Культура русского слова [3, переработанное ed.]

Citation preview

Стилистическое наследие Серия основана в 2010 году

1

Гл а в н ы й р е д а к т о р д-р филол. наук, проф. Г.Я. Солганик Р е д а к ц и о н н а я ко л л е г и я: д-р филол. наук, проф. Е.Л. Вартанова; д-р филол. наук, проф., членкор. РАН Ю.Л. Воротников; д-р филол. наук, проф. Л.К. Граудина; д-р филол. наук, проф. В.З. Демьянков; д-р филол. наук, проф. Я.Н. Засурский; д-р филол. наук, проф., членкор. РАН Ю.Н. Караулов; д-р филол. наук, проф., академик РАО В.Г. Костомаров; д-р филол. наук, проф. Л.П. Крысин; д-р филол. наук, проф. Н.А. Купина; д-р филол. наук, д-р пед. наук, проф. Ю.Е. Прохоров

2

А.В. Калинин

КультурА руссКого слоВА Учебное пособие 3-е издание, переработанное

Рекомендовано УМО по классическому университетскому образованию в качестве учебного пособия для студентов, обучающихся по направлению 030600 «Журналистика» и специальности 030601 «Журналистика»

Москва Издательство «ФлИнта» 2014

3

УДК 811.161.1’373(075.8) ББК 81.2Рус-3-923 К17

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках федеральной целевой программы «Культура России (2012—2018 годы)»

Калинин А.В. К17 Культура русского слова [Электронный ресурс] : учеб. пособие / а.В. Калинин. – 3-е изд., переработ. – М. : ФлИнта, 2014. – 328 с. – (Стилистическое наследие). ISBN 978-5-9765-1460-7 автор, являясь тонким знатоком русского языка, рассматривает конкретные случаи неверного словоупотребления в художественной литературе и прессе, что особенно актуально в наши дни. Часть разделов посвящена проблемам грамматики и орфографии, истории отдельных слов и выражений. В конце приводится обзор словарей русского языка. Для студентов и преподавателей гуманитарных вузов, а также всех, кому дорога судьба родного языка. УДК 811.161.1’373(075.8) ББК 81.2Рус-3-923

ISBN 978-5-9765-1460-7

© Издательство «ФлИнта», 2014

ОТ РЕДАКЦИОННОЙ КОллегИИ Мы уверены, что каждый, кто хоть раз видел, слушал, читал Александра Васильевича Калинина, откроет эту книгу с радостно-светлым чувством. Таким он остался в нашей памяти — умным и обаятельным, честным и строгим, нетерпимым к фальши и небреж­ности в работе, искренним, ироничным и доброжелательным. Его биография  — это Великая Отечественная война, учительство в районе, еженедельные лекции, которые он блестяще читал в универ­ситетской аудитории, краткие, но всегда острые проблемные вы­ступления на научных конференциях и заседаниях кафедры, много­численные поездки по стране, где в редакциях районных, областных и центральных газет он вел профессиональный разговор с журна­листами, постоянная добросовестная работа методиста, щедро пе­редающего нам, его коллегам, знания и опыт. Думается, что в этом «собранье пестрых глав» читатель уви­ дит круг интересов не только ученого, но и прекрасного популя­ ризатора науки о языке. Блестящая эрудиция и редкая память помогали А.В. Калинину в чтении лекций: собственно, он не читал, а рассуждал, делился вслух своими мыслями, а потому и студенты думали и рассуждали вместе с ним. Мы знаем, как нелегко давалась эта свобода, ведь он первым создал специальный курс современного русского языка для факультетов журналистики. Слушать его было интересно, по­тому что он всегда приносил в аудиторию свежие примеры из жи­вой речи или только что прочитанного. А прочитывал он все: и каждый новый роман в толстом журнале, и новейшие научные ис­следования, и почти все газеты, вплоть до репортажей в «Совет­ском спорте» или «Футболе — хоккее». Многолетняя работа, вылившаяся в прекрасный учебник «Лекси­ка русского языка», который он постоянно совершен­ ствовал, видна и в его заметках, статьях, посвященных преимущественно лексике и публиковавшихся в разных периодических изданиях. Они состав­ляют первый раздел книги  — «Эти труд5

ные простые слова». За­головком же его заметки «Берегите слово» назван второй раздел. Александр Васильевич почти всегда писал, обращаясь к журналис­там, как опытным, так и начинающим. Его волновала судьба род­ного языка, а потому возмущала «недисциплинированная речь». Будучи человеком требовательным и неравнодушным, он горячо вы­ступал в газетных и журнальных дискуссиях, не оставляя без ответа ни одного вопроса читателя или телезрителя, отстаивал но­вые положительные явления в развитии языка, по-детски радуясь каждой свежей строчке и удачно найденному слову. Эти стороны его талантливой жизни поможет раскрыть третий раздел — «О судьбах рус­ ского слова». За каждой «Заметкой Крохобора» или маленькой, но изящно изложенной историей происхождения слова (разделы четвертый и пятый)  — кропотливая работа, талант язы­ коведа-труженика. Составители сочли возможным включить в сбор­ник даже его студенческую работу о диалектной лексике в стихо­творениях С. Есенина и давнюю неопубликованную статью о глаго­ле, так как они до сих пор не потеряли своей научной ценности, актуальности и являются примером глубокого исследования. При подготовке книги к печати для удобства чтения были сняты указания на источники, сделаны некоторые незначительные сокращения и небольшая правка в тех случаях, когда в статьях разных лет встречались повторы. Устные же выступления приво­дятся по стенографической записи с незначительной правкой. Соста­вители везде стремились сохранить авторский стиль и интонации живой речи замечательного исследователя. Книга эта, не претендующая на исчерпывающий охват проблем, написанная живо и просто, предназначена широкому кругу чита­телей. И мы надеемся, что слово А.В. Калинина отзовется в душе каждого человека, которому дороги судьбы родного языка.

6

ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ Александр Васильевич Калинин (19.Х.1923, Ковров  — 18.02.1977, Москва)  — русский советский языковед и журналист, участник Ве­ликой Отечественной войны. В 1951 г. он окончил факультет русского языка и литературы в Московском городском педагогическом институте имени В.П. Потемкина, зна­менитом в свое время «горпеде», и затем несколько лет работал по специальности школьным преподавателем в Новгородской области. Все эти и последующие годы он поддерживал постоянную связь со своим вузовским учителем А.А. Реформатским, выдающимся лингвистом, обаятельным человеком и блестящим знатоком богатств русской речи, рано отметившим способности А.В. Калинина, кото­рый стал одним из самых любимых его учеников и друзей. Их сбли­жали и дарования прирожденных лекторов, и тонкое понимание особенностей языка литературы, и интерес к слову, внимание к ко­торому оказалось в центре всех занятий А.В. Калинина. Этому интересу А.В. Калинин пожертвовал другим, мало извест­ным — к морфонологии, к чередованиям согласных в современном русском языке, которыми он, опять-таки под влиянием учителя, продолжительное время занимался, прежде чем окончательно по­святил себя лексике. Три издания его книги «Лексика русского языка» (1966, 1971, 1978) говорят сами за себя1. Первое из них легло в основу кандидатской диссертации А.В. Калинина, защищен­ной в МГУ в 1967 г. на факультете журналистики, где он препо­давал с 1957 г. до конца своих дней. Примерно полтораста названий в списке работ, в том числе ряд вузовских пособий, сотни, если не тысячи, лекций, консультаций, бесед, десятки выступлений в газетах, на радио и телевидении, сотрудничество в журналах «Вопросы языкознания» (с 1957 г.), «Русский язык в школе» (с 1963 г.) и «Русский язык в националь­ной школе» (с 1969 г.), участие в сборниках «ОчерИм предшествовала краткая, почти конспективная «Русская лексика» (М., 1960). 1

7

ки по стилистике русского языка» (1956), «Вопросы культуры речи» (1964), «Воп­росы стилистики» (1966) и «Работа над словом» (1971, 1974), в популярной «Книге о русском языке» (1969) и ряде других извест­ных изданий (не считая методических)  — таков итог этой жизни. И как ни существенен простой перечень сделанного, он ограничен все-таки внешней стороной. Полный содержательный анализ на­следия, представленного в трудах А.В. Калинина,  — особая задача. Здесь возможно лишь указать на несколько его работ, в том или ином отношении характерных для ученого и в то же время по­учительных для нового поколения филологов и журналистов. Первое, что следует подчеркнуть в этой связи, может быть обозначено как внимание к живому языку, «языку в речи», в его многообразном функционировании в процессах реального общения, особенно в художественной литературе и публицистике. Всюду, где только возможно, А.В. Калинин насыщает свою «Лексику русского языка» фактами художественной речи, тонко интерпретируемыми, но прежде всего счастливо найденными, творчески отобранными и представленными в системе. Казалось бы, в учебном пособии главное внимание должно уделяться строго нормированной литера­турной речи, необходимому всем стандарту. Это требование неук­лонно выполнял и автор «Лексики русского языка». Но он не огра­ничивался нормативным аспектом общения. Понятие «язык художественной литературы» для А.В. Ка­ лини­на шире, чем понятие «литературный язык». В этом своем убежде­нии он не одинок, хотя все еще живуча и прямо противоположная точка зрения. Известны слова Л.В. Щербы: «Когда чувство нормы воспитано у человека, тогда-то он начинает чувст­вовать всю пре­лесть обоснованных отступлений от нее у разных хороших писате­лей»1. Показывая и объясняя разные случаи таких «обоснованных отступлений», А.В. Калинин и укрепляет «чувство нормы» у чита­теля и в то же время учит его Щерба Л.В. Спорные вопросы русской грамматики // Русский язык в школе. 1939. № 1. с. 10. 1

8

не довольствоваться языковым стан­дартом (с его «допусками»), а искать свои пути творческого реше­ния собственных содержательных и непосредственно связанных с ними языковых задач. Дело не только во внимании к «свежим словосочетаниям», се­мантическим и материальным окказионализмам в художественной или публицистической речи. Специальную статью А.В.  Калинин по­свящает диалектизмам в поэзии С. Есенина, некоторым диалектным фактам произношения поэта, опять-таки выявляемым на фоне обще­литературной нормы и в широком поэтическом контексте от В. Тредиаковского до Н. Асеева. Другой характерной чертой работ А.В. Калинина, придающей им особенно заметное своеобразие, я бы назвал постоянное стрем­ление исследователя к «языковой критике» — принципиально необ­ходимому дополнению традиционных лингвистических и литератур­но-критических жанров, но пока еще не получившему достаточной поддержки в теории и практических штудиях нашей филологии. Не­который языковой факт в отдельном тексте не «просто» обнаруживается, указывается и описывается А.В. Калининым  — он как бы взвешивается на весах строгой академической науки и оценивается по его функциям в контексте и, если можно так сказать, по дина­мическому статусу в меняющейся картине выразительных средств «текущей» коммуникации. Подчеркну, что оценка формулируется не на «жрече­ском языке», может быть, и более строгом, чем «жур­налистский», но чаще всего слишком темном и даже порой просто скучном для большинства заинтересованных читателей-непрофессио­ налов, — а на языке, который оказывается доступным для любого собеседника, активно вовлекая его в самый процесс размышлений в статье или заметке и непринужденно подводя к выводам о диа­лектике объективной и нормативной точек зрения на тот или иной фрагмент языка в его системных связях. Это  — искусство лингвиста-критика, редкий дар, придающий даже неизбежно устаревающим отдельным оценкам устойчивость непреходящих и своеобразных эстетических ценно­ стей, этапных вех в постоянной борьбе филологии на два фронта — против пуристов, но и против антинормализаторов, против 9

вульгаризации науки, но и против ученого педантства. Иллюстрации здесь можно не при­водить — ими служат десятки работ, представленных в настоящем сборнике, Отсюда и то качество А.В. Калинина  — исследователя и критика, которое можно назвать искусством популяризатора. Чи­татель, чей образовательный ценз окажется все же недостаточным, чтобы как следует овладеть вузовским учебным пособием «Лексика русского языка», очевидно, не встретит особых затруднений при чтении раздела «Лексика» в «Книге о русском языке» (М., 1969)1, написанного А.В. Калининым. Любитель и знаток современной разговорной речи и московского просторечья, он всегда прибегал к ним «с чувством соразмерности и сообразности» (Пушкин). По­нятно, что это качество делало ученого желанным автором «Лите­ратурной газеты» и многих других изданий, рассчитанных на очень широкую аудиторию. Прочитайте дискуссионную статью «Чувство­вать возраст слова», одну из последних работ А.В. Калинина, и пусть он в одном месте ошибся, утверждая, что слово прохиндей появилось в русском просторечии лишь в послевоенные годы (оно встречается, например, в исторической стилизации В. Шишкова), основная мысль автора все равно дойдет до каждого, в том числе и до того, кто вольно или невольно грешит против исторической точки зрения на язык и его нормы. Особое положение факультета журналистики в системе универ­ситетского преподавания, связанное с подготовкой кадров специалистов, которым сам диплом предписывает непосредственно и опе­ративно «вторгаться в живую жизнь», обусловило много новых для A.В. Калинина жанров, пришедшихся «к перу» прирожденному литератору. Это жанры кратких и кратчайших заметок (в част­ности, известных «Заметок Крохобора»), консультаций, рецензий, с которыми ученый выступал, кроме «Литературной газеты», в «Не­деле», «Новом мире», «Журналисте», «Работнице», «Рабоче-кре­стьянском корреспонденте», «Советской торговле», по радио и телевидению, на страницах Отв. редактором этой книги была И.С. Ильинская — из поколения учителей А.В. Калинина по «горпеду». 1

10

периферийной печати. Журналистике обязаны своим рождением и псевдонимы А.В. Калинина — А. Ширяев, Петр Григорьев, Василий Александров, С. Ковров и др. Интерес А.В. Калинина к слову в то же время сохраняется и укрепляется, как и весь круг проблем (культура речи, язык худо­жественной литературы, стилистика, грамматика, словообразование, орфография1 и др.), занимавших ученого. Но приоритет получает анализ собственно журналистской специфики речевой деятельнос­ти; значительная часть публикаций А.В. Калинина в последнее десятилетие его жизни посвящена языку газеты. Совместно с B.Н. Вакуровым он подготовил для «Библио­ течки журналиста» обширную работу под заглавием «Язык и стиль газеты»2, а в «лег­кой кавалерии» заметок А.В. Калинина, предлагаемых ниже вни­манию читателя, многие вызваны к жизни типичными ошибками именно газетного языка. В этой области, в исследовании языка газеты, прежде всего его лексики, А.В. Калинин был если не первооткрывателем (вспомним хотя бы работы Г.О. Винокура 20-х годов), то подлинным нова­тором, глубоко осознавшим взаимодействие экспрессии и стандарта в разнообразных газетных жанрах нашего времени3. Новизна под­хода А.В. Калинина заключалась здесь, в частности, в анализе га­зетного языка на широком фоне общеязыковых процессов, в катего­риальном осмыслении отдельных речевых фактов с точки зрения творческого отношения к языку, опирающегося на динамику поня­тия нормативности, но не ограничивающегося им, а учитывающего и специфические преобразования слова в языке художественной ли­тературы. Таким образом, язык и стиль газеты стал основным полем на­блюдений А.В. Калинина над современным словоупотреблением. Типично «калининским» явилось заглавие заметок, из 1 А.В. Калинину принадлежит статья «Позвольте омрачить праздник» (Неделя, 1964, 26 сент.), опубликованная в ходе дискус­сии об орфографиче­ ской реформе. 2 См. кн.: Работа над словом. М., 1971. 3 См. в этой связи монографию: Костомаров В.Г. Русский язык на газетной полосе. М., 1971.

11

которых лишь две успели увидеть свет в журнале «Рабоче-крестьянский корреспондент»  — «Во всем ее великолепии» (1976, № 8 и 10). Заметки о словах и выражениях халтура, зеленая улица, втирать очки, жив курилка, голова садовая и мн. др.1  — это живые отклики на лингвистические интересы нашего читателя, а, например, за вопро­сом о том, склоняется ли Кусково (и подобные слова), стоит слож­ная история склонения собственных имен, вспоминается соответст­вующий разнобой в подаче таких имен современной печатью и остается нерешенная пока лингвистикой (и самой жизнью в пер­вую очередь) нелегкая общественная и научная проблема. Публикуемые ниже работы, конечно, только косвенно отра­ жают мастерство А.В. Калинина — лектора и педагога. Книжная научная (и даже научно-популярная) речь, к сожалению, слишком сильно нивелирует живые интонации устной. Но в памяти всех слушавших его лекции, его многочисленных учеников он остается прежде всего замечательным собеседником, мастером русской пуб­личной речи. А.В. Калинин-педагог избегал умозрительных схем, но любой из фактов языка, свежо и в изобилии насыщавших его лекции, представал перед слушателями в безукоризненной системе и с предельно высоким коэффициентом полезного действия работал на ненавязчиво обнаруживаемую теорию. Этому соответствовал и тон лекций-бесед, в которых собственно научная информация была всегда пронизана безукоризненным вкусом лектора и как бы подня­та на высоту собст­ венно эстетического восприятия. Нельзя в заключение не сказать о редкостном обаянии А.В. Калинина как человека. Часами он мог читать на память стихи многих русских и советских поэтов, и, казалось, ему не было равных в умении извлечь в нужный момент из огромных запасов художественной речи целую и всегда неожиданную серию ее об­разных средств — для «примеров» ли в лекции, в раздумьях ли о новой песне Булата Окуджавы, в спорах ли об эстетике народных говоров или в застольном разговоре об очеред1

12

Лишь небольшая часть вошла в настоящую книгу.

ном гонителе поэти­ческого языка. А как незабываемо смеялся он над «ляпами» типа «мы и иже с нами» (!) и как мастерски выявлял у самых признанных авторов стилистические промахи, незаметные менее искушенному читателю. Он был поистине нежно любим — вне всякой некрологической фразеологии — друзьями соучениками, коллегами и сту­дентами. Даже люди, далекие от склада его характера, его при­вязанностей и нравственной цельности, не могли не отдавать долж­ное его притягательной личности. Думаю, что, прочитав эту книгу, вы наверняка захотите так или иначе откликнуться на нее. Остается верить и надеяться, что и там, где вы, возможно, не согласитесь с автором, вы обнаружите и сохраните чувство благодарности к человеку, пробуждающему мысль, наблюдательному и талантливому языковеду, ироничному «Крохобору» и нелицеприятному журналисту скромному и яркому рядовому нашей культуры, живому в памяти всех, кому выпало счастье общения с ним. В. Григорьев

эти трудные простые слова

 

Ошибочное, неправильное, неточное словоупотребле­ние — довольно распространенный недостаток газетной речи. Встречаются лексические ошибки и в текстах де­ловых, научно-популярных, художественных, а также в разговорном языке. Принято считать, что ошибки такого рода связаны прежде всего с употреблением иностранной лексики, то есть слов нерусского происхождения. Действительно, не­правильное использование слов типа кредо, альтернати­ва, импонировать, аналогичный, негативный, глобаль­ный, акцентировать  — явление не такое уж редкое. Но вот что удивительно. Открываем «Краткий сло­варь трудностей русского языка (для работников печа­ти)», содержащий около 400 слов, в употреблении кото­рых особенно часто бывают ошибки. Много ли среди этих слов иностранных? Довольно много: автор, аншлаг, дебют, инициатива, кондиция, плеяда, форум. Но, ока­зывается, гораздо большую часть «трудной» лексики (по данным этого словаря) составляют слова исконно русские, не заимствованные. Например: бытовать, за­главный, запросто, захоронить, зачитать, кушать, ново­селье, оплатить, пошив, свой, сработать, суметь, удовлет­ворить. Примерно к такому же выводу приходим, изучая словарьсправочник «Правильность русской речи». Здесь тоже не только «иностранцы»: абориген, анонс, вакан­сия, миссия, фиаско, но и  — в гораздо большем коли­честве— свои, не заимствованные слова: вперед, где-нибудь, добротный, заиметь, лично, невежа, одеть, под­сказать, труженик, умелец, цельный. Можно с уверенностью сказать: ошибочное или не­точное употребление «простых», своих, не иностранных слов встречается ничуть не реже, а, пожалуй, и чаще, чем неверное использование слов заимствованных. 14

Психологически это понятно: иностранные слова упо­ требляют осторожно, с опаской, часто сверяясь со сло­варем. Со словами «своими», где все родное: и корень, и приставка, и суффикс,  — обращаются нередко легко­мысленно, даже не подозревая, что в «свойском» слове можно ошибиться. Вот эта-то излишняя самоуверенность и опасна. Кому придет в голову справляться в словаре, что зна­чит слово каждый? Каждый знает, что такое каждый (простите за каламбур). А ведь неверное употребление этого слова в газете стало чуть ли не бедствием. Пишут: «Получено 24,6 центнера в среднем с каждого гектара» или «Намечали получить в среднем от каждой коровы 3381 кг молока». Но ведь если в среднем, то, конечно, не от каждой коровы и не с каждого гектара! Нельзя упо­треблять слово каждый, если речь идет о средних циф­рах урожая, надоя, привеса. Это противоречит значению слова каждый в русском языке. Другой, казалось бы, простейший случай. Глаголы выглянуть и заглянуть. Выглянуть из окна можно, если сидишь дома, в комнате, заглянуть в окно — только сна­ружи, с улицы. У Есенина верно: «Проходил я мимо, сердцу все равно — просто захотелось заглянуть в окно». Между тем В. Поволяев в повести «Двенадцатая бу­ровая» (Новый мир. 1974. № 1. с. 98), говоря о человеке, находящемся в комнате, пишет: «Но Косых не слушал ее — он повеселел, заглянув в окно». Этот же автор рассказывает о том, как человек со­бирается на охоту: «Ежась, он встал, оделся, обернул ноги сухими прохладными портянками, проверил, не трет ли. Потом, прихватив из чулана малокалиберную вин­товку, вышел из дома» (с. 72). Что значит прихватить? Так говорят, если какую-то вещь берут с собой на вся­кий случай, попутно, как что-то не самое главное. А ведь тут человек идет на охоту, где винтовка — главная вещь. Из другого места повести как будто ясно, что автор во­обще-то понимает, что значит прихватить. Собираются люди не на охоту, а на работу. Идти надо лесом. «Вдруг Сазаков остановился: — Фед Федрыч, подождите. Я на всякий случай ружье прихвачу! — прокричал он. — Тай­га ведь!» Здесь все верно. 15

Почему же ошибся писатель в первом случае? Не­брежность, невнимательность — вот главная причина ошибки. Кроме того, заметно, что этот писатель любит слово прихватить в разных его значениях и слишком часто употребляет: «прихватив с собой винтовку, вошел в дом», «видимо, и сейчас его прихватили боли», «бесе­да нет-нет да и “прихватывала” Витьку Юрьева». Наб­людения показывают, что существует некая связь меж­ду частотой употребления «любимых» слов и количест­вом ошибок в их употреблении. В той же повести читаем: «Он натянул кепку на гла­за, ограничивая козырьком сектор обзора, чтобы взгляд не осекался, не замечал, что творится на макушках де­ревьев» (с. 73). Неужели автор думает, что осекаться и отвлекаться одно и то же? Примеры из газет (повторяем: речь идет о простых словах!): «Одна березка, молодая и ветвистая, в кухон­ное окно к Беляковым с утра до вечера засматривает­ся». Нет, не различает автор глаголы засматривать и засматриваться. Журналист пишет о том, что бразильские футболисты в матче с голландцами играли грубо: «Прямо скажем, в этой игре бразильцы не были похожи на тех бразильцев, которых мы в свое время уважали за красивый, ажурный, игровой футбол». Путает газетчик слова ува­жать и любить. Нельзя уважать за красивую, ажурную, веселую игру. Любить за это можно. Ошибка такого ро­да — не редкость в просторечии: «Я грибной суп не ува­жаю» (вместо не люблю). Газета сообщает о конкурсе изобретателей в Париже, о забавных приспособлениях, демонстрировавшихся на выставке: «Так, например, чего стоит один лишь прибор для резания стеклянных бутылок. После операции ниж­няя часть бутылки превращается в вазочку для цветов, а верхняя — в лейку». Да не в лейку, а в воронку! Из лейки поливают грядки. Что подвело тут журналиста? Опять просторечие. В просторечии и некоторых диалек­тах лейка — воронка. Употребление просторечных и областных слов в га­зете требует осмотрительности, осторожности. Из рас­сказа, напечатанного в еженедельнике: «В приветливой голубой тени берез пели птицы, под ногами шуршали прошлогодние листья и хрустели 16

обабки». Не каждый читатель знает, что в некоторых местах России обабками называют подберезовики. А по смыслу догадаться никак нельзя. Неужели герой рассказа топчет хорошие грибы вместо того, чтобы собирать их? «Делают запасы на голодный период и мелкие хищ­ники: ласки, горностаи. Но, пожалуй, особо следует под­метить хорька. Этот начинает таскать в свои норы все пригодное для пищи даже с мая». Нужно было написать не подметить, а отметить. «Если выделять отдельных игроков, то надо заметить появление после долгого перерыва спартаковцев Поладьева и Зимина». И тут следовало сказать отметить. Невнимание к смыслу слова ведет к возникновению избыточных словосочетаний. Опять-таки чаще всего при­водят примеры, в которых одно из слов иностранное: свободная вакансия, прейскурант цен, первый дебют, ответная контратака, мемориальный памятник. Полезно привести несколько примеров без заимствованных слов: «Румяные поленницы дров вдоль заборов». Поленницы дров... А что такое поленница? Ожегов говорит: «Дрова, уложенные друг на друга правильными рядами». Зачем же писать поленницы дров, если и без «дров» ясно, о чем речь? «Рыбная уха»  — заголовок одной из частей рассказа. Да ведь уха  — это суп из рыбы. Поэтому рыбная уха  — все равно что тетрадь из бумаги или железнодорожный паровоз. «Правда, эти высказывания прекратились или, во всяком случае, их стало меньше, как только стала из­вестна истинная подоплека всех этих “диких” забасто­вок». Истинная подоплека — тоже избыточное словосо­четание: прилагательное истинная лишнее. Подоплека — это истинная причина чего-то. «— Дерзкий рассол делаю, потому и ядреный огу­рец,  — с самопохвальбой сказала Дуня». И опять уко­ризненный голос Ожегова: «Похвальба  — хвастливое восхваление самого себя». Зачем удлинять слово и пи­сать самопохвальба? Другой тип ошибки: «Ветер несет полынные запахи, и тишина напичкана птичьими голосами. Здесь хорошо ду­мается в раннюю пору». Все было бы правильно, толь­ко вот глагол пичкать — неодобрительный. Если я гово­рю, что где-то что-то 17

чем-то напичкано — значит это мне не нравится. Что же, автора раздражает птичье пение? Нет. Стало быть, он ошибся в выборе слова. Осторожно с «простыми» словами! Не так-то они просты, как кажется с первого взгляда.

Стилистически окрашенная лексика в языке современной печати 1. О стилистически окрашенной (или стилистически маркированной) лексике можно говорить постольку, по­скольку существует как основа, как стилевая база словарного фонда лексика нейтральная, межстилевая, сти­листически не окрашенная. Слова нейтральной лекси­ки — газета, стол, часы, счастье, разговор, делать, чи­тать, десять, я, мой — представляют собой тот «средний» (иногда его называют «нулевым» по стилю) фон, на ко­тором выделяются два других пласта: а) лексика устной речи и б) лексика письменной речи. Само противопостав­ление стилистически окрашенной («устной» и «письмен­ной») лексики лексике нейтральной может вестись по трем линиям: во-первых, с точки зрения закрепленности лексики устной и письменной речи за определенными разновидностями, жанрами речи  — и незакрепленности, «всестильности» нейтральных слов; во-вторых, с точки зрения «оценочного» или «неоценочного» характера раз­ных типов слов (нейтральное лицо только называет пред­ мет, не оценивая его; просторечное харя называет и дает отрицательную оценку; высокое лик называет и дает высокую оценку); в-третьих, лексика нейтральная и пись­менная может быть противопоставлена устной и нелинг­вистически (многие «устные» слова грубы, вульгарны, «некультурны»). Языком печати мы будем называть характерные ре­чевые черты таких жанров, как информация, передовая статья, корреспонденция, заметка, то есть жанров пре­имущественно газетных. Другие жанры, находящие себе место на страницах газет и журналов  — рассказ, очерк, фельетон, стихи,  — не обладают теми 18

языковыми черта­ми, которые позволили бы считать эти жанры предметом рассмотрения статьи о языке печати1. 2. Из слов, стилистически окрашенных, на страницах газет шире всего представлена книжная лексика — одна из разновидностей лексики письменной речи. Книжные слова употребляются преимущественно в публицистиче­ских и научных статьях, в передовых статьях газет, в де­ловых бумагах  — и не употребляются (или употребляют­ся очень редко2) в непринужденной «бытовой» беседе. Явно книжный характер имеют такие слова, как альтер­натива, дилемма, дезинформация, констатировать, интен­сификация, стимулирование, импульсивный, фатальный, эфемерный, воззрение, регресс, фактор, экстравагантный, интерпретировать. Не столь заметна и ярка книжность слов так как, вследст­ вие, весьма, возникновение, ввиду, собирание. И все же это тоже, хотя и в меньшей мере, книжные слова. Они сравнительно редко встречаются в «нестро­гой» устной речи. Человека, который в беседе с близки­ми знакомыми скажет: «Вследствие возникновения весь­ма серьезных обстоятельств...», мы упрекнем в книж­ности речи (если, конечно, он говорил всерьез). Авторы, обладающие недостаточным стилистическим чутьем, за­ ставляют своих героев говорить неестественным языком. Эта неестественность возникает иногда из-за мелочи: например, из-за неудачного выбора синонимов, слегка отличающихся друг от друга стилистически. Невелико различие между нейтральной по стилю частицей только и умеренно книжной лишь, а диалог звучит как приду­манный: «И лишь в нашей степи жаворонок сеет между колосьев свою песню»; «Но ты лишь на время уйдешь оттуда»; «Да я лишь про такое счастье и мечтаю»,  — го­ворят влюбленные в рассказе М. Куликова «Летит песня над селом» .

См.: Солганик Г.Я. О языке газеты. М., 1968. «Толковый словарь русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова верно отмечает, что книжное слово, «употребленное в разговорной речи, все же сохраняет отпечаток книжности» (т. 1. с. XXVII). 1 2

19

Если принять за аксиому положение: «Хорошая речь должна быть правильной, простой и выразительной», то надо сказать, что наши газеты слишком часто и без осо­бой необходимости грешат и против простоты, и против выразительности, а иногда и против правильности речи. Против злоупотребления книжно-иностранными словами в газете (апогей, фиаско, кульминационный пункт и др.) в 1923 г. выступил В. Маяковский (заметка «С не­ба на землю», стихо­ творение «О “фиасках”, “апогеях” и других неведомых вещах»). И сейчас злоупотребление книж­ными словами нерусского происхождения  — заметный недостаток наших газет и других средств массовой ин­формации. М. Кольцов писал, что журналист в первую очередь должен «выбирать каждый раз слова, наиболее точно определяющие именно данное понятие»1. Это верно, но к словам «наиболее точно» следовало бы добавить и «наиболее просто». Между тем многие газетные материалы производят такое впечатление, будто их авторы старались писать «наиболее сложно». В заметке о футболе встречаем сле­дующее: «Не будем фетишизировать фатальную неиз­бежность случайности», «игнорирование деталей», «ин­тенсификация игры», «эффективность тренировочного процесса», «накал матча достигает своего апогея» (снова пресловутый апогей!); а об одном игроке сказано так: «Природными физическими качествами он уступает мно­ гим партнерам по команде, но способностью сконцентри­ровать умение, атлетический потенциал и трансформи­ровать это в свою пользу значительно превосходит всех». Далее в той же заметке читаем: «Однако сейчас доми­нирующим является четвертый фактор  — нервно-психи­ческое состояние спортсмена». Об игроках, имеющих среднее образование, сказано, что это «игроки новой формации». Конечно, подобные материалы, перенасыщенные тя­ желовесной книжностью, в печати встречаются не так уж часто, но отдельные книжные выражения, фразы, обороты речи, кото1

20

Цит. по кн.: Практическая стилистика русского языка. М., 1962. с. 362.

рые явно могли бы быть более про­стыми, — обычное явление в газетах и журналах, на ра­дио. Врач, кандидат медицинских наук, пишет в журна­ле, рассчитанном на самого массового читателя: «Дли­тельные перерывы в еде нередко вызывают головную боль, слабость, чувство сосания в подложечной области». Почему в разговоре можно сказать сосет под ложечкой, а написать так нельзя? В одном из спортивных отчетов написано: «В Москве “Торпедо” против “Мотора” из Цвиккау играло очень сумбурно. Автозаводцы дебютную часть матча разыграли инертно». Проще было бы: «игра­ло беспорядочно», «в начале матча играли вяло». Вместо «аккумулирует уникальный опыт» следовало бы: «на­капливает редкий (или редкостный) опыт». Книжные слова нерусского происхождения на стра­ницах газет в неумеренном употреблении «сушат» речь, делают ее менее выразительной, менее понятной. Глагол будировать до сих пор иногда понимается говорящими и пишущими неверно (впрочем, сейчас это вообще очень редкое слово1). Даже в книге опытного литератора В. Шкловского «Лев Толстой» (2-е изд. М., 1967. с. 127) читаем: «Вероятно, его поло­жение тягостно и для окружающих, тем более что моло­дой граф резок и любит, когда его будируют» (в непра­вильном употреблении будировать — переходный глагол: его будируют). Слово альтернатива имеет два значения: каждая из исключающих друг друга возможностей; необходимость выбора между такими возможностями. В газетах это слово употребляется иногда неточно, как, например, в заметке, рассказывающей о политических спорах в скан­динавских странах — членах НАТО: «Речь идет о том, как создать условия обеспечения прочного мира и надеж­ной безопасности. И не случайно, что в ходе их (дискус­сий.— А.К.) обсуждаются различные альтернативы. Ра­ зумеется, прежде всего сами скандинавы должны опре­делить, какая из этих альтернатив лучше отвечает их се­годняшним условиям». Здесь слово альтернативы имеет значение «предложения», а вовсе не «взаимоисключа­ющие друг друга возмож«Словарь русского языка» в 4 т. АН СССР рассматривает глагол будировать как устаревший. 1

21

ности». Кстати, несколько ниже сам автор пишет: «Сторонники этого предложения спра­ведливо подчеркивают...» Значение устаревшего слова ангажемент — договор, контракт, заключенный с артистом. Читатель недоуме­вает, встретив в газете такое предложение: «Полсотни аэропланов — это при нынешних масштабах английского ангажемента в НАТО все равно что свиной (отечест­венный) хвостик рядом с целой тонной (импортного) бе­кона». Автор текста использует английское слово engagement, придав ему более привычную для русского уха и глаза форму ангажемент. Одно из значений англий­ского существительного engagement  — обязательство. Именно в этом смысле оно и употреблено в тексте, одна­ко у нас слово ангажемент (заимствованное из француз­ского языка, как и соответствующее английское слово) этого значения не имеет. Автор одного из очерков описывает село, к которому как к экономическому и культурному центру тянутся окружающие деревни: «И здесь обсуждаются не только свои новости, но и последние события деревень-сателли­тов». В публицистической речи слово сателлит имеет отрицательную окраску  — «приспешник, рабски испол­няющий чужую волю». Ясно, что в цитируемом тексте существительное сателлит употреблено неверно. Поже­лав заменить привычное русское слово спутник иностран­ ным, автор допустил серьезную языковую ошибку. Одна из заметок рассказывает о расследовании убий­ства негра в США: «Барнет заявил, что некий Джим Джордэн сделал один из фатальных выстрелов». Автору, вероятно, кажется, что прилагательные фатальный и ро­ковой во всех случаях взаимозаменяемы. Но это не так. Эти слова являются синонимами только в значении «не­избежный, неотвратимый, как бы заранее предопреде­ленный судьбой». В тексте же нужно было написать ро­ковых, а не фатальных, так как именно слово роковой — «имеющий решающее значение в чьей-то судьбе»; слово фатальный этого значения не имеет. Работа с синонимами, выбор для каждого случая из синонимического ряда слова, наиболее точно и по воз­можности просто 22

называющего нужное понятие,  — не­легкое, но совершенно необходимое для журналиста дело. Рядов, включающих одновременно с нейтральными русскими и иностранные слова, немало: дефект — недо­статок — недочет — пробел; ситуация — обстановка — по­ложение; фатальный — неизбежный — роковой; рефлективно — непроизвольно — невольно; инфантильность — дет­ скость  — ребячество; индифферентно  — безучастно  — равнодушно; реагировать — отзываться — откликаться. Мы далеки от мысли, что книжные слова вообще не нужны, что в любом положении, в любом контексте они могут быть заменены более простыми синонимами. Осо­бенно трудны и даже невозможны бывают такие замены, когда иностранное слово близко к термину или является термином. Тот же дефект в определенных случаях ничем не заменим: дефекты речи и недостатки речи — не одно и то же. От этого «незаменимого» дефекта образованы слова дефектоскопия, дефектология, физиче­ ский термин дефект массы. Книжные слова участвуют в таких устояв­шихся выражениях, как революционная ситуация, реак­ ция на раздражение. В.Г. Костомаров в статье «Разговорные элементы в языке газеты» (Русская речь. 1967. № 5) утверждал, что в современном русском языке есть две системы речи — книжная и разговорная. У каждой из них, по мнению автора, свои средства выражения, свои «запасы элемен­тов, имеющихся только в одной из систем». В.Г. Косто­маров считает, что книжные слова, как правило, не имеют разговорных синонимов, что невозможно «пере­вести» на разговорный язык такие слова, как актуаль­ный, альтруист, бытие, декларировать, жизнеощущение, идеал, кардинальный, лапидарный, наличествовать, облечь, парадокс. Это положение требует доказательства и на несравненно большем количестве примеров. Чи­таешь эту статью и думаешь: а куда же девались нейт­ральные слова? Мнимая «изолированность» двух систем исчезнет, как только мы прибегнем к помощи «посред­ника»: ко многим книжным словам нейтральные синони­мы подбираются без особого труда (кардинальный — главный, основной; бытие — жизнь; лапидарный  — краткий, сжатый). Кстати, переводя 23

книжное слово «в дру­гую систему» описательно, автор заменяет его отнюдь не разговорным, а нейтральным по стилю оборотом: «аль­труист — человек, которому себя не жалко для других». Книжные слова в принципе заменимы, изолированной «книжной системы речи» нет (как нет и изолированной «разговорной системы речи»). 3. Слова, характерные для официально-делового сти­ля речи, в газетах, журналах, в радио- и телепередачах получают иногда расширительное употребление, выходя за пределы «своего» стиля. «Краткий словарь трудно­стей русского языка» правильно предостерегает от «без­граничного» употребления слова прописка. Мало того, что бывшее новшество быстро стало штампом («станок получил прописку», «музей получил прописку»). Слово прописка имеет некоторый официально-канцелярский от­тенок, поэтому в контекстах, далеких от официально-де­ловой сферы, его употребление особенно неуместно. Не­удачно поэтому: «поэзия получает прописку»; прописка и поэзия несочетаемы. Из других заранее обреченных на неудачу попыток сблизить официальную лексику с поэзией отметим назва­ние цикла передач Центрального телевидения «Адресаты пушкинской лирики». Называть Амалию Ризнич, Анну Керн, Марию Раевскую адресатами — значит не иметь стилистического чутья. К недопустимому «стилистическому смещению» при­водит иногда сокращение слов. В «Комсомольской прав­де» отдел «Алый парус» часто сокращенно называют «АП». Вполне нормально и стилистически оправданно выглядит аббревиатура АП, когда имеется в виду агент­ство Ассошиэйтед пресс, или авиационный полк, или артиллерийский полк, или автопилот (см. «Словарь сок­ращений русского языка»). Но ведь «Алый парус» идет от Грина, от одной из самых романтических повестей рус­ской литературы («феерия»  — назвал ее автор). Можно ли сухой аббревиатурой заменять (хотя бы в отдельных случаях) «Алый парус»? Вообще говоря, вопрос о стилистической окраске аб­ бревиатур и других сложносокращенных слов изучен мало. 24

Ясно одно: названия, связанные с поэзией, роман­тикой, сопротивляются сокращениям. Интересно в этом смысле замечание Вс. Ревича, автора послесловия к одной из книг братьев Стругацких: «Да, настоящая фан­тастика — это вовсе не научно-технические выдумки, ко­торые и вправду не заслуживают ничего большего, чем две сухие буквы “НФ”, смахивающие на что-то вроде торговой марки. Фантастика, как и вся прочая литера­ тура,  — прежде всего человековедение...»1. В повести «Понедельник начинается в субботу» братья. Стругацкие высмеивают любителей сокращать «несокращаемые» на­звания: «— Это Изнакурнож?  — Что?  — Я говорю, это изба на курногах или нет?» 4. К лексике письменной речи, кроме слов книжных и официальных, относят также высокую лексику. Высокие слова сподвижник, избранник, беззаветный, дерзание, стяг, водрузить, восторжествовать, предначертанный, гор­нило, вершить, свершение, ваяние, претворение, в отли­чие от суховатых книжных и сухих официальных слов, придают речи возвышенное, патетическое звучание. Употребление подобных слов в ораторской речи, в высокой публицистике и поэзии закономерно. Их тор­жественное, как бы приподнятое над обыденностью зву­чание придает нужный стилевой колорит текстам, по­вествующим о важных историче­ских событиях, о народ­ных судьбах, о больших людях и высоких чувствах. При­сутствие высоких слов в речи о высоких вещах и великих людях Л. Леонов обосновывал так: «Приподнятость мое­го слова происходит от моего волнения — говорить о своих учителях в час кровопролитной битвы, самой свя­щенной битвы в истории России и человеческого про­гресса»2; «подобно тому как о Пушкине, по слову Бе­линского, стыдно говорить смиренСтругацкий А., Стругацкий Б. Трудно быть богом. Понедельник начинается в субботу. М., 1966. С. 430. В «Словаре сокращений русского языка» рядом идут две аббревиатуры НФП: Наставление по физической подготовке и Научная фантастика и приключения. 2 Леонов Л. Литературные выступления. М., 1966. С. 4. 1

25

ной прозой, имя Толсто­го требует сегодня праздничного словесного обрамле­ния»1. В цитированных речах Л. Леонова о Чехове и Толстом мы встречаем слова доныне, осиянный, немерк­нущая пленительность, поэтические свершения, блиста­тельный, благословенный, новь, творцы, беззакатный. Неоспоримо право журналиста употреблять высокие слова в статьях, очерках, заголовках и даже «сухих» ин­формационных материалах: «Звучит троекратный салют. Под звуки Государ­ ственного гимна ниспадает покрыва­ло. На гранитном постаменте начертано: Отважным за­щитникам московского неба 1941— 1945 гг. Подвиг их бессмертен». Из высоких слов на страницах современных газет наиболее часто встречается существительное свершение, например, в заголовках: «Дорогой исторических сверше­ний», «Год новых свершений», «Могучей поступью к но­вым свершениям». Слово свершение, впервые зафиксированное в толко­вом словаре 1704 г. (Поликарпов Ф. Лексикон треязычный), до 40-х годов XX в., видимо, не было актив­ным. «Словарь современного русского литературного языка» дает в статье «Свершение» четыре примера: один из Белинского, остальные три — из произведений совет­ских писателей М. Шолохова, В. Пановой, А. Твардовского. Пушкин слова свершение не употреблял (см. «Словарь языка Пушкина»). В «Толковом словаре рус­ского языка» под ред. Д.Н. Ушакова этого существи­тельного нет. Возродившись в 40-х годах, слово это ста­ло чрезвычайно активным, особенно в языке печати. Чрезмерная частота его употребления постепенно при­глушает его высокое звучание, делает его обычным, «га­ зетным». Мы справедливо говорим о богатстве русского языка, его словарного состава. Но что такое богатая лексика? Богатство словаря определяется не только и не столько количеством слов, сколько качественным составом лек­сики. Чем больше в языке синонимов для передачи тон­ких оттенков одного понятия, тем богаче язык, тем силь­нее его выразительные возможности. 1

26

Леонов Л. Литературные выступления. М., 1966. С. 44.

«Стирание граней» между синонимами, смысловое или стилистическое вы­равнивание слов обедняет язык. И это относится прежде всего к тем случаям, когда высокое слово из-за частоты употребления в речи «нейтрализуется», то есть, пони­жаясь в звучании, становится вровень со своим ней­тральным сино­ нимом. Одним из первых в 50-х годах такому «выравнива­нию» стал подвергаться глагол трудиться, который преж­де был словом высокой оценки деятельности человека: «хозяин тот, кто трудится» (М. Горький). На эту «ни­велировку» двух слов трудиться и работать обратил вни­мание М. Исаковский (см. его заметку «По поводу двух слов» — Лит. газ., 10.12.60). Языковеды не раз после этого писали о неумеренном, стилистически не оправдан­ном употреблении глагола трудиться в печати и на ра­дио (см., например, словарь-справочник «Правильность русской речи». М., 1965), но положение к лучшему не изменилось. Наиболее тревожные случаи («он трудится конюхом», «мы трудимся доярками»), сплошь и рядом встречающиеся в местной печати, — закономерное след­ствие небрежного, нечуткого отношения к слову, полно­го «уравнения в правах» с глаголом работать. Статья, резко отрицательно оценивающая деятель­ность английской радиокорпорации Би-би-си, начинает­ся так: «В самом деле, что же такое Би-би-си? Если рас­шифровать это английское сокращение, получим: Британская радиовещательная корпорация. Расположена Би-би-си в самом центре Лондона — в Буш-Хаусе. В Би-би-си круглые сутки трудится огромный штат со­трудников, превышающий 20 тыс. человек. Существует корпорация с 1922 года». Мы нарочно привели такую большую цитату, взяв нужное слово в достаточно пол­ном контексте, чтобы было ясно, что никакой иронии в тоне изложения нет, что глагол трудиться употреблен здесь как абсолютно нейтральный синоним слова ра­ботать. Другой пример. Уже не раз писалось о неправомер­ном, неправильном употреблении высокого наречия ныне в текстах, не 27

нуждающихся в словах высокой лексики1. Слово это, отмеченное в словаре под ред. Д.Н. Ушакова как устаревшее книжное, с начала 40-х годов стало сно­ва активно употребляться в газетах, причем по большей части без заметной «высокой» окраски. Его и сейчас можно встретить в самых различных жанрах газетножурнальной речи: «Ныне стало меньше дымящих труб»; «Тогда они, дебютанты, к удивлению специалистов, были десятыми в мире. Теперь стали седьмыми. И никто ныне этим не удивлен», «Ныне призеры “Крестьянки” извест­ны»; «Ныне супруги — пенсионеры колхоза». Автору этих строк после выступлений перед журналистами слу­чалось слышать мнение опытных газетчиков, неплохо чувствующих язык, о том, что они не видят ничего «вы­сокого» в слове ныне. Похоже на то, что этот возрожден­ный архаизм окончательно теряет высокое звучание. Обо­гатило ли в таком случае его вторичное появление в язы­ке нашу речь? Нет, наоборот: ныне становится штампом, словом, которое «лежит близко», всегда готово к услу­гам и начинает употребляться чуть ли не каждый раз, когда нужно выразить понятие «сейчас, теперь, в настоя­щее время». Кстати, это слово было единственным сино­нимом с высокой окраской в ряду сейчас, в настоящее время, теперь, ныне. Глаголы умереть и скончаться — синонимы. Различие между ними — стилистическое, примерно такое же, как между словами смерть и кончина. «Словарь русского языка» С.И. Ожегова справедливо считает глагол скон­чаться высоким синонимом слова умереть. Скончаться — то же, что умереть, но с оттенком уважения к умерше­му. Такое различие держалось долго: умереть — ней­тральное слово, передающее «чистую информацию», скончаться — более высокое, «уважительное» слово. Синонимический ряд с доминантой умереть содержит десятки слов и фразеологизмов, однако в современной речи только глагол скончаться пока еще выше по стилю, чем умереть. 1 См. например: Вомперский В.П. О некоторых ошибках в употреблении возвышенных слов и выражений в языке газеты // Вестн. Моск. ун-та. 1959. № 1. с. 209—210.

28

«Низких» синонимов сколько угодно: окочуриться, дать дуба, сыграть в ящик, загнуться. Высо­ких, кроме скончаться, нет: фразеологизмы уснуть веч­ным сном, отдать богу душу давно и безнадежно уста­рели. За последние годы, по крайней мере в газетной речи, высокое звучание глагола скончаться постепенно перестает осознаваться. Когда умер Феликс Юсупов, «Известия» сообщили об этом так: «В Париже в возрас­те 80  лет скончался бывший князь Ф.Ф. Юсупов, вошед­ший в историю как один из организаторов убийства Рас­путина. С 1920 г. Юсупов жил в эмиграции во Франции». При жизни Юсупова в советской печати и литературе никакого особенного уважения к нему не высказывалось. Некролог, помещенный в «Извес­тиях» 21.12.68, сообщал, что в Нью-Йорке скончался Джон Стейнбек, хотя текст некролога более чем напо­ловину состоял из резкого осуждения позиции Стейнбека по отношению к вьетнамской войне: «А в последние годы Джон Стейнбек покрыл позором свое имя, поставив перо писателя на службу агрессорам во Вьетнаме». Слово поведать возродилось совсем недавно. В 4-м из­дании «Словаря русского языка» С.И. Ожегова (1960 г.) этот глагол еще отмечен как устаревший с характерным примером: «Поведать свою тайну кому-нибудь». И в этом случае при возрождении архаизма язык не приобрел ничего, потому что чуть ли не с первых шагов «новой жизни» глагол поведать в газетах стал употребляться в том же значении и с той же стилистической окраской (нейтральной), что и слова сообщить, рассказать. Такое скоропалительное возрождение слова не проходит бес­следно для языка газеты. Неуклюже, а иногда и смешно выглядит этот глагол в контекстах, подобных следу­ющим: «Шведский журналист К.  Фригги поведал о том, что группа врачей Института спортивной медицины го­рода Фрейбурга провела во время VIII футболь­ного чемпионата мира интересное наблюдение»; «Об­ ластная газета “Северный рабочий” поведала читателям о необычном случае, происшедшем в совхозе “Красный бор” Яро­ славского района. Там свиноматка в марте принесла 12 поросят, а ровно через месяц снова опоро­силась...»; «Офицер поведал, что 29

каждый день, и днем, и ночью гарнизону поста приходится быть начеку». Уже не раз писалось о неверном, стилистически и се­ мантически неточном употреблении таких слов, как воз­вести, воздвигнуть, посланец (см., например, справочни­ки «Правильность русской речи» и «Трудности русского языка»). Вот еще несколько примеров нежелательных стили­ стических и смысловых «смещений» высоких слов. Один из материалов журнала «Крестьянка» рассказывал о том, как ­иеговисты калечат души людей. В очерке есть, между прочим, такая фраза: «Присутствие сподвижника отца наводило на Ивана тоску». Сподвижник  — слово высокой оценки, и здесь оно явно неуместно: сподвижни­ком назван иеговист. Ср. еще неуместное употребление слова плеяда: «Впрочем, и в дубле у динамовцев есть плеяда способных игроков. Многие из них слишком за­сиделись на скамейках запасных». Конечно, здесь нет такого грубого нарушения нормы в употреблении этого существительного, против которого резко возражают авторы словаря «Правильность русской речи» («плеяда жуликов», «плеяда распоясавшихся хулиганов»), но все же называть плеядой группу запасных игроков не стоит (тем более что автор считает их всего лишь способны­ми, а это прилагательное довольно умеренной положительной оценки). Глагол создавать в словарях не имеет пометы высок. Конечно, по своей стилистической окраске он не может быть поставлен в один ряд с такими словами, как пред­начертанный, незабвенный или даже его «близкий род­ственник»  — слово созидание. Однако и этот глагол, лишь слегка поднимающийся стилистически над своим синонимом делать, имеет некоторую оценочную окраску, видную хотя бы из того, что не рекомендуется говорить о себе я создал, мною создано. В современной газетной речи заметно стремление пи­шущих к замене привычных слов высокими словами либо «возрожденными» архаизмами. Но при этом, во-первых, происходит общее качественное обеднение сло­варя; во-вторых, эти «старые новинки» быстро становят­ся штампами (свершения, ныне, поведать). 30

5. Кроме слов книжных, официальных, высоких, к сти­ листически окрашенной лексике принадлежит лексика устной речи. К этой категории относятся слова, которые употребляются чаще всего в непринужденных беседах, в разговоре людей, не стесняющих диалог рамками «стро­гого» языка. В жанрах «строгих», деловых, официаль­ных, научных лексика устной речи, как правило, не встречается. Лексика устной речи довольно разнообразна по сте­пени литературности входящих в нее слов, а также по выразительным возможностям отдельных типов слов. В этой лексике можно выделить: а) слова разговорные; б) слова собственно просторечные; в) просторечные сло­ва грубого характера с отрицательной экспрессией. Разговорные слова не выходят за пределы литера­турной лексики. Они не грубые, часто встречаются в речи вполне культурных людей, придавая диалогу «не­строгое» звучание. Однако слова эти (как и другие типы «устной» лексики) не характерны для речи официальной, деловой, научной. Примеры разговорной лексики: хво­рать, нынешний, электричка, газировка, вздремнуть. Слова просторечные нелитературны. К лексике соб­ственно просторечной относятся слова типа серчать, за­дарма, намедни, вдосталь, умаяться, заиметь, давеча. Они (как и разговорные) тоже не грубые, но в лексику литературного языка не входят. Вслед за А.Н. Гвозде­вым их можно было бы назвать простонародными, если бы выражения простой народ, простонародье не имели бы высокомерного оттенка, свойственного речи дореволюционных господствующих классов. Просторечный, не­ литературный характер имеет и грубая лексика: шлять­ся, облапошить, дрыхнуть, харя, сопляк, обормот, дылда. Рассматривая их как грубые, мы исходим не из лингвис­тической, а из общекультурной точки зрения. Для линг­виста же это прежде всего слова-оценки. В отличие от слов-названий слова-оценки не только называют то или иное явление, действие, предмет, но и содержат отрица­тельную оценку его со стороны говорящего (пишущего). Так, предложение он спит содержит только «чис31

тую ин­формацию», предложение он дрыхнет содержит ту же информацию, дополнительно выражая осуждение, не­одобрение. Отрицательно-оценочный характер большин­ства грубых слов несомненен1. В конце статьи «Разговорные элементы в языке газе­ты» В.Г. Костомаров пишет: «Широкий поток разговорности льется сейчас на газетные полосы». Это вряд ли так. Конечно, в рассказах, стихах, фельетонах, беллетри­стических очерках, помещаемых в газетах, лексика устной речи встречается нередко (как и в «негазетной» беллетристике), но в узкогазетных жанрах — информа­ции, корреспонденции, текстовке, передовой статье  — разговорные и просторечные слова, хотя и усилили свое влияние, но говорить об их «широком потоке» нельзя. Имея в основе нейтральную лексику (как и другие виды речи), язык печати из лексики стилистически окра­шенной до сих пор предпочитает слова книжные и высо­кие. Замечание В.Г. Костомарова о демократизации га­зетной речи вследствие демократизации общественно-политической жизни вполне справедливо. Однако инер­ция книжности языка печати слишком велика, чтобы можно было говорить о ее скором преодо­ лении. Из принципиально новых явлений, связанных с ис­по­ль­ зованием лексики устной речи на страницах газет, отметим изменение и некоторое усиление роли собствен­но просторечных слов. Наблюдения показывают, что слова типа небось, вдосталь, серчать в печати употреблялись и употреб­ляются прежде всего в диалогах для речевой характе­ристики персонажей. Но это, повторяем, не собственно газетная речь. В авторской речи самих журналистов до последнего времени собственно просторечная лексика встречалась почти исключительно в качестве средства стилизации, чтобы «говорить с народом народным язы­ком». Ничем иным нельзя объяснить частое употребле­ние, например, 1 О словах высокой оценки см. выше. Более подробную клас­сификацию лексики письменной и устной речи см. в кн.: Калинин А.В. Лексика русского языка. М., 2012. с. 211—216.

32

наречия вдосталь в материалах журнала «Крестьянка»: «У Раисы поросенок, куры, корову не дер­жит— нет нужды: получает молоко как дополнительную оплату, да еще совхоз продает молока вдосталь»; «Три с половиной миллиона рублей свободных денег на счету у хозяйства. Дай ему сегодня доброго подрядчика, снаб­ди вдосталь строительными материалами — за год под­ нялись бы в Михайловской двухэтажные, со всеми удоб­ствами дома»1. Гораздо интереснее и действеннее введение в текст собственно просторечного слова для осуждения, для вы­ражения неодобрительного отношения автора к собы­тиям, людям, явлениям, о которых он пишет. Конечно, лучше всего такую «осуждающую» функцию выполняют грубопросторечные слова, но грубость есть грубость, с этим пишущему приходится считаться, поэтому слова такого типа в газете  — редкость. До того как стать до­стоянием газетной речи, собственно просторечные слова употреблялись для осуждения в устной речи, в худо­жественной литературе. Чаще других в этой роли упот­реблялись и употребляются просторечные формы срав­нительной степени прилагательных и наречий: легше, дешевше, красивше. Например: «Сошлись и погуляли, и хмурит Жан лицо, — нашел он, что у Ляли красивше бельецо» (Маяковский. Маруся отравилась); «Вика на­девала на Митю плащ и застегивала пуговицы.  — Ворот­ник поднимите, — сказал я. Надо уходить в ночь с под­нятым воротником. Так красивше» (М. Анчаров. Теория невероятности); «Крупно. Белой акации ветки душистые или какая-нибудь панорама покрасивше» (Ильф и Пет­ров. Пташечка из Межрабпомфильма. В фельетоне паро­дируются сценарии кинофильмов). «Я уж решил в ду­шевной простоте, что ты спасать ее, эту Эмку, задумал... сейчас многие этим занимаются, оно подешевше» (Л. Леонов. Русский лес); «Это время  — трудновато для пера, но скажите вы, калеки и калекши, где, когда, какой великий выбирал путь, чтобы протоптанней и легше?» (Маяковский. См. также словарные статьи видать, задумка, загляд, за­всегда, умелец в словаре «Трудности русского языка». М., 2011. 1

33

Сергею Есенину. Вряд ли здесь форма легше употреблена только ради рифмы к слову калекши. Скорее наоборот: неологизм калекши придуман поэтом для рифмы с заранее облюбованным осужда­ющим словом легше). Кроме собственно просторечных форм прилагатель­ных, для выражения отрицательной оценки употребляют­ся и другие слова того же стилистического класса: «Ме­ня огорчил категоричный тон этих утверждений, тем бо­лее что лет тридцать с лишком назад такого же рода манифестами некоторые литературные экстремисты стращали нашего же брата-сочинителя и у нас в стра­не» (Л. Леонов. Форма и цель); «Таким образом день оттрудясь, разденет фигуру, немытую отродясь» (Мая­ ковский. Даешь изячную жизнь! Тот же прием, что и в стихотворении «Сергею Есенину»; окказиональное дее­причастие оттрудясь специально сочинено, чтобы не пропадала рифма к осуждающему отродясь); «Любите и Машу, и косы ейные. Это ваше дело семейное» (Маяков­ский. Размышления о Молчанове Иване и о поэзии). Не­сомненно намеренное предпочтение просторечных слов вдосталь и нашкодить нейтральным синонимам вдоволь и навредить в следующем отрывке из романа А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом»: «Например, чело­ вечек, всю жизнь занимавшийся уязвлением соседей. Плевал в чужие кастрюли с супом, подбрасывал тол­ченое стекло в чужое сено. Его, конечно, сметут, но он успеет вдосталь наплеваться, нашкодить, натешиться». Ср. еще употребление слова негоже. Осуждение заклю­чено в самом лексическом значении слова (негоже  — нехорошо), но нам думается, что выбор просторечного синонима усиливает осуждение: «То, что годится для иностранного словаря, газете — Негоже» (Маяковский. О  «фиасках», «апогеях» и других неведомых вещах); «Н-да, братец ты мой, дело-то негоже обернулось... со­всем негоже,  — согласился Слезнев, выслушав хриплую исповедь приятеля. — От этого, конечно, не умирают, но... негоже» (Л. Леонов, Русский лес). Разумеется, в газетной практике собственно просто­речные слова употребляются реже, чем в художествен­ной литературе, 34

но в последнее время их можно заме­тить и в прессе, причем в «осуждающей» роли: инфор­мация о начавшихся в Южной Корее маневрах была названа «Стращают»; сообщение о предполагающейся инсценировке «плебисцита» в Пуэрто-Рико озаглавлено «И все зазря»; большой материал, осуждающий пове­ дение американского профсоюзного босса, назван «Джордж Мини осерчал». В этом свете, может быть, следует пересмотреть не­ которые положения «Лексики современного русского ли­ тературного языка» (в серии «Русский язык и советское общество». М., 1968). «Постепенное вовлечение просто­речных слов в литературную речь связано часто с таким их употреблением, которое не обусловлено никакими спе­циальными целями стилизации, речевой характеристики персонажей и т.д.», — пишут авторы книги (с. 63) и иллюстрируют это свое утверждение, между прочим, сле­дующими примерами: «Дело в том, что он сперва хлеб­нул малость, потом еще. Кончилось тем, что он свалился в реку и нахлебался так, что его едва откачали»; «Тех ситуаций, которые создали нападающие «Локомотива», вполне хватило бы для выигрыша, если бы Спиридонов был малость поточнее». А нет ли и в этих случаях осуж­дения (вернее, усиления осуждения) с помощью просто­ речного слова? При таком использовании собственно просторечных слов надо, впрочем, помнить об одной их особенности  — яркой национальной окраске1. Эта черта может под­вести журналиста, пожелавшего подчеркнуть осуждение с помощью просторечного слова: «14 декабря премьер-министр Индира Ганди сказала на пресс-конференции, что негоже индийской девушке ехать во Вьетнам, чтобы “развлекать американских солдат”. Слово негоже здесь стоит формально вне цитаты из речи Индиры Ганди, но все равно воспринимается как неожиданно русское сло­вечко в «экзотическом» тексте. 1

См. об этом в кн.: Калинин А.В. Лексика русского языка. с. 245—248.

35

Синонимы в газете В русском языке есть слова, одинаковые или очень близкие по смыслу. Такие слова называются синони­мами. Примеры синонимов: везде  — всюду, по-иному  — по-другому, смелость — храбрость, метель  — вьюга, акту­альный  — злободневный, нарочно  — намеренно, торопиться  — спешить, бесшумный — беззвучный, взор — взгляд, очень — весьма, иней — из­ морозь. Группа слов, имеющих одинаковые или очень близ­кие значения, называется синонимическим рядом. Ряды могут быть короткими, то есть состоящими всего из двух слов, например: кавалерия  — конница, двенадцать  — дю­жина, А  бывают ряды длинные; отличный  — прекрас­ный  — превосходный  — великолепный; откровенно  — искренне  — начистоту — чистосердечно; думать — мыс­лить — размышлять — раздумывать...; знаменитый — из­вестный  — популярный  — признанный — активный. Может показаться, что наличие синонимов в языке  — ненужная роскошь. Зачем слово взор, если есть взгляд? Для чего прилагательные сырой и влажный, когда есть слово мокрый? К чему иметь в словарном запасе глаго­лы смотреть и глядеть? Не «выбросить» ли один из них: ведь они одинаковые по смыслу? На самом деле ника­кой «ненужной роскоши» язык здесь не допускает. Если внимательно всмотреться в синонимические ря­ды, мы увидим, что между словами, входящими в ряд, всегда (или почти всегда) есть какое-то различие. Срав­нивая, например, слова взор и взгляд, можно заметить, что взор  — слово, несколько более «высокое», «приподня­тое», чем взгляд. У И. Бунина читаем: «О  взор, счастли­вый и блестящий, и холодок покорных уст!» У С. Есени­на: «Но как-то печально и странно она опустила свой взор». Сопоставив наречия очень и весьма, увидим, что весь­ма звучит чуть более книжно. А если «подключить» сюда еще слово крайне, то оно даст еще какой-то оттенок. Возьмите «Словарь 36

синонимов русского языка» под ре­дакцией З.Е. Александровой и откройте его на с. 341. Вы увидите, что синонимический ряд, начинающийся со сло­ва очень, содержит больше 60 слов и выражений! Про­делайте небольшой опыт — попробуйте эти синонимы соединить с одним и тем же словом: очень неприятный, весьма неприятный, крайне неприятный, чертовски не­приятный, страшно неприятный. Каждый раз появляется какой-то дополнительный оттенок. В сущности говоря, абсолютных синонимов, то есть слов, совершенно ничем друг от друга не отличающихся, почти не бывает. Повторяем: между синонимами прак­тически всегда есть какие-то небольшие, пусть едва за­метные, но все-таки различия. Синонимы обогащают русскую речь множеством от­тенков при передаче одного и того же понятия. Наличие похожих, очень близких, но все же чем-то различающих­ся слов дает пишущему возможность выбора. В этом  — главная роль синонимов в речи. Очень часто среди слов, входящих в синонимический ряд, встречаются так называемые слова-оценки. Рас­сматривая, например, ряд путешествие  — поездка  — вояж, замечаем, что существительное вояж отличается от двух остальных своим оценочным характером. Слово поездка просто называет какое-то действие, вояж назы­вает то же действие, но, кроме того, содержит отрица­тельную оценку этого действия. В наших газетных тек­стах (особенно в заголовках) словом вояж обозначают поездку, которую мы, советские люди, не одобряем. Не случайно поэтому существительное вояж встречается в газетах в таких сочетаниях, как «заокеанский вояж Голды Меир», «вояж южно-вьетнамского премьера», «про­пагандистский вояж вице-президента США». Эту «оценочную» окраску синонима нужно учиты­вать. Не следует употреблять отрицательно-оценочные слова, если содержание текста не допускает иронии, осуждения. Неудачно: «В последний день мая сразу пять наших команд отправились в заграничные вояжи». 37

Синонимические ряды, давая богатые возможности, требуют от журналиста, активиста печати хорошего знания смысловых и стилистических оттенков каждого слова. Приведем еще несколько примеров интересного использования синонимов в газете. Журналист может выбрать из ряда сразу два синонима, поставить их близко и при этом мягко, без нажи­ма показать или хотя бы обратить внимание на разли­чие между ними. Например: «Кумиром, или вернее идо­лом Америки, был “Великий Джефф”  — Джим Джеффрис, чемпион мира среди боксеровпрофессионалов». Автор сначала употребляет слово кумир, потом, как бы спохватившись, дает другой синоним, считая, что так будет точнее. Журналистка написала статью об артисте Н. Губен­ко и, прежде чем отдать в печать, показывает эту статью актеру; «Что-то я получился у вас чересчур уж настырный, расчетливый, вроде барышника из “Дворянского гнезда”. Нельзя ли меня немного — как бы это сказать — улучшить, что ли?..» Так говорит Губенко, и автор пишет: «Наверное, это было сказано в порядке шутки. А может, и впрямь Губенко выглядит у меня так? Я пы­талась представить его таким, каким увидела, не настыр­ным, но напористым». Неплохой случай сопоставления «на глазах у читателя» двух синонимов. Такие примеры обогащают языковое мышление читателя, заставляют его задумываться над различием между словами. Большую роль играют синонимы в тех случаях, когда надо разнообразить речь, избежать утомительного по­вторения одного и того же слова. Посмотрите, как про­сто и убедительно «работают» синонимы фильм — кар­тина — лента в небольшой заметке: «В фильме вообще очень удачны крупные планы, ка­мера успевает подметить и вспыхнувшую улыбку девоч­ки, которую похвалил учитель, и робкость парнишки... Всего двадцать минут демонстрируется картина. Но как много успели сказать ее создатели!.. Лента подкупает искренностью, теплотой и человечностью». 38

А теперь еще о некоторых опасностях, подстерега­ющих журналиста при работе с синонимами. Есть слова, очень близкие или одинаковые по смыслу, но отличающиеся друг от друга грамматически. Так, прилагательные свойственный и характерный — синони­мы; можно сказать: «Для этого актера характерна мяг­кая манера игры» и «Этому актеру свойственна мягкая манера игры». Как видно из примеров, эти прилагатель­ные требуют разных падежей. Между тем в печати не­редки случаи неправильного употребления этих слов: для него свойственно или ему характерно. Вот еще несколько пар синонимов с указанием управ­ления при этих словах: уделять внимание чему-либо — обращать внимание на чтолибо (неверно: уделять внимание на это); отчитаться в чем-либо — сделать отчет о чем-либо (неверно: отчитаться о работе); уплатить за что-либо  — оплатить что-либо (неверно: оплатите за проезд); стремление, тяга к чему-либо — жажда чего-либо (неверно: жажда к знаниям). И еще одно замечание. Не следует ставить между синонимами союз и, если смысловое различие между сло­вами едва заметно или вообще отсутствует. Неверно: «Зима пересилила постылую оттепель, поворотив на холода и стужу...»; «В труде профессора есть раздел, по­священный юмору американских негров. Раздел груст­ный и печальный»; «Из творога делают такие блюда, как вареники, творожники и сырники».

Вояжи и новации (о словах-оценках в современной печати) По разным признакам можно классифицировать рус­скую лексику. Выделяют, например, лексику однознач­ную и многозначную. По другому признаку (основанию) все слова делят на исконно русские и заимствованные. По степени распространен39

ности можно делить лексику на общеупотребительную и специальную (терминологи­ческую). Для языка очень важно существование слов-названий и слов-оценок. Слова-названия выполняют так называе­мую номинативную функцию, то есть являются наиме­нованиями вещей, явлений, действий. Так, слово газета называет периодическое печатное издание, слово лам­па  — предмет для освещения, глагол ходить обозначает определенное действие, прилагательное синий — цвет. Слова-оценки (или оценочная лексика) не только и не столько называют какое-то явление, сколько оцени­вают его  — положительно или отрицательно. Среди слов оценочного характера немало таких, со­держание которых как бы исчерпывается той оценкой, которую они дают предмету, явлению, действию. Напри­мер, слова лодырь, шарлатан, растяпа, проходимец за­ключают определенную отрицательную оценку — и толь­ко. Целиком к положительной оценке сводится значение слов умница, красавица, храбрец, мужество. Особый интерес представляют слова, которые и на­зывают какое-то явление (вещь, человека, действие), и одновременно дают ему оценку  — положительную или отрицательную. Сравним глаголы спать и дрыхнуть. Нейтральный по стилю глагол спать только называет определенное действие, состояние. Его просторечный си­ноним дрыхнуть называет то же самое состояние чело­века, но одновременно показывает отрицательное отно­ шение, осуждение со стороны говорящего (пишущего). Когда мы в ответ на вопрос «Что он делает?» скажем спит, мы просто констатируем факт. Если же кто-то ответит он дрыхнет, он тем самым еще и выразит недо­вольство по этому поводу. Очевидно, человек спит в то время, когда надо работать, когда пора бы уже встать. Существительные знамя, флаг и стяг входят в группу синонимов, в так называемый синонимический ряд. Однако флаг и знамя — слова-названия, а стяг — слово-оценка. Стягом мы назовем не каждое знамя, а только знамя нашей страны, алые стяги над площадью, стяги Первомая. 40

В русском языке немало слов, приобретающих оце­ночный характер только в определенных случаях, в кон­тексте, в сопровождении определенной интонации. Так, слова человек, вещь, книга, фильм, сумма вообще не оце­ночны. Но можно произнести «Да, это — человек!» так, что слово человек прозвучит как слово высокой оценки. У Маяковского в стихотворении «Бруклинский мост» оце­ночно звучит слово вещь: «Бруклинский мост — да... Это вещь!» В речи встречаются случаи, когда положительно-оце­ночное слово употребляется для отрицательной оценки и наоборот. Глупого человека иронически называют муд­рецом, некрасивого красавцем. В романе И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стуль­ ев» Остап Бендер не раз насмешливо называет Кису Воробьянинова душой об­щества, мужественным красавцем, гигантом мысли. Есенин в автобиографии вспоминал: «Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я не­умело и испуганно плескал руками, и пока не захлебы­вался, он все кричал: Эх! Стерва! Ну куда ты годишь­ся? “Стерва” у него было слово ласкательное». Пушкин, окончив «Бориса Годунова», писал Вяземскому: «Траге­дия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ла­доши и кричал: ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!» Частота употребления слова в обратном смысле, с об­ратной оценкой иногда приводит к тому, что этот обрат­ный смысл становится чуть ли не основным. Так случи­лось со словом умник, которое всерьез, не иронически сейчас употребляется разве что по отношению к детям. Изменился оценочный характер таких слов, как доброхот (в прошлом  — одобрительное), рассадник и некоторых других. Очень важную роль играют слова-оценки в языке пе­чати. «Резкая и открытая оценочность, четкое размежевание положительно и отрицательно окрашенной лекси­ки и социальная закрепленность этих окрасок, постоян­ное и регулярное их употребление в сходных речевых ситуациях весьма характерны для многих газетных жан­ров» (Работа над словом. 2-е изд. М., 1974). 41

В газетных заголовках часто употребляется лексика разговорной и просторечной стилистической окраски, да­ющая прямую, недвусмысленную и резкую оценку лю­дей, действий, явлений: «Нельзя ли без шабашки?», «Вор и ротозеи», «Палачприлипала», «Волынка с диктофо­ном», «Королевский прихлебатель», «Хапуги», «Кани­тельщики наказаны», «Волокитчиков одернули», «Выпи­вохи под опекой». Столь же часты в заголовках высокие слова положи­тельной оценки: «Творцы плодородия», «Творцы ново­го», «Творцы, хозяева», «Поколение созидателей». Заметно, что газета активно привлекает оценочную лексику из разных источников. Слова, в других стилях речи не являющиеся оценочными или слабо выража­ющие оценку, в газете нередко выступают как резко оце­ночные. Так, «Словарь русского языка» С.И. Ожегова приводит два значения существительного дружок: 1) лас­кательная форма слова друг; 2) приятель. Ни одно из этих значений, как видим, не может считаться отрица­ тельно-оценочным. Между тем в газетных материалах дружок, дружки — в большинстве случаев слово с отри­цательной оценкой: «После окончания срока команди­ровки дружки направились домой на автомашине, пред­варительно погрузив в ее кузов около десятка мешков отборного картофеля». «Но давайте трезво рассудим, за что же судили Емельянникова и его дружков. Критерий тут один — их поступки». Прилагательное заокеанский толковыми словарями объясняется как «находящийся за океаном, прибывший из-за океана». Однако в современной печати слово за­океанский обозначает по большей части относящийся к США, американский и употребляется, как правило, в осуждающих, неодобрительных текстах: «Одними толь­ко заклинаниями и просьбами заокеанских политиков не проймешь»; «Но вот заокеанский вид преступлений перекочевал в Европу»; «Видно, их заокеанские покровители не хотят вкладывать доллары в безнадежное дело»; «Англича­не вздыхают, узнав о покупке моста с Темзы заокеан­скими толстосумами», Слово троица в разговорном употреблении «Словарь рус­ ского языка» С.И. Ожегова толкует так: «Трое лю­дей, связанных 42

между собой какими-нибудь отношения­ми». А в газетной речи троица  — это три человека, свя­занных не «какими-нибудь», а преимущественно нехоро­шими делами: «Заинтересовавшись этой троицей, выяс­нили еще одно обстоятельство: поддерживающие между собой тесную связь, почти ежедневно встречавшие­ ся Хачиян, Гусман и Каримов без всякой видимой причины перестали общаться именно со дня ограбления и убий­ства инкассаторов»; «Эта троица рассматривает умение пить как высшее искусство»; «Нечистая троица» (о трех реакционных политиках в Индии); «Недавно эту троицу поймали с поличным». К лексике, выражающей отрицательную оценку, под­клю­ чаются слова, еще недавно пребывавшие в пассив­ном составе языка, в архаизмах. Так, отрицательно-оценочную окраску приобрело в газет­ной лексике существительное визитер (толковые слова­ри рассматривают его как устаревшее). Газетные заго­ловки: «Непрошеные визитеры», «Опасные визитеры», «Визитеры с недобрыми целями», «Корабли-визитеры», «Назойливые визитеры». Даже некоторые служебные слова в языке печати употребляются преимущественно как слова-оценки. К та­ким оценочным словам относятся частицы мол и -де. Толковые словари характеризуют их как частицы, ука­зывающие на то, что говорящий передает чужие слова, не свое мнение. Следовало бы добавить, что в печати с помощью этих частиц передается не просто мнение дру­гого человека, но такое, которое пишущий не разделяет, не одобряет, осуждает. «Еще подростком украл велоси­пед — он-де ему понравился»; «Люди, поставившие под­писи под этими документами, рассуждали, видимо, так: ну, похвалим, поддержим, что, мол, тут плохого, вместе работаем, люди свои...», «Кстати, те, кто помогал Анто­нине Ивановне в ее преступлениях, именно так и оправ­дывались на суде, они, мол, хотели разбить новый брак Козырева»; «Кое-кто готов был уже махнуть рукой на “трудного” парнишку. Ему-де место в детской исправи­тельной колонии, говорили они». Журналист, выбирая слова, должен учитывать не только их значение и стилистическую окраску, но и оце­ночный характер. 43

Кстати, эти три стороны содержания слова — смысл, стилистическая окраска и оценочный характер — связаны, взаимозависимы. Газета пишет: «Шабашники дают аховую выработ­ку: всего по району с начала года планировали на каж­дого человека 2559 рублей, а они сделали на 11 916 руб­лей... Да, шабашник строит хорошо и быстро». Журна­листу, видимо, кажется, что аховый — значит высокий, хороший. Но прилагательное аховый — значит плохой. Журнал передает беседу с бразильским кинорежис­сером: «Дело в том, что в сельских местностях Бразилии практически нет не только кинотеатров, но даже теле­видения. Но, не видя наших фильмов, крестьяне знают о них, ибо они получили очень широкую огласку». И здесь неточность: выражение получить огласку упо­требляется только тогда, когда речь идет о «дурной сла­ве», а ведь здесь говорится об известности хороших фильмов. «Да, кстати сказать, и небезызвестный Жорж Сименон, по нашим сведениям, никогда не служил в полиции, тем не менее самый придирчивый профессионал едва ли найдет в его произведениях юридические погрешности». Снова ошибка: небезызвестный — значит пользующийся дурной известностью, а ведь газета вовсе не осуждает Сименона. Слово новация, по данным толковых словарей, обо­значает нечто новое, новшество. Бесспорно, однако, что в современной речи, в том числе и в газетной, новацией называют не всякое новшество, а только такое, которое мы не одобряем. Новация — отрицательно-оценочное слово. Примеров такого употребления слова множество: «В то время Катаев испытывал влияние формальных но­ваций»; «Чаще всего для оправдания такого рода “нова­ций” прибегают к ссылкам на интеллектуальность совре­ менного театра»; «Авангардизм» как некое стремление превзойти всех и вся за счет стилистических ухищрений, за счет формальных новаций  — такое явление от времени до времени проявляет себя в разных сферах искусства»; «Подобные новации, появляющиеся от времени до вре­мени под рубрикой “Но44

вое о Чехове”, вызвали справед­ливую тревогу директора музея А.П. Чехова в Мели­хове». Читатель привыкает к тому, что новация — неодобри­тельное слово, и поэтому недоумевает, когда встречает его в «неосуждающем» тексте: «Таковы, на мой взгляд, новации фильма, основные проблемы нашей жизни, о ко­торых приглашает поразмыслить Герасимов» (из поло­жительной рецензии на новый фильм). Оценочная лексика — один из важнейших элементов языка современной печати. От журналиста требуется отличное знание возможностей русского слова, всех оттенков его значения.

Вернисажи, клубни, эскулапы... В. Коврижкин из поселка Красная Горбатка Влади­мирской области пишет в «Журналист»: В ряде редакций слишком широко понимают требование избе­гать неоправданных повторений одного слова. Но действительно ли повторение слов вызывает само по себе отрицательную реакцию? К повторениям нельзя подходить односторонне. Они могут быть не­желательны, но могут быть и необходимы. И  уж, во всяком случае, нелепо устраивать на них повальные облавы. В результате и появ­ляются эти вымученные чередования коров с животными, карто­феля с клубнями, угля с топливом и так далее — давно ставшие своеобразными штампами. Хорошо еще, если чередующееся слово употреблено к месту. А то ведь можно встретить и такое: «В торговую сеть было отправлено 600 тонн клубней». И уголь в наших материалах должен становиться топливом только тогда, когда уместно указать на это его предназначение. Когда же дело касается, скажем, технологии добычи, то лучше слова топливо избежать. Богатый выбор синонимов представляется пишущим на школьные темы. И школьники, и ученики, и пионеры, и дети, и ребята... Но как бездумно пользуются подчас этим разнообра45

зием! Читаем: «учительница проверила, как школьники выучили правило», «ученики помогли рабочим совхоза убрать картофель». А не лучше ли наоборот? В первом случае подчеркнуть, что речь идет об учениках (и не надо бояться однокоренных слов: учени­ки учатся, учительница их учит). Во втором примере обратить внимание, что именно школьники помогли ра­ бочим. Прежде чем заменить какое-то повторяющееся сло­во, нужно подумать: не лучше ли оставить его? целесо­образна ли замена? К.И. Чуковский в книге «Живой как жизнь», анали­зируя убогий, монотонный язык многих школьных  — и не только школьных  — сочинений, приводит примеры унылых повторений: «Шолохов отлично показал... Он по­казал нам, как... Писатель отлично показал нам классо­вую борьбу... Книга показала нам, как...» или: «Фурма­нов раскрыл», «Фадеев раскрыл», «Автор в своих замет­ках раскрыл». И когда учитель или редактор критикует или правит такой текст, он поступает правильно. Рабо­тать с синонимами, использовать лексические богатства языка, чтобы не повторяться, чтобы речь была разно­образной и гибкой — к этому стремится каждый пишу­щий. Удачный выбор того или иного синонима может дать читателю дополнительную информацию, придать тексту новую окраску или смысловой оттенок. Двойную нагрузку несут синонимы понять — уразу­меть — смекнуть в следующем отрывке: «Двадцать пять человек в один голос вопрошают: “Где достать дрова?”. Понять их можно: наступила зима. Но весьма трудно уразуметь, почему запрашивают из лесной вологодской стороны. Скорей всего потому, что никто из хозяйствен­ников города Никольска не побеспокоился оповестить жителей: как, где, когда можно запастись топливом. Зато сразу же смекнули так называемые “деловые лю­ди”, по­ просту деляги...». Одна заметка о женском футболе за рубежом назы­вается «Дамы начинают тренировки». Вот ее полный текст: «Крупные перемены ожидаются на футбольном гори­зонте Германии. И связаны они с более чем активным втор­жением на 46

зеленые поля буквально во всей стране пред­ставительниц слабого пола. 20 марта в Гамбурге начи­нается первый чемпионат женских футбольных команд, затем эстафету примет Рейнская область и так далее. Но поистине рекордных размеров футболомания среди женщин достигла в Баварии: заявки на участие в мест­ном чемпионате уже подал 81 клуб. Главное нововведе­ ние турниров “мастериц кожаного мяча”, пожалуй, в том, пишет журнал “Уорлд спортс”, что команды будут встречаться только один раз в две недели (все остальное время — усиленные тренировки) и спортивный сезон у дам в отличие от традиционного мужского футбола (в Германии он длится в период осень — весна) пройдет с мая до конца сентября. Говорят, что настойчивые футбо­листки хотят освободить себе зиму. Для хоккея». Общий иронический тон заметки создается главным образом чередованием «разноокрашенных» слов и словочетаний дамы — представительницы слабого пола — женщины — мастерицы кожаного мяча — футболистки. Итак, чередование синонимов — один из способов из­бежать языкового однообразия. И все же Вы правы, уважаемый Владимир Те­рентьевич. Нельзя править текст автоматически, чередуя теле­видение с голубым экраном, битву с баталией, а Пуш­кина  — с автором «Евгения Онегина». Представим себе автора или редактора, который от­крывает словарь, находит в нем нужный синонимический ряд и, обрадовавшись, начинает чередовать слова: пре­пятствие  — преграда — барьер — рогатки — тормоз — препона или несерьезный — легкомысленный  — беспеч­ный  — беззаботный  — пустой — поверхностный  — неглу­бокий  — легковесный. Чередовать «для разнообразия», не вникая в смысловые, стилистические и иные различия между словами ряда, неразумно. Вполне справедливы, Владимир Терентьевич, Ваши замечания о словах картофель — клубни, школьник — ученик — пионер в некоторых газетных текстах. Добав­лю только, что к картофелю и клубням активно подклю­чается второй хлеб. А ведь народное выражение второй хлеб уместно тоже не во всяком тексте. 47

Когда я читаю лекции журналистам, то иногда, упрекая их в неумест­ном употреблении клубней и второго хлеба, спрашиваю: «А почему же вы, если уж не хотите повторять карто­фель, не употребляете разговорный вариант картошка?» (Картошка в газетных текстах встречается крайне ред­ко, хотя вообще газетчики не избегают разговорных слов.) «Как-то неудобно, несерьезно», — отвечают. Кар­тошка неудобно, а клубни удобно. Маяковский когда-то, неодобрительно отзываясь о поэтической лексике некото­рых старых поэтов, писал: «Конь  — изысканно, ло­шадь — буднично». Главная беда тут именно в автоматизме, в бездум­ном подходе к синонимам. А слово не терпит механиче­ского употребления. Есть и еще одна опасность в привычке к чередованию во имя чередования. Появившись как временный замес­титель, слово может вытеснить или почти вытеснить своего конкурента. Стирание различий между словами синонимического ряда ведет к обеднению языка, ибо многообразие оттен­ков одного и того же понятия составляет одно из его богатств. Только ради чередования употребляют часто слово супруга; «Романовский изрядно набрался и затеял с же­ной скандал, угрожал ей расправой. Супруга, как это нередко случается, убежала на улицу и спряталась в саду». Но существительное супруга в современном рус­ском языке уместно либо в официальных текстах («При­бытие премьер-министра с супругой»), либо с ирониче­ским оттенком. В приведенном примере оно употребле­ но не к месту. (Подробнее о словах супруг, супруга можно прочитать в словаре «Правильность русской речи» или в «Кратком словаре трудностей русского языка».) Есть синонимический ряд врач  — доктор  — медик  — лекарь — эскулап. Тут каждое слово имеет свой оттенок. Эскулап — слово ироническое — предупреждают нас сло­вари синонимов и толковые словари русского языка. Но пишущие не внемлют. Все приносится в жертву разно­образию. Газета помещает сообщение о том, что грузин­ский ученый раскрыл тайну популярности растений унаби: «Изучая старинные медицинские трактаты, ученый-медик обнаружил, что древние эскулапы применяли уна­би 48

для “успокоения крови”, то есть как средство пони­жения кровяного давления». Ну зачем обижать врачей древности? Может быть, автору заметки кажется, что слово эскулап в древности обозначало врача, и он захо­тел «сыграть на архаизме»? Но эскулап никогда не было названием врача. Это имя бога медицины у древних римлян. Очень возможно, что активизация слова вернисаж в газетах последних лет связана с чрезмерным редакторским стремлением к «разнообразию». Нельзя же, ду­мает автор, писать все выставка да выставка. Надо дать место и вернисажу, И пошли «чередования». А потом слово вернисаж укрепилось, вытеснив выставку. Между тем вернисаж никогда не был синонимом вы­ставки. Заимствованное из французского языка в конце XIX в. слово это, видимо, употреблялось редко. Харак­терно, что толковые словари русского языка, отмечая слово вернисаж, не приводят ни одного примера его употребления в текстах, ограничиваясь указанием значе­ния  — «закрытый просмотр выставки картин, также пер­вый день ее открытия» (Ушаков, 1935 г.), «торжественное открытие художественной выставки» (Ожегов, 1972 г.). Наиболее «дотошные» словари также дают первичное значение французского слова vernissage  — лакировка, покрытие картин лаком перед открытием выставки. В правильном употреблении («торжественное откры­тие выставки») слово вернисаж сейчас встречается до­вольно редко. Французское это слово так полюбилось журналистам, что они даже пишут: «Вернисаж станков», «Собачьи бега и вернисаж» и даже «Вернисаж отбросов». Перефразируя Ильфа и Петрова, можно сказать: «Так дегра­дировал вернисаж». А началось все с того, что кому-то надоело повторять слово выставка. В словарь же заглянуть было недосуг. В каждом конкретном случае следует определить, когда лучше повторять, когда разнообразить. При выбо­ре между повтором и чередованием нельзя забывать и о том, что повтор бывает не только не вреден, но зачастую выступает как средство художественной выразительности. Можно вспомнить примеры, при49

веденные в заметке «Масло масляное» (Журналист, 1973, № 3). Хорошо передает «однородность настроения» намеренный повтор у Бунина: «В окне зала еще алел над дальними полями тесный весенний закат, но сумерки, поднимавшиеся с темной речной долины, с темных сырых полей, со всей темной холодеющей земли, снизу затопляли его все гуще...».

Высветить или осветить? Среди слов, в употреблении которых часто допускают­ся ошибки, особое внимание надо обращать на слова, образованные от одного корня. Наверное, вам случалось слышать, как председательствующий на собрании, назы­вая очередного докладчика, говорил: «Слово представ­ляется товарищу...» А ведь глаголы представить и пре­доставить, представиться и предоставиться  — разные по смыслу. В правильном употреблении слово предостав­ляется — предоставить квартиру, отпуск, кредит. Но представить проект, резолюцию, представить к награде. Представить слово — ошибочное сочетание. В науке о языке есть термин паронимы. Так назы­вают однокоренные слова, ошибочно употребляемые одно вместо другого. Порой можно услышать: одел пальто, одень ботинки, одеваю костюм. А ведь правильно — на­дел пальто, надень ботинки, надеваю костюм. Глагол одеть следует употреблять в других сочетаниях: мать одевает сына, одень ребенка, а также в переносном смысле: «Холодная мгла одевала землю» (М. Горький). Одеть (одевать) — надеть (надевать) тоже паронимы. Их не следует путать. В одной из современных повестей читаем: «Сразу после выхода из морского канала у помощника повара Жени застряла в горле рыбная кость... Черт знает, что надо делать, если девчонке попадет в глотку рыбная кость». Но кость может быть только рыбья. Рыбным бы­вает только бульон или суп. Нередко путают слова главный и заглавный, употреб­ляя прилагательные заглавный там, где следовало бы написать главный: 50

«Ленту звали “Гагарин” — читаем в одной газете. — Все единодушно решили поручить за­главную роль Земли Свете Смирновой». Если фильм на­зывается «Гагарин», то заглавную роль в нем может играть только артист, исполняющий роль Гагарина. При­лагательное заглавный значит относящийся к заглавию, являющийся заглавием. Заглавную роль Земли Света Смирнова могла бы играть лишь в фильме «Земля». Вот глаголы явиться — появиться — заявиться — объявиться. В некоторых значениях они близки по смыс­лу, однако не настолько, чтобы их можно было автома­тически менять местами и употреблять один вместо дру­гого. «Наконец заявился широкогрудый, матросского склада “помогало”, как назвался Шабанов — помощник машиниста». Глагол заявиться означает прийти неожи­данно и не вовремя. Но из текста ясно, что Шабанова именно ждали. Так что тут надо было написать наконец явился. Надо также учитывать, что слово заявиться имеет оттенок некоторого неодобрения, иронии. Газета сообщает о том, что американская команда на первен­стве мира в Катовице ждет прибытия еще одного хокке­иста: «К тому же заокеанская команда ожидала под­крепление в лице Стива Енсена, который задержался дома из-за венчания, но в понедельник должен был объ­явиться в Катовице вместе с женой». Журналист не учел, что слово объявиться значит не просто приехать, появиться, а обнаружиться, заявив чем-то о своем при­сутствии: «Шайка разбойников объявилась» (А.Н. Ост­ровский). Думается, что этот глагол также имеет не­одобрительный оттенок. Неверно употреблен глагол выявлять в одном из ма­ териалов, посвященных декабристам: «Во время тяжкого пути из Петербурга в сибирский острог и простые люди, прослышав что-то о дворянах, пострадавших за народ, толпились на почтовых станциях у их повозок, выявляя сочувствие». А надо было написать проявляя сочувствие. Ведь выявлять имеет другой смысл и сочетается с дру­гими словами: выявлять ошибки, недочеты. Журнал напечатал рецензию на новый фильм, в ко­торой можно прочитать и такое: «камера довольно часто отвлекается 51

от героя  — за угол повернула кавалькада бежевых “Волг”, прибранных цветами и перевязанных батистовыми ленточками». Вот тут прямо видно, как произошла ошибка: рецензенту не захотелось написать привычное убранных цветами  — слишком уж избито. Дай, думает, освежу оборот, вместо убранных напишу прибранных. Разве это не одно и то же? Нет, не одно и то же. Прибрать цветами нельзя. От одного корня образовались и очень похожи по зву­чанию, но все же различны по смыслу прилагательные нетерпимый и нестерпимый. Журнал пишет о женских модах. О том периоде, когда на смену стилю мини стал приходить стиль макси, «На сколько сантиметров долж­на приподнимать подол платья или юбки девица, пере­ступая через порог? Еще недавно, когда понятие “подол” начало было практически исчезать, такой вопрос звучал риторически. А сейчас он возникает с нетерпимой остро­ той». Ошибка, острота, боль могут быть только нестерпимыми, а нетерпимыми — положение, отношение. В одной корреспонденции написано: «Машина лей­тенанта стала достигать беглецов, когда раздалась авто­матная очередь». Не настигать, а достигать! Достигать можно берега, успеха, а людей, машину — насти­гать. «Вечером Люба у себя в каюте проверяла экзамена­ционные работы. Рябинкин не выдерживал и начинал бегать, нервно потирал руки, короче говоря, высказы­вал крайнее нетерпение». Почему высказывал? Ведь Рябинкин ничего не говорил. Автор спутал глаголы выска­зывать и выказывать. С. Антонов в книге «Слово» спра­ведливо упрекает критика, употребившего выражение «на изначальном этапе его литературного бытия». Почему не начальном? — спрашивает С. Антонов. Действительно, никакого изначального этапа быть не может, есть только начальный этап. Прилагательное изначальный иногда неверно употребляют вместо слова начальный. Еще при­меры: «История эта началась давно. Впрочем, изначаль­ную стадию, имевшую быть до появления Сережи, мы опускаем». «В изначальную для республики пору, когда не было даже района...» В обоих случаях следовало на­писать начальную. Изначальный — это исконный, извеч­ 52

ный, присущий чему-то органически. Примеры верного употребления: «Чувство уважения — чувство изначаль­ное. С этого, вероятно, все начинается, должно начинать­ся»; «Может, это и хорошо, что изначальное чувство правды не только не позволяет настоящему артисту ка­муфлировать плохой текст и спасать фальшивые ситуа­ции, но даже обнажает их еще более зримо». Нельзя смешивать наречия ревниво и ревностно. Рев­ниво — значит заботливо и придирчиво-настороженно: он ревниво охраняет тайну. Ревностно  — усердно, очень старательно; ревностно трудиться, ревностно относиться к своим обязанностям. Примеры ошибочного употребле­ния: «Совсем вроде бы недавно мы с Зинаидой решили завести тетради с “умными мыслями” и ревниво выпи­сывали туда из других таких же тетрадей, из прочитан­ных книг афоризмы». «Соболь  — оседлый житель. Свою территорию он ревностно охраняет и не допускает на нее других представителей своего вида». Все наоборот: в первом случае надо было написать ревностно, а во вто­ром — ревниво. В последние годы все чаще употребляется глагол высветить, причем не всегда верно. Многим авторам ка­жется, что высветить — то же самое, что осветить. Это не совсем так. Высветить  — значит вырвать что-то из темноты пучком или лучом, полоской света: высветить шкаф в углу темной комнаты, высветить фонариком тропку в лесу. Ошибка допущена в следующем примере: «Следом за ним, словно дождавшись разрешения, мед­ ленно оторвалось от земли солнце. Оно еще было за вер­шинами деревьев, а уже высветило чудным светом и тайгу, и людей, и дальние сопки» (Вяч. Сукачев. С тайгой на ты). Не высветило надо было тут написать, а освети­ло. «Возмущается Яков Никифорович, ворчит, глядя на веселые, высвеченные полуденным светом виноградные кисти». Следовало бы: освещенные, а не высвеченные. Примеры правильного употребления: «Солнечный прямо­угольник передвигался по противоположной стене, ярко высвечивая то одну икону, то другую» (В. Солоухин. Письма из Русского музея); «Уже стемнело. Электриче­ские лампочки едва пробивали перенасыщенный влагой воздух, высвечивая железные ворота фабрики» (А. Кривоносов. Гори, гори ясно). 53

К паронимам в современной речи можно отнести так­же слова откровенность и откровение. Откровенность  — сущест­ вительное, тесно связанное по смыслу с прилагательным откровенный: «Мне нравится его искренность и откровенность». Откровение  — внезапное открытие исти­ны, озарение. Верно ­упо­треблено это слово в примере: «Время принесло Клеточникову откровение ослепитель­ное, как внезапная долгая молния среди длинной тихой ночи» (М. Поповский. Побежденное время). А вот ошиб­ка, допущенная в газете. Автор материала, учитель, рас­сказывает об антирелигиозной работе в школе: «Как правило, раз в год я предлагаю им (школьникам) напи­сать анонимные сочинения на тему о роли религии и ее обрядов в семье. Разумеется, оговариваю, что любое от­кровение ребят я не поставлю никому в вину, тем более не употреблю во вред». Но ведь ни о каком открытии здесь нет и речи. Ясно, что здесь нужно было сказать откровенность. Толковые словари русского языка предлагают разли­чать слова ощупью и на ощупь. Ощупью — в прямом значении «с помощью осязания» (если речь идет о сле­пом или о движении в темноте), в переносном смысле ощупью — без подготовки, вслепую, на авось. Примеры: «Долго, ползая на коленях, собирали мы ощупью хво­рост» (А. Грин); «Вхожу я ощупью в твой дом» (А. Фет); «За ту строку отличную, что мы искали ощупью» (Б. Слуцкий). На ощупь тоже значит с помощью осязания, но употребляется это выражение в других случаях, а именно тогда, когда нам нужно определить какие-то качества предмета ощупыванием. О предмете можно ска­зать, что на взгляд он желтый, на вкус солоноватый, а на ощупь — холодный. Пример верного употребления на­речного сочетания на ощупь: «Как известно, молодой дождевик на ощупь тверд и крепок, а на разрезе бел, как сметана» (В. Солоухин. Третья охота). Смешение слов на ощупь и ощупью не допускается литературной нормой. Пример ошибочного употребления: «Уже почти на ощупь он срезал на склоне оврага несколько гибких ивовых валежин». В этом случае вместо на ощупь сле­довало написать ощупью. Неверно употреблено также слово валежина. Никаких «гибких ивовых вале54

жин» не существует в природе: валежина — дерево, упавшее на землю, поваленное ветром. Здесь приведена только незначительная часть паро­нимов. Вот еще пары однокоренных слов (без примеров и комментариев), которые рекомендуется различать в употреблении: факт — фактор, эффективный  — эффект­ный, виноватый  — виновный, сытый  — сытный, береж­но — бережливо, житель  — жилец, невежда — невежа, войти — взойти, целый — цельный, удачный — удачли­вый, подтеки — потеки, освоить — усвоить, купить — за­ купить, звать — называть, понятный — понятливый.

Семь раз отмерь Следует ли открывать специальной, терминологиче­ской, профессиональной лексике дорогу в общенародный язык? Как оценивать такое слово, когда оно претендует на то, чтобы стать достоянием всех? Какие требования должны предъявляться к словам, проникающим из речи профессионалов в общенародный язык? Возможны ли объективные критерии оценки новых явлений в лексике? Все эти вопросы ставились и обсуждались не раз. Однако «закрывать» их рано. Обмен словами между терминологией и общенарод­ной (нетерминологической) речью существует издавна. И это именно обмен, то есть процесс двусторонний. Выход — слово общенародное, но оно существует и как термин, причем в разных терминологиях. У геологов выход — обнажение горной породы, у мукомолов, пова­ров выход — количество изделия, получаемого из сырья (выход муки из зерна). Свои особые значения имеют у полиграфистов слова вывод, норма, коридор, зеркало, титул, завод, корпус, сводка. Обратный процесс  — выход специальной лексики за пределы терминологии в общенародную речь. Это тоже очень старый процесс. Давно перестали быть только астрономическими терминами зенит, апогей, орбита. Мы говорим в зените славы, 55

апогей успеха. Широко распространены вне военной речи слова стратегия, фронт, правофланговый, авангард. Многочисленны (особенно в газетах) случаи исполь­зования вне породившей их терминологии слов агония, инфляция, дуэт, старт, премьера, увертюра, аккорд, сты­ковка, координаты, меридианы, палитра и сотен других. Одним из первых стал использовать специальные слова как метафоры в художественной речи В. Маяков­ский: Все меньше любится, все меньше дерзается, и лоб мой время с разбега крушит. Приходит страшнейшая из амортизаций — амортизация сердца и души.

Сборник А. Вознесенского называется «Парабола». В нем находим параболическую траекторию искусства, позывные любви. Конечно, газетные метафоры и метафо­ры художественные — вещи разные. Однако и тут воз­можно некоторое «взаимопроникновение», некий обмен. Через газету приходят термины-метафоры в прозу В. Солоухина: «Но надо чем-нибудь заполнить место ушедшего, этот (модное теперь словечко) образовавший­ся вакуум» («Славянская тетрадь»); «Всякая пустота, всякий, говоря современно, вакуум стремится втянуть, засосать в себя извне то, что ближе лежит» («Письма из Русского музея»). Автор вроде бы иронизирует над вакуумом, а все же употребляет. У него же: «Наиболее сильные (художники. — А.К.) не путались ногами в пау­тине времени, моды, повседневного, сиюминутного спро­са. Они начинали без разбега, как бы катапультирован­ные сразу в зенит» (там же). Всегда ли правильно, удачно употребляются специ­альные слова в переносных значениях? 56

Вот уже лет десять, как вошла в моду метафора эпицентр. Газетный заголовок: «В эпицентре профсоюз­ной». Начало корреспонденции: «Свердловск, 26 ноября, Эпицентр зимней Спартакиады профсоюзов СССР будет расположен в этом крупнейшем спортивном и промыш­ленном городе Урала». Еще примеры: «Ведь Анакопийская пропасть на­ходится в курортном эпицентре, в Новом Афоне»; «Так современная сибирская проза оказывается в эпицентре актуальных забот и тревог жизни сегодняшнего чело­века». Но ведь эпицентр не просто центр. Эпицентр непре­менно ассоциируется со взрывом, землетрясением, разру­шением! Авторы «курортных эпицентров» этого не учи­тывают. Из газеты метафора потихоньку проникает в худо­ жественную прозу  — в хорошую прозу В. Солоухина. Описывается рублевская «Троица»: «У Рублева на столе стоит однаединственная чаша на троих. Она свое­образный эпицентр всей музыкальной стройной компози­ции, она еще резче подчеркивает основной мотив  — еди­нение, нерасторжимое единство, беспредельную гармо­нию» («Письма из Русского музея»). Стройная музыкаль­ная композиция, гармония — и эпицентр. Если при перенесении термина в общенародную речь разрушается смысловое ядро слова, тогда метафора не­удачна, тогда лучше центр, чем эпицентр1. Глаголу задействовать эта опасность — стать неудач­ной метафорой — не грозит. Видимо, прав К. Селезнев, считая, что слово задей­ствовать проникает на страницы газет, в радио- и теле­передачи из речи военных. В романе В. Богомолова «В августе сорок четвертого...» читаем: «Все прибыва­ющие должны быть задействованы с ходу, без малей­шего промедления»; «В отпечатанном типографском тек­сте, к моему удивлению, имелся задействованный с 1 августа секретный знак»; «За эти секунды я успел ока­заться 1 См. в справочнике «Трудности русского языка» под ред. Л.И. Рахмановой статьи, посвященные словам алиби, габарит, гамма, диагноз, палитра, тандем. Там же прописка и кондиция.

57

от него со стороны солнца и, таким образом, за­действовал под­ светку». Когда мы слышим по радио, встречаем на страницах газет задействованные объекты, новые задействованные линии, мы не воспринимаем это как метафорически упо­требленный военный термин. Дело в том, что и у воен­ных задействовать, строго говоря, не термин, то есть не название какой-то специфической военной, армейской вещи, какого-то понятия, свойственного лишь военной мысли. Задействовать — значит ввести в дей­ ствие, пустить в ход. Таким образом, задействовать за пределами воен­ной лексики — не метафора. Это то же самое слово в том же самом значении, что и в речи военных. И требо­вания к этому слову при его выходе в «речь для всех», наверно, должны быть иные — не те, что к словам стра­тегия, правофланговый или эпицентр. Тут речь не может идти о законности или незаконности метафоры, потому что метафоры нет. Стратегия жатвы, правофланговые пятилетки, эпицентр картины  — метафоры (другое де­ло  — удачные или неудачные, свежие или превратившие­ся в штамп). Коровник задействован — не метафора. Принимая или отвергая такие слова, как задейство­вать (из военной речи), волнительный, накладка (из языка театральных деятелей), технарь (сначала только в речи летчиков, авиаторов), надо, думается, исходить из следующих соображений: 1. Нужно ли новое слово языку? Не будет ли оно дублировать уже имеющееся и хорошо несущее свою службу слово? 2. Правильно ли слово образовано? Помнится, противники прилагательного волнительный и наречия волнительно отвергали ненужное новшество именно по этим мотивам. Волнительный  — это ведь то же самое, что волнующий. Зачем же лишнее слово?  — рассуждали они.  — Кроме того, прилагательные на -тельный, как правило, образуются от глаголов, оканчивающихся на -ить: убе­дить — убедительный, поразить — поразительный, осле­пить  — ослепительный, пленить  — пленительный. А вол­нительный — от волновать. Стало быть, и образовано это прилагательное неверно. 58

Подойдем и мы с этими мерками к глаголу задействовать. Так ли уж он необходим? Ведь у нас есть немало слов и словосочетаний, которые в разных слу­чаях могут выразить, назвать то же самое: ввести, пустить в ход, запустить, организовать, привести в действие. Не случайно условный знак, «задействованный с 1 ав­густа», в другом месте романа В. Богомолова (и тоже в официальном военном тексте) назван «введенным с 1 августа». Стало быть, нужды-то особой в новом глаголе не было. Не выдерживает слово задействовать и критики с точки зрения правильности образования. Казалось бы, все в порядке. Есть образцы, или, как говорят языковеды, модели, по которым делаются новые слова. «Грамматика современного русского литератур­ного языка» (1970) приводит множество случаев, когда простое прибавление приставки за- к существующему глаголу рождает новый глагол: двинуть  — задвинуть, бе­жать  — забежать, работать  — заработать, греметь — за­греметь, регистрировать — зарегистрировать, шифро­вать — зашифровать. Вроде бы точно так и в случае действовать  — задей­ ствовать? Нет, не так. Глагол задействовать еще можно было бы признать, если бы он употреблялся в смысле начала действия, оставаясь непереходным. Станок не работал  — и вдруг заработал, человек не двигался — и вдруг задвигался, машина не действовала — и наконец задействовала. Этот тип новых глаголов очень продуктивен. Но ведь пере­ходным глагол в этом случае стать не может. Это про­тиворечит нормам русского словообразования. Именно поэтому нельзя задействовать машину. Изданный несколько лет назад словарь-справочник «Новые слова и значения» дает ряд новых глаголов с приставкой за-: заволокитить, загерметизировать, загрипповать, закодировать, запрограммировать. Все они обра­зованы верно, по продуктивным, живым моделям языка. Задействовать — белая ворона. Этого слова нет ни в одном лингвистическом словаре русского языка. Законен вопрос: а как же подобные слова возникают в специальной терминологии? Разве люди, придумыва­ющие их и ис59

пользующие, не чувствуют их неправильно­сти? Разве некому проследить за этим, проконтролиро­вать образование новых терминов? Любая терминология, любая специальная речь почти всегда несколько обособленна. Каждая профессиональная речь может иметь свои «причуды», и в лексике, и в грамматике, и в произноше­нии. Вспомним комплексные числа у математиков, до­быча, рудник — у горняков. Моряки говорят: «служил на флоте», хотя общеязыковая модель другая: в артил­лерии, в пехоте, в авиации. Отсюда в конечном счете и волнительный, и технарь (с непродуктивным в литера­турном языке суффиксом -арь). Отсюда неожиданное для литературной речи образование существительных с суффиксом -ость от относительных прилагательных: мясность. Есть и другие виды речи, в которых правильность словообразования — не такой железный закон, как в речи общелитературной, строго нормированной. У Мая­ковского вечер хмурый, декабрый, а у А. Вознесенско­го — осенебри, человолки, поэмимы, лесалки, у М. Цве­таевой  — спортсмедный лоб. Это не ошибки и не след­ствие незнания словообразовательной модели. Такие слова могут быть очень выразительны и нужны в преде­лах данного текста. Но при выходе (или на выходе) в общенародную речь со слова спрос особый  — «ужесточенный», как сказано в том же романе В. Богомолова.

«Ноктюрн для правой ноги» Небольшая газетная информация «Новостройки в тундре»: Новый магазин самообслуживания «Заполяр­ный» гостеприимно распахнул двери в далеком северном поселке Тазовский. Обычный оборот — гостеприимно распахнул двери. На страницах газет гостеприимно распахивают двери рестораны, магазины, школы, театры, клубы... Штамп как штамп. Возник он, видимо, не только из стремления к образной речи, к экспрессии, 60

но и как средство избе­жать однообразия, повторения глагола открыться (от­крылась школа, открылся ресторан, открылся клуб). Вот один из парадоксов газетной речи. Появившись как средство экспрессии, выразительности, оборот, становясь штампом, утрачивает значительную долю выразительно­сти. Проникнув на газетную полосу с благим намерением «перебить стандарт», разнообразить речь, дать возмож­ность журналисту избежать повторения, заштампован­ный оборот производит впечатление унылого однообра­зия. Мы говорим: «утрачивает значительную долю выра­ зительности». Какая-то часть выразительности все-таки остается. Пишущий должен помнить о том, что образное выражение, даже сильно пообтершееся в газетных тек­стах, неожиданно может предстать в первозданном смысле, предъявить свои права. Потому-то из «госте­приимно распахнутых» дверей магазина, находящегося за Полярным кругом (заметка к тому же датирована второй половиной ноября), вдруг пахнуло нестерпимым холодом на ни в чем не повинных продавцов и покупа­телей. Такова образная речь: она в гораздо большей мере, чем речь стандартная, не терпит автоматизма. Давно употребляется в переносном смысле слово изю­ минка. Считается, что пустил его в ход Л. Толстой в «Живом трупе». Федя Протасов говорит: «Семейная жизнь? Да. Моя жена идеальная женщина была. Она и теперь жива. Но что тебе сказать? Не было изюминки,  — знаешь, в квасе изюминка? — не было игры в нашей жизни. А мне нужно было забываться. А без игры не забудешься» (действие V, явление первое). Отсюда, ви­димо, и пошло: изюминка  — то, что придает остроту, своеобразие чему-то. Когда мы говорим изюминка этого дела, мы обычно не вспоминаем ни слов Протасова, ни сдобной булки с изюмом. Но вот в газетной рекламе читаем: Изюминка мест­ной кухни — оладьи из кур. Их можно попробовать только на Ленинградском проспекте, 28». Вдруг всплы­вает первоначальное «кулинарное» значение слова изю­минка, и это делает фразу смешной: оладьи из кур, да еще с изюмом. 61

В спортивных материалах сейчас нередки «музыкальные» метафоры: дуэты фигуристов, волейбольные увер­тюры, сольные проходы баскетболистов, квартеты грос­смейстеров и даже хоккейные симфонии. А вот и еще: «Заключительным аккордом чемпионата явился бой тя­желовесов спартаковца из Минска Петра Винника и при­зера Всесоюзных соревнований “Динамо” В. Ващука (Минск). Оба спортсмена провели свой поединок доволь­ но грамотно и, избегая случайности, отказывались от грубого обмена ударами». Когда заключительным ак­кордом называют выступление Пахомовой и Горшкова, это хорошо, но как можно это делать по отношению к бою тяжеловесов (даже если они «отказались от грубо­го обмена ударами»)? Один литератор, желая похвалить другого, написал, что этот «поэт и эрудит был смолоду богат активно при­нятым в наследие скарбом народного творчества». «Не поздоровится от эдаких похвал», — сказал Грибоедов. В самом деле: что такое скарб? «Пожитки, старые и вся­кие домашние вещи»  — сообщает словарь Ожегова. «Словарь современного русского литературного языка», определяя скарб примерно так же, дает следующие ил­ люстрации к слову: «С четырех уездов сошлись несчаст­ные цыгане со всем своим скарбом, с лошадьми и мед­ведями» (В. Гаршин); «У открытых дверей стояла руч­ная тележка и на ней скарб бедной семьи — деревянный сундучок, чугунный горшок, кастрюльки, тюфячок» (Л. Никулин). Не ясно ли, что скарб  — это, в сущности, бедные, жалкие пожитки и что слова богат и скарбом плохо сочетаются? И ведь вот что еще интересно. В приведенной газет­ной цитате сомнительно хвалебный скарб ставит под со­мнение и положительную оценку, которую дает слово эрудит. Наблюдения показывают, что существительное эрудит чаще употребляется иронически, чем всерьез. В «Литературной газете» рассказ о человеке, который слыл все­знайкой, а оказался невеждой, назван «Эрудит». В «Кро­кодиле» слово это употреблено дважды, и оба раза иронически: «Чтоб стать эрудитом — решайте кроссворд: кладезь знаний в различных журналах», «С подсказкой и попугай — эрудит». В переводном мате­риале: «Всякий чепу62

хист — эрудит, он обрушивает на комиссию лавину непереваренных фактов». Так что сомнительный скарб, да еще рядом с сомни­тельным эрудитом... Издавна в самых разнообразных текстах встречаются метафоры глубокий, глубоко: глубокий анализ, глубоко задумался. Критик, желая «освежить» привычную мета­фору, пишет: «Перенося на экран драматургию Чехова, нужно идти вглубь, а глубина здесь бездонная. И успех зависит от того, докуда хватит дыхания нырнуть». Ах, не надо было давать это последнее звено цепочки — нырнуть! Где нырнуть, там и барахтаться, и отплевы­ваться. «В повестях Юрия Антропова “Должность с эмоция­ми”, “Присядем на дорогу” проблескивает скальпель строгого психолога» (Лит. газ.). У психолога — скаль­пель? «От прошлого Флоренция нынешняя унаследовала многое: прежде всего  — величественную и независимую “осанку”, вольнолюбие жителей, а главное — гордую па­мять о двух ренессансах, нашедших здесь свою колыбель и почву для обильного, плодоносящего расцвета». Ренессансы шли, шли и нашли почву и колыбель. Газетный материал называется «Сцена открывает время», а подзаголовок  — «Полемические заметки». Раз полемические, значит, призывают к спору. Что ж, поспо­рим о правомерности и понятности некоторых претенду­ющих на образность оборотов. «Многие спектакли теат­ра имени Маяковского последних лет “засекают” раз­личные приметы новых эстетических токов, соединяя их с существенным свойством театральной мастер­ской — сенсационностью». Засекают приметы токов и соединяют их (приметы? токи?) с сенсационностью, которая к тому же объявляется существенным свойством театральной мастерской. Далее, впрочем, говорится не только о то­ках, но и об «оттоках эстетического притяжения». «Мо­жет быть, поэтому именно сегодня столь высока тяга к театральным персонажам, сквозь которые просвечивает человеческая личность». Тяга не бывает высокой, а бы­вает сильной (если это, конечно, не вальдшнепы тянут). 63

И как это личность просвечивает «сквозь персонаж»? «В  роли Марии Александровны — на первый взгляд не очень точно пригнанной к бабановской артистической индивидуально­сти — актриса остается равной самой себе». А  как же это можно «пригнать роль к индивиду­альности»? Наверно, это возможно в пьесе, специально написанной для данной актрисы, но ведь тут иное. Применим обратный прием (не термины искусства к спорту, а наоборот) и назовем все это «каскадом финтов». Нет, я не против метафорической речи в газете. Без образной речи газете не жить. Но метафора должна быть точной и ясной, верной и не вызывающей нежела­тельных ассоциаций. Она должна не мешать чтению, а помогать. В заключение еще один отрывок из спортивного мате­риала, без комментариев: «География любителей “Ара­рата” стала обширной. Команду полюбили не столько за победы, выраженные очками, сколько за красивый тех­ничный футбол. Им нравилось, как Иштоян выполнял “ноктюрн для правой ноги”». Стыдливые кавычки не по­могают.

Заметки о новых словах Лексика русского языка постоянно пополняется но­выми словами. Развивается наука. Совершенствуется техника. Появляются новые виды спорта. Происходят изменения в культурной жизни. Крепнут международ­ные связи страны. Все это находит отражение в языке. Для каждого поколения какие-то слова были в свое время новыми. Люди старшего воз­раста хорошо чувствовали несколько десятилетий назад новизну слов красноармеец, колхоз, радиоприемник, комбайн, трактор. Те, кто родился в 20-х годах, помнят воз­никновение слов патефон, универмаг. Существуют разные пути пополнения лексики. Слово может возникнуть, образоваться в русском языке из своих и заимствованных корней, приставок, суффиксов, окончаний. Так 64

появились слова обустройство, неотлож­ка, околоземный, науковедение, показуха, очник, рас­стыковка, лунодром, планетоход, оргтехника, сенаж, за­программировать, видеозапись, фоторужье, мотосани. Иной путь пополнения словарного запаса — заимствование. Из других языков к нам пришли бадминтон, колготки, транзистор, шорты, рал­ли, стресс, клипсы. Но лексика русского языка обновляется не только путем появления собственно новых слов. Немалую роль играет и развитие новых значений у старых слов. Не слу­чайно словарь-справочник, вышедший в 1971 г. (2-е изд. 1973 г.) и содержащий примерно 3500 слов, называется «Новые слова и значения». Словарь этот включает в ос­новном лексику, пополнившую наш словарный запас в 60-х годах. Там наряду с собственно новыми словами мы находим и такие, которые с первого взгляда не кажутся новыми: развязка, золото, дикарь, старт. У этих слов сравнительно недавно появились новые значения: раз­вязка — сооружение на автодорогах, способствующее не­прерывному движению транспорта; золото — золотая ме­даль («Золото опять досталось Василию Алексееву»); дикарь  — человек, отдыхающий без путевки; старт  — на­чало чего-то (старт страды). Раньше слово старт употреблялось только как спортивный тер­мин. Когда перелистываешь словарь-справочник «Новые слова и значения» (мы будем в дальнейшем называть его сокращенно НСЗ), бросается в глаза прежде всего то, как много слов, появившихся в течение последних лет, связано с прогрессом в науке, культуре, народном хозяйстве. Например, в кинематографии — киноальма­нах, кинодокументалист, кинопанорама; в телевидении  — телебашня, тележурнал, телеинтервью, телекомментатор, телеочерк, телефильм; в космонавти­ке  — космовидение, космодром, космохимия. Велико ко­личество слов, начинающихся с авто-, аэро-, био-, гидро-, микро-, радио-, термо-, фото-. Возникает новая наука, и, конечно, появляется новое слово как название этой науки. Футурология — наука о будущем, о его предвидении. Геронтология — наука о борьбе со старостью, о 65

продлении жизни. Реаниматоло­гия — наука об оживлении организмов. Появилась даже наука о науке — науковедение. Подавляющее большинство новых слов называет ра­нее неизвестные вещи, явления, понятия. Внимательно изучив лексику, включенную в НСЗ, мы найдем сравни­тельно немного слов, которые не называют новых поня­тий: хобби, очник, минералка, неотложка, разговорное технарь. С появлением в языке новых слов возникает немало проблем. Далеко не самая сложная из них — проблема правописания. НСЗ отмечает колебания в написании таких слов, как батут (батуд), мини-юбка (миниюбка), экстра-класс (экстракласс). В печати можно встретить написания фломастер и фламастер. Но, повторяем, орфография новых слов не самое трудное. Гораздо важнее другое. Если слово образовано в русском языке, правильно ли оно «сделано»? Если слово пришло из другого языка, так ли уж оно необходимо? Нет ли в нашем языке слова, которое с успехом могло бы назвать новую вещь, новое понятие? Правильно ли употребляется новое слово? Несколько лет назад в сельскохозяйственной терми­нологии появилось слово сенаж  — название нового вида корма. Слово быстро проникло на страницы газет. Мно­гие читатели выражали недоумение по поводу сенажа, считали, что слово образовано «незаконно». Так ли это? Действительно, не совсем обычно присоединение фран­цузского суффикса -аж к исконно русскому корню. По­давляющее большинство слов с этим суффиксом заим­ствовано из французского языка целиком: массаж, пи­ лотаж, экипаж, саботаж, тираж, репортаж. Есть, однако, несколько слов, возникших путем при­ соединения французского суффикса к русским корням: листаж, подхалимаж, жаргонное строкаж. Случай со словом сенаж языковеды называют обра­зованием по малопродуктивной модели. Но слово укре­пилось и употребляется сейчас «на любом уровне» в официальных документах, в специальной литературе. До сих пор раздаются возражения по поводу употреб­ления в спортивных материалах прилагательного голе­вой. Конечно, не66

которая шероховатость в образовании этого слова есть. Обычно от существительных с основой на твердый согласный образуются прилагательные с суффиксом -ое-, а от слов с основой на мягкий  — с суф­фиксом -ев-: дуб  — дубовый, стол  — столовый, год — го­довой, сорт — сортовой. Но броня — броневой, ось — осевой. Однако из этого правила есть исключения: смола — смолевой, рана — раневой, и наоборот: весть — вестовой, ель — еловый. Имеются и некоторые случаи колеблющихся образований: яблоня — яблоневый и ябло­новый, желудь — желудевый и желудовый. Академиче­ская грамматика (1970 г.) и «Словарь русского языка» С.И. Ожегова приводят прилагательное голевой как за­ кономерное образование от слова гол (словарь дает и пример: «голевой момент у ворот»). Не все одобрили и появление существительного ко­рабел. Но время показало, что слово это имеет право на существование. Оно не вытесняет существительных кораблестроитель и судостроитель, а является как бы их разговорным и газетным синонимом. НСЗ толкует слово корабел как судостроитель. «Словарь русского языка» С.И. Ожегова (9-е изд.) дает более широкое опреде­ление: «Корабел — специалист по кораблям, по их строи­тельству, проектированию и т.п.». Особенно настороженно воспринимаются многие но­вые заимствованные слова. Фломастер (или фламастер), видимо, все же укре­пится в языке: слово называет новую вещь, твердо вхо­дящую в жизнь. Именно по этой причине укрепляются в русском языке сравнительно молодые слова: аэрозоль, мохер, бадминтон, джинсы, мотель. Вообще, с предмет­ными словами проблемы «нужности», как правило, не возникает. Иное дело  — слова отвлеченные, абстрактные, к тому же не называющие новых понятий, новых вещей, или, как говорят языковеды, новых реалий. Не легок, тер­нист путь в русский язык слова (английского происхож­дения) хобби. По данным НСЗ, существительное это появилось в русских текстах в первой половине 60-х го­дов. Хобби — увлечение, любимое занятие на досуге. 67

Словарь указывает десятки случаев употребления этого слова в газетах и журналах. Но и в 1970 г. Л. Ленч не­довольно писал: «В русском языке есть точное и емкое слово увлечение. У нас его сейчас заменили английским хобби. Зачем? Неизвест­ но. Наверное, так шикарнее». Хобби часто встречается в печати: «Житель австралий­ского штата Квинсленд Эдди Мэтьюз — страстный кол­лекционер. Его хобби — собирать все, что так или иначе имеет отношение к военному делу»; «Многие англичане имеют привычку использовать пустую посуду из-под вис­ки в качестве копилок. Это, казалось бы, безобидное хобби грозит обернуться настоящим бедствием для Английского банка». Заметим, что хобби употребляется все-таки, как го­ворят, «не на полном серьезе». Иногда как новое (или почти повое) воспринимается слово, известное в общем-то довольно давно. В который раз хочется вспомнить: новое — это основательно забы­тое старое. В этих случаях принято говорить об активи­зации старого слова. Любопытно в этом отношении сло­во сервис. Заимствованное из английского языка, види­мо, в 30-х годах, оно, однако, не было активным в нашем языке. «Словарь современного русского литератур­ного языка» определяет слово сервис так: «В некоторых странах Западной Европы — обслуживание бытовых нужд населения; совокупность учреждений по обслужи­ванию бытовых нужд населения и созданию всевозмож­ных удобств для него». Определение не вполне точное: слово сервис употреблялось не только по отношению к Западной Европе, но и к Америке. Многократно употреб­лено это слово в «Одноэтажной Америке» Ильфом и Петровым. В последние годы слово сервис заметно активизиро­валось на страницах наших газет в связи с усилением внимания к вопросам обслуживания. Вот только неко­торые из заголовков: «Сервис по проводам», «Деревен­ский сервис», «Сервис на колесах». В связи с заимствованием слов не последняя пробле­ма  — правильность словоупотребления. К сожалению, нередки случаи ошибок в употреблении новых иностран­ных слов. Нам уже приходилось писать об ошибках в связи со словом эскалация 68

(эскалация москвичей на пляж). Бывает, что любой вид автогонки называют рал­ли, хотя ралли — гонка с особым режимом.

Уникально, буквально, добротно (о модных словах) Мода, по Далю, — «ходящий обычай, временная, из­менчивая прихоть в житейском быту, в обществе, в по­кроях одежды и в нарядах». Есть модные галстуки, мод­ные прически, модные песенки. И есть модные слова в газете. Частота употребления модных слов гораздо выше того, чем это требуется интересами дела. Мода на сло­ва избавляет от необходимости думать, размышлять, выбирать наиболее подходящее для данного случая сло­во. Это плохо потому, что модное, привычное  — не всег­да самое хорошее, самое верное. Модные слова нередко вытесняют своих конкурентов, становятся на какое-то время чуть ли не всесильными без особых на то прав, вовсе не потому, что «соперники» слабее, хуже, а только вследст­вие моды. «По моде и мышь в комоде», — читаем у Даля. Некоторые модные слова и обороты близки к словам-паразитам. Злоупотребление модными словами приводит к пере­ косам в языке, к нарушению нормы, к тому, что слово, само по себе неплохое (если оно на своем месте), вы­холащивается, перестает выполнять свою функцию. Вот некоторые примеры модных слов. Слово уникальный существует в русском языке не­сколько десятков лет. Образовано от латинского unicum — нечто единст­ венное в своем роде. Уникальный и значит единственный, неповторимый. Каждый пользу­ющийся этим словом должен быть уверен, что речь идет о неповторимом явлении. По-настоящему убедительно звучит это прилагательное только тогда, когда из текста ясно, что предмет, который оценивается как уникальный, действительно единственный в своем роде: «С XI века ведутся во Флоренции записи о главнейших событиях  — ничего подобного наводнению 1966 года в них не отме­чено. Это было 69

уникальное бедствие в уникальном го­роде»; «Я слышал много великолепных профессиональ­ных басов и теперь, вспоминая, как пел Володя, когда был моложе, понимаю, что в нашем селе существовал уникальный голос» (В. Солоухин. Капля росы); «Редкий юбилей был отмечен на днях в Осло. Свой день рождения праздновали сестры-близнецы Рагнхильде, Анна и Огот Андерсен. Удивительное не в том, что они тройняш­ки — таких на свете не так уж мало. Любопытно другое: вместе сестрам исполнилось 270 лет. А это значит, что каждой... 90. По мнению норвежских властей, это уни­кальное событие». В приведенных примерах слово уникальный употреб­лено верно. Нельзя использовать это прилагательное автоматиче­ски, вопреки его значению. Иногда журналисты прибегают к слову уникальный, никак не доказывая уникальность предмета, о котором идет речь. «Океанский рачок, оказывается, содержит большое количество белка. Криль уникален и по вита­минному составу. Специалисты по лечебно-диетическо­му питанию прочат ему большое будущее». Неясно, в чем же уникальность, неповторимость криля. Может быть, он действительно неповторим по витаминному со­ ставу, а может быть, и нет. Газета пишет о катке Медео: «Последние два сезона каток был в строительных лесах. И вот знаменитая фаб­рика рекордов вновь в строю. Сейчас это уникальный конькобежный стадион с 400-метровой дорожкой искус­ственного льда, удобными трибунами, рассчитанными на десять с половиной тысяч зрителей». А почему, собствен­но, каток назван уникальным? Разве нигде в других мес­тах нет хорошо оборудованных высокогорных катков? Возможно, Медео  — единственный в своем роде каток, но читатель так привык, что слово уникальный в газетах часто употребляется в несвойственном ему значении, что не доверяет, требует доказательств. Дайте эти доказа­тельства  — либо дайте отдохнуть слову, дайте ему на­браться сил, позвольте ему обрести первоначальный смысл и называть только вещи единственные, неповто­римые. 70

Журнал «Журналист» напечатал письмо профессора К. Кострина, заслуженного нефтяника Башкирской АССР. Автор письма возмущается по поводу газетной корреспонденции, в которой написано: «Строя­щийся Мозырский нефтеперерабатывающий завод — это уникальное предприятие, более компактное и мощное, чем нынешние заводы, будет состоять из целого ком­плекса сооружений. Оно сможет производить не только первичную переработку нефти, но и давать различные продукты, включая высокооктановый бензин». К. Кострин справедливо замечает, что все заводы нашей страны представляют собой целые комплексы сооружений и все они дают самые различные продукты, в том числе и вы­сокооктановый бензин. Присоединяю к возмущению нефтяника возмущение лингвиста. Слово уникальный в тексте корреспонденции явно не на месте. Но здесь ошибка, видимо, произошла не столько от незнания значения слова, сколько от не­компетентности журналиста в вопросах переработки нефти. Нередки газетные тексты, авторы которых противо­речат сами себе. «На Рыбинском водохранилище закон­чены испытания новой уникальной ледокольной пристав­ки». А дальше говорится, что Московский судостроитель­ный и судоремонтный завод изготовил ледокольную при­ставку ЛПС-2, которую может толкать теплоход, очищая путь ото льда. Ясно, что приставка будет «тиражирова­на», а поэтому и нельзя называть ее уникальной. Еще пример: «Волга у самого города образовала не­сколько красивых островов, как бы подарив их горожа­нам для отдыха. Здесь расположены пляжи, туристские базы. Но в последние годы река разрушает пойменный берег и острова. Нельзя ли помочь уникальным уголкам природы сохранить свою красоту?» Почему эти острова названы уникальными? Ведь, во-первых, из текста ясно, что их несколько. Во-вторых, на многих других реках есть острова. В фильме «Начало» одна второстепенная героиня говорит «Уникально!» в тех случаях, где достаточно ска­зать хорошо, или интересно, или замечательно. Иногда кажется, что это пародия на многих газетчиков. 71

Буквально  — значит «в прямом, точном, не перенос­ном смысле слова». Слово это следует употреблять толь­ко тогда, когда хотят подчеркнуть, что то или иное вы­ражение имеет в данном случае прямой смысл, взято не метафорически и без преувеличений. Вот в каком контексте звучит буквально у Горького в очерке «Леонид Андреев». В комнату, где сидят Горь­кий и Андреев, неожиданно входит Федор Владимир­ский— интереснейший человек, умница, энтузиаст, под­вижник. Горький давно знает его, Андреев видит впер­вые: «Через час, за самоваром, он (то есть Л. Андреев.  — А.К.), буквально разинув рот, слушал...» Автор зримо, пластично рисует собеседников, позу, мимику Андреева. Зная, что выражение разинув рот нередко употребляется не в прямом значении, а в смысле «с удивлением, вни­мательно, с большим интересом», Горький считает нуж­ным вставить слово буквально, чтобы указать на прямое значение оборота. Перед этим говорится: «Леонид ши­роко открыл глаза»  — тоже в прямом смысле. Правильно употребил слово буквально Чехов в рас­сказе «На магнетическом сеансе». Речь идет о гипноти­зере: «Делал он буквально чудеса. Одного усыпил, дру­гого окоченил, третьего положил затылком на один стул, а пятками на другой... Одного тонкого и высокого жур­налиста согнул в спираль. Делал, одним словом, черт знает что». Конечно, материалист Чехов знал, что бук­вально чудес не бывает. Но он хотел обратить внимание на то, что обывателям действия гипнотизера казались чудесами. К сожалению, в газетах буквально стало просто мод­ным словом. Ничем другим, кроме моды, нельзя объяс­нить чрезмерно частое и — в подавляющем большинстве случаев — совершенно ненужное употребление его на страницах газет. «Десятитысячные трибуны, которые в солнечный вос­ кресный день были переполнены зрителями, буквально замерли, когда линию финиша пересекала Н. Статкевич». Зачем тут буквально? Что оно дает? И что значит буквально замерли? Разве можно замереть не букваль­но, а в каком-то ином смысле слова? 72

«Буквально несколько дней назад автору этих строк в устной полемике, длившейся более трех часов, приш­лось отвечать на важный ныне, глубоко практиче­ский вопрос». Уберите буквально — и фраза только вы­играет. «Не всегда у родителей есть возможность дорого оде­вать своего ребенка, так буквально из кожи вон лезут, на полторы ставки устраиваются, лишь бы и у дочки была брючная пара да сапоги за семьдесят». Как же это они буквально из кожи лезут? Хотелось бы посмотреть. Ведь буквально делают это змеи. Интересно было бы также увидеть, как журналист буквально впивается в экран, уподобляясь комару или клещу: «Недавно мне довелось посмотреть “Окраину”. Я буквально впился в ­экран». «Телетайпы всех мировых агентств буквально захле­бывались в последние дни...» Может ли аппарат захлебы­ваться буквально? Что он — тонущий купальщик? «Ему (танцовщику) пришлось перепрыгнуть букваль­но через гору цветов, чтобы выйти — в который раз — на авансцену». Нет, не буквально. Буквально через гору перепрыгнуть нельзя. «Добротный — доброкачественный, прочный» — опре­деляет «Словарь русского языка» С.И. Ожегова, иллю­стрируя это толкование примером «добротный товар». Образовано это прилагательное не от слова доброта2, а от устаревшего ныне существительного добро2та. Доб­ро2та, сообщает Даль, — прочность, достоинство вещи, ка­чество выработки. Точно употреблено наречие добротно в следующем примере: «Леонов вообще любит надежно, добротно сде­ланные и ухоженные вещи, будь то умная машина или простейший столярный инструмент». Случай этот, однако, довольно редкий. Гораздо чаще прилагательное добротный и наречие добротно на стра­ницах газет выступают в неправомерно расширенных значениях. Они стали чуть ли не универсальными поло­жительными определениями самых разнообразных ве­щей, явлений, процессов. Эти слова как бы перекрывают, заменяют множество других прилагательных и наречий, у каждого из которых свой смысл, свой оттенок значе­ния: хороший, добросовестный, тщательный, аккурат­ный. 73

«Воспоминания Лавинской  — дневник, не предназна­ чавшийся для посторонних глаз. Если их и нужно было печатать, то не иначе как в сопровождении добротного историко-литературного комментария». Почему доброт­ного? Разве не лучше, не точнее хорошего или подроб­ного? «В игре Спасского ощущается недостаток энергии. Он, безусловно, находился не в лучшей форме. Объяс­нить причины может лишь он сам, но я видел, что ему недоставало добротной дебютной подготовки». Здесь гораздо более уместным было бы прилагательное тщатель­ной или глубокой. В словаре-справочнике «Трудности словоупотребле­ния и варианты норм русского литературного языка» под редакцией К.С. Горбачевича (Л., 1973) сказано: «Не рекомендуется без необходимости употреблять при­лагательное добротный с отвлеченными существитель­ными». Верное пожелание. Нельзя слепо следовать моде. В языке это особенно опасно. Язык — сложный и тонкий инструмент.

74

берегите слово!

 

Некоторые вопросы современной русской газетной речи Я хотел бы прежде всего уточнить тему моего сегод­ няшнего выступления. Не рискну назвать лекцию «Язык и стиль газеты». Это слишком широко, ко многому обя­зывает; вряд ли возможно в течение одной лекции сколько-нибудь подробно рассказать о такой большой и серьезной проблеме, как проблема газетного языка. Пожалуй, будет не совсем точно, если я назову тему моего выступления «Язык и стиль собкоровских мате­риалов “Известий”. Такая формулировка как бы зара­нее говорит о том, что у собкоров «Известий» какой-то свой, особый язык и стиль, что, конечно, неверно: во-первых, потому, что собкоров много и у каждого из них свои стилистические особенности; во-вторых, потому, что язык-то у всех один — русский. Предлагаю следующее название беседы: «Некоторые вопросы современной русской газетной речи (на приме­рах собкоров­ ских материалов “Известий” 1970— 1971 гг.)». Вы, конечно, знаете, что в последнее время все боль­ше внимания уделяется языку газеты. 19 мая 1971 г. «Литературная газета» в отделе «Служба русского языка» поместила два материала — письмо группы пи­сателей «Заслон словесной шелухе» и статью писателя-филолога, популяризатора науки о русском языке Л. Успенского «Мороз крепчал». Большинство «отрица­ тельных» примеров, приведенных в этих материалах, взяты из языка газет. И это должно насторожить всех, кто имеет отношение к языку печати: и вас, журнали­стов, и нас, преподавателей русского языка. Конечно, и в «Службе русского языка», как и во многих других материалах, критикующих некоторые яв­ления современной 75

русской речи, немало субъективных высказываний, мнений, не опирающихся на строгие науч­ные данные. Писатели М. Андреев, С. Баруздин и другие счи­тают, например, нелепым и громоздким слово заводчане, относя его к «равнодушно-бюрократическому слово­творчеству», к примерам «словесного абсурда». Подобная характеристика нового слова не основана на точных научных данных. Я не хочу защищать слово заводчане. Скажу только, что, очевидно, оно было нужно. Ведь в русском языке не было слова, обозначающего «работников данного завода», то есть включающего в свое значение рабочих, инженеров и всех других работ­ников. Критикуя новое слово, мало назвать его неуклю­жим, или засоряющим язык, или нелепым и громозд­ ким. Необходимо точно и четко указать, чем же оно плохо, в чем оно противоречит законам, нормам современного русского словообразования. Это же следует сделать по отношению к слову пловчиха, которое в письме «Заслон словесной шелухе» названо в числе других новообразо­ваний «уродливым, не оправданным никакими нормами языка». Такое обвинение нужно еще доказать. Если бы­ла родовая пара купец  — купчиха, то почему не быть и другой: пловец  — пловчиха? Несовременно? Не тот пример? Но ведь языковая модель та же самая. Есть еще мельник — мельничиха, ткач — ткачиха. Не нравит­ся все-таки пловчиха? А как быть? Предложите другое слово в значении женщина-пловец. А нарушения языко­вой нормы в слове пловчиха нет. Словарь Ушакова от­мечает это слово как «новое спортивное» и вовсе не оценивает его отрицательно. Не во всем прав и Л. Успенский, слишком сурово оценивающий слова типа Смоленщина, Псковщина, При­иртышье. В его статье не всегда даются научные оценки новым словообразованиям. Пора, давно пора от субъективных, вкусовых оценок («не звучит», «неуклюжее слово», «громоздкое образо­вание», «мне не нравится») перейти к строгим, научно обоснованным суждениям по поводу новых, в том числе газетно-языковых явлений наших дней. 76

Я буду стараться все мои «нравится» и «не нравит­ся» аргументировать научно. Когда мы оцениваем язык  — идет ли речь о языке газеты, радио, художественной литературы или о кон­кретных особенностях языка какого-то человека, мы должны исходить из неких общих положений, которые мы признаем аксиомами, то есть суждениями, истин­ность которых самоочевидна, не нуждается в доказа­тельствах. Что такое хороший язык, хорошая речь? Предлагаю следующую аксиому. Хорошим языком нужно считать такой, который удовлетворяет трем условиям: правиль­ности, простоты и выразительности. Если язык прави­лен, прост и выразителен  — значит, он хороший. Все мы, говорящие и пишущие по-русски, должны стремить­ся к соблюдению этих трех условий. Важность этих трех составных частей не одинакова в разных стилях, в разных жанрах. Универсальным требованием к любому виду речи можно считать толь­ко первое — правильность. Что касается второго требо­вания — простоты речи, то это тоже очень важная сто­рона, но бывают такие жанры, такие стили, как, скажем, научная речь, специальная статья, предназначенная для узкого круга людей. В таких текстах много терми­нов, трудных для широкого читателя языковых оборо­тов. Здесь требование простоты, вероятно, может быть удовлетворено не в такой полной мере. Наконец, выразительность речи. Речь должна дохо­дить не только до разума читателя (для этого ей до­статочно быть правильной и простой), но и до его серд­ца, то есть затрагивать чувст­ва читателя. А для этого язык должен быть выразительным, или, как говорят лингвисты, экспрессивным. Есть жанры и стили, где особые средства выразитель­ности (метафоры, образные сравнения, гиперболы), как правило, не встречаются: например, справки, милицей­ские протоколы, постановления и другие формы так на­зываемой официальной речи. Но по отношению к языку газеты, по отношению к подавляющему большинству газетных жанров  — инфор­мации, корреспонденции, очерку, заметке, репортажу, фельетону — все три требования должны соблюдаться. 77

Почему речь должна быть правильной? Во-первых, только правильная речь обеспечивает быстрое понима­ние написанного. Если слова употреблены верно, в тех значениях, которые они имеют в языке, если предложе­ния построены по нормам русской грамматики, то на­писанное (или сказанное) будет понято. И вторая при­чина. Культура речи читателя складывается под влия­нием разных факторов, начиная с разговоров в семье, в школе и т.д. Его речь, его литературный язык формируется в значительной мере под влиянием газеты. Вот почему журналисты ответственны за культуру речи народа. В руках журналистов могучее, но требующее бережного обращения оружие  — слово. Газета — самая массовая читаемая продукция. Слишком дорога всем нам русская речь и слишком велика роль газеты в воспитании — в том числе и в воспитании культуры речи — читателя, чтобы можно было закрыть глаза на недочеты, большие и малые языковые ошибки на страницах газеты. А чем распространеннее, чем «тиражнее» газета, тем, есте­ственно, выше и ее роль. И тем суровее, тем жестче дол­жны быть требования, предъявляемые к языку «Изве­стий». Вот несколько примеров нарушения норм языка (лек­сики, грамматики, стилистики), взятых мной из собко­ровских материалов. В очерке рассказывается о «ста­рателе, много мыкавшем по тайге». Есть глагол мыкать­ся и выражение мыкать горе. Здесь следовало сказать «много мыкавшемся по тайге». Глагол мыкать в сво­бодном употреблении не существует, он всегда связан со словом горе, во всех остальных случаях употребляет­ся мыкаться. Другого типа ошибка, которую нельзя считать чисто языковой. В том же очерке журналист говорит о речнике, который в соответствующей одежде «похо­дил бы на жителя холодных фиордов». Фиорд (или фьорд) — это узкий и глубокий морской залив, водное пространство. Сочетаемо ли, применимо ли к человеку выражение житель фиорда? Думаю, что нет. Мы упот­ ребляем словосочетания жители моря, жители рек, жи­тели Волги только в шутку и только применительно к рыбам, мор­ 78

ским животным, земноводным и т.д. О человеке мож­но было сказать житель берегов фиорда, но не житель фиорда, так как фиорд — это в общем-то вода. В материале «Опасные повороты» читаем: «Автобус... вломился в толпу». Но автобус вломиться не может, он может только врезаться. Глагол вломиться, по «Сло­варю русского языка» С.И. Ожегова, значит «насильно, грубо войти куда-нибудь». Кстати, чаще обращайтесь к толковому словарю. Он ваш верный помощник. Тот же автор в том же материале допускает оборот «кто на нее соблазнится». Здесь мы имеем дело с так называемой речевой контаминацией. Контаминация в языке  — это смешение двух выражений. Есть оборот соблазниться чем-то (с творительным падежом) и похожий по смыс­лу оборот польститься на что-нибудь (винительный па­деж с предлогом на). Если глагол берется от одного выражения (соблазниться), а падеж от другого, возни­кает неправильный оборот соблазниться на что-то. От­сюда «кто на нее соблазнится». Журналист пишет: «Есть в Сибири местности, само звучание которых, простое сочетание букв, вызывает ус­ловный рефлекс почтительности. Скажем, Ленские зо­лотые прииски». Тут две языковые погрешности. Не мо­жет быть звучания местности, звучать может название, а не сама местность (кстати, раз уж звучание, то речь может идти только о сочетании звуков, но не букв). Вторая неточность: не кажется ли вам, что слово поч­ тительность применительно к Ленским приискам звучит слабовато? Здесь должно было быть какое-то другое, более сильное, более пламенное, что ли, слово. Ведь автор, видимо, связывал это с Ленским расстрелом, на­чалом нового революционного подъема в России. Так что тут не просто почтительность. Кстати, о словах «слабых» и «сильных». В материале «Суд людской» собкор рассказывает об одном случае недопустимо мягкого отношения к чело­веку, совершившему безобразный поступок: «А что было там, в коллективе строителей? Случай беспринципного всепрощения. Противоестественное в нашем обществе, небезобидное явление...». Пос79

ле сильных осуждающих слов беспринципное, противоестественное вдруг гораз­до более слабое прилагательное, смягчающее предыду­щие — небезобидное. Такая языковая неточность не всегда заметна и не всегда воспринимается как языковая ошибка, но язык газеты должен быть предельно точным. Собкор употребляет слово Белгородщина. Нет, я не согласен с Л. Успенским, когда тот в статье «Мороз крепчал» выступает против образований с суф­фиксом -щина, типа Псковщина, Саратовщина. Все мы знаем написанное в годы Великой Отечественной войны стихотворение К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, доро­ги Смоленщины...». В слове Белгородщина ошибка эта все же есть. Дело в том, что суффикс здесь должен быть несколько иным. Академическая «Грамматика современ­ного русского литературного языка» указывает, что после согласных д и т должен употребляться суффикс -чина, то есть Белгородчина. Подобную ошибку допу­стил и Вл. Солоухин в «Третьей охоте», написав Вологодщина (правильно Вологодчина). В хорошем очерке «Перекати-Коля» (удачно обыг­рано в заголовке слово перекати-поле) встретилось при­частие пристигнутые: «пристигнутые непогодой». Непо­нятно, зачем автор употребил глагол пристигнуть, ко­торый словарями характеризуется как устаревший и просторечный, то есть нелитературный. Чем пристигну­тые лучше, чем застигнутые? Иногда авторы нарушают правила так называемой лексической сочетаемости слов. Один пишет: совершать маршруты, другой: дуют метели. Это все примеры ошибок не очень распространен­ных, сравнительно редко встречающихся. Но бывают в собкоров­ ских материалах ошибки типичные, которые можно условно назвать общегазетными. В одном из ма­териалов снежные барсы называются «уникальными животными» и тут же сообщается, что они сейчас имеются во многих зоопарках мира. В пособиях по куль­туре речи уже писали о неправильном употреблении прилагательного уникальный в современных газетных текстах. Словарь-справочник «Правильность русской ре­чи», 80

вышедший двумя изданиями, справедливо указы­вает, что слово уникальный можно употреблять лишь в значении «сущест­ вующий только в одном экземпляре, единственный в своем роде». Таким образом, уже мно­жественное число уникальные заставляет насторожить­ся, и совсем плохо, когда выясняется, что эти «уникаль­ные» животные, оказывается, есть во многих зоопарках. Не перевелись еще на страницах газет все эти до­велось и пришлось: «Как-то мне пришлось быть на скла­де». Но ведь слово пришлось употребляют тогда, когда автор хочет сказать, что он вынужден был что-то сде­лать («пришлось уехать раньше времени»). Иногда совсем небольшое отклонение от правил, легкое нарушение порядка слов создает неверное понима­ние прочитанного: «Уборочной техники достаточно. Вся она почти готова к работе». Получается, что вся техни­ка в общем-то еще не готова к работе. Следовало на­писать: «Почти вся она готова к работе». Редко, но все же встречаются такие «закрученные» фразы, что трудно понять их смысл. Нарушено все: зна­чение слов, их сочетаемость и связь. «Большинство офи­церов — недавние выпускники... Современная молодежь во всех достойных смыслах этого понятия». Что такое смыслы понятия и какие это могут быть достойные смыслы? Тут мы сталкиваемся уже с нарушением «второй за­по­ веди» — простоты. А она тесно связана с первой. Чем проще пишешь, тем меньше шансов сделать ошибку. Например: «Во всех отношениях современная моло­дежь». Еще один тип ошибок, редкий, но сказать о нем надо. Журналист объясняет название среднеазиатской реки Вахш как якобы «дикий, страшный» и на этом первона­чальном значении строит в значительной мере целый очерк. Это объяснение довольно распространено в Сред­ней Азии. Между тем статья, посвященная происхож­дению названия Вахш в «Кратком топонимическом сло­варе» В.А. Никонова (М., 1966), отвергает эту этимо­логию как «наивную», не подтвержденную строгими 81

на­учными данными. Всем желающим научно толковать происхождение географических названий следует обра­щаться к этому словарю. Теперь еще несколько замечаний о нарушении прин­ципа простоты. Что создает излишнюю сложность, гро­моздкость текста? Употребление (без особенной надоб­ности) чрезмерно сложных предложений, тяжелых, труд­ных для восприятия грамматических оборотов и так называемых книжных слов, несвойственных живому раз­говорному языку. В материале «Наш друг книга» читаем: «Опыт кни­го­ торговли надлежит внимательно изучить». Глагол надлежать (чаще употребляется в 3-м лице: надлежит) «Словарем русского языка» С.И. Ожегова справедли­во расценивается как слово официальное, то есть умест­ное только в языке документов: «Вам надлежит явить­ся в военкомат...», «надлежит погасить задолженность не позже 10 июня». Любой другой синоним из ряда нужно — надо — следует — необходимо будет в газет­ном тексте более уместен, чем канцелярское слово надлежит. Случаи употребления слов «без надобности» в неко­торых материалах: «Слишком часто... мы как бы отка­зывались признать творческую индивидуальность ра­ботника, предполагая некую унификацию, множествен­ный стереотип творческого труда»; «Такова преамбула краткой истории». Книжность, тяжеловесность придается тексту не только словами нерусского происхождения. Разве нель­зя было проще выразить мысль, чем это сделано в ма­териале «Везучий колхоз»: «И за отсутствием внешних броских примет зачастую так и остается непостигнутым механизм этой будничной простоты». Журналист пишет о простоте так сложно! К чему тут канцелярский оборот за отсутствием и книжное слово непостигнутый вместо более простого непонятный? Еще раз: нарушение принципа простоты иногда ве­дет и к смысловой неточности. «Параллельно с борьбой за увеличение количества продукции идет борьба за ее качество» («Сло82

во держат»). Как часто мы предпочи­таем слово параллельно его более русскому синониму одновременно, не замечая, что параллельно плохо не только тем, что оно книжное, но и тем, что оно в боль­шинстве случаев не столь точно передает нужный смысл. В  самом деле: если борьба за увеличение коли­чества идет параллельно с борьбой за качество, полу­чается вроде, что эти два вида борьбы ведутся обособ­ленно, независимо друг от друга, отдельно? Ведь па­раллельные линии не пересекаются (по крайней мере, в геометрии Евклида). Нужно писать не параллельно, а одновременно или (еще лучше) вместе. Мы, пишущие, не всегда замечаем, как отяжеляет речь обилие существительных, оканчивающихся на -ание, -ение. Прочитайте-ка материал «За что премия?». Сколько там таких слов! Целые абзацы написаны так. Еще раз: писать надо по возможности проще. Есть одна, если можно так сказать, обратная край­ность, в которую иногда впадают журналисты. Это стремление употреблять в речи простонародные слова. Так появились на страницах печати задумки, загляды и пр. Я уже приводил пример с глаголом пристигнуть. Особенно странно читать тексты, в которых рядом стоят стилистически несочетаемые слова: просторечные и книжные, просторечные и высокие. Два примера из собкоровских материалов: «Основа­ тельность сызмальства присуща парню». Никак не ук­ла­ды­ва­ ют­ся рядом книжное прилагательное присуща и просторечное сызмальства (да и парень с трудом поме­щается около книжного слова). «Мне хотелось, чтобы снова был короткий привал и передых, и сращение су­деб, времен, расстояний». Разве сочетаются простореч­ное слово передых и патетическое сращение ­судеб? Великая вещь  — выразительность. Прекрасно «иг­рают» метафоры, образные сравнения, гиперболы в ру­ках мастера слова. Но работа с образными средствами требует внимания, художест­венного чутья, тонкого пони­мания возможностей тех или иных средств языка. 83

Журналисты — люди творческие, они не любят, ког­да их ругают. Но все же позволю себе привести несколь­ко примеров неудачной работы с образными средства­ми речи. Егерь, трубящий в рог на охоте, журналисту «кажет­ся артистом, который зубами держится за снаряд под куполом цирка». Нет никаких оснований для этого на­думанного сравнения: ни смысловых, ни эстетических. У того же автора читаем: «На веревках, словно стира­ное белье, мерзлые шкуры разрывают воздух глухими ударами друг о друга». Неудачная метафора. Глухие удары не могут разрывать воздух. Резкие могут, а глу­ хие — нет. Журналист пишет, что дом был окружен «кринолином веранд». Во-первых, не всякий знает, что такое кринолин; во-вторых, веранды не похожи на кри­нолины; в-третьих, сравнение должно быть глубже. До­пустим, похожи, ну и что? Метафора «не играет». Кри­нолин— старинная юбка. Метафора «не работает» на содержание или идею очерка. У этого же собкора встре­чаем сравнение солнца с бельмом. Хорошо ли это? До­ пустим, солнце бывает иногда бедствием, особенно в Средней Азии, и все-таки солнце — это солнце. Другой журналист говорит, что «созвездия, как креветки, рассы­пались по всему небу». А почему креветки рассыпают­ся? Сравнение неточное и никак не работает на очерк. В одном из материалов «Недели» читаем: «Много морщин на лице Пятигорска». Оказывается, в городе еще плоховато с транспортом, с обслуживанием насе­ления. Где основание для такой метафоры? Морщины  — признак старости, может быть, мудрости, трудно прожи­той жизни или «следы прошлых улыбок», как сказал Марк Твен. Собкор употребляет такую метафору: «Гладкая ас­фальтовая лента дороги окружена каймою зерна на всем своем протяжении» («Потерям  — заслон»). А мо­жет ли лента вообще быть чем-нибудь окружена? Кро­ме того, рассыпанное зерно, наверно, было и на самой дороге, а не только в виде «окружающей каймы». Последний пример: «Экономическая реформа щедро питает реку народной инициативы, хозяйственного по­иска, бережливости». Ну-ка, вдумайтесь, товарищи, вчи­тайтесь! Что это за 84

река поиска, тем более река береж­ливости? Реку расточительности я могу себе предста­вить, но реку бережливости  — нет. И как это реформа питает реку? («Шахтерский поиск»). В заключение о штампах. Часто еще встречаются и большие разговоры, и новые рубежи, и жемчужины (Казахстана, Сибири, Средней Азии и пр.), горизонты свершений, семейные почерки, всевозможные шаги, год от года хорошеющие села, гудки, оглашающие окрест­ность. Надоело. Надо менять приемы, менять лексику.

«Хладолюб налим в ростепель...» Недостатки газетного языка нельзя объяснить какой-то одной причиной. Хочется сказать в первую очередь о слабой филологической подготовке многих пишущих и ре­дактирующих. Другая существенная причина  — спешка. Некогда заглянуть в словарь, в справочник, нет времени тщательно, вдумчиво перечитать материал — вот и ошибки. Бывают ошибки явные, бесспорные. «Все виды ре­монта обуви заказывайте в мастерских...» Заказывать виды ремонта? «Пристроился над стадионом “Разданом”». Следовало: над стадионом «Раздан». «Поощре­ние к убийству». Возможен оборот подстрекательство к убийству, но слово поощрение употребляется с роди­тельным падежом — поощрение чего. «По традиции физи­ческая культура, спорт были и есть добрыми друзьями и помощниками железнодорожников». Есть друзьями и помощниками — грубая грамматическая ошибка. «На прошлогоднем первенстве США приняли участие почти все европейские команды, кроме нашей». Принять уча­стие можно только в чем-то, а не на чем-то. Газета пи­сала о выступлении музыкантов: «в антрактах между песенным марафоном». Антракты, разумеется, могут быть лишь между частями чего-то, но никак не между целым. Можно сказать: антракты между действиями опе­ры, нельзя — антракты между оперой. «Перелистана по­следняя страница партитуры». Перелистать можно пар­титуру, а страницу — перевернуть. «Мы тоже посмотре­ли на крылья. На них была хо85

рошо отполированная ма­товая корка льда». Нет уж, что-нибудь одно: либо матовая, либо отполированная. Газета напечатала ба­сенку «Ненасытный»: Вороне где-то бог послал кусочек сыру... И ворон спать не мог: «Проси еще квартиру!»

Автор, видимо, полагает, что ворон — это самец воро­ны. Ошибка. Ворона и ворон — разные птицы. В одной из статей можно было прочитать: «С биографиями дело обстоит вроде бы неплохо. Молодые люди живут активно и целеустремленно, они не соглядатаи жизни, а ее участники». Слово соглядатай если и употребляется в современном русском языке, то только в значении «человек, тайно наблюдающий за кем-то, шпион» («соглядатаи ЦРУ»). Противопоставлять понятия соглядатай и активный участник, таким образом, нельзя. Вместо со­глядатай следовало, видимо, написать созерцатель или праздный наблюдатель. Другое издание оповестило читателей о том, что «шумовки удобны для изъятия консервированных ово­щей и фруктов из банок». Слово изъятие имеет книжный характер и употребляется редко, главным образом в оборотах типа «изъятие золотых денег из обращения», «изъятие товара из продажи». «Изъятие овощей из бан­ки» неверно. Или напечатано следующее: «Для получе­ния ученой степени доктора наук, как правило, необходимо иметь степень кандидата наук и публично защи­тить докторскую диссертацию. Но есть и другой путь  — ради выдающихся научных трудов, открытий, изобрете­ний». Явная ошибка в употреблении предлога ради. Один из очеркистов писал: «Я вспомнил, что снег скрипит под ногами погожей капустой». Могут быть по­гожие дни, то есть ясные, теплые, но погожая капуста? В том же очерке: «Наклоном оси к плоскости круга, по которому шар Земли летит вокруг Солнца, мы обязаны своеобразной природе среднего пояса». Плохая грамма­тика! Падежи поставлены неправильно. Правильная схе­ма оборота: «обязаны 86

кому, чему чем-то», обязаны на­клону природой. Неудачная «работа с падежами» мо­жет привести к искажению смысла. В одном из журна­лов написано: «В отдельной витрине помещался ящик с двумя пистолетами, служившими на дуэли Пушкина с Дантесом. Они выставлялись впервые. 27 января 1837 г. одним из них был смертельно ранен Пушкин». Ранен пистолетом? Что же, Дантес ударил Пушкина пистоле­том? Причина ошибки тут совершенно ясна: автор очер­ка не хотел оборота с повторением предлога из одного из которых. Но лучше уж так, чем ранен пистолетом. Все это случаи ошибок, происходящих от небрежности автора, невнимательности редактора, от спешки, от сла­бого знания языка. Недочеты такого рода нередко усугубляются отсут­ствием языковой дисциплины. Недисциплинированная речь характеризуется рядом признаков. Остановимся на двух типах нарушения речевой дисциплины, которые нам представляются самыми распространенными и принося­щими наибольший вред языку печати. Первое: многословие, неумение или нежелание со­кратить текст, выбросить из него ненужное. В текстах, написанных авторами, утратившими на какое-то время самоконтроль, немало лишних слов, не несущих ника­кой информации, много повторений, растянутых, вялых оборотов. Как часто мы читаем в газетах «взяли на се­бя обязательство устранить имеющиеся недостатки в своей работе» (здесь и дальше выделены лишние сло­ва). Вот примеры текстов, содержащих излишества разно­го рода: «Наше сельское хозяйство по­степенно приобретает характерные черты, присущие ин­дустриальному производству» (характерный и прису­щий — синонимы. Одно из этих слов — лишнее в тексте); «Предчувствуя заранее, что “Рамона” станет боевым, наступательным органом...»; «Группа американских уче­ных обнаружила ценные сокровища...»; «Но, пожалуй, успех ереванцев и львовян не в состоянии уравновесить на весах очевидные неудачи группы ведущих клубов»; «Звание мастера спорта он получил в 1959 г. и через два года впервые дебютировал на чемпионате СССР»; «Я пытался представить себя на месте тренеров “Метал­лурга”, рисовал радужную картину будущих перспектив 87

команды»; «В доме была хозяйка — семнадцатилетняя молодая женщина» (при ином порядке слов и пунктуа­ции слово молодая не было бы лишним: «молодая, сем­надцатилетняя женщина»); «Мостовая улицы проглоти­ла последний слог его фразы»; «До отказа был вчера переполнен Дворец спорта»; «Интерес к необычному феномену заставил меня прочитать все, что написал и опубликовал Б.П. Никитин». Не раз подвергались критике избыточные словосо­четания типа памятный сувенир, в мае месяце, планы на будущее, перспективы на будущее, вновь возобновить, первый дебют, странный парадокс, ответная контратака. Возникновение и распространение в речи избыточных словосочетаний  — следствие ослабления самодисципли­ны пишущих и редактирующих. Другой, еще более распространенный вид речевой недисциплинированности  — стремление употребить сло­во почуднее. Что угодно, только не слово, которое лежит близко и прямо просится в текст. Само по себе желание освежить речь оригинальным словом, оборотом не может быть осуждено. И художест­венная литература и публицистика знают немало при­меров того, как архаизмы, или жаргонизмы, или диалек­тизмы (областные слова), или просторечная лексика заставляют текст звучать по-иному, придают ему тор­жественность, или иронию, или жизненную достовер­ность. Но это возможно только тогда, когда автор в со­ вершенстве владеет языком и когда необычное слово действительно становится на свое место, работая лучше обычного, близко лежащего. А вот зачем пытаются дать вторую жизнь прилага­тельному отменный и наречию отменно  — непонятно. Их активизация языку не нужна. Нередко читаем: отменное выступление, отменный спектакль, отменное фирменное блюдо, отменно работает на новом станке. Что значит отменный? Очень хороший, отличный. Открываем «Сло­варь синонимов русского языка» З.Е. Александровой и читаем длинный список слов со значением «очень хоро­ший». Тут и превосходный, и прекрасный, и пер88

воклассный, и многие другие. Слово отменный может спокойно пребывать в полузабвении: активизируясь, оно ничего не привносит с собой в речь. Это же следует сказать и о модном сейчас слове по­ведать. «Словарь современного русского литературного языка» квалифицирует глагол поведать как устаревший. Поведать выразительно звучало у А.К. Толстого: «Го­сударь, я сам давно хотел тебе поведать о Дмитрии-ца­ревиче». У Н.А. Некрасова: «И  поведала Оринушка мне печаль свою великую». А зачем писать «Расстроенная девица успела поведать грабителю, что она поклонни­ца Мисима» или «Неутешительные вести поведал арифмометр»? Кстати, в последнем примере еще и тавтоло­гия: поведать и весть — слова одного корня. Как примеры языковой безответственности, расхля­банности можно привести многие заметки фенологов. Фенологи почемуто считают, что писать о природе надо непременно «народным», а в сущности псевдонародным языком. «Весь лес сквозистый». Почему не сквозной? «Впрорядь с вековыми липами ослабил связки ясень»; «Хладолюб налим в ростепель отложил метать икру»; «Птицы из лесов и рощ к человеческому жилью понавернулись»; «Осень почата». Заметки фенолога почему-то озаглавлены «Сентябрь — новосел осени». Бедное слово новосел! Кого только теперь так не называют! Много лет назад Ильф и Петров высмеивали такой стиль: «Ин­да взопрели озимые. Рассупонилось солнышко...» Еще хуже обстоит дело с иностранными словами. Употребляют, например, слово фамильный, не зная его точного смысла: «В самом деле, Енгибаряна или Шоцикаса, Тамулиса или Туминьша, Попенченко или Позняка всякий любитель бокса узнает на ринге мгновенно. Узнает по фамильным чертам, чертам, присущим только каждому из них»; «Думаю, нет знатока хоккея, которому бы не нравился стиль игры Анатолия Фирсова, Вячесла­ва Старшинова, Валерия Харламова, Александра Маль­ цева — игроков ярких, творческих, со своим фамильным технико-тактическим кредо». Фамильный значит семей­ный (от старого значения слова фамилия — семья). Слово кредо в последнем 89

случае тоже употреблено не­удачно. Лучше уж почерк, хотя почерк становится яв­ным штампом. Бывает и еще хуже. Автор пишет о том, как опера­тивно работал московский городской транспорт в жаркие дни минувшего лета: «Это был автобусный конвей­ер, четко и с размахом продуманная эскалация перегре­тых москвичей на пляж». Неужели автор считает, что эскалация — это доставка, перевозка? Может быть, по аналогии со словом эскалатор? Эскалация — расширение масштабов агрессивной войны; усиление, увеличение чеголибо. «Эскалация перегретых москвичей» немысли­ма, до каких бы пределов мы ни расширяли значение слова. Вдруг полюбилось журналистам слово ностальгия — книжное, ранее очень редко употреблявшееся. «Носталь­гия — тоска по родине, как душевная болезнь»,  — сооб­щает словарь Даля. К. Паустовский в автобиографиче­ской повести писал о том, как его дядя после участия в боях на стороне восставших в 1905 г. вынужден был эмигрировать: «Ему, естественно, пришлось бежать. Он уехал в Японию, где вскоре умер в городе Кобе от сер­дечной астмы и страшной болезни ностальгии  — тоски по родине». Автор, уважая читателя, сразу переводит редкое слово русским оборотом. Газеты почему-то употребляют слово ностальгия как синоним сущест­вительного тоска: «Эта ностальгия по радиопереда­чам характерна прежде всего для тех западных стран, рынок которых насыщен телевизорами». Но это еще полбеды. В другом издании читаю: «Боюсь, что восторги некоторых западных критиков, назы­вавших всю эту пейзанскую бутафорию лучшей и “истинно русской” сценой фильма, продиктованы весьма устаревшими представлениями о России как о стране меланхолических, неповоротливых селян, погру­женных в ностальгию и пьющих чай из самовара». Речь идет о фильме «Анна Каренина». Наверно, автор спу­тал ностальгию с летаргией. Нельзя же всерьез гово­рить о ностальгии крестьян, живущих у себя дома. И это не опечатка; в той же статье автор пишет о «ностальги­ческом облике Левина». Это все ошибки, «ляпы». А сколько случаев вроде бы верного, но лишнего, ненужного употребления иност­ранных слов! 90

«В нашем футболе по-прежнему сущест­вует дефицит игроков в линии нападения, которые всег­да мыслят на поле». Существует дефицит! Будто бы уж никак нельзя сказать по-русски: не хватает. «Я утешал себя лишь мыслью о том, что мои интервью все-таки случайны и не могут считаться репрезентативными»; «Позиции тех, кто прибыл в Каир, были далеко не идентичны». Разве идентичны лучше, чем одинаковые? О поэзии Р. Рождест­ венского одна газета писала: «Для нее характерны глобальные параметры». Хлебом не корми иного, только дай сказать по­ умнее. Небрежно обращаются некоторые журналисты со словами, обозначающими заграничные, иностранные яв­ления. Недавно «Известия» начали хорошее дело, по­свящая специальные заметки объяснению слов типа брифинг, прессрелиз и тому подобных. А то ведь как пишут? «Лишний суперконстеллейшн в аэропорту, ко­нечно, не иголка в стоге сена, и поэтому об операции “Белый медведь” знали не только посвященные». А по­чему я, собственно, должен знать, что такое суперконстеллейшн? Один из героев «Войны и мира» в таких случаях говорил: «Я этого не понимаю, да и не выгово­рю». Нет, чем проще, тем лучше. Ведь если журналисту есть что сказать, если информация новая, а мысль све­жая, то можно обойтись и обычными словами. А необыч­ное слово требует знания дела, такта, умения доказать, что вот тут-то оно совершенно необходимо. Очень нужна журналисту дисциплина языка. Крат­кость, выдержанность, строгость формы. И никакой рас­хлябанности, приблизительности!

«Очаги застойного возбуждения»1 Материал, напечатанный в «Тамбовской правде» под заголовком «Выходной день? В путь!», трудно отнести к какому-лиА.В. Калинин предлагал и варианты заголовка этой статьи: «Мобилизация оптимизма», «Дефицит физических движений». — Прим. ред. 1

91

бо из «классических» газет­ных жанров, взятых на учет теоретиками газетного дела, неоднократно разобранных в специальных исследова­ниях, учебных пособиях. Это не очерк, не заметка, не корреспонденция. С другой стороны, по жанру это, не­сомненно, типично газетный материал. Видимо, не все жанры «уловлены» и разобраны. В газетах подобные тексты нередко идут под рубрикой «Советы специали­стов» или «Наши консультации». В этом жанре работают в газете и юристы, и медики, и садоводы, и пожар­ные, и педагоги. Неопределенность жанра имеет и свои положитель­ные стороны, и свои трудности. Автору это дает некото­рую свободу действий, некоторую вольность в построе­нии материала. Редактору трудно. В практике выраба­тываются навыки редактирования материалов, обычных по жанру. Сложнее с текстами, не укладывающимися в привычные рамки. Как быть с терминами, с научными оборотами речи? Наверно, автору виднее. Он специа­ лист. Должно быть, тексты такого рода по жанру ближе всего к статье (хотя в строгом смысле это все-таки не статьи). Будем условно называть материал «Выходной день? В путь!» статьей. Пожелания, которые будут высказаны ниже, касают­ся в большинстве случаев не только статьи кандидата медицинских наук В. Сергеева, но и многих других ста­тей-консультаций, статей-советов. Несколько замечаний по содержанию материала, по композиции статьи. Вся статья посвящена «туризму вы­ходного дня». Вряд ли следовало в таком случае гово­рить о пользе «долгосрочного» туризма. Между тем ав­тор уже во втором абзаце пишет о том, насколько улуч­шилось состояние здоровья переутомленных людей по­сле 10—12 дней активного отдыха на туристской базе. Повторяем: дальше все время речь идет о походах, рас­считанных на 1—2 дня. В четвертом абзаце написано, что особенно полезен среднегорный туризм. Может быть, статья В. Сергеева не была предназначена специально для «Тамбовской правды». Во всяком случае редакции следовало снять упоминание об особой пользе 92

среднегорного туризма в газете, читатели которой живут в равнинной Тамбов­ской области. Ведь речь идет, напоминаем, об одноднев­ном (или двухдневном) походе, а не о поездке в горы во время отпуска. Начало одного из последних абзацев: «Часто прихо­дится слышать: “Ладно, убедили! Но где взять время?” Читатель ждет: вот сейчас автор ответит на извечный вопрос. Вместо этого автор пишет: «На все надо уметь находить время». Чита­тель разочарован. Конец статьи не вяжется с предыдущим абзацем. Ведь этот абзац обращен к людям, страдающим болез­нями или перенесшим болезни, при которых длительные пешие прогулки не рекомендуются. Можно ли сразу по­сле этого бодро заключать: «Если завтра у вас выход­ной, так в путь по родному краю!» Это о логике, содержании, композиции материала. Теперь о языке. Язык статьи «Выходной день? В путь!» довольно типичен для материалов такого рода. Главная беда мно­гих и многих статей-консультаций, статей-советов осо­бенно в местной печати — утеря чувства адресата. Ав­торы текстов, хорошо зная свое дело, словно бы забы­вают, что их советы обращены к самому широкому чи­тателю и поэтому должны быть изложены предельно доступно, просто, доходчиво. Редко встретишь в мест­ной газете статью специалиста, написанную в форме доверительной беседы с читателями. Язык таких мате­риалов чаще всего книжный, насыщенный терминами, не всегда популярно объясненными. Словно автор пи­шет текст, предназначенный для узкого круга посвя­щенных. Статья В. Сергеева не скучно озаглавлена. Первое предложение тоже вроде бы настраивает читателя на живую беседу (хотя в построении первой фразы чув­ствуется некий привычный газетный оборот типа: «Сель­ский клуб. Каким ему быть?» или «Искусство — какое оно?»). Но уже во второй фразе  — «анализ сравнитель­ной эффективности...» и дальше текст идет сухой, мало­выразительный. Редко-редко мелькнет живое, 93

разговор­ное слово: сердобольная жена, непоседливое племя, до ниточки. Зато сколько книжных слов: пассивность, эф­фект, нормализация, активизировать, фактор, дефицит. В большин­ стве случаев книжные слова и обороты мог­ли быть заменены более простыми словами и выраже­ниями. Зачем писать параллельно с уменьшением, па­раллельно со всем этим, когда проще и лучше одновре­менно с этим. В одном предложении второго абзаца  — четыре слож­ных при­лагательных: спортивно-оздоровительный, куль­турно-по­ зна­вательный, нравственно-воспитательный, мо­рально-волевой. Это отяжеляет речь. Как бы вы отнеслись к языковеду, который в статье, рассчитанной не на читателя журнала «Вопросы язы­кознания», а на читательскую аудиторию областной газеты, без зазрения совести употреблял бы термины стилистическая коннотация, металингвистическая функ­ция, постулат языковой идентичности или экспрессема, субституция? Конечно, медицинская терминология (не слишком «узкого» характера) в целом более доступна читателю, чем лингвистическая (хотя бы потому, что люди чаще интересуются своими телесными недомогания­ми, чем недостатками собственной речи), но все равно медик обязан писать проще, доступнее. Всем ли понят­но: «основа патологии — очаги застойного возбужде­ния»? Мыслимо ли вообще понять без объяснения та­кое противоречивое сочетание, как застойное возбужде­ние? Что дает упоминание об «артериальной осцилло­графии и реографии»? Неверно с точки зрения логики и языка: «значительно улучшились показатели здоровья, и полностью исчезли функциональные расстройства». Ведь, очевидно, «исчезновение функциональных рас­стройств» входит в понятие «улучшение показателей здо­ровья». Зачем же тогда союз и? Вряд ли нужно писать «Походы — неоценимый фактор закаливания организ­ма», когда можно проще: «В походах организм зака­ливается». Сложно, слишком «по-научному» звучит: «В результате целенаправленной пешей прогулки на многие часы перестает определяться напряжение стенок артерий». Кстати, неясно: а если прогулка не «целена­правленная», стенки артерий 94

разве напрягаются? При­ношу извинения автору: вероятно, я спрашиваю как ди­летант. Но ведь большинство читателей областной га­зеты тоже не очень тонкие специалисты в медицине. Попытки перевести термин на общепринятый язык не всегда удачны. «Индекс грации» объясняется как «отношение окружности верхней трети голени к окруж­ности талии». Наверно, вместо сложного утверждения «Параллельно с уменьшением жировой ткани увеличи­вается мускулатура ног и улучшается “индекс грации” (отношение окружности верхней трети голени к окруж­ности талии)» можно было написать: «Мускулы ног крепнут, фигура становится стройней». Книжность, усложненность речи, становясь привыч­кой, второй натурой, приводят к неблагозвучию. И. Ильф в «Записных книжках» заметил: «Биография Пушкина была написана языком маленького прораба, пишущего объяснения к смете на постройку кирпичной кладовки во дворе. “Материальное обеспечение” и так далее. В одной фразе есть: “вступление, владение, выяснение” и еще какое-то -ение». В статье В. Сергеева читаем: «А ведь оно, это напряжение, — самое частое последст­ вие нервно-психологических перенапряжений и характер­ного для XX века дефицита физических движений». В одной фразе: напряжение как следствие перенапря­жений и дефицита дви­ жений. Обилие книжных слов, специальных терминов, суще­ ствительных с суффиксами -ение, -ание делает газетную речь трудночитаемой, вязкой. Даже слово наблюдаться утяжеляет речь, делает ее излишне книжной. Сколько раз в сводках погоды приходится читать: «завтра по об­ласти будут наблюдаться осадки» или «наблюдается похолодание». А зачем тут этот глагол? Вот и у В. Сер­геева: «простудные заболевания наблюдаются значи­тельно реже». Попроще: «бывают значительно реже». «Подвергаются разнообразным метеорологическим воз­ действиям» — и это можно и должно выразить легче, проще. А ошибок  — прямых, бесспорных речевых ошибок, языковых «ляпов» — в статье нет или почти нет. Отме­тим орфографическую ошибку в обороте (тоже, кстати, книжном!) не кто иной, как. Написано никто иной, как. Вчитываясь в излишне услож95

ненные построения авто­ра, можно, пожалуй, найти еще одну речевую оплош­ность. В четвертом абзаце: «В отличие от пассивности, связанной с приемом “кабинетных” процедур, здесь они сами (больные.  — А.К.) становятся “операторами” свое­го излечения». Не говорим уж о странном для русского языка обороте «операторы излечения». Другой оборот гораздо более не соответствует нормам русской грам­матики: «В отличие от пассивности... они сами стано­вятся». Пассивность  — отвлеченное понятие — сравни­вается с конкретными людьми. Следовало бы или «В от­личие от людей, предпочитающих пассивные кабинет­ ные процедуры, они...» или «В отличие от пассивности... активность». Редактировать статьи специалистов нелегко, но ведь времени обычно для этого дается достаточно: как пра­вило, эти материалы не срочные. Не каждый специалист обладает приемами и навыками журналистской рабо­ты. Но тут уж дело редактора «довести» материал до кондиции. Главное — упростить, не впадая в упрощен­чество, не в ущерб научности.

На чем мы спотыкаемся Передо мной несколько десятков рабселькоровских материалов, присланных в редакцию «Рабоче-крестьян­ского корреспондента». Некоторые из них  — рукописи, другие напечатаны в многотиражках, в районных, област­ных и центральных газетах. Тексты разнообразны по жанрам — тут и заметки, и корреспонденции, и рецензии, и очерки, и рассказы. Что же мешает многим из этих материалов ярко, доходчиво воздействовать на читате­ля? В ряде случаев таким «барьером» являются недо­ статки языка и стиля. Хороший язык должен быть пра­вильным, простым и выразительным. Начну с правильности — главного условия хорошей речи. Рабкор пишет: «Благоприятным условием труда со­пут­ ствуют техническое совершенство машин, умелая ор­ганизация производства, квалификация работников, а также стремление 96

всего коллектива сделать производ­ственную обстановку эстетически полноценной, краси­вой». В чем недостаток этого предложения? Автор считает, что все перечисленное сопутствует благоприятным ус­ловиям труда. Но глагол сопутствовать означает проис­ходить одновременно с чем-либо. Здесь он употреблен явно неправильно. Ведь сотрудничество, взаимопомощь, высокое качество машин, эстетика производства не со­путствуют условиям, а являются условиями хорошей ра­боты. Одно неверно выбранное слово — и смысл фразы становится неясным. В другом материале читаем: «Но наравне с хорошей игрой исполнитель роли Трофимова порой напускает на себя неоправданную веселость и даже развязанность (сыплет угрозы, размахивает руками и прочее)». Раб­кор  — автор рецензии в этом предложении допустил сразу несколько ошибок. Вместо наравне следовало сказать наряду, а вместо развязанность  — развязность. Ошибки последнего типа, кстати, встречаются в печати довольно часто. Путают слова, образованные от одного корня, но имеющие разное значение (так называемые паронимы), сытый и сытный, удачный и удачливый, оде­лить и обделить, эффектный и эффективный. В этом же отрывке вызывает недоумение и то, что автор относит угрозы к развязности (или к веселости?). И можно ли обвинять актера в том, что он «сыплет уг­розы?» Ведь это, видимо, есть в тексте пьесы. Другого рода ошибка (у того же автора): «Фашист­ские асы норовят уничтожить расчеты, пикируют на ба­тарею». Ас — выдающийся по мастерству летчик. Одна­ко из контекста очерка неясно, были ли немецкие лет­чики такими уж «мастерами». Следовало написать: фа­шистские летчики, фашистские стервятники. Вот если бы была необходимость подчеркнуть высокое мастерство пилотов, то тогда слово ас было бы уместно. Например: «батарее пришлось вести тяжелый бой: против нее враг бросил своих отборных летчиков, асов». «Заработки хорошие, жилье подходящее. Кое-какая живность на подворье появилась», — читаем в очерке другого авто97

ра. Не уверен, что слово подворье здесь на месте. Лучше было написать на дворе. У того же автора: «В ее одежде чувствовались ак­куратность и простота». К чему тут глагол чувствова­лись? Не вернее ли: «Одета она была просто и аккуратно»? Ошибочное, неточное словоупотребление  — серьезный недостаток многих рабселькоровских материалов. Меж­ду тем правильный выбор слова — едва ли не главное в работе над языком. «Если вы будете точно называть каждое понятие своим именем (это иногда бывает нелег­ко), то этим самым вы сделаете ваш язык ярким, об­разно выражающим мысль и создающим именно то впе­чатление, которое вам нужно», — говорил М. Кольцов, обращаясь к молодым журналистам. Точности, меткости слова надо учиться у лучших писателей, у журналистов — мастеров своего дела. Чаще нужно обращаться к толковым словарям русского язы­ка. В последние годы вышли словари, справочники, со­ держащие слова, в употреблении которых бывают ошиб­ки. В 1969 г. Издательство МГУ выпустило «Краткий словарь трудностей русского языка» (для работников печати). В 1973 г. вышел словарь-справочник «Трудно­сти словоупотребления и варианты норм русского лите­ратурного языка» под редакцией К.С. Горбачевича. Правильность речи обеспечивается не только точ­ностью словоупотребления, но и соблюдением норм грам­матики. И в этом отношении многие рабселькоровские тексты, напечатанные и неопубликованные, к сожалению, еще далеки от совершенства. Вот небольшой отры­вок из корреспонденции: «А ведь в комиссии, как пра­вило, передовые рабочие, технологи, инженера... Зна­чит, около четырех часов станки будут стоять без хо­ зяев, пока те где-то по заводу выискивают завалявшую ветошь. А технологи, инженера? Тоже самое». Ни одна редакция, я думаю, не ждет, что все прислан­ные материалы будут безупречны по языку. Но не слиш­ком ли много ошибок в нескольких строчках? Тот же автор пишет: «Собственно, у меня много написано за­меток, репортажей, статей о пере98

довых опытах моих товарищей, о недостатках, и я остался удовлетворен в их действенности». Слово опыт в данном значении не имеет множественного числа. А удовлетворен требует иного падежа: удовлетворен чем-то, а не в чем-то. В опубликованном очерке читаем: «Наблюдая, как ловко обрабатывает Владимир Николаевич каждую де­таль, у многих загорались глаза, появлялось желание учиться, чтобы так же легко управлять станками». До­вольно распространенная ошибка в построении предло­жения с деепричастным оборотом. Следовало написать: «У многих, наблюдавших, как ловко обрабатывает Владимир Николаевич каждую деталь, загорались гла­за, появлялось желание учиться...» Усложняют, отяжеляют текст (а иногда ведут и к нарушению норм литературного языка) всевозможные излишества, повторы. Например, в одном из текстов есть предложение: «Учли все свои возможности». Свои — лишнее слово. Как часто еще приходится чи­тать: «Выполнили взятые на себя обязательства», «Бригада справилась со своим заданием», «Надо устра­нить имеющиеся у нас недостатки» и т.п. (выделены лишние слова). У того же автора находим: «Все это для меня неясно и загадочно, хотя внутреннее чутье подска­зывает: он вновь перешел на свою заветную скамейку». Внутреннее чутье относится к числу избыточных слово­сочетаний: слово внутреннее лишнее. Выразительность — одно из условий хорошего язы­ка. Похвально, что рабселькоры не избегают образной речи. Однако образная речь имеет свои законы, предъ­являет определенные требования к пишущим. Прежде всего любой образ должен быть точным. Вот рабкор передает воспоминания друга об одном из сражений Великой Отечественной войны. Зенитчики отражают налет фашистской авиации. «Огонь!» Вспышка, другая. «Юнкерс» вздрагивает, как ужаленный, и, чадя хвостом, несется вниз». Вряд ли это точное сравнение. Вряд ли вообще можно увидеть, как «вздрогнул» под­битый самолет: это может почувствовать пилот подби­того самолета, но не наблюдатель с земли. 99

«Поезд неуловимой ящерицей мчится по изрытой сна­ рядами волжской земле». Очень неудачное предложе­ние. Горький, встретив у молодого автора фразу «Полы­хали заревом глаза озер», заметил: «Это можно видеть только с огромной высоты». Поезд кажется ящерицей тоже только с большой высоты (с самолета), но рас­сказчик сам едет в этом поезде, и для него поезд не по­хож на ящерицу. Кроме того, о ящерице нельзя сказать, что она «мчится». И почему она «неуловимая»? У одного автора в напечатанных рассказах дважды встречается сравнение как кипятком ошпаренный, и оба раза речь идет о людях унылых, хмурых, подавленных: «С тяжелым сердцем и тяжкими думами вернулась она в село. Не радовал ее и мандат трактористки, вошла в дом, как кипятком ошпаренная». «Всегда веселые гла­за теперь смотрели тускло... — Ну, что ты такой, как ки­пятком ошпаренный!» Это плохо. Как ошпаренный вов­се не означает человека подавленного, мрачного. У Тур­генева читаем: «Я вскакиваю, как ошпаренный». «Берегитесь штампа!»  — вот что еще хочется сказать рабселькорам. Штамп — это оборот, претендующий на образность, но от бесконечного повторения эту образ­ность, выразительность потерявший. Рабкор  — машинист электровоза пишет о своей ра­боте: «Четко стучат колеса, отсчитывая километры. Впереди приветливо мигают зеленые огоньки светофо­ров  — перегон свободен. В окно кабины шумно врывает­ся порывистый осенний ветер». Здесь все верно, и все не свое. Сплошной штамп. Уж для своей любимой работы можно и должно найти свои слова. На лице мастера теплится улыбка — штамп. С огоньком трудятся доярки — штамп. Надо искать свои слова — русский язык так богат!

«Без неожиданностей» «Пожалуй, ни в одном виде спорта не таится столь­ко неожиданностей, сколько в футболе», — начинается одно футбольное 100

обозрение. В футболе-то, пожалуй, это так, а вот в отчетах о матчах и спортивных обозрениях приятные неожиданности бывают очень редко. Я имею в виду свежие сравнения, яркие метафоры, выразитель­ную лексику. Вот и заголовок «На футбольном экваторе»  — при­мер «ожидаемой» метафоры. Мы привыкли к тому, что середина спортивных соревнований в газетах называет­ся «экватором»: «У экватора чемпионата», «Олимпиа­да  — на экваторе», «Экватор турнира», «Спортивный экватор» плох не только тем, что он стал штампом. Эта метафора вообще не кажется удачной. «Экватор — во­ображаемая линия, проходящая вокруг земного шара на равном расстоянии от обоих полюсов и делящая зем­ной шар на два полушария, северное и южное»,  — гово­рит энциклопедический словарь. Упрощенно, нетермино­логически экватор — «середина земного шара». Но почему экватором следует называть середину спортивных соревнований? Состязания обычно уподоб­ляются дороге, пути, преодолеваемой дистанции (не случайны метафоры типа «на старте чемпионата», «у финиша турнира»). Тогда при чем здесь экватор? По­нятия эти — дистанция и середина — лежат в разных смысловых пластах. Таких непродуманных образов, неточных связей, слу­чайных сравнений в обзоре немало. В абзаце, следующем за таблицей, написано: «И ес­ли прошлогодний успех “Днепра” спортивная общест­венность восприняла как удачное стечение обстоятельств, то теперь такая оценка давалась специалистами...» Ка­кая такая? «Удачное стечение обстоятельств»? А выше сказано: «Лидерство “Днепра” оказалось хрупким». Поди разберись. Трудно уловить связь между началом и концом высказываемой мысли. Читаю дальше: «Но так уж скроен спорт  — одни со­вер­ шен­ствуют мастерство, другие не спешат его рас­крыть». Надо разобраться: то есть одни играют хоро­шо, другие хуже. Но подождите, ведь это применимо и к бесчисленному множеству профессий; один журналист пишет хорошо, совершенствует мастерство, другой не спешит его  — мастерство  — раскрыть, 101

то есть пишет ху­же, один артист поет мастерски, другой хуже. Непонят­но только, почему «так уж скроен спорт». Помните зна­ менитую лекцию гроссмейстера Остапа Бендера в Васюках? Этот блондин играет хорошо, а тот брюнет — хуже. И ничего не поделаешь. Надо тренироваться. Да и само противопоставление — «если одни совершенст­вуют мастерство, другие не спешат его раскрыть» — мни­мое. Можно совершенствовать мастерство и в то же время не спешить его раскрыть. Эта нечеткость мысли и слов характерна для всего абзаца. Почему Романюк играет плохо? Перехвалили? Или из-за «отсутствия длинной скамейки запасных иг­роков»? Кстати, что это значит? Мало запасных, поэто­му Романюк устает и играет безынициативно? Было бы их больше, он играл бы реже, и его мастерство росло бы? Логические неувязки, смысловые неточности не мо­гут не сказаться на языке. Все мы, очевидно, хорошо знаем союзы соединительные, противительные, разде­лительные и другие. Простая, кажется, штука. А как важно умело ими пользоваться, не допускать ошибок и неточностей в их употреблении. Союзы — важные свя­зующие звенья между предложениями, и неточно упот­ребленный союз может исказить смысл, изменить инто­ нацию. Читаем: «Новое не сразу пробивает себе дорогу, и всех нас огорчали досадные поражения “Днепра” на выезде. И последние игры круга, включая кубковый матч с минскими динамовцами, показали, что после кризиса “Днепр” довольно быстро восстанавливает свою боеспособность». Разве не было бы более уместно на­чать последнее предложение с союза но? Существует закономерность: если газетный мате­риал вялый по изложению, нечеткий по композиции, ес­ли в нем не всегда улавливается связь между предло­жениями и абзацами, если нарушается логика изложения, в таком материале почти наверняка есть и лексические ошибки, «случайные», неточные слова и обороты. «Скупой язык цифр дает возможность детализиро­вать прошедшие футбольные события». Детализиро­вать  — неточ102

но. Можно детализировать то, что перед этим намечено в общих чертах (например, детализи­ровать план). Детализировать прошлое вообще вряд ли возможно. Автор, видимо, не вполне различает смысл слов детализировать и детально рассмотреть. «Десять клубов перешли футбольный экватор, как говорится, нога в ногу». Так ли? Ведь «Арарат» в первом круге набрал 20 очков, а команды, замыкающие первую десятку, — по 14. Где же тут «нога в ногу»? О В. Лябике и В. Романюке сказано, что их «похва­ливали в своих репортажах комментаторы Центрально­го телевидения». Возможно. Но дальше говорится уже о восторженных отзывах. Для автора это, должно быть, одно и то же: похваливать и давать восторженные от­зывы. Однако глагол похваливать означает хвалить вре­мя от времени, но не слишком. Иногда, чтобы понять слово, полезно вникнуть в его состав, или, как говорят лингвисты, в словообразовательную модель. Слово по­хваливать в этом смысле стоит в ряду таких глаголов, как почитывать, пописывать, поигрывать, побаливать. А как понимать: «Восторженные отзывы (допустим, что были и такие.  — А.К.) частенько подрывали карье­ру многим спортсменам»? При чем тут слово карьера? И последнее. Вялость изложения усугубляется (а иногда и создается) длиннотами, излишествами, избы­точными сочетаниями. «Десять команд не теряют на­дежд оказаться на финише в числе призовой тройки». Короче и вернее  — в призовой тройке. «Увеличилось вдвое число проигрышей, ухудшилась результативность нападающих звеньев». Надо бы убрать два последних слова: ведь таблица ничего не говорит о том, кто заби­вал голы — форварды или защитники. В сочетании в одно касание мяча слово мяча —лишнее. Обычно го­ворят в одно касание. Все эти огрехи могут показаться мелочами. Но в языке мелочей нет. Есть слова, употребленные точно или неточно. От этого зависят четкость изложения, пра­вильные интонации, эмоциональная окраска материа­ла. А следовательно, и воздействие его на читателя. 103

«Льготность обращения» и прочее «Корм следует регулярно ложить на одном и том же месте. Лучше устраивать кормовые столики с навесом». А еще лучше — не ложить, а класть. «Училище растет год от года. Новый корпус его раз­местился на площади в 11 тыс. квадратных километров» (Тихоокеанский комсомолец, Владивосток). А каково же пространство, занимаемое училищем, если только новый корпус занимает площадь в 12,5 раза большую, чем Москва? (Для справки: площадь Москвы примерно 880 квадратных километров). Заметим также, что гла­гол разместиться употреблен неверно. Разместиться — значит занять места. Слово это не годится, когда речь идет об одном предмете, даже таком большом, как вы­шеупомянутый новый корпус училища. «Ведь не постеснялась Паршутина с оскверненными матерщиной устами и сжатыми кулаками наброситься на членов комиссии во время рейда» (Ленинское знамя, Елизово Камчатской обл.). Наброситься с кулаками, тем более на членов комиссии, — это карается законом. Но с точки зрения законов языка тут все иначе. А вот как можно наброситься... с устами? Кроме того, елизовские журналисты умудрились запрячь в одну телегу коня и трепетную лань, поставив в один стилевой ряд слова матерщина и уста. «И вот мы сидим с бывшими супругами за одним столом... Глядя на них, невольно вспомнился такой слу­чай...» (Ставропольская правда). А нам, читавшим «Ставропольскую правду», невольно вспомнилась чехов­ская «Жалобная книга» с ее знаменитым: «Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня сле­тела шляпа». «Согласно “Положения” за необеспеченность судей­ства в матчах “Коммунальник” — “Колос”, “Геолог” — “Старт”», — пишет газета «Знамя труда» (Мильковский район Камчатской обл.). «Согласно законов гостеприим­ства»,  — так говорит один из персонажей романа И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок». Но ведь это персонаж, к тому же комический. А газета — 104

дело серь­езное и требует знания русского языка. В газете надо бы писать согласно «Положению». Не худо бы разли­чать и слова необеспечение (судейства, руководства) и необеспеченность (дровами, водой). Еще одна не пре­дусмотренная словарями пара паронимов. «И не счесть всех чудодейств природных хлопотной весныкрасны, не перечислить волшебство, что дарит земле май» (Знамя коммунизма, Орел). Волшебство действительно не перечислить. Русский язык не позво­ляет. Перечислить можно существительные во множе­ственном числе — людей, вопросы, «алмазы каменные в пещерах». Но никак не волшебство. Да и зачем его пе­речислять-то, братцы-орловцы? «Каштанка» (прозвище девушки) росла в трудных, жестких условиях, она привыкла уважать силу. Она дерзила и на следст­ вии. А подлинной строгости по от­ношению к себе не видела. Наверняка ей импо­нировало ласковое отношение, своеобразная льготность обращения» (Ленинец, Иваново); «Но, как мне кажется, различие в характерах  — фактор, импонирую­щий им обоим. Элегантность, подчеркнутая строгость манер Константина выгодно дополняют во время испол­нения танца экспрессивность, стремительность его парт­нерши» (Комсомольское племя, Киров). Ни разница в характерах кировских танцоров, ни ласковое отношение (а тем более загадочная льготность обращения, откры­тая ивановскими журналистами) не могут никому им­ понировать. Потому что импонировать  — значит внушать уважение какими-то достоинствами. Например: «Ей им­понировала его храбрость». Так утверждают словари. Если в них, конечно, время от времени заглядывать. Хо­тя бы тогда, когда употребляешь иностранное слово, в значении которого не совсем разобрался.

Берегите слово! Передо мной двенадцать материалов студенческой практики. Они различны по жанрам: и зарисовки, и корреспонденции, 105

и «письмо». По языку и стилю мате­риалы студентов тоже неоднородны, поэтому тут труд­но говорить о какой-то жанровой и стилевой системе. Естественно, и моя заметка не претендует на систе­ матичность обзора. Это всего лишь отдельные наблю­дения и пожелания преподавателя русского языка на­чинающим журналистам. А где критика, там и самокри­тика: я вас учил и, стало быть, чему-то недоучил. Так что, товарищи авторы, не очень сердитесь, если я не всегда буду гладить по шерстке. Впрочем, не только к вам моя речь. Чем хороши студенческие материалы? Тем, что моло­дые голоса, молодые перья — в стилевом поиске. Нет еще привычной «газетности», не набита рука, больше стремления к экспрессии, чем к стандарту (если упот­реблять термины современной газетной стилистики). Срывы, идущие от порывов, почти простительны в по­исках стиля. Меньше других в этом смысле мне понравился мате­риал Н. Кузьмина «В ущерб качеству». Здесь мало «свежести», много книжности: «Может быть, распро­странением подобных взглядов объясняется тот факт, что...» (а проще: «Наверно, поэтому...»); «А не являет­ся ли это утверждение лучшим показателем положения дел, отсутствия столь необходимого контроля за качест­вом корма? (вспоминается Виктор Михайлович Полесов из «Двенадцати стульев»: «При наличии отсутст­вия...»); «Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов объек­тивные причины, влияющие на качест­во сенажа», «не способствует соблюдению» и т.п. Бойтесь канцелярита, начинающие! Поменьше отгла­ гольных существительных, книжных слов, тяжелых обо­ротов речи! Многие неточности, ошибки  — тоже из-за книжности: «Несмотря на существование множества все­возможных приспособлений, в хозяйствах по-прежнему достают сенаж из траншей в основном вручную». Про­ще, понятней, энергичнее: «Приспособлений много, а се­наж из траншей достают вручную». Кроме того: суще­ствование здесь — неточно. Вернее — наличие. Книжность, суховатость речи  — не единственный враг пишущего. Стремясь уйти от стандарта, журнали­сты (и не только 106

начинающие) нередко впадают в дру­гую крайность: пишут этаким разухабистым языком, употребляя множество просторечных слов и оборотов (а то и сочиняя их «по образу и подобию» просторечия), думая, видимо, что это и есть «народный» язык. Вот как пишет В. Елуфимов («Вечер в Козьем логе»): «сыз­ мальства привык», «выдалось ему хватить кручины, от которой бы и молодой свернулся», «упросил в шоферы», «частят снега». А ведь не выдерживает стиля автор. Тут же рядом с хворью и весьма подозрительными затемками и засветью  — быстрота горных восхождений, в высокогорных условиях. И не «смотрятся» как-то рус­ские просторечные слова в окружении таких, как кош­ма, аил, Инегень, Шургал. Не очень внятно звучит: «Сумеречные затемки тронули рыхлой прочернью аил». Вообще речь «под народ» тоже таит опасность ошибок (чуть не написал «чревата ошибками», да вовремя вспомнил, что Бунин об одном слове сказал, что оно ху­же, чем газетное чреватый). «Бабыков поспешно обратал две низкорослые лошаденки...». Во-первых, лучше: двух низкорослых лошаденок. Во-вторых, если уж употреблять старое народное слово, то хоть узнай, как оно пишется: обротать, оброть (недоуздок) — от корня рот. Еще ошибка. Автор рассказывает, как чабан ввел в дом новую жену  — хорошую женщину, которая стала второй матерью детям: «Заявилась в дом новая хозяйка — и вернулась вместе с ней счастливая жизнь, порядок и достаток». Неуместен здесь глагол заявилась. Заявить­ся — значит прийти неожиданно, нежеланным гостем. Писать просто — трудно. А просторечие не делает речь проще. Молодые журналисты старательно избегают штампа. Иногда это старание чувствуется, прямо видишь, как студент борется со штампом и, как правило, побежда­ет. Ведь штамп не всесилен. Однако нет-нет да и мельк­нет в тексте расхожий, модный газетный (и не только газетный) оборот. Трижды у С. Садошенко («Ава­рия»)  — «психологический климат коллектива», у М. Ложникова («О том, что выше заборов») — «бархат зеленой травы», у Л. Обуховской — «по большому счету» и «память бережно хранит пережитое». В хорошем по языку «письме» «И вечный непокой!» В. Туровского  — «мне довелось увидеть»... «Бросьте! За­будьте!»  — 107

говорил Маяковский. Забудьте мне дове­лось! Лучше на время вычеркнуть это слово из своего лексикона, дать ему отдохнуть, чтобы вернуть ему пер­воначальную свежесть и истинный смысл, чем упот­реблять его где надо и где не надо. Подумайте: человек специально едет, в командировку едет, чтобы увидеть, и все-таки пишет «мне довелось увидеть». Нет ничего хуже автоматизма в употреблении слов. В том же пись­ме однозначный ответ. Тоже модное и тоже не совсем осмысленное газетное выражение. К тому же ответ на проблемы. А на проблему вообще нельзя дать ответ. Ее можно решить (или не решить). И не надо красивостей. Не надо писать «красивая женщина с лицом мадонны» (И. Тоцкая). Не следует упоминать какие-то детали, если они не «играют» на тему, ничего не дают. В материале И. Тоцкой: «Поселок большой, с размытыми дорогами, строй­ными рядами стандарт­ ных домов». Замечаете, как вы­падают из общего доброжелательного тона размытые дороги? И опять о книжности. Особенно настораживают книжные обороты в прямой речи: «Вначале были растерянность и нежелание жить». Наверно, простая женщина сказала бы: «Сначала растерялась, жить не хотелось». Эта же героиня говорит: «Сочувствуем взаимным инте­ресам в меру сил», «Честный без скрупулезности», — характеризует своего сменщика рабочий. Не нужно излишеств. «Излишество вредит»,  — гово­рил Швейк. А. Мальцева («Если бы заплатили...»): «парень с модной челкой, спущенной на лоб». «Челка, спущенная на лоб», все равно что «усы, растущие над верхней губой», или «крыша, расположенная на верху дома». У того же автора: «Семья закладывает основы нравственных и моральных принципов человека». Не спешите соединять слова союзом и, пока не убедитесь, что вам ясна смысловая разница между ними. Снова о точности словоупотребления. Л. Береснева («Сенокос») дважды упоминает луга без горизонта. Видимо, тут контаминация: либо до горизонта, либо без края. Без горизонта не имеет смысла. Простите за суровый тон. Сердитость моя доброже­лательна. А рассердило меня интервью в одной газете. Журналистку спро108

сили: «Имеет ли журналист право на ошибку?» Отвечая, она перечислила разные типы оши­бок, но даже не упомянула об опасности ошибок язы­ковых. И это решил сделать я.

Как слово наше отзовется (несколько беглых замечаний об учебниках литературы для старшеклассников) Помните умную сказку Маршака «Двенадцать ме­сяцев»? Королева, затрудняясь писать слово помило­вать, заменяет его более легким для нее словом казнить. Это ведь не только насмешка автора над безграмот­ностью или бичевание безответст­ венности: писатель вы­сказал очень серьезную мысль о том, что каждое слово имеет, если позволительно так выразиться, далеко иду­щие последствия, мысль о связи языка с нравствен­ностью. Перелистаем учебники литературы для старших классов. Что и как написано здесь о языке наших клас­сиков? Грибоедов. «Язык пьесы — простой, разговорный, изобилующий меткими выражениями», затем — дежур­ные фразы об афористичности, крылатых словах. (Указание на «разговорность» — самый короткий и самый надежный путь поскорее «отделаться» от неудобной те­мы. О «Евгении Онегине»: «Основной речевой стиль ав­торского повествования в романе — живой разговорный язык»; о Маяковском: «В основе поэзии Маяковского лежит разговорная речь»; «Живая разговорная речь современников — основа языка Маяковского» и т.д.) Хлестова употребляет простонародные слова и выраже­ния («Час битый ехала с Покровки, силы нет», «ужо», «чай, в карты сплутовал»). Авторы считают, что это ха­рактеризует ее как московскую барыню, «не отличаю­ щуюся высокой культурой». Но когда та же лексика встречается в речи Чацкого («мочи нет», «чай, приго­варивал», «коли»), то оказывается, что «Чацкий говорит живым, метким русским языком». Пушкин. Кроме «живого разговорного языка», он «использует и другие речевые стили, например, народное просторечие». 109

Чем отличается «живой разговорный язык» от просторечия, не сказано. Еще несколько общих фраз: «Пушкин положил в основу литературного язы­ка народный язык». Никаких доказательств. Но что дают общие слова? Они либо тупо вызубриваются, либо намертво забываются сразу, мгновенно. Островский. О Кулигине: «...речь его проникну­та поэзией»; о Катерине: «...речь Катерины проникну­та высокой поэзией». «Достоевский заглядывает в душу каждого из действующих лиц...» О Толстом: «Писатель глубоко заглядывает в душу своих героев». В сноске, как о чем-то само собой разумеющемся, сказано о языке Некрасова: «Широко используя на­родную лексику, поэт, как правило, не обращается к диалектизмам, чтобы не вводить в общенародный лите­ратурный язык непонятные выражения». Автор, очевид­но, исходит из бесспорной для него посылки, что вво­дить областные слова в текст  — это плохо, это делает речь непонятной. А как же тогда Есенин с его обилием диалектизмов? Шолохов, у которого их сотни? Да и не вяжется это суждение с тем, что написано в пособии «Русское слово», предназначающемся для уче­ников того же класса: «Диалектизмы в художественных произведениях воспринимаются как экспрессивные, эмо­ционально окрашенные слова, помогающие более выра­зительно передать изображаемое». Маяковский. «Когда это было нужно, поэт не пренебрегал старыми словами  — архаизмами и славя­низмами». Во-первых, когда это нужно? Примеров нет. Во-вторых, почему слова архаизмы и славянизмы со­единены союзом и? Это логическая ошибка. А вот образцы стиля авторов учебника для восьмого класса (цитирую по книге: Русская литература: учеб­. пособие / под ред. Н.И. Громова. М., 1968. Редак­торской правке подвергались в следующих изданиях не все из приведенных ниже примеров): письменность на Руси «обслуживала нужды торговли и ремесла, связи с иностранными государствами...»; «Прославляя воинские подвиги русских князей, Боян мыслью уносился под об­лака...»; «В развитии событий, составляющих сюжет поэмы, деятель110

ную роль играет природа»; «Леденя­щий вихрь в образе «Борея с мерзлыми крылами» ви­тает над Дальним Севером...»; «Сердце, а не ум дви­жет им в отношениях с Софьей и иногда ставит его в неловкое, даже смешное положение». Нельзя сказать, что эти попавшиеся мне на глаза фразы были бы от­кровенно неправильными. Но какие-то они несмазан­ные, скрипящие... «Причину сумасшествия Чацкого Фа­мусов видит в науке, в просвещении»; «Общую картину на балу завершают заядлые сплетники — господа Н и Д». А вот что сказано о стихотворении «Я помню чудное мгновенье...»: «Композиция этого небольшого произве­дения опирается на подспудно проходящий через него биографический подтекст, намекающий на повороты судьбы поэта от ранних лет до пребывания в деревен­ской глуши Михайловского». Подтекст, да еще подспуд­ный! Об этом же стихотворении сказано дальше, что его «неувядаемая прелесть и сила... в неподдельной искрен­ ности и поэтичности выражения того значения, какое занимает любовь в человеческой жизни». Каким унынием веет от таких выражений: «ряд мест повествования о Ленском» или «Постоянно меняя свой облик, Чичиков тщательно скрывает от окружающих свои мошеннические цели»! Почему критические выска­зывания Белинского или Гончарова, которые приведены в учебнике, задерживают внимание ученика, заставляют не только лучше усвоить мысль, но и, что еще важнее, заставляют пожелать ее усвоить? Да, видимо, потому, что строй их языка, интонация помогают установить контакт с читателем, вызывают у него доверие, чего нельзя ска­зать о тех прилизанных или с грубой простотой сколо­ченных фразах, которыми повествуется, например, о том, как Татьяна пишет письмо Онегину, и сообщается, что «сцена письма (!) заканчивается, как и начинается, пей­зажем». Вот уж не скажешь вслед за Тютчевым: Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется...

111

Такое «слово», как «подспудно проходящий под­текст» и иже с ним, без сомнения, отзовется весьма скверно.

Учить всегда, учить везде Я не получал анкеты, о которой писал И. Фоняков в «Литературной газете», но как русский и как преподаватель русского языка я не могу не думать «о причинах, порождающих тревожные явления, и о том, что надо было бы предпринять». Некоторые причины ухудшения подготовки школьни­ков и абитуриентов по русскому языку известны: несо­вершенство учебников (только недавно в учебник рус­ского языка введен раздел лексикологии с элементами стилистики), перегруженность классов, трудные условия работы учителя-словесника, вынужденного проверять ежемесячно сотни сочинений, упражнений, диктантов. Русским языком человек овладевает в течение всей жизни. И все же фундамент знаний, умений, навыков закладывается, конечно, в средней школе. Работать над русским языком нужно все десять лет, независимо от то­го, даст или не даст министерство дополнительные ча­сы в 9—10-х классах. И чем старше становится школьник, тем глубже он должен изучать язык. Не просто повторять, а именно расширять и углублять знания нужно в старших классах. Необходим качественно новый подход к языку, к изучаемым литературным текстам. Этот под­ход может быть осуществлен и на немногих часах соб­ственно русского языка в старших классах, и на уроках литературы при анализе художественных особенностей произведений. Любая тема дает для этого богатый материал. Возь­мем «Местоимение». Конечно, «Пособие для занятий по русскому языку в старших классах средней школы» не просто повторяет учебник для 5—8-х классов. Обращает­ся внимание школьников на трудные случаи правописа­ния местоимений с частицами, вроде не кто иной, как  — никто иной, кроме. Есть упражнения, предлагающие старшеклассникам исправить предложения типа 112

«Боль­шинство казачества жило до революции очень замкну­то. Они, однако, не были однородным классом». Все это хорошо. Но ах, как этого мало! Разве нельзя еще и по-иному взглянуть на местоимения? Вот учитель говорит о художественном мастерстве Толстого или повторяет тему «Местоимение» в 9-м клас­се. Пусть он обратит внимание учеников на главу XV четвертой части последнего тома романа «Война и мир». Пьер Безухов вернулся в Москву и решил наве­стить княжну Марью. «Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней — в Бородине». Вот первые слова, которыми княжна встречает Пьера: «Да, — сказала она, всматри­ваясь в его изменившееся лицо, после того как он поце­ловал ее руку, — вот как мы с вами встречаемся. — Он и последнее время часто говорил о вас». Пьер отвечает: «Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него. Я считал его убитым». Имя князя Андрея не упоми­нается ни Пьером, ни княжной. Оба знают и чувствуют, что ни о ком другом они сейчас говорить не могут. По­этому не нужно имени, достаточно местоимения: он, его, о нем. Эта возможность заключена в самой приро­де русского местоимения, но реализована она мастером языка Толстым. Другой пример. «Моцарт и Сальери». Моцарт, пол­ный мрачных предчувствий, рассказывает Сальери исто­рию создания «Реквиема» и, садясь к фортепиано, говорит: «Слушай же, Сальери, мой Requiem». А ведь здесь местоимение мой употреблено сразу в двух значениях: мой  — созданный мной (как мы говорим моя статья) и мой  — посвященный мне, «реквием по мне» (один из персонажей «Живого трупа» называет любимую цыган­скую песню «моя похоронная»). Какие богатые возмож­ ности для разговора дают только одни «скучные» место­имения! По моему глубокому убеждению, в школе надо не просто учить языку, но воспитывать любовь к нему, по­казывая выразительность, красоту русской речи. Немножко утопии (как говорил Маяковский). Хо­рошо было бы, если б русский язык изучался в школе не только на уро113

ках языка и литературы. И. Фоняков приводит один из многих примеров того, как учитель-несловесник положительно оценил безграмотную рабо­ту. Увы, это так. Преподаватели математики, истории, географии очень неохотно снижают отметку из-за язы­ ковых ошибок. Но тогда нужно, чтобы любой текст, на­писанный школьником, оценивался учителем-словесни­ком. Это побудит ученика всегда писать хорошо, а не только на диктанте и сочинении. Возможно, для «языко­вой» проверки письменных работ по математике, физи­ке, истории, химии следует учредить в школе специаль­ную должность куратора-словесника. Такой куратор мог бы быть освобожден от обычных уроков. Его мнение учитывалось бы при выведении оценки по русскому язы­ку в четверти и в году. Ах, мечты! Обучение языку, воспитание культуры речи должно продолжаться и после школы. В последние годы кое-что сделано для этого. Выходят новые книги о русском языке, приносят пользу радио- и телепередачи по языку, немало статей популярно-языковедческого характера печатается в газетах и журналах, издается журнал «Русская речь». И все же этого явно недостаточно. Ма­ло, робко, не всегда умело пропагандируется новая ли­ тература по языку. Даже если мы будем много, хорошо писать о языке, но ограничимся только этим, мы уподобимся «крепкому парню» из фельетона Ильфа и Петрова, который не­устанно пропагандировал и всячески совершенствовал лозунг «Подметайте улицы», а улицы оставались непод­метенными. Мне кажется, что общая культура печатного слова сейчас несколько упала. Даже в материалах, посвящен­ных русскому языку, попадаются ошибки. «Основной “барометр” популярно­ сти передачи — почта “Русской речи” — становится все обширнее». Барометр... стано­вится обширнее! «Не следует (но не будет таким уж тяжелым грехом), если вы скажете в третьем лице: “она покушала”, “они кушают”». Что это за грамматика: не следует, если вы скажете? Тщательнейшим образом надо редактировать все, что печатается в газетах и журналах для молодежи. Всегда ли это делается? 114

«Комсомольская правда» в октябре 1973 г. напечата­ла отрывки из нового романа Ю. Семенова «Альтерна­тива». Вот что можно было там прочитать. Но слово ЦК мужского, а не среднего рода. «Песарец поднялся, облокотился на ло­коть», «облокотив подбородок на сцепленные пальцы». И то, и другое — неверно. «Штирлиц повесил плащ, еще раз улыбчиво поклонился женщине». Вместо улыбчиво следовало улыбнувшись или с улыбкой. А каковы мета­форы! «Они шли по тихой ночной улице молча, и шаги их гулко шлепали по темным лицам домов». Примеры из газет: «Аргентинскому гроссмейстеру удалось отреваншировать во встрече с Каганом». «О мо­де написано мало. Так мало, что любая публикация на эту вечную тему встречается с острым интересом. И ин­терес не избывает». Что это еще за избывает? Есть старинный глагол избыть, но у него другой смысл. В этой же заметке «возникает аффект уважения» (эф­фект, что ли?). Ну, ладно, допустим, в газете спешка, материал сроч­но идет в номер. А что в книгах? Возьму две книги, вышедшие в 1973 г. Первая — «Олепинские пруды» Владимира Солоухина (М.: Сов­ременник, 1973, редактор В. Дробышев, корректоры Н. Попикова и Н. Саммур). Читаем: «В розовом свите­ре, подпирающим подбородок» (с. 89), колышится (с. 154), зависило (с. 154), восемдесят (с. 51), приподнесете (с. 242), отчего зависит (с. 272), пышаших (с. 297), внутри он полный (вместо полый, с. 123), Астралия (с. 333). Множество ошибок на правописание частиц не и ни: «какими бы не показались фантастичными» (с. 207), «сколько бы мы не искали» (с. 212), «сколько мы их не убеждали» (с. 311). Плохо с написанием так­же и так же: «точно также» (с. 230), «И хорошо так же, что она бывает в настойниках» (с. 287). Не везет на­званиям цветов и трав: «канадская злодея» (вместо элодея, с. 303), архидея (это в «Прекрасной Адыгене»). Даже классиче­ с­кий майковский Емшан, превратился в Емшит («Олепинские пруды», с. 315). А вот грамматика: «Правда ли увиденное (хлебное поле, новая ферма, новый магазин) производят на нас то самое впечатление, которое они (увиденное?  — А.К.) должны, по 115

его мнению, произво­дить» (с. 27). «Вчерашние шашлыки и вареная жирная баранина напоминает о себе приступами жажды» (с. 111). На с. 275: «...Дабы он несмотря ни на какие препятствия стремится породить подобный себе орга­низм». Союз дабы не употребляется с будущим време­нем глагола. Лексика: «А кошачьи лапки, семена кото­рых занесло в низину, на влажное место, в конце кон­цов сумели выкарабкаться на влажный косогор, туда, где как можно суше» (с. 320). Итого на 350 страницах текста больше семидесяти ошибок, опечаток, перевранных цитат. Тираж — 150 тыс. экз. Списка опечаток нет. Вообще они начали выходить из моды — списки опечаток. Считается, что все верно. Что же, вчерашний школьник, прочитав все эти зависило, колышится, приподнести, может так и написать. Зри­тельная память — штука сильная. Другая книга  — «Рассказы о Шаляпине» Ал. Лесса (М.: Советская Россия, 1973). Книга хорошо, с лю­бовью оформлена, нестандартно, я бы сказал, изящно напечатана. А язык? «Глядя на него, меня охватил ди­кий страх» (с. 153). Что это, как не классическое «Подъ­езжая к станции, с меня слетела шляпа»? «Центр вни­мания сосредоточился на Шаляпине» (с. 64). Как это центр сосредоточился? На с. 54 написано, что бесконеч­ные рассказы Шаляпина слушали «буквально не перево­дя дыхания». Бесконечные — и не переводя дыхания буквально. Будто бы? На с. 165 автор пишет о старичке почтенного вида, который в Париже подошел к Льву Никулину и подарил ему сотни вырезок из газет и журналов, рассказывающих о Шаляпине. «В суматохе писа­тель не смог рассмотреть подарок. Не догадался он уз­нать и фамилию доброхота». Но ведь слово доброхот в современном русском языке употребляется только иро­нически. Много орфографических ошибок: всемирно-извест­ный (с. 158), органно-звучащий (с. 145), невыразимо-прекрасный (с. 153), неподдельно-искренние (с. 78). Во всех этих случаях прилагательные надо писать от­дельно от наречий: всемирно известный. На с. 13: «сколь­ко бы иные не говорили». Не везде объ116

яснены малоиз­вестные слова. Например, я не знаю (каюсь!), что такое компримарий. Уверен, что и многие не знают. В заключение несколько возражений И. Фонякову. Не следует так решительно отвергать слово дискусси­ровать. Форма эта (наряду с дискутировать) признает­ся литературной современными словарями, справочни­ками. Автор статьи «Садись, Машенька, пятерка!» счи­тает причастие будущего времени формой, никогда не существовавшей в языке. Что значит «никогда не сущест­вовавшей»? У Гоголя читаем: «Буде окажется в их гу­ бернии какой подозрительный человек, не предъявящий никаких свидетельств и пашпортов, то задержать его немедленно» («Мертвые души», т. 1, гл. 9). Вы скажете: это пародия на канцелярский стиль. Возможно. Но вот признанный мастер языка К. Паустовский: «Я мог бы привести здесь сотни отрывков из книг Грина, взволнующих каждого не потерявшего способности волноваться перед зрелищем прекрасного» («Жизнь Александра Грина»). Вряд ли это случайная ошибка у Паустовско­го. И  еще пример: «Играя Боксера в пьесе Назыма Хиккгета “Дамоклов меч”, я за тупостью и жестокостью это­го персонажа увидел и другое  — человеческое: тоску по несбывшемуся и теперь уже никогда не состоящемуся». Я не отстаиваю подобные формы. Я только ратую за точность формулировки: нель­зя считать причастия будущего времени никогда не су­ществовавшими в языке. Есть разница между несущест­вующим и существующим, но отвергаемым нормативной грамматикой. Надо нам «всем миром» больше спорить о языке, во­влекая в эти споры молодежь. Надо учить языку всегда и везде, не оставлять без внимания ни одной ошибки. Будем всегда помнить слова И.С. Тургенева: «Береги­те наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это Достояние, переданное нам нашими предшественни­ками».

117

о судьбах русского слова (полемика, консультации, ответы на письма читателей)

 

Не единой меркой! Начну с вещей бесспорных. Действительно, у нас до­садно много нелепых, безграмотных вывесок, устояв­шихся неправильных форм обращения. Один читатель в «Литературной газете» возмущается объявлением: «Богаж выдается по предъявлению квитанции» — и спраши­вает, как с этим бороться. Что же тут скажешь? Это вопрос элементарной неграмотности, по сути не относя­щийся к тем проблемам развития современного языка, которые законно волнуют очень и очень многих. Однако, когда сталкиваешься с таким явлением в газете, это уже настораживает: «Прокатная стоимость за лыжи для взрослых: в сутки 55 копеек». Существует очень много способов передать ту же самую информацию, но выбран почему-то совершенно недопустимый оборот: стоимость за. «Все это терялось лишь только атака вкатывалась в штрафную площадь противника. Игра становилась мел­кой, суетной». Суетная  — слово с совершенно явственно слышимым архаическим оттенком и уже только поэтому стилистически несовместимо с тем контекстом, в котором оно употреблено. И потом: означает оно отнюдь не то же, что суетливая, на что, видимо, надеялся автор статьи, а «тщетная, пустая, не имеющая ценности перед лицом бога». «Матч перенесен на более поздние сроки в связи с болезнью гриппом ряда игроков». Можно заболеть гриппом, перенести заболевание гриппом, но болезнь гриппом действительно вопиет о милосердном отношении к языку. Прочитали мы когда-то свежий интригующий заголо­вок газетной статьи «Белая страда» (об уборке хлопка). Порадовались экспрессивному, идущему от поэтической речи выраже118

нию. Но вскоре газеты ударили по нам «Белыми спартакиадами», «Белыми рейсами», «Голу­бым патрулем», «Зеленым патрулем», «Зеленой жатвой», «Быстрым льдом», «Серебряным тренером». Возник штамп, и сейчас подобные заголовки воспринимаются уже как пародийные. Однако можно ли поставить крест на их печальной судьбе? Конечно, нет: тот же самый «голубой патруль» может со временем стать специаль­ным обозначением в какой-либо иной системе речи и снова лишиться всех привнесенных эмоциальных оценок. Язык подвижен: живой язык отличается от мертвого не только тем, что на одном говорят, а на другом написаны древние тексты, но и постоянным своим изменением. Владеть «по правилам» можно только мертвым языком. Язык бесконечно разнообразен. Кроме литературного языка, существуют диалекты, просторечие, жаргоны. И сам литературный язык не един: есть литературная разговорная речь, научный стиль, стиль деловых бумаг и официальных доку­ ментов. Дискуссии по вопросам языка, культуры речи между тем ведутся, как правило, без учета стилистической диф­ференциации. Конечно, есть и общие требования, предъявляемые к любой разновидности речи. Прежде всего это соблюдение норм, действующих на современном этапе развития рус­ского литературного языка. Когда писатель пишет, что некто «разжал руки, потеряв надежду в старые опо­ры», — это ошибка для любой речи, потому что надежду можно потерять только на что-то. Но даже правильность  — первая заповедь  — не есть нечто единое. То, что представляется явной ошибкой в одном стиле речи, может быть нормальным явлением в другом. Особенно разнообразны и сложны законы художест­венной речи. Именно поэтому буквалистский подход к анализу художественных текстов совершенно недопу­стим. Общее правило гласит: нельзя объединять и давать в предложении как однородные члены неоднородные по­нятия. И это бесспорно верно по отношению к речи де­ловой, научной, информационной. Но вот Гоголь пишет Жуковскому из Рима: 119

«Россия, Петроград, снега, подле­цы, департамент, кафедра, театр — все это мне снилось. Я проснулся опять на родине». Это художест­венная речь. Объединение разнородных понятий может стать одной из черточек художественной речи. Примеры многочисленны. Ю. Олеша в книге «Ни дня без строчки» передает впечатления от женской карнавальной маски: «Может быть, мало что из предметов было так прекрасно, как маска. Она была женщина, Ренуар, сновидение, она была “завтра”, она была “наверно”, она была сей­час, сейчас подожди, сейчас». Сильно звучат «несочетаемые» слова в поэзии. Инто­ нация объединяет как однородные (эмоционально одно­ родные), ставит в один ряд слова, разнородные в любом другом стиле речи: И пришли к нему двое Безвестных владимирских зодчих, Двое русских строителей, Статных, Босых, Молодых. (Дм. Кедрин)

Статный и молодой — слова одно с большим, другое с меньшим оценочным значением. Босой — слово другого ряда. Мы не скажем: «В комнату вошел молодой, босой человек». Несоединимость определений режет слух. Свя­занные законами поэтической строфы все три слова при­обрели новые, дополнительные оттенки, заиграли. Вот еще примеры: Ты очнешься, качнешься сначала : и снова Будешь голоден, чист, одинок. (П. Антокольский)

120

Спит старый мастер. Позади него Сумятица, и книги, и сомнения. (В. Луговской)

Можно ли представить себе сообщение: «В магазине похоронных принадлежностей продаются гордые гробы»? На подобный эпитет не отважился бы даже такой знаток «гробовой рекламы», как Гр. Безенчук. По всей вероятности, если бы вы услышали от парикмахера предложение «наклонить ваши волосы», вы бы предпочли пересесть в другое кресло. Однако Пушкин создает поражающий своей дерзостью образ достовер­ный, убедительный, неоспоримый: Когда сюда, на этот гордый гроб, Пойдете кудри наклонять и плакать...

Ю. Олеша правильно заметил, что «это шаг поэта в иную, более позднюю поэтику». Теперь любителя стихов не удивляют, а радуют такие, например, строки: Лежит зеленый холод Ала-Тау, Окутанный блистающей луной. (В. Луговской)

Зеленый холод, окутанный луной! Из обмолвок и прозрений XIX века рождается поэтическая система XX столетия. Отрок сжался в прыжок к амбразуре прижаться. (А. Вознесенский)

121

Читаю в газете: «Часто посещают часть родители солдат», «Узнаю, что перед весенним севом собрались колхозники на собрание и разбирали все промахи и не­дочеты». Нехорошо часто — часть, собрались — собра­ние — разбирали. А в стихе сжался — прижаться — со­звучия скрепляют строки. И еще: читатель «Литературной газеты» М. Филимо­нов, в письме которого содержится много правильных замечаний, видит в этих строках явное нарушение язы­ковых норм. Конечно, во всякий другой текст редактор должен был бы внести правку: «сжался перед прыж­ком». В поисках максимальной компактности, напряжен­ной образности поэзия XX  в. часто «проглатывает» грам­матически необходимые звенья фразы. Но поэтической вседозволенностью «это отдает обычно в тех случаях, когда поэт достигает желаемого результата», иначе го­воря — когда читатель верит созданному образу. Дей­ ственность, убедительность образа зависит от соотнесен­ности с тем контекстом, в котором он появляется. Контекст понимается здесь очень широко, как тематическое, идейное, лексиче­ ское и ритмическое единство. Авторы многих писем в редакцию «Литературной га­зеты» недоумевают по поводу необычных словосочета­ний, удивительных оборотов речи в некоторых художест­венных произведениях. «Посмотрел на жену не расслы­шавшими глазами» — здесь мы сталкиваемся с явлением метонимии, широко распространенным в образной речи. Метонимия  — перенос названия с одного предмета на другой, смежный. Не расслышавшие глаза — это, конеч­но, глаза не расслышавшего человека. У Бунина читаем «Потом приходил коротковатый старичок в изумленных очках»; «Грозны были и его изумленные очки». А вот пример из современной прозы: «Котиков смотреть иде­те? — спросил он нелюбопытным голосом». Одним из первых стал применять в прозе необычные сочетания слов Лев Толстой. Уже в 60-х годах прошлого века он написал: «По доскам моста раздались прозрач­ные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей». 122

Бунин радовался, когда встречал у Толстого «счаст­ливый, белый весенний запах», «белый запах нарциссов». Немало таких необычных для бытовой или деловой речи словосочетаний и в прозе самого Бунина: «Кусты шуме­ли остро, сухо»; «Тепло дует солнечный ветер». Наш со­временник пишет о «соленой грусти расставаний». Ссылкой на опыт классиков я отнюдь не хочу оправ­дать прием как таковой. То, что раньше говорилось о контексте, может быть полностью повторено и здесь. При этом хочется напомнить еще об одном немаловажном критерии  — о вкусе, о языковом слухе. Читаем газетный текст: «В основе работы И. Галенко заложен его собственный опыт работы. Главное в ра­боте бригады — четкий ритм». Рука сама тянется уничто­жить эти повторы. Но совершенно другое отношение к такому же повтору возникает в том случае, если он вос­принимается как элемент художественной речи: «Потом дачу продали с аукциона, потом Финляндия сделалась независимой, потом прошли войны, потом я стал стари­ком» (В. Шкловский). То, что в тексте деловом, научном, газетном расце­нивается как тавтология, как «масло масляное», в худо­жественном произведении звучит иначе: «Отовсюду гля­дит в залепленные снегом окна белая, белая белизна, нанесенная до самых подоконников, а на потолке лежит ее белый отсвет» (И. Бунин). «И вы уже / звездой среди ночи, скользящей поступью скользя, идете...» (А. Блок). Нельзя, однако, считать, что образная выразительная речь свойственна только поэзии. Нельзя так противопо­ставлять газету и поэзию, как это делали имажинисты в Манифесте «Почти декларация» (1923 г.): «Два полю­са, поэзия, газета. Первый: культура слова, то есть об­разность, чистота языка, гармония, идея. Второй: вар­варская речь, то есть терминология, безобразность, арит­мичность». Современная газетная речь уже многое взяла от экс­ прессии разговора и от выразительности художественной ли123

тературы. Газета сегодня — в поиске выразительных средств, в движении. Есть и «обратная связь»: появление газетных оборо­тов в художественной речи. Так, возникшее на страницах печати выражение номер один (проблема номер один, задача номер один) пробирается потихоньку в поэзию и в прозу. «Про земляничное варенье говорить не буду. Всякая хозяйка, всякий человек, хоть немного понима­ющий в варенье, считает его вареньем номер один» (В. Солоухин. Третья охота). В романе Ю. Трифонова «Нетерпение» читаем: «От Нечаева? Что за вздор? Разве он жив?.. Который был  — монстр, чудовище, царский враг номер один?» «Дорога номер один» — сборник сти­хов Е. Евтушенко. И опять-таки: в одной системе упо­требление даже канцеляризма может быть необычайно выразительным, действенным приемом, в другой  — воспримется как штамп, общее место, пошлость. Очень надо быть осторожным, определяя тот или иной случай как ошибку. Ошибся ли Горький, употребив форму людями (вместо людьми) при передаче речи Сав­вы Морозова: «Он явился в мир, чтобы играть людями, для радости людей»? У Есенина в «Анне Снегиной» есть строчки: Сейчас вот, когда бумаге Вверяю я грусть моих слов, Вы с мельником, может, на тяге Подслушиваете тетеревов.

Тяга — это охота на вальдшнепов, на тяге тетеревов не подслушивают. Ошибка поэта? Но ведь это письмо Анны. Стало быть, ошибалась она, эмигрантка, забыва­ющая Россию? Очень радует то, что в последнее время так возрос интерес к языку в самых широких читательских кругах. Борьба за чистоту нашей речи может вестись только общими усилиями. Что же касается проблем, связанных со спецификой языка современной художественной ли­тературы, то здесь, мне кажется, в большом долгу перед читателем наша критика и литературоведение. 124

Во-первых, во-вторых... Хочу поговорить о тех проблемах, которые поднимает С. Шацков в статье «Не пора ль и власть употребить?». Многое в статье верно. Автора по-настоящему вол­нует судьба русского слова. О недостатках языка печати он пишет не равнодушно, а как человек, который болеет душой за русский язык, за культуру речи. И это мне как языковеду-русисту не может не импонировать. Некото­рые перекосы и ошибочные утверждения, может быть, от запальчивости. Согласен с оценкой отдельных слов и словоупотреб­лений. Действительно, до каких пор мы будем читать в газетах: факты подтвердились и факты не подтверди­лись? Это противоречит самому значению слова факт. Несколько лет назад я об этом писал в книге «Работа над словом» (Библиотечка журналиста, 1-е изд.), для которой мы с В. Вакуровым сделали главу о языке и стиле газеты. Хорошо помню, что после выхода книги мне возража­ли даже некоторые языковеды, рассуждая примерно так: если обороты факты подтвердились и факты не подтвер­дились укрепились в газетном языке, значит, слово факт приобрело новое значение: «любое сведение, сигнал, со­общение» (в том числе и непроверенное, ложное, что ли?). Но частота употребления сама по себе еще не свиде­ тельствует о правильности, литературности того или ино­го слова или оборота речи. Не ново, но, конечно, верно возражение С. Шацкова против неумеренного и неуместного употребления слова труженик. О различии между словами работать и тру­диться хорошо писал М. Исаковский. Трудиться и тру­женик  — слова высокой оценки деятельности человека. Нельзя любого человека независимо от качества его paботы, от степени упорства, трудолюбия назвать труже­ником. Как поясняет в словаре Даль, труженик  — обре­ченный или сам обрекшийся на тяжкие труды, подвиж­ник, мученик, трудящийся неутомимо. Если бы меня по­просили дать современное определение этого слова, я бы оставил далевское 125

толкование, выбросив только слово мученик. Словарь Ожегова определяет: труженик — тот, кто трудится, трудолюбивый человек. Справедливы возражения С. Шацкова против газет­ных штампов, употребление которых говорит о нежела­нии или неумении многих газетчиков творчески мыслить, творчески относиться к языку, писать нешаблонно. Га­зетная спешка, необходимость срочно дать материал в номер может оправдать не все погрешности. Теперь о том, в чем я не могу согласиться с автором статьи «Не пора ль и власть употребить?». Споря с В. Костомаровым, С. Шацков утверждает: «Нет и не может быть “особого” газетного языка, а есть единственный литературный, но он на газетных страни­цах должен быть предельно кратким и вместе с тем емким, точным и выразительным, отвечающим крылато­му определению А.П. Чехова: краткость — сестра та­ланта». Похоже, что автор в этом случае берет в союзники и меня. А я никогда не считал, что газетная речь не имеет своей специфики, об этом, кстати, сказано в главе «Что такое язык и стиль газеты?» в упомянутой книге «Рабо­та над словом». По С. Шацкову, вся специфика газетной речи состоит в том, что она должна быть краткой, емкой, точной и выразительной. Но разве эти требования не предъявляются чуть ли не к любой разновидности язы­ ка? И разве язык газеты (как его ни называй: «русский язык на газетной полосе», «газетный стиль», «газетно-публицистическая речь») не имеет своих действительных особенностей? Конечно, язык один  — русский литературный. Но су­ ществуют такие значения слов, которые в определенном контексте встречаются исключительно или преимущест­венно на газетной полосе: климат, грани, калейдоскоп, мозаика, вахта, горизонты. А газетная фразеология? Трудовой семестр, третий семестр, белая страда, голубой патруль, зеленая аптека. В художественной прозе эти сочетания вряд ли встре­тишь. Есть особенности у газетного синтаксиса, заключа­ющиеся опять-таки не в каких-то немыслимых для дру­гих стилей речи 126

типах сочетания слов и предложений, а в предпочтении одних типов словосочетаний другим. Со­вокупность этих предпочтений и создает «синтаксический облик» газеты. Нет газетного языка? Возьмите чуть ли не любой ма­териал любого номера газеты (кроме рассказов, стихов) строк на 50, рядом положите 50 строк художественной речи, столько же  — учебника, столько же  — делового до­кумента. Спросите любого мало-мальски грамотного че­ловека, где тут газета? Уверен, почти каждый сразу определит. Кстати, такие опыты проделывались. И дело не только в разных темах, но и в языке. Второе возражение. Нельзя так оценивать словари, как это делает С. Шацков: «Некоторые языковеды под видом объективности и современности узаконивают иска­жения и засорение родной речи». Имеются в виду в пер­вую очередь составители словаря-справочника «Новые слова и значения», включившие в словарь немало про­сторечных и разговорных слов и значений слов (С. Шац­ков называет их «уличным жаргоном»). В том же смерт­ном грехе автор обвиняет редактора 9-го издания ожегов­ ского словаря. Глубоко убежден в том, что включение в словарь — с соответствующей пометой  — просторечных слов не нано­сит вреда культуре речи народа. А у Даля слова дылда, обалдеть, остолоп, долдон, халда, хабалка, сопляк, шляться вообще никак стилистически не оценены, а просто даны с толкованиями (Даль не признавал так называемых стилистических помет, лишь изредка оцени­вая выражения типа старый хрен словом «бранно»). Неверно думать, что включение подобной лексики в словарь подрывает корни изящной речи, а стыдливое замалчивание таких слов (Нету их, нету! Видите, в сло­варе нет, значит, и в языке нет!) искоренит их употреб­ление в народе. Вам не нравится слово вагон в значении «много»? Но разве другие старые слова не приобрели сходных значе­ний? Мы говорим: гора дел, море голов, народу  — туча. Скажите, чем хуже вагон времени? И почему одним законно развившимся метафорам давать в словарях зеленую улицу, а перед другими зажигать красный свет? 127

Неужели можно всерьез подумать, будто минералка просто мелькнула в печати, и единственно на этом осно­вании какие-то неразумные дяди сунули ее в словарь? Ошибочное представление. Образования типа мореходка, подсобка, вечерка (вечерняя газета), а также Комсомол­ка, Литературка сделаны по очень продуктивной в со­временной речи модели. В словаре Ушакова нет слова газировка в значении «газированная вода», а Ожегов это слово уже отмечает. Будто бы мы никогда в жизни не произносим слов газировка, читалка, летучка, курилка! Почему же тогда нас так пугают неотложка или мине­ралка? Ах, как возражали пуристы против слова открыт­ка! А теперь это самое обычное слово, даже трудно по­верить, что его считали жаргонным, почти неприличным. Впрочем, обо всем этом хорошо сказано в книге К. Горбачевича «Изменение норм русского литературного языка». Вспомним Пушкина: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то обо­рота, но в чувстве соразмерности и сообразности». Обще­известная истина: Пушкин ввел в литературный обиход многие слова, считавшиеся до него вульгарными, недо­стойными включения в литературный язык. И не надо думать, что С.И. Ожегов так уж оберегал свой словарь от нелитературной лексики. Да, у него не было прохиндея и охламона, но были (с пометами!) и обормот, и задрипанный, и старый хрен, и толстомордый. Вот написал  — и испугался. А ведь кто-то подумает (и напишет): «Ага, кандидат филологических наук при­зывает к употреблению вульгарной лексики. Ату его!» С огорчением прочитал, что С. Шацков считает прак­тически все сложносокращенные слова в «Словаре со­кращений русского языка» «непроизносимой абракадаб­рой». Так и написано: «более двенадцати тысяч непро­износимых абракадабр». А ведь там и МГУ, и ГЭС, и Моссовет, и загс, и тысячи других слов, широко употребляющихся миллионами людей и в устной и в письменной речи. Несколько замечаний об отдельных словах. 128

Автору письма представляется в ряде случаев прием­лемым лишь то употребление слова, которое ему кажет­ся правильным, литературным. Он считает, например, что глагол позволить имеет в русском языке только одно значение — «разрешить» (не запретить). Все осталь­ное  — от лукавого. Обороты типа соревнование позволи­ло добиться успеха, телевизионные камеры позволили тысячам зрителей стать свидетелями.., реконструкция позволила повысить производительность труда объявля­ются неправильными. С. Шацков рассматривает их как одно из «последних поветрий», к тому же как нечто «не­уместное». Ой ли? Открываем «Словарь современного русского литературного языка» (т. 10) и находим там примеры: «Неплотно притворенный ставень позволил мне видеть пирующих и расслышать их слова» (Лермонтов); «Пан­шин учтиво, насколько позволяли ему воротнички, накло­нил голову» (Тургенев) и т.д. Стало быть, уж никак не новое и отнюдь не неуместное «по­ ветрие». Каждый, кто обратится к толковому словарю или просто к своему языковому опыту, без труда убедится в том, что возражения С. Шацкова против оборотов типа бороться за выполнение плана, работа совещания не­справедливы. В связи с этим вспомнилось, как автор газетного очер­ка, известный поэт, резко выступал против выражений русский чай и доброй ночи. Есть, мол, чай грузинский, индийский, китай­ский, цейлонский, а русского чая не было и нет. Во-первых, есть и русский чай. Во-вторых, сочетание русский чай обычно имеет значение «чаепи­тие». Доброй ночи  — не по-русски, считал поэт. Пра­вильно, мол: спокойной ночи. А вот Тургенев (которого уж никак не обвинишь в том, что он «засорял» или «ис­кажал» язык) писал: «Я бросился на душистое сено. Федя пожелал мне доброй ночи». Возражения подобного рода  — примеры субъективно­го отношения к фактам языка, языковой вкусовщины. Перечислив подлинные и мнимые беды газетной речи, С. Шацков призывает власть употребить, тут же, впро­чем, пояснив, что выражение это следует понимать не в административ129

ном, а лишь в «организационно-творче­ском» смысле. Что же это за организационно-творческое употребление власти? Давайте спорить. Давайте больше писать о языке на страницах газет и журналов. Я бы предложил вот что. Раз в месяц областная га­зета дает обзор языка и стиля газет районных. Цент­ральные газеты помещают критический материал о язы­ке областных. А кадры «критикующих» найдутся: есть лингвисты в областных городах (учителя, преподаватели пединститутов, университетов), есть писатели — ревни­тели чистоты языка — в центре и на местах. Только не надо кампанейщины. Борьба за чистоту русской речи должна стать постоянным делом всех жур­налистов, языковедов, писателей, читателей и почита­телей. В этом смысле я приветствую выступление С. Шацкова. Прошу извинения за некоторую резкость тона. Хо­тел, как Федор Иоаннович, всех согласить, все сгладить, а перечитал и вижу: резковато. Впрочем, С. Шацков сам сторонник гневной поле­мики.

Выйти или сойти? Как правильно говорить: «Схожу на следующей оста­новке» или «Выхожу на следующей остановке»?  — спра­шивают нас многие читатели. Глаголы сойти (сходить) и выйти (выходить) в боль­ шинстве случаев четко различаются по смыслу. Мы го­ворим: он вышел из дома, корабли выходят в море, вый­ти из-за стола, мысль не выходит из головы; но: сойти с крыльца, сойти с тротуара на мостовую, сошел с ко­рабля на берег. Затруднения возникают только тогда, когда речь идет о конце поездки в трамвае, метро, автобусе. Когда-то в этих случаях употреблялся преимущест­венно глагол сходить (сойти). Он хорошо передавал дви­жение сверху вниз, спуск. Говорили, например: сойти с конки (так называлась городская железная дорога с конной тягой). У конки был, между 130

прочим, империал, верхняя площадка с местами для пассажиров, откуда надо было именно сходить, а то и слезать, держась за поручни. Появились трамваи, но и с трамвайной площад­ки нужно было спускаться по ступенькам, и поэтому продолжали говорить: «На следующей остановке сходите?» Потом, когда пошли автобусы, троллейбусы, элек­трички, поезда метро, движение вниз при выходе стало не основным или даже вовсе не обязательным: платфор­мы на станциях метро, электрической железной дороги делаются почти на одном уровне с полом вагона, так что «сходить» не приходится. Основным стало движение наружу из чегото, а для обозначения этого есть более точный глагол — выходить (выйти). Однако выражения вроде схожу через две остановки, сходим на следующей нельзя считать неправильными. Глаголы сойти и выйти (когда говорят о выходе из автобуса, метро) пока «сосуществуют», и еще неизвест­но, какой из них победит. Заметно, правда, что применительно к поезду эти слова несколько различаются по смыслу. Вышел говорят чаще всего тогда, когда пассажир на какое-то время вы­ходит на остановке («На ближайшей станции он вышел, купил яблок и вернулся в вагон»), сошел — когда речь идет об окончании поездки («В Рязани товарищ сошел, а я поехал дальше»). Не следует в этих случаях говорить слезаю, вылезаю (еще хуже пора вылазить). На юге иногда можно слы­шать нелитературное, местное употребление глагола вставать: «На следующей встаете?» «Встаю» (хотя от­вечающий иногда уже стоит, готовясь к выходу). Итак, правильно говорить: выйти (выходить) и сойти (сходить).

Знаете ли вы, что... ...слова редис и радикулит — «родственники»? Оба слова происходят от латинского существительно­го radix (радикс) — корень. Почему редис назван кор­нем, понятно. 131

Но что общего между корнем и радикули­том? Врач ответит: радикулит  — это заболевание кореш­ков спинномозговых нервов. Вот откуда радикс в корне этого слова. От этого же корня радикальные (коренные) изменения, радикал (корень) как термин в математике. ...поговорка «мастер на все руки» первоначально при­ менялась по отношению к перчаточникам? Так называли мастера, который мог сделать перчатки на любую руку. Сейчас смысл этого выражения иной: мастер на все руки — это человек, который многое умеет. ...наше разговорное слово чушь писалось когда-то иначе: чужь? Дело в том, что по своему происхождению слово это связано с прилагательным чужой. Чужь  — это что-то чуждое, непонятное, «не наше». А позднее это слово пи­сать стали по произношению: ж в конце слова звучит как ш. ...прилагательное затрапезный происходит не от слова трапеза (обед, еда), а от фамилии фабриканта петров­ских времен Затрапезнова? Фабрика Затрапезнова изготовляла грубую, дешевую ткань, которую стали называть затрапез и затрапеза, а всякую дешевую, рабочую, «не выходную» одежду — за­трапезной. Слово это употребляют с оттенком неодобре­ния, осуждения: «Гости приехали, а он к ним в каком-то затрапезном халате вышел».

Капает ли кран? В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Да­­ля слову озадачить дается такое объяснение: «Привести в затруд­нение, в недоумение, поставить в тупик». В таком смысле это сло­во благополучно дожило до нашего времени и в разговоре и в литературных произведениях. Но вот журналист Г. Тарнаруцкий из города Абакана ниспро­верг это устоявшееся слово, удивляясь, как оно в числе прочих... не­лепостей может попадать в газету. 132

«Я опустил взгляд на газету и тут снова наткнулся на нелепое озадачить», — возмущается Г. Тарнаруцкий. У того же В.И. Даля: «Крыша каплет, потолок стал капать». И мы, например, говорим: «Весь дом вышел на улицу»; «Детсад пошел гулять». Г. Тарнаруцкий же никак не хочет признавать вы­ражения кран капает и относит его к разговорной речи людей малообразованных. «Кран капает только у слесарей с четырехклассным образова­нием», — утверждает Г. Тарнаруцкий. Высказывания Г. Тарнаруцкого взяты из его выступления в «Литературной газете» на полосе, посвященной борьбе за чистоту русского языка. В дискуссии по вопросам культуры речи, развернув­шейся на страницах «Литературной газеты», были вы­сказаны мнения, с которыми не согласился читатель «Журналиста» Н.  Кирь­ янов. Г. Тарнаруцкий считает неправильным, малограмот­ным выражение кран капает. Н. Кирьянов, ссылаясь на Даля, в словаре которого приводятся словосочетания типа крыша каплет, потолок стал капать, относит подоб­ные обороты речи к вполне приемлемым. Н. Кирьянов прав. Не следует перебарщивать в борь­бе за чистоту речи, нельзя рассуждать, например, так: «Кран не может капать, капает вода из крана». В языке известно явление так называемой метонимии, переноса названия с одного предмета на другой — смежный. Имен­но это явление позволяет нам говорить: самовар кипит, чайник вскипел, хотя мы хорошо знаем, что речь идет о воде, которая кипит в самоваре, в чайнике. Отсюда и крыша течет, и кран капает. Как странно слышать, если подходить к делу с точки зрения чистой логики, выра­жение самовар убежал не в сказке «Мойдодыр», а в жизни! Но у языка своя логика. Теплая шуба тоже вро­де нелогично: ведь шуба не теплая, она просто тепло со­храняет. Кран капает — вполне допустимо в разговоре. Да и как иначе сказать? Вода капает из крана? Это вполне логично, но ведь тогда и смысл немножко другой, прав­да? Кран капает — значит, 133

он неисправен. А если вода капает из крана, то это может быть и при исправном кране. Исходя только из логики, не учитывая законов язы­ка, наверно, можно подвергнуть сомнению и правиль­ность предложения я съел целую тарелку. Ведь не та­релку, а содержимое тарелки. Г. Тарнаруцкий считает нелепым глагол озадачить. И, снова цитируя Даля, спорит с ним Н. Кирьянов. Ну, тут, видимо, чистое недоразумение. Вряд ли кто-нибудь может быть против обычного, давно принятого в языке употребления глагола озадачить в смысле «при­вести кого-то в недоумение»: «Вторичное посещение кня­зя меня озадачило. Я этого не ожидал» (Тургенев). Г. Тарнаруцкий, конечно, имеет в виду действительно нелепое употребление этого слова в значении «поставить перед кем-то задачу»: «Перед началом работы бригадир озадачил всех, дав каждому определенное задание». Это противоречит нормам современного литературного язы­ка и достойно осуждения.

Стандарт: противоречивое значение слова? Письмо в «Журналист» Стандартизация  — одно из важнейших средств науч­нотехнического прогресса, повышения качества про­дукции. Между тем в нашей печати слово стандарт, помимо своего основного смысла, означающего типовой вид, об­разец, часто употребляется в переносном значении, под­разумевающем нечто шаблонное, трафаретное, не заклю­чающее в себе ничего творческого, оригинального. Пере­носное значение слова стандарт закреплено в ряде спра­вочников, в частности в «Словаре рус­ ского языка» (М., 1973). Подобное толкование приводится в других изда­ниях и нередко на страницах печати. Такое противоречивое употребление одного и того же слова в двух различных значениях затрудняет ши­рокую пропаганду стандартизации как важнейшего фак­тора научно-технического 134

прогресса. В то время как одна газета призывает к неуклонному соблюдению стан­дартов, другая предостерегает от «опасности стандарта». Мы понимаем, что нельзя принудительно вмешаться в законы развития языка. Тем не менее мы считаем, что наша печать должна всемерно избегать переносного зна­чения слова стандарт. По нашему мнению, в энциклопедических словарях и других официальных изданиях следовало бы указывать, что это значение устарело и, таким образом, не рекомен­дуется к применению. Было бы полезно, чтобы в печати как научно-техни­ческой, так и литературной, было разъяснено неправиль­ное толкование слова стандарт.

Мнение филолога Слово стандарт имеет в современном русском языке два значения: типовой вид, образец, которому должно удовлетворять что-либо по своим признакам, свойствам, качествам; нечто шаблонное, трафаретное, не заключа­ющее в себе ничего оригинального, творческого. Эти два значения сосуществуют довольно давно. Они отмечены словарем Ушакова 1940 г. «Словарь современ­ного русского литературного языка» приводит примеры употребления слова стандарт во втором, неодобритель­ном значении. «Я горячих и упорных люблю. Не стан­дарт, значит, а человек» (Б. Лавренев); «У нас в кине­матографе много стандарта» (В. Вишневский); «Фурма­нов избегает батального стандарта» (А. Макаренко). В двух значениях употребляется и прилагательное стан­ дарт­ный: удовлетворяющий стандарту, типовой; ли­шенный оригинальности, трафаретный. Надо сказать, что второе, переносное употребление слова стандарт развилось из первого не случайно, не во­преки логи135

ке, а закономерно. Разница между этими дву­мя значениями не столько в смысле, сколько в оценке явлений. И там и тут речь идет о вещах типовых, одина­ковых. Но в первом случае эта одинаковость оценивает­ся как положительное явление (поэтому борьба за стан­дарт), во втором — как отрицательное (поэтому борьба со стандартом). Невозможно изъять из употребления второе значение слова стандарт путем не соответствующей истине пометы устар. в словарях. Предположим, однако, что все переста­нут называть стандартом неоригинальный подход к делу. Что же останется в русской лексике для обозначения этого понятия? «Словарь синонимов русского языка» З. Александровой предполагает выбор: штамп, трафарет, шаблон. Но ведь у каждого из трех слов есть и другие, вовсе не отрицательные значения: штамп — инструмент, форма (а также печать), трафарет  — пластинка с про­резью для воспроизведения надписи или рисунка, шаб­ лон  — образец для изготовления одинаковых изделий. Как быть? Обстановка, реальная ситуация, контекст, как прави­ло, помогают понять, о каком же стандарте (хорошем или нежелательном) идет речь в каждом конкретном случае. Употребление одного и того же слова в двух разных значениях встречается как в русском, так и в других языках. По-французски слово hote обозначает и гость и хо­зяин. Но путаницы не происходит. По-русски переизбрать значит и выбрать на новый срок и освободить от должности, избрав другого (в разговорной речи). Поэтому возможно: «Хорошо работал, и его переизбрали» и «Пло­хо работал, вот его и переизбрали»: Вряд ли многозначность слова так уж опасна для языка и для дела.

Извините, простите Как лучше говорить: извините или простите?  — спра­ шивает нас читательница Г. Тремясова из Краснояр­ского края. 136

Глаголы извините и простите очень близки по смыслу, но разница между ними все же есть. Извините употреб­ляют тогда, когда речь идет о мелком проступке. Про­стите — более «серьезное» слово, его чаще произносят, если речь идет о большой вине. Бывают, однако, случаи, когда различие между этими словами как бы стирается: если вы извиняетесь на ходу, причинив кому-то небольшое беспокойство, то тут оди­наково уместны слова извините, простите, а также вино­ват. Все зависит от привычки. Иногда в подобных случаях можно слышать также извиняюсь. Против этой формы извинения долго и упор­но воевали специалисты, ссылаясь на то, что извиняюсь значит якобы «извиняю себя». Это не так. Говорим же мы он извинился, и никому не кажется, что он извинил себя. Конечно, извиняюсь чуть-чуть ниже по стилю, чем извините или виноват. Но ничего некультурного в этом слове нет.

В чем разница? Слова фабрика — завод существуют в нашем языке довольно давно. Завод  — слово исконно русское, по про­исхождению связанное с глаголом заводить. Существи­тельное фабрика заимствовано из латинского языка (по-латыни fabrika  — мастерская). В.И. Даль, объясняя разницу между заводом и фаб­рикой (в 60-х годах XIX в.), написал, что в отличие от завода на фабрике «работа идет более руками». Совре­менные словари характеризуют фабрику как «предприя­тие, основанное на применении системы машин». Чем же в таком случае отличается современная фабрика от за­вода? Абсолютно четкого различия между понятиями завод и фабрика нет. Твердо можно сказать, что предприятия тяжелой промышленности называются заводами: метал­лургический завод, машиностроительный завод, трактор­ный завод. Что касается предприятий легкой промыш­ленности, то тут строгого правила нет. Чаще всего в этих случаях употребляется слово фабри137

ка: ткацкая фабрика, швейная фабрика, обувная фабрика, однако предприя­тия, выпускающие товары широкого потребления, назы­вают и заводами: сахарный завод, хлебозавод, часовой ­завод. Как правильно говорить: заимообразно или взаимо­образно? Правильная форма — заимообразно. Слова, оканчи­вающиеся на -образный и -образно, возникают, как пра­вило, из существительных и (реже) прилагательных: че­ловекообразный (от слова человек), конусообразный (конус), волнообразно (волна). Слово заимообразно образовано от существительного заем. Искажение слова заимообразно в устной речи про­исходит под влиянием наречия взаймы (откуда и лиш­няя приставка в-)  — взаимообразно. Надо помнить, что из наречий подобные слова не возникают. Какая разница между словами талантливый и одаренный? Прилагательные талантливый и одаренный  — синони­мы. Во многих случаях можно взаимно заменять их: «это очень талантливый юноша», «это очень одаренный юноша». Но разница все же есть. Одаренный  — слово более высокого, приподнятого звучания, чем слово талантливый. Талантливым мы обычно называем человека, обладающего выдающимися способностями в какой-то одной области. А слово одаренный применимо, кроме того, и к людям, наделенным разнообразными таланта­ ми. Т.Л. Щепкина-Куперник в книге «Театр в моей жиз­ни» писала: «Отец был человеком одаренным: хорошо рисовал, писал стихи». Прилагательное талантливый относится и к людям и к плодам их творчества. Мы го­ворим не только талантливый писатель, талантливый композитор, но и талантливый рассказ, талантливая книга, талантливое исполнение. Слово одаренный отно­сится только к человеку. Нельзя сказать: одаренная по­весть или одаренный спектакль. Как лучше сказать: скучаю по вас или скучаю по вам? Существительные в этих случаях употребляются в дательном падеже: скучаю по отцу, тоскую по сыну. С местоимениями дело обстоит сложнее: местоимения мы и вы при глаголах типа скучать, тосковать после предло­га по ставятся обычно в пред138

ложном падеже: скучаю по вас, тоскуют по нас; местоимение они — в дательном: не скучайте по ним. Возможно и употребление предлога о: тосковал о них, скучаю о вас. Предлог за (скучаю за тобой) употреблять не следует: это местный, не при­нятый в литературной речи оборот. 1. Почему произношение дикторов радио и телевидения не совпадает в ряде случаев с рекомендациями «Сло­варя русского языка» С.И. Ожегова? Разнобой заметен в словах металлу2ргия и металлурги2я, инду2стрия и ин­дустри2я, одновре2менный и одновреме2нный. Язык меняется. Изменяется лексика, грамматика, не остается неизменным и произношение. Есть случаи, когда на протяжении нескольких десятков лет становится иным ударение в отдельных словах. Так, словарь Уша­кова рекомендовал ударения диагно2з, нефтяни2к, ва2хтер. Современное ударение  — диа2гноз, нефтя2ник, вахтёр. При изменении ударения в словах бывают периоды, когда как бы «сосуществуют» почти на равных правах два варианта ударения в одном слове. Сейчас такие колебания заметны в словах индустрия, металлур­гия, творог, иначе, одновременный, ракурс, назло, баржа. Эти колебания в речи иногда отражаются и слова­рями. «Жестче» других в этих случаях «Словарь ударе­ний для работников радио и телевидения», который ре­комендует только одно ударение, чтобы не допустить разнобоя в речи дикторов. Что касается разного произношения слова а2томный, то тут дело несколько иное. При литературном произно­шении а2томный наблюдается профессиональное ато2мный. Ср. еще профессиональное ударение в словах компас, рапорт (только у моряков), компле2ксный (в речи мате­матиков). 2. В «Словаре русского языка» С.И. Ожегова слово окрест помечено как устаревшее. Почему же сейчас оно в газетах вытесняет слово вокруг? Возрождение некоторых архаизмов  — довольно за­метное явление в современной речи, особенно на стра­ницах газет. Явно активизировались слова поведать, вояж, ныне, отменный (и от139

менно), настрой, визитер. «Зашевелились» слова рачительный и рачительность. Большинство этих слов в толковых словарях помечены как устаревшие (а прилагательное рачительный в сло­варе Ожегова характеризуется даже как старинное). Сам по себе процесс «оживления» некоторых слов в языке нельзя считать чем-то неестественным, вредным или опасным для языка, для речевой культуры народа. Предположим, что слово было не «в отставке», а «в за­пасе». Важно только, чтобы, возрождаясь, слово прино­сило что-то новое в язык, хотя бы какой-то новый оттенок. К сожалению, некоторые ожившие архаизмы употреб­ ляются в газетах слишком часто, без разбора, без осо­бой необходимости, ничего не давая языку. К таким не обогатившим речь словам, частотность употребления ко­торых увеличилась, можно отнести поведать, отмен­ный и др. Наречие окрест тоже активизировалось. Совсем, на­крепко из языка оно, впрочем, и не уходило. Малый ака­демический словарь (т. 2, 1958) дает его с пометой «книжное» и приводит примеры употребления этого сло­ва не только из СалтыковаЩедрина, но также из про­изведений К. Симонова, И. Эренбурга. Можно вспомнить и строчку из «Смерти пионерки» Э. Багрицкого: «Я всег­да готова! — слышится окрест». Плохо не то, что наречие окрест стало употребляться часто. Плохо, что на страницах газет оно потеряло свою народно-поэтическую, высокую окраску и ничем не отли­чается от слова вокруг. Тогда его незачем было и «ожив­лять». Еще хуже, когда любители простонародной речи в га­зете, как следует не знающие языка, пишут так: «Видно, не за горами время, когда осень преобразит окрест по своему пошибу» (это из «Заметок фенолога»). Что же окрест существительное, что ли? 3. Созвучно ли русскому языку выражение на пол­ном серьезе, которое иногда можно слышать? Выражение это идет от профессиональной актерской речи (как и слово волнительно). Словари рассматривают его как просторечное, то есть не рекомендуемое нормами литературного языка. Впрочем, оно на это и не претен­дует. Слово серьез как 140

самостоятельное существительное сейчас не употребляется, а когда-то встречалось. Толко­вые словари приводят примеры из Боборыкина («С ка­ким серьезом») и других писателей. У Достоевского: «Зачем ты в такой серьез берешь?» В каких случаях надо говорить благодарю, а в каких спа­ сибо? Разницы в значении этих слов нет. Но они различа­ются по стилю и по употреблению. Благодарю звучит несколько книжно, более офици­ально или торжественно, чем обычное, простое слово спасибо. Было бы, пожалуй, странно, если бы в ответ на небольшую услугу, оказанную подругой, вы сказали бла­годарю. Тут более уместно спасибо. В нашем языке от спасибо никаких других слов не образовано (если не считать нелитературных уменьши­тельных вариантов спасибочки, спасибочко). Глагол благодарить в этом смысле богаче. От того же корня образовано прилагательное благодарный, наречие благодарно, предлог благодаря. Словосочетания, вклю­чающие слова этого же корня, могут выражать различ­ные смысловые и стилистические оттенки, от официаль­ных выражений объявить благодарность, выразить бла­годарность до иронического, язвительного ответа благо­дарю покорно! (чаще всего употребляемого в смысле отказа, несогласия). Существует ли разница между глаголами прочесть и прочитать, потерять и утерять? Различие между словами прочитать и прочесть очень небольшое и опять-таки стилистическое. Глагол прочи­тать употребляется широко, во всех разновидностях рус­ской речи: и в непринужденной беседе, и в официальном документе, и в научной статье. Прочесть  — слово разго­ворное, редко встречающееся в деловых бумагах, учеб­никах, в газетной статье. Нельзя, однако, сказать, что прочесть, прочла, прочли  — неправильные, нелитератур­ные формы. Они вполне допустимы. Глагол утерять употребляется главным образом в официальной речи: утерять документы, утерять свиде­тельство. 141

Вряд ли мы скажем: «По дороге домой он уте­рял булку» или «В  лесу мы утеряли ножик». Официальную, деловую окраску имеет и существительное утеря (утеря паспорта). Этого «строгого» оттенка у слова по­терять нет. Слово утерять встречается также в выражениях типа утерять чувство собственного достоинства.

О двух словах (настрой и однозначный) В письмах читателей нередко можно встретить воз­ражения против отдельных «модных» слов газетной речи. В число таких слов попало и существительное настрой. Кстати, ироническое отношение к этому слову обнару­живается в пародии на спортивные интервью: «— А были вы уверены, Александр, что победите? — выстрелил очередным вопросом спортивный коммен­татор. — Да, у меня был хороший психологический на­строй,  — сказал Саша». А вот примеры из не юмористических газетных текстов: «Программа была не просто веселой и интерес­ной — она создавала определенный настрой: расходить­ся не хотелось, и долго еще звучали в квартире песни»; «Настрой команды лишь на сохранение преимущества чреват самым горьким исходом». Но действительно ли это слово новое, как утвержда­ют авторы некоторых писем? Еще в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля под словом на­страивать находим и настрой. Пример: «В каком он на­строении, настрое?» — с пояснением: «в каком духе». Даль считал настрой синонимом слова настроение, не де­лая различия между ними. Словарь Даля отражает сло­воупотребление первой половины XIX в. Но и тогда сло­во настрой было, видимо, редким. У писателей XIX в. его отыскиваем с трудом. В «Записках из мертвого до­ма» Ф. Достоевского читаем: «В это время действитель­но у нас была плохая еда. Да уж и все одно к одному привалило. А главное — общий тоскливый настрой, всег­дашняя затаенная мука»; «Но нельзя не 142

признаться, что самое высшее начальство Сибири, от которого зави­сит тон и настрой всех прочих командиров, насчет ссыль­ ных дворян очень разборчиво...» «Словарь синонимов русского языка» З. Александровой приводит это слово как синоним существительного настроение, но с пометкой — разговорное слово. Появление его в современном газетном языке объяс­няется скорее всего стремлением к экономии речевых средств. Настрой короче, чем настроение. Но одного это­го было бы мало для активизации полузабытого в пись­менной речи слова. Существительное настрой понемногу отвоевывает себе «местечко под солнцем». Настрой — не совсем то же, что настроение. Настрой воспринимается чаще всего как существительное от глагола настроиться (на что-то). Это видно из уже приведенного примера (настрой на сохранение преимущества). Настрой (по крайней мере в газетных текстах) не просто «состояние духа» (настроение), это нечто воле­вое, «нацеленное»: «Настрой на бое­вое дежурство». Когда я встречаю на страницах газет слово одно­значный, мне хочется сказать: осторожно! Сложное сло­во! Сложное не в смысле трудное, а в смысле состоящее из двух корней. Прилагательное однозначный имеет в современном русском языке два значения: состоящий из одного знака (однозначное число); имеющий одно значение (одно­значные слова). Однако в публикациях зачастую прилагательное однозначный и наречие однозначно приобретают оттенки расплывчатые, неопределенные, не вытекающие из смыс­ла обоих корней. Так, в одном из судебных очерков чи­таем: «Ее второй мир был таким же однозначным, как первый... После выступления адвоката Ляля поняла, что она — не однозначная жертва. Ляля поняла, что Михаил тоже жертва своего неправильного представления о жиз­ни, о людях». Ну зачем тут не однозначная жертва? Правильнее: не только она жертва. Или: «Оценки визита не были однозначными». И тут это слово употреблено неверно: из дальнейшего изложения видно, что оценки не были одинаковыми. 143

А вот из интервью с редактором журнала: «Разве можно железными рамками “плана журнала” закрыть дорогу рукописям — “хорошим и разным”? Поистине ответ однозначен...» А надо бы: ответ может быть толь­ко один. Еще пример: «Талант Райкина обычно опреде­ляют очень однозначно: блестящий сатирик. Но ведь в его искусстве органично сочетаются огромное драмати­ ческое дарование и трогающий до глубины души лиризм, трагедийность и почти клоунада». В данном случае вер­нее было бы сказать односторонне. При небрежном употреблении слово однозначный не­ правомерно замещает собой слова простой, примитивный, один, одинаковый, односторонний.

Наша консультация Г. Сулимов (Москва) пишет: «Почему так небрежен язык спортивных радио- и телекомментариев? В репор­тажах о футбольных и хоккейных матчах то и дело мож­но слышать: подключился в атаку, ответная контратака. И потом: что это за голевой момент, голевая ситуация? Разве так образуется прилагательное от слова гол?» В языке футбольных и хоккейных репортажей дей­стви­ тельно нередко встречаются ошибки. Отчасти это объясняется тем, что устная речь вообще слабее контро­лируется говорящими, чем письменная  — пишущими, от­части тем, что спортивные комментаторы должны очень быстро реагировать на происходящее. У них слишком мало времени для выбора слов, грамматического оформ­ления предложений. Отсюда многие ошибки. Однако ошибки ошибкам рознь. Одно дело  — оплош­ность случайная, возникшая из-за спешки. Другое  — ошибки «регулярные», повторяющиеся из передачи в пе­редачу; может быть, не замечаемые ведущими, но режу­щие слух зрителям и слушателям, внимательным к языку. 144

К таким языковым погрешностям, с которыми можно и должно бороться и которые нельзя оправдать специ­фикой жанра устного репортажа, относятся частые слу­чаи тавтологии, то есть избыточных словосочетаний типа ответная контратака, трибуны переполнены до отказа, динамовцы первыми открыли счет, удар в верхнюю де­вятку. Доказательством того, что это идет не от особен­ностей устной речи, являются многочисленные ошибки такого типа на страницах газет. Например: «До отказа был вчера переполнен Дворец спорта». Неправильно: подключился в атаку, подключать в атаку. Глаголы подключить и подключаться не употреб­ляются с предлогом в. Правильно: подключиться к атаке или включить(ся) в атаку. Эту ошибку нетрудно испра­вить, однако большинство комментаторов все-таки гово­рит подключился в атаку. Приятное исключение — ре­портажи из Тбилиси. Теперь несколько подробнее о пресловутом голевом моменте. Читатели не раз недоумевали по поводу стран­ного образования прилагательного голевой. Странность тут, конечно, есть. По законам русского словообразова­ния от существительных с основой на твердый соглас­ный образуются прилагательные с суффиксами -ое-, от основы на мягкий — с суффиксами -ев- (оставляем в сто­роне как второстепенный для данного случая вопрос о роли ударения и о словах с основой на шипящий). По­этому год — годовой, стол — столовый, смысл — смысло­вой, клен — кленовый. Но боль — болевой, броня — броневой, ось — осевой. Слово гол имеет твердую основу, поэтому должно было быть либо головой, либо головый. Неправильное образование прилагательного голевой пытаются объяснить тем, что когда-то слово гол, заим­ствованное из английского языка, произносилось как голь. Н.М. Шанский в книге «В мире слов» (М., 1971), развивая эту точку зрения, приводит примеры из русских газет и журналов 1909 г. типа «вбит первый голь». Объяснение это неубедительно, и вот почему. Когда произносили и писали голь, не было прилагательного го­левой (во всяком случае, нет никаких доказательств, что оно было). Прила145

гательное появилось недавно, когда форма голь была накрепко забыта, а существовала единственная форма гол. Таким образом, голевой все-таки от гол, а не от голь. Дело в том, что язык в этом случае не так жёсток и допускает некоторые исключения. От существительных с твердой и мягкой основой есть несколько слов с суффик­сом -oв: весть — вестовой, дробь  — дробовой, ель  — ело­вый, зверь — зверовой. И  наоборот: некоторые сущест­вительные с твердой основой дают прилагательные с суффиксом -ев: рана — раневой, смола — смолевой (и смолевый), плюсна  — плюсневой. Известны также коле­бания типа яблоня — яблоневой и яблоновый, желудь — желудевый и желудовой. Академическая «Грамматика современного русского литературного языка» (М., 1970) приводит в списке исключения и гол — голевой. Так что прилагательное голевой, не вполне законно образованное, все-таки не такой уж «урод», каким пы­таются его представить. Слово это толковыми словарями не отмечается, но оно упомянуто в академической «Грам­матике», а также отмечено в «Словаре любителей фут­бола» И. Кулжинского (Ростов-на-Дону, 1970). Мы уделили так много внимания слову голевой толь­ко для того, чтобы показать, как непросто в языке бы­вает определить, что правильно, а что неправильно, и как возникают «неправильности». В.А. Боричевский (Новосибирск) пишет: «За послед­нее вре­мя на страницах газет замелькало новое слово нештатный, которое стало употребляться вместо слова внештатный». Слово нештатный не является новым в русском язы­ке. Оно отмечено в ряде словарей, в частности в словаре Даля, который противопоставлял понятия «штатный» чиновник (занимающий штатное место, по штату) и «не­штатный», сверхштатный. По-видимому, прилагательное нештатный появилось в русском языке гораздо раньше, чем внештатный. Затем на какое-то время оно было не то что вытеснено, а несколько оттеснено словом вне­штатный, а потом снова активизировалось и сейчас в га­ 146

зетных и других текстах конкурирует со своим более мо­лодым соперником. Образованы эти слова по-разному, но по смыслу они одинаковы. Г.Н. Синеоков (Москва) привел немало примеров неправильного, с его точки зрения, употребления предло­га с: «виноград с местной оранжереи», «уходи-ка с кух­ни», «носильщик принимал багаж с автомашины», «что ему с того», «да не будите вы его, — произнес зритель с двенадцатого ряда». Предлог с употребляется тогда, когда он (в так на­зываемом пространственном значении) противоположен по смыслу предлогу на, предлог из в этих случаях вы­ступает как антоним предлога в: иду в школу  — пришел из школы (а не со школы, как иногда говорят), виноград в оранжерее — виноград из оранжереи, зритель сидит в пятом ряду  — зритель из пятого ряда. У Ильфа и Петрова читаем: «Лиза... плохо видела из дорогого тридцать четвертого ряда»; «В первом ряду послышалось сопение»; «На гражданина из первого ряда налетела барышня». Немно­го сложнее вопрос с употреблением предлогов при словe кухня. Поскольку в речи встречаются обороты иду в кухню и иду на кухню, постольку наряду с сочетанием уходи из кухни возможно уходи с кухни. Первое пра­вильнее. B. К. Родин (Куйбышев) спрашивает: «Как правиль­но: две жирафы или два жирафа, этот жираф или эта жирафа?» Это заимствованное слово довольно долго испытыва­ло колебания в роде: с 60-х годов XIX в. до 50-х годов XX в. толковые словари отмечают обе формы — жираф (м.р.) и жирафа (ж.р.). Современная литературная форма — жираф. Вот еще несколько существительных, испытывавших и испытывающих колебания в роде: клипс — клипса, рельс — рельса, туфля — туфель, жела­ тин — желатина, плацкарта — плацкарт (рекомендуются первые формы каждой пары). C. Рузаев (Санкт-Петербург) спрашивает: 1. Можно ли го­ ворить он был при галстуке? 2. Можно ли сказать он по­считал 147

это для себя неудобным (вместо счел)? 3. Как правильно: передавайте привет или передайте привет? Употребление предлога при в этом значении сле­дует признать просторечным, нелитературным. Ср. у А. Вознесенского в строчках, стилизованных под просторечие: «Ребята — при часах, девчата — при серьгах» («Вальс при свечах»). Лучше (и короче) формы от глагола счесть: не сочтите за труд, счел возможным, не сочли нужным явиться. Нужно говорить передайте привет. Это соответ­ствует нормам употребления в русском языке глаголов совершенного и несовершенного вида (подчеркивается однократность). В.М. Пашковский (Мариуполь) считает, что в совре­менной русской речи слово абитуриент употребляется не­правильно: «Ведь по точному смыслу латинского корня это слово следует применять не к поступающему куда-то, а к уходящему». Заимствованное слово абитуриент существует в рус­ ском языке больше ста лет. Старое значение этого су­ ществительного, продержавшееся в нашем языке вплоть до начала 60-х годов, действительно соответствовало первоначальному смыслу латинского слова abiturient — уходящий, готовящийся к уходу — «оканчивающий среднюю школу». «Словарь русского языка» С.И. Ожегова (4-е изд., 1960) дает слово абитуриент со значением «вы­пускник средней школы». Однако в современном слово­употреблении абитуриент  — это человек, поступающий в вуз (или техникум), сдающий вступительные экзамены. Новое значение слова нужно считать единственным в со­временной речи. Что касается латинского источника, то не следует смущаться по поводу «противоречия» и «несоответствия». Отход от этимологии — довольно обычное явление при заимствовании слов. Вот примеры: курган (турецк. кре­пость), декан (лат. десятник), комната (лат. помещение с камином), товар (турецк. скот). И.А. Агрузов (Кохтла-Ярве) спрашивает, может ли слово где-то обозначать время, а не место, замечая, что у класси148

ков русской литературы обороты типа где-то около полудня не встречаются. В русском языке местоименное наречие где-то всегда имело только одно значение: в каком-то (точно неизвест­но, в каком) месте. «Наш герой живет в Коломне; где-то служит» (Пушкин); «Барка тихо покачивалась на играв­шей воде, где-то поскрипывало дерево жалобным зву­ком» (Горький); «Где-то на поляне клен танцует пья­ный» (Есенин). В последние годы слово гдето в разго­ворной речи, реже в языке печати, литературы, стало употребляться также в значении «приблизительно» по отношению ко времени, количеству предметов: «Он при­шел где-то около двух часов»; «Собрали где-то около сорока центнеров». Можно слышать также: «Где-то он прав, а где-то неправ». Во  всех приведенных случаях вместо где-то можно написать приблизительно, пример­но. А в подавляющем большинстве случаев, особенно тогда, когда уже есть слово около, где-то просто лишнее: где-то около двух часов — около двух часов, где-то око­ло сорока центнеров  — около сорока центнеров. Сказан­ное относится и к оборотам вроде где-нибудь после обе­да, где-нибудь в районе четырех часов. Д.С. Захаров (Москва) возражает против употреб­ления глаголов разрешить и позволить в таких случаях, как «разрешите вас поздравить» или «позвольте поже­лать вам», считая, что эти слова можно употреблять только тогда, когда спрашивающий (обращающийся) ждет разрешения, а ведь в приведенных примерах ни о каком разрешении речи нет. Не следует так уж ограничивать возможности гла­голов позволить и разрешить. Слова эти давно употреб­ляются в русском языке шире, чем считает автор пись­ма. Вежливые обороты речи с повелительным наклоне­нием от глаголов позволить и разрешить употребляются с разными оттенками смысла и вовсе не всегда с ожида­нием разрешения. Вполне литературны поэтому случаи типа позвольте поздравить, разрешите представиться. Не должны вызывать возражения также и иные приме­ры, приводимые в «Словаре современного русского ли­тературного 149

языка»: «Позволь,  — перебил с улыбкой Сер­гей Иванович,  — личный интерес не побуждал нас ра­ботать для освобождения крестьян, а мы работали» (Л. Толстой); «Да, да, да, да, позвольте... — припоминал и не верил, что может нечто подобное припомнить Пас­тухов» (К. Федин); «Позволь тебе заметить, Мавра, ты ужасно передо мной забываешься!» (Ф. Достоевский). В. Щипов (Москва) возражает против слова универ­сам (универсальный магазин самообслуживания), считая его уродливым словообразованием, за которым «самого дела уразуметь невозможно». Слово это действительно новое. Его нет даже в сло­варесправочнике «Новые слова и значения». В нашей стране становится все больше и больше крупных магази­нов самообслуживания с широким выбором продоволь­ственных товаров. Нужно новое слово, так как очевидно, что старые «вывески» «Продовольственные товары», «Продукты» тут не подходят. На Западе такие магазины называют «Супермаркет». Слово это кое-где мелькает уже в наших газетах. Хорошо ли это? Лучше ли заим­ствованное слово, чем гораздо более понятное уни­версам? Один из ваших аргументов, тов. Щипов, таков: нель­зя составлять новые сложносокращенные слова из слов, которые уже были сложными (универмаг, самообслу­живание). Но разве слово самбо не составлено из слов самозащита без оружия? Универсамы, видимо, будут жить. Ничего незаконного в этом новом сложносокращенном слове нет. И. Гаврилов пишет, что «словосочетание знак качест­ва является прегрешением против русского языка и само по себе ничего не выражает, ведь качество может быть и плохим и хорошим». Выражение знак качества не является нарушением законов русского языка. Действительно, качество может быть и плохим, и хорошим. Но отдельно взятое слово качество (без прилагательного-оценки) значит хорошее, высокое качество. Мы го150

ворим «бороться за качество продукции», имея в виду высокое качество. От этого но­вого значения слова качество произошло и прилагатель­ное качественный, тоже с новым значением — «высоко­качественный». Против этого напрасно возражают. Впол­не закономерны словосочетания типа качественные про­ дукты, качественные товары. Б.И. Березин (Москва) пишет: «С чего начинается грубость? Конечно, с пренебрежительного отношения к детям. Так почему же статья по поводу юбилея детского издательства публикуется под заголовком “Всем маль­чишкам и девчонкам”? Почему не мальчикам и девоч­кам? Имена собственные чаще всего пишут не иначе как Колька, Ванька, Галька. Теперь такие неуважительные обращения в детской литературе считаются чуть ли не признаком хорошего тона. Разве это правильно?» Слова мальчишки и девчонки не всегда являются пренебрежительными или грубыми. Еще Пушкин пи­сал: «Мальчишек радостный народ коньками звучно ре­жет лед». В советской литературе есть повесть «Дорогие мои мальчишки» и пьеса «Фабричная девчонка». Скорее всего, в большинстве случаев окраска у этих слов  — не­принужденно-разговорная. Это идет, конечно, от детской речи, от обращения детей друг к другу. Явно осужда­ ющий характер эти слова имеют только тогда, когда го­ворящий намеренно хочет унизить кого-то. У Пушкина Троекуров говорит взрослой дочери: «— Дерзкая дев­чонка! Да знаешь ли ты, что я с тобой сделаю то, чего ты и не воображаешь?» Еще пример: «—Мальчишка ка­кой-нибудь... офицеришка... Шиш в кармане, а кричит: “Человек, шампанского!”» (К.М. Станюкович. Грозный адмирал). Сказанное относится и к форме личных имен типа Колька, Ленька, Ленка. Не следует думать, что они всегда пренебрежительные, оскорбительные. Вспомним названия спектаклей, фильмов «Друг мой Колька», «Юлька», вспомним имена героев книг Аркадия Гайда­ра, который так любил детей: Натка, Алька, Славка... Мы поем песню: «Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой». Примеры можно было бы умножить. 151

Так что какой-то «заранее заданной» грубости, пре­ небрежительности в формах мальчишки, девчонки, Коль­ка и т.п. нет. Все зависит от того, кто и как эти слова употребляет. А.Я. Яхницкий пишет: «Часто в радио- и телевизионных передачах, на страницах газет и журна­лов бывших военнослужащих называют демобилизован­ными. Но военнослужащие увольняются в запас, а де­мобилизуют воинов после окончания войны. Не допус­кают ли журналисты путаницы?» Расширение значения слов  — обычное явление в язы­ке. «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова (т. 1, 1935) определял слово демобилиза­ция как увольнение с военной службы при переходе на мирное положение вооруженных сил, а также как переход армии, промышленности на мирное положение. Со­ответственно с этим толковались и слова демобилизо­ваться, демобилизованный. Однако довольно давно в языке развились новые, более широкие значения этих слов. «Словарь современ­ного русского литературного языка» в 17 т. (т. 3, 1954) приводит и второе значение слова демобилизация: уволь­нение военнослужащих с действительной военной служ­бы в запас (не сказано, что только после войны), а «Словарь русского языка» С.И. Ожегова (9-е изд., 1972) это значение рассматривает даже как первое, ос­ новное, чаще всего встречающееся. Таким образом, эти укрепившиеся в последние деся­тилетия значения слов не следует считать ошибочными. Одна газетная статья начинается словами: «Пару не­дель назад...» Разве недели считаются парами? — спра­шивает В. Гнутов. Слово пара неоднозначно в русском языке. В разго­ворной речи оно нередко употребляется в значении не­сколько, небольшое количество. «Словарь современного русского литературного языка» приводит примеры: «Уже через пару минут буханки не было» (Д. Фурманов); «Через пару дней будет, кажется, одна комната» (А. Чаковский); «— Послушайте-ка, я сейчас скажу пару теп­лых слов» (А. Куприн). 152

Следует, однако, заметить, что в приведенном выше примере из газеты выражение пару недель назад нельзя считать удачным: ведь это газетная статья, а не разго­ворная речь. Да и в разговоре пара обычно употребляет­ся, если речь идет о сравнительно небольших промежут­ках времени. А тут не минуты и не дни, а недели. Подробнее об употреблении слова пара можно про­читать в «Кратком словаре трудностей русского языка» или в словаресправочнике «Правильность русской речи».

Слова похожие, но разные Родство и сходство похоже звучащих и родственных, но все же разных по значению слов иногда приводят к тому, что в речи (и в устной и в письменной) их пере­стают различать, употребляя одно вместо другого. А раз­личать эти слова нужно. Сытный  — сытый. Сытный  — хорошо насыщающий: сытная пища, сытный обед. В переносном смысле гово­рят также о сытном запахе, сытном паре. Прилагатель­ное сытый имеет несколько значений: наевшийся, утоливший голод («Мы сыты: только что пообедали»); откормленный («Коровы в стаде были гладкие, сытые»); богатый («Он с детства ненавидел сытых»). Не следует употреблять слово сытый в значении сытный. Цельный  — целый. Нельзя говорить цельный день от­дыхал, съели цельного поросенка. В этих случаях надо сказать целый, то есть весь, взятый полностью. А слово цельный будет на месте в таких выражениях, как цель­ный характер, цельное молоко, цельное впечатление. В романе И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок» Ни­кита Пряхин кричит: «Цельный гусь, четверть хлебного вина!» Авторы передают речь недостаточно культурного человека. Невежда  — невежа. Многие читатели спрашивают: есть ли смысловая разница между этими словами? Оба слова образованы от старинного глагола ведать, но имеют разные значения. Невежда  — недостаточно обра­зованный, малокультурный или плохо разбирающийся в каком-то деле человек («он круг153

лый невежда», «нель­зя быть невеждой в искусстве»). Невежа — невоспитан­ный человек, грубиян («какой-то невежа толкнул меня и не извинился»). Командировочный — командированный. Командиро­вочный — прилагательное от слова командировка, а ко­мандированный — причастие (иногда употребляющееся как существительное) от глагола командировать. Можно сказать командировочное удостоверение, но когда речь идет о человеке, которого командировали, нужно гово­рить командированный. Неправильны поэтому словосо­четания и предложения комната для командировочных, ехал в одном купе с командировочным.

Учитель — преподаватель Учитель, преподаватель, педагог  — синонимы. Сино­ нимами называются слова, одинаковые или близкие по смыслу. Чтобы считаться синонимами, тождественные или похожие по значению слова должны обладать спо­собностью взаимозаменяться. Существительные, которые мы рассматриваем, такой способностью обладают. На­пример, в предложении «Все учителя школы собрались на педсовет» слово учителя легко заменить словами пре­подаватели, педагоги. Но такая замена возможна не всегда. Слово учитель имеет в русском языке два основных значения. Так называют человека, преподающего какой-либо предмет в школе: учитель истории, учитель матема­тики. В этом значении слова учитель и преподаватель взаимно заменяют друг друга. Можно сказать: препода­ватель истории, преподаватель математики. Другое значение слова учитель — человек, имеющий последователей, являющийся высшим авторитетом в нау­ке, в какойто области деятельности: «Пушкин  — учи­тель многих поколений русских поэтов». У слова преподаватель второго, «высокого» значения нет, но зато оно шире, чем учитель, по употреблению: преподавате154

лем называют не только школьного учителя, но и человека, занимающегося преподавательской дея­тельностью в институте, университете, академии (слово учитель в этих случаях не употребляется). В значении слова педагог есть еще один дополнитель­ный оттенок: педагог — тот, кто учит и воспитывает. Когда мы говорим о человеке: «Это прирожденный педа­гог», — то имеем в виду не столько его способности обу­чить кого-то физике или математике, сколько талант воспитателя. Поэтому педагогами мы называем и тех людей, чья деятельность не обязательно связана с пре­ подаванием какого-то предмета в школе, но которые из­вестны как воспитатели.

Импульсный спрос и достаточные товары Читатели спрашивают: Как правильно говорить — импульсная покупка или импульсивная покупка, импульсивный спрос или им­пульсный спрос? Правильно ли выражение достаточные товары? Слово импульс восходит к латинскому существитель­ному impulsus, что значило удар, толчок, а также по­буждение, вну­ шение. В современном русском языке импульс — многознач­ное слово. Основное его значение  — толчок, побудитель­ная причина. Кроме того, импульс употребляется как термин в физиологии, электротехнике, механике. Сейчас это слово как термин встречается также в торговом деле. Импульс у плановиков, экономистов — побуждение к покупке товара с помощью рекламы, рекомендации продавца. «Словарь современного русского литературного язы­ка» и «Словарь иностранных слов» приводит два прила­гательных от существительного импульс — импульсный и импульсивный. Случай образования двух прилагатель­ных от одного существительного, разумеется, не един­ственный. Например, от слова эффект 155

образованы прилагательные эффектный и эффективный с разными значе­ниями. Как быть в интересующем нас примере, какую фор­му предпочесть? Думается, что в сочетании со словами покупка, спрос лучше употреблять прилагательное им­пульсный. Дело в том, что форма импульсивный приоб­рела значение, которое будет мешать правильному пони­манию торгово-экономических терминов. Импульсивный по отношению к человеку, его поступкам, поведению значит непроизвольный, порывистый, не поддающийся волевым усилиям, действующий не по логике, а под влиянием первого порыва. Говорят: «это импульсивная натура»; «его поведение чисто импульсивно». Чтобы этого ненужного оттенка капризности, бессо­ знательности не возникало, лучше говорить импульсный спрос, импульсная покупка. Толковые словари рекомендуют в качестве специаль­ного термина именно прилагательное импульсный. А в нашем случае речь идет как раз о термине, то есть вы­ражении, употребляющемся в узком кругу специалистов. Словосочетание достаточные товары кое-где бытует. Так называют товары, имеющиеся в отличие от дефицит­ных в достаточном количестве. В русском языке есть прилагательные, легко сочета­ ющиеся как с конкретными существительными, так и с существительными абстрактными, то есть обозначающи­ми отвлеченные понятия. Например, мы одинаково сво­бодно говорим и большой дом и большая неприятность. Но ряд прилагательных допускает сочетание только с отвлеченными существительными, но не со словами, на­зывающими конкретный предмет. Мы говорим неумест­ный вопрос, но не неуместный юноша. В разговорной речи, а также в газетной и художест­венной речи это правило иногда нарушается. На газет­ной полосе можно встретить, например, заголовок «Бе­лая страда» — об уборке хлопка, «Зеленая страда» — о сенокосе, хотя белым бывает хлопок, но не его уборка, зеленой — трава, но не косьба. И в офици156

альной сводке, научной литературе никакой белой страды, конечно, не встретится, а будет уборка хлопка. Так и в случае с достаточными товарами. В устной речи это сочетание допустимо, но в документе, офици­альном запросе, отчете  — только товары, имеющиеся в достаточном количестве. Ведь если «впустить» доста­точные товары в любой вид речи, через некоторое время мы, пожалуй, прочитаем достаточные книги или доста­точный костюм.

Вежливое Вы «В каком числе нужно ставить глаголы, прилагатель­ные и другие слова при вежливом вы, обращенном к одному человеку? Как правильно: вы пришла или вы пришли? Как лучше сказать женщине: вы такая добрая или вы такие добрые?» — спрашивает Г. Соловей из Молдавии. Вопрос интересный. С одной стороны, местоимение вы как будто требует множественного числа, с другой — ведь речь идет об одном человеке, и множественное чис­ло вроде бы неуместно. Как тут быть? Нормы современного литературного языка таковы. Глагол при местоимении вы всегда ставится во множест­венном числе: «Анна Владимировна, вы были вчера в кино?», «Владимир Николаевич, вы написали письмо?». Полные прилагательные, а также местоимения типа та­кой, какой употребляются при обращении к одному че­ловеку в единственном числе: «Вы такая красивая», «Вы сегодня какой-то мрачный». Краткие прилагательные в этом случае ставятся во множественном числе: «Вы так красивы», «Вы сегодня бледны». Что касается правописания местоимения вы, то оно пишется в большинстве случаев с маленькой (строчной) буквы. И только в письмах и официальных посланиях к одному человеку принято употреблять большую (про­писную) букву: «Уважаемый Валентин Павлович! Напо­минаем Вам, что Ваш доклад состоится в пятницу». 157

Напрасные страхи Скажу сразу: я не склонен смотреть на судьбу род­ной речи так мрачно, как Виль Липатов, который счи­тает общей тенденцией развития русского языка утрату яркости, сочности, выразительности и даже «народной основы». Правда, выразительность автор статьи «Слово в опасности...» понимает как-то уж очень своеобразно, относя к «выразительным» словам и такие, как семишник, шурин, деверь. Но дело не в этом. Основная мысль (или одна из основных мыслей) статьи ясна: «народная основа» русского языка подта­чивается иностранными словами, которые вытесняют ис­конно русские. Из разговора женщин в электричке ясно, что они не знают смысла слов шкворень, прясло, сто­лешница, но охотно пользуются словом недифференци­рованно. Я думаю, что никакие заимствования не могут расшатать «народную основу» нашего языка. Но некото­рая опасность засорения русской речи книжными слова­ми иностранного происхождения все же есть, особенно тогда, когда их употребляют «без надобности». Это затрудняет чтение, придавая к тому же видимость «научности», глубины мыслям, в сущности, очень простым. Вот несколько примеров из последних статей критика Л. Аннинского: «Если в 50-е годы интеллектуальная поэзия шла от медитации к акции — от рефлектирующей публицистичности Евту­шенко к более последовательной, жесткой и внутренне динамичной поэзии Вознесенского...»; «В стихах Кушнера чудится рациональность петровского века с его наив­ной структурностью мышления...»; «дремучие олеогра­фические аксессуары»; «заполнить поэтический вакуум скоростной доктриной»; «субъективная экспрессия»; «ил­ люстративная эмпирика»; «личностно-психологический аспект социальной борьбы воздействует мощнее, чем аспект событийно-батальный». Но, помня об этих «из­лишествах» и необходимости борьбы с ними, нельзя за­бывать и о другой опасности, другой крайности, в кото­рую, шарахаясь от «иностранщины», впадают нередко газетчики и писатели. С некоторых пор пошли гулять по страницам газет и журналов всевозможные загляды, 158

за­думки, к месту и не к месту употребленные слова пове­дать, умелец (гол забил  — умелец, трактор отремонтиро­вал  — умелец). А вот к чему это ведет в практике некото­рых поэтов, забывших слова Горького: «...литератор дол­жен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балаховски». И. Григорьев, сборник «В горы, в глухомани, в дрягву...»: «в зеленом половодье лядин»; «и вжихаешь: вот тебе, вот!..»; «все вабит, привораживает»; «к человеку при­ласкалась роздымь? просто насквозило остом острым?»; «жгучие папуши»; «застань серая». И. Лысцов, сборник «Сердолик»: «плавал одаль белозер»; «ндравный чережинник»; «склон с прикрутицей муравится на тепёлой стороне»; «ты не ставься, краля, рядом, ставься, кралеч­ка, позадь»; «обвеснуем пабедки»; «море — голомянисто». А чего стоят лысцовские прилагательные на -имый: слабимый, сластимый (вместо сладкий), ладимый, дорожимая (дорогая, что ли?), волна слепимая (слепя­ щая?). О культуре языка написано немало. Из читательских писем, из статей (в том числе и из статьи Липатова) видно, однако (хотя бы потому, что их авторы считают «своими» наблюдениями случаи, давно «схваченные» и многократно описанные), что мы еще мало пропаганди­руем хорошие книги о языке, полезные словари, спра­вочники, пособия по культуре речи. Некоторые читатели предлагают создать «словари неправильностей». Стало быть, не всем еще известно, что двумя изданиями вышел словарь-справочник «Правильность русской речи», что издан «Краткий словарь трудностей рус­ского языка», что начиная с 1967 г. выходит научно-по­пулярный журнал «Русская речь».

Слово о новых словах Правы ли читатели, осуждающие включение в сло­варь1 слов, которые относятся к разговорной и просто­речной лексике? В  предисловии сказано: «Поскольку справочник должен был с наибольшей объективностью и полнотой отразить слож1

Речь идет о словаре-справочнике «Новые слова и значения». М., 1976.

159

ные явления “сосуществования” в современной периодике самых разных речевых стилей, вплоть до просторечной лексики, состояние ли­тературного языка до самых периферийных его границ, включение того или иного слова в справочник не может служить само по себе знаком его «принятия», одобрения со стороны составителей или вхождения в литературный язык». Как видно из предисловия, новый справочник перечисляет, фиксирует слова, но это вовсе не значит, что каждое слово одобряется и рекомендуется к все­общему и «безоглядному» употреблению. Важно еще вот что. Включая какое-то нелитературное слово в словарь, авторы — составители толковых словарей обычно снабжа­ют его так называемой стилистической пометой (прост.  — просторечное, груб.-прост.  — грубо-просторечное, вульг. — вульгарное и т.п.). Сделано это и в словаре-справочни­ке «Новые слова и значения». Как просторечные отмече­ны в нем слова вкалывать, доходяга, выражение на всю железку. Есть в новом словаре и другие слова, не грубые, но вызвавшие неудовольствие некоторых читателей, — ко­рабел, киношник. В связи со словом корабел мне вспом­нился случай из собственной практики. Несколько лет назад в одной из своих работ я пренебрежительно, отри­цательно отозвался об этом слове, которое тогда только-только начало проникать из профессиональной речи на страницы газет. С тех пор слово корабел сотни раз было употреблено в литературе и в прессе. Есть даже роман «Корабелы». Наверно, ничего страшного в этом слове нет. Оно короче, чем его «бесспорные» литературные си­нонимы кораблестроитель, судостроитель. Оно более емкое по значению, потому что так называют не только судостроителей, но и студентов кораблестроительных ин­ститутов (факультетов) и ученых-теоретиков судострое­ния. Слово это не стало «официальным», но... «Пусть и корабелы строят корабли!» (так называлась заметка об этом слове в журнале «Русская речь»). В свое время резко критиковались слова влиять, обя­ зательно (в смысле непременно), деятель, вдохновлять, бездарность и даже такое обычное и необходимое сейчас слово, как надо (предлагалось говорить и писать только надобно, но 160

отнюдь не надо). Я говорю это не в защиту любых новых слов, просто мне думается, что не следует торопиться осуждать новое только потому, что оно се­годня не всем «по вкусу».

Хлестаков, Чацкий и другие К именам собственным относятся личные имена и фа­милии, клички животных, названия городов, стран, мо­рей, рек, наименования различных учреждений. По своим грамматическим и лексическим особенностям, по орфо­графическим признакам собственные имена заметно от­личаются от нарицательных. Велики выразительные возможности собственных имен. В художественной литературе широко использовались фамилии-характеристики. Таковы Скотинин и Простаков у Фонвизина, Молчалин и Скалозуб у Грибоедова, «толстый Пустяков» и «уездный франтик Петушков» у Пуш­кина, унтер Пришибеев у Чехова, купец Разуваев у Сал­тыкова-Щедрина. Говоря о выразительных фамилиях героев, заметим, что они могут и не быть прямыми, «лобовыми» характе­ристиками. Н.В. Гоголь и А.Н. Островский иногда как бы слегка «зашифровывали» фамилии, образуя их от диалектных, областных слов. Подхалюзин у Островско­го от диалектного подхалюза  — пройдоха, плут. Лыняев от областного глагола лынять  — лениться, отлынивать, уклоняться от дела. Хлестаков у Гоголя, видимо, от диа­лектного хлест — нахал, наглец. Кроме фамилий-характеристик встречаются «намека­ющие» фамилии. Не лишено основания мнение, что Чац­кий у Грибоедова — это переделанная фамилия извест­ного мыслителя Чаада­ ева. Сначала Грибоедов писал Чадский. Изобретатель-самоучка в «Грозе» Островского Кулигин в жизни был Кулибин. В «Войне и мире» организа­цией партизанских отрядов занимаются Василий Дени­сов и Долохов. Во время войны 1812 г. это делали Денис Давыдов и Дорохов. Выразительны в произведениях писателей не только фамилии, но и названия городов, деревень и т.п.: город Глупов (у 161

Щедрина), Испуганная и Подтянутая губер­нии, деревни Босово, Горелово, Неурожайка (у Некрасо­ва). Неоконченное произведение Пушкина «История села Горюхина» было напечатано после смерти автора, при­чем из-за неверно прочитанного слова с искаженным на­званием: вместо Горюхина напечатано Горохина. Часть выразительности была при этом потеряна (впоследствии точное название восстановили). Вообще звучание имени собственного, его облик, его первоначальный смысл для писателя  — не пустяк. Иван Бунин не случайно назвал героя автобиографического романа Арсеньевым: автор знал, что эта фамилия часто встречается в его родных местах. Разнообразно используются собственные имена в со­ временной газетной речи. Довольно часто в газетах соб­ственные имена (в том числе имена литературных ге­роев) употребляются в переносном смысле. Прием этот не выдуман журналистами — он идет от литературы. Вспомним старые примеры: «Может собственных Плато­нов и быстрых разумом Невтонов Россий­ ская земля рож­дать» (Ломоносов), «Мы все глядим в Наполеоны» (Пушкин). При переносном употреблении слова собственное имя сближается с нарицательным и грамматически (свобод­но образуется множественное число) и в некоторых слу­чаях орфо­ графически. Писатель-фантаст А. Беляев дал герою романа «Че­ловекамфибия» имя Ихтиандр (если перевести по час­тям с грече­ ского, получится «человек-рыба»). В газетах ихтиандрами называют мастеров подводного плавания  — аквалангистов, отсюда заголовки: «Ихтиандры, на старт!», «Дом для ихтиандров», «Ихтиандры на марше». Гулливер — герой романа Д. Свифта. На газетной по­лосе это имя употребляется в значении баскетболист: «Стартуют Гулливеры», «Гулливеры открывают счет». Более редкий случай: «Гнев и ненависть гаврошей Оль­стера» (на снимке британский солдат выламывает руку мальчику). Метафорическое употребление собственных имен уве­ личивает выразительные возможности газетной речи. 162

Активно используется в языке печати и явление ме­тонимии, то есть переноса названия по смежности с одно­го предмета на другой, как-то связанный с первым. На­пример, название города употребляется также и в зна­чении «жители этого города»: «Москва выйдет на суб­ботник», «Киев приветствует гостей». В заключение еще об одной проблеме, связанной с собственными именами. Человеку свойственна пытливость, стремление объяс­нить непонятное. Откуда, например, пошли названия стран, городов, гор, морей, рек? Каждому, кто путешествовал по Волге, приходилось слышать от экскурсоводов и читать в путеводителях объяснения первоначального смысла названий городов  — Кинешма, Саратов, Самара, Ярославль. Иногда эти объ­яснения даются «на уровне легенды». Вот что можно прочитать в путеводителе «По Волге», изданном в 1966 г., о названии Казань: «Татарские легенды объясняют на­звание города и выбор места для его основания тем, что когда-то слуга болгарского владыки, спасавшегося от монгольской погони, нечаянно обронил в этом месте зо­лотой котелок (казан. — А.К.), которым черпал воду. Здесь и был основан город». Легенда как легенда. Не­понятно, правда, зачем было слуге брать воду именно золотым котелком и почему город был заложен на этом месте, ну да что взять с легенды? Топонимика  — наука о происхождении географиче­ских названий — отвергает подобные «объяснения» как наивные, ненаучные. Газета пишет: «Урал в переводе с татарского озна­чает “пояс”. Старинная легенда рассказывает, как гор­дая дочь степей бежала от врагов, заполонивших ее страну. И вот, когда ее силы были уже на исходе, а вра­ги предвкушали победу, она сбросила пояс. Образова­лись неприступные горы, которые так и не удалось преодолеть врагам». Однако «Краткий топонимический словарь» В.А. Никонова (М., 1966) в статье, посвящен­ной происхождению слова Урал, пишет: «...В тюркских языках не оказалось слова Урал со значением “пояс”». Газетчики иногда приводят «красивые» объяснения потому, что это как-то помогает им «развить тему». Автор упомянутой 163

заметки об Урале пишет дальше: «Сказка сказкой, но для всех, кто на машине, мотоцикле и тем более на велосипеде держит путь из Сибири в Москву, уральский горный пояс до сих пор остается трудным орешком». Хорошую пародию на такие «топонимические» изы­скания дали Ильф и Петров в «Золотом теленке». Жур­налисты Лев Рубашкин и Ян Скамейкин, изложив легенду о том, как старый хан утопил в озере изменницу-жену, писали: «С тех пор озеро и получило свое имя Иссык-Куль, что значит “Сердце красавицы склонно к измене”». Всем, кто интересуется собственными именами, их историей, рекомендуем ознакомиться с книгами Н.А. Пет­ровского «Словарь русских личных имен» (М., 1966), Льва Успенского «Имя дома твоего» (очерки по топони­мике. Л., 1967). Словарь В.А. Никонова, включающий около 4 тысяч названий стран, гор, островов, городов, мы уже упоминали.

Чувствовать возраст слова В статье «Законы языка, тайны слова» Ф.П. Филин справедливо пишет о том, что использование архаиче­ской лексики требует от автора хорошего знания русско­го языка прошлых эпох. Думается, что вопрос можно поставить несколько ши­ре. Верные мысли находим у С.Я. Маршака: «Писатель должен чувствовать возраст каждого слова... Он должен знать, например, что слово чувство гораздо старше, чем слово настроение, что беда более коренное и всенародное слово, чем, скажем, катастрофа... Каждое слово  — старое и новое  — должно знать в литературе свое место...» Есть немало заметок, статей, диссертаций, посвящен­ных употреблению устаревших слов (архаизмов и исто­ризмов) в современных художественных текстах. Но вот обратное явление — перенос слов поздних эпох во вре­мена более ранние — почти не изучено или изучено на­столько мало, что, кроме разрозненных 164

критических за­мечаний, «реплик», в этой области, пожалуй, ничего и не сделано. Между тем примеры «модернизации» языка прошлого в литературе последних лет многочисленны. Иногда такой перенос слова связан с неправомерным перемещением самой вещи, которую слово называет, из одной эпохи в другую. В реплике «Фаталист с наганом» журналист подверг критике одного из авторов «Юности», ко­торый полагал, что лермонтовский Вулич пользовался револьвером, хотя их в те времена не было, а были пис­толеты. Подобную ошибку допустил и В. Солоухин в «Сла­вянской тетради». Эпизод боя за Шипку: «Ординарец не хотел отдавать коня. Попов наставил наган и отобрал лошадь». Стоило заглянуть в словарь, и стало бы ясно, что в 70-е годы прошлого века наганов не было. Они по­явились на вооружении русской армии в 1895 г. Оплош­ность В. Солоухина можно если не простить, то понять. Я помню, что в 20—30-х годах, то есть в годы моего детства и детства писателя, мы любой пистолет и ре­вольвер называли наганом. Автор «Юности» ошибся зна­чительнее. У него Вулич «закладывал в револьвер один патрон, крутил барабан». Действие же происходит в кон­це 30-х годов XIX в. Помнится, что в романе В. Гюго «Труженики моря» (1866) револьвер описывается как новинка. С пистолетами тоже не все ладно. Одна газета напе­чатала заметку о человеке, коллекционирующем старин­ное оружие: «А кто стрелял из этого, инкрустированного бронзой, пистолета: жестокий конкистадор или благо­родный разбойник времен Робина Гуда?» Современники Робина Гуда никак не могли стрелять из пистолетов. Тут «сдвиг» уже не на десятилетия, а на столетия. Деятель­ность мифического Робина Гуда относят к XII— XIII вв., а пистолеты появились в Европе в XVI в. Разбойники времен Робина Гуда стреляли из лука. Все это ошибки, идущие не столько от незнания язы­ка, сколько от незнания вещей, реалий, истории предме­тов. В прин­ ципе аналогичная ошибка отмечена Маяков­ским: «Пушкин с императором  — на фоне памятника, ко­торый поставлен Анто165

кольским тридцать пять лет на­зад» (речь идет о фильме «Поэт и царь», вышедшем в 1927 г., где виден памятник Петру, созданный в 1883 г.). Распространены и неточности чисто языкового харак­тера. В рассказе Ю. Нагибина «У Крестовского перево­за» Дельвиг у автора говорит: «Я вожусь с проклятой газетой, проворачиваю груду рукописей, редактирую, от­вечаю на письма... Несу вахту дружбы бессменную...» Во времена Пушкина и Дельвига были слова редактор, редакция, но не было глагола редактировать в значении «проверять и исправлять текст, подготовляя к печати». Не употреблялся тогда и глагол проворачивать в нашем современном разговорном значении. И уж, конечно, го­раздо позже стало возможно выражение нести вахту дружбы. В первой трети XIX в. вахта  — только морской термин. Как видим, речь Дельвига слишком уж «модер­низирована». Исторические романы, повести, стихи требуют от пи­сателей особого внимания к языку. «Осовременивание» речи недопус­ тимо. Довольно часто авторами исторических произведений неоправданно переносятся такие «коварные» слова, как напрочь, добротный и качественный. Наречие напрочь  — очень старое слово в русском языке, но в значении «со­вершенно, абсолютно, начисто» оно употребляется срав­нительно недавно. Вот примеры из современных газетных текстов: «не расстанемся напрочь», «напрочь высту­дила из нас тепло», «напрочь отсутствовала весовая про­дукция», «женщина напрочь отключилась от недавно за­вязавшейся беседы». Все это очень свежие, совсем новые сочетания. Их не было в 70—80-х годах прошлого века. Прилагательные добротный и качественный также употреблялись в XIX в., но не имели современных зна­чений. Добротный, например, значило крепкий, прочный. Даль возводит это слово к существительному доброта  — прочность, качество выделки, отделки товара, изделия. Лишь в 60-х годах нашего века слово добротный стало непомерно расширять свое употребление. Теперь не ред­кость примеры: «Но этот результат, показанный в борьбе с сильнейшими фехтовальщиками страны, думаю, 166

мож­но назвать добротным», «добротная работа над словом», «добротная первооснова фильма». В фильме «Братья Карамазовы» Федор Павлович дважды называет Смердякова прохиндеем. У Достоев­ского, однако, в соответствующем месте романа старик Карамазов употребляет слова казуист и иезуит. Зачем понадобилось в сценарии это «осовременивание» лекси­ки? Слово прохиндей появилось в русском просторечии лет 25 назад, да и по смыслу оно далеко от существи­тельных казуист и иезуит. Чем дальше во времени описываемая эпоха, тем рез­че чувст­ вуется несоответствие ей нынешнего, сугубо со­временного слова. Но и в эпохе более близкой «модерно­вое» словечко звучит достаточно инородно (не нравится Б. Можаеву это слово, да что уж поделаешь!). Относительно молодой глагол темнить встречаем у Ю. Семенова, и опять-таки в речи героев первых лет Со­ветской власти: «англичане темнят» (с. 377; все цитаты из Ю. Семенова в дальнейшем по кн.: Семенов Ю. Бриллианты для диктатуры пролетариата. Пароль не ну­жен. М., 1972). «Если бы,  — думал Всеволод,  — он сей­час играл легенду униженности, то он не мог не допус­тить нескольких проколов» (с. 28); «Но мир устал от расплывчатости, мир требует конкретики. В этом кроет­ся громадная опасность для человечества, ибо конкрет­ность зиждется на утилитаризме, на однозначной рецеп­туре» (с. 199). Все это в прямой речи! «Газетчики — люди корпоративные. Вторая древнейшая профессия, но благородства не занимать» (с. 208); «Работает хорошо, с огоньком» (с. 132); «Мне сейчас от вас всех нужна полная самоотдача» (с. 475). Без «поправок на возраст» нельзя понять некоторых приемов юмора у И. Ильфа и Е. Петрова. В фельетоне «Любовь должна быть обоюдной» писатель-халтурщик озаглавил свой роман «Гнезда и седла». Что здесь смеш­ного? Дело не только в логической несочетаемости слов (ср. у тех же авторов пародированные названия «Проб­лемы и утехи», «Чресла недр» и др.). В правилах доре­волюционной орфографии слова гнезда и седла стояли рядом в списке исключений: в этих словах, несмотря на 167

произношение ё, писалась буква ять. Гимназисты так и зубрили: гнезда, седла, цвел, брел, приобрел... Так что полная бессмыслица. Читатели начала 30-х годов, может быть, не нуждались в комментировании этого приема: они еще помнили эти исключения. Но как быть совре­менным читателям? Составители пятитомного собрания сочинений Ильфа и Петрова никак не помогают. А надо бы! Ведь возрастное восприятие слов различно. Перемещение слов в более ранние эпохи может быть и намеренным художественным приемом. К нему охотно прибегал М. Зощенко в «Голубой книге». Во внутрен­нем монологе Меньшикова («Деньги»): «Смотрите, — думал Меньшиков,  — такой маленький шкет, а уже так отлично понимает». Слово шкет передвинуто лет на 200 назад. Там же встречаем извиняюсь в речи губернатора Лопухина (1819 год). Юмор ведь двойной: просторечие в устах вельмож! Немецких гостей на Руси XIII в. Зо­ щенко именует интуристами. Но прием — приемом, а ошибка — ошибкой. Чувство возраста слова не приходит само, а выраба­тывается с годами. А помочь тут может «Словарь совре­менного русского литературного языка» в 17 томах. Словарь этот не только объясняет значение слов, но и отмечает первую фиксацию слова в русских словарях, а стало быть, в какой-то мере и появление слова в языке. Я бы даже сказал, что чувство слова — это чувст­ во необходимости вовремя навести справку в Словаре.

Отвечаем читателям Э. Элисашвили из Цхалтубо спрашивает, как пра­вильно сказать: у обеих сестер или у обоих сестер, у обоих ножниц или у обеих ножниц? Слово оба значит: тот и другой из названных или известных предметов. «У нее два сына, и оба офицеры», «Я заточил карандаш с обоих концов». Выбор одной из двух форм — оба или обе — зависит от рода существи­тельного, о котором идет речь. Для слов мужского и среднего рода — оба (оба брата, оба окна, у обоих братьев, у обоих окон, к обоим братьям, к обоим окнам); 168

для существительных женского рода — обе (обе сестры, у обеих сестер, к обеим сестрам). А как все-таки быть с ножницами? Какого рода это слово? Ножницы, сани, брюки, ворота, каникулы, сутки и другие сущест­вительные, не имеющие единственного числа, не имеют и рода. Такие существительные не ре­комендуется употреблять со словом оба (обе). Если все же нужно подчеркнуть, что речь идет об обоих назван­ных предметах, надо сказать: у тех и у других ножниц; у тех и у других ворот. Таня Медведева из Армавира спрашивает, правильно ли выражение: «У вас очень красивый волос»? Не нужно употреблять слово волос в единственном числе, если мы говорим о всех волосах на голове челове­ка. Неправильно поэтому: «У вас очень красивый волос». Надо помнить, что волос употребляется в собирательном значении главным образом по отношению к животным: конский волос. К сожалению, кое-где можно еще встретить объявле­ния такого типа: «В магазине продается диетическое яйцо», «На складе имеется в продаже пустая коробка». Разве имеется в виду одно яйцо, одна-единственная ко­робка? Правда, для усиления выразительности речи единст­ венное число иногда употребляется вместо множественного. В стихотворении М.Ю. Лермонтова «Бородино» старый солдат говорит: «И слышно было до рассвета, как ликовал француз». Этот прием (француз вместо фран­цузы) помогает созданию обобщенного образа француз­ского войска. А вот пример из «Полтавы» А.С. Пушки­на: «Швед, русский колет, рубит, режет». Благодаря этой фразе картина битвы получилась зримой, дина­мичной.

Как склонять фамилии? Вопрос этот интересует многих читателей. Склоняет­ся ли фамилия Жерех? Как правильно: говорил с Пет­ренко или говорил с Петренкой? Был у Черныха или был у Черных? 169

Фамилии, оканчивающиеся на согласные, типа Же­рех, Рыбак, Гладун, следует склонять, если это мужские фамилии. Эти же фамилии не склоняются, если они при­надлежат женщинам. Нужно говорить: обратился к Ни­колаю Жереху, но встретился с Лидией Жерех. Фамилии на -аго, -яго, -ых, -их не склоняются: напи­сал Сергею Бураго, был у Петра (или у Марии) Черных. Несколько сложнее обстоит дело с фамилиями укра­инского происхождения, оканчивающимися на -енко. В украинском языке они склоняются. Очевидно, под влия­нием украинской речи склонял их Гоголь: «Погнул он крепко Дегтяренка», «Всех опечалила смерть Кукубенка». Современные русские писатели тоже иногда скло­няют такие фамилии. У К. Федина читаем: «рассказы Зощенки», у Ю. Германа — «сказал Устименке». Такие случаи надо, однако, рассматривать как индивидуальные особенности языка того или иного автора. Правильно: рассказы Зощенко, говорил с Иваном Дорошенко.

Склоняется ли Кусково? Москвичка А. Буренкова прислала в редакцию письмо: «В русском языке есть слова, не подчиняющиеся пра­вилам русской грамматики: пальто, трюмо, шоссе. Эти и им подобные слова (большей частью французского происхождения) не склоняются. Но почему перестали склоняться некоторые исконно русские слова, например названия населенных пунктов, оканчивающиеся на о? Ведь Томилино, Голицыно, Вну­ково находятся не в окрестностях Парижа, а в России. Это обычные русские слова. И кто это придумал, что они не должны склоняться? В последнее время это «новшество» получило доволь­но широкое распространение. Такие обороты, как жил в Переделкино, музей в Останкино, можно встретить и в газетах. Я не филолог, я просто домохозяйка, и к тому же не­ молодая. И в моей речи найдутся неправильные слова и выра170

жения. Но я коренная москвичка и никогда не скажу: “Я живу в Голицыно”. Горько наблюдать, как коверкают русский язык: ведь склонение придает ему гибкость, выразительность, певу­честь». Думается, что автор письма А. Буренкова во многом права. Обычно иностранные географические названия в русском языке не склоняются. У Грибоедова: «Фран­цузик из Бордо», у Маяковского: «Дорога от Вера-Круц до Мехико-сити», «Чудно человеку в Чикаго!» Словом, названия типа Бордо, Чикаго, Токио, Кале, Дели, Перу ведут себя в русском языке, как некие «инородные тела» (как и многие нарицательные существительные: домино, метро, кашне, кафе, фойе). В письме же речь идет о русских словах-названиях. А русские существительные должны склоняться. Как справедливо указывает А. Буренкова, нет ника­ких убедительных оснований лишать права изменяться по падежам такие слова, как Томилино, Красково, Голицыно, а также Поныри, Петушки и т.п. Эти названия всегда склонялись и в народной речи и в художественной литературе: «Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей» (Л. Толстой); «Все оста­новились, чтобы в последний раз полюбоваться Царицы­ном» (Тургенев); «Милая Маша, где ты — в Москве или в Мелихове?» (Чехов). Да и в современных печатных текстах мы все-таки чаще встречаем правильные, скло­няемые формы подобных названий. Но когда перед склоняемым названием стоят слова город, деревня, село, дело обстоит несколько сложнее. Мы легко скажем: в городе Анапе, за деревней Ольховкой, у села Бородина. Ну а если род или число собственного имени и нарицательного не совпадают, то собствен­ное имя остается без изменения: в городе Великие Луки, около деревни Бычок, за селом Петушки. (Не скажешь: за селом Петушками!) Обо всем этом более подробно рассказано в книге Д.Э. Розенталя «Практическая стилистика русского языка» (М., 1965. с. 253—257) и в статье А.В. Суперанской «Склонение собствен171

ных имен в современном рус­ском языке» (в кн.: Орфография собственных имен. М., 1965. С. 117—146). А. Трубников из Карагандинской области интересует­ся, как пишется и произносится слово мечта в родитель­ном падеже множественного числа? Существительное мечта не употребляется в родитель­ном падеже множественного числа. Слова, у которых в реальной речи отсутствуют какие-то грамматические формы, языковеды называют недостаточными. Недостаточным, например, является глагол пышет, у которого существует только форма 3-го лица настоя­щего времени: Полдень пышет жаром, а другие формы не употребляются. Мы не можем сказать, например, так: я пышу жаром. Недостаточными считаются глаголы убедить, очутиться, чудить, дерзить. Они не употреб­ляются в 1-м лице единственного числа. Ведь не ска­жешь: я убежу, я очучусь или я никогда не дерзю старшим. Как же быть, если все-таки нужно сказать: у него много... (мечт? мечтов?), я... (убежу?) товарища? Наш богатый русский язык всегда поможет найти выход. Мы скажем: он о многом мечтает, я сумею убе­дить товарища.

Загадочный ряд В каком роде и числе ставится сказуемое, если в со­став подлежащего входит слово ряд: ряд вопросов был рассмотрен или были рассмотрены, было совершено или был совершен (а может быть, были совершены?) ряд поступков, на совещании выступил ряд товарищей или выступили ряд товарищей?  — спрашивает А.Т. Павлов­ская из Нижнего Новгорода. Хочется сразу же сказать, что не нужно часто употреблять существительное ряд в значении много, не­сколько. Злоупотребление этим словом придает речи су­ховато-официальный характер: «В выступлениях ряда товарищей был затронут ряд интересных вопросов, ка­сающихся целого ряда важных проблем». 172

Если уж нельзя обойтись без ряда, то надо помнить, что относящиеся к этому слову глаголы и причастия не следует ставить в среднем роде. Тот, кто говорит (или пишет) поступило ряд заявлений, было намечено ряд мероприятий, допускает ошибку. Если слово ряд употребляется в прямом значении (однородные предметы или люди, стоящие в линию, один за другим или один возле другого), сказуемое должно стоять в единственном числе: «В конце улицы выстроил­ся ряд новых домов»; «Ряд бойцов был неподвижен». В значении много, несколько слово ряд может иметь сказуемое как в единственном, так и во множественном числе. Во множественном числе глагол ставится чаще тогда, когда речь идет о людях и когда подлежащее от­делено от глагола несколькими словами: «Ряд молодых работниц, выступивших на собрании, внесли ценные предложения»; «Ряд руководителей кружков, несмотря на критику их работы в печати, все еще плохо относятся к своим обязанностям». Более подробные сведения о роде и числе сказуемого при словах ряд, большинство, часть, много, сколько и других можно получить, прочитав пособие Е.В. Язовицкого «Говорите правильно» (глава «Пример, достойный подражания») или книгу Д.Э. Розенталя «Культура речи».

Не простой случай Л. Троицкий (Москва) пишет: БАМ — это магистраль. Последнее слово является центральным в аббревиатуре, которую мы расшифровываем как Байкало-Амурская магистраль. Почему же в таком случае журналисты пи­шут: строители БАМа, направили БАМу. Предлагаю впредь считать БАМ словом женского рода и писать строительство БАМ (а не БАМа), работает на БАМ (а не на БАМе). Если учитывать только род центрального, определяющего слова, то надо существительные колхоз, совхоз, вуз зачислить 173

в средний род и говорить наше колхоз (хо­зяйство— среднего рода), новое вуз приняло первых студентов (заведение — среднего рода). Вопрос о роде сложносокращенных слов не так прост. По центральному, главному слову определяется род только несклоняемых аббревиатур. ЦК — мужского рода (комитет), поэтому ЦК постановил, МГУ — тоже муж­ского рода (университет), поэтому наш МГУ, ООН  — женского рода (организация). АПН — как Академия педагогических наук  — женского рода (АПН избрала но­вых действительных членов), АПН  — как Агентство пе­чати Новости среднего рода (АПН выпустило новую кни­гу). Маяковский употреблял РОСТА как слово женского рода (хотя центральное слово здесь — агентство): Про то, про это говорю, что-де заела РОСТА...

Да, внешний облик слова, его форма влияют на грам­матику. Давайте немножко отвлечемся от темы. В рус­ском языке сущест­ вительные пальто, депо, купе, кафе, кашне, пюре — среднего рода. А во французском языке, откуда пришли к нам эти слова, они мужского рода. Многие из подобных существительных в течение некото­рого времени принадлежали к мужскому роду и в рус­ ском языке: «На мне был теплый пальто» (Герцен); «Портмоне остался под подушкой» (Достоевский); «По­том зашел в какойто кафе» (из писем П.И. Чайковско­го). Сейчас эти слова изменили род, и мы говорим: теп­лое пальто, какое-то кафе и т.п. Произошло это потому, что исконно русские слова, оканчивающиеся на -о, -е, как правило, среднего рода (окно, полотно, поле, море). До сих пор испытывает колебания в роде существитель­ное кофе: свежий кофе и свежее кофе, кофе готов и кофе готово. Почему мы слышим и читаем: ТАСС уполномочен заявить? Ведь слово агентство  — среднего рода. Почему наряду с оборотом в нашей жэк мы встречаем также в нашем жэке, хотя контора  — женского рода? Вопрос этот не решается сразу и 174

единообразно для всех случаев. «Борьба родов» продолжается иногда довольно долго, причем заметное влияние нередко оказывает стиль речи, степень официальности текста. В заметке «БАМ наби­рает темпы» читаем: «на западном участке БАМа», «те­перь на БАМе действует...», однако подпись под замет­кой: К. Мохортов. Начальник Главного управления строительства БАМ, заместитель министра транспорт­ного строительства. Почему в последнем случае не БАМа, а БАМ? Очевидно, потому, что здесь более стро­гий стиль (официальное наименование должности). Та­кие же колебания (склонять — не склонять?) заметны у слова ВАК (ВАК — высшая аттестационная комиссия). В «Известиях» читаем: «Одной из главных задач ВАКа СССР является...», «ВАКу СССР предоставлено пра­во...». Однако в «Правде» в статье председателя ВАКа В. Кириллова-Угрюмова по-иному: «Главный орган ВАК — ее пленум» (обратим внимание — ee!); «В новой структуре ВАК»; «ВАК при Совете Министров СССР уже приступила к рассмотрению...». При всем желании нельзя склонять МГУ или ГАИ, или СУ. А вот вуз, БАМ можно. Тут все зависит от расположения звуков в слове. А от этого в ряде случаев, как видим, зависит и род слова. Уже слышу недовольные голоса любителей определенных ответов: «Так какого же рода БАМ? Написал много, а ответа прямого так и не дал». Скажу так: слова, подобные аббревиатуре БАМ, испытывают явную тенденцию к тому, чтобы склоняться и быть существительными мужского рода. «Словарь со­кращений русского языка» предлагает считать слова ТАСС, МИД существительными мужского рода. Сюда же, надо думать, идет и БАМ.

Лебяжский? Лебяжьевский? Лебяжинский? «У нас в Курганской области есть районные центры Лебяжье и Щучье. Районы называют соответственно Ле­бяжьевский и Щучанский. Почему такой разнобой? Почему Щучанский, а не Щучьевский? Думаю, что здесь сыграл роль зауральский диалект. В Юргамышском районе есть село Гагарье, и сельсо175

вет именовался Гагаринским, а правильнее ведь  — Гагарьевский. Вместо песчанский у нас говорят песьянский (производное от села Пески). Я убежден, что неправильное образование прилага­тельных произошло в старину, это диалектные неточно­сти, на которые и по сей день никто не обращает внима­ния. Надо, чтобы общественность добилась правильного написания и произношения названия населенных пунк­тов. Говорить и писать нужно по-современному, следуя правилам русского языка», — пишет А. Соловьев (пос. Юргамыш, Курганская обл.). Не так все просто, уважаемый Аркадий Максимович! Образование прилагательных от названий городов, сел и других населенных пунктов — один из самых слож­ных вопросов русского словообразования. Вы правы, когда пишете, что в ряде случаев на него оказал влияние местный диалект. Но это только одна причина труднос­тей и разнобоя. Дело усложняется тем, что такие назва­ния образовывались в течение многих десятков лет, а то и столетий. На территории нашей страны существуют гео­графические названия самого различного происхождения (русского, тюркского, финского и т.д.) с различными концовками. Менялся язык, менялись и нормы слово­образования, а старые названия оставались. Выровнять сейчас все это многообразие, остричь под одну гребенку невозможно, да и вряд ли нужно. Казалось бы, чего проще: названия многих городов оканчиваются на -а. Прилагательные вроде бы должны при этом образовываться одинаково. Но что происходит в действительности? Кострома — костромской, Калу­га — калужский, Вологда — вологодский, Ялта — ялтин­ский, Пенза — пензенский, Шпола — шполянский, Уфа — уфимский. Все по-разному, правда? Вы предлагаете «выровнять» прилагательные, обра­зованные от названий, оканчивающихся на -ье. Но они с давних пор образуются по-разному. Тут нет, как гово­рят языковеды, единой модели. Посмотрите: Заречье  — зареченский, Заполье — запольский, Замоскворечье  — замоскворецкий, Подмосковье — подмосковный, Волчье  — волчевский, Щучье  — щучанский. Широко распростране­ны случаи различного образования прилагатель176

ных от одинаковых названий в разных областях. Автор книги «Структура имени собственного» А. Суперанская приво­дит примеры: от названия Лебяжье  — лебяжский, лебяжинский и лебяжьевский. Прочтите главу «Правила образования прилагательных от географических назва­ний» в этой книге (М., 1969, с. 159—170) — и вы уви­дите, как все это сложно. Попробуйте образовать при­лагательные от малознакомых названий: Снежное, (в Донбассе), Петушки (город Владимирской области), Выкса (в Горьковской области). Наверняка у разных людей результаты этого эксперимента будут разные (вот «отгадки»: Снежное — снежнянский, Петушки — петушинский, Выкса — выксунский). Итак, вряд ли нужно пересматривать старые образо­вания. Тут даже незначительные изменения вызывают возражения. Стали говорить Сумска2я область, и жители области недоумевают: ведь долго произносили Су2мская. Другое дело  — новые названия. Здесь, видимо, мож­но руководствоваться определенными правилами. Непло­хо было бы, кстати, давая имя новому населенному пункту, сразу думать и о том, как будет звучать прила­гательное от этого названия.

Океанский или океанический? В развитии русского языка можно наблюдать зако­ номерность экономии речевых средств. Сущность этого явления в том, что в случае «конкуренции» двух форм при выражении одной и той же мысли, одного понятия язык предпочитает способ более краткий. В XIX в. были колебания в употреблении форм дее­ причастий сказав  — сказавши, пообедав  — пообедавши, приехав — приехавши. Современная норма рекомендует формы типа сказав, пообедав: они короче. Лет полтораста назад еще можно было встретить формы глагола прошедшего времени умолкнул, промокнул. Однако «вы­жили» и стали нормой опять-таки более короткие ва­рианты умолк, промок. На наших глазах происходит борьба вариантов свойствен  — свойственен, естествен  — ес177

тественен, ответствен  — ответственен. Словари, посо­бия по стилистике советуют употреблять более «эконом­ные» формы свойствен, естествен, ответствен. Мы гово­рим «рекомендуют», «советуют». Дело в том, что победа удобных, перспективных форм, вариантов не приходит стихийно, сама собой. Хорошее, экономное в речи нужно поддерживать, рекомендовать, поощрять. Сейчас можно встретить сочетания туристская путев­ка и туристическая путевка, поход называют туристиче­ским и туристским (как и маршрут, лагерь). В этих случаях «при прочих равных условиях» следует рекомен­довать прилагательное туристский: оно короче. «Толко­вый словарь русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова около 40 лет назад советовал считать вариант туристи­ческий прилагательным к слову туризм и употреблять его редко, только в сочетаниях типа туристический жур­нал, то есть посвященный проблемам туризма, а в ос­тальных случаях говорить туристский: туристский по­ход, маршрут, лагерь, туристская песня, путевка, карта, тропа, палатка. В последние годы заметно (особенно в текстах, свя­занных с рекламой, торговлей, кулинарией) колебание между формами океанская рыба и океаническая рыба. Что лучше? Длинный суффикс -ическ- в ряде случаев давно усту­пил место более коротким «соперникам»  — суффиксам -н- и -ск-. В XIX в. можно было прочитать: «Охотно слу­шал философические рассуждения» (Пушкин): «А у доч­ки просто нервиче­ ский припадок», «Весьма энергический господин» (Л. Толстой). Сейчас мы употребляем прила­гательные философский, нервный, энергичный. Краткость прилагательного океанский по сравнению с океанический нужно учитывать при выборе форм. Но дело обстоит тут несколько сложнее. «Словарь русского языка» С.И. Ожегова приводит оба варианта, оценивая форму океанический как специальное слово, то есть узко­профессиональный термин. Дей­ ствительно, океанологи, гидрологи предпочитают писать океанический. Но во всех остальных стилях речи следует говорить океанский. Тор­говые объявления, рекламные тексты, пособия 178

по кули­нарии адресованы десяткам миллионов людей, и лекси­ ка таких текстов должна быть проще, более близкой к народной. А в народной речи слово океанский звучит более естественно, чем океанический. «Наша камбала — не чета океанской, — убеждает кок. — Деликатес». Надо также иметь в виду, что в прилагательных, обо­ значающих место лова (или обработки) рыбы, господ­ствует суффикс -ск-: рыба (селедка, килька и др.) бывает морская, тихоокеанская, сахалинская, таллинская, балтийская, амурская, астраханская, исландская, кас­пийская. Исключения типа атлантическая  — редкость, причем легко объяснимая: это прилагательное от слова Атлантика, в котором -ик (с чередованием -ич) входит в корень слова. Мы говорим также океанский лайнер, океанская вол­на, океанское турне. Таким образом, океанская рыба — не только короче, но это более привычно для народной речи.

Разумно упростить орфографию Русская орфография в ее теперешнем состоянии не нуждается в какой-либо коренной ломке. Вызывают серьезные возражения попытки обосновать разумность фонетического письма («пиши, как слышишь»): карова, сабака. Нет необходимости бороться со всеми случаями грамматических написаний, то есть «отменять» мягкий знак в словах идешь, мышь, режь. Не имеет смысла (и вряд ли практически осуществимо) распространение единого морфологического (морфофонематического) принципа на все без исключения написания. Не надо менять и систему русской графики. Практика преподавания русской орфографии взрос­лым (студентам факультета журналистики МГУ) приве­ла нас к выводу, что наиболее запутанными и трудными для усвоения разделами орфографии являются следу­ющие: 1) правописание наречий, 2) н и нн в причастиях и отглагольных прилагательных, 3) прописные и строч­ные буквы в сложных (составных) наиме179

нованиях, 4) не с прилагательными, наречиями и причастиями. Эти-то правила и следует упростить в первую очередь. 1. Орфография наречий в ее современном состоя­нии — это орфография для избранных. Можно с уверен­ностью сказать, что подавляющее большинство пишу­щих по-русски не умеет правильно писать наречия. Мож­но освоить правописание наречий, образованных от при­лагательных, местоимений, наречий и числительных. Орфография таких наречий сравнительно проста, так как регламентируется немногими и несложными прави­ лами. Но как быть с наречиями и наречными сочетания­ми, образованными от существительных с предлогами? Для подобных наречий существует множество правил. И это еще полбеды. Беда в том, что почти ни одно из этих правил в сущности не является правилом, так как правила эти допускают много исключений, никем не под­считанных и в большинстве случаев даже не оговорен­ных. Правила эти противоречат друг другу, сталкиваются одно с другим (и это тоже обычно не оговари­вается). Приведем некоторые примеры. Вот, казалось бы, простое и понятное правило: пиши слитно наречие, образованное из сочетания предлога с существительным, если это существительное как отдельное слово сейчас не употребляется. Действительно, мы руководствуемся этим правилом при написании таких слов, как врасплох, наяву, вразвалку, набекрень. Тем не менее слова до упа­ду, на рысях, на сносях, под уздцы, без умолку пишутся раздельно: это предусмотрено другими правилами, но не оговорено как исключение из правила о слитном напи­сании не употребляющихся отдельно слов. А где пере­числены исключения типа на юру, с панталыку, с кон­ дачка? Далее. Есть правило, согласно которому наречные сочетания, включающие существительное, пишутся раз­дельно, если это существительное имеет хотя бы две па­дежные формы. Это случаи типа на корточках, под мыш­кой, за границу. Но где учтены такие исключения, как впросонках (ср. спросонок), наспех (ср. не к спеху), сна­чала (ср. вначале, поначалу). 180

Ничего не дает «правило» относительно слитного на­ писания наречий при невозможности вставить слово между приставкой (предлогом) и существительным. Ведь «вставить слово» нельзя не только в случаях типа вновь, вразбивку, впрок, вслух (кстати, в некоторых словах, перечисленных на с. 44—45 «Правил русской орфогра­фии и пунктуации», такая вставка возможна, ср. вмиг, зараз и др.), но и в раздельно пишущихся сочетаниях за глаза, на часах, в ногу, на редкость, в диковинку. Формулировка одного из пунктов § 83 «Правил...», говорящая о том, что раздельно пишутся некоторые близкие по значению к наречиям сочетания существи­тельных с предлогами без, до на, с, — яркий пример не­определенности, расплывчатости, недопустимой нечетко­сти. Действительно, ведь только предлог без в наречных сочетаниях даст 100% раздельных написаний (без толку, без удержу, без просыпу). Правило о раздельном напи­ сании наречных выражений с предлогом до имеет уже несколько исключений: доверху, донизу, довеку. Что ка­сается наречных сочетаний с предлогами на и с, то во­обще не стоило давать правила о раздельном написании подобных слов, потому что наряду с раздельными напи­саниями (на ходу, на весу, на славу, с ходу, с маху) здесь есть немало случаев написаний слитных (наудачу, начистоту, насилу, насмерть, сбоку, сверху, сплеча). В сущности, только правило о раздельном написании наречий и наречных сочетаний, образованных из предло­га, оканчивающегося на согласный, и существительного, начинающегося с гласного (в обнимку, под уздцы, в упор), не знает исключений. А сколько недоуменных вопросов возникает у изуча­ющих орфографию по поводу однокоренных и в одина­ковой степени наречных, но по-разному пишущихся слов: вмиг  — на миг, назло — со зла, по плечу — сплеча, до смерти — насмерть, на лету — влет! Как же быть? Как упростить правописание наречий? Надо перестать заподозривать любое сочетание пред­лога с падежной формой существительного, употреблен­ное в значении обстоятельства, в том, что это наречие. Как доказать, что вброд, наутро, вправе, вмиг, насмерть, втайне, влет, вдаль, вна181

чале, сначала, назло  — наречия? Где грань перехода предложно-падежной конструкции в наречие? И если даже такая грань в отдель­ных случаях найдена, стоит ли переносить эти тонкие наблюдения в орфографию, создавая множество «изысканных» (пусть даже отражающих «грамматическую истину») правил? Существует, как нам кажется, два выхода из этого трудного положения: или писать все наречия и похожие на наречия выражения слитно, или установить слитное написание для явных наречий и раздельное написание существительных с предлогом, причем критерием «орфо­графической ненаречности» предложно-падежной кон­струкции следует считать употребимость существитель­ного не только в данной форме. Первый путь едва ли приемлем, так как в этом случае будет совершено наси­лие над языком: ведь в языке, может быть, только на­чался переход в наречия таких конструкций, как под уклон, на запятках, на бегу, с виду, с размаху, в ту­пик и т.п. И что же тогда помешает школьнику, заучив­шему правило о слитном написании слов, отвечающих на вопросы как? куда? где? почему? когда? и т.п., пи­сать слитно влес, наполу, поболезни, сутра? Следует, наоборот, максимально увеличить количест­во раздельных написаний наречий и наречных выраже­ний, установив правило: если существительное употреб­ляется отдельно или имеет две-три падежные формы, оно пишется раздельно с любым предлогом в любом значе­нии. Слитно же надо писать только те слова, которые никак не могут быть поняты как сочетания существи­тельного с предлогом. Итак, пиши раздельно во всех значениях: в даль, с начала, на верху, в миг, на смерть, к низу, на чистоту, на удачу, от роду, в слух, на вылет, на половину, на утро, на зло, на прокат и т.п. Пиши слитно: врасплох, впопыхах, вскачь, исподлобья, наугад, доупаду, безудержу, нарысях, подуздцы, спанталыку и т.д. Правило будет простым, общедоступным и не слиш­ком противоречащим грамматике. 2. Правила правописания н и нн в причастиях и от­ глагольных прилагательных усваиваются с большим трудом. Этих правил довольно много, и основаны они на истинных и 182

мнимых различиях между причастиями и прилагательными, поэтому приходится прибегать к не­которым формальным признакам. Признаки эти извест­ны: наличие или отсутствие пояснительного слова, вид глагола. Кроме того, есть немало исключений, которые рекомендуется запомнить. Вся эта традиционная сложность не вызывается не­ обходимостью. Во-первых, почему прилагательные пи­шем через одно н, а причастия через два? Во-вторых, почему жареный — прилагательное, а поджаренный  — причастие? В-третьих, разница на письме, как правило, не отражает разницы в произно­ шении. Не проще было бы установить единый для всех от­гла­ гольных слов такого типа способ передачи суффикса? Из двух возможных вариантов следует выбрать вариант с одним н. Написания с одним н более соответствуют произношению и экономичнее для письма и печати. Одно н надо писать и в кратких формах всех отглаголь­ных слов. Современные правила рекомендуют писать: «они были взволнованы происшедшим», но «их лица были взволнованны». Такая дифференциация вряд ли нужна (особенно в тех случаях, когда смысловой раз­ницы между причастием и прилагательным нет). Итак, следовало бы писать: жареная рыба  — поджареная рыба, груженая телега  — груженая кирпичом те­лега, купленые вещи, брошеная земля, нечаяная ра­дость, девушка дисциплинирована. 3. Употребление прописных и строчных букв в назва­ниях государств, организаций, учреждений следовало бы подчинить той орфографической практике, которая была в 20—30-х годах, то есть в сложных наименованиях писать с прописной буквы только первое слово и входящие в состав названия собственные имена. Ведь подобные составные наименования в целом являются собственны­ми именами, отдельные же слова, из которых состоит это название, — как правило, имена нарицательные. Можно было бы писать: Российская советская феде­ ративная социалистическая республика, Всесоюзный централь183

ный совет про­фессиональных союзов, Организация объединенных на­ций и т.п. 4. Не с прилагательными, наречиями и причастиями пишется по-разному. В «Справочнике по орфографии и пунктуации для работников печати» (§ 143, п. 4) читаем: «Следует заметить, что при прилагательных и наречиях (на -о) отрицание не, написанное отдельно, и не, напи­санное слитно со словом (где, конечно, это допустимо), придают разные оттенки значения». Дальше идут приме­ры типа: он нерусский (иностранец) — он не русский (не принадлежит к числу русских), яблоко невкусно (утверждается, что оно плохого вкуса) — яблоко не вкусно (отрицается, что оно вкусно), живет недалеко (близ­ко) — живет не далеко (отрицается, что далеко). Все это очень неубедительно (не убедительно). Пра­вила правописания не должны быть рассчитаны на субъ­ективные ощущения пишущих. Не слишком ли тонко для орфографии смысловое различие между случаями он неправ и он не прав; мне это неизвестно, мне это не известно? Как писать: сегодня нежарко или сегодня не жарко, погода была нехолодная или погода была не хо­лодная? Еще более нелогично установление зависимости на­писания не с причастиями от наличия или отсутствия по­яснительного слова: несделанная работа — не сделанная мной работа. Правила правописания не с причастиями, прилага­тельными и наречиями должны быть и могут быть упро­щены. Надо писать не раздельно с этими частями речи во всех случаях, когда данное слово употребляется без не. Не следует бояться того, что наметившаяся тенден­ция к образованию новых понятий типа нехороший (в отличие от не хороший), невесело и т.п. «разрушится» раздельным написанием. Контекст всегда поможет пра­вильному пониманию написанного. Понимаем же мы, в каком случае не любит значит испытывает антипатию, а в каком просто не испытывает чувства любви, хотя орфография нам этого и не подсказывает. Раздельно надо бы писать с частицей не и те сущест­ вительные, для слитного написания которых нет доста­точных оснований: не специалист, не марксист, не мате­риалист и др. 184

заметки крохобора

 

Была когда-то в русском языке звательная форма  — вокатив. Остатки этой формы видны в восклицаниях: боже мой, господи! У Пушкина «Чего тебе надобно, старче?» Старче — звательная форма слова старец. И много позже у Марины Цветаевой встречаем: «Сыне! Господа бойся, ноги давшего  — бресть» («Ода пешему ходу»). Сыне — обращение. Современные поэты (а иногда и прозаики) считают, что формы типа отче, сыне, старче можно употреблять просто для «высокого штиля». Помните — терпел венок из терний Сыне человеческий, мучим... (А. Вознесенский)

Но ведь тут не обращение, а обычный именительный падеж. Впрочем, у того же поэта  — верное употребле­ние: «Вновь ты стонешь, сыне человечий!» Дальше всех пошел Иван Лысцов: Петь надо — ярче. Жить надо — жарче! Так оно, старче — Ворог удачи. («Стезя», с. 83)

В этой, как ее называет автор, «притче-дерябке» (?) старче — это старость! И достается же старому русскому вокативу. «На прощание я сказал золотоношскому “правдо­любцу”, переиначив известный афоризм о враче: юристу, исцелися сам!» Автор понимает форму врачу в евангель­ском изречении «Вра185

чу, исцелися сам» как дательный падеж, отсюда и юристу. Но врачу — звательная форма. А слово юрист (если бы оно было в древнерусском) в звательном падеже звучало бы как юристе. Итак, журналисте! Исцелися сам! *** «И перепугалась Маринка, увидев дядьку с испитым лицом, заревела, в угол за шкаф забилась». Неужели для автора испитое лицо — то же, что про­питое, пьяное? «Испитой — малокровный, худосочный, как бы лишившийся крови» (Даль). Испитой — как бы выпитый (а не выпивший). *** «Осторожно, дети!» — так и хочется сказать, когда читаешь иные стихи для маленьких: На свой скворечник Сел скворец: — Кто поселился В мой дворец? (Вас. Морозов)

Во дворец можно вселиться, а поселиться — во дворце. *** Газета рассказывает о платанах в одном кишлаке, ко­торым девять веков. Они растут и сейчас: «Многовеко­вые платаны в кишлаке берегут. Дорога память о них сайробским жителям». Вот тебе и раз! Да ведь выражение память о них употребляется тогда, когда речь идет о мертвых, ушед­ших, погибших. *** «Речь... одинаково эффектно воздействовала на са­мые разные аудитории». Не эффектно, а эффективно! Путать эти два слова нельзя. Воздействие может быть только эффективным, то есть дейст­ венным, результативным. 186

*** «А ведь решение проблемы контроля могло бы изба­вить жителей от необходимости подолгу выжидать автобус». Коварная это штука — слова, образованные от одно­го корня. Нельзя выжидать автобус. Правильно — ждать, ожидать. Выжидать можно удобный случай, момент, время. *** В рассказе С. Пестунова «Юбилейная медаль» мож­но прочитать: «Серебряным зазимком бабьего лета я отправился в гор­ исполком». Когда же происходит действие? Зазимок  — это пер­вый мороз или первый снег, начало зимы. Бабье лето  — солнечные, теплые дни начала осени. Автор, впрочем, точно указывает дату — 17 октября и пишет: «Осень на прощание дарила людям красоту...» При чем же тут бабье лето? И что такое вообще зазимок бабьего лета? В том же рассказе: «Ее длинная, чудом в наши дни сохранившаяся каштановая коса домовито стекала с гордой головы на плечо». Дальше  — не лучше: «Она еле-еле разгибает зане­мевшую на сыром сквозняке спину». Но из текста совер­шенно ясно, что действие происходит в поле. А сквозняк бывает только в помещении. *** «Изрядно вымокнул», — пишет Е. Федоровский. В современном русском языке предпочтительны более короткие формы без суффикса -ну: вымок (а не вымок­нул), заглох (а не заглохнул). Об этом хорошо сказано в книге «Грамматическая правильность русской речи» (М., 1976. С. 201—202). * ** Она «сняла сумку, висевшую на крутом, покатом плече». Не понятно, какие же все-таки плечи у героини рассказа. Ведь значение слов крутой и покатый прямо противоположное. 187

Крутой  — почти отвесный, обрывис­тый. Покатый  — снижающийся постепенно, пологий. См. у Даля: «Берег не крутой, а покатый». *** «Дельфин медленно поплыл. Ученые Института океа­ нологии сказали, что за животного можно не беспо­коиться». За животное не беспокоюсь. Беспокоюсь за русского языка. *** Заголовок в газете: «Солнце сквозь буран». Любопыт­но. Ведь лето, какой же тут буран? Читаю: «На город обрушилась пыльная буря, которую принес на Алтай циклон...» Ах, вот оно что! Никаких аномалий в приро­де. Просто журналист не знает, что буран — это снежная буря. А вот Пушкин знал: «В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло... Ну, барин, — закричал ямщик, — беда! буран!» *** Кстати о Пушкине. Вот и еще один юбилей прошел. Каждый раз в пушкинскую годовщину наивно надеюсь: ну, хоть в материалах, посвященных великому поэту, ошибок не будет. Увы! «Поэтам Пушкин помогал освобождаться от на­ветов моды и увлечения “школами”». Наветы моды! Автор, видимо, полагает, что наветы — это что-то вроде веяний, влияний (навеять — навет). Но навет — это кле­вета, наговор. В той же статье написано: «Пушкина-художника они волнуют прежде всего, чтобы через них найти выход в современность». Волнуют, чтобы найти? Что-то новое в грамматике. *** «О маленьком человеке надо заботиться, надо защи­щать его, учить всему полезному. Что в этом плохого, кроме хорошего? Ничего». А что хорошего в таком обороте, кроме плохого? Ничего. 188

*** «Но если говорить о дверях, то они у нас всегда чис­тые, исправленные, открываются без усилий». Может, все-таки исправные, а не исправленные? *** «Это обычный шум студийного коридора, наполнен­ный живыми выплесками эмоций, гнева, радости, дело­вой сухости». Выплески деловой сухости! «И снова ахнула общест­ венность» (И. Ильф и Е. Петров). *** «Ныне все прогнозы вокруг двух матчей: Нидерлан­ды  — Бразилия и ФРГ — Польша. Только кто-то из этих команд может стать чемпионом. Причем о первом матче пересудов больше». Во-первых, не очень-то по-русски кто-то из команд. Вовторых, пересуды — это недоброжелательные разго­воры, сплетни. Недаром Ожегов дает пример: «Нача­лись бабьи пересуды». *** Купил в киоске книгу незнакомого автора. Думаю, дай познакомлюсь. «Алюминиевое ведерко больно хлестнуло Павла Фе­ доровича по носу». Как это ведерко хлестнуло? Это ведь не веревка. «Его бортмеханик сидел в дверях кабины на широ­ком пристяжном стуле». Всегда считал, что при­стяжными бывают только лошади. Не путает ли автор прилагательные пристяжной и пристежной? «В будке сидела женщина с лисьим воротником и в такой же шапке». Совсем плохо. «Кресло стояло возле стены в кухню». Дверь в кухню бывает, а вот стена в кухню? Странно как-то употребляет автор союз и. «Закрыл сахарницу, убрал со стола хлеб и еду». А разве хлеб не еда? «Во дворе заголосил петух, дробно и мел­ко, будто смеясь, продребезжала коза». Разве дробно и мелко — не одно и то же? «Все вокруг 189

было раскидано и разбросано». Ну, можно ли соеди­нять союзом и однозначные слова? Ведь это все равно, что сказать он торопился и спешил или начались за­бастовки и стачки. «Там не возникали у него ощущения слитности, рас­ творяемости с миром, с землей». Возможна ли растворяемость с землей? Надо, наверно, все же условиться, сколько человек могут образовать толпу. «Два помощника толпились ря­дом и помогали советами». Двое, видимо, не мо­гут толпиться. «Мы хватились Настю уже под вечер». Ошиб­ка. Хватиться — непереходный глагол. Нельзя хватиться книгу, или деньги, или ключи, или Настю. Правильно: хватились Насти. «Тот размахнулся рукояткой ножа, метя в голову родственнику». Можно ли вообще чем-нибудь размахнуться? Тем более рукояткой. «Я тоже нашла эту статью, подписанную доктором геологических наук Н. Егоровой». Героиню зо­вут Настей Егоровой, но вряд ли она подписывалась «Н. Егорова». Ведь Настя — это Анастасия. В книге много излишеств, классических случаев из­ быточных словосочетаний: «Он вспомнил, с каким тру­дом удалось ему демобилизоваться из армии»; «Вокзал станции был все тот же, деревянный». Слова из армии, станции — лишние. Автор к месту и не к месту употребляет просторечные и областные слова (утрешняя девушка, утрешний эпизод с курами). Это бы еще ничего (хотя утрешний и эпизод вряд ли сочетаются). Хуже то, что подобные слова иногда употреблены неверно: «Завтрева лыко драть пой­дем», — говорит крестьянка. Но зав­трева если и употреб­ляется в говорах, то лишь как форма родительного па­дежа (до завтрева). Завтрева пойдем — невозможно. Я уже не говорю об ошибках орфографических: глу­боко­ запрятанное сожаление вместо глубоко запрятан­ное, баян был выменен на скрипку вместо выменян и др. Итого на 198 страницах не менее 40 лексических оши­бок, неточностей, опечаток. 190

«Язык рассказов и повестей Медведниковой отли­чается образностью и поэтичностью», — сообщает изда­тельство, рекомендуя книгу Ли­дии Медведниковой «Перекресток» читателям. Было бы неплохо, если бы язык книги отличался также и пра­ вильностью. *** «Позаботьтесь впрок!»  — призывает реклама, реко­мендуя заблаговременно проверить, не нуждается ли в ремонте летнее туристское снаряжение. Но заботиться впрок нельзя. Впрок можно только за­пасать, заготовлять что-то: огурцы, грибы... *** «Над Киевом светило солнце. По улицам весело бе­гали ручьи, быстрые, как в апреле, и голуби в них купа­лись, удивленно качая головами». Уже не тому ли удивлялись голуби, что ручьи не бе­гут, а бегают туда-сюда? *** «Первые переводы Джерома в России появились уже вскоре после выхода их на его родине». Выходит, переводы Джерома появились сначала в Англии? Что же: Джером переводил? Или его перево­дили на родине? На какой же язык? *** «В день, когда арестовали Сайду и Энрико, Теодор Гилле, ехавший из своей резиденции домой, внезапно почувствовал резкую боль в правом нижнем углу жи­вота...» Впервые слышу, что у живота есть углы. Верно гово­рят: век живи — век учись. *** «Проскользила — боже! — состригала, наклонившись, как в рубашке оселок», — пишет поэт А. Вознесенский. 191

Ожегов: «Оселок  — точильный камень в виде брус­ка». Наклониться в рубашке оселок никак не может. *** «Мальчишки на лыжах с холмов и пригорков вверх-вниз снуют». Любопытно было бы посмотреть, как это они снуют с холмов и вверх. *** «Чувство слова»  — так назван обзор поэтической поч­ты в газете. Читаю: «О том, что в жизни бывают у человека моменты, когда хочется заговорить особым языком, язы­ком поэзии, убеждает нас обилие поэтических писем, приходящих в адрес редакции». Моменты бывают. Но, прежде чем заговорить языком особым, надо овладеть нормами литературного языка и не писать убеждают нас о том, что... *** «Сидя посреди байкальского пустынного первород­ства, герой читает Савватеичу подлинник “Божествен­ной комедии”. Латыни чтец не знает, но это ему не ме­шает». И никому не помешало бы: а при чем тут латынь? «Божественная комедия» написана не на латинском, а на итальянском языке. *** «Дифференцированный подход распространяю я и на старшеклассников. Как правило, раз в год я предлагаю им написать анонимные сочинения на тему о роли рели­гии и ее обрядов в семье. Разумеется, оговариваю, что любое откровение ребят я не поставлю никому в вину». Не откровение, а откровенность. Откровение  — не­ ожиданное открытие, внезапное постижение чего-то до­селе скрытого. 192

*** «Алеша, не кукся — это так судьба твоя обозначена». Стал думать: не кукся  — что бы это могло значить? Вдруг осенило (откровение!): а ведь для автора это форма повелительного наклонения глагола кукситься. У В. Белова нашел правильную форму: «А ты, Игоряшка, ешь тоже, не куксись». *** «Готовясь к празднику, намечая дела, ему приуро­ченные, еще раз остановишь свое внимание...» Приурочить можно к чему, а не чему. Правильно: приуроченные к празднику. *** «За два года мальки превратились в полуторакилограммовые рыбины». А правильно: в полуторакилограммовых рыбин. Ры­бина  — одушевленное существительное. Превратилось в рыбины  — все равно что увидел звери. Вспомнил, как та же газета писала: «за животного можно не беспо­коиться». *** Книга Ю. Олеши «Ни дня без строчки» наконец-то вышла с хорошими комментариями, заново отредакти­рована, текст еще раз сверен с рукописью (Олеша Ю. Избранное. М., 1974). Устранены некоторые ошибки, ого­ворены места, которые автор цитировал по памяти не со­всем верно и т.п. И все-таки, все-таки (ах, крохоборческий зуд!) хоте­лось бы еще большей точности. На с. 454 фамилия скульптора по-прежнему искажена: Меркулов (вместо Меркуров). Но это пустяк, тем более что дальше всюду верно. А вот на с. 474 дело посерьезнее: «В аду, по Дан­те, находятся не только грешники — в нем заключены также и те, кто не близок к Христу в силу, если можно так выразиться, исторической несовременности: черти древности, например». Что за черти древности? Очевид­но, Ю.  Олеша 193

написал герои древности, а машинистка, не разобрав почерка, напутала. Так и пошло во всех изданиях. На с. 489 автор пишет: «У Гоголя в “Вие” об отце панночки сперва сказано, что ему сорок лет. В другом месте о нем Гоголь говорит: — Старец заплакал. Не мо­жет быть, чтобы даже молодой Гоголь считал сорока­летнего человека старцем. По всей вероятности, он за­был, что дал отцу панночки всего сорок лет». (Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 6 т. Т. 2. М., 1949. С. 164). Редактору следовало бы заглянуть в текст Гоголя. А там сказано об отце панночки: «Ему было около 50 лет» (а дальше говорится о том, что от горя он вы­глядел старше). *** Вот что пишет Э. Гайдарова в «Московской киноне­деле». «В декабре нынешнего, 1975 года страна, над которой, как предсказывал поэт-декабрист А. Одоевский, взошла “звезда пленительного счастья”, будет отмечать 150-летие восстания декабристов». Не Одоевский, а Пушкин! (стих. «К Чаадаеву»). После этого пустячком кажется грамматическая ошибка в том же материале: «Такие вдохновенные стро­ки посвятил Н. Некрасов женам декабристов, последо­вавших за своими осужденными мужьями в Сибирь». Кто же за кем последовал? *** Читаю в газете: «О моде написано мало. Так мало, что любая публикация на эту вечную тему встречается с острым интересом. И интерес не избывает». Что это еще за избывает? Есть старинный глагол избыть, но у него явно не то значение, на которое рассчитывали авто­ры заметки. *** Еще одна газета сообщила, что «аргентинскому гросс­ мейстеру удалось отреваншировать во встрече с Кага­ном». Ну зачем действительно так скучно брать ре­ванш, когда можно с опереточной легкомысленностью отреваншировать! 194

*** Открыл книгу Г. Кравцова «Витражи». Читаю: Я тихим гостем окажусь за городом, и мне домишки в соснах и оконцах тебя домыслят, маленькое солнце.

Как можно домыслить тебя и что же имеет в виду поэт, утверждая, что это сделают вместо него домишки? Запнулся на строчках: Не поймут, что стихами и пожаром души на едином дыханье каждый словно вершил.

Что вершил? Этот глагол не употребляется без допол­нения. В другом стихотворении Г. Кравцов рассказывает о своем друге — незадачливом малом, который пришел на кладбище: ...на крепком кресте повесил, как на мольберте, холст и, песню любви насвистывая, ловя цветовые контрасты, писал...

Конечно, «незадачливый малый» может не знать, что неудобно стоять на могиле и к тому же насвистывать, но поскольку он занимается живописью, ему не мешало бы знать, что холст не вешают на мольберт, а натягивают на подрамник. Вряд ли это стихотворение относится к тем белым стихам, о 195

которых в послесловии Л. Глебовой сказано, что они «выражение смысла». В твоих зрачках прошедшее спешит — уже тоской стучат в тебя копыта.

Не тоска — копытами, а копыта — тоской! *** Плохо, когда корректор пренебрегает своими прямы­ми обязанностями. Но еще хуже, когда он начинает пра­вить то, что вовсе не нуждается в исправлении. В однотомнике С. Есенина «Стихотворения и поэмы» (М.: Советский писатель) я с грустью прочитал: Ах, метель такая, просто черт возьми Забивает крышу белыми гвоздями.

Да, конечно, гвоздями правильнее, чем гвоздьми, однако у Есенина именно гвоздьми — диалектная форма (как и свечьми в «Анне Снегиной»). Гвоздями разрушает рифму. В рассказе Ю. Казакова «Арктур  — гончий пес» есть несколько охотничьих слов. «Один раз Арктур, видимо, скололся и замолчал». Скололась — говорят охотники о собаке, сбившейся со следа. И в сборнике «Голубое и зеленое», и в книге «Двое в декабре» читаем, однако, вместо ско­лолся  — окололся. Корректору, наверное, скололся со­всем непонятно. Окололся тоже странно, но все-таки напоминает что-то знакомое (укололся, поэтому и замолчал). *** Была бы моя воля, я бы редактирующих переводы обязал читать книги по теории перевода, если не все, то хотя бы хорошую книжку Норы Галь «Слово живое и мертвое» . 196

А то ведь как переводят? Читаю роман Д.X. Чейза «Мертвые молчат». «Я даровал ему доллар», «взимал очередную мзду с новой жертвы», «получив ут­вердительный ответ, он буквально расцвел и повернулся лицом к свету». Как это можно буквально расцвести? «Хотя набросок был только наполовину завершен». На­бросок  — он и есть набросок, и не может быть закончен (иначе это не набросок). Кроме того, разве может быть что-то наполовину завершено? «Над дверью висел за­ мысловатый фонарь кованого железа, внешним обликом вполне соотносимый с фонарями Флоренции пятнадцато­го века». Господи! Неужели нельзя проще: похожий на фонари Флоренции? Внешним обликом... Как будто у фо­нарей есть еще и внутренний облик. Там же: «Ирен поведала мне, что у Лодони подают черепаховое филе». Поведать — типичный современный «газетизм» дурного тона (как и буквально). «У нее был браслет с брелками». С брелоками, а не с брелками. «Четырехрядный, прямой как стрела хайвей тянулся вдоль океана». Не­ужели хайвей уж никак нельзя перевести? «Я остано­вился в “приморском” отеле». Если отель называется «Приморский», то следует написать в отеле «Примор­ском», а если это просто приморский отель, не нужны кавычки. *** Справедливо упрекают театральных постановщиков, кинорежиссеров в невнимании к «мелочам». На сцене гусар, а форма на нем уланская. Или пого­ны другого полка. Маяковский писал, что в картине о Пушкине виден памятник, который был поставлен через несколько лет после смерти поэта. То же — и в языке. Современная экранизация клас­сического романа. В одном из кадров видна надпись: «Полицейский участок». *** «Продляет жизнь»  — читаю в одной газете. Может, кому и продляет, а мне укорочает. 197

*** Кто такие погодки? Дети, родившиеся в одной семье с промежутком в один год (братья и сестры). Так у Даля, Ушакова, Ожегова и во всех других словарях русского языка. У В. Белова в «Привычном деле» о де­тях Катерины, рожавшей каждый год: «Погодки, все погодки». Верное употребление. Но вот смотрите: «Может, он ждал, что к нему ра­достно подойдут погодки его или кто постарше» (В. Шук­шин. Вечно недовольный Яковлев). Даже о растениях пишут: «Брусника — вечнозеленая, живет в лесу по мно­гу десятков лет. Иногда ее кустик — погодок здоровен­ного дубка». Думается, лучше все-таки называть погодков погод­ками, а одногодков одногодками (или ровесниками). *** Какого рода Беларусь? Конечно, женского: наша Беларусь. А если «Беларусь» — марка трактора? У В. Липатова в «Деревенском детективе»: «Взмахивая огромными колесами, как крыльями, “Бела­русь” стремительно приближался...»; «Когда “Беларусь”, напоследок дико взревев и окутавшись дымом, остано­вился у конторы...» Стало быть, «Беларусь» — мужского рода? Однако в одной столичной газете иначе: «Стальным тросом цепляют к платформе старенькую “Беларусь”», «Трогается с места “Беларусь” и легко за ней — плат­форма». По нормам русской грамматики, склоняемые назва­ния типа «Беларусь», «Волга», «Чайка»  — женского рода, независимо от того, обозначают ли они трактор, или теплоход, или пылесос. Иначе придется говорить: на своем «Беларусе», наш «Волга» подошел к пристани. ***

198

А вдруг — о каком-то Неслыханном чуде, О чем никогда Не изведают люди? (Б. Заходер. Квочкины строчки)

Изведать  — переходный глагол. Можно изведать что-то, но не о чем-то. *** Ради созвучия чего не сделаешь? Вот Е. Кохан во имя рифмы заставляет оленя охотиться: Вдали, где алеет Сихоте-Алинь, Идет по аллее С охоты олень.

А может, он идет с охоты, где охотились на него? И почему по аллее — кто их в тайге проложил? *** «День раздался, подлинел, а с двенадцатых чисел он и вовсе начнет обгонять ночь», — пишет фенолог А. Стрижев. Есть двадцатые числа, сороковые годы. С трудом, но привыкаем к обороту в десятых годах XX века. А вот двенадцатые числа — что-то совсем новое в календаре. У того же автора прочитал: пернатый могикан (о глу­харе). Это все равно что старый горожан или мой одно­полчан. Правильно — могиканин. *** «Книга Алексея Яковлевича Каплера “Долги наши” удивительно совпадает с тем обликом, который сложил­ся о ее авторе у множества людей, его знающих». Хоть убей, не понимаю, как это у людей может сло­житься облик об авторе. *** «Некоторые же, усомнившись в правдивости деталей, потеряли веру к фильму в целом». 199

Давайте договоримся: доверие — к чему-то, уверен­ность — в чем-то, вера — во что-то. *** «Хищения людей с целью денежного вознагражде­ния  — едва ли не последнее слово современного гангсте­ризма», — пишет итальянская газета «Паэзе сера». Не знаю, как в итальянском оригинале, но по-русски хищение людей, как говорится, не звучит. Это ведь не казенное имущество. *** Газета рассказывает о соревновании гребцов: «Наши ребята почти на корпус обходят соперников. И... ломает­ся подножка. Лодка сходит с дистанции. — Обидно, — резюмировал происшедшее тренер. — Так хотелось опробовать новый состав в деле». Словарь «Трудности русского языка» под редакцией Л.И. Рахмановой справедливо расценивает такое упо­требление глагола резюмировать как ошибочное. Ведь резюмировать значит кратко изложить суть написанно­го, сказанного (а не происшедшего). А резюмировать словом обидно вообще ничего ­нельзя. *** «Но особое место в его жизни занимает Тюмень. Когда он приехал туда (в Тюмень. — Крох.) в 1964 г. начальником строительства, там (в Тюмени? — Крох.) было 35 человек, один самосвал и три лошади. Когда че­рез семь лет он уезжал из Тюмени — там (опять-таки в Тюмени!  — Крох.) работало 35 тысяч человек». Вот так-то! Хорошо еще, что речь идет об известном большом городе. А то ведь чи­татель всерьез мог подумать, что население города уве­личилось за семь лет в тысячу раз. Вот что значит не­брежно — не там и не туда — употреблять местоимения. 200

*** «Зато приятно порадовали мастера шпаги»,  — пишет газета. Поскольку порадовать неприятно нельзя, следует признать слово приятно лишним. *** Странные грамматические формы нахожу в некото­рых современных переводах. «...Замыкал наше шествие заместитель шерифа, плев­шийся позади, шагах в десяти за мной»,  — читаю в одном еженедельнике. Если автор русского текста ду­мает, что плевшийся — причастие от глагола плестись, он ошибается. Рекомендуемая словарями и грамматикой форма  — плетшийся. Не нравится? Не звучит? Можно обойтись без причастия: который плелся. Но плевшийся ни в какие ворота не лезет. В том же тексте сделал еще несколько «горестных замет»: «Я положил еще раньше нога на ногу». А надо бы: положил ногу на ногу. «Поднялся три пролета в оранжерею» (?) И наконец: «По дороге сюда мы оста­новились минуты на две на шоссе, где за машиной Дол Боннер стояла еще одна полицейская машина. Навер­ное, ее тоже обвиняют в противоправном нарушении владения. Когда мы проезжали, она разговаривала с по­лицейским о чем-то». По правилам грамматики выходит, что обвиняют ма­шину и что именно машина разговаривала с полицей­ским. «Сочиняйте сами» — называется цитируемая повесть, опубликованная в «Литературной России». «И переводи­те грамотно», — добавил бы я. *** «Десятки солдат “химического центра” в Эджвуде (Мэриленд) были подвержены воздействию ЛСД. Он вводился также морским пехотинцам в Абердине». Не подвержены, а подвергнуты! Солдатам именно вводили наркотик. Тоже, кстати, небрежный перевод. 201

*** «...Гудков увлекался картингом... Но, прежде чем сесть за руль картинга, Володе на время пришлось стать автомобилестроителем». Картинг — гонка на маленьких автомобилях, а сами эти миниавтомобили называются картами (см. словарь-справочник «Новые слова и значения»). Таким образом, не руль картинга, а руль карта. *** «Машина лейтенанта стала достигать беглецов, когда раздалась автоматная очередь». Достигать можно берега, успеха, глубокой старости... А людей — настигать. *** «А не так давно предложил свое уникальное собра­ние об Екатеринославе  — Днепропетровске  — один жи­тель Львова. И после консультации с историческим му­зеем ее приобрел...» Собрание об — не по-русски. Это раз. Перед словами, начинающимися с е, употребляется предлог о (а не об): о Екатеринославе. Это два. И еще, что же это за она? Собрания? *** «Ни о какой-либо внезапности не может быть и речи». Чтонибудь одно: или ни о какой внезапности или о какой-либо внезапности. *** «Претензии можно было бы умножить, и варшавские еженедельники не преминули перечислить длинный спи­сок фильмов, которые следовало бы все непременно включить в программу нынешних “Конфронтаций”». Перечислить список нельзя. Можно прочитать (при­вести) список или перечислить фильмы. 202

*** «И все же найдутся скептики, которые настойчиво станут задавать вопрос, орнаментированный динамикой века: а стоит ли все же так убиваться?» Честное слово, так и напечатано орнаментированный динамикой. Можно дать премию тому, кто догадается, что это значит. *** «Луга загромождены стогами свежего сена». Хорошо, конечно, что журналисты подыскивают силь­ные слова для обозначения отличного урожая трав, но ведь загромождать  — значит заставлять, заполнять чем-то громоздким. Кроме того, разве не чувствуется в этом слове оттенка неодобрения, неудовольствия? *** «Нелепые, но порой труднопреодолимые препятствия отцу в воспитании детей, особенно тогда, когда они знают и любят их, непоправимо калечат психику ре­бенка». Кто кого любит? Видимо, дети отцов. Но ведь слово отец стоит в единственном числе, и к нему форма их не подходит. Что же тогда? Препятствия? Вряд ли их лю­бят дети. Осторожнее с местоимениями, товарищи! *** «Какая-то гамма чувств вырисовывалась на его лице. Правда, мало похожая на проблески раскаяния, скорее это был потаенный зуд, что зря все-таки тогда не привел в исполнение угрозу». Нет, никак нельзя потаенный зуд называть гаммой чувств. Ведь гамма — это все же несколько явлений. Правильный пример употребления этого слова в мета­форическом смысле находим в другом номере той же га­зеты: «На лице Анны Мерновой можно прочесть целую гамму разнообразнейших чувств: тут

203

и растерянность, и вина перед мнимо преданным любимым, и страх перед вновь вспыхнувшей любовью, и чувство долга по отно­шению к ни в чем не повинному мужу». *** В «Черноморской здравнице» читаем: «Москва, Ленинград, Украина, города Урала и Сибири, Германия, Австрия — это далеко не полный перечень его концертной географии». Как невозможно перечисление волшебства, так не­мыслим и перечень географии. После слова перечень должно идти существительное во множественном числе: перечень мест, книг, товаров. *** «Год назад по соседству с квартирой В.Г. Грибано­вой был пожар. Причина  — неисправная печь. Очаг огня ликвидировали, печку опломбировали, квартира пустует, а живущая рядом гражданка Грибанова прозябает в своей нетопленой комнате». У Козьмы Пруткова есть басня «Помещик и садов­ник». Садовник, получив указание помещика, как сле­дует ухаживать за редким растением  — а указание было дано в словах «пусть хорошенько прозябает»,  — заморо­зил растение зимой. На вопрос хозяина: «Что? Хорошо ль растенье прозябает?» — садовник ответил: «Изрядно: прозябло уж совсем». Пусть всяк садовника такого нанимает, Который понимает, Что значит слово «прозябает», —

заключает К. Прутков. Совет этот хочется обратить к архангельским товарищам. В старину прозябать зна­чило прорастать, расти (у Пушкина в «Пророке»  — «дольней лозы прозябанье», то есть прорастанье). В со­временной речи прозябать — вести жалкую, бесцельную жизнь. По смыслу этот глагол никак не связан со сло­вом прозябнуть. За что же зябнущую гражданку Гри­ банову назвали прозябающей? 204

*** Газета напечатала очерк о курсантах авиационно-техниче­ ского училища. Одна из его глав названа «Испить чашу верности», да и в самом очерке написано: «Каж­дый из воспитанников как бы клянется испить чашу вер­ности училищу, ставшему вторым домом, избранной про­фессии». Крайне неудачная метафора! Выражение пить (ис­пить, выпить) чашу употребляется исключительно в тех случаях, когда говорится о чем-то тяжелом, неприятном, горестном. У Салтыкова-Щедрина: «Всю горькую чашу существования мастерового-ученика он выпил до дна»; у Григоровича: «Бедной этой женщине определено было судьбою выпить до дна горькую чашу испытания». Нель­зя выпить чашу дружбы или испить чашу верности. *** Как много все-таки лишних слов! Читаю в газете: «В воде, отчаянно взмахивая руками и ныряя с головой, теряла последние силы девочка». Нырять  — значит погружаться с головой. Нырять с головой — избыточное словосочетание. Кроме того, вряд ли верно писать о тонущем человеке, что он ныряет. «Огромную ягодную плантацию красной смородины обнаружили геологи во время изыскательских работ на Чукотке». Ягодную — лишнее слово, ведь смородина — ягода. И не следует называть дикие заросли плантацией. * ** «Гораздо более разговорчивым был после боя Али. Он даже продекламировал журналистам свою новую поэму в стихах». Поэма, конечно, может быть и в прозе (например, «Мертвые души»), как и роман в стихах («Евгений Оне­гин»), но ведь обычно все-таки наоборот, поэтому сочета­ние поэма в стихах содержит избыточную информацию. 205

*** «И вот в одну из ночей преступники, выключив ток из электрической сети, приступили к действиям». Из электрической сети — лишнее. *** «Создавалось такое впечатление, что хоккеисты, при­ званные под знамена сборной, лишь впервые познако­мились друг с другом на архангельском стадионе “Труд”». Впервые познакомились — тоже масло масляное. * ** Журналист пишет о том, что ресурсы США «расто­чительно расходуются на изготовление сотен тысяч тонн бумаги, красок, пластиков, металлической фольги и дру­гих материалов». А разве бывает фольга не металлическая? Не пишем же мы бумажная газета, металлический нож или стек­лянная лам­ почка. *** Вот еще кроха. Словарь-справочник «Трудности сло­ воупотребления и варианты норм русского литературно­го языка» справедливо выступает против тавтологиче­ских сочетаний вроде период времени, свободная вакан­сия, памятный сувенир. Но и тут на странице, отведенной под рекламу издательства «Наука», напечатано: «В ма­газинах конторы “Академкнига” имеются в наличии книги...» *** «Кануть в Лету забвения»  — можно прочесть на одной из страниц отрывного календаря. В греческой мифологии Лета — река, глоток воды ко­торой заставляет забыть все прошлое. Кануть в Лету — быть забытым, исчезнуть без следа. Лета и есть забвение. Кануть в Лету забвения — сочетание столь же неле­пое, как и пресловутый прейскурант цен. 206

*** «...Сказала в прошлом экс-чемпионка Европы...», — написано в заметке. Вероятно, автор забыл, что первая часть слова экс- (от лат. ех-) и означает бывший, утративший прежнее положение. Или он думает, что со временем и этого ти­тула лишаются? Вообще, значение приставок, заимствованных из ла­тин­ ского, не очень хорошо держится в памяти разных авторов. Как-то в одной статье прочел, что человеку сде­лали повторную ревакцинацию. Но ревакцинация  — это и есть повторная прививка. Приставка ре вносит в слово значение обратно, снова. Реэвакуация — возвращение эвакуированного населения на место, реэмиграция  — воз­вращение эмигрантов на родину, реорганизация — пере­стройка, организация чего-либо заново. В репортаже «С места события» сказано, что Государственный музей В.В.  Маяковского «разместился в заново реконструированном здании». Наречие заново в предложении явно лишнее. Мелочи? Конечно. Да ведь на то я и Крохобор. *** Л. Богданович в книге «Жизнь начинается сегодня» пишет: «Как студент факультета журналисти­ки МГУ, Аркадий, конечно, уже познал основы логики  — науки о законах и формах мышления». Основы логики Аркадий, возможно, и познал, а вот основы русского языка? Он говорит: «Но почему вы так настроены против свободы любви? Лично мы ничего порочного в этом словообразовании не видим». Свободная любовь не сло­ вообразование, а словосочетание. Любопытно, что некто Иван Павлович, личность, по мнению автора, идеальная, «человек большого ума и тонкого чувства», «эрудит», повторяет малограмотное выражение Аркадия: «Что за словообразование — “свободная любовь”! Вроде бы и красиво, но совершенно бессмысленно». В той же книге можно прочитать: «Алкоголь набра­сывает туман на ближайшее будущее и на ответствен­ность за себя и за 207

девушку». Подобные фразы «набрасы­вают туман» на восприятие читателя. *** «Иду на свидание с ней по брызжущему солнцем зимнему городу, вдоль выбеленных изморосью домов бес­снежного Нев­ ского проспекта». Всегда думал, изморось — мелкий дождик, измо­розь — иней. Но прочитаешь такое  — и «усомнишься в обмане» (как пишет тот же автор). Тем более что дру­гой литератор утверждает: «Больше всего он обожает свои странности. Например, он любит подышать на стек­ло, поводить пальцем по измороси...» *** В некоторых фантастических романах описываются контрамоты — люди, для которых время движется в обратном направлении: сначала 1974 год, потом 1973, сперва у них среда, затем вторник и т.д. Наверно, контрамот написал: «Сель сорвался 16 июля. Была ночь с понедельника на воскресенье». *** Коварная штука  — предлоги. «Пальмы требуют вни­ мательного и заботливого ухода. Ботаники называют их двудомными растениями, так как мужские и женские соцветия группируются отдельно, на разных деревьях. Из сотни женских пальм — одна мужская». Это все равно, что сказать «некоторые женщины  — мужчины». А ведь стоит заменить предлог — и юмор ис­чезнет: «На сот­ню женских пальм — одна мужская». Ви­дите, как просто. *** Не везет старому, заслуженному глаголу есть. Как-то обходят его, стараются реже употреблять, предпочитают другие ... Говорят, например, я кушаю, мы уже покуша­ли. А недавно прочитал: «Чем вкуснее обед — тем более желающих отведать его». Что такое? Открываю сло­варь Ожегова. Нет, все правильно: 208

«отведать (устар.) — попробовать, съесть или выпить немного». Почему же вкусный обед надо только попробовать, а не съедать? Пример не единичный: «Здесь можно отведать аромат­ной ухи или бульона с кулебякой, солянки из осетри­ны ...» Зачем приглашать в ресторан заевшихся людей? У Горького в «Варварах» голодный Дунькин муж просит хлеба: «Позвольте мне кусочек... отведать», а когда ему отказывают, говорит: «Слушай... дай кусо­чек, Христа ради!» «Матвей отвечает: «Что же ты, чу­дак, прямо не сказал? Просишь отведать... разве хлеб отведывают?» Да, надо говорить прямо: отведать так отведать, съесть так съесть.

209

почему мы так говорим (из истории слов и выражений)

 

Кавардак В веселом детском рассказе М. Лоскутова о говоря­щей собаке ребята поют: «Что за шум и что за драки? Кто затеял кавардак?» Слово кавардак мы подчас употребляем и в разго­ворной речи в том же самом смысле — беспорядок, сума­тоха, суета. Кавардак  — слово тюркского происхождения, и обоз­начает оно в турецком языке жареное, жаркое. И в рус­ском языке оно когда-то употреблялось как название кушанья. В романе Л. Толстого «Война и мир», между прочим, рассказывается, как солдаты готовят это блюдо, смешивая сухари с жареным салом, и потом угощают Пьера Безухова: «— Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку!» Как могло получиться, что название кушанья стало синонимом беспорядка, неразберихи? Кавардаком обычно называли кушанье из многих составных частей: либо окрошку, либо солянку, либо мясо с кусочками хлеба,  — смесь. А дальше ход измене­ния значения слова кавардак был, видимо, таким: смесь — мешанина — путаница — беспорядок.

Рубль и копейка Рубль  — самое старое из сохранившихся сейчас рус­ских названий денежных единиц. Слово это  — производ­ное от глагола рубить. Рубль с древнерусского букваль­но— отрубленная часть, обрубок. Обрубок чего? Круп­ными денежными единицами на Руси были гривны, кус­ки серебра определенного веса 210

(первоначально гривна — фунт серебра). Даль пишет: «Гривна рубилась начетверо или на четыре рубля». Интересно в связи с этим сопо­ставить современное разговорное разбить вместо разме­нять. В древности это было обычным явлением: нередко мелкие денежные единицы были частями  — обрубками, отрезками  — более крупных. Были на Руси и резаны  — тоже деньги, от глагола резать. Полтина (пол тина), то есть полрубля. Дело в том, что рубль назывался еще и тин (этот корень в славянских языках тоже значил ре­зать, рубить, ломать). Полтинник и сейчас — половина рубля, пятьдесят копеек. Итак, рубль — часть древней гривны. Следы этого слова видны в гривеннике и двугривенном. В одной из русских летописей читаем: «А при вели­ком князе Насилье Ивановиче бысть знамя (то есть был знак) на деньгах: князь великий на коне, а имея меч в руце; а князь великий Иван Васильевич учинил знамя на деньгах: князь великий на коне, а имея копье в руце, и оттоле прозваша деньги копейныя». Эти-то «копейные деньги» и стали впоследствии на­зываться копейками. В словаре Даля находим множество пословиц и по­говорок, содержащих слова рубль и копейка: «Копейка­ми рубль крепок», «Кто не бережет копейки, сам рубля не стоит», «Не учи дубцом, поучи рублем» (ср. совре­менное бить рублем). Названия некоторых старых монет сохранились толь­ко в пословицах, поговорках: «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Грош —полкопейки, алтын  — три копей­ки. Пятнадцатикопеечная монета называлась пятиал­тынный (пять алтын). Самой мелкой монетой была по­лушка — половина гроша, четверть копейки. И тут со­хранилась поговорка: «За морем телушка — полушка, да рубль перевозу». Разнообразны были разговорные названия бумажных денег. Некоторые из них сохранились и поныне: целко­вый, пятерка. В XIX в. в разговорной речи были распространены и обозначения кредитных билетов по цвету: синенькая (5 руб.), краснень211

кая (10 руб.), беленькая (25 руб.): «Из беленькой, которую я буду получать каждый месяц, когда поступлю в университет, непременно два с полтиной (одну десятую) я буду отда­вать бедным, и так, чтобы никто не знал» (Л. Толстой). Само слово деньги — татарского происхождения. Не всегда оно было общим родовым названием меры стои­мости. Когда-то слово деньга обозначало конкретную монету — полкопейки.

Лавка и булавка Нет, нет, мы не потому поставили эти слова рядом, что они общего происхождения. Происхождение у них разное. Но что-то общее в языковой «судьбе» этих суще­ствительных есть. Оба они раньше осознавались как уменьшительные: лавка от слова лава, булавка  — от сло­ва булава. Ведь суффикс -к- широко употреблялся и употребляется для образования слов с уменьшительно-ласкательным значением: трава  — травка, нора  — норка, тропа  — тропка. До сих пор во многих местах нашей страны лавами называют доски или бревна, положенные через ручей, речку. Лавка, таким образом, первоначаль­но понималась как «маленькая лава», опирающаяся на две подставки,  — скамейка. Со временем слово лавка приобрело еще одно значение  — магазин (чаще всего не­большой). Торговали на открытом воздухе с лавок (ска­мей, столов), а потом лавками стали называть и поме­щения, где торгуют. От этого же корня и слово прила­вок. Булава — жезл с шаровидным набалдашником, в прошлом — знак власти гетмана и атамана. Так называ­ли и оружие подобной формы, и длинную палку с шаром на конце  — парадную принадлежность швейцара. Есть и гимнастическая булава. При чем же тут булавка? Да поглядите, ведь по форме она похожа на маленькую бу­лаву: она тоже имеет шаровидное утолщение на конце. Впоследствии так стали называть и другие, совсем не похожие на булаву булавки — английские, потому что они употребляются для той же цели. 212

Лавка — магазин Магазин, лавка, универмаг, палатка, павильон, ки­оск, ларек, универсам... Лавка — несомненно, одно из самых старых названий торговых точек. В новгородской грамоте XIV в. нахо­дим: «А что лавка наша на Хопылском ряду...» Лавка  — исконно русское слово, по происхождению  — умень­шительная форма существительного лава. Лавами с давних пор называют доски или бревна, служащие мостиком, то есть переброшенные с одного берега ручья, речки на другой. «Через реку были положены шаткие бревенчатые лавы»; «Коврин по лавам перешел на дру­гую сторону» (Чехов). В более широком смысле лава— доска, положенная на две опоры. Лавка, таким обра­зом, — небольшая лава. На таких лавках, скамейках сидели, с них торговали в рядах. Потом сверху сделали навес, крышу, по бокам — стены, и получилось торговое помещение, которое продолжали называть лавкой. Такой перенос названия с одного предмета на дру­гой, более сложный, но выполняющий ту же работу, служащий той же цели, в языкознании называют пере­носом по функции. Предмет стал другим (уже не доска на столбиках, а небольшой магазин), но роль его та же, и слово осталось то же. В этом смысле похожа история немецкого слова Bank. Первоначально Bank  — скамейка, лавка (откуда, между прочим, у моряков банка  — доска для сиденья в лодке). Скамейка была «рабочим местом» человека, за­нимавшегося обменом денег, — менялы («Я спросил се­годня у менялы, что дает за полтумана по рублю» — Есенин). Потом словом банк стали называть солидное финансовое учреждение. Перенос по функции испытало и слово ларек, умень­ шительное от ларь. Ларь, ларек  — ящик для хранения продуктов, а также для их продажи на базаре. Затем (как и в случае с лавкой) — стены, крыша, дверь. Вот и современный ларек. Иная история у слова магазин. В арабском языке магазин — склад. Первыми это слово заимствовали у арабов, види213

мо, французы. Они же расширили его зна­чение и стали употреблять также в смысле торговое предприятие, лавка. Логика тут несложная: где хранят товары, там и торгуют, слово стало «обслуживать» и склад, и лавку. От французов слово пошло в другие языки, в том числе и в русский. И у нас сравнительно недавно магазинами называли не только торговые точки, но и склады. В английском и французском языках magazin обозначает и журнал. Логика переноса значения чуть посложнее: слово, обозначающее склад, скопление, собрание товаров, стало называть также собрание, сборник печатных материалов. В  XIX в. в России мага­зинами тоже назывались некоторые журналы, альмана­хи. Выходил, например, «Магазин землеведения и путе­шествий» (сейчас мы бы сказали «географический жур­нал»). Был какой-то период в русском языке, когда слова лавка и магазин употреблялись без особого различия. Интересно в этом смысле одно место в романе Достоев­ского «Братья Карамазовы»: «Лавка Плотниковых при­ходилась почти через один только дом от Петра Ильича, на углу улицы. Это был самый главный бакалейный ма­газин в нашем городе, богатых торговцев, и сам по се­бе весьма недурной. Было все, что в любом магазине в столице... Митю ждали в лавке с нетерпением». Сейчас заметно различие: лавка  — небольшой мага­зин, менее «солидная» торговая точка. Виктор Шклов­ский в книге «Жили-были» пишет: «Лавки становились похожими на магазины» (то есть как бы «повышались в ранге»). Ясно чувствуется противопоставление слов лавка — магазин в одном из материалов «Известий»: «Прежние сельские лавки, где с одного прилавка продавали и си­тец, и сахар, и соль, и керосин, в станицах Кубани усту­пили место современным торговым предприятиям. За два года вступило в строй сто шесть­десят пять новых магазинов, оснащенных современным оборудова­ нием». Вместо лавок — магазины. На смену автолавкам — автомагазины. 214

Базар — рынок Слово базар пришло к нам из татарского языка, а татарами заимствовано у персов. При переходе из од­ного языка в другой оно не изменило основного значе­ния. История слова рынок несколько сложнее. Оно заим­ствовано русским языком из польского в начале XVIII в. Польское слово рынэк представляет собой видоизменен­ное немецкое существительное ринг, что значит кольцо, круг, а также площадь. Торговали на площадях, поэтому связь понятий рынок и площадь во многих языках очень давняя и прочная. В древнерусском языке слово торг обознача­ло и площадь, и рынок, и торговлю. В современном сербскохорватском языке трг  — и площадь, и рынок. В Югославии рынок называют также итальянским сло­вом пьяцца, но у итальянцев пьяцца — площадь. Итак, рынок — в конечном счете от германского ринг. Отсюда же, конечно, и спортивный термин ринг — площадка для бокса. В XIX в. в России слова базар и рынок употребля­лись почти на равных. Можно, правда, заметить, что Пушкин все же предпочитал писать базар, а не ры­нок: «Пошел поп по базару посмотреть кой-какого то­вару», «Горюхино приуныло, базар запустел»; «Посла­ла купить на базаре толстого полотна». Рынок у Пуш­кина встречается редко, причем обычно в пренебрежи­тельных оборотах типа толкучий рынок, вшивый рынок. Можем ли мы на этом основании утверждать, что во времена Пушкина базар было словом более обычным, чем рынок? Писатель В.Т. Нарежный (современник Пушкина), употребив в романе «Два Ивана, или Страсть к тяжбам» (1824) выражение на базаре, тут же делает сноску  — и рынке. Стало быть, Нарежный счи­тал рынок более понятным читателю словом, чем базар. Возможно, Нарежный, украинец по рождению, воспри­нимал базар как слово южное, украинское? В том же романе «Два Ивана» автор поясняет слова баштан, осе­ ледец, пасечник, варенуха, некоторые из этих слов объ­ясняет, «переводит» и Гоголь. И в наши дни в фельето­не «Южный базар» Л. Лиходеев писал: «На юге рынок называется старинным словом базар, пришедшим из ковыльных времен». 215

В словаре Даля рынок и базар даны как синонимы, но по возможностям словообразования, по количеству пословиц, поговорок базар  — более богатое у Даля слово: базар, базарный, базарник, базарщина, базарить, базарничать, разбазаривать: «Где баба, там рынок, где две — там базар»; «Три бабы — базар, а семь  — ярмарка»; «На базар ехать, с собой цены не возить», «Люди с базара, а Назар на базар». Далевский рынок значитель­ но беднее. Видимо, базар было более народным словом, чем рынок, по крайней мере во времена Даля. «Словарь синонимов русского языка» под редакцией А.П. Евгеньевой не отмечает никакого различия между словами рынок и базар, считая их как бы абсолютными синонимами. Но разница в современной речи, конечно, существует. Л. Лиходеев в уже упомянутом фельетоне «Южный базар» пишет: «В самом центре базарной площади растет правильная геометриче­ ская фигура кры­того рынка. Не базара, а рынка — то есть места рознич­ной реализации продуктов сельского хозяйства». Четкое противопоставление: не базара, а рынка. С базаром связано нечто шумное, пестрое. Не случайно толковые словари приводят переносное значение слова базар: «беспорядочный говор, крик, шум». «Вы будете кричать, я буду кричать, будет базар, а толку не выйдет» (А.Н. Островский). Рынок — более строгое, более официальное слово. В составных наименованиях: крытый рынок, Черемушкинский рынок. В терминологии: миро­вой рынок, внутренний рынок, «общий рынок». Практически не употребляется в значении «рынок, место торговли» старинное слово торг. Любопытна история нового слова торг, возникшего в советское время как обозначение торговой организа­ции, то есть учреждения, ведающего торговлей в ка­кой-то отрасли, в какомлибо районе: курортный торг, смешанный торг. Части слов иногда становятся самостоятельными сло­вами, преимущественно в разговорной речи: спец, зав, зам («Черный был телефон  — белый стал телефон. Замы выросли в «вавов» — А. Вознесенский), опер («Спекулянт­ку опер везет в 216

коляске» — он же). Торг (новый) выде­лился в самостоятельное слово из сокращений типа военторг, овощторг, горторг. Процесс этот до сих пор наглядно виден: «В горторг приехал ревизор разряда первоклассного. Директор торга произнес в кругу своих товарищей...» В том же смысловом ряду, что и базар, рынок, стоит слово ярмарка, заимствованное из немецкого языка (че­рез польский). По-немецки яр  — год, маркт  — рынок. Ярмарка, таким образом,  — ежегодный базар. Старые ярмарки, прекрасно описанные Горьким, Чеховым, вос­петые Гоголем, Кустодиевым, ушли в прошлое. Нынеш­ние ярмарки (Лейпцигская, Загребская и другие) — пре­имущественно выставки образцов для оптовой продажи. Ярмарка в Лужниках торгует в розницу, но по отноше­нию к ней придется, пожалуй, первую часть слова пере­водить не как ежегодный, а как круглогодичный. Все три слова  — базар, рынок, ярмарка (а также торг) — употребляются и в переносном значении. О сло­ве базар уже было сказано. А вот рынок, торг: Сегодня снова я пойду Туда — на жизнь, на торг, на рынок, И войско песен поведу С прибоем рынка в поединок.

Это стихотворение Хлебникова, написанное в 1914 г., любил Маяковский. «В Москву, на ярманку невест» везут пушкинскую Татьяну (Пушкин писал ярманка и ярмонка). Название известного романа Теккерея переведено как «Ярмарка тщеславия». Рецензия на спектакль «Последняя жерт­ва» в Театре имени Моссовета называется «Ярмарка чувств». Вряд ли хорошо вместо привычного книжный базар писать, как это иногда делают, книжная ярмарка. По­добный прием еще Достоевский в «Братьях Карамазо­вых» называл «наивным»: «Такие воскресные съезды наивно называются у нас в городе ярмарками, и таких ярмарок бывает много в году». 217

Ярмарка Читатель М. Руднянский пишет: «В Большой советской энциклопедии говорится, что слово ярмарка происходит от немецкого ярмаркт, то есть годичный базар, на том основании, будто ярмарки про­исходили раз в год. Однако в дореволюционной России ярмарки бывали 3—4 раза в год, а в некоторых местах и чаще. Предлагаю другую этимологию. Считаю, что первоначально произносили и писали ярманка. Эта фор­ма старше, чем ярмарка. До начала XIX в. писали яр­манка, затем до середины XIX в. бытовали обе формы (ярманка и ярмарка), и только потом укрепилась форма, ярмарка. Площадь ярмарки обычно ограждалась забором, а на юге, в степных районах — ярмами, снятыми с волов и поставленными вплотную друг к другу. Вот от слова ярмо, думаю, и произошла ярмарка. А суф­фикс — тот же, что в названиях Лубянка, Якиманка, Таганка и др.» Этимология, предлагаемая тов. Руднянским, заман­чива и оригинальна, но она не выдерживает научной критики. Нет доказательств, что форма ярманка более ранняя, чем ярмарка. Источник этого слова, бесспорно, немецкое существительное ярмаркт  — буквально годич­ный, ежегодный базар, торг. Сначала ярмарки проводи­лись раз в год, потом стали устраиваться чаще. Менял­ся их характер, а слово осталось. В русском народном произношении это слово давно подверглось действию так называемой диссимиляции, то есть «расподоблению». Если в слове две одинаковые согласные (в нашем случае р), одна из них нередко на­чинает произноситься в народе иначе: отсюда просто­речное произношение колидор, пролубь, лаболатория. Отсюда же, между прочим, ставшее литературным про­изношение февраль (более старое  — феврарь, от латин­ского фебруариус). Отсюда и ярманка, с вариантами по говорам ярмонка, ярмалка, ярмолка. Пушкин писал: «Ярманка кончилась — я ходил по опустелым лавкам»; «В Москву, на ярманку невест». Форма ярманка была так распространена, что даже вносилось предложение считать ее литературной. Но в конце концов 218

победил более правильный вариант, соот­ветствующий этимологии, — ярмарка. Так что ярмо здесь ни при чем. Да и не мог такой случайный, к тому же не общерусский, признак лечь в основу названия. Надо также сказать, что приводимые читателем «модели» слов типа Таганка, Лубянка, Яки­манка — иного происхождения. Например, название мос­ковской улицы Якиманка (сейчас улица Димитрова) связано с церковью Иакима и Анны; народное произно­шение старинного имени Иаким — Яким.

Кафе, ресторан, трактир Большинство названий современных предприятий об­ щественного питания  — русского происхождения. Самое распространенное из таких названий сейчас — столовая. В этимологии этого слова нет ничего сложного. Отме­тим лишь, что первоначально оно обозначало только комнату, где обедают, позже так стали называть отдель­ное предприятие. В русском языке возникли и многие другие слова с похожим значением: закусочная, чайная, а также пирож­ковая, пельменная, блинная. Этимология их тоже, как говорят языковеды, «прозрачна». Несколько сложнее история слов кафе и ресторан. Слово кафе по звучанию похоже на кофе, и это не слу­чайно. Оба слова имеют один и тот же арабский источ­ник  — кава или кафа (первоначально Каффа — назва­ние местности в Эфиопии, считающейся родиной кофе). От арабов слово пошло к французам (по-французски кафе — и кофе, и кафе) — откуда наше кафе, и к гол­ландцам — откуда наш кофе. Довольно давно слова с этим корнем называют место, где не только пьют кофе. У нас кафе— небольшой ресторан (по Ожегову). В польском кавярня, в румынском кафеня, в сербскохорватском кафана, в чешском каварна — примерно то же, что у нас кафе. Сейчас «обязательная» смысловая связь между сло­вами кофе и кафе у нас не очень тесная. Видимо, посе­титель кафе, ко219

торому не подадут кофе, удивится и огорчится меньше, чем человек, не получивший пельме­ней в пельменной, или любитель кваса, который грустно стоит у киоска и под крупной вывеской «Квас» видит маленькую бумажку «Кваса нет». Слово кафе известно в русском языке с середины XIX в. Было оно сначала существительным мужского рода (в одном из писем Чайковского: «зашел в какой-то кафе») и употреблялось довольно долго только как на­звание соответствующих заведений за границей. Ресторан в буквальном переводе с французского зна­чит «восстанавливающий, подкрепляющий (силы)». Хо­рошо бы об этом помнить тем посетителям ресторана, которые не подкрепляют там силы, а подрывают здо­ровье. Этимологически связаны слова ресторан и реставрация (восстановление). В России первые рестораны появились в 30—40-х го­дах XIX в. Некоторое время примерно на равных пра­вах существовали слова ресторация и ресторан. (У До­стоевского: «Видишь, кондитерская и ресторан, то есть попросту ресторация, но место хорошее».) В литературе одним из первых ресторан отметил Гоголь: «Прохо­дишь мимо эдакого какого-нибудь ресторана — повар там, можете себе представить, иностранец, француз эдакой с открытой физиономией, белье на нем голланд­ское, фартук белизною равный снегам, работает там фензерв какойнибудь, котлетки с трюфелями, словом  — рассупе деликатес такой, что просто себя, то есть, съел бы от аппетита» («Мертвые души»). Самым распространенным типом мест, где можно было пообедать, выпить, закусить, в XIX в. были трак­тиры. Пушкин слова кафе и ресторан не употребляет ни разу, ресторация  — очень редко, трактир — около 40 раз. Трактиром называли и гостиницу со столовым залом, и отдельную закусочную, столовую (у Даля трактир  — «гостиница, харчевня, где пьют и едят из платы», то есть за плату). Толковый словарь Ушакова определяет трактир как «ресторан низшего разряда». Вряд ли это везде и всегда было так. Были, конечно, и непритяза­тельные, простые трактиры: «Трактир был что-то вроде русской избы несколько в 220

большем размере» (Гоголь). Но вот как В. Гиляровский в книге «Москва и москви­чи» описывает известный трактир Егорова: «В зале второго этажа для “чистой” публики, с расписными сте­нами, с бассейном для стерлядей, объедались селянками и разными рыбными блюдами богачи  — любители рус­ского стола». Такими же были и некоторые другие мос­ковские трактиры. Наиболее богатые из них стали в начале XX в. называться ресторанами, теряя при этом (как свидетельствует тот же Гиляровский) свой «рус­ский» облик. По происхождению слово трактир как-то невольно связывается со словом тракт  — большая проезжая до­рога. Да и жизнь вроде бы подтверждала эту этимоло­гию. Гоголь писал о «небольших деревянных тракти­рах, каких немало было повыстроено по дорогам». Однако мы будем придерживаться строгой этимоло­гии. Этимологически слово трактир все же связано не со словом тракт, а с итальянским глаголом тракто — «угощаю». Сейчас кое-где трактиры возрождаются. В газетах было сообщение о трактире «Золотой петушок», вы­строенном в старинном русском стиле у развилки дорог около Пензы. Вот как описана внутренность трактира: «Стройные девушки-официантки в сарафанах и красных сапожках, с длин­ными русыми косами приветливо встречают заезжих, усаживают за стол. Зал трактира — обычная горница большой русской избы. Янтарного цвета дубовые столы и лавки, на полках керамическая посуда. Мгновенно вспоминаются читанные в детстве русские сказки».

Солянка, салат, винегрет В книгах по кулинарии — сотни названий блюд. Эти­мология многих названий совершенно «прозрачна»: сту­день (холодец), запеканка, мороженое, жаркое, под­жарка... Но не следует соблазняться простотой. В иных слу­чаях простота эта мнимая. Чего проще, казалось бы, происхождение слова беляш? Вроде бы корень и суф­фикс знакомы, корень бел, 221

суффикс -яш, тот же, что в словах кругляш, кудряш. Но это так называемая «на­родная» этимология. Беляши  — переоформленное назва­ние соответствующего татарского кушанья, никак не связанное с русским прилагательным белый. В одном еженедельнике было напечатано: «Ведь вна­чале мясо только жарили на вертеле, а для отвара ис­пользовали лишь обрезки, например, с головы  — уши, щековину и т.п. Отсюда мясной отвар и стал называть­ся ушным, затем ушницей, юшкой, ухой. Это тоже на­родная этимология, допустимая в шутке («гуляш по ко­ридору» — как бы от слова гулять), но не в серьезной статье. Ухо и уха  — слова совершенно разного проис­хождения». Об этимологии некоторых названий спорят до сих пор. Вот, например, солянка. Откуда это слово? И как его правильно произносить и писать: солянка или селян­ка? Многие считают, что более старая, исконная фор­ма — селянка, то есть сельская, деревенская еда. А по­том будто бы слово было искажено под влиянием су­ществительного соль («соленая еда»). Другие думают, что процесс был обратным. Солян­ка — старая форма, селянка — более новая, непра­вильная. Как быть этимологу в таких случаях? Могла бы по­мочь хронология, если бы удалось с точностью устано­вить, что одно из слов — солянка или селянка — появилось раньше. Но словари свидетельствуют, что обе фор­мы появились в литературном языке примерно одновре­менно (в конце XVIII в.). Произведения литературы тоже отмечают «сосуществование» этих форм: «Стер­лядь уснула...  — Ну, в солянку» (Горький. В людях. Цит. по «Словарю современного русского литературно­го языка», т.  14, с. 242—243); «И вот отец садится, сняв шапку, распахнув полушубок, и сразу заказывает не­сколько порций — селянку на сковородке, леща в сме­тане» (Бунин И. Подснежник // Собр. соч.: в 9 т. Т. 5. М., 1966. С. 378). Все же, видимо, первична солянка. Собственно, есть два блюда с таким названием: 1) густой суп из рыбы или мяса (обычно из нескольких сортов рыбы или мяса), остро приправ222

ленный; 2) кушанье из тушеной капусты, опять-таки с мясом или с рыбой (иногда с грибами). Оба блюда — острые, соленые, отсюда и название. Могут спросить, каким образом название было дано «по приправе», а не по какому-то более существенному признаку? Мало ли соленых блюд? И в России, и в других странах названия кушаньям нередко давались по приправе. Салат — от итальянско­го прилагательного салата, буквально соленая, то есть соленая зелень. Смешивали свежие овощи, солили — вот и салат. Винегрет  — тоже от приправы, а не от основных ком­ понентов. Винегрет во французском языке  — первона­чально соус из уксуса, масла и соли, затем — овощная смесь, приправленная этим соусом (винэгр  — уксус, от вин и эгр, буквально «кислое, прокисшее вино»). Так что солянка все-таки от соли, а не от села. Да и с социальной точки зрения это, наверно, так. Вряд ли «сельской едой» (селянкой) называли такое дорогое блюдо: жидкая солянка  — вещь, требующая в приготов­лении много времени и денег. Это, кажется, чувствовал Даль, который хотя и поместил селянку в одно гнездо со словами село, сельский, селить, а все-таки после сло­ва селянка поставил в скобках: от соль. Кстати, другое кушанье, похожее на жидкую солян­ку, тоже содержит корень соль: рассольник.

Чересчур История отдельных слов не менее интересна, чем происхождение устойчивых оборотов речи, идиом (таких как жив курилка, вывести на чистую воду, очертя голову, остаться с носом). Вот, например, всем извест­ное слово чересчур. Мы говорим: «Рыба чересчур соле­ная»; «Он чересчур много ест». Или просто: «Ну, это вы уж чересчур!» Чересчур значит слишком, сверх меры. 223

Старинное русское слово чур имело значение край, предел, граница. В. Даль в своем словаре приводит вы­ражение «не лей через чур» (то есть через край). В дет­ской речи можно слышать: «Чур, я первый!»; «Чур, мое!» Наши предки, захватывая какоето пространство, очерчивали, огораживали его, приговаривая: «Чур! Чур!» — то есть здесь граница, за эту черту никто не смеет заходить, это — мое. Впоследствии суеверные лю­ди сделали слово чур заклинанием. Открещиваясь, го­ворили: «Чур! Чур!» — как бы проводя границу между собой и «нечистой силой». «Чур! Чур меня!» — воскли­цает при виде призрака царевича Борис Годунов в опере Мусоргского. Сохранился в нашем языке и глагол чураться  — из­бегать кого-либо, сторониться (опять-таки как бы про­водя границу между собой и другими).

Пельмени, вермишель, лангет Разнообразны признаки, лежащие в основе названий продуктов, кушаний, блюд. Очень многие кушанья названы по способу приго­товления. Варенье и вареники — от слова варить. Пе­ченье, запеканка — от глагола печь. Со способом изго­товления связаны и названия таких блюд, как заливное, жаркое, биточки. Иногда, чтобы выяснить происхождение названия, признак, положенный в его основу, надо заглянуть в словарь. Слово желе по-французски буквально значит застывшее, замороженное (тоже, стало быть, по спосо­бу приготовления). Мы уже писали о названиях, данных «по приправе»: солянка, салат, винегрет. Немало названий продуктов питания, кушаний отра­жает их форму, внешний вид, консистенцию. Всем из­вестны пирожные картошка, трубочки, корзиночки. От формы идут и названия: рыбные палочки, яичница глазунья. Специалисты по этимологии считают, что голубцы получили свое имя от сходства по форме с голубем. Весной в булочных продаются жаворонки, напомина­ющие птичку. 224

Нет сомнения, что разные виды икры  — баклажан­ная, кабачковая, грибная, свекольная — называются икрой потому, что по консистенции овощная икра похо­жа на икру рыб. В гастрономических магазинах можно купить чай­ный хлеб. Это колбаса, сделанная в виде буханки хлеба. Возможно, и само слово колбаса родственно по проис­хождению таким существительным, как колобок и коле­со, в корне которых коло, то есть круг. Это все слова, возникшие в русском языке. Есть, однако, несколько названий «по форме», при­шедших из других языков. Широко распространены пельмени, причем именно как русское национальное блюдо. Но само слово пель­мени заимствовано русским языком из угро-финских языков (коми или удмуртского). В языке-источнике — пельнянь. Пель — ухо, нянь — хлеб. Пельмени, таким образом, «ушки из хлеба» или «хлеб в форме уха». Вспомним, что исконно русское слово ушки встречается как название мелких макаронных изделий. Вермишель  — слово итальянского происхождения. По-итальянски вермичелли  — червячки. Не очень аппе­титно, но «по форме». Лангет в переводе с французского буквально значит язычок. Одну из разновидностей мучных изделий назы­вают по-русски язык (или тещин язык). Из французского языка пришло к нам слово ба­тон  — буквально палка.

Посуда Названия видов посуды появились в русском языке в разное время. Одни из них исконно русского, славян­ского происхождения, другие — заимствованные. Само слово посуда, являющееся общим, родовым обозначением разнообразных предметов кухонной и сто­ловой утвари, — русское. Славянский корень суд с давних времен обозначал вместилище, но первоначально не всякое, а составленное из частей. Словом судно, например, называли бочку, деревянное ведро, 225

корабль (все — из частей, из досок). Впоследствии этот признак («из частей») стал необязательным. Кроме слова посуда, от этого же древнего корня суд — сосуд, судок. Интересна этимология названий отдельных видов по­суды. Не вызывает затруднений, любому ясно проис­хождение таких слов, как сахарница, чайник, солонка, селедочница. Но вот откуда тарелка, стакан, рюмка, бу­тылка, бокал? Тарелка имеет своим источником немецкое слово теллер (с тем же значением), а немцы заимствовали это слово из итальянского языка. По-итальянски талиаре — резать. Первоначально, таким образом, тарел­ка — это то, на чем режут хлеб, мясо. Стакан  — слово из тюркских языков, сначала упо­ треблялось в форме достокан. В одной из грамот XVI в. читаем: «Пять достоканов, один на ножках с поясками, сканью делан, а четыре гладкие, венцы золоченые». Слово рюмка изменилось в русском языке по сравне­нию с языком-источником так сильно, что и не узнать. А источник — немецкое слово ремер, буквально рим­ский — сокращение суще­ ствительного ремерглас, то есть римский стакан. Бутылка — от польского бутелка, в польском — из француз­ ского, во французском  — из латыни. В латин­ском бутис — бо­ чонок. С первого взгляда представляется, что в слове про­тивень корень тот же, что и в против. На самом же деле противень от немецкого братпфанне (сковородка, про­тивень). Долгий путь проделало, прежде чем попасть в рус­ский язык, существительное графин. В русском оно  — из немецкого, в немецком  — из итальянского, а итальян­цы заимствовали его из арабского. По-арабски гараф — кувшин. Бокал  — из французского языка. Древнейший же ис­ точник — греческое слово баукалис — сосуд.

Мебель Этимология слов, обозначающих предметы домаш­ней обстановки, очень разнообразна. Интересна история самого слова 226

мебель как родового названия различных вещей, окружающих нас в квартире и на работе. Существительное мебель заимствовано из француз­ского языка, а у французов оно из латыни. Французское мёбль значит буквально «движимое». Почему? Разве движение так уж характерно для шкафа, или стола, или кровати? В латинском языке существовало сочетание рее мобилес  — движимое имущество. Так называли — в отличие от недвижимого имущества (земли и до­мов)— вещи (в том числе и мебель) и деньги. От ла­тинского мобилес  — французское мёбль, a oт него  — и наше слово мебель. Таким образом, существительное мебель, как это ни странно, в этимологическом родстве и с автомобилем, и с мобилизацией. Стол и стул и по звучанию и по значению представ­ляются нам родственными словами. Однако их проис­хождение совершенно различно. Стол  — исконно рус­ское слово, образование от того же корня, что и глагол стелить (чередование о—е в русских корнях обычно). Первоначально стол — то, что постелено, покрывало, ска­терть, затем — то, на что постелено, то есть стол. Стул — из немецкого языка. В русском это слово долж­но было бы (при точной передаче) звучать как штул или штуль. Очевидно, первый звук был заменен другим под влиянием слова стол. Так удобнее произносить: стол и стул. Похожее звуковое изменение произошло и при заим­ ствовании слова стеллаж. Немецкое штеллаж образо­вано от глагола штеллен  — ставить. По-русски, однако, не штеллаж, а стеллаж. Надо думать, тут повлиял рус­ский глагол стелить, а может быть, и стремление избе­жать двух шипящих в слове (ш и ж). Любопытна история существительного диван. В древ­ нейшем источнике, турецком языке, диван  — вовсе не мебель, а государ­ственный совет. Заседания этого сове­та проходили в комнате, пол которой был покрыт ковра­ми, подушками. У арабов слово диван стало обозначать мяг­кую мебель. Отсюда (через французский) и наш диван. Секретер — слово французского происхождения, как и секрет, секретарь. Но вряд ли смысловая 227

связь между секретом и секретером так уж тесна и непосредственна. Не следует думать, что секретер — это шкаф, куда пря­ чут секретные бумаги. В латинском языке (а он — «отец» французского) прилагательное секретус значило не только тайный, секретный, но и особый, отдельный. Секретер  — стол, шкаф с несколькими отделениями. Полка — исконно русское слово, по происхождению связанное с существительным пол (нижняя плоскость помещения). Самое древнее значение корня — доска.

Голова садовая Странное выражение, не правда ли? Откуда оно взя­лось? Открываем словарь Даля и в нем находим, что слово сад в русских говорах могло обозначать не толь­ко участок земли под фруктовыми деревьями, но и ого­род, то есть участок под овощами (это и понятно: ведь сад — это место, где что-то посажено, а сажать можно не только деревья, но и овощи). Садовая в этом выра­жении значит огородная. А со словом голова дело обстоит еще проще. Говорим же мы головка луку, на­зывали головкой, головой и кочан капусты. В романе М. Горького «Фома Гордеев» читаем: «Эх, голова садо­вая, то есть капуста! — сказал Маякин с улыбочкой».

Пиво, квас, щи Внешнее сходство слов не всегда говорит об их род­стве, общности происхождения. Степь и степень — со­вершенно разные по происхождению слова, как и вода  — водить, ласка (животное) — ласка (нежность), рожа (некрасивое лицо) — рожа (болезнь). Тут сходство слу­чайное. Но вот начальное пи в словах пиво, пир и пирог не случайно. Слово пиво и по происхождению, и по современному значению связано с глаголом пить. В старину пиво обо­значало и сла228

боалкогольный напиток из ячменного со­лода (как и сейчас), и вообще напиток, любое питье. Выражение брашно и пиво значило когда-то «еда и питье». Прилагательное пивной могло употребляться и в смысле «питьевой»: пивная вода (то есть питьевая). Впоследствии существительное пиво стало обозна­чать только конкретный напиток — один из древнейших на Руси, видимо, очень распространенный, если за ним закрепилось слово, называвшее когда-то питье вообще. Это один из случаев сужения значения слова. В словаре Даля множество пословиц и поговорок, связанных с пивом: По гостям и пиво; Бесстыжего гостя из избы пивом не выгонишь; Приходи в гости ко мне: у шабра (то есть у соседа) какое пиво! Хлеб да вода — разная еда, а пиво да вино пьем заодно; Доброе слово пива дороже; Кума не бить — и пива не пить (то есть когда помирятся, на мировой) и др. Другим популярным, исконно русским напитком из­давна был квас. Слово это не переводится на другие языки. Выражения яблочный квас, сладкий квас, щавный (то есть кислый) квас встречаются в очень старых памятниках русского языка. Квас, закваска, кислый  — слова одного корня, общего происхождения. Квас бук­вально и значит кислый (квашеный). У Даля находим: И худой квас лучше хорошей воды; Часом с квасом, а порою с водою; И квас есть, да не про вашу честь; Ешь щи с мясом, а нет — так хлеб с квасом; С воды пьян живет, с квасу бесится (о легко возбудимом человеке); Кроме квасу нет запасу и др. Две поговорки отражают некоторую «шкалу ценно­стей»: Удастся  — пиво, не удастся  — квас и Удастся  — квас, не удастся — кислые щи. Позвольте, а при чем тут щи? Дело в том, что словом щи (не очень ясного происхождения) когда-то называли не только первое блюдо из капусты и щавеля, но и кис­лый шипучий напиток. У Помяловского в «Очерках бур­сы» читаем: «При банях всегда бывают торговцы, кото­рые продают сбитень, молоко, кислые щи, квас, булки, сайки, кренделя и пряники». «Кислые щи» по229

мещены среди других напитков, рядом с квасом. А вот отрывок из «Мертвых душ» Гоголя: «День был заключен пор­цией холодной телятины, бутылкою кислых щей и креп­ким сном». Да, а как же с пиром и пирогом? Пир — тоже от глагола пить (как и пиво). Слово образовано с помощью мертвого ныне суффикса -р. С этим же суффиксом дар — от дать, жир — от старого значения глагола жить — кормиться (жир — первоначально корм, еда, отсюда же и жито). Пирог — от слова пир. Видимо, пирогами сначала на­зывали не всякие пироги, а особые, которыми угощали на пиру, за праздничным столом.

Щи да каша Щи и каша — очень старые названия русских горя­чих блюд, издавна распространенных в народе. Чем старше слово, чем более необходимый предмет оно обозначает, тем большим количеством пословиц, по­говорок, крылатых слов оно обрастает. Под словом щи у Даля среди других поговорок находим: Щи — всему голова; Ешь щи, будет шея бела, голова кудревата; Кипите, щи, чтоб гости шли; Постные щи — хоть порты полощи; Кабы голодному щец — всем бы молодец. На­родную поговорку (возможно, сообщенную Пушкину Далем) встречаем в «Евгении Онегине»: Мой идеал теперь — хозяйка. Мои желания — покой, Да щей горшок, да сам большой.

Богата пословицами и поговорками также каша: Русского мужика без каши не накормишь; Мать наша — гречневая каша: не перцу чета, не прорвет живота; Без каши обед не в обед; Каши не перемаслишь; Молод  — кости гложи, стар  — кашу ешь; Без каши что-то зябнется; У каши привал, так дотянемся и др. 230

Есть у щей и каши и «общие» поговорки: Щи да каша — кормильцы наши; Где щи да каша, там и место наше. С давних времен щи и каша считались народными кушаньями. Характерен в этом отношении диалог в «Ре­визоре» Гоголя: Осип: Ну, а простого что у нас есть? Мишка: Щи, каша да пироги. Осип: Давай их сюда, щи, кашу да пироги!

В «Анне Карениной» Л.Н. Толстого Стива Облон­ский заказывает в ресторане устрицы, суп прентаньер, ростбиф, тюрбо, сыр пармезан... Константин Левин, предпочитающий простые блюда, говорит: «Мне лучше всего щи и каша, но ведь здесь этого нет». Чем старше исконно русское слово, тем сильнее раз­вивается у него многозначность. Словом щи называли не только горячее первое блю­до (по Далю: «Похлебка, мясная или постная, из руб­леной и квашеной капусты, иногда капусту заменяет щавель, свекольник и пр.»), но и особый щипучий на­питок. Даль отмечает, что в псковских и тверских гово­рах слово щи обозначало также капусту, и приводит пример: «Родились ли у вас ныне щи?» Любопытна в этом смысле поговорка «Попасть (или попасться) как кур во щи», то есть попасть в неожидан­ную беду, в неприятное положение: «Я попал как кур во щи, и я же оказываюсь виноватым» (Чехов); «Храб­рость не ум, — хмуро заметил Листрат. — Попадется ду­рак как кур во щи, помяни ты мое слово» (Н. Вирта). Кур — петух. Поговорка эта казалась странной. Рас­суждали так: ведь из кур щей не варят, как же петух может попасть в щи? Считали, что поговорка со време­нем была искажена, что первоначальный, «истинный» вид ее такой: «Попал как кур в ощип», то есть петуха ощипали. Вряд ли это так. Дело, видимо, в том, что в некото­рых говорах словом щи называли не «похлебку из капу­сты», а суп с крупой и картошкой. В таком случае нет ничего удивительного, что 231

петух попадал «во щи» (кста­ти, произношение во щи и сейчас довольно обычно в диалектах: «Сметаны-то во щи добавь»). Многозначно с давних пор и слово каша. Мы гово­рим: «У  него в голове каша», «Ну и кашу ты заварил». «Березовой кашей» называли розги. Уже в древнерусском языке слово каша употребля­лось в смысле «пир». В одной из русских летописей об Александре Невском написано: «Оженися князь Олександр, венчася в Торопци: ту кашу чини» (то есть здесь и свадебный пир устроил). «Словарь говоров Подмос­ковья» (М., 1969) тоже отмечает «свадебное» значение этого слова: «Кашей называют первую гулянку у моло­дых». В этом же словаре приводится еще одно област­ное употребление слова каша (званый вечер после крестин): «Каша — это вечер званый с кумой, кумом и родственниками». Есть в русском языке существительное однокашник. Откуда оно? Как оно связано с кашей? Оказывается, на Дону кашей называли артель. Даль приводит при­мер: «Мы с ним в одной каше» и толкует слово одно­кашник как «одноартельник». Впоследствии смысл сло­ва изменился, в современном просторечии оно значит «товарищ по учебе, по совместному воспитанию». Каша считалась главной пищей, поэтому и повар, ко­торый, конечно, готовил не только кашу, назывался ка­шеваром  — по «главному блюду». «Смотри в корень»,  — говорил Козьма Прутков. Пе­ре­ осмысливая поговорку, скажем: иногда полезно посмотреть в корень слова, чтобы узнать его старое зна­чение, познакомиться с его историей.

Буханка, булка, батон С давних времен на Руси для обозначения единицы («штуки») выпеченной продукции употреблялось то же слово, что и для обозначения вообще пищевого продук­та, выпеченного из 232

муки  — хлеб. Уже в древнейших па­мятниках русской письменности встречаем: «пять хлебов ячменных», «взять семь хлебов на неделю» и т.п. Слово буханка как название формового хлеба приш­ло в литературный язык из говоров довольно поздно. Этого слова нет у Даля. «Толковый словарь русского языка» под ред. Д.Н.  Ушакова приводит буханку толь­ко в «Дополнениях» с пометой разг. (то есть разговор­ное слово). «Словарь современного русского литера­турного языка» (т. 1, 1950) не включает этого слова. По происхождению существительное буханка связа­но с древнерусским прилагательным бухоный (вариан­ты — буханый, боханый), то есть пышный, рыхлый, мяг­кий. «Домострой», памятник XVI в., среди других обязанностей жены указывает и то, что она должна уметь печь «хлебы квасные (то есть кислые) и бухонные». В XVII в. в русском языке появляется слово булка. Сейчас оно обозначает небольшой пшеничный хлебец, но прежде, судя по одному старому тексту, могло назы­вать и большую буханку белого хлеба: «А пекут с муки гораздо пересеянной на всяк день булок двадцать. А всякая весом по четыре фунта» (то есть больше 1,5 кг). Существительное булка  — польского происхождения, а в польском языке это уменьшительное от слова була  — большой хлеб круглой формы. Скорее всего, слово это родственно существительному булава  — жезл с ша­ром на конце (бул первоначально — шар или шишка). А так как булавка, без сомнения, уменьшительная фор­ма слова булава (простые, не «английские» булавки по­хожи на булаву в миниатюре  — стержень и круглая ши­шечка на конце), то, стало быть, булка и булавка — родственного происхождения. Кстати, современная норма литературного языка ре­ комендует разграничивать, не смешивать в употребле­нии слова булка и буханка. Иногда можно слышать: «Купил две булки». Смотришь  — а у него две буханки. Буханка  — большой хлеб, булка — маленький (пшенич­ный). 233

Из французского языка в конце XVII в. к нам при­шло слово батон. По-французски батон — палка. Пер­вые батоны действительно по форме напоминали палку. И сейчас продаются длинные и тонкие батоны. В булочных продают также плюшки и сайки. Плюш­ка  — от того же корня, что и расплющить, приплюсну­тый (плюшка — сдобная плоская булочка). Сайка  — от эстонского сай (белый хлеб).

Гастроном, бакалея, кондитерская Слова гастроном, гастрономия появились в русском языке в первой половине XIX в. (впервые отмечены Академическим словарем 1847 г.), причем существитель­ное гастроном первоначально употреблялось только в значении «любитель хорошо поесть, знаток вкусной еды». У Горького в одном из рассказов читаем: «Моя мать любила хорошо покушать, и в этом был главный интерес ее жизни, она собирала у себя таких же гастро­ номов и кормила их». Значение «магазин продовольственных товаров» раз­вилось у слова гастроном позднее, уже в советское вре­мя. Греческий корень гастрос значит желудок, номос  — закон, правило. Бакалеей сейчас называют отдел продовольственно­го магазина, где торгуют «сухим товаром» — чаем, кофе, сахаром, вермишелью, крупой. Раньше бакалеей могли называть вообще съест­ные товары: «А у меня закуска, говорил он обыкновен­но, вынимая завернутую в бумажку бакалею  — балык, белорыбицу, семгу или чтонибудь в этом роде» (Ма­мин-Сибиряк). Название идет от турецкого баккал  — продавец про­ довольственных товаров, а у этого слова арабский ко­рень бакл — сушеные овощи и фрукты. В корне слов кондитер, кондитерская по происхож­дению нет ничего «сладкого». Латинское кондитор зна­чит заготовляю234

щий, то есть человек, заготовляющий впрок продукты (от глагола кондире  — заготовлять, припасать, а также приправлять). Когда в XIII в. в России появились кондитеры, они делали не только конфеты и торты, но были искусными поварами «широкого профиля». Затем значение слова сузилось. Сейчас кондитерс­кая— магазин, торгующий сластями. Кстати, слово конфета тоже не всегда обозначало сладкое изделие. По-латыни конфектум  — приготовлен­ное, затем приготовленное в форме таблетки или пилю­ли лекарство и только потом что-то сладкое.

Консервы, сервант, сервис Что общего между словами, вынесенными в заголо­вок? По смыслу вроде бы ничего: консервы  — приготов­ленные особым образом продукты, сервант  — вид шка­фа, сервис  — обслужи­ вание. Этимология, однако, устанавливает, что общая часть серв в корнях этих слов свидетельствует об общности их происхож­ дения. В латинском языке (латынь — язык Древнего Ри­ма), который является источником всех широко распро­страненных в десятках языков слов с корнем сере, ко­рень этот имел два основных значения: 1) служба, слу­жить; 2) хранение, хранить, сберегать. Современные слова, содержащие корень серв (с его вариантом зерв), в русском, английском, французском и других языках сохраняют большую или меньшую смыс­ловую связь с одним из этих древнейших значений кор­ня. В самом деле; что такое консервы? Продукты, при­готовленные для хранения. Этим же словом (консервы) называют также очки, предохраняющие глаза от по­вреждений, пыли и т.п. (например, у мотоциклистов). А сервант? «Словарь иностранных слов» определяет сервант как шкаф для хранения посуды и столового белья. Кто та235

кой консерватор? Тот, кто хочет сохранить старое, противник прогресса. А как же консерватория? Неужели и это слово как-то связано с хранением? Ведь это высшее музыкальное учебное заведение. Верно, но это и хранилище талан­тов и музыкальных традиций. Резерв  — это запас, сохраняемый на будущее. Ре­зервуар  — хранилище жидкости или газа. Не так просто связать с исконным значением корня серв слово обсерватория. Но и тут связь есть. В латин­ском языке глагол observare значил и хранить, сбере­гать и наблюдать, следить. От второго значения и про­изошло слово обсерватория  — место, где наблюдают за небесными светилами. Глагол сервировать, существительные сервиз и сер­вис связаны с тем значением корня серв, которое со­держит идею службы, обслуживания. Не очень ясного происхождения слово сервелат. Оно появилось в русском языке сравнительно недавно. Воз­можно, и это слово произошло от того же корня: ведь сервелат — это копченая колбаса, которая может долго сохраняться.

Георгий — Юрий — Егор Разные ли имена Георгий и Егор или это варианты одного и того же имени? Этот вопрос интересует А. Черникова (г. Новомосковск), Л. Бодряеву (Перм­ская область) и других читателей. Многие русские имена существуют в двух-трех ва­риантах: Елена — Алена (в северных говорах Олена), Ирина — Арина (на севере Орина), Елизавета  — Лизавета, Мария  — Марья, Игнатий — Игнат, Ксения — Ак­синья (на Украине Оксана). В подавляющем большинстве случаев вторые име­на  — народные, неофициальные, не закрепленные в до­кументах (до революции — в церковных книгах, после 1917 г. — в свидетельст­ вах о рождении и паспортах). Пушкинская Арина Родионовна, вероятно, была по до­кументам Ириной, княжна Марья из «Вой236

ны и мира» Л.Н. Толстого  — Марией, шолоховская Аксинья  — Ксе­нией. Сложнее обстоит дело с именами Георгий — Юрий — Егор. По происхождению Георгий, Юрий и Егор  — это одно имя. Самая старая его форма — Георгий. Имя Георгий буквально значит земледелец. Заимствовали у греков это имя и скандинавы (варяги), и через скандинавов оно пришло к русским вторично — в форме Гюрги, или в славянском произношении Юрий. Изменилось в народной речи и греческое звучание этого имени: из Георгия по­лучился Егорий, а затем и Егор. «Официальное» произношение Георгий в старой народной речи не привилось, хотя в документах поддерживалось постоянно. Косвен­ным доказательством слабой распространенности в ре­чи народа имени Георгий можно считать редкость фа­милии Георгиев у русских (тогда как фамилии Юрьев и Егоров встречаются очень часто). Имя Юрий давно стало самостоятельным: в Древней Руси были князья Юрий Всеволодович и Юрий Долго­рукий. После Октябрьской революции имя Егор и отчества Егорович и Егоровна получили законное право: они за­писывались в паспорт. Раньше церковь неохотно «пус­кала» имя Егор в документы (отец писателя Чехова Па­вел Егорович в церковных книгах значился Павлом Георгиевичем, впрочем, и сам Антон Павлович при кре­щении был записан Антонием). В современной русской речи Георгий, Юрий и Егор — разные имена.

Денег куры не клюют С вопросом о происхождении этой поговорки к нам обратилась группа учеников 9-го класса. Поговорка Денег куры не клюют принадлежит к тем оборотам речи, первоначальный состав которых несколь­ко изменился с течением времени. Денег куры не клюют — так говорят о тех, у кого много денег. Но при чем тут куры? Разве куры могут клевать деньги? 237

В сборнике В. Даля «Пословицы русского народа» (содержащем более 30 тыс. пословиц, поговорок, зага­док, прибауток) в одном из разделов этого сборника, который называется «Много  — мало», находим строчку с тремя выражениями одного и того же значения: ешь — не хочу; куры не клюют; до отвала. Все три вы­ражения относятся к пище, еде, корму. Очевидно, обо­рот куры не клюют первоначально сочетался со слова­ми, обозначающими корм, который можно клевать. Го­ ворили, вероятно: «У  него зерна-то (или хлеба) столь­ко, что и куры не клюют», то есть человек так богат, что его сытые куры не клюют даже зерна («заелись»). Впоследствии поговорку эту стали употреблять более широко, относя ее к богатым людям. Но тут ее несколь­ко переделали: выражение куры не клюют как бы отор­валось от слов зерно, хлеб и стало сочетаться со словом деньги. Так возникла поговорка Денег куры не клюют.

Нужно ли «улучшать» поговорки? Читатель Н. Джибладзе из Тбилиси, ознакомившись с заметкой И. Уразова о происхождении поговорки ре­веть белугой, предлагает впредь говорить и писать ре­веть белухой. Среди русских поговорок, пословиц, идиом есть несколько «неправильных», то есть изменивших первона­чальный вид. Мы говорим, например, «попал, как кур во щи», сперва эта поговорка, видимо, звучала иначе: «попал, как кур в ощип». Вместо исконного (более по­нятного, логичного) «тише травы, ниже воды» мы те­перь говорим: «тише воды, ниже травы» (хотя вода не всегда тихая, а трава бывает и высокой). Пословица «На тебе, боже, что нам не гоже» ведь тоже искажена. Старый, «правильный» вариант: «На тебе, небоже, что нам не гоже». Небога — южное слово со значением ни­щий, бедняк. Однако «искажение» поговорок не помешало им остаться в языке, обогащая его. Устойчивые словосоче­тания — идиомы — понимаются не по частям, не по отдельным словам, а целиком. 238

Смысл отдельных слов, входящих в идиому, и логическая связь при этом не всегда играют роль. Важно, что реветь белугой  — зна­чит громко кричать, плакать, тише воды, ниже травы  — очень тихий, скромный. Если добиваться понятности, логичности каждого слова в поговорке, придется «отменить» многие образ­ные выражения русского народа. Что это еще за баклу­ши, лясы, антимонии из поговорок бить баклуши, то­чить лясы, разводить антимонии? А кто такие Сидор и Макар из идиом бить как Сидорову козу, куда Макар телят не гонял? Непонятно? Но ведь выражения-то це­ликом вполне понятны. Это главное. Любопытна, например, история выражения быть не в своей тарелке. У французов есть поговорка «Ne pas etre dans son assiette ordinaire». Точный перевод этого выражения — «быть не в своем обычном положении (состоянии)». При переводе на русский язык кто-то ошибся (или созорни­чал) и перевел слово assiette как тарелка: по-француз­ски assiette значило и положение и тарелка. Это были слова-омонимы. Получилось «странное» выражение быть не в своей тарелке. Ошибку заметили, но было уже поздно: поговорка привилась и вошла в речь народа. Вошла именно с этой нелепой тарелкой. И это никому не мешает. Повторяем: во многих случаях важен об­щий смысл идиом, а не «логичность» каждого слова. Ведь и некоторые отдельные слова изменили свой первоначальный облик, но смысл их остался прежним. Писали когда-то сведетель: это слово по происхожде­нию связано со словом ведать (знать). С-вед-е-тель — тот, кто ведает, знает что-то вместе с кем-то. Уже дав­но мы пишем свидетель (под влиянием глагола видеть). Раньше писали колач — от слова коло (круг, от этого же корня наши слова колесо, около, коловорот). Те­перь пишем калач (по произношению). Стоит ли воз­вращаться к старым, «правильным» написаниям, ломая привычную орфографию? Практически всякие «ходы назад» в языке очень трудны и не делаются без особой необходимости. 239

Пройти огонь, и воду, и медные трубы О человеке, много испытавшем, побывавшем в раз­ных жизненных переделках, говорят: «Он прошел огонь, и воду, и медные трубы» (или «сквозь огонь, и воду, и медные трубы»). Пройти огонь и воду — это понятно. Может быть, человек был в боях («в огне войны»); возможно, ему приходилось переправляться через ре­ки, часто бывать под проливным дождем. Но при чем тут медные трубы? В.И. Даль, приводя в своем «Толковом словаре» эту старую русскую поговорку, поясняет ее словами: как вино. Вино (имеется в виду «хлебное вино», водка), прежде чем стать вином, должно было пройти через огонь (на котором кипит хлебный «затор»), воду (для охлаждения), медные трубы (то есть змеевик — часть перегонного аппарата). Выражение это сейчас нередко употребляется в со­ кращенном виде: пройти огонь и воду. Поговорка получается более понятной, сближаясь с другим, самостоя­тельно возникшим выражением: готов в огонь и воду (за кого-нибудь).

Семи пядей во лбу Широкий лоб издавна считался признаком большо­го ума. Семи пядей во лбу  — выражение, возникшее применительно к очень умному человеку, у которого лоб шириной семь пядей, то есть более метра! (Пядь — старинная русская мера длины, равная расстоянию между концами растянутых большого и указательного пальцев, примерно 18—20 см.) Это обычный для народ­ной речи прием гиперболы, преувеличения. Следует заметить, что поговорка семи пядей во лбу в ее первоначальном одобрительном смысле давно не употребляется. Вряд ли кто-нибудь сейчас, желая всерьез похвалить человека, скажет: «Он очень умный, семи пядей во лбу». Это выражение чаще всего сопро­вождается словами будь он хоть, будь ты: 240

«Будь ты семи пядей во лбу, а где-нибудь промажешь» (Н. Ост­ ровский. Как закалялась сталь). Слово пядь сохранилось в некоторых устойчивых оборотах нашей речи: пядь за пядью, не отдадим ни пя­ди, не отходить ни на пядь.

Филькина грамота Филькина грамота  — безграмотно составленный и не имеющий юридической силы документ. Слово грамота здесь употреблено именно в значении документ, то есть официальная бумага. А почему филькина? Некоторым именам «не повезло». Они употребляются в насмешли­вых поговорках. Например: «Мели, Емеля, твоя неде­ля»; «Наш Демид не туда глядит»; «На бедного Мака­ра все шишки валятся». Филя, Филька  — уменьшитель­ная форма от имени Филипп. Когда-то, став нарица­тельным, слово филя, филька употреблялось в народе в значении разиня, недотепа, недоумок (по Далю). Отсю­да же, между прочим, и наше простофиля. Филькина грамота, таким образом,  — документ, написанный глу­пым, не знающим своего дела человеком.

Сокращенные поговорки «Из-за чего у них сыр-бор загорелся?»  — спраши­ваем мы, когда хотим узнать причину ссоры, переполо­ха. Выражение это принадлежит к числу сокращенных поговорок, которых в русском языке немало. Прежде она звучала: «Загорелся сыр-бор изза сосенки», или «От одной искры сыр-бор загорелся», то есть из-за нич­тожной причины случилось большое несчастье. Такое же значение имеет и другая старинная поговорка: «От копеечной свечки Москва сгорела». Другая поговорка: «У него губа не дура, язык не лопатка: знает, где горько, где сладко» — тоже претер­пела сокращение, и теперь говорят: «У него губа не дура». 241

Заруби на носу Слово нос входит в состав многих устойчивых оборо­тов речи: задирать нос, клевать носом, не видеть даль­ше своего носа, совать свой нос (куда не следует), дер­жать нос по ветру. Чтобы выяснить происхождение этих поговорок, в большинстве случаев не нужно рыться в специальных справочниках или обращаться за помощью к языковедам, занимающимся этимологией (наукой о происхождении слов), — они понятны каждому. Затруд­нения вызывают лишь некоторые, очень немногие обо­роты со словом нос. Почему выражение заруби на носу приобрело значение «запомни»? Слово нос в этом обо­роте никогда не обозначало части лица. В нашем языке когда-то существовало слово нос совсем другого значения, связанное по происхождению и по смыслу с глаголом носить: нос — это то, что носят. Носом называли предмет, который носили в руках, на­пример, посох, палку. На этом-то носе и делали заруб­ки для памяти. Чаще для этой цели употреблялись специальные бирки  — небольшие палочки, на которых делались отметки для счета, запоминания. Но если та­кой бирки с собой не оказывалось, отметку делали на носе (на носу) — дорожной палке, клюке, трости. Харак­терно, что Даль в сборнике «Пословицы русского наро­да» (раздел «Память — помин») после поговорки зару­би на бирку в скобках указывает вариант на нос. Ви­димо, слово нос обозначало примерно то же, что бирка.

Ни пуха ни пера Эти слова произносили вслед отправляющемуся на охоту человеку, желая ему удачи, счастливой охоты. Это было как бы «пожелание наоборот»: вместо «Чтоб тебе принести побольше пуха и пера» (то есть зверя, птицы) говорили: «Ни пуха ни пера». Прямым пожела­нием удачи боялись «сглазить». В современной речи первоначальный «охотничий» смысл этого выражения забыт. Поговорка ни пуха ни пера употребляется как обычное разговорное пожелание успеха. 242

Надо, однако, сказать, что и в этой «безопасной», «обезвреженной от сглаза» форме выражение ни пуха ни пера, по мнению некоторых (вероятно, не считающих се­бя суеверными) людей, требует грубого ответа. Говорят, например, что, услышав такое пожелание, надо сказать: «Идите к черту». А что это, как не суеверие, которого должен стыдиться культурный человек?

243

о некоторых вопросах грамматики

 

К вопросу о категории вида русского глагола Категория вида глагола — один из сложных и спор­ных вопросов русской грамматики. Литература по ви­дам глагола чрезвычайно богата и представляет раз­личные, иногда противоположные точки зрения. Расхож­дения во взглядах на категорию вида, существовавшие в русской лингвистической литературе XIX—XX вв., так или иначе отражаются и в языковедческих работах. До сих пор, в частности, неодинаково решается вопрос о самой сущности категории вида. Является ли вид грам­ матической или лексической категорией? Следует ли в связи с этим считать так называемые видовые пары гла­голов (играть — сыграть, оглядываться — оглянуться, разыскивать — разыскать) разными словами или грам­матическими формами одного слова? Относится обра­зование видов глагола (то есть образование глаголов совершенного вида от глаголов несовершенного вида и наоборот) к словообразованию или к словоизменению? Эти важные, принципиальные вопросы должны решать­ся на основе анализа системы русского словообразова­ния и словоизменения, с учетом имеющихся в русской грамматике противопоставлений и способов их выраже­ния. Между тем авторы работ о виде глагола и разде­лов о глаголе в учебных пособиях по современному рус­скому языку, примыкая обычно к какой-либо из двух точек зрения на сущность категории вида, не всегда до­казывают правильность этой точки зрения. Так, В.А. Трофимов, признавая глаголы, входящие в видо­вые пары, разными словами и ссылаясь при этом на мнение К.Д. Ушинского, не дает ни обоснования этого взгляда, ни опровержения противоположного мнения1. См.: Трофимов В.А. Современный русский язык. Морфо­логия. Л., 1957. с. 158. 1

244

К.В. Горшкова, рассматривая вид как грамматиче­скую категорию, также не дает доказательства этой точки зрения1. В настоящей статье приводятся доводы, совокуп­ность которых представляется нам достаточным основа­нием для утверждения, что так называемые видовые па­ры глаголов — это разные слова, что видовое противо­поставление не есть грамматическая корреляция и что вид глагола, таким образом, есть лексическая категория. Вид глагола в лингвистической литературе рассмат­ривается обычно как категория, показывающая отноше­ние процесса (действия), называемого глаголом, к пре­делу, границе этого процесса (действия). При этом по­зитивно, то есть через указание на наличие каких-то признаков, может быть определен только совершенный вид, как раз и указывающий на предел действия, на то, что действие рассматривается как завершенное или только что начавшееся. Сущность совершенного вида заключается в том, что внимание сосредоточивается на этом указании на предел. В противоположность со­вершенному виду несовершенный вид определяется не­гативно: в глаголах несовершенного вида отсутствует указание на внутренний предел действия. И вот это-то противопоставление глаголов с указа­нием на предел действия глаголам, не содержащим та­кого указания, нам представляется противопоставле­нием лексическим, а не грамматическим, то есть проти­вопоставлением одного слова другому, а не одной грам­матической формы другой. 1. Прежде всего надо сказать, что указание на пре­дел, содержащееся в глаголах совершенного вида, яв­ляется слишком общим, абстрактным, трудно опреде­ляемым. Это общее значение предела, в сущности, скла­дывается из ряда частных, более конкретных значений. Само определение категории вида как категории, ука­зывающей на предел действия, возникло из того, что языковедов не удовлетворяло прежнее определение, характеризовавшее глаголы совершенного вида как глаголы со знаСм.: Галкина-Федорук Е.М., Горшкова К.В., Шанский Н.М. Современный русский язык. М., 1957. с. 329. 1

245

чением законченного, завершенного дей­ствия. Значение завершенности, законченности действия является одним из частных значений совершенного ви­да. Многие глаголы этого вида указывают скорее на начало действия (начать, запеть, отплыть). Кроме того, значение законченности четко выступает только в про­шедшем времени. Но сознание более общего определения не разрешило, разумеется, всех трудностей, связанных с категорией вида. Значение предела, очень широкое и отвлеченное, складывается, как мы уже сказали, из довольно боль­шого количества частных, иногда противоречивых зна­чений. Это, во-первых, значение завершенности, доведе­ния действия до конца (с оттенком достижения резуль­тата): сделать работу, выполнить задание, написать книгу. Это, во-вторых, значение однократности, мгновен­ности: толкнуть, кольнуть, прыгнуть, отпрянуть. Это, в-третьих, значение начала действия: заиграть, пойти, отплыть. Есть и другие частные значения совершенного вида. В свою очередь, глаголы несовершенного вида, по­мимо общего значения «отсутствия указания на предел» и возникающих в конкретном контексте значений повто­ряемости или длительности действия, имеют ряд част­ных значений: значение многократности (с оттенком ука­зания на то, что действие совершалось в далеком прош­лом): хаживал, живал, сиживал; значение кратного и некратного движения: летать  — лететь, носить  — нести. При этом само противопоставление кратных глаголов (с оттенком повторяемости или разнонаправленности действия: летать, носить, ходить, возить) некратным глаголам (с дополнительным значением движения в од­ном направлении: лететь, нести, идти, везти) иногда то­же рассматривается как видовое противопоставление1. Имеются и другие значения несовершенного вида2. Сле­дует отметить роль См., напр.: Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд. М., 1956. с. 104—105. Ср.: Гвоз­дев А.Н. Современный русский язык. Фонетика и морфология. М., 1958. С. 286. 2 Перечисление основных частных значений совершенного и несовершенного видов см. в указанной книге А.Н. Гвоздева (§ 515—525). 1

246

контекста при определении того или иного частного значения вида глагола. Так, из сопостав­ления предложений В старой деревне крестьяне умира­ли от голода и болезней и Я видел людей, которые уми­рали видно, что в первом случае в форме умирали про­является одно из частных значений несовершенного ви­ да  — повторяемость действия, тогда как во втором слу­чае та же форма указывает на некоторую протяжен­ность действия. Но в чем противопоставлены друг дру­гу глаголы умирать и умереть? Можно ли сказать, что второй глагол показывает на завершенность действия, называемого первым глаголом? Вряд ли. Из сравнения предложений Раненый умирал и Раненый умер ясно, что глаголы умирать и умереть — разные слова. Ведь процесс умирания не всегда завершается смертью (Он совсем уж умирал, да вдруг выздоровел), а с другой стороны, смерть не всегда является следствием, резуль­татом умирания. Таким образом, вряд ли можно «в об­щем случае» свести разницу в значениях между глаго­лами умирать и умереть к чисто видовым различиям «незавершенности и завершенности» или «действия без указания на результат и действия с указанием на ре­зультат». Между тем глаголы умирать  — умереть всегда приводятся в качестве классического примера «видо­вой пары». Возьмем другой случай. В «Толковом сло­варе русского языка» под ред. Д.Н. Ушакова глагол утонуть дается с пометой «сов. к тонуть». Однако толь­ко в некоторых контекстах противопоставленность друг другу глаголов тонуть и утонуть можно подвести под одно из известных противопоставлений несовершенного вида совершенному — под противопоставление повторяющегося действия однократному. Ср: Много солдат тонуло под огнем противника и Солдат утонул. Но сравнивая пред­ ложения Он тонул, но его спасли и Он утонул, мы на­блюдаем такое различие между глаголами тонуть и утонуть, которое не может быть включено ни в один из известных типов видовых противопоставлений. Не ясно ли, что тонуть и утонуть — разные слова? Итак, частных значений видов много, причем то или иное значение вида определяется только из контекста. Но то обсто247

ятельство, что категория вида не имеет чет­ко определенного значения и что значение каждого вида сводится к сумме многих частных значений (при решаю­щей роли контекста для определения значения в каж­дом конкретном случае), свидетельствует не в пользу мнения, что видовое противопоставление есть явление грамматическое. Многозначность свойственна в гораздо большей степени лексике, чем грамматике. Граммати­ческие категории (в особенности те, действие которых распространяется на систему глагола), как правило, не многозначны. Так, употребление форм одного наклонения в значе­нии другого не свидетельствует о многозначности кате­гории наклонения. Когда мы встречаем у Достоевского такие конструкции с глаголом, как «Разыскал я, нако­нец, и Смита, а он вдруг и умри» («Униженные и оскорбленные») или «Тоже, говорят, телеграмма была пущена. Да телеграмма-то к тетке и приди» («Идиот»), мы имеем дело не с многозначностью повелительного наклонения, а с употреблением форм повелительного на­клонения в значении изъявительного. Так же, не в своем прямом, основном значении могут употребляться формы времени и лица. Категория же вида именно многозначна, что говорит о ее лексическом характере. 2. В русском языке есть так называемые «одновидовые» глаголы, то есть глаголы, не входящие в видовые пары. Распространено мнение, что количество подобных глаголов невелико1. Это неверно. «Одновидовых» глаго­лов очень много. Сюда относятся, например, такие гла­голы несовершенного вида: разговаривать, присутство­вать, бездействовать, участвовать, заведовать, пресле­довать. (В «Грамматике русского языка», изд-во АН  СССР, приводится список, состоящий из нескольких де­ сятков подобных глаголов, и это, конечно, далеко не полный их 1 См., напр.: у А.М. Пешковского: «Все русские глаголы, за ничтожными исключениями, распределяются по парам...» (Пешковский А.М. Указ. соч. с.  106). Ср. у В.А. Трофимова: «Ви­довые переходы свойственны всем глаголам русского языка. Этого факта нисколько не колеблют весьма немногочисленные примеры недостаточности вида» (Трофимов В.А. Указ. соч. с. 170.

248

перечень.) С другой стороны, есть ряд глаго­лов «только совершенного вида»: хлынуть, ринуться, молвить, очутиться, грянуть, опомниться, встрепенуться, наглядеться, перестрелять. Если считать видовые пары грамматическими фор­мами одного глагола, а категорию вида  — грамматичес­кой категорией, придется признать тот факт, что в русском языке есть множество глагольных форм, существо­вание которых как грамматических форм не поддержа­но наличием других, противопоставленных им форм в той же грамматической категории. Ф.Ф. Фортунатов писал: «Всякая форма слов, образуемая аффиксом, предполагает существование другой формы, в которой те же основы являются без данного аффикса...»1. Иными словами, само существование той или иной формы слова как грамматической формы возможно только тогда, когда эта форма выступает как звено в цепи противо­поставлений, состоящей по крайней мере из двух элементов. Много ли в русском языке «слов», недостаточ­ных по отношению к известной «форме» (термин Форту­натова)? В системе глагола, например, подобные слу­чаи единичны. Так, глаголы болит, зиждется, пышет и некоторые другие употребляются только в форме 3-го ли­ца, причем в случае необходимости от них все же мож­но образовать формы и не 3-го лица: «Мое сердечко рети­вое, горя нет, а ты болишь». В качестве редких, исклю­чительных случаев можно привести глаголы полезай и поезжай, употребляемые только в форме повелительно­го наклонения. Нам могут возразить, что подобная «не­достаточность» существует у глаголов совершенного ви­да по отношению к категории времени. Но отсут­ ст­вие форм настоящего времени не лишает глаголы совершен­ ного вида временных противопоставлений: они имеют формы будущего времени, противопоставленные фор­мам прошедшего времени. Наличие большого количества «одновидовых» глаго­лов, «недостаточных» по отношению к категории вида, также свидетельствует о том, что видовое противопо­ставление глаголов 1

Фортунатов Ф.Ф. Избр. тр. т. 1. М., 1956. С. 147.

249

не есть грамматическое противопо­ставление одной глагольной формы другой. 3. Существует довольно много способов образова­ния видов, и нет единого, общего для всех случаев фор­мального показателя видового противопоставления гла­голов. У одних видовых пар это противопоставление на­ходит внешнее выражение в наличии суффикса -ива-(-ыва-) у приставочных глаголов несовершенного вида при отсутствии этого суффикса у глаголов совершенно­ го вида (разыгрывать — разыграть, подпиливать — под­пилить, переделывать  — переделать); другие пары отли­чаются друг от друга тем, что в бесприставочных глаго­лах совершенного вида есть суффикс -ну-, отсутствую­щий у глаголов несовершенного вида (толкнуть — толкать, кольнуть — колоть). Иногда значение совершенно­го вида имеет глагол с приставкой, глагол же без приставки является глаголом несовершенного вида (сделать — делать, написать — писать, посеять — сеять). У ряда глаголов видовая дифференциация связана с суффиксом -а- при несовершенном виде в соотношении с суффиксом -и- при совершенном виде (решать — ре­шить, лишать — лишить, перерубать — перерубить). Есть и другие способы формального выражения видовой кор­реляции. А если брать видовые пары не только в форме инфинитива, а во всей совокупности форм в парадигме, то получим еще более пеструю и сложную картину си­стемы формального выражения видовых противопостав­лений. В общем, в способах образования видов мы на­блюдаем ту же пестроту, то же отсутствие единообра­зия, с которыми мы уже сталкивались при попытке вы­яснить разницу между значениями совершенного и не­совершенного вида. Подобное многообразие в способах выражения той или иной категории не свойственно грамматике. Если брать систему глагола, то мы увидим, что такие катего­рии, как лицо, число, время, наклонение, род, имеют четкое, определенное формальное выражение, причем ва­рианты суффиксов и окончаний (если такие варианты имеются) обычно крайне немногочисленны. Так, суффикс -л- в подавляющем большинстве случаев является по­казателем прошедшего времени (кроме форм типа нес, греб, 250

пас). Личные окончания глаголов существуют все­го в двух вариантах (для 1-го и 2-го спряжений), родовые окончания не имеют вариантов. Если же мы сталкиваем­ся с наличием множества аффиксов-синонимов для вы­ражения одной языковой категории, то такое явление характерно больше для словообразования, чем для сло­воизменения. Ср. словообразовательные суффиксы со значением лица у существительных: -ец (делец, муд­рец), -тель (житель, издатель), -щик (шарманщик, про­гульщик), -ун (шалун, лгун), -ник, (охотник, бездель­ник), -чик (наладчик, пулеметчик). Ср. также обилие суффиксов, служащих для образования глаголов от су­ществительных — названий лиц: плотнич-ать, столярни-чать, председатель-ствовать, рыбач-ить, врач-евать. Сре­ди грамматических категорий многообразие способов для выражения грамматических значений имеет место только в тех случаях, когда грамматическая категория близка к категории лексиче­ ской. В качестве типичного примера можно взять катего­рию числа имен существительных, которые иногда на­зывают лексикограмматической категорией1. Действи­тельно, формы множественного числа (у тех существи­тельных, которые употребляются в формах обоих чисел) показывают, что речь идет о нескольких предметах, тог­да как формы единственного числа такого указания не содержат, то есть различие в формах единственного и множественного числа отражает разницу, содержащуюся в самой действительности. Стол и столы называют не одно и то же. На этом основании Ф.Ф. Фортунатов считал формы числа словообразовательными, а не сло­воизменительными формами2. Независимо от того, раз­деляем ли мы полностью эту точку зрения или нет, нельзя не признать, что категория числа в этом отноше­нии качественно отличается, например, от категории па­ дежа. Эта близость категории числа к лексическим ка­тегориям подтверждается разнообразием окончаний для выражения множест­венного числа. Так, в именительном падеже множест1 См., напр.: Галкина-Федорук Е.М., Горшкова К.В., Шанский Н.М. Указ. соч. с. 215. 2 См.: Фортунатов Ф.Ф. Указ. соч. с. 156.

251

венного числа у существительных могут быть такие окончания: -и (-ы) (ключи, столы), -а (-я) (дома, дела, поля), е (дворяне, армяне), в родитель­ном падеже мн. числа возможны окончания -ов (-ев) (столов, братьев), -ей (ключей, степей) и нулевое окон­ чание (дел, жен, семей). При этом существует довольно сложная зависимость между родом и склонением суще­ствительного и тем или иным окончанием в им. и род. падежах мн. числа. Многообразие способов образования видов — еще один аргумент в пользу того, что вид глагола — лекси­ческая категория. 4. Известно, что некоторые глаголы образуют видо­вые пары от разных корней, то есть супплетивно. Ака­демическая грамматика дает следующие примеры: брать — взять, говорить — сказать, класть — положить, ловить — поймать. Сюда же отнесены случаи, в которых супплетивизм является следствием изменения «до неузнаваемости» этимологически тождественных корней: ложиться — лечь, садиться — сесть, возвращаться — вернуться, оборачи­ваться — обернуться1. Отметим, что если глаголы ловить  — поймать счи­таются видовой парой, то такое же отношение (дейст­вие — достигнутый результат) существует и в паре ис­кать — найти. К супплетивно образованным видовым парам надо отнести также находить — найти, заходить — зайти. Итак, среди видовых пар глаголов насчитывается не менее десяти супплетивных. Но явление супплетивизма не характерно для русской грамматики. Встречающиеся в отдельных грамматических категориях супплетивные образования обычно крайне немногочисленны. Таковы, например, формы времени: есть — был  — будет; иду  — шел; ср. падежные формы личных местоимений: я  — меня, она  — ее; формы числа существительных: чело­век  — люди, ребенок  — дети; сравнительные степени прилагательных и наречий: хорошо  — лучше, плохо  — хуже. То, что в системе образования видовых пар суп­плетивизм представлен довольно значительным количе­ством примеров, говорит в пользу того, что видовая корреляция не есть грамматическое яв1

252

Грамматика русского языка. т. 1. М.: Изд-во АН СССР, 1953. с. 456.

ление. Если же признать видовое противопоставление явлением лекси­ческим, а противопоставляемые пары — разными слова­ми, то все встанет на свое место и факт супплетивизма не вызовет удивления: для лексики наличие различных корней в разных словах есть обычное, само собой разу­меющееся явление. Таковы те соображения, по которым нам представля­ется очевидным, что категория вида есть лексическая ка­тегория и образование видов есть процесс словообразо­вательный, а не словоизменительный.

Нужен ли глагол притоптывать? Форму притоптывать как реально существующую в современном русском языке отмечает акад. С.П. Об­норский1. Эта же форма встречается и в литературных текстах. Так, в «Петре Первом» А.Н. Толстого нахо­дим: «Они смеялись, посматривая сверху, дымили труб­ками, притоптывали на морозе». Ср. в русском перево­де романа Л. Фейхтвангера «Гойя», сделанном Н.  Ка­ саткиной и И. Татариновой: «За сценой притоптывали и подпевали в такт все громче, все неистовее». В книге «Современный русский язык» глагол притоптывать при­водится в числе глаголов с приставкой при-, обозначаю­щих действие, сопровождающее другое действие2. Обращает на себя, однако, внимание тот факт, что глагол притоптывать не отмечен ни одним словарем со­временного русского литературного языка. Его нет ни в «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова, ни в «Словаре русского языка» под редакцией С.И. Ожегова и А.Б. Шапиро. Отсутствует этот гла­гол и в словаре Даля. И это не случайно. Форма притоптывать — контаминация двух глаголов: притаптывать и притопывать. Возможность контамина­ции объ1

См.: Обнорский С.П. Очерки по морфологии русского глагола. М., 1953.

с. 45. См.: Галкина-Федорук Е.М., Горшкова К.В., Шанский Н.М. Современный русский язык. М., 1957. с. 332. 2

253

ясняется, во-первых тем, что корни этих глаго­лов (звукоподражательные по происхождению) сходны по значению (топать — бить ногами по поверхности, топтать — давить, мять ногами); во-вторых, тем, что при­ставки при- в притаптывать и притопывать кажутся тож­дественными. Но приставочные глаголы притаптывать и притопывать сильнее разнятся по значению, чем бес­приставочные топать и топтать. Это усиление разницы в значениях зависит от того, что тождество приставок в притаптывать и притопывать  — кажущееся, мнимое. При­ставка при- в притаптывать указывает на сжатие чего-либо действием сверху (ср.: примять, придавить), при- в притопывать обозначает действие, сопровождающее другое действие (ср.: приплясывать, прищелкивать)1. Собственно, здесь мы имеем дело с двумя приставками-омонимами. Каково же значение глагола притоптывать? Судя по приведенным выше примерам из литературных текстов, «он тождествен по значению глаголу притопывать». С этим же значением он дается и в книге «Современный рус­ский язык», где он помещен в группу глаголов типа приплясывать и приговаривать. По звуковому же со­ставу корня мы должны, видимо, вывести форму при­топтывать из глагола топтать. Так, между прочим, и делает С.П. Обнорский2. Однако от глагола топтать возможна только форма притаптывать, но никак не при­ топтывать, так как по наблюдению, сделанному еще А.X. Востоковым, глаголы, содержащие в корне (в ин­финитиве) после твердой согласной безударное о, при образовании от них форм с суффиксом -ива- (-ыва-) обычно меняют это безударное о на ударное а (ср.: ломать  — выламывать, копать  — откапывать, смотреть — рассматривать). Исключений из этого правила совре­менный русский литературный язык не знает, если не считать форм с суффиксом -ыва- от глагола шептать (пришептывать, нашептывать, перешептываться — ср. шепот), где фоне1 См. статью о приставке при- в «Толковом словаре русского языка», под ред. Д.Н. Ушакова, где указывается 12 значений этой приставки. 2 См.: Обнорский С.П. Указ. соч. с. 45.

254

ма о находится в особом положении (после шипящей). С.П. Обнорский относит к исключе­ниям и глагол притоптывать (от топтать), но реальность существования этого глагола в языке сомнительна. Ин­тересно, что в просторечии закономерно образованная форма притаптывать употребляется в двух значениях: и в значении утрамбовывать, приминать землю (как и в литературном языке), и в значении топать, стучать ногой (ногами) в такт чему-нибудь, то есть притопы­вать. Итак, повторяем, от глагола топтать нельзя об­разовать форму притоптывать1. Еще менее возможно возвести эту форму к глаголу топать, так как от этого глагола существует зафиксированная всеми словарями (см. перечисленные выше словари и справочники) фор­ма притопывать (и производные от нее, например, дее­причастие притопывая). Глагол притопывать широко представлен как в языке классиков русской литературы, так и в языке советских писателей. У Гоголя: «Провалитесь, проклятые сорванцы!  — кричал голова, отбиваясь и притопывая на них ногами» («Майская ночь»). У Достоевского: «Из танцоров ловких было очень немного; но неловкие так сильно притопывали, что их можно было принять и за ловких» («Скверный анек­дот»). У Горького: «Клим, обрадованный, что какой-то фо­кус не удался Любе, начал дразнить ее, притопывая но­гой» («Жизнь Клима Самгина»); «Он пел высочайшим резким тенором и, удивительно фокусно подсвистывая среди слов, притопывал ногою» (там же). У Гайдара: «И так они говорили долго, размахива­ли руками, притопывали, подпрыгивали» («Чук и Гек»); «Я отнес письмо и, насвистывая, притопывая, поднимал­ся к себе по лестнице» («Судьба барабанщика»). Лишним доказательством невозможности образования такой формы является тот факт, что при замене приставки при- другой приставкой сохранение ударного о в корне при наличии суффикса -ыва- совершенно немыслимо, то есть, без сомнения, возможны только формы растаптывать, втаптывать, утаптывать, стаптывать, но никак не растаптывать и т.п. 1

255

Ср. еще в рассказе Л. Борисова «Смольный»: «Леш­ка играл и притопывал левой ногой». Таким образом, следует признать, что форма притоп­ тывать — неудачная, и ненужная контаминация. Она ду­ блирует по значению глагол притопывать и неправильна по образованию, так как не дает необходимого в дан­ном случае чередования -опа-.

Деепричастие I. Определение деепричастия Вопрос об определениях тех или иных категорий грамматики не легок. Отдельные категории морфологии и синтаксиса всегда имеют ту или иную форму. Поэто­му грамматисты часто вообще не дают определения какой-либо категории, надеясь на то, что она легко уз­нается по форме (если не отдельно взятая, то в контек­сте). Между тем, прежде чем говорить о каком-либо по­нятии, следует точно его определить, отграничить oт других сходных или смежных понятий. Подмена опре­деления указанием на форму недопустима. Рассмотрим некоторые имеющиеся в грамматичес­ких трудах определения деепричастия. А.А. Шахматов в «Очерке современного русского литературного языка» в разделе о глагольных формах пишет: «Деепричастие несовершенного вида по происхождению своему пред­ставляет краткие формы причастия настоящего време­ни, потерявшие свою связь как с родом, так и с числом и падежом»1. Нетрудно заметить, что подобное опреде­ление является определением генетическим, что недо­пустимо в грамматике. Кроме того, Шахматов также, очевидно, исходит из того, что форма деепричастия об­ щеизвестна и ограничивается поэтому ссылкой на исто­рию деепричастия. Шахматов А.А. Очерк современного русского литератур­ного языка. 2-е изд. М., 1930. с. 184. 1

256

В.Н. Сидоров в своей «Морфологии» главу о дее­причастиях начинает со слов: «Подобно другим формам глагола, деепричастие обозначает процесс, но, обозна­чая процесс, деепричастие выражает его как признак, который сопровождает другой процесс, сопутствует ему»1. Здесь, во-первых, следует отметить, что отнесе­ние деепричастия к «формам глагола» не совсем точно. Деепричастие  — не форма глагола, а отглагольная кате­гория, что не одно и то же. К формам глагола следует, по-моему, отнести исключительно словоизменительные формы: лицо, число, род. Если же полученная форма об­разует новую языковую категорию (пусть даже сохра­няющую ряд признаков производящей категории), то она больше не является формой глагола. Кроме того, в данном определении (как и в другом, более разверну­ том, которое дается на той же странице) нет указания на особенность словообразования данной формы и по­этому определение ограничено указанием на синтакси­ческие особенности деепри­ частия. В.В. Виноградов в своей книге «Русский язык» оп­ределяет деепричастие как «гибридную наречно-глагольную категорию»2. Определение это слишком кратко, не исчерпывающе. Признаки деепричастия даны, в сущно­сти, не в определении, а в самом процессе изложения во­проса. Виноградов тоже относит деепричастие к гла­гольным формам, хотя и помещает главу о дееприча­ стиях в раздел «Наречия». Кроме того, терминологиче­ски мне кажется не совсем удачным применение биоло­гического термина «гибрид», «гибридный» к категориям языка как явления общественного. Наконец, совершенно неудовлетворительно школь­ное опре­ деление деепричастия как отглагольного наре­чия. В этом определении родом, к которому относится это понятие, является, очевидно, наречие, что совсем не­верно, так как деепричастия не являются наречиями, хотя и близки к ним по синтаксической функции. К от­глагольным наречиям следует отнести, пожалуй, 1 Аванесов Р.И., Сидоров В.Н. Очерк грамматики рус­ского литературного языка. с. 217. 2 Виноградов В.В. Русский язык. с. 384.

257

наре­чия типа умоляюще, торжествующе, примиряюще, потрясающе и наречия типа лежа, сидя, молча. В.В. Ви­ноградов называет наречия типа умоляюще отпричастными наречиями. Очевидно, он назвал бы наречия типа лежа «отдеепричастными» (хотя подобного термина я у него не встречал). Это, по-моему, тоже не вполне точ­но: обе эти формы наречий являются в системе современного русского языка именно отглагольными (так же, как и деепричастие), а применение термина «отпричастный» и т.п. уводит нас в историю этих форм, тогда как в системе современного языка значение подобных форм выясняется из сопоставления непосредственно с глаго­лом. Я далек от мысли дать здесь полное, исчерпывающее определение деепричастия. Это будет возможно только после пересмотра существующих в грамматике опреде­лений языковых категорий и установления критерия для исчерпывающих грамматических определений, а это свя­зано с не решенным до сих пор вопросом о количестве частей речи в русском языке и принципах деления слов по частям речи. Я хочу только попытаться дать определение деепри­частия, которое удовлетворяло бы обычным требованиям к определению понятий, предъявляемым логикой. Деепричастием называется отглагольная категория, неизменяемая и суффиксально оформленная, сохраняю­щая в своей форме категории вида, переходности и возвратности и являющаяся признаком действия или состояния, выраженного другой глагольной или заме­няющей ее предикативной формой. Мне думается, что к подобному определению не сле­дует добавлять, что «деепричастие... указывает на отно­шение обозначаемого им процесса к тому же лицу или предмету, к которому относится и глагол, определяемый деепричастием», как это делает В.Н. Сидоров. Это, во-первых, лишнее, так как данное мною определение в достаточной мере отграничивает деепричастие от дру­гих языковых категорий, а во-вторых, замечание В.Н. Сидорова спорно по существу, так как дееприча­стие может быть и признаком действия в безличном предложении, где лицо или предмет, к которому отно­сится глагол, не выражено в предложе258

нии и не «подра­зумевается». В дальнейшем под деепричастием я бу­ду иметь в виду именно те формы, которые подходят под приведенное выше определение. II. Анализ временно-видовых основ и суффиксов деепричастий Я исхожу прежде всего из общего положения, что видовое значение, вид деепричастия определяется не суффиксом, а глагольной основой, то есть видом произ­водящего глагола. Но суффиксов деепричастий больше, чем видов, а при этом неизбежна однозначность (в видовом отношении) суффиксов. Необходимо проследить, как же современный рус­ский язык относится к этому многообразию и синоними­ке суффиксов. Многообразие суффиксов является след­ствием исторического происхождения деепричастий и было в свое время необходимо. Но язык, улучшая грам­матический строй, перестает нуждаться в этом многооб­разии, поскольку данная языковая категория в про­цессе развития претерпела значительные семантико-грамматические изменения, что вызывает необходи­мость некоторого изменения формативов, входящих в состав данной формы. В деепричастиях «отми­рание» лишних суффиксов происходит по причине двухвидовой системы русского глагола, что требует, очевидно, всего двух необходимых суффиксов. Но это явление не следует считать законченным, и на примере анализа языка писателей и употреб­ляемых ими форм можно проследить, как постепенно убывает количество применяемых форм и как язык достигает единства формы и содержания. В современном русском языке от глагола совершен­ного вида может быть образовано только деепричастие совершенного вида, от глагола несовершенного вида  — только деепричастие несовершенного вида. Таким обра­зом, категория вида в деепричастии есть категория внутренняя, морфологическая, зависящая только от вида производящего глагола. Таким образом, можно по одной форме деепричастия, не учитывая его роли в предложении и общей семантики предложения, опреде­ лить его вид. 259

Известно, что для образования деепричастий от глагольных основ существует несколько суффиксов, формативов в системе современного языка. Суффиксы эти следующие: -а, -в, -вши, -ши, -учи. Возьмем два глагола, для наглядности отличающихся только видом, но не корнем: играть и сыграть. Образуем от них сначала наиболее употребительные деепричастия: от играть  — играj-а, от сыграть  — сыгра-в. Мы видим, что в первом случае деепричастие образовано от основы на­стоящего времени, а во втором — от основы инфинитива. Возможны ли другие суффиксы при тех же основах? Да, возможны. Суффикс -в в форме сыграв может быть легко заменен на суффикс -вши. При этом лексическое и грамматическое значение формы не меняется. В фор­ме играя суффикс -а может быть заменен на суффикс -учи: играючи. Дальше, суффикс -а возможен не только в деепричастиях несовершенного вида (игра-ja, ход’-а, хвал’-а), но и в деепричастиях совершенного вида (увид’-а, услыш-а, оборот’-ась). Суффикс -в возможен и в деепричастиях несовершенного вида (точнее: он мо­жет быть и при основе несовершенного вида): служи-в, дела-в, плака-в. Возможности суффикса -ши гораздо ограниченнее, но нам в данном случае важно установить, к каким ос­новам присоединяется этот суффикс. Возьмем примеры: Ни от кого себе найти не могши ссуды, Из стога у попа я клок сенца стянул (Крылов); Стиснув зубы, напрягши плечо, Я вперед уплывал еще (Асеев).

Мы видим, что суффикс -ши может быть присоеди­ нен также как к основе несовершенного, так и совер­ шенного вида. Следует только отметить, что при разных временных основах глаголов, к основам которых при­соединяется суффикс -ши (хотя здесь, например, в III непродуктивном классе основы часто совпадают), бе­рется основа прошедшего вре260

мени (трут — тер — терши и т.п.). В некоторых случаях здесь возможны (при двоякой основе прошедшего времени) образования с тремя суффиксами: умолкши, умолкнувши и умолк­нув. Впрочем, то же самое мы наблюдаем и в образова­нии глагольных и причастных форм (умолк — умолкнул, умолкший — умолкнувший). Остается отметить, что суффикс -учи присоединяется к тем же основам, что и суффикс -а: играj-а — играj-учи, хвал’-а — хвал’-учи, то есть к основам настоящего (или простого будущего) времени. Итак: 1) В деепричастиях современного русского языка встречается пять суффиксов: -а, -в, -вши, -учи, -ши. 2) Каждый суффикс может быть присоединен только к одной временной основе. 3) Так как одна и та же временная основа может с помощью приставок служить как для образования со­вершенного, так и несовершенного вида, то ясно, что суффиксы могут быть многозначны в отношении видов деепричастий. Однако то, что суффикс не определяет вида деепричастия, еще не говорит о том, что любой суффикс может быть присоединен к любой основе. На одно из ограничений я указывал выше, именно: суффик­сы -а и -учи могут присоединяться только к основе на­стоящего (или простого будущего) времени, суффиксы -в, -вши, -ши — только к основе инфинитива. Это, так сказать, чисто морфологические ограничения, при кото­рых мы не учитываем ни синтаксического места деепри­частия, ни звукового вида основы. Остановимся теперь подробнее на конкретной при­ менимости различных суффиксов деепричастий при раз­ных .основах глаголов. Начнем с суффикса -а (-я). Когда мы говорим, что он присоединяется к основе на­стоящего времени, это значит, что суффикс присоеди­няется к основе 3-го лица множественного числа: делаj-ут — делаj-а, ход’-ат — ход’-а. В этих деепричастиях со­гласная, предшествующая суффиксу, всегда мягкая, а значит, твердый согласный основы получает смягчение в деепричастии: вед-ут — вед’-а, греб-ут — греб’-а. Ис­ключением являются случаи окончания основы настоя­щего времени на ш — 261

ж, так как эти согласные не могут смягчаться в литературном языке (слыш-ат— слыш-а; дрож-ат — дрож-а). Современные грамматики («Очерк...» Шахматова, «Морфология...» Сидорова, «Русский язык» Виноградо­ва, школьная грамматика и др.) устанавливают ряд ог­раничений для образования деепричастий на -а. Глав­нейшие из этих ограничений следующие (по Виноградо­ву): 1) глаголы на задненебный не образуют дееприча­стий; 2) глаголы с односложной основой на -а в инфини­тиве, образующие настоящее время без этого -а (брать  — берут, рвать — рвут); 3) глаголы с односложной основой инфинитива на -а, чередующейся в настоящем времени с носовыми соглас­ными (мять — мну, жать — жну); 4) односложные глаголы с основой на -и (бить, вить, пить); 5) глаголы на -ну (киснуть, вянуть); 6) глаголы ковать, плевать и некоторые другие. В конце концов В.В. Виноградов приходит к выво­ду, что следующее утверждение А.А. Шахматова, по-видимому, верно: «...обычно деепричастие образуется только от тех основ настоящего времени, которые зву­ковой стороной не отличаются существенно от основы инфинитива»1. Правило это, под которое действитель­но подходят многие случаи ограничений, не лишено недостатков: во-первых, оно не вполне четко. В самом де­ ле, слова «не отличаются существенно» мало определен­ны. Из примеров, приводимых Шахматовым2, видно, что речь идет об основах глаголов, имеющих в настоя­щем и прошлом временах различные основы с чередова­ниями, возникшими исторически из прежде единой ос­новы. Во-вторых, даже те примеры, которые приводит Шахматов в качестве основ «существенно отличающих­ся» и «несущественно отличающихся», вызывают часто недоумение. 1 2

262

Виноградов В.В. Указ. соч. с. 385. Шахматов А.А. Указ. соч. с. 184.

В самом деле, в качестве примера основы, от которой возможна форма деепричастия на -а, Шахматов приво­дит деепричастие кроя. Но ведь кроj- существенно от­личается от кры-. Наоборот, в числе oсhob, от которых невозможна форма на -а, приводится глагол кляну («так как в инфинитиве является основа, отличная от основы настоящего времени»). Но разве форма кляня так неприемлема? Другое дело, что сам глагол редок и стилистически окрашен. Но форма кляня вполне литературна; «Я, рассердясь и жизнь кляня, готовил им от­вет громовый...» (Грибоедов); «...пусть неудачник пла­чет, кляня свою судьбу» (либретто «Пиковой дамы»). Вообще, следует сказать, что в отношении «возмож­ности» и «невозможности» тех или иных форм деепри­частия у грамматистов наблюдается некоторая субъек­тивность, объясняемая, возможно, у Шахматова общей субъективной концепцией: «реальное бытие имеет язык каждого индивидуума; язык села, города, области, на­рода оказывается известною научною фикцией»1. Ср. по­падающиеся в «Очерке» характерные внесения: на мой слух; ср. у Виноградова на с. 385 слова: «Акад. Обнор­ский считал на свой слух вполне возможными деепри­частия рвя, пекя, стригя, мня, жня и т.п.». Повидимо­му, именно наличием этого субъективного отношения к возможности тех или иных форм и объясняется доволь­но значительный разнобой в грамматиках. При этом чаcтo нe учитывается развитие тех или иных форм в языке. Правильному освещению вопроса мешает иногда упорное стремление отстоять ту или иную форму­лу, верную далеко не во всех случаях. Так об­стоит дело с приведенной выше формулировкой А.А. Шахматова, поддерживаемой В.В. Виноградовым. Результатом этого является отрицание Шахматовым и Виноградовым формы деепричастия на -а от глагола брать (так как это глагол «с односложной основой на -а- в инфинитиве, образующий настоящее время без этого -а-»)2. В «Морфологии» же В.Н. Сидорова 1 2

Шахматов А.А. Указ. соч. с. 5. Виноградов В.В. Указ. соч. с. 385.

263

беря, на­оборот, приводится в качестве классического примера деепричастия на -а так же, как и форма кляня1. Мне кажется, что в большинстве случаев следует го­ворить не о «возможности» тех или иных форм, а об их малой употребительности, что может объясняться раз­личными причинами. В этом отношении интересно замечание В.Н. Сидо­рова, который слабую употребительность тех или иных форм деепричастий несовершенного вида ставит в связь с принадлежностью глагола к тому или иному непро­дуктивному классу2. В самом деле, эти глаголы немногочисленны (по сравнению с продуктивными), число их ограниченно, со­отношения основ настоящего и прошедшего времени замкнуты в этих немногих типах глаголов. Подобных отношений нет во вновь возникающих глаголах. Иное дело  — в глаголах продуктивных классов. Там, напри­мер, необходимость формы деепричастия на -а может возникнуть чаще, потому что этих глаголов неизмеримо больше и они постоянно возникают, а возникая, поддер­живают соотношения основ и суффиксов, уже сущест­вующих в языке, и делают употребительными, литера­турными и присущие им формы. Так, форма вяжа ка­жется нам «режущей ухо» потому, что ее возникнове­ние не поддержано существующими типами соотношения основ (вязать — вяж-ут — вяж-а)3. В некоторых же случаях дело объясняется не только этим, но и тем, что при образовании данной формы получаются звукосочетания, невозможные в современном литературном языке. Это является причиной ничтожной употребительности (по сравнению даже с другими «ог­раничениями») деепричастий на -а от глаголов III не­продуктивного класса на задненебный согласный: бе­речь, жечь, печь, толочь, так как в этих случаях невоз­ можно смягчение последней согласной основы, то есть должно было бы быть: пек’-а, жг’-а, но сочетания гя, кя невозможны в литературном языке. Учитывая, однако, продуктивность во 1 Впрочем, форма кляня признается литературной далее самим Шахматовым (Указ. соч. с. 192). 2 Аванесов Р.И., Сидоров В.Н. Указ. соч. с. 219. 3 Там же. с. 220.

264

многих других формах чередования г, к с шипящими, то есть­ г/ж, к/ч (и именно в тех фор­мах, где при иных основах существует смягчение: ср. несу  — нес’ош, но пеку — печ’ош), язык иногда идет и здесь на подобные чередования. Этим объясняется воз­никновение форм волоча и сеча, признаваемых В.Н. Си­ доровым литературными1. Разумеется, этот путь (чере­дований) лучше, чем путь «смягчения», по которому пошел А.Н. Толстой: «Алексашка бросил даму, подо­шел к Петру, не берегясь шпаги, обнял его...» («Петр Первый»). Поэтому-то в художественной литературе чаще встре­чаются формы с чередованиями, например: ...обезумлюсь, отчаяньем иссечась (Маяковский, Лиличка!); Он, зажжа свечку, сидел в постели (Л. Толстой); От севера идет адмирал Колчак, Сибирский хлеб сапогом топча (Маяковский. Хорошо!)2.

Но несомненно, что и такие формы не могут претен­довать на литературность, так как не образованы от необходимой основы и выпадают из системы образова­ния деепричастных форм. Итак, для образования деепричастий на -а от основ на г — к есть два препятствия: 1) чисто фонетическое (невозможность сочетания гя — кя); 2) непродуктивность подобных глаголов. В тех же случаях, когда фонетические препятствия отсутст­ вуют, формы деепричастий на -а от непродук­тивных глаголов (я имею в виду те, на которые накладывается «veto» грамматиками) встречаются в языке писателей довольно часто. Из вышеВозникновению формы волоча способствовало, может быть, и то, что в просторечии глагол волочить иногда спрягается так: волоку, волочишь, волочат. 2 Примеры из Маяковского здесь и дальше ради экономии места приводятся не разбитыми на интонационные строчки. 1

265

указанных ограниче­ний следует прежде всего исключить глагол брать, так как деепричастие беря является литературной формой: Раздавил и дальше ринулся Смольный, Республик и царств беря барьеры (Маяковский. Потрясающие факты).

Распространенность формы беря, я думаю, объяс­няется тем, что хотя глагол брать и является однослож­ным на -а в основе инфинитива, а настоящее время об­разует без этого -а (берут), однако в настоящем време­ни эта односложная основа меняется (вставка беглого -е-), и таким образом этот глагол выпадает из системы глаголов типа врать, спать, жрать, ждать1. Однако писатели образуют иногда деепричастия и от этих по­следних глаголов, и от многих других «запрещенных» ос­нов: Лишь наживая, жря и спя, Капитализм разбух и обдряб (Маяковский. Владимир Ильич Ленин); Советую осмотреться, ждя (он же. Гомперс); Идем, не ждя, чтобы даль светала (К. Симонов. Родина); Мечусь, оря (В. Маяковский. Прозаседавшиеся); В него штыка революции клин Вогнали, пляша под распевку..; Плюя на корону, теряя штаны, Бежал из Парижа Капет... (Маяковский. Версаль); Смерть, умирай, навеки сгиня! (И. Северянин, В. Миррэлии); Сребреет у моря веранда, Не в море тоня, а в луне (он же. Балтийское море); Он далек был от того, чтобы соблазниться создать что-нибудь в байроновском роде, пиша русский роман (В. Белинский, VIII статья о Пушкине); Провожая рекрутов молодоле, Провожай поя, а не плача (В. Маяков­ ский. Сказка о дезертире).

Укажу еще на формы деепричастий с суффиксом -а- от глаголов на -ну- в идиомах разиня рот и высуня язык. Мы рассмотрели возможные, встречающиеся слу­чаи деепричастий на -а. Какие же из этих форм являют­ся литературными? Здесь (это 1

266

Ср. литературные гоня, зовя от гоню — гнать, зову — звать.

полезно и для дальней­шего) нужно остановиться вообще на литературности грамматических форм. Период, который мы называем периодом современного русского литературного языка, занимает около по­лутораста лет. Все вышеуказанные формы создавались столетиями. Ко времени создания современного литера­турного языка они уже существовали в языке. И в те­чение всего периода литературного языка они в нем встречались. Значит ли это, что сейчас, в наше время, все эти формы одинаково литературны? И с другой стороны: мы недаром применяем термин «литературный язык» (ср. немецкое Schriftsprache). Это значит, что ху­дожники слова на базе огромной языковой практики народа создают язык письменности, литературный язык, который и становится языком общенародным, общена­циональным. Но значит ли это, что любое слово, любая грамматическая форма, употребленная писателем, ста­новится фактом литературного языка? По-моему, не значит. Основной порок известной статьи А. Югова со­стоит в том, что для Югова, по-видимому, не существует понятия «литературный язык». Югов ссылается, в част­ности, на Маяковского и говорит, что следует создать новую школьную грамматику на базе языка Маяковско­го. Маяковский является замечательным мастером язы­ка, поистине мастером, а не подмастерьем. Но вот он употребляет формы жря, спя и т.п. (см. выше). Вправе ли был Маяковский их употреблять? Конечно. Здесь на­до учитывать, кстати, еще одну сторону вопроса: осо­бенности поэтического языка. Стих по своим особенно­стям (ритм, рифма и т.д.) чаще, чем другие формы ли­тературы, допускает словотворчество. И у Маяковского это очень заметно. Формы эти употреблены Маяковским к месту, они выразительны и образованы по правилам русской морфологии, что главное. И все-таки они, как и многие другие формы, которые я приводил из языка разных писателей, нелитературны. По этому поводу уместно привести слова А.А. Шах­матова, которого так охотно цитирует Югов. Шахматов в своем отзыве на книгу В. Чернышева «Правильность и чистота русской речи» пишет: «Мне ка­жется, что 267

современный язык решительно избегает по­добные деепричастия (с окончанием на -а от глаголов совершенного вида. — А.К.); их, правда, очень много у Достоевского, но для современного языка они пред­ставляются решительно устаревшими, Мне кажется, что мы употребляем в современном языке такие деепричаcтия только в окаменелых выражениях, кaк: разиня рoт, спустя рукава, сломя голову, высуня язык, сложа руки, положа руку на сердце»1. Об употреблении в совре­менном языке именно этих форм можно еще поспорить. Но мысль Шахматова ясна. Чернышев основным и единственным критерием литературности той или иной формы считает ее «правильность», то есть морфологиче­скую верность ее образования. Для Шахматова основ­ной критерий иной  — употребимость. Шахматов пишет: «...главный и единственный авторитет в языке  — это обычай, употребление». И еще: «Странно было бы вооб­ще, если бы ученое учреждение вместо того, чтобы по­казывать, как говорят, решалось указывать, как надо говорить. Очевидно, что такое учреждение упразднило бы таким образом те два авторитета, которые одни мо­гут иметь решающее значение в вопросах языка  — это, во-первых, авторитет самого народа с его безыскусствен­ным употреблением, во-вторых, авторитет писателей  — представителей духовной и умственной жизни наро­да»2. Все это отступление необходимо для дальнейшего анализа деепричастных форм в смысле их литературно­сти. Я начал рассмотрение форм деепричастий не по словам, а по суффиксам. Это, конечно, не лучший вы­ход, но это неизбежно, так как, например, при выясне­нии литературности форм на -а неизбежно приходится сталкиваться как с деепричастиями совершенного, так и несовершенного вида (если нелитературно жря, бере-гя, тоня, то нелитературно и соря, сберегя, утоня и т.п.). В дальнейшем, идя от суффикса, я постараюсь перепле­тать анализ суффиксов с анализом основ. 1 2

268

Шахматов А.А. Указ. соч. с. 441. Там же.

Итак, мы рассмотрели в основном вопрос о деепри­частиях с суффиксом -а. К этому остается добавить не­многое. Остановимся коротко на формах, вызвавших полеми­ку Шахматова с Чернышевым, то есть на деепричасти­ях совершенного вида с суффиксом -а. Мне хочется привести несколько примеров из художественной лите­ратуры XIX—XX вв. Сапожник мой, Схватя мешок, скорей домой... (Крылов. Откупщик и сапожник); Не выкормя, не выпоя, ворога не узнаешь (Греч. Записки о моей жизни); Городов вавилонские башни, Возгордясь, возносим снова (Маяковский. Облако в штанах); Дремлет мир, на Черноморский округ Синь-слевищу глазом оброня (он же. Разговор на Одесском рейде...); Заглуша поэзии потоки, Я шагну через лирические томики... (он же. Во весь голос); Иван Игнатьевич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз; Старик угрюмо сидел на облучке, отворотясь от меня (Пушкин. Капитанская дочка); Германн стоял, прислонясь к холодной печке (он же. Пиковая дама); Вот луч, покатясь с паутины, залег в крапиве (Пастернак. После дождя); Меж тем как, не преувелича, Зимой в деревне нет житья... (он же. Город); Подбочась, за строем строй Чинно выступает... (А.К. Толстой. Колокольчики); Пусть, оскалясь короной, Вздымает британский лев вой... (Маяковский. Левый марш); He посмотря в святцы, да бух в колокол (В.И. Даль); Смотрят буржуи, глазки раскоряча (Маяковский. Владимир Ильич Ленин).

269

Мне кажется, что Шахматов не вполне прав, говоря, что подобные формы следует считать «решительно уста­ревшими» и что они представлены только в языке До­стоевского и в идиомах. Но следует все же заметить, что писатели, которых я здесь цитирую, или предшест­венники (по времени) Достоевского (Пушкин, Крылов) или поэты (Крылов, Маяковский, Пастернак). В совре­менной же литературной прозе подобных форм почти не встречается. Это легко объясняется тем, что для об­разования деепричастий совершенного вида есть свой, наиболее употребительный и укрепившийся суффикс -в (и отчасти -ши). Но во всех ли случаях он может вы­теснить -а в деепричастиях совершенного вида? Нет, не во всех. В деепричастиях, образованных от основ на согласную (III непродуктивный класс), и в деепричастиях, образованных от глагола идти, форма на -а более жела­ тельна (принеся вместо принесши, приведя вместо при­ведши, придя, зайдя, подойдя вместо пришедши, зашедши, подошедши). Отмечу еще огромное количество форм дееприча­стий на -а. при совершенном виде у Крылова. Выше я дал несколько подобных примеров из Крылова. Приведу еще несколько: Услыша пастуха, Ручей журчит сердито («Ручей»); Итак, смиря свой дух, Пусть исповедует здесь всякий вслух... («Мор зверей»); Вот, на горе других оставя дожидаться, Хозяин стал сводить легонько первый воз («Обоз»); Нельзя ль где счастья им отведать: Хоть, захватя греха, На счет бы пастуха Позавтракать иль пообедать («Волк и Волчонок»); (Вор) обшаря стены все, и пол, и потолок, Покрал бессовестно, что мог («Крестьянин в беде»); Какой-то молодец, В наследство получа богатое именье, Пустился в мотовство («Мот и Ласточка»);

270

Мартышка, в Зеркале увидя образ свой, Тихохонько Медведя толк ногой («Зеркало и Обезьяна»); Увидя то, на мысли Волку вспало, Что Лев, конечно, не силен («Лев и Волк»); Змея, на Мальчика спокойно посмотри: Послушай, — говорит... («Мальчик я Змея»).

Сопоставляя обилие этих форм у Крылова с частотой употребления их в народных идиомах (см. выше примеры Шахматова), можно сделать вывод, что подобные формы, очевидно, были наиболее употребительны (из форм совершенного вида) в просторечии, скажем, в конце XVIII — начале XIX в. Входя в состав идиом, эти формы чаще всего исклю­чают возможность замены их на форму с суффиксом -в или на какуюлибо иную без изменения смысла выра­жения. Так, выражения типа сложа руки, положа руку на сердце, сломя голову теряют идиоматичность при подобной замене: он бежал, сломив голову (?); ср.: сидит, сложив руки и что сидишь, сложа руки? Интересно, что Крылов, так любивший формы на -а, в подобных слу­ чаях, чтобы отличить даваемое им словосочетание от идиомы, говорит: «а щука чуть жива лежит, разинув рот», чем подчеркивает буквальное значение выраже­ния. Во всех выше приведенных случаях образование дее­ причастий на -а было или вполне литературным (играя, беля, рисуя), или не вполне литературным (увидя, посмотря, услыша), или не литературным, но допустимым в единичном употреблении писателя (жря, поя, вяжа). Однако есть случаи, когда нелитературность получен­ной формы объясняется не только неупотребительностью, нераспространенностью ее, но и неправильностью обра­зования. Такие формы недопустимы даже в единичном употреблении автора. Дело в том, что глаголы с появ­ляющимся в основе настоящего времени и исчезающим в инфинитиве j-овым суффиксом, то есть глаголы I, II и III продуктивных классов, исключают возможность образования форм деепричастий совершенного 271

вида с суффиксом -а. Поэтому неверны формы Крылова и Мая­ ковского: Почувствуя свободу, Сначала конь прибавил только ходу; И по мне, насквозь излаская, Катятся вечности моря.

Неверно также образование типа: Березы от леса до хат Бегут, листками вороча (Маяковский. Нашему юношеству).

Здесь форма на -а образована от несуществующей основы вороч-. И, конечно, писателю надо внимательно следить за верным употреблением формы деепричастия, чтобы не заменить один вид другим, иначе меняется смысл пред­ложения: Я долго стоял неподвижно, В далекие звезды вглядясь (Фет); Как с летящих ветвей, Со стремян и прямящихся седел, Спешась, градом, как яблоки, Прыгают куртки драгун (Пастернак); Везде языки; Взовьются и лягут, Вновь взвиваются, искры рассея (Маяковский).

Ясно, что в этих случаях следовало бы сказать вгля­дываясь, спешиваясь, рассеивая. Еще одно замечание о деепричастиях с суффиксом -а. Есть несколько случаев, когда деепричастие несо­вершенного вида на -а образуется не от основы настоя­щего или простого будущего времени. Я имею в виду прежде всего глаголы давать (и производные от него создавать, продавать), префиксальные образования от основ -знавать, -ставать (сознавать, приставать). Фор­мы деепричастий от них будут: дaвaj-a, coзнaвaj-a, вста272

вaj-a, а основы настоящего времени: дaj-, cознаj-, встаj-. В этих случаях деепричастия образуются как бы от «основы императива» (даваj-). Сходен с этими случаями и пример образования Чеховым деепричастной формы на -а: «Графиня Драницкая,  — прошептал о. Христофор, полезая в бричку» («Степь»); «Что ж, превосходно!»  — ду­мал он, полезая в воду» («Неприятность»); «...сказал Никодим Егорыч Потычкин, полезая на верхнюю полку» («В бане»); «Смерть не люблю глупых!  — вздохнул Иг­нат, полезая на печь» («Белолобый»). Последний случай (полезая) интересен тем, что дее­ причастие образовано уже определенно от основы им­ператива, так как тут отсутствует не только настоящее время, но и инфинитив (полезать). Любопытно по ана­логии сравнить это явление с идиомой не покладая рук, где деепричастие образовано также от несуществующей основы настоящего времени. Вот, пожалуй, и все, что касается деепричастий с суффиксом -а. Перейдем к анализу форм с другим, также очень употребительным суффиксом -в (и его синонимом -вши). Как уже было сказано, суффикс -в присоединяется только к глагольным основам прошедшего времени. Наиболее распространенной и безусловно литератур­ной формой деепричастия на -в является форма -н, -в от основ совершенного вида типа сыграв, побелев, по­белив, толкнув. Однако в языке писателей иногда встре­чаются формы деепричастий на -в и от основ несовершенного вида: Служив отлично, благородно, Долгами жил его отец... (Пушкин. Евгений Онегин); Волнение Европы еще так сильно качало в 1849 году, что трудно было установить, живши в Женеве, внимание на одной Швейцарии (Герцен); Прощальных слез не осуша И плакав вечер целый, Уходит с запада душа, Ей нечего там делать (Пастернак);

273

Но Волк, сидевши рядом с ней, Ворчал ей на ухо... (Крылов. Обед у Медведя).

Нетрудно заметить, что подобные формы являются синонимами форм деепричастий на -а от основ несовер­шенного вида. В любом случае легко заменить их формой на -а. Именно поэтому следует сейчас подобные формы считать нелитературными, и современный язык старается их избегать. Заметим, что полными синонимами формы на -а и на -в несовершенного вида не являются. Если деепричастие несовершенного вида на -а всегда, независимо от времени основного, выражающего предикацию глагола, обозначает действие, протекающее одновременно с ним, а стало быть, может быть постав­лено при глаголе в любом времени, то формы на -в от глагола несовершенного вида могут стоять только при глаголе прошедшего времени: см. выше пример из Пуш­кина и кроме того: Она, хохотав и вязав чулок, жила себе беззаботно и припеваючи (Герцен); Окончивши проповедь, она иногда говорила моему отцу, бравши1 кончиком пальцев табак из крошечной золотой табакерки... (Герцен); Бежав от них, едва не кувырком, Не говоря уж о чужом, На ней и своего осталось мало перья (Крылов. Ворона).

Но и в этих случаях литературным вполне остается деепричастие с суффиксом -а. И тем более неубедитель­но звучат сейчас формы, употребленные Маяковским при глаголах не прошедшего времени: Пространства бегут, с хвоста нарастав («Нашему юношеству»); 1 Употребление Герценом этой формы, возможно, объясняется меньшей, чем сейчас, литературностью формы беря в то время. Ср. форму вязав в предыдущем примере.

274

Три разных капли в себе совмещав, Беру я право вот это (там же).

Надо сказать, что нелитературность этих форм чув­ ствовалась, очевидно, уже в первых десятилетиях XIX в., и подобных примеров не так уж много. Можно предпо­ложить, что в XIX в. еще чувствовалось влияние времени основы на время, выражаемое деепричастием. Возможно, что тогда деепричастие, образованное от основы прошедшего времени, лучше выражало идею одновременности действий в случае, если основной глагол стоял в прошедшем времени. Сейчас это отношение чуждо языку, и деепричастие на -а, которое всегда об­разуется от основы настоящего времени, прекрасно вы­ражает одновременность действия с основным глаголом, даже если он стоит в прошедшем времени. Отдельно следует сказать о формах с отрицанием не. Их употребление возможно и при основном глаголе в настоящем времени: Вот они, не сгинув, не умирав, Снова собираются в номерах (Асеев. Синие гусары); Я читал, а бабки и старые девки пели, и этак, долго не евши и не пивши, простоявши на ногах сутки или дольше, вдруг начинается с ними трясение... (Чехов. Убийство).

Это объясняется тем, что при отрицании видовые различия глаголов часто стираются, то есть глагол не­совершенного вида употребляется в значении совершен­ного: отойди  — не отходи и т.п. Отходить здесь употреб­лено в значении отойти. То же и в деепричастных оборо­тах, ср.; он ушел, одевшись, и он ушел, не одеваясь. Или: отойдя далеко, он сказал, и не отходя далеко, он сказал. В этих случаях отрицается действие совершен­ное, законченное, между тем взята основа глагола не­совершенного вида. Этим, повторяю, и объясняется воз­можность оборотов идет на работу не спавши, работает не пивши, не евши, говорит не ду275

мавши (вместо не по­спав, не попив, не подумав). То есть в этих случаях можно (и нужно) употребить форму с суффиксом -а, но она эквивалентна данной форме, однако данная фор­ма (на -в) в приведенных случаях часто звучит лучше, более литературно (по ассоциации с литературными не поспав, не поев), а формы спя, едя, пья нелитератур­ны. Что касается форм деепричастий на -вши, то они почти не нуждаются в особом рассмотрении, так как почти всегда синонимичны формам с суффиксом -в (кро­ме возвратных деепричастий, где -в невозможно). Все же из этой пары литературно-нейтральной следует при­знать форму на -в. Формы на -вши свойственны боль­шей частью просторечию, диалектам. Их еще очень мно­го у Крылова, но чем дальше, тем меньше встречаем их в языке писателей. Я не производил статистических под­счетов (а это иногда полезно), но, например, в прозе Тургенева подобных форм мало. Неожиданно «воскре­ сают» формы на -вши в языке такого мастера прозы, как Чехов: у него их довольно много. В язы­ке современных совет­ ских писателей (я имею в виду авторскую речь) их, по-моему, почти совсем нет. В связи с формами на -а и -вши упомяну еще о деепричастиях от глагола быть. Этот старейший и заслуженнейший глагол интересен тем, что он как бы «не имеет вида». В самом деле: обычный грамматический критерий проверки вида образованием форм будущего времени здесь неприменим: нельзя сказать буду быть, но это еще не дает нам права считать этот глагол гла­голом совершенного вида. Этой особенностью глагола быть и объясняется то, что в языке писателей XIX в. от него употребляются самые различные деепричастия: быв, бывши и будучи: Если изволили предпринять путь отдаленный, то докладываю, будучи не уверен в здешнем народишке... (Достоевский. Бесы); — Не будучи Бисмарком, я способна, однако, же рассмотреть фальшь и глупость, где встречу (там же);

276

Он увидел в легоньком своем оригинале много такого, что, быв уловлено и передано на полотно, могло придать высокое достоинство портрету (Гоголь. Портрет); Это происходило оттого, что, быв поставлен в такое положение, в котором он мог быть полезен многим, своею холодностью он старался оградить себя (Л. Толстой. Детство); Я ведь тебе говорил, помнишь, про одну барышню, в которую был влюблен, бывши ребенком (там же); Она скончалась в Париже, быв с ним последние три года в разлуке и оставив ему пятилетнего сына (Достоевский. Бесы).

Нетрудно и тут заметить, что употребление быв(бывши) мы находим главным образом там, где глагол стоит в прошедшем времени, так как в данном случае деепричастие образовано от основы прошедшего вре­мени. Однако с течением времени язык, улучшая свой грамматический строй, учитывая видовую нейтральность глагола быть, отбросил формы быв и бывши, остановившись в конце концов на форме будучи, которая упот­ребляется сейчас при глаголах всех времен. Суффикс -ши гораздо менее распространен, чем суффиксы -а и -в (-вши). Приведу несколько примеров деепричастий с этим суффиксом: Люди из бумажки; от лакейства все это, — спокойно заметил Шатов, присев в углу на стуле и упершись обеими ладонями в колени (Достоевский. Бесы); Народы, живущие въямясь в нужду, Притершись Уралу ко льду, Ворвались в дверь, идя на штурм (Маяковский. Казань); Прихожу и выплакиваю все мои просьбы, Приникши щекою к светлому кителю (он же. Внимательное отношение к взяточникам);

277

... сказал, поднесши к кепке лайку (он же. На учет каждая мелочишка); Итак, охотник мой, Измокши, весь, пришел домой (Крылов. Охотник).

Ясно, что этот суффикс обслуживает основы как со­ вершенного, так и несовершенного вида, а кроме того, он всегда присоединяется к основам непродуктивных глаголов, а именно глаголов II и III непродуктивных классов, и иногда к основе непродуктивного глагола идти (подошедши и т.п.). Абсолютно необходимым этот суффикс является, по-моему, только для глаголов с основой на задненебную, так как у них нет иного выхода для образования деепричастий, как только образования типа сберегши, напрягши, испекши. Но и эти формы из-за непродуктивности глаголов не вполне литературны и мало употребляются классиками. В остальных же случаях формы на -ши уступают место другим формам: принеся вместо принесши, вытерев вместо вытерши, умолкнув вместо умолкши, подойдя вместо подошедши. Употребление же суффикса -ши так же, как и -в при основах несовершенного вида, вообще недопустимо или, в крайнем случае, чрезвычайно архаично (могши). Остановлюсь еще на суффиксе -учи. На грамматиче­ской его функции я уже останавливался раньше: он яв­ляется грамматическим синонимом суффикса -а и упот­ребляется с теми же основами (временными и видовы­ми): А давно ли было лето, и мать плакала, тебя провожаючи (Чехов. Мальчики); Уж я ждала, ждала... глаза все проглядела, вас поджидаючи (он же. Егерь); Бегаючи около него, бедная жена выбилась из сил (он же. Учитель); Задумчив бродит он, скучаючи постом (Крылов. Котенок и Скво­ рец);

278

Но так как, живучи, я был здоровьем слаб, То сам я областью не правил (он же. Вельможа); Вдруг, пресерьезнейше пишучи, вижу я, что мой платок как бы движется и внезапно падает на пол (Лесков. Соборяне); Любить — это значит: в глубь двора Вбежать и до ночи грачьей, Блестя топором, рубить дрова, Силой своей играючи (Маяковский. Письмо товарищу Кострову); Надо мной певала матушка, Колыбель мою качаючи (Некрасов).

Видно, что в этих примерах язык более или менее стилизован под просторечье. В современном русском литературном языке из форм деепричастий на -учи ней­тральной остается только будучи и форма крадучись, являющаяся, впрочем, наречием. Можно, пожалуй, сказать пару слов еще об одной форме деепричастия, раз уж мы рассматриваем весь период литературного языка. Я имею в виду особую форму деепричастия совершен­ного вида от глаголов, производимых от идти: Крестьяне, вышед из терпенья от разоренья, ...Пошли просить себе управы у Реки (Крылов. Крестьяне и Река); Отошед несколько шагов, он остановился (Пушкин. Станционный смотритель); Переступив за незнакомый порог и нашед в новом своем жилище суматоху, он вздохнул о ветхой лачужке... (он же. Гробовшик); Собакевич согласился охотно и тут же, подошед к бюро, собственноручно принялся выписывать (Гоголь. Мертвые души); Прошед всю Моховую, он повернул в Кремлевский сад (А.К. Тол­стой. Упырь).

Интересно, что эта форма деепричастий от глагола идти была, видимо, единственно литературной для Пуш­кина. В языке 279

писателей второй половины XIX в. и тем более у современных писателей этих форм нет. Анализируя эти формы, мы находим редкий случай бес­суффиксального образования деепричастий. III. Переход деепричастий в другие языковые категории В этой главе помимо чисто морфологических вопросов я касаюсь также вопросов семантики и синтакси­са. Это неизбежно, когда мы говорим о какой-либо язы­ковой категории и ее месте среди других частей речи. В самом деле, по какому принципу мы выделяем части речи в языке или языковые категории вообще? Этих принципов три: 1) лексическое значение данной катего­рии; 2) морфологические ее особенности; 3) синтакси­ ческое место (роль в предложении). По лексическому значению деепричастие представляет собой действие, состояние (то же, что и глагол, от которого оно произведено!). Морфологические признаки деепричастия: неизменяемость, сохранение глагольного управления (а также возможность примыкания к нему наречий), вида глагола, возвратности глагола. Синтак­сически деепричастие характеризуется тем, что оно яв­ляется t’ релятивной синтагмы и тем самым обстоятель­ством в предложении. Когда деепричастие переходит в другую языковую категорию, то это не значит, что оно теряет все данные признаки. Но для того, чтобы оно оставалось деепри­частием, необходимо наличие всех этих признаков. При переходе в одну категорию языка деепричастие теряет одни признаки, при переходе в другую катего­рию — другие. Скажу a priori, что деепричастие может переходить: 1) в наречие; 2) в предлог; 3) в союз; 4) во вводное слово. Кроме того, различные сочетания, в которые вхо­дят деепричастия, могут стать идиомами. Рассмотрим отдельно переход деепричастий в каж­дую из этих категорий. Наиболее интересным и частым является переход деепричастий в наречие. Такой переход является наиболее легким по трем причинам: 1) некоторое сходство в синтаксической ро­ли у наречия с деепри280

частием; 2) неизменяемость обеих категорий; 3) принадлежность обеих категорий к знаме­нательным частям речи. Последний пункт очень важен. Это значит, что деепричастие, переходя в наречие, не теряет лексической связи с производящим глаголом. Какие же признаки теряет деепричастие, переходя в наречие? Теряются прежде всего возможность гла­гольного управления и вид. Сравним два предложения: Они шли, молча2 всю дорогу и Они шли мо2лча всю доро­гу. Легко заметить, что в первом примере слова всю дорогу относятся к слову молча, а во втором — к слову шли, слово же молча во втором случае теряет способ­ность быть определяемым в синтагме. Как видно уже из приведенного примера, дееприча­стие, перейдя в наречие, изменило и свою форму (уда­рение), как и всякое явление, получившее новое содержание, стремится облечься в новую форму. Однако в данном случае дело обстоит не так легко и просто. В.В. Виноградов, говоря о деепричастиях не­совершенного вида с суффиксом -а (-я), пишет: «Если ударение в какой-нибудь форме настоящего времени (например, в 1-м лице) переносится на окончание, то ударение непременно становится наконечным и в деепричастии (за исключением адвербиализованных форм: ­гля2дя, лёжа, си2дя, сто2я, мо2лча, су2дя и т.п.)»1. Это, ко­нечно, так. Но здесь не учитывается одного: некоторые из этих, перешедших в наречие, деепричастий влияют своей формой на деепричастия, не перешедшие в наре­чия и оставшиеся собственно деепричастиями. Так об­разуются «вторичные омонимы»: лёжа, си2дя, сто2я, гля2­дя. В самом деле, вряд ли кто-нибудь сейчас говорит лежа2 на спине, он читал или стоя2 на остановке, я встре­тил товарища. Правда, явление это пока не очень ши­роко распространено (оно ограничивается, пожалуй, пе­речисляемыми четырьмя случаями), но в результате этого все же некоторые такие пары перестают разли­чаться по форме. В случае сохранения формы, отличной от формы деепричастия, наречие, образованное от дее­причастия, легко различимо как наречие и вне контек­ста. Чем же выделяются 1

Виноградов В.В. Указ. соч. С. 384—385.

281

среди деепричастий адвербиализованные формы, не изменившие ударения (или вхо­дящие в число «вторичных омонимов»)? Таких призна­ков адвербиализации, по-моему, два: 1) Шахматов в своем «Синтаксисе» (§ 534) пишет: «Деепричастия означают второстепенное сказуемое, но как только утрачивается их предикативная связь с под­лежащим, они становятся наречиями». Я думаю, что это замечание надо понимать так. Шахматов здесь имеет в виду наиболее типичный слу­чай предложения с деепричастным оборотом, когда дее­причастие обозначает дейст­ вие, сопровождающее дей­ствие, выраженное глаголом-сказуемым (то есть являет­ся «второстепенным сказуемым») и, стало быть, относит­ся к подлежащему. Говоря о «предикативной связи», Шахматов, очевидно, учитывает, что в наречие перехо­дят чаще всего деепричастия несовершенного вида, а они обозначают действие, одновременное с действием, выраженным «основным сказуемым». Значит, если мы говорим о предикативной связи «основного сказуемого» с подлежащим, то мы можем в какой-то мере говорить о такой же связи и деепричастия с подлежащим. Когда в таких предложениях деепричастие перестает относиться к подлежащему, то есть перестает выражать действие, производимое тем же лицом, предметом, ко­торые производят действие, выраженное сказуемым, то оно становится наречием (точнее: в данном контексте его следует рассматривать как наречие). Пример: «Он любил смотреть на соревнование в стрельбе стоя». 2) Вторым важным признаком адвербиализации деепричастия является возможность для такого адвербиализованного деепричастия быть t в атрибутивной синтагме, где t — отглагольное существительное: стрельба стоя, упражнение сидя. Эта особенность характерна, как мы знаем, для на­речия (ср. бег взапуски, ходьба пешком, езда верхом). Еще раз подчеркну, что в случае омонимичных форм определить, является ли данная форма деепричастием или наречием, можно только из контекста предложения. 282

Отмечу еще, что контекст помогает, разумеется, не всегда. Если в языке не произошло в отношении той или иной категории предварительных необходимых изменений, то отдельное употребление в речи какой-либо фор­мы в значении, не свойственном ей, не дает нам права от­носить эту форму к другой категории. Поэтому очень неуклюжей выглядит попытка Достоевского поставить неадвербиализованное деепричастие в качест­ ве опреде­ления к отглагольному существительному: «Делая дви­жение садясь, он ощутил в себе озноб и закутался в плед» (Бесы). Теперь о переходе деепричастий в предлоги. Предло­ги являются одной из незнаменательных категорий язы­ка. Это значит, что предлог как бы не имеет своего лексического значения и указывает лишь на отношение меж­ду объектами, между сказуемым и объектом и т.д. «Категория предлогов в русском языке быстро рас­тет за счет, главным образом, наречий, имен существи­тельных и деепричастий»1. Однако, как справедливо указывает В.В. Виноградов, «в русском языке ни один из предлогов не достиг той грамматической абстракт­ности, какая свойственна слабым предлогам английского или французского языков»2. Итак, одним из арсеналов, за счет которого пополняется категория предлогов, является деепричастие. Переходя в предлоги, деепричастие, естественно, те­ряет значение второстепенного действия при глаголе, вид, функцию обстоятельства в предложении. Однако оно может до какой-то степени сохранить остаток прежнего лексического значения, связывающего его семантически с глаголом. Я имею в виду предлоги типа исключая (в значении кроме), включая, начиная с... (кого), кончая... (кем). Утратили свое лексическое значение предлоги благодаря и спустя. Сохраняют ли предлоги свое прежнее глагольное управление? По большей части, да. Из этого правила следует исклю1 2

Виноградов В.В. Указ. соч. С. 679. Там же.

283

чить предлог благодаря, чего не сделал Виноградов, отнеся его ошибочно к предлогам, управляющим родительным падежом1. К предложным же сочетаниям следует отне­сти сочетания типа несмотря на..., невзирая на... и т.п. Утеряли ли в этих сочетаниях формы деепричастий свое лексическое значение? Отчасти, конечно, утеряли. Когда мы говорим: Он пришел, несмотря на то, что был болен, то, конечно, не имеем в виду, что он не смотрел на что-либо. И все-таки нельзя говорить здесь о полном семантическом разрыве с производящим глаголом. Дей­ствительно: глагол смотреть мы часто употребляем в таких выражениях: Я приду, я не посмотрю на свою болезнь. Мне думается, что в таком значении лексическая связь глагола с указанным предлогом в какой-то мере сохраняется. Иногда в значении несмотря на... употребляется со­четание не глядя на: «В первом батальоне урон был еще значительней, но, не глядя на это, из штаба полка — приказ» (Шолохов. Тихий Дон). Переход деепричастий в союзы — явление довольно редкое. В качестве примера укажу, во-первых, на союз хотя, конечно, утративший всякую связь с дееприча­стием. Часто он выступает в измененной форме хоть. К союзам, образованным с помощью деепричастий, сле­дует отнести еще сочетание несмотря на то, что... К не­му можно отнести все, что сказано о лексических свя­ зях предлога несмотря на... Остановлюсь теперь на формах деепричастий, входя­щих в состав идиом и сочетаний, не являющихся члена­ми предложения. О сочетаниях типа спустя рукава я уже говорил выше. Скажу здесь еще об одном таком сочетании: глядя на ночь (на ночь глядя). «Снова взбираюсь, глядя на ночь» (Маяковский. Прозаседавшиеся). Выражение это имеет смысл «поздно вечером» (с оттенком неодобрительности чаще всего). Вероятно, именно из этого сочетания форма ударения перешла в собственно деепричастие (впрочем, это сейчас еще не­твердо); употребляется также и глядя. 1

284

Виноградов В.В. Указ. соч. С. 682.

И, наконец, о сочетаниях, включающих в себя фор­мы деепричастий и не являющихся членами предложе­ния. Подобные сочетания возникают, как мне кажется, из условных придаточных предложений, состоящих из если + инфинитив. Так из конструкции если говорить честно... возникает конструкция честно говоря. Я имею в виду, разумеется, только такие сочетания, где форма деепричастия не обозначает «вторичного дей­ствия» и может не относиться к подлежащему главно­го предложения. Это именно «вводные сочетания». Говоря по-вашему, рифма — вексель... Говоря по-нашему, рифма — бочка... (Маяковский. Разговор с фининспектором о поэзии).

Почти ко всем подобным конструкциям нетрудно подобрать смысловой эквивалент в виде условного при­даточного предложения. Исключение составляет, пожа­луй, только сочетание собственно говоря, которое часто является не только вводным, а просто лишним сочета­нием.

285

Из наблюдений над диалектизмами в стихах С. Есенина

 

В стихах Сергея Есенина, по происхождению крестьянина Рязанской губернии, немало диалектизмов. При анализе языка поэта не все диалектизмы выделяют­ся одинаково легко. Обычно нетрудно выделить диалек­тизмы лексические (веретье, махотка, зеленя, застить, кулижка), труднее выделяются грамматические и фоне­тические диалектизмы (те из них, которые не находят отражения в орфографии). Особенностью фонетических (и части грамматических) диалектизмов является их стилистическая нейтральность. Многие из них, вероят­но, не осознавались как отклонения от норм литератур­ного языка и самим поэтом. Настоящая статья является попыткой анализа таких особенностей стихотворной речи Есенина, которые мо­гут быть объяснены тем, что поэт сохранял некоторые диалектные черты в произношении в течение всего жиз­ненного и творческого пути. Причем исследуются толь­ко те диалектизмы, которые выделяются благодаря спе­цифике стихотворной речи, то есть с помощью размера стиха и характера рифмы. I. Читая стихи Есенина и анализируя его рифмы, приходим к выводу, что для поэта было характерно произношение х в тех случаях, когда в литературном языке звучит к, получающееся при оглушении г в аб­солютном конце слова. Затуманились лощины, Серебром покрылся мох, Через прясла и овины Кажет месяц белый рог («Вечер»);

286

И глухо, как от подачки, Когда бросят ей камень в смех, Покатились глаза собачьи Золотыми звездами в снег («Песнь о собаке»); Я часто хожу на пристань И, то ли на радость, то ль в страх, Гляжу средь судов все пристальней На красный советский флаг («Анна Снегина»).

Ясно, что слова рог, снег, флаг звучали у Есенина как рох, снех, флах. То, что подобные рифмы у него не случайны и не являются следствием небрежности, а отражают его произношение, доказывается наличием большого количе­ства таких рифм в стихах разных лет. Ср. рифмы: лопух  — круг («Дед»), враг  — облаках («За темной прядью перелесиц»), грех— снег («Покраснела ряби­на»), страх  — очаг («Не напрасно дули ветры»), петух  — луг («Я по первому снегу бреду»), друг  — пастух («Зе­леная прическа»), всех — снег («Ветры, ветры...»), рог — дорог — блох («Сорокоуст»), постиг — стих («Письмо деду»), книг — их («Поэма о 36») и др. Можно сказать, что Есенин всегда для рифмы к сло­ву, оканчивающемуся на х, брал слово, имеющее в аб­солютном конце г (орфографическое г), и наоборот. Пример брег — сек («Иордан­ ская голубица»), пожалуй, единичен1. Нельзя, однако, с уверенностью квалифицировать это конечное х в произношении Есенина как «оглушен­ное фрикативное» г (γ). То, что поэт произносил снег как снех, миг как мих, друг как друх, еще не говорит о том, что формы родительного падежа этих слов звучали у него как снеуа, миуа, друуа, или о 1 Разумеется, при выяснении того, оглушает Есенин г в с или в л: в конце слова, следует брать только такие рифмующиеся сло­ва, одно из которых оканчивается фонемой х, а в конце другого в литературном языке имеем фонему г. Поэтому рифмы типа дорог — стог («Выткался на озере...»), луг — друг («Сукин сын» и т.п. ни о чем не говорят. Не является специфически диалектной и риф­ма издох — бог («Да! Теперь решено...»), так как слово бог про­износится как бох и в литературном языке.

287

том, что слова го­род, дорога, гром произносились им как уород, дороуа, уром. Диалектное произношение снех, друх, врах не обязательно отражает наличие в говоре фонемы у на месте литературного г1. Сохранение в речи конечного х часто встречается как остаточно-диалектное явление у людей, овладевших литературным языком. Автору не­однократно приходилось слышать это х в конце слова, например, в чтении Н. Асеевым своих стихов (Н. Асеев произносит снех, денех, порох, но снега, город, деньги и т.п. Поэт Асеев — уроженец бывшей Курской губернии. См. ниже об отражении этой особенности произно­шения в его рифмах). Анализ стиха Есенина, не давая возможности опре­деленно говорить о наличии фрикативного г (γ) в его речи, позволяет все же с уверенностью отметить звуча­ние х там, где в литературном произношении слышится к (в абсолютном конце слова при оглушении г). Рифму, основанную на таком произношении, мы бу­дем в дальнейшем называть рифмой г—х (по орфографи­ческому обозначению последних согласных в рифмую­щихся словах). Рифму же, поддерживаемую современным литера­турным произношением (типа бег — век, флаг — знак, друг — внук), назовем рифмой г—к (по тому же при­знаку). Рифма г—х присуща не только стихам Есенина. Она встречается в стихах поэтов XVIII—XIX вв. Но причи­ны наличия такой рифмы у разных поэтов различны. Подобная рифма широко представлена, например, в стихах Ломоносова и особенно Державина. Ср. рифмы Ломоносова: дух — вдруг («Ода на прибытие Елисаветы Петровны...»), руках  — флаг («Ода на день восшест­вия Елисаветы Петровны»), юг  — слух («Ода на рож­ дение Павла Петровича»), стих — вериг («Петр Вели­кий») и др. Рифмы Державина: вдруг — дух («Ода к Фелице»), книг — своих («Видение Мурзы»), твоих — миг («Бог»), вокруг — пух («Осень во время осады Очакова»), дух — друг («Вельможа»), слуг — дух 1 Наличие в некоторых говорах рязанской мещеры конечного х при г взрывном в сильной позиции отмечает С.С. Высоцкий в статье «Говоры восточной окраины Московской области» (см.: Бюллетень диалектологического сектора ИРЯ. Вып. 1. М.; Л., 1947. С. 59—60).

288

(«Про­гулка в Царском селе»), шаг — сердцах («Мой исту­кан»), очках — Ареопаг («Аспазии»), мог — вздох («Во­домет») и др. Широкую распространенность рифмы г—х у поэтов XVIII  в. следует объяснить поэтической традицией, от­ра­жав­ шей некоторые особенности книжного произношения. В разговорной речи г было взрывным, но в книж­ном произношении — фрикатив­ным1. В.К. Тредиаковский писал: «Все мы, россияне, произносим наше г как латинское h» («Разговор об орфографии»). Эта двой­ственность в произношении находила отражение и в риф­мах. Так, у Державина, наряду с рифмой г—х, отра­жавшей, как уже сказано, книжное произношение (фрикативное г оглушалось в х), иногда встречается рифма г—к, основанная на живом разговорном произ­ношении: долг  — умолк («Водопад»), венок — мог (там же), вдруг  — сундук («Цепочка»). Рифму г—к находим и у Ломоносова: внук — вдруг («Ода 25-го ноября 1761 г.»), облек — снег («Преложение псалма 103»), крик — достиг («Петр Великий»), горшок — мог («Пись­ мо о пользе стекла»). Борьба Пушкина за сближение языка художествен­ной литературы с разговорной речью выразилась, меж­ду прочим, и в преодолении им традиционной для XVIII в. рифмовки г—х, не отражавшей произношения, свойственного живой разговорной речи. Прослеживая пушкинские рифмы с 1813 по 1836 г., мы отчетливо ви­дим, как немногочисленные рифмы г—х в некоторых ран­них стихах уступают место рифмам г—к в произведе­ниях более позднего периода. Ср. рифмы: вдруг — дух («Монах», 1813), дух  — друг («К Батюшкову», 1814, «Городок», 1815), достиг — за них («Кавказский плен­ник», 1821) и рифмы: миг  — старик («К Каверину», 1817), порог — венок («Кривцову», 1817), звук — друг («В кругу семей», 1920), век — Олег («Песнь о вещем Олеге», 1822), слуг — сундук («Граф Нулин», 1825), человек — ночлег, слуг — бунчук («Полтава», 1828), недосуг  — наук, уголок  — мог, враг — чудак («Евгений Онегин»). 1 См. об этом в кн.: Реформатский А.А. Методические указания и руководство по современному русскому языку для сту­дентов-заочников. М., 1950. с. 28.

289

Почти не встречается рифма г—х у Крылова, рифмы же г—к многочисленны: друг  — жук («Василек»), ко­мок — ног («Обезьяны»), шаг  — рак («Обоз»), паук— вокруг («Орел и Паук»), строг  — кусок («Собака»), шаг  — так («Ягненок»), мог  — урок («Котенок и Скво­рец») . Исчезновение старой, книжной рифмы г—х и укреп­ление рифмы г—к можно проследить и на рифмах Лер­монтова. Ср., например, редкие для Лермонтова рифмы: миг  — их («Кавказский пленник», «Корсар»), земных — миг («Джюлио»), недуг — дух («Мцыри») и обычные рифмы: враг — кабак, старик — миг («Тамбовская каз­начейша»), мог — глубок, лёг — песок («Мцыри»), звук — вокруг («Демон»), ног — игрок («Маскарад»). Рифма г—х продолжала еще звучать в стихах поэтов и после Пушкина, но в послепушкинский период она встречается все реже и реже, причем в это время ее сле­дует рассматривать как явное отклонение от норм литературного языка. Наличие рифмы г—х в стихах поэ­тов 40—50-х и более поздних годов можно, пожалуй, в некоторых случаях объяснить отзвуком прежней тра­диции (например, в стихах А. Майкова, у которого, впрочем, чаще находим рифму г—к), но вряд ли можно считать просто традиционной рифму г—х у Тютчева, в стихах которого она господствует, тогда как рифма г—к встречается редко. Рифмы г—х находим как в ранних, так и в самых поздних стихах Тютчева: вдруг — потух («Проблеск», 1825.), брег — смех («Из Эрнани», 1830), вокруг  — дух («И гроб опущен уж в могилу», 1836), вздох — мог («Гр. Ростопчиной», 1850), рычаг  — глуп­ цах («Да, вы сдержали ваше слово», 1870), слух  — слуг («Императору Александру II», 1873). Ср. немногочис­ленные рифмы г—к: залог — цветок («Весна», 1821), долг — толк («В деревне», 1869). Представляется возможным объяснить обилие рифм г—х как южновеликорусскую черту в произношении Тютчева (Ф.И. Тютчев — орловец по рождению). В 70-х и 80-х годах рифму г—х следует признать окончательно исчезнувшей из языка поэтов (если она не отражала диалектного произношения). Ср., например, рифмы Надсона: тре290

вог — строк («Милый друг»), луг — паук («Неужели сейчас...»), итог — игрок («Опять вокруг меня...»), тревог — венок («Умерла моя муза...»), миг — велик («Икар»). Наконец, в поэзии XX в. слова, оканчивающиеся на г, рифмуются почти исключительно со словами, имеющи­ми на конце к. Рифмы А. Блока: друг — стук («Гадай и жди»...), снег — человек («За темной далью городской», «Двенадцать»), знак — шаг («Твое лицо бледней, чем было»), друг  — мук («Жизнь моего приятеля»). Рифмы М. Волошина: поток  — ног («Слепые застилая дни»), миг  — язык («Отрывки из посланий»). Рифмы К.  Баль­монта: друг  — рук  — стук («Кузнец»), миг  — двойник («Среди камней»), мрак  — овраг («Страна неволи»). Рифмы Э. Багрицкого: ног  — стрелок («Веселые ни­щие»), круг  — рук («Человек предместья»). Рифмы В. Маяковского: ковчег  — чек («Мистерия-буфф»), лёг  — Блок («Хорошо!»), бег  — человек («Про это»), юг — каюк («Юбилейное»). Рифма г—х в стихах Есенина несомненно является фонетическим диалектизмом, особенностью произноше­ния, принесенной поэтом из родного рязанского говора. Ничем иным объяснить такие созвучия в современных стихах нельзя. Этим же объясняются и многочисленные рифмы такого типа в стихах Н. Асеева: снег  — смех («Синие гусары»), мокрых  — округ («Курские края»), сдвиг  — за них («Семнадцатый встает»), кудрях — пе­редряг («Чернышевский»), друг — двух («Счастье»), шаг — впотьмах («Ночной патруль») книг — в них («Маяковский начинается»)1. Говоря о том, что рифму г—х в стихах современных поэтов можно объяснить только влиянием диалектного произношения, сде­лаем одну оговорку: такая рифма, как и рифма к—х, иногда имеет место и в стихах поэтов, свободных от диалектного влияния. Это бывает тогда, когда неточность созвучия последних согласных риф­мующихся слов компенсируется созвучием согласных, предшествующих опорному гласному в рифме. Так, у Н. Заболоцкого при обыч­ных рифмах звук — недуг («Лодейников»), миг — проник («Нача­ло зимы»), кружок — ног («Север») встречаем рифмы: солончак — очах («Город в степи»), стих — постиг («Читая стихи»), а также мрак — прах («Светляки»). Ср. еще у П. Антокольского в «Бель­гийской балладе»: гудзак — глазах, о них — возник. 1

291

Может быть, пословицы и поговорки с внутренней рифмой г—х свидетельствуют об их возникновении на территории южновеликорусских говоров, тогда как риф­ма г—к, возможно, служит косвенным доказательством «северного» происхождения пословицы или поговорки. Ср.: «Старый друг лучше новых двух» и «Этот друг и сам без рук» (оба примера взяты из сборника «Посло­вицы русского народа» В. Даля). II. Другой диалектной чертой языка Есенина, так­же нашедшей отражение в его стихах, является произно­шение твердых долгих шипящих на месте соответствую­щих мягких в литературном языке. В «Анне Снегиной» читаем: С тех пор и у нас неуряды. Скатилась со счастья вожжа. Почти что три года кряду У нас то падеж, то пожар. — Сергуха! За милую душу! Постой, я тебе расскажу! Сейчас! Дай поправить вожжу, Потом и тебя оглоушу. Возможность рифм вожжа  — пожар, расскажу  — вож­жу объясняется тем, что долгое ж в слове вожжа про­износилось Есениным твердо. Твердое долгое ш звучало у Есенина, видимо, в слове дождь (дошш), что видно из рифмы нож  — дождь («Пугачев», «Инония»), рожь — дождь («Пугачев», «Где ты, где ты, отчий дом»), дождь  — похож («Я покинул родимый дом»). Наличие твердых долгих шипящих фонем в рязанских говорах зафиксировано во многих материалах по диалектологии и описаниях отдельных говоров1. Некоторое основание говорить об отпадении конечно­го мягкого т после с в конце слова дают рифмы Есени­на: гость — при1 «Опыт диалектологической карты русского языка» (М., 1915. С. 15) отмечает наличие ш и ж твердых на месте литературных мягких долгих как южновеликорусскую черту. Ср. в ст.: Сидо­ров В.Н. Наблюдения над одним из говоров рязанской мещеры // Материалы и исследования по русской диалектологии. Т. 1. М.; Л., 1949. С. 114. Нельзя согласиться с авторами словаря-справочника «Русское литературное ударение и произношение» (М., 1955), которые реко­мендуют считать литературным как мягкое, так и твердое произношение долгих шипящих в словах позже, вожжи, жужжит и т.п. (с. 563 и др.). В русском литературном языке нет твердых долгих шипящих фонем.

292

шлось («Сорокоуст»), весь — есть («Поэ­ма о 36»), здесь — шесть («Баллада о двадцати шести»), здесь  — месть («Пугачев»), усталость — сталось («Пись­мо к женщине»), готовясь — повесть («Я помню»). Это явление, впрочем, широко распространено не только в южных говорах, но свойственно и северным говорам, а также просторечию. При выделении фонетических диалектизмов в стихах Есенина обращает на себя внимание еще одна рифма в стихотворении «Русь уходящая»: Я знаю их И подсмотрел: Глаза печальнее коровьих. Средь человечьих мирных дел, Как пруд, заплесневела кровь их.

Не указывает ли рифма коровьих — кровь их на то, что Есенин произносил слово кровь с звонким или «по­лузвонким» в в конце слова? Ю.В. Петровская отме­чает возможность подобного явления в рязанских гово­рах. Она пишет об оглушении звонких согласных в аб­солютном конце слова: «Исключение составляют конечные палатальные губные, которые не утрачивают впол­не своей звонкости (бров’, любов’, дроб’)»1 Если даже «звонкость» в в слове кровь обусловли­валась тем, что к этому слову энклитически примыкало местоимение их, начинающееся с j (jих), все же подоб­ное явление следует считать диалектным, так как лите­ратурное произношение предусматривает оглушение в (кроф’jих или кроф’их). III. Размер стиха и рифма поэта помогают выделить в его стихах не только фонетические, но и некоторые грамматические диалектизмы. Отметим прежде всего перенос ударения с существи­ тельного на предлог там, где в литературном языке это­го не наблюдается: Петровская Ю.В. К диалектологии рязанских говоров. Говор села Матыр Зарайского уезда. Пг., 1922. С. 35—36. 1

293

По пруду лебедем красным Плавает тихий закат. («Вот оно, глупое счастье...»)

Размер стихотворения (дактиль) позволяет опреде­лить, что в сочетании по пруду ударение падает на пред­лог (по2 пруду). Ср. еще по2 стаду (рифма господу) в стихотворении «Калики». Более широкая, чем в лите­ратурном языке, распространенность переноса ударения на предлог в предложно-падежных конструкциях свой­ственна рязанским говорам. С.С. Высоцкий в упоминав­ шейся уже нами статье «Говоры восточной окраины Московской области» приводит такие примеры из гово­ров рязанской мещеры: на2 гору, за2 озеро, на2 ток, на2 воск, на2 гроб, за2 возом1. К диалектизмам надо отнести и перенос ударения на окончание при склонении существительного подол: на подоле2 (рифма в селе, стих. «Хороша была Танюша»), из подола2 (рифма удила2, стих. «Голубень»). Не лишен интереса единичный, но довольно примеча­ тельный случай рифмовки: Удержи ты ветками, Как руками меткими. («Вижу сон. Дорога черная...»)

Форма ветками звучала у Есенина, видимо, как ветк’ими. В  рязанских говорах смягчение задненебной согласной основы в творительном падеже мн. числа (по аналогии с прилагательными) — обычное явление2. Размер стиха (анапест) дает возможность устано­вить произношение Есениным, слова за2суха как засу2ха («Заглушила засу2ха засевки»). Форма глагола краде2тся звучала у него, вероятно, как кра2дется (рифма сладится, стих. «В хате»). 1

Бюллетень диалектологического сектора ИРЯ. Вып. 1. М.; Л., 1947.

С. 61. Ю.В. Петровская в указ. соч. (с. 42) дает примеры: орех’ими, лошк’ими. Ср. в ст. В.Н. Сидорова (с. 119): с рисунк’ими, с ушк’ими, клинушк’ими. 2

294

наши помощники — словари

 

З.Е. Александрова. Словарь синонимов русского языка (М., 1968) Интерес к синонимике, приведший в последние годы к появлению многочисленных статей, заметок, сборни­ков, посвященных этой важной проблеме семасиологии1, не случаен. Лексический строй русского языка описан гораздо менее полно, чем его грамматика и фонетика. И «традиционная», и структуральная лингвистика остро нуждаются в описании словарного состава языка. Чтобы описать конкретное слово как единицу лексики, нужно прежде всего раскрыть его содержание, то есть выявить все значения данного слова с точной стилистической ха­рактеристикой каждого из значений. Это задача хоро­шего толкового словаря. Но раскрытие содержания сло­ва— тоже полдела. Не менее важно определить место каждого отдельного слова в лексической системе языка и прежде всего в ряду наиболее близких ему по смыслу слов — синонимов. В этом свете очень важной представляется работа по созданию словарей синонимов русского языка. По­следний по времени «Краткий словарь синонимов рус­ского языка» В.Н. Клюевой (2-е изд., 1961) содержит, помимо перечней слов, входящих в ряды, краткие пояс­нения смысловых различий между синонимами и указа­ния на принадлежность синонимов к тем или иным сти­лям речи. Словарь В.Н. Клюевой, однако, как уже от­ мечалось, имеет существенные недостатки. Во-первых, объяснение смысловых различий между синонимами не всегда верно 1 См., например: Очерки по синонимике современного русского литературного языка. М.; Л., 1966 (в конце книги — подробная библиография); Лексическая синонимия. М., 1967 и др.

295

и убедительно (а иллюстративные примеры во многих случаях нисколько не помогают объяснению). Во-вторых, объем словника невелик: второе издание словаря содержит около 3000 слов, объединенных в не­сколько сот рядов. Большая часть синонимических ря­дов осталась за пределами «Краткого словаря синони­ мов русского языка». Рецензируемый «Словарь синонимов русского языка» З.Е. Александровой принадлежит к числу словарей-перечней. Смысловая разница между синонимами не объясняется. Указываются лишь стилистические различия между словами ряда (с помощью помет книжн., разг., прост. и др.), отмечается архаическая лексика (уст.). Если слова близки по смыслу, но различны по со­четаемости с другими словами, это оговаривается. Так, в качестве синонимов глагола кончать приводятся сло­ва заключать, закругляться; указывается, однако, что эти последние употребляются лишь тогда, когда гово­рится о речи или сочинении и т.п. Конечно, без объяснения смысловой разницы между членами ряда ценность словаря синонимов значительно снижается. Но словари-перечни были в русской лексико­графии и раньше, и всегда они приносили пользу как лексикологии, так и практической речи. Таков, например, «Учебный словарь синонимов русского языка» В.Д. Пав­лова-Шишкина и П.А. Стефановского, ставший библио­графической редкостью. Первое несомненное достоинство словаря З.Е. Алек­сан­дро­ вой — очень большой объем словника. В словаре около 9000 синонимических рядов, включающих не менее 50 000 слов и выражений. Другая особенность рецензируемого словаря — тща­тельная лексикографическая обработка многозначных слов, увеличение количества рядов синонимов и обога­щение их за счет того, что полисемантичные слова в раз­ных значениях в большин­ стве случаев попадают в раз­ные ряды. Так, слово голый является доминантой в ряду обнаженный  — нагой  — оголенный, но с другими значе­ниями входит в ряды с доминантой бедный и 296

нераз­бавленный и т.п. Нельзя сказать, что полисемия раньше совсем не учитывалась в практике составления словарей русских синонимов, но впервые в словаре З.Е. Александровой дифференциация синонимов в зависимости от значений многозначных слов проведена композиционно четко, с помощью цифровых выделений. Глагол идти, например, с учетом его многозначности включен в состав 16 синонимических рядов: 1. ступать, переступать, ша­гать.., 2. см. направляться, 3.  см. течь, 4. см. исходить II, 5. см. поступать и т.д. Сравнивая в этом отношении с рецензируемым словарем словарь ПавловаШишкина, видим, что последний едва намечает подачу многозначности и ее влияние на ряды синонимов, причем делает это не всегда. Ряд с доминантой порядочный разделен с помощью точки с запятой на три части: добропорядоч­ный, благородный, достойный..; значительный, замет­ный, изрядный..; сносный, недурной. Однако к слову идти подобраны только те синонимы, которые объ­единяются значением «передвигаться с помощью ног». Никакие другие значения глагола идти не учтены. Слово играть как доминанта стоит только в ряду за­бавляться, потешаться, шалить, шутить, увеселяться, ве­селиться. Ср. в словаре З.Е. Александровой: играть. 1. исполнять, музицировать, наигрывать; 2. в спектакле: исполнять роль, выступать в роли, представлять; 3. в карты: резаться, дуться; 4. см. резвиться; 5. см. сверкать. Выгодно отличается словарь «Синонимов русского языка» З.Е. Александровой от всех других словарей си­нонимов широким введением в синонимические ряды фразеологических и других словосочетаний, а также предложно-падежных конструкций. Так, под доминан­той мучить, кроме однословных синонимов, приведены: трепать нервы, не давать житья, тянуть за душу, тянуть душу. Как синонимы слова всегда даны обороты всю жизнь, во веки веков, до (самой) смерти, до конца дней и др. Особо выделены в рядах (или «из рядов») оборо­ты, грамматически отличные от других синонимов, требу­ющие при их постановке синтаксической перестройки предложения: ср. (он) 297

скряга и у (него) зимой снега не выпросишь; (он) слабый, слабосильный, немощный и (его) ветром качает и т.п. Богатый словник, дифференциация синонимов в за­ висимости от значений полисемантичных слов, стилисти­ческая характеристика слов, учет «разносочетаемости» синонимов, включение фразеологии в ряды, четкая ком­позиция словарных статей, делающая словарь удобным для пользования,  — основные положительные качества рецензируемого словаря. Однако при всех своих несомненных достоинствах, при всем том новом, интересном, что вносит словарь З.Е. Александровой в практику словарей русских сино­нимов, он не свободен и от существенных недостатков, многие из которых можно объяснить тем, что одному ав­тору, видимо, трудно избежать погрешностей, сравни­тельно легко устранимых в коллективном труде. Велик объем словника. Многие слова впервые включены в синонимический словарь. И все же словник не полон. Автор учел не все слова, имеющие синонимы. Нет ряда с доминантой телевизор, который мог бы выгля­деть так: телевизор  — телик — голубой экран (словосо­четание голубой экран могло бы образовать ряд со сло­вом телевидение). Не найдет читатель и таких рядов, как картофель — картошка (сюда же, может быть, чип­сы), сырник — творожник, окорок — ветчина, гололед — гололедица, изморозь  — иней (слово иней дано только как синоним слова седина), подводная лодка  — подлод­ка— субмарина (ср. у К. Симонова: «Над черным но­сом нашей субмарины взошла Венера — странная звез­да»), помидоры — томаты (а также помидорный — то­матный: «И наконец, с опаской, не сразу начали пить обыкновенный помидорный сок, предварительно попер­чив его» — И. Ильф и Е. Петров), земляника — клубни­ка, неудовлетворительно  — пара  — двойка и др. Вероят­но, следовало бы образовать ряды типа эвенк — тунгус, мариец — черемис и т.п. (разумеется, снабдив вторые члены подобных рядов пометой уст.). Видимо, следовало бы дать в словаре и ряды, обра­зованные из служебных слов. Конечно, нелегко вклю­чить без подобных комментариев в словарь предлоги к, с, в и т.п. Но почему бы не 298

пойти за некоторыми старыми словарями хотя бы в отдельных, сравнительно простых случаях типа потому что  — ибо  — так как, вследствие — из-за — по причине — через — по, а — но — всетаки — все же — однако — тем не менее, кроме — помимо и др.? Вошли же в словарь некоторые ряды слов, традиционно относимых к частицам: неужели — разве — неужто и т.п. Нельзя не пожалеть и о том, что многие синоними­ческие ряды страдают явной неполнотой. Под доминан­той возница не указано ездовой, под словом вбежать нет ворваться, среди синонимов слова водка не указана сивуха (в этом случае и дальше мы исходим из того, что автор не брезгает просторечными и жаргонными сло­вами, и это правильно), в ряду взобраться — забрать­ся — залезть нет влезть. Другие примеры неполных ря­дов (вне скобки дается доминанта, в скобках  — отсут­ ствующие в ряду слова и обороты): издавна (со време­ни сна), кожа (шкура), напиться (надраться), нарыв (фурункул), надо (следует; к слову нельзя дан синоним не следует), овраг (буерак), одежда (барахло), официант (половой), охваченный (объятый), ошибка (на­кладка), пешком (пехом, ср. у А. Межирова «Ты прой­дись-ка пехом восемь километров до Данков»; не менее просторечные пехтурой и пешедралом включены в ряд), портить (гробить), прощай (всего, будь здоров, бывай, ср. у А.  Вознесенского: «Друзья и враги, бывайте!»), рентген (просвечивание), солгать (обмануть), фильм (фильма), фотография (фотоснимок, фото) и др. Если уж в ряду с доминантой огонь дан огнь, то нужно было дать в соответствующих рядах угль и ветр. Не все значения слов учтены в словаре. Отсюда то­же неполнота многих рядов. У слова удовлетворительно не указано значение «школьная отметка», поэтому нет ряда удовлетворительно  — тройка  — трояк. Не показано отрицательно-оценочное значение слова муть, а это по­зволило бы пополнить ряд вздор  — чепуха  — чушь... (столь же просторечное мура попало в этот ряд). Нет переносных значений слова бог, это делает неполным ряды божество и мастер. Отсутствует распространенное в устной речи употребление слова вредный — злой, ехидный. 299

Слово дремучий дано только в ряду глухой — густой — частый. Между тем это прилагательное можно было бы дать в ряду полный (ср. дремучее невежество, дремучий дурак). У слова размер не выделено значение, имеющее синонимы метр, ритм (стиха). Как бы ни от­носиться к употреблению слова рубеж в значении «обя­зательство, задача», а слова пара в значении «несколь­ко», но не отметить этих значений в современном слова­ре, очевидно, уже нельзя. Не указаны переносные значе­ния слова свинья, а это уменьшило количество синони­мов в рядах невежа, неряха. Нужно бы образовать ряд из слов сцена — подмостки. Очевидно, одно из значений прилагательного чуждый могло бы войти в ряд с доми­нантой враждебный. То, что не дано, переносное значе­ние слова язва, не позволило пополнить ряд злюка — ехидна и т.д. Говоря о многозначности слова, можно упрекнуть ав­тора словаря в том, что из всех видов полисемии доста­точно полно в словаре представлена только метафора. Очень мало случаев синекдохи, а это тоже обедняет ря­ды. Например, ряд кавалерист — конник пополнился бы словом сабля («эскадрон в 200 сабель»). Можно было бы дать слово штык 1. с синонимом багинет и штык; 2. с синонимом пехотинец («отряд в 50 штыков»), а введение слова пехотинец напомнило бы и о том, что слово пехота как синекдоха (род вместо вида) тоже употреб­ляется в значении пехотинец («Садись, пехота!»  — об­ращение к одному солдату в поэме А. Твардовского «Ва­силий Теркин»; «Я был пехотой в поле чистом»  — С. Гудзенко). Обращение к синекдохе дало бы ряды бородач — борода, едок — рот и др. Нельзя сказать, чтобы явление синекдохи совсем не учитывалось автором при состав­ лении рядов синонимов (см. имеющиеся в словаре ряды автомобиль — машина, человек — лицо и др.), но, пов­торяем, многие случаи синекдохи не отмечены, не вклю­чены в ряды. Кроме упомянутых, ср. еще: женщина — юбка, журналист — перо и др. Кстати, начальство — не только собирательный синоним слова глава («Поле по­везло: несмотря на ранний час, начальство находилось у себя в кабинете и завтракало из бумажки. Это был очень молодой человек в защитной гимнастерке» — Л. Леонов). 300

Не все перифразы включены в ряды. Есть ряды нефть — черное золото, уголь  — черное золото, вода  — белый уголь, но отсутствуют ряды хлопок  — белое золо­то, лен  — северный шелк, реки  — водные артерии и др. Статья с доминантой картофель могла бы включить не только картошку, но и второй хлеб. Не всегда можно согласиться с пометами автора. Недостаточно пометы уст. при выражениях белая кость и голубая кровь, надо бы: уст. и ирон. (см. ряд с до­минантой аристократ). Неточна помета книжн. при сло­ве гангстер. Существительное ветряк не просторечное, а разговорное. Необходима помета уст. при словах про­вещать и изустный. Нельзя было оставлять без пометы явно разговорные слова шевелюра и грива (в значении волосы). Следовало стилистически маркировать сущест­ вительные сполох, восход (в значении восток), глагол кончиться (в смысле умереть). В ряду с доминантой шалун разговорны все слова (в том числе шалун и про­казник). Слово девица не устарело, оно по-иному окра­шено сейчас. Кончина — слово высокое, а не книжное. Надо бы тщательнее стилистически дифференцировать ряд с доминантой очень (весьма — книжн., несказан­но — высок. и т.д.). Более внимательно следовало бы отнестись к стили­ стической характеристике фразеологии: неужели обо­роты вменить в обязанность (см. заставить II), глотать слюни (см. завидовать), под сурдинку (см. тайно), за­вернуть на огонек (см. прийти II), держать вожжи в руках, (см. распоряжаться) и др. — стилистически ней­тральны? Не во всех случаях удачно выделены доминанты. Вряд ли стоило делать доминантой явно архаичный глагол изведать. Из слов труд и работа «главным» луч­ше бы сделать второе. Также и в паре трудиться — рабо­тать в качестве доминанты надо бы предпочесть более нейтральное работать. Представляется неоправданным вынесение в доминанты эвфемистичных слов залгаться и глупец. Явно неловко чувствует себя на месте доми­ нанты (особенно в инфинитиве) глагол иметься. Надо бы выделить из этого ряда два глагола в 3-м лице: есть и имеется и доминантой сделать есть. 301

В предисловии «От автора» З.Е. Александрова ука­зывает, что словарь возник на базе картотеки, «которая составлялась постепенно в течение ряда лет, сопутствуя переводческой работе». Не случайно и то, что в качестве одного из адресатов словаря названы переводчики. Ду­мается, что именно практика переводчика подсказала автору включение в словарь таких экзотизмов, как ганг­стер, муниципалитет, магистрат. Это полезное и новое в наших словарях синонимов направление хорошо было бы довести до конца. Тогда упомянутый уже в числе не­полных ряд с доминантой официант пополнился бы сло­вами гарсон и кельнер, ряд богоматерь  — пречистая и т.д. вобрал бы в себя слово мадонна, мог бы быть обра­зован ряд швейцар — портье — консьерж и др. Автор прав, не признавая синонимичности слов, свя­занных между собою отношением род  — вид (с. 16). Нельзя считать рядом группу судно  — фрегат  — яхта  — каравелла, так же как мебель — стол — шкаф — диван и т.п. Но несинонимичность подобных слов вследствие отношения род  — вид внутри мнимых рядов очевидна только в группах, состоящих из «предметных» сущест­вительных. Вообще отношение род  — вид и в книгах по логике, и в работах по языкознанию рассматривается преимущественно на подобных примерах. Как только дело доходит до глаголов, прилагательных, наречий или «невещественных» существительных, где отношение род  — вид выявить труднее, исследователи нередко вклю­чают слова, называющие понятия типа «общее  — част­ное», в ряды синонимов. Рассмотрим слова под доминантой бежать в рецензируемом словаре: мчаться, нестись, лететь, мелким шагом: трусить и т.д. Но разве доминанта в данном случае не является более общим, родовым названием? Еще более яркий пример  — слова с доминантой бросить: грохнуть, брякнуть, забросить, за­кинуть, подбросить, подкинуть, отбросить, сбросить, ски­нуть... Нам кажется, что здесь налицо отношение род — вид. К слову женщина взят, между другими, синоним молодуха. Тот же случай. Характерны поясняющие, оп­ределяющие вид замечания: к слову забросить — (бро­сить) далеко, к словам молодка и молодуха  — молодая за302

мужняя крестьянка и т.п. Если идти по этому пути, незаметно для себя все более и более нарушая провоз­глашенный принцип невключения в ряды синонимов слов, называющих общие и част­ные понятия (род — вид), то что помешает нам включить в ряд с доминан­той ехать чуть ли не все приставочные образования: подъехать, переехать, заехать, уехать и т.д. И уж сов­сем не годится рассматривать как синонимы слова и словосочетания типа ученый — профессор кислых щей или актриса — артистка из погорелого театра и т.п. Несколько частных замечаний по отдельным рядам, определениям, формулировкам. Слова соседний  — сосед­ский нельзя относить к синонимам: они никогда взаим­но не заменяются. В  ряду с доминантой разбойничий есть бандитский, однако под разбойник нет бандит. Это не­последовательность. Есть слово разгильдяйство (см. не­организованность и небрежность), а слова разгильдяй нет, хотя оно вошло бы в ряд растяпа  — шляпа — недо­тепа и т.п. Слова гро2ши (деньги) и трусить (бежать) следовало бы дать с ударением. Слово не спеша нужно писать раздельно (так, как на с. 222, а не так, как на с. 356). Если уж дано словосочетание вечерний час как синоним слова вечер (с пометой поэт.), то почему бы не дать также вечерняя пора, час заката и т.п.? Вряд ли нужно было давать в словаре редкие, сугубо книжные слова типа эвентуальный, элиминировать, фундировать и т.п. Сомнительно, что слово стило когда-то было на­званием авторучки. Да и когда успело устареть назва­ние очень новой вещи? Не идет ли это заблуждение от известных слов Маяковского: «вот вам, товарищ, мое стило»? Но ведь у поэта тут обычное ироническое упот­ребление слова стило в значении орудие письма, а вов­се не обязательно в смысле авторучка. Не нужно было давать в ряду с доминантой издеваться глагол муд­рить. Слова хриплый и сиплый  — не синонимы. Десни­ца  — не только правая рука, но и вообще рука. Вряд ли слова бесстыдник и басурман были синонимами. При всех своих недостатках, многие из которых но­сят частный характер и легко могут быть исправлены при пере303

издании, «Словарь синонимов русского языка» З.Е. Александровой заслуживает высокой оценки как новое, очень нужное пособие, являющееся заметным ша­гом вперед в истории русских синонимических словарей. Во вводной статье редактора и в предисловии «От авто­ра» сказано, что словарь ориентирован на журналистов, переводчиков, редакторов и т.п. Словарь, несомненно, будет служить практическим пособием для всех пишу­щих при затруднениях в выборе слова. Он наглядно демонстрирует богатство русской лексики, которое со­стоит не только и не столько в общем количестве слов, сколько в способности языка к выражению тонких от­тенков между словами, называющими одни и те же или очень близкие понятия. В  Москве «Словарь синонимов русского языка» З.Е. Александровой разошелся в тече­ние нескольких дней. Это лишний раз доказывает необ­ходимость и популярность подобных пособий. Нет сомнения и в том, что словарь окажет большую пользу лингвистам, составляющим сборники упражне­ний по лексикологии, всем читающим лекции по куль­туре речи, преподавателям вузов и школ, ведущим за­нятия по русскому языку. Полезен будет словарь и преподавателям, занимаю­щимся с нерусскими учащимися. Беседы о смысловых и стилистиче­ ских различиях между синонимами обога­тят словарный запас нерусских учащихся, иностранцев. Могут быть рекомендованы самые различные типы уп­ражнений со словарем. Например; сравнительная харак­теристика синонимических рядов с одной доминантой в родном языке и в русском, сравнение влияния много­значности слова на дифференциацию синонимов в двух языках, самостоятельное установление учащимися с по­мощью толкового словаря русского языка семантиче­ских различий между словами одного ряда и др. Ра­зумеется, во всех случаях нужно при подборе типа уп­ражнений учитывать степень подготовки учеников, принадлежность родного языка к славян­ ской или неславян­ской, индоевропейской или неиндоевропейской группе. 304

Два тома синонимов (синонимы — богатство языка) Богатство языка  — сложное, многогранное понятие. Богатый язык  — это язык с гибкой грамматикой, с раз­ветвленной системой стилей, язык разнообразных воз­можностей интонации. Богатство лексики языка опреде­ляется не только и не столько общим количеством слов, сколько многообразием синонимов  — слов, имеющих оди­наковое или очень близкое значение. Синонимы дают возможность передавать тонкие оттенки смысла, различ­ные стилистические нюансы. В сущности, вся лексиче­ская часть столь бурно развивающейся сейчас стилисти­ ки русского языка — это учение о синонимах: Вот почему в последние годы печатается так много статей, заметок, исследований, посвященных синонимам. Традиции издания словарей синонимов в России вос­ходят к XVIII в. В 1783 г. был напечатан «Опыт россий­ского сословника» Д.И. Фонвизина, в 1818 г. — неболь­шой словарь П.Ф. Калайдовича, в 1840 г. — первая часть словаря под ред. А.И. Галича. В течение XIX в. публикуется ряд статей о синонимах, об отдельных си­нонимических группах (рядах). В 1900 г. выходит «Сло­варь русских синонимов и сходных по смыслу выраже­ний» Н. Абрамова. Все эти словари давно стали библиографической редкостью, как и изданный в 1930 и 1931. гг. «Учебный словарь синонимов русского языка» В.Д. Павлова-Шишкина и П.А. Стефановского. Велика тяга читателей к словарям синонимов. Сло­варь Н. Абрамова за 15 лет выдержал 4 издания. Давно нет в продаже «Краткого словаря синонимов русского языка» В.Н. Клюевой (1-е изд.  — 1956 г., 2-е, значитель­но расширенное и дополненное — 1961 г.). Тремя стерео­типными изданиями в 1968—1971 гг. вышел «Словарь синонимов русского языка» З.Е. Александровой. Пожа­луй, ни один тип лингвистического словаря не расхо­ дится так быстро, не спрашивается в книжных магази­нах так активно, как словарь синонимов. 305

«Словарь синонимов русского языка» в 2 т. (Л., т. 1, 1970; т. 2, 1971), составленный коллективом авторов под общим руководством доктора филологиче­ских наук А.П. Евгеньевой, содержит более 4000 словарных статей, каждая из которых посвящена отдельному синонимическому ряду, то есть группе слов с общим или очень близким лексическим значением. По полноте ох­вата лексики с рецензируемым словарем может соперни­чать только словарь З.Е. Александровой, в котором около 9000 рядов. Но словарь З.Е. Александровой — это словарь-перечень. Он дает только перечисление слов и их минимальную стилистическую характеристику (разг. — разговорное, прост. — просторечное, уст. — уста­ревшее и т.п.). Смысловые различия между словами не объясняются, примеров употребления синонимов в тексте «Словарь синонимов русского языка» З.Е. Алек­сандровой не дает. Словарь под ред. А.П. Евгеньевой  — наиболее уни­ версальный из всех русских синонимических словарей. Кроме кратких стилистических помет, словарная статья содержит объяснение смысловых отличий каждого сло­ва, особенностей сочетаемости с другими словами, иног­да  — частоты употребления. Далее идут разнообразные примеры употребления слов-синонимов, взятые из клас­сической и современной русской литературы. Заслуживает самого горячего одобрения именно эта особенность словаря: наличие в большинстве словарных статей многочисленных примеров, литературных цитат, иллюстрирующих смысловые, стилистические и иные различия между синонимами ряда. Нельзя сказать, что включение в словарную статью иллюстраций  — нечто принципиально новое в практике русских синонимиче­ских словарей. Но ни один из предшествующих словарей не был так богат и убедителен в этом отношении. Так, словарь В.Н. Клюевой иллюстрирует примерами каж­дое слово синонимического ряда. Однако иллюстраций немного, и они не всегда раскрывают различия между словами группы. Большинство примеров в «Словаре синонимов рус­ского языка» под ред. А.П. Евгеньевой хорошо выпол­няют свою фун306

кцию, убедительно показывая как бли­зость, сходство, так и то, чем отличаются друг от друга слова одного ряда. Как лексиколог, я хорошо представляю, насколько трудно выразительно иллюстрировать словарные статьи, сколь нелегко (даже при наличии богатейшей картоте­ки Института русского языка АН СССР, использован­ной составителями словаря) находить и группировать нужные примеры. Особенно важно было подыскать цитаты, в которых на протяжении короткого «куска» одного текста сино­нимы «сталкиваются», сопоставляются автором. При этом наиболее четко выявляются различия (смысловые, стилистические и иные) между словами одной группы. «Отец, которого я в те годы, конечно, называл папой, пьет, играет в карты» (Олеша); «[На картине] изобра­жена обнаженная женщина, одевающая девочку возле бани. Обнаженная, а не голая. Может быть, в обиходе разница между этими словами не улавливается. Но на обнаженных смотрят, восхищаясь. А на голых подгляды­вают, пуская слюну» (Л. Лиходеев); «Генерал уже мир­но почивал, спали и все его домашние» (Степанов); «А я другую ночь почти не сплю и людям не даю спать: неравно, придет, а мы все дрыхнем  — хорошо будет!» (Гончаров); «Она поздоровалась с Алешей злорадно-вызывающе: — Привет! — Здравствуй, — ответил он про­сто» (Па­ нова). Хорошо подобранные примеры зачастую лучше объяс­няют синонимы, чем самые подробные толкования. Ци­таты, взятые из разных периодов истории русского ли­тературного языка, дают возможность проследить жизнь синонимического ряда на протяжении полутораста лет  — от Пушкина до наших дней. Появляются новые оттенки различий между синонимами, в ряд включаются новые слова — и все это можно наблюдать в пределах одной словарной статьи. Как всегда, когда долго ждешь чего-то и это что-то наконец сбывается, приходит,  — испытываешь радость, но и некоторое разочарование. Большой, удовлетворяю­щий вкусам и потребностям самых разных читателей «Словарь синонимов русского языка» не свободен от не­достатков, многие из которых, очевид307

но, объясняются трудностями, вряд ли преодолимыми даже при многолетней работе большого коллектива. Хотелось бы видеть словник словаря более полным. Авторы как будто пренебрегают «бедными», небольши­ми рядами. В словаре нет статей, посвященных рядам телевизор  — телик — голубой экран; официант — поло­вой — «человек» (сюда же, может быть, гарсон — кель­нер); провинция  — периферия, помидоры — томаты. Видимо, современным словарям не обойтись без при­влечения газетных примеров. Между тем из всех послевоенных словарей только словарь-справочник «Новые слова и значения» активно вовлекает газетную лексику. Рецензируемый словарь этого не делает, что, в частно­сти, не дает возможности отразить многие пери­ фразы: реки — голубые артерии, вода — белый уголь, хлопок — белое золото, картофель — второй хлеб, лен — северный шелк. Газетные тексты помогли бы создать новые ряды: матч — игра — состязание — поединок — встреча; рубе­жи — обязательства; черты — грани. Материалы прессы позволили бы точнее квалифицировать некоторые слова: вояж, по словарю, — «шутливое, ироническое», но в со­временной газетной речи это чаще всего резко осуждаю­щее слово. Ср. также заголовки типа «Вояж за подач­кой». Словарь синонимов повторяет некоторые ошибки толковых словарей. Так, в статье ровесник — сверст­ник — одногодок — однолеток утверждается, что ровес­ник и сверстник  — синонимы, что оба этих слова имеют значение «человек одинакового с кемлибо возраста». Но для современного русского языка это не так. У И. Бунина в автобиографических заметках дважды: «Сверст­ ников я не имел», «Я рос без сверстников, в юно­сти их тоже не имел и не мог иметь: прохождения обыч­ных путей юности — гимназии, университета — мне бы­ло не дано». Газетный пример: «Думаю, в том-то и суть, что, ничем особенно не выделяясь из круга сверстников, он, как и его боевые друзья, впитал все лучшие приме­ты своего поколения». Не ясно ли, что сверстники — это не ровесники (вернее, не обязательно ровесники), а лю­ди одного поколения, одной среды, вместе проводящие время и т.п.? Да и один из примеров в словаре гово­рит об этом: «Климу каза308

лось, что она считает себя старше сверстников своих лет на десять» (Горький). Нередки в словаре случаи, когда разница между синонимами не объясняется. Тем самым как бы признает­ся, что слова эти  — абсолютные синонимы, что между ними нет никаких различий: ни смысловых, ни стили­стических и т.п. Так, не указана разница между слова­ми совестно и стыдно; доминировать и превалировать; стеречь, сторожить и караулить и мн. др. Различие меж­ду синонимами правда и истина составители видят лишь в том, что второе слово употребляется реже, хотя дело здесь, конечно, не только в этом. Некоторые примеры, отсутствующие в словаре, пря­мо просятся в словарные статьи. Как уместно было бы в статье лошадь — конь замечание Маяковского: «Поэт Фет сорок шесть раз упомянул в своих стихах слово “конь” и ни разу не заметил, что вокруг него бегают и лошади. Конь — изысканно, лошадь — буднично». (Лю­бопытно, что в словаре приведены строчки Фета, в ко­торых едва ли не единожды во всем его творчестве встречается слово лошадь.) Убедительна была бы цита­та из книги В.Г. Шкловского «Лев Толстой» в статье богатый — состоятельный  — обеспеченный..: «Это была молодая, темноволосая соседка по имению, сирота, жи­вущая в Судакове, состоятельная, но не богатая». По-но­вому «заиграли» бы синонимы отец — родитель, осве­щенные интересным примером из Лескова: «У меня от­ца не было, только родитель. — Какая же тут разни­ца? — Отец жалеет, а родитель — родит и бросит». Одно замечание по поводу терминологии. Во «Вве­дении» подчеркивается, что для словаря отбиралась ли­тературная лексика, лексика русского литературного языка (с. 7). Следовало бы в таком случае как-то ого­ворить широкое включение в словарь слов просторечных (в том числе и грубо-просторечных). В словаре есть и рожа, и морда, и рыло, и шляться, и шлендать, и звездануть, и обалдуй, и окачуриться, и сволочь, и спереть, и сыграть в ящик. Впрочем, все это частности. Перед нами новый словарь, который принесет несомненную пользу всем пишу­щим и читающим. 309

Бесспорна польза «Словаря синонимов русского язы­ка» для вдумчивого журналиста, редактора. Как часты еще случаи неумелой работы со словом, неточного словоупотребления, небрежного обращения с синони­мами! В газетной заметке написано о том, что в Таджики­стане уменьшаются урожаи фисташек: «Однако вдо­сталь ли этих орехов даже у самих таджиков?» Неудач­но употреблено здесь слово вдосталь — просторечный си­ноним литературного вдоволь. Слабое знание синонимики приводит нередко к тому, что в одном предложении синонимы используются «с перечислительной интонацией» или соединяются союзом и: «Зима пересилила постылую оттепель, поворотив на холода и стужу»; «В труде профессора есть раздел, по­священный юмору американских негров. Раздел груст­ный и печальный»; «Из творога можно делать такие блюда, как сырники, вареники, творожники и т.д.». Нельзя подавать в тексте как нечто принципиально от­личное сырники и творожники, холода и стужа, груст­ный и печальный. В информационных материалах газет, в отчетах о за­ седаниях, выступлениях глаголы отметить, подчеркнуть, указать, заявить нередко употребляются как полные синонимы, как слова, которые можно менять местами, «тасовать», не делая различия между ними. Но это не синонимы, поэтому неверно: «Доклачик заявил, что в районе ширится движение за повышение надоев моло­ка», или «Секретарь отметил, что организация и впредь будет бороться с прогулами». Выход в свет двухтомного «Словаря синонимов рус­ского языка»  — заметное явление в истории отечествен­ной лексико­ графии.

За слово живое! Все-таки мало книг по культуре речи. А хороших среди них  — совсем немного. Что вышло после отличной книги Корнея Ивановича Чуковского «Живой как жизнь»? Почти ничего. 310

Поэтому так отрадно появление каждой новой хорошей статьи, книги, брошюры, посвя­щенной культуре русского языка. Книга Норы Галь «Слово живое и мертвое» (М., 1972) написана умно, убежденно и убедительно. Я пи­шу не рецензию. «Автор этой книжки не лингвист и от­нюдь не теоретик», — так начинает Н.Я. Галь. Попро­бую и я поработать не как языковед, а как человек, ко­торому дорого русское слово, как читатель, под свежим впечатлением от книги делящийся некоторыми мыслями и соображениями. Повторяю: это не рецензия. Рамки ре­ цензии сковывают: обязательно надо написать о компо­зиции, об истории вопроса, а в конце неизбежное «Кни­га при всех своих достоинствах не свободна от недостат­ков, которые, однако, не умаляют...» и т.п. Н.Я. Галь — переводчица и редактор. О работе пе­реводчика, о приемах перевода, о типичных недостатках переведенных книг она и говорит. Речь идет главным образом о переводах художест­ венных произведений. На огромном количестве примеров автор показывает, как сушит живое тело, живое дерево языка канцелярит — тяжелая болезнь, имя которой дал К.И. Чуковский. Кстати, впервые в книге Галь перечислены признаки, симптомы этой болезни: вытеснение живого глагола вялым отглагольным существительным, нагромождение существительных в родительном падеже, обилие ино­странных слов, употребленных «без надобности», вытеснение активных оборотов пассивными и др. Нет, Нора Галь, конечно, лингвист. Науку нашу она знает, термины употребляет точно. Итак, книга прежде всего о недостатках, ошибках, о канцелярите в художественных переводах. Автор справедливо осуждает такие обороты, как «но с го­дами такого рода импульсы значительно потеряли в си­ле», «он ощутил глубокую депрессию», «она прекрасно видела все альтернативы. Интуиция подсказывала ей», «думала повышенно интенсивно», «свадьбу справили конфиденциально», «мы оказались в тисках дилем­мы» и т.п. Это в переводных рассказах, романах, пове­стях. А разве в газетных переводах все благополучно? Пе­ реведена и напечатана в газете большая статья англий­ского 311

писателя и публициста Джека Линдсея «Англий­ские интеллектуалы вчера и сегодня». В заголовке на­стораживает слово интеллектуалы. Читаю статью и убеждаюсь в том, что в переводе ее следовало бы озаглавить «Английская интеллигенция вчера и сегодня». Дело в том, что слово интеллектуал, пришедшее в русский язык сравнительно недавно, имеет у нас достаточно ощутимый иронический привкус. Линдсей критикует английскую интеллигенцию, но этой «установки на иронию» он в заголовке не дает. Англий­ское intellectual не содержит иронического оттенка. Из статьи ясно, что речь идет о творческой интеллигенции, о ее колебаниях, достоинствах и недостатках. Материал Линдсея шире иронии. Думаю, что эта неточность в за­головке перевода  — не случайна. Статья переведена во­обще буквалистски. Чуть ли не в каждой фразе  — структура, изоляционизм, фактор, статус привилегиро­ванных, индивидуален, экстравагантен, тенденции к стандартизации, дегуманизация и унификация, конфор­мизм и даже культивируемая мания индивидуализации. Может быть, у автора именно эти слова, то есть их ан­глийские соответствия с теми же корнями латинского происхождения. Но переводчик не учел того, что в ан­глийской речи латинизмы не имеют той книжной окраски, которую они приобрели в русском языке. Они, ла­тинизмы, более органичны (да простится мне это сло­во!) для англичан. Ведь английская лексика в значи­тельной мере основана на французской, а французский язык  — сын народной латыни. Так что у Линдсея текст наверняка не так тяжеловесен, как русский перевод. Еще о переводах. Некоторые иностранные слова не­заметно для нас «заимствуются» вторично  — через газе­ту, через слишком точные переводы. Возьмите слово раунд. Слово появилось как термин бокса в русских текстах лет 50 назад. С недавних пор стали писать так­же раунд переговоров, очередной раунд дискуссий. В английском round  — многозначное слово: это и круг, и период, и кусок и др. Зачем брать слово из другого языка еще раз? Разве вместо раунд переговоров нельзя сказать по-старому круг или тур? Такие «новации» на­водят неискушенного читате312

ля на мысль, что эти пере­говоры похожи на спортивную схватку, а ведь это в боль­шинстве случаев не так. Заметили вы, как изменилось в газетной речи по­следних лет значение слова континент? Пишут первен­ство континента, имея в виду Европу. Откуда это? Ведь Европа не континент, а часть континента Евразии. Континент (или, что то же самое, материк) в русской географической терминологии  — крупный участок суши, отделенный от другого участка океаном, морем. В  за­падной традиции понятия континент и часть света строго не разграничены. Для англичанина, жителя островной страны the Continent  — Европа. А у нас теперь в газе­тах и Европу и Азию называют отдельными континен­тами. Когда был фестиваль киноискусства Азии и Афри­ки, в газетах писали «Экран двух континентов». Но ведь географы с этим не согласятся. Выходит, есть континент научный и континент газетный? Вот к чему может при­вести плохой перевод. В книге «Слово живое и мертвое» немало примеров небрежного перевода, нередко искажающего смысл пе­реводимого. А вот что мне встретилось в одной газете. Под рубрикой «Наш комментарий» прошел материал, озаглавленный «Пропасть размолвки». Как это «про­пасть размолвки»  — подумал я еще до чтения текста. Читаю. Оказывается, так переведены слова президента США Никсона, который уже давно говорил о «глубокой пропасти размолвки между взрослым и молодым поколениями американцев». Не знаю, какое английское сло­во переводчик передал как пропасть и какое как размолв­ка, но в русском языке это не сочетается. Размолвка — это легкая ссора. Пропасть (в переносном смысле)  — резко выраженные разногласия, коренные расхождения. Никакой пропасти размолвки быть не может. Либо про­пасть вражды, либо трещинка (так, что ли?) размолвки. Хорошо пишет автор книги о множестве неубеди­тельных диалогов в переводной литературе. Буквалистский перевод делает непринужденный разговор книж­ным, неестественным: «Я могу поведать миру, что ты на самом деле собой представляешь и как ты обращаешься со мной», «А в городе все увидят меня 313

красивой? Это не просто воображение или твое притворство?», «Я кое-что знаю о причинах внимания, которым он окружает вас» (примеры из книги «Слово живое и мертвое»). А в газете? Еженедельник печатает перевод книги о футболисте Пеле, и вот будто бы тренер наставляет ученика: «Даже если тебе не удается, продолжай, как тебе подсказывает интуиция. Если ты стремишься до­биться эффективности, я никогда не буду ругать тебя за то, что ты взял на себя инициативу». Вот так-то! Другая газета передает слова французского певца о русском народном искусстве: «Меня поразил кладезь народного творчест­ва». Так и написано: поразил кла­дезь! «Концепции Вероники Дударовой импонируют слуша­ телям...» Тоже перевод и тоже газетный. Вероника Ду­дарова — хороший советский дирижер. Как грустно ей, должно быть, читать, что ее концепции импонируют. Да и не только в переводах дело. Как и всякая хо­рошая книга, «Слово живое и мертвое» шире своей те­мы. Вот еще примеры «работы над словом», взятые из газет. Публикуется статья «Индекс отца». Любопыт­но: что еще за индекс? Ведь я отец. Оказывается, речь идет о том, как возраст родителей влияет на способно­сти ребенка. Дается таблица — список талантливых лю­дей с указанием возраста родителей перед появлением ребенка. А перед таблицей авторы пишут: «Для крат­кости будем называть возраст родителей соответствен­но “индексом отца” и “индексом матери”». Наверно по­тому, что слово индекс на одну букву короче слова воз­раст. Один журналист всерьез считает, что в русском язы­ке слова шок и шокировать тесно связаны по смыслу, как в языкеисточнике. Чем иначе объяснить, что в кор­респонденции из Скандинавии, озаглавленной «Бюд­жетный шок» и сообщающей о повышении налогов в Норвегии, написано: «Избиратели же, судя по сооб­щениям из Осло, попросту шокированы новым бюдже­том. В самом деле, кого не шокирует намерение прави­ тельства покрыть свои возросшие расходы серией новых налоговых тягот?» Опять, видимо, влияние английско­го языка: ан314

глийское shock значит и потрясение, и воз­мущать, потрясать. В русском шок — удар, а шокиро­вать — приводить в смущение нарушением правил хоро­шего тона. Вряд ли норвежцы «испытывают чувство сму­щения», когда бюджет крепко бьет их по карману. Нет, это не рецензия, хотя книга «Слово живое и мертвое» заслуживает самого внимательного рассмот­рения. Это, скорее, заметки «по поводу».

315

УКАЗАТЕЛЬ СЛОВ, ПРОКОММЕНТИРОВАННЫХ А.В. КАЛИНИНЫМ

Абитуриент 148 автомобиль 227 адресат 24 аккорд 62 алтын 211 альтернатива 21 ангажемент 22 ас 97 аховый 44 Базар 215—216 бакалея 234 БАМ 173, 175 банка 213 батон 225, 234 «Беларусь» 198 Белгородчина 80 беленькая 212 биточки 224 благодарить; благодарю 141 блинная 219 бокал 226 болезнь 118 брашно 229 будировать 21 буквально 72—73 булава 212, 233 булавка 212, 233

316

булка 233 буран 188 бутылка 226 буханка 233 быть не в своей тарелке 239 В, предл. 147 вареники 224 варенье 224 вдосталь 31—34, 310 вермишель 225 вернисаж 49 визитер 43 винегрет 223, 224 включиться 144—145 вломиться 79 в настоящее время 28 внештатный 146 волнительно 58 волнительный 58 волос 169 волосы 169 ворон 86 ворона 86 воронка 16 вояж 37 врач: врачу, зват. ф. 48—49, 185— 186 вселиться 186

вставать 131 выглянуть 15 выйти 130—131 выказывать 52 высветить 52—53 высказывать 52 выставка 49 выявлять 51 Гастроном 225, 234 где-то 148—149 Георгий 236—237 глазунья 224 голевой 66—67, 145—146 голова садовая 228 голубцы 224 графин 226 гривенник 211 грош 211 губа не дура 241 Двугривенный 211 де, част. 43 девчонка: девчонки 151, 152 демобилизованный 152 денег куры не клюют 237—238 деньги 211—212 детализировать 102—103 дефект 23 дёшево: дешевше, ср., прост. 33 диван 227 добротный 73—74, 166 доброхот 41, 116 довелось 81, 107—108 достаточные товары 157 достигать 52, 202 дружок, дружки 42

Егор 236—237 ейный 34 Жаворонок 224 жаркое 224 желе 224 жираф 147 Заболевание 118 завод 137 заводчане 76 заглянуть 15 задействовать 57—59 зазимки 187 зазря 35 заимообразно 138 закваска 229 заключительный аккорд 62 закусочная 219 заливное 224 заокеанский 42 запеканка 221, 224 заруби на носу 242 засматривать 16 засматриваться 16 затрапезный 132 заявиться 51, 107 знак качества 150 зябнуть 204 Из, предл. 147 извинить: извините 136—137 изморось 208 изначальный 52—53 изъятие 86 изюминка 61 икра (баклажанная, грибная) 225 импульсивный 155—156

317

импульсный 155—156 интеллектуал 312 испитой 186 Кавардак 210 каждый 15 как кур во щи (попасть) 231, 238 калач 239 кануть в лету 206 картофель 47—48 картошка (пирожное) 224 кафе 174, 219—220 качественный 151 каша 230—232 квас 229 кислый 229 класть 104, 252 клубни 45, 47, 48 колбаса 225 колесо 225 колобок 225 командированный 154 командировочный 154 кондитер 234, 235 консерватор 236 консерватория 236 консервы 235 континент 313 конфета 235 кончина 28, 301 копейка 211 корабел 67, 160 корзиночка 224 кофе 174, 219—220 красиво: красивше, сp., прост. 33 красненькая 211—212 Лавка 212—214

318

лангет 225 ларек 213 легко: легше, ср., прост. 33 лейка 16 любить 16 Магазин 213—214 мебель 226—227, 302 мальчишка: мальчишки 151, 152 мобилизация 227 мол, част. 43 мыкать горе 78 мыкаться 78 На предл. 147 навет 188 наган 165 надежда 119 надлежать 82 на ощупь 54 на полном серьезе 140—141 напрочь 166 наравне 97 наряду 97 настигать 52, 202 настроение 142—143 настрой 142—143 на тебе, боже, что нам не гоже 238 начальный 52 нашкодить 34 небезызвестный 44 невежа 153 невежда 153 негоже 34 нестерпимый 52 нетерпимый 52 нештатный 146 ни пуха, ни пера 242—243

новация 44—45 ностальгия 90 ныне 27—28 нырять 205 Оба, обе 168—169 обабки 17 обсерватория 236 объявиться 51 огласка 44 одаренный 138 одновременно 83, 94 однозначный 143—144 однокашник 232 озадачить 132, 133, 134 океанический 178—179 океанский 178—179 окрест 139—140 осветить 53 осекаться 16 осерчать 35 отведать 208—209 отвлекаться 16 отец: отче, зват. ф. 185 откровение 54 откровенность 54 отменный 88—89 отметить 17 отродясь 34 ощупью 54 Память 186 пара 152—153 параллельно 82—83, 94 педагог 154—155 пельмени 225 пельменная 219 передать привет 148

перелистать 85 печенье 224 пивной 229 пиво 228—229 пир 228 пирог 228 пирожковая 219 пистолет 165 пичкать 17 плантация: ягодная плантация (смородины, клубники) 205 плеяда 30 пловчиха 76 плюшка 234 поведать 29, 30, 89 погодки 198 погожий 86 подберезовики 17 подключиться 145 подметить 17 подоплека 17 подстрекательство 85 поездка 37 позволить 149—150 познакомиться: впервые познакокомиться 206 поленница 17 полка 228 полтина, полтинник 211 получить огласку 44 полушка 211 польститься 79 поощрение 85 поселиться 174 посуда 225—226 потерять 141—142 похваливать 103

319

похвальба 17 поэма 205 появиться 51 преподаватель 154—155 при, предл. 148 прибранный 52 притаптывать 254—256 притоптывать 254—256 притопывать 254—256 прихватить 15—16 прозябать 204 пройти огонь, и воду, и медные трубы 240 пропасть 313 прописка 24 простить: простите 136—137 противень 226 прохиндей 10, 167 прочесть 141 прочитать 141 проявлять 51 Псковщина 76, 80 путешествие 37 пядь 240 пятиалтынный 211 Работать 27, 301 ради, предл. 86 радикал 132 радикальный 132 радикулит 131—132 развязанность 97 развязность 97 разместиться 104 размолвка 313 разрешить 149,150 ралли 65, 69 рассадник 41

320

рассказать 29 рассольник 223 раунд 312 ревниво 53 ревностно 53 револьвер 165 редис 131—132 резана 211 резерв 236 резервуар 236 реконструированный: заново реконструированный 207 ресторан 220—221 ресторация 220 роковой 22 рубль 210—211 рыбий 50 рыбные палочки 224 рыбный 50 рынок 215—217 рюмка 226 ряд 172—173 С, предл. 147 сайка 234 салат 223 саратовщина 80 сателлит 22 свершение 26 свидетель 239 свойственный 39 сейчас 28 секретер 227—228 селянка 222 семи пядей во лбу 240—241 сенаж 66 сервант 235 сервелат 236

сервис 68, 235, 236 синенькая 211 скарб 62—63 скончаться 28—29 скучать 138—139 смерть 28 соблазниться 79 согласно, предл. 104—105 соглядатай 86 создавать 30 созерцатель 86 сойти 130—131 солянка 222—223 сообщить 29 сопутствовать 97 сосуд 226 спасибо 141 сподвижник 30 спутник 22 стакан 226 стандарт 134—136 стандартный 135 старец: старче, зват. ф. 185 стеллаж 227 стоимость 118 стол 227 столовая 219 стращать 34, 35 стул 227 судно 225—226 судок 226 суетливый 118 суетный 118 супруг 48 супруга 48 счесть 148 сын: сыне, зват. ф. 185 сыр-бор загорелся 241

сытный 153 сытый 153 Талантливый 138 тарелка 226 теперь 28 тише воды, ниже травы 238 топливо 45, 46 торг 215—217 тосковать 138—139 трактир 221 троица 42—43 трубочка 224 трудиться; 27, 125, 301 труженик 125—126 Убранный 52 уважать 16 уголь 45 умереть 28, 247 умник 41 универсам 150 уникальный 69—71, 80 утерять 141—142 уха: рыбная уха 17 учитель 154—155 Фабрика 137—138 факт 125 фамильный 89 фатальный 22 Филькина грамота 241 фломастер 67 фольга: металлическая фольга 206 Характерный 39 хобби 67—68

321

Целый 153 цельный 153 Чайная 219 чайный хлеб 225 чересчур 223—224 чур, межд. 224 чураться 224 чушь 132

Экватор 101 экс- 207 эпицентр 57 эрудит 62—63 эскалация 90 эскулап 48—49 эффективно 186 эффектно 186 Юрий 236—237

шок 314—315 шокировать 314—315 Щи 229, 230—232

322

Язык (изделие) 225 ярмарка 218—219

СОДЕРЖАНИЕ

От редакционной коллегии .................................................................................5 Об авторе этой книги . ...........................................................................................7 Эти трудные простые слова .............................................................................14 . Стилистически окрашенная лексика в языке современной печати (18). Синонимы в газете (36). Вояжи и новации (о словах-оценках в современной печати) (39). Вернисажи, клубни, эскулапы... (45). Высветить или осветить? (50). Семь раз отмерь (55). «Ноктюрн для правой ноги» (60). Заметки о новых словах (64). Уникально, буквально, добротно (о модных словах) (69). Берегите слово! . ...................................................................................................75 .Некоторые вопросы современной русской газетной речи (75). «Хладолюб налим в ростепель...» (85). «Очаги застойного возбуждения» (91). На чем мы спотыкаемся (96). «Без неожиданностей» (100). «Льготность обращения» и прочее (104). Берегите слово! (105). Как слово наше отзовется (несколько беглых замечаний об учебниках литературы для старшеклассников) (109). Учить всегда, учить везде (112). О судьбах русского слова (полемика, консультации, ответы на письма читателей) . ...................................................................... 118 .Не единой меркой! (118) во-первых, во-вторых... (125). выйти или сойти? (130). Знаете ли вы, что... (131). Капает ли кран? (132). стан­дарт: противоречивое значение слова? (134). Мнение филолога (135). извините, простите (136). в чем разница? (137). о двух словах (на­строй и однозначный) (142). наша консультация (144). слова похожие, но разные (153). учитель — преподава­тель (154). импульсный спрос и достаточные товары (155). вежливое Вы  (157). напрасные страхи (158). слово о новых словах (159). Хлестаков, Чацкий и другие (161). чувствовать возраст слова (164). отвечаем читателям (168). как склонять фамилии? (169). склоняется ли Кусково? (170). загадочный ряд (172). не простой случай (173). Лебяжский? Лебяжьевский? Лебяжинский? (175). океан­ский или океанический? (177). Разумно упростить орфографию (179).

323

Заметки Крохобора ......................................................................................... 185 Почему мы так говорим? (из истории слов и выражений) . ............. 210 .кавардак (210). рубль и копейка (210). лавка и булавка (212). лавка — магазин (213). базар — рынок (215). ярмар­ка (218). кафе, ресторан, трактир (219). солянка, салат, винегрет (221). чересчур (223). пельмени, вермишель, лангет (224). посуда  (225). мебель (226). голова садовая (228). пиво, квас, щи (228). щи да каша (230). буханка, булка, батон (232). гастроном, бакалея, кондитерская (234). консервы, сервант, сервис (235). Геор­гий — Юрий — Егор (236). денег куры не клюют  (237). нужно ли «улучшать» поговорки? (238). пройти огонь, и воду, и медные трубы (240). семи пядей во лбу (240). филькина грамота (241). сокращенные поговорки (241). заруби на носу (242). ни пуха ни пера (242). О некоторых вопросах грамматики ........................................................... 244 . К вопросу о категории вида русского глагола (244). Нужен ли глагол притоптывать? (253). Деепричастие (256). Из наблюдений над диалектизмами в стихах С. Есенина . ............... 286 Наши помощники — словари ........................................................................ 295 . З.Е. Александрова. Словарь синонимов русского языка (М., 1968) (295). Два тома синонимов (синонимы — богатство языка) (305). За слово живое! (310). Указатель слов, прокомментированных А.В. Калининым .................. 316

324

Учебное издание

Калинин Александр Васильевич Культура русского слова Учебное пособие

325

27.05.2014 . «

», 117342, . , . , . 17- , . 324. ./ : (495) 334-82-65; . (495) 336-03-11. E -mail: [email protected]; WebSite: www.flinta.ru.

326

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ФЛИНТА»

представляет книги в серии СТИЛИСТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ

Былинский К.И., Розенталь Д.Э. Литературное редактирование: учеб. пособие Вакуров В.Н. и др. Трудности русского языка: словарь-справочник Зарва М.В. Слово в эфире: справочное пособие Калинин А.В. Лексика русского языка: учеб. пособие Кохтев Н.Н. Основы ораторской речи: учеб. пособие Рахманин Л.В. Стилистика деловой речи и редактирование служебных документов: учеб. пособие Заказы направлять по адресу: 117342, Москва, ул. Бутлерова, д. 17-Б, офис 324 Тел./факс: (495) 334-82-65, тел.: (495) 336-03-11 E-mail: [email protected]; WebSite: www.flinta.ru

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ФЛИНТА» ПРЕДЛАГАЕТ НОВИНКИ В РАЗДЕЛЕ

РЕЧЬ, ЯЗЫК, ОБЩЕНИЕ Базылев В.Н. Дидактика перевода: учебное пособие Васильев А.Д. Интертекстуальность: прецедентные феномены: учеб. пособие Кайда Л.Г. Интермедиальное пространство композиции: монография Когнитивная динамика в языковых взаимодействиях. Вып. 3 / А.В. Кравченко и др. Кустова Г.И. Синтаксис современного русского языка: курс лекций Маринова Е.В. Теория заимствования в основных понятиях и терминах: словарь-справочник Матвеева Г.Г., Ленец А.В., Петрова Е.И. Основы прагмалингвистики: монография Норман Б.Ю. Когнитивный синтаксис русского языка: учеб. пособие Рудяков А.Н. Топоры и тексты. Лингвистическая инструментология: учеб. пособие Современный медиатекст: учеб. пособие / отв. ред. Н.А. Кузьмина Солганик Г.Я. Стилистика текста: учеб. пособие Хроленко А.Т. Основы современной филологии: учеб. пособие Заказы направлять по адресу: 117342, Москва, ул. Бутлерова, д. 17-Б, офис 324 Тел./факс: (495) 334-82-65, тел.: (495) 336-03-11 E-mail: [email protected]; WebSite: www.flinta.ru