подход состоит в том, чтобы возражать оппоненту по существу его тезисов, анализируя его логику, основательность его аргументации, а также, по возможности, и причины, подтолкнувшие его к выдвижению такого тезиса. Я уверен, что не бывает беспричинных научных работ и не бывает выдвигаемых без веской для исследователя причины тезисов. Перед Азбелевым явно стояла какая-то задача, которую он таким образом пытался решить. Сам он эту задачу может и не формулировать, это можно сделать и за него, исходя из того, что он представил на наш суд в опубликованной статье. По этой причине я воздерживаюсь в дискуссиях от ссылок на авторитеты и от излишнего погружения в побочные для рассматриваемого вопроса темы. В контексте тезиса Азбелева вопрос о существовании и аутентичности Иоакимовской летописи – это именно побочный вопрос. Строго говоря, мы не можем утверждать, что Азбелев использовал поздние и недостоверные источники и таким образом поставить под сомнение его научную компетенцию, хотя бы потому, что мы не можем убедительно высказаться в пользу какойлибо версии: ни в пользу того, что Иоакимовская летопись достоверная и древняя, ни в пользу того, что она поздняя и малодостоверная, ни в пользу того, что Татищев просто выдумал эти сообщения. Насколько можно судить из статьи Азбелева, он считал Иоакимовскую летопись а) подлинной, б) древней, на что указывает следующий пассаж: «Исключение составляет Иоакимовская летопись, основной текст которой сохранился до того времени, когда правила уже династия Романовых и ослабли побудительные мотивы именно Рюрика считать первым князем Русской земли» [Азбелев 2017: 42]. Исследователь, сомневающийся в летописи, так о ней не напишет, и действительно, насчет нее у Азбелева нет никаких оговорок. Попутно отмечу, что щепетильное отношение к летописи в целом и Рюрику в частности было характерно и для Романовых. Достаточно вспомнить попытку профессора Филиппа Иоганна Круга передатировать призвание Рюрика и отнести его не к 862 г., а к 852 г. [Krug 1848: 139]. Она привлекла внимание двора, и император Николай II, после доклада министра народного просвещения князя П.А. Ширинского-Шихматова с разбором мнений ученых на этот счет (М.П. Погодин и А.А. Куник выступили против мнения Круга) в августе 1852 г. повелел «держаться строго летоисчисления преподобного Нестора» [Цыб 1995: 5]. Правда, нужно отметить, что Азбелев, должно быть, испытывал некоторые затруднения, связанные с тем, что татищевские сведения из Иоакимовской летописи не находили подтверждений или отдаленных аналогий в других русских летописях. Эту проблему он и попытался решить введением своей гипотезы, по которой это сообщение – запись устной традиции. Таким образом Азбелев попытался объяснить возникновение этого сообщения. 115

Верхотуров Д.Н. Был ли Гостомысл предком Рюрика? Со своей стороны, я бы оставил все так, как есть, за недоказуемостью других вариантов. Пусть бы это сообщение Иоакимовской летописи, пусть оно считается древним. Это не так важно, а важно другое. Из татищевского известия совершенно не следует, что Рюрик был именно потомком Гостомысла. Во-первых, сообщение очень неопределенно говорит о том, куда именно были отданы замуж дочери Гостомысла: «а дсчери выданы быша суседним князем в жены». Каким именно «суседним»? Исходный автор сообщения этих деталей не знал, ибо не преминул бы упомянуть их как существенные факты, говорящие о влиянии и положении Гостомысла среди окрестных князей. Далее, Татищев указывает, что Гостомысл правил в некоем «Велице граде», построенном при море после победы над варягами в начале своего правления [Татищев 1994: 108]. Это определенно не Новгород, ибо тот не стоит при море. Упоминаются еще два географических названия: Колмогард и Зимеголы, куда Гостомысл по сообщению ходил к вещунам. Насколько можно судить, Колмогард – это Новгород, а Зимеголы – племя в Литве. Если это так, то ближайшие связи Гостомысла очерчивают регион Восточной Прибалтики. Соответственно, мы вправе полагать, что и «суседние князи» тоже из этого же региона. Во-вторых, что наиболее интересно, хотя сообщение говорит о вещем сне Гостомысла, о том, что наследники его власти будут сыновья его средней дочери Умилы, тем не менее Гостомысл при смерти собирает знать и отправляет их за князем: «Гостомысл же, видя конец живота своего, созва вся старейшины земли от славян, руси, чуди, веси, мери, кривич и дрягович, яви им сновидение и посла избраннейшия в варяги просити князя». Азбелев именно из этого отрывка вывел свой тезис о родстве Рюрика и Гостомысла. Но это как раз и не следует, и вот по каким причинам. Первое: если вопрос о наследнике был принципиально решен, то почему посольство знати отправляется «в варяги», а не к мужу Умилы, о котором не сообщается никаких сведений, ни имени, ни места княжения? Второе: начало этого отрывка вовсе не отождествляет мужа Умилы или какой-то другой дочери Гостомысла с каким-либо варяжским князем, что особенно любопытно в свете того, что, по Татищеву, Гостомысл с варягами воевал. Замирение с прежними врагами и скрепление мира династическим браком – это очень существенный политический факт, который обычно в средневековых летописях не обходился вниманием. В татищевских отрывках из Иоакимовской летописи упоминается мир с варягами, но без указания на выдачу дочери Гостомысла за какого-либо варяжского князя. Уже это позволяет судить, что призванный из варягов князь – это не сын Умилы. В-третьих, самый конец отрывка говорит: «И приидоша, по смерти Гостомысла Рюрик со двема браты и роды ею». В нем Рюрик не обозначается ни как сын Умилы, ни как внук Гостомысла. Хотя очень трудно предположить, что ни сказитель, ни летописец, знавшие об этом родстве, не использовали бы момент для того, чтобы подчеркнуть этот важный политический факт. Для этого достаточно было сформулировать фразу так: «И приидоша, по смерти Гостомысла внук его Рюрик...». Всего два слова, и важнейший факт получил бы приличествующее отражение. Итак, тот факт, совершенно очевидный из рассмотрения татищевского отрывка, что в нем не указано, как звали мужа Умилы, где он правил и относился ли он к варягам, а также, что в нем не указано, что Рюрик был сыном Умилы и внуком Гостомысла, разрушает все построения Азбелева. У нас просто нет достаточных оснований считать Рюрика потомком Гостомысла. В цитированном Азбелевым отрывке нет ни одного прямого указания на это. Тут надо отметить, что и Татищев считал Рюрика потомком Гостомысла и писал в «Истории Российской»: «Гостомысл, по Иоакиму, мимо старшей дочери детей, среднего сына Рюрика наследником определил» [Татищев 2005: 486]. В другом месте, рассматривая последовательность русских князей и царей, Татищев указывает: Гостомысл имел 4 сына и 3 дочери. Сыновья померли, не оставив сына, а от дочери средней, бывшей за королем финским, родился сын Рюрик. Гостомысл, по Нестору, умер в 860-м. После него

116

Valla. №4(5), 2018. наследственных государей порядок: 1. Рюрик, придя из Финландии в 862-м, имел жену Енвинду, королевну урманскую, братьев: Трувора, псковского или изборского, и Синеуса, в Веси или на Белеозере, умер в 879-м [Татищев 2005: 502].

В свою «Историю Российскую» Татищев внес дополнительно, по сравнению с отрывками из Иоакимовской летописи, сведения, что дочь Гостомысла была за «королем финским», а Рюрик пришел из Финляндии. Но это ниоткуда не следует. Все возражения, которые были выдвинуты против Азбелева, выдвигаются и против Татищева. Если в цитированных им же фрагментах летописи эти обстоятельства точно и определенно не указаны, то откуда он это взял? В связи с этим стоит также указать, что любой современный исследователь вправе, да и вообще-то должен, самостоятельно анализировать используемые им материалы, а не просто давать ссылки на авторитеты. Ибо, как показывает разобранный выше пример, даже такой авторитет, как В.Н. Татищев, мог делать необоснованные утверждения. Что же это такое было? Почему Азбелев выдвинул тезис, не выдерживающий самой элементарной проверки? Поскольку я считаю, что этот видный антинорманист в целом руководствовался рациональными соображениями (пусть даже они имели политические или идеологические корни), то могу выдвинуть следующую гипотезу. Азбелев попытался таким образом разрешить важнейшую проблему, стоявшую перед всеми антинорманистами, придерживавшимися теории западнославянского происхождения призванного варяжского князя Рюрика. Проблема эта была следующего рода. Родоначальник этой теории, представивший ее во вполне готовом виде, С.А. Гедеонов, сделал очень многое, чтобы утвердить и укрепить концепцию, согласно которой появление Руси и ее развитие имело сугубо славянский характер. В целом, используя методологический прием сопоставления русского летописного материала с материалами по истории, этнографии и лингвистики западнославянских народов, видимо, заимствованный им у И.В. Киреевского, Гедеонов сумел доказать, что Русь, по крайней мере в том виде, в каком она отображается в летописи, имеет выраженный славянский характер. Аргументация была достаточно сильной, чтобы М.П. Погодин не сумел с ней справиться. Отсюда Гедеонов выводил, что призвание князей – это исключительно славянский факт истории [Гедеонов 2005: 102], ссылаясь при этом на старшинство Рюрика и то, что у славян княжеское достоинство вытекало из старшинства в родах и племенах [Гедеонов 2005: 119]. Потомки Рюрика составили большой княжеский род, в котором власть передавалась не от отца к сыну, а к старшему в роде, так что летописная история Руси подтверждала этот тезис Гедеонова. Далее, Гедеонов отправился на поиски места выхода призванного князя, поскольку из его логики вытекало, что ильменским словенам был нужен не какой-нибудь князь, а непременно знатный, благородный и обладающий старшинством. Вот именно в этом месте Гедеонов обращается к западноевропейским хроникам, из которых известно, что ободритское племя вагров имели религиозное первенство и старшинство среди остальных языческих западнославянских племен. Он вычитал у Гельмольда, что вагрские князья обладали какой-то отдаленной землей [Гедеонов 2005: 143] и, насколько можно судить, сделал вывод, что речь идет о Приильменье. Правда, описание славянской географии у Гельмольда не идет настолько далеко, он не описывает земли дальше Одера и не упоминает даже Вислу, не говоря уже об Ильмене. Из соответствующего отрывка (в современном переводе; у Гедеонова он приводился на латыни): «Говорят, в нем иногда бывали такие князья, которые простирали свое господство на [земли] бодричей, хижан и тех, которые живут еще дальше» [Гельмольд 1963: 54], – нельзя сделать вывод, что речь идет именно о Приильменье. Бодричи – это ободриты, чьи земли были по Эльбе, а хижане – жители побережья Балтийского моря. Известие Гельмольда, несколько вольно истолкованное, а также находки арабских дирхемов на южнобалтийском берегу дали Гедеонову догадку, что призванный Рюрик мог 117

Верхотуров Д.Н. Был ли Гостомысл предком Рюрика? быть из южнобалтийских славян. Ему оставалось лишь найти замковый камень, который скрепил бы всю его постройку, то есть отыскать в источниках прямое указание на происхождение Рюрика, на место на населенном славянами балтийском берегу, откуда он вышел на Русь, и на родство с могучим и знаменитым княжеским родом у западных славян. Тогда вся концепция получила бы надежный фундамент и норманизм был бы повержен. Только вот Гедеонову этого сделать не удалось. Он так и не смог указать ни на точное место, ни на родство с упоминаемыми в западноевропейских источниках сильными и влиятельными князьями. Упомянув про княжеские имена Рюрика, Олега, Ольги, Игоря, Гедеонов смог лишь написать: Эти последние имена были, вероятно, принадлежностью какой-нибудь особой отрасли одного из княжеских поморских родов, как имена Рогволда, Брячислава и Рогнеди в отрасли князей полоцких. У вендов они должны были исчезнуть с выселением в Русь того княжеского рода, которому они принадлежали [Гедеонов 2005: 191].

Очень слабый вывод, при котором вся его величественная теория исконно славянского происхождения и характера Руси оставалась недостроенной, да и неубедительной. Надо еще отметить, что мы теперь довольно хорошо знаем историю западных, полабских и южнобалтийских славян, и из нее даже нельзя ожидать, чтобы эти племена дали столь крупного и могущественного князя, чтоб он смог основать Русь – государство с первых же страниц своей истории крупное, сильное и весьма заметное. Полабские славяне сами не объединились, своего государства не создали, своего общего княжеского рода не выдвинули, воевали между собой, и в конце концов были разбиты, завоеваны и онемечены. У них не было единого княжества и в тот момент, когда Олег заключил свой договор с Византией. Как они могли дать князя-устроителя и князя-объединителя? Скорее уж Русь могла дать полабским славянам князя. Впрочем, эти соображения нимало не смущали последователей Гедеонова, поскольку его концепция обещала быструю и легкую победу над норманизмом. С этой точки зрения все рассуждения Азбелева, довольно спутанные, становятся легко понятными и объяснимыми. Азбелев вознамерился доделать то, чего не смог сделать Гедеонов, и поставить мат норманизму в два хода. Ход первый – связать летописного Гостомысла с неким ободритским князем Gostomuizli из Фульдских анналов (интересно отметить, что Азбелев следует Гедеонову и помещает в своей статье цитату на латыни) [Азбелев 2017: 44]. Ход второй – связать Гостомысла-Gostomuizli родством с Рюриком. Для второго хода Азбелев призвал Татищева в свидетели, сослался на его выписки из Иоакимовской летописи, придав им характер некоего записанного в древности фольклорного сказания. И тогда можно было бы громко провозгласить, что Русь создал западнославянский князь из знатного и известного княжеского рода, и никаких скандинавов тут не стояло. Вся проблема построений Азбелева состоит в том, что цепочка его умозаключений лопается как раз на звене родства Гостомысла и Рюрика. Даже если признать, что летописный Гостомысл и ободритский князь Gostomuizli – это одно лицо, и даже если признать татищевскую Иоакимовскую летопись аутентичной и достоверной, то есть сделать Азбелеву максимально возможные уступки, то все равно не выходит, что Рюрик был потомком Гостомысла. Это из татищевских известий никак не следует, что и было показано выше. Раз так, то и Рюрик получается лицом без знатного происхождения, старшинства и княжеского достоинства, и вся прямая и неуклонная логика теории Гедеонова просто не работает. Таким образом, тезис Азбелева о том, что Рюрик будто бы был потомком Гостомысла, не более чем самообман, проистекающий из очень горячего желания любыми доступными средствами доказать славянское происхождение призванного на Русь князя. Это не теория, и даже не гипотеза, и даже не любимые всеми антинорманистами ссылки на то, что «Рюрик мог бы...», это именно самообман – выдача заведомо и с очевидностью необоснованного 118

Valla. №4(5), 2018. суждения за обоснованное. Не думаю, что Азбелева можно назвать фальсификатором, все же он очень старался опереться на источники и работы авторитетов. Но ему очень хотелось верить. Верхотуров Д.Н., независимый исследователь, г. Москва [email protected] Литература Krug 1848 – Krug Ph. Forschungen in der älteren Geschichte Russlands. Erster Theil. St. Petersburg, 1848. Азбелев 2017 – Азбелев С.Н. Гостомысл. // Исторический формат. 2017. № 3-4. С. 4166. Гедеонов 2005 – Гедеонов С.А. Варяги и Русь. – М.: Русская панорама, 2005. Гельмольд 1963 – Гельмольд. Славянская хроника. – М.: АН СССР, 1963. Татищев 1994 – Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. 1. История Российская. Ч. 1. – М.: Ладомир, 1994. Татищев 2005 – Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. – М.: АСТ – Ермак, 2005. Цыб 1995 – Цыб С.В. Древнерусское времяисчисление в «Повести временных лет». – Барнаул: Издательство Алтайского университета, 1995.



 119

Подвальнов Е.Д. Краткие заметки о двух статьях международного журнала «Исторический формат» №3-4 за 2017 г.

Краткие заметки о двух статьях международного журнала «Исторический формат» №3-4 за 2017 г. Редакция журнала «Исторический формат» в сдвоенном номере №3-4 за 2017 год пропустила для публикаций рецензию Л.П. Грот «Семь веков новгородского летописания (Азбелев С.Н. Летописание Великого Новгорода. Летописи XI-XVII веков как памятники культуры и как исторические источники. – М.: Русская панорама; СПб.: Блиц. 2016. – 280 с.)» и авторские рассуждения А.В. Журавеля «Бунт источниковедения против истории». Данные работы вызвали интерес, даже некий резонанс ввиду особых точек зрения, ненаучных либо неэтичных высказываний. В рамках заметок хотелось бы заострить внимание на некоторых моментах двух этих публикаций и на том, почему журнал «Исторический формат» находится в системе РИНЦ. 1. «Бунт источниковедения против истории»: авторское видение или научная тенденция? Независимый исследователь А.В. Журавель поделил свою работу на две части: основная часть, повествование которой соответствует названию, и послесловие, где описана история взаимоотношений автора с покойным ныне С.Н. Азбелевым. Вторая часть работы нами рассматриваться не будет, единственно важное в ней – указание, что сама данная статья была написана при активном взаимодействии с Азбелевым: «Ее [статью «Бунт источниковедения против истории»] я ныне и предлагаю внимания читателя как некий промежуточный итог нашего с Сергеем Николаевичем общения» (с. 248-249). Эссе или авторское размышление А.В. Журавеля вызывает массу вопросов, которые хотелось бы изложить. Для начала, любопытно здесь применение именно слова «бунт», поскольку бунт зачастую в своих определениях имеет черту сиюминутной стихийности [Ожегов 1986: 56; Анцупов, Шипилов 2006: 41], что уже указывает на непостоянство самого бунта и того, против чего он был. Нам неизвестно, вкладывали ли А.В. Журавель или А.Г. Кузьмин подобный смысл в это слово, но применение именно этого слова, повторимся, является крайне симптоматичным. Отметим, что мы не касаемся вопросов источниковедения цикла письменных материалов Донского побоища и реабилитации поздних источников сражения. Подобная проблема, которую поднимал Азбелев и сейчас поднял Журавель, требует источниковедческого анализа в отдельной работе. Автор начинает статью, приведя высказывания В.Л. Янина и А.Г. Кузьмина о том, что определенные вспомогательные дисциплины расширяют свое поле деятельности. Хотя отметим, что можно интерпретировать их слова не столь буквально – что имеется в виду просто внутриисторическая междисциплинарность или комплексное источниковедение. Поскольку не отнять того, что сфрагистика, к примеру, дополняет и корректирует историю политических институтов, что, кстати, сам Янин и продемонстрировал [Янин 1970: 134-138]. Интересной в этой связи представляется фраза: «Именно поэтому В.Л. Янин выступает за комплексное источниковедение, за интеграцию ВИДов и в своих конкретно-исторических исследованиях не раз наглядно демонстрировал, как, используя методики разных дисциплин, можно извлечь доселе не известные исторические факты» (с. 240). В таком случае ВИДы не поглощают историю, по А.В. Журавелю? Тогда почему ВИД – источниковедение – «поглощает» историю, когда историк занимается внешней и внутренней критикой источника (с. 236)? Совершенно непонятны в этом свете обвинения ВИДов А.В. Журавелем. Поясним: если историк-археолог использует методики ВИД, то это комплексное источниковедение и интеграция ВИД в историю. Но ранее автор написал, что использование внешней и внутренней критики источника (и соответственно источниковедения в целом) историком означает, что источниковедение историку ничего оставило: «Получается, что им не остается 120

Valla. №4(5), 2018. ничего другого, как читать труды специалистов по вспомогательным историческим дисциплинам (ВИДам) и обобщать их исследования, становиться тем самым теоретиками» (там же). Так почему, если в первом случае историк использует методики ВИД – это комплексное источниковедение, а если он использует внешнюю и внутреннюю критику источника – это уже поглощение источниковедением истории? Если историк использует внешнюю и внутреннюю критику источника, чем это не интеграция ВИД и не внутриисторическая междисциплинарность? Приводя в пример Янина, отметим, что его работа с печатями [Янин 1970] косвенно указывает на то, что его слова надо трактовать не столь буквально, ведь если он дает оценку расширению вспомогательных дисциплин, почему сам расширяет поле деятельности той же сфрагистики? Потому что это и есть комплексный подход к изучению, или если угодно – внутриисторическая междисциплинарность. В конце концов, не заниматься же историей политических институтов без сфрагистических материалов, и наоборот. Статья Янина 1973 г., учебное пособие Кузьмина 2002 г. – наталкивают на несбывшееся, а потому уже прошедшее опасение того, о чем пишет Журавель. Во-первых, если такая тенденция к расширению поля изучения ВИД существует уже больше полувека, почему она не вызывала и не вызывает научные резонансы, круглые столы и дискуссии, посвященные этой проблеме (в противном случае Журавель едва ли мог бы обойти материалы подобных дискуссий при написании своей работы)? Во-вторых, почему на данный момент нет новых работ, которые отмечают процесс расширения поля деятельности ВИД и почему подобное расширение не отображено в научных работах и учебных пособиях (с четким позиционированием и ограничением того, что, к примеру, изучение политических институтов – это область изучения сфрагистики)? Автор в качестве доказательств не использовал научные работы, не изучал возможную динамику изменений того, как расширялись вспомогательные дисциплины в интересующий период. Ведь указываемое Журавелем расширение вспомогательных дисциплин не происходило в одночасье. И в этом заключается основная проблема работы Журавеля: много «воды» – мало или полное отсутствие доказательной базы. Главные тезисы оказываются беспочвенными, то есть наличествует ли факт того, что сфрагисты, источниковеды и другие «монополизируют» «метрополию» – историю? При отсутствии ссылок на работы, анализа, где подобное происходит, мы можем только говорить, что нет. И это все, что можно с натяжкой назвать доказательством утверждения Журавеля о «бунте источниковедения против истории». Остальная часть текста, не считая проблемы поздних источников Донского побоища, представляет собой бессвязный текст в виде серии аналогий – сравнений и рассуждений о том, что из себя представляет факт в истории, насколько факт реконструируем и т. д. – то, что конкретно к теме «бунт источниковедения против истории» относится чуть более чем никак. Что имеется по итогу? Мнения трех исследователей: Янина, Кузьмина и Журавеля, в рамках которых нельзя констатировать наличие расширения ВИД. Поскольку ни в одной работе не представлена доказательная база ни по динамике расширения ВИД в научных работах, ни по изменениям трактовок в научных работах и учебных пособиях. Соответственно, нельзя сказать, что имеется научная тенденция расширения ВИД. Как нам кажется, в этом эссе описано авторское видение несбывшихся опасений по расширению ВИД. 2. «Рецензия» на монографию С.Н. Азбелева – пример антинаучности в международном «научном» журнале Примечательным является то, что собственно научной рецензии в данном случае нет. Рецензия подразумевает критический разбор работы рецензируемого, поиск ошибок и нестыковок, проработку методов и источников работы. Будучи одним из редакторов журнала, Л.П. Грот ничего подобного не сделала и опубликовала слепое восхваление работы 121

Подвальнов Е.Д. Краткие заметки о двух статьях международного журнала «Исторический формат» №3-4 за 2017 г. С.Н. Азбелева. Впрочем, если бы работа Азбелева была действительно такой, какой она предстает в рецензии, это было бы настоящей сенсацией. Действительно, первая монография, где все абсолютно правильно и безошибочно, нет никаких спорных вопросов – подобного историческая наука еще не знала. Первоначально отметим, что в работе выделяются облыжные обвинения в адрес анонимных ученых – «норманистов» и не только. Данные обвинения процитируем: ...хочется напомнить, что обе эти темы [Донское побоище и вопрос происхождения Рюрика] являются не только объектами теоретических исследований, но используются и в современной информационной войне против России, где в качестве основного оружия применяются фальсификаты русской истории. Норманские трактовки призвания Рюрика в контексте развития так называемой «викингской» темы используются как историческое обоснование закономерности для России «управления со стороны». Представление о Куликовской битве как о стычке немногочисленных конных отрядов хорошо вписывается в другую тенденцию информационной войны – стремление лишить русскую историю её героических страниц. И книга С.Н. Азбелева вносит свой вклад в дело противостояния этим фальсификатам. Но при этом неизбежно задеваются и личные интересы очень многих (с. 317-318).

Разумно отметить, что для кандидата исторических наук это неэтично. Настойчиво просим Л.П. Грот в следующий раз указывать конкретные ФИО тех, о ком идет речь, поскольку ее заявление о Донском побоище, ввиду неопределенности, относится и ко мне. В своей работе, опубликованной в материалах международной конференции «Проблемы археологии Восточной Европы и Дальнего Востока» [Подвальнов 2017], я пришел к цифрам, аналогичным тем, что приведены, к примеру, у В.В. Пенского [Пенской 2011], касательно численности русской рати, рассчитывая численность войска через мобилизационный потенциал, который имелся у Дмитрия Ивановича. Грот, как и Азбелев, считают, что в Донском побоище участвовали сотни тысяч воинов. Однако в последнее десятилетие было, не побоюсь этого слова, доказано, что численность русской рати в Донском побоище не превышала 10 тысяч и равнялась примерно 6-8 тысячам (скорее всего, воины были конными [Подвальнов 2017: 188-189]). Это доказано со стороны логистики [Пенской 2011; Зенин 1980: 11], письменных источников [Пенской, op. cit.], археологических данных и палеоландшафта [Бурова 2003; Гласко, Сычева 2003; Двуреченский 2008: 12; Александровский 1990: 70; Пенской 2011: 159], мобилизационного потенциала [Подвальнов 2017: 187-189]. Косвенно эта цифра подтверждается аналогичными численностями войск и в других сражениях Восточной Европы того периода, как в битве на Косовом поле [Шкриванић 1956: 31-34, 59] и в Грюнвальдской битве [Возный 2010: 37-38], а также опровергает мнение, что Донское побоище – это «стычка немногочисленных конных отрядов»: оно соответствует вышеуказанным крупнейшим восточноевропейским сражениям по количеству участников боя. Хотя даже оценка в 6-8 тысяч всадников сейчас уже является средней между версией о десятках или сотнях тысяч пеших и конных воинов и точкой зрения А.А. Булычева о 1-1,5 тысячах всадников [Булычев 2014: 10-12]. Подобные безосновательные нападки против анонимных «ученых», видимо, указывают либо на незнание работ (и их авторов), против которых Грот написала подобное, – в таком случае, недостаток знаний компенсируется огульным обвинением оппонентов, – либо же имеет место специальное политизирование темы, поскольку достаточно удобно назвать приверженцев других точек зрения разжигателями «информационной войны – стремления лишить русскую историю её героических страниц», особенно на фоне текущего патриотического дискурса. История как наука должна быть объективной и беспристрастной, что обязан знать не то что кандидат исторических наук, но и любой школьник-пятиклассник. Даже если ученому хочется выдавать желаемое за действительное, он должен исследовать, опираясь на имеющиеся факты, а не подгонять факты под свое исследование, на то он и ученый. 122

Valla. №4(5), 2018. Также Грот в своей «рецензии» на работу Азбелева (или, исходя из содержания – на работы) дала еще комментарий на рецензию М.А. Несина, посвященную той же книге С.Н. Азбелева. Удивляет в устах кандидата исторических наук фраза: «вряд ли эту публикацию можно назвать рецензией, поскольку в ней не сказано ни одного позитивного слова о труде С.Н. Азбелева». Рецензия – это разве наукообразный панегирик? Научная рецензия априори не может быть полностью положительной, поскольку в научных работах не может не быть ошибок или дискуссионных тем и просто банально нельзя все осветить. Полностью отрицательные научные рецензии бывают на ненаучные работы. Так что упрек Грот несправедлив. Более того, по жанру этот комментарий на работу М.А. Несина тоже можно назвать своего рода рецензией. А потому интересно, почему Грот не восхваляет Несина так же, как восхваляла Азбелева, поскольку сама утверждает, что давать негативный отзыв работе – это едва ли не моветон. И опять же: «Таким образом, почти вся рецензия посвящена негативному препарированию двух тем, по которым позиция С.Н. Азбелева идет вразрез с мнением многих влиятельных учёных и как было отмечено выше, тем самым задевает интересы многих». Что за влиятельные ученые? Какие интересы? Что за многие? Курсовые работы студентов I курса и то содержат меньше «воды» и больше конкретики. Вместо итога хотелось бы сказать, что интересным представляется наличие данного журнала в системе РИНЦ. Представленные две публикации показывают, что журнал находится на крайне низком научном уровне, на низком уровне редакции и отбора материалов для печати. Поражает к.и.н. Л.П. Грот, опубликовавшая материалы, которые можно оценить как диффамацию. Впрочем, это все наталкивает на вопрос о том, почему существуют вообще такие журналы «эрзац-науки», отчего они отображены в наукометрической системе РИНЦ, причем без анализа самой научности, без указания импакт-фактора, коэффициента самоцитирования и индекса Херфиндаля, которые отобразят научность и научную значимость журнала (впрочем, тенденция ненаучных работ имеется и вне периодических изданий – неудовлетворительная работа системы ВАК приводит к защите множества липовых диссертаций, что выявлено проектом «Диссернет»). Подобная проблема, которую возможно охарактеризовать как потерю учеными своей монополии на научные работы и редакции, распространение «эрзац-науки», требует своего решения. Без должной редакции и критического анализа учеными-историками таких работ, как у Грот, страдает история как наука, которая в глазах читателей становится не более чем сельским базаром с оскорблениями, нарушенной логикой и отсутствием аргументации. Также повторимся для Л.П. Грот, что надо указывать конкретные имена ученых, если вы критикуете их точки зрения. И если формат авторских рассуждений, как у А.В. Журавеля, возможен в науке (конечно, при более высоком уровне аргументации), то подобные рецензии не следует допускать до публикации. Подвальнов Е.Д. г. Краснодар, Южный Федеральный университет [email protected] Литература Александровский 1990 – Александровский А.Л. Палеопочвенные исследования на Куликовом поле // Куликово поле: Материалы и исследования. – М.: ГИМ, 1990. Анцупов, Шипилов 2006 – Анцупов А.Я., Шипилов А.И. Словарь конфликтолога. – 2-е изд. – СПб.: Питер, 2006. Булычев 2014 – Булычев А.А. Куликово поле: живые и мертвые. – Тула: Государственный музей-заповедник Куликово Поле, 2014. Бурова 2003 – Бурова О.В. Принципы и научно-методические подходы по 123

Подвальнов Е.Д. Краткие заметки о двух статьях международного журнала «Исторический формат» №3-4 за 2017 г. восстановлению лесов Куликовского поля // Куликово поле. Исторический ландшафт. Природа. Археология. История. В двух томах. – Тула, 2003. Т. I. C. 36-47. Возный 2010 – Возный И.П. Военное искусство в Куликовской (1380) и Грюнвальдской (1410) битвах (сравнительный структурный анализ) // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2010. № 2 (8), июль – декабрь. С. 33-45. Гласко, Сычева 2003 – Гласко М.П., Сычева С.А. Ландшафты места Донского побоища // Куликово поле. Исторический ландшафт. Природа. Археология. История. В двух томах. – Тула, 2003. Т. I. C. 7-22. Зенин 1980 – Зенин Д. Не числом, а умением // Техника – молодежи. 1980. №9. С. 1014. Ожегов 1986 – Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М.: Русский язык, 1986. Шкриванић 1956 – Шкриванић Г.А. Косовска битка. – Цетинье, 1956. Подвальнов 2017 – Подвальнов Е.Д. Реконструкция состава и численности русских войск в Донском побоище // Международная конференция «Проблемы археологии Восточной Европы и Дальнего Востока». – Ростов-на-Дону, 2017. С. 185-194. Пенской 2011 – Пенской В.В. О численности войска Дмитрия Ивановича на Куликовом поле // Военное дело Золотой Орды: проблемы и перспективы изучения. – Казань, 2011. С. 157-161. Янин 1970 – Янин В.Л. Актовые печати Древней Руси X-XV вв. Т. II. Новгородские печати XIII-XV вв. – М.: Наука, 1970.



 124

Valla. №4(5), 2018.

Заключительное слово редактора Обозревая итоги круглого стола, я настроена скорее пессимистически. Аргументация, высказанная нашими авторами, высказывалась уже неоднократно на протяжении многих лет, и адептов фолк-хистори она вряд ли переубедит. В постмодернистском мире постправды хороша та концепция, которая привлекательна – в чём публику эффективно убедили культурные пророки нулевых. Мейнстримный взгляд на происхождение Древней Руси безусловно менее привлекателен, что «ободритская версия». Стороннему читателю аргументы мейнстримной науки представляются ничем иным, как стремлением любой ценой спасти исторический нарратив из школьных учебников, канон которого сложился ещё при Романовых в позапрошлом веке. И мне представляется, что подозрения эти небеспочвенны. Основная претензия мейнстрима по отношению к «антинорманистам» – что те подменяют научную объективность соображениями патриотизма и престижа. Однако тот же упрёк можно отчасти переадресовать и мейнстриму. Так, со времён Н.Т. Беляева на роль Рюрика, основателя династии Рюриковичей, выбирается Рёрик Фрисландский, поскольку это исторически значимая фигура и только он-де мог основать русскую государственность, будучи знаком с государственными практиками франков (см. напр. серию работ нашего автора О.Л. Губарева в предыдущих выпусках журнала). При этом упускается из виду то, что об основании собственно государственности в летописи не говорится ничего: летопись сообщает о Рюрике только то, что он пришёл на Русь, стал раздавать своим людям земли («овому Полотескъ» и т.д.), а потом умер. Ни об издании законов, ни о ведении внутренней и внешней политики Рюриком летопись не сообщает. Возможно, и раздача городов придумана летописцами задним числом, чтобы объяснить, откуда взялся Рогволод, отец несчастной Рогнеды, к которой сто лет спустя посватается Владимир – не с луны же он свалился. Вопрос о происхождении Рогволода (вообще-то недвусмысленное указание на то, что в X в. Полоцком правили князья, не принадлежавшие к династии Рюриковичей) традиционно обходится. Как и вопрос о том, что за «варяги», изгнанные за море, брали со славян дань в дорюриковский период (единственная известная мне попытка объяснения принадлежит И.А. Харьковскому, выдвинувшему концепцию «двух пришествий» одного и того же Рюрика [Харьковский 2017]). Недостаточно обсуждается и вопрос, насколько древнейшая Русь, до эпохи князя Владимира, соответствует общепринятым определениям «государства». Хотя, вообще говоря, государство сложный институт, и то, что он не возник мгновенно с приходом одного человека, а выкристаллизовывался в течение нескольких веков – скорее ожидаемая норма, чем аномалия. «За скобки» выносятся очевидные проблемы с летописной хронологией Руси до Игоря и Ольги, которые прекрасно всем известны (начиная с проблемы даты рождения и неестественной продолжительности жизни самого Игоря), однако попытки хотя бы отчасти пересмотреть её не встречают понимания, как показала судьба работы К. Цукермана [Zuckerman 1995]. Поскольку любой пересмотр хронологии автоматически сеет неполиткорректное сомнение в прямом происхождении Рюриковичей, начиная с того же Игоря, от Рюрика. И несмотря на то, что российская государственность вот уже более 400 лет к Рюриковичам отношения не имеет и уже столетие не является наследной монархией, сомнения в отчестве Игоря оказываются столь крамольными, что историки изощряются в объяснениях, почему Рюрик не упомянут в древнейших нелетописных памятниках – сочинениях Иакова Мниха и Иллариона, где приводится родословная Владимира Святого. Не состоит ли основная разница между фолк-историками и научным мейнстримом в том, что фолк-историки просто игнорируют либо искажают факты, а мейнстрим, понимая, что без внимания к фактам научность будет утрачена, старается любой ценой «приклеить» факты к костяку официального исторического нарратива позапрошлого столетия? Вместе с тем я далека от того, чтобы признать недавнюю попытку «бунта» против академического мейнстрима изнутри самого мейнстрима, предпринятую А.П. Толочко в книге «Очерки начальной Руси» [Толочко 2015] удачной. Подходы к повествованию 125

Елифёрова М.В. Заключительное слово редактора древнерусских летописей о дописьменном периоде истории Руси, безусловно, можно и должно критиковать, как и реконструкции «сводов», созданных до ПВЛ. Нельзя, однако, отмахиваться от целых областей текстологии, делая вид, что их не существует (а в книге Толочко явно сознательно проигнорировано новгородское летописание, которое, по мнению многих современных исследователей, отражает более древнюю традицию, чем ПВЛ). Наибольшей проблемой мне представляется изолированность друг от друга различных областей гуманитарных наук и зачастую полное отсутствие представлений о том, что происходит в других дисциплинах. Так, историки зачастую не знают и знать не хотят лингвистики, и это распространено не только среди «альтернативщиков», но и среди представителей академической науки. Достаточно упомянуть статью В.М. Рычки о проблеме «Аскольдовой летописи», в которой автор, справедливо характеризуя «Аскольдову летопись» как историографический фантом, утверждает одновременно с этим, что этимология имён Аскольда и Дира неизвестна, и на равных приводит все существующие версии, включая абсолютно фантастическое измышление Д.И. Иловайского о происхождении имени Аскольд от названия реки Оскол, которое, в свою очередь, якобы происходит от слова сокол [Рычка 2012: 19-21]. Хотя для любого, кто хотя бы немного знаком с германской лингвистикой и ономастикой, скандинавское происхождение этих имён совершенно прозрачно. С другой стороны, лингвисты-германисты порой оказываются недостаточно осведомлены в истории славянских языков, о чём свидетельствуют, например, экзерсисы Г. Шрамма, пытающегося вывести имя Трувор из Þórvarðr через «полногласие» [Schramm 1980: 328], что свидетельствует о полном непонимании сути полногласия в восточнославянской фонетике. Эта проблема не столь резко бросается в глаза в работах русских германистов, однако и среди них встречается недостаточно ясное представление о славянской фонетике. В частности, Е.А. Мельникова, один из самых авторитетных специалистов по Скандинавии и варяжской Руси, опираясь на того же Шрамма, характеризует соответствие «суффиксальных гласных -ing и -яг» в словах væringr / варяг как «фонетически уязвимое место» [Мельникова 1998: 159] и сооружает многоступенчатую этимологическую конструкцию для его объяснения с помощью «архаичного» суффикса -ang: ...скандинавская форма слова трансформируется: архаичный и мало употребительный суффикс -ang заменяется продуктивным и близким по смыслу суффиксом -ing, что закономерно вызывает палатальную перегласовку корневого гласного и приводит к возникновению засвидетельствованной сагами и другими письменными текстами формы vaeringi. Таким образом, предложенная реконструкция истории слова *warangr – варяг – ßapayyoi – vaeringi объясняет существующие несоответствия в его употреблении в различных историкокультурных традициях – древнерусской, византийской, древнескандинавской [там же: 164].

Однако любому первокурснику-слависту известно, что в ряде слов, где в наше время пишется я, в древнерусскую эпоху стояла буква ѧ («юс малый»), некогда обозначавшая носовой звук [ẽ]. Назализация в восточнославянском была утеряна, видимо, ещё в XI в., однако этимологический ѧ достаточно хорошо сохраняется в рукописях, и достаточно найти в Интернете фотографию странички Радзивилловской летописи (её чаще всего фотографируют ввиду эффектности миниатюр), чтобы убедиться, что слово «варяги» пишется именно как варѧзи1. К сожалению, распространённая практика издавать летописи в упрощённой орфографии, без юсов, вреднее, чем кажется. К тому же по странному недоразумению слово варѧгъ отсутствует в словарях древнерусского языка, где лексика воспроизводится в точном этимологическом написании. Никакой фонетической уязвимости, следовательно, нет, германское -in- закономерно перешло в носовой славянский ѧ, который затем, как и в других словах русского языка, утратил назализацию и смешался с я. Вся многоступенчатая конструкция с двумя суффиксами оказывается ненужной. (Следует также отметить, что, вероятно, исконно этот слог был безударным и ударение переместилось на 1

См. напр. образцы: [http://www.bibliotekar.ru/rus/95.htm].

126

Valla. №4(5), 2018. него только при утрате слова «варяг» в живой русской речи, когда оно некоторое время бытовало лишь как книжное). Разумеется, универсальные специалисты в области изучения Древней Руси существуют (например, А.В. Назаренко), но их мало, и их работы цитируются выборочно по частным вопросам, без понимания необходимости системного подхода. Несколько лучше обстоит дело в таких довольно специальных областях, как изучение граффити и берестяных грамот – там интеграция дисциплин налажена более или менее удовлетворительно, но она мало влияет на концепции и методы «большой» истории. В естественных науках, вообще говоря, уже установилось понимание того, что наука XXI в. больше не может быть занятием кабинетных одиночек – это дело команд из множества специалистов по разным дисциплинам и обработка больших объёмов данных. Хочется надеяться на то, что это будет в скорейшем времени осознано и гуманитариями, потому что без этого осознания выход из тупика и переход на новый уровень не предвидится. Елифёрова М.В., главный редактор журнала Valla, [email protected] Литература Мельникова 1998 – Мельникова Е.А. Варяги, варанги, вэринги: скандинавы на Руси и в Византии // Византийский временник. 1998. Т. 55. С. 159-164. Рычка 2012 – Рычка В.М. «Летопись Аскольда»: об источниковедческих мнимостях и казусах историографии // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 9. 2007-2009. – М.: РГГУ, 2012. С. 15-27. Толочко 2015 – Толочко А.П. Очерки начальной Руси. – Киев – СПб.: Лаурус, 2015. Харьковский 2017 – Харьковский И.А. Происхождение Рюрика в свете уточнения дат его призвания и смерти // Valla. 2017. №3(1). С. 22-32. Schramm 1980 – Schramm, Gottfried. ‘Die erste Generation der altrussichen Fürstendynastie’, Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1980. Bd. 28(46). S. 321-333. Zuckerman 1995 – Zuckerman, Constantine. ‘On the Date of the Khazars’ Conversion to Judaism and the Chronology of the Kings of the Rus Oleg and Igor. A Study of the Anonymous Khazar Letter from the Genizah of Cairo’, Revue des études byzantines. 1995. Т. 53. No. 1. Pp. 237-270.





127

[VALLA] Основан в 2015 г.

Интегрированный историко-филологический журнал европейских исследований 2018. т. 4. №5.

Valla прощается с читателями. По не зависящим от редакции причинам журнал закрывается. Архив переходит в открытый доступ и будет сохраняться на сайте журнала до 2020 г.

18+